буржуазного общества, характерная для его политической публицистики (памфлеты, письма), находит продолжение в гневных лирических монологах поэмы. Мечта о светлом будущем, свободном от тирании и деспотизма, страстное желание изменить общество к лучшему в интересах широких народных масс составляют основное ядро социальной утопии "Королевы Маб". Ненависть к религиозному фанатизму, водившая пером автора "Необходимости атеизма", а также "Обращения к ирландскому народу", проявилась также в общей стихийно-материалистической тенденции "Королевы Маб": всей своей логикой поэма отвергает реакционную идею бога-творца и вседержателя. "Королева Маб" написана в форме фантастического видения. Волшебница королева Маб, порождение английских народных сказаний, увлекает душу спящей девушки Ианты в заоблачные выси, откуда открываются прошлое, настоящее и будущее человечества. На гигантском фоне мироздания развертывается в концентрированном, обобщенном виде многовековая история человечества. Перед взором Ианты проходят столетия и эпохи: мелькают развалины дворцов Пальмиры, египетские пирамиды, гордый храм Иерусалима, Афина, Спарта, Рим! Но не величие древних сооружений, не архитектурные памятники привлекают внимание Шелли. И в камне, и в бронзе, и в дереве он видит следы человеческой крови; вид храмов и пирамид вызывает у Шелли мысль о бесчисленных безымянных жертвах, ценой которых они были воздвигнуты. История народов предстает как история многовековой эксплуатации человека человеком. В одном из писем, относящихся к периоду работы над "Королевой Маб", Шелли называет историю отвратительным "свитком преступлений и бедствий" (письмо Хукему от 17 декабря 1812 г.). Но ни человек, ни природа не остаются в мире без изменений. Идея непрерывного и восходящего движения, идея вечного обновления в природе и обществе пронизывает поэму, обнаруживая зачатки историзма, составляющего существенную особенность философских и политических взглядов Шелли. Рушится древняя цивилизация, обращаются в прах древние города, гробницы, пирамиды... Но рабство не исчезает; оно лишь изменяет свои формы на протяжении всей прошлой истории человечества. Перед Иантой возникает чудовищный облик современности. Видение обращается в реальность. Шелли улавливает многие чрезвычайно важные черты своей эпохи. Это эпоха неравенства и жестоких насилий человека над человеком, когда "железный бич нищеты" обрекает на рабский, безрадостный труд неимущие массы тружеников. Насколько нарисованная поэтом картина близка к истине, видно из характеристики, какую дают этой эпохе классики марксизма. "Новый способ производства, - пишет Энгельс, - находился еще на первых ступенях своего восходящего развития; он был еще нормальным (правильным), единственно возможным при данных условиях способом производства. А между тем он успел уже породить вопиющие социальные бедствия..." {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 245.}. Эти народные бедствия, повсеместно наблюдаемые поэтом в Англии и в Ирландии, находят обобщенное отражение в "Королеве Маб". Шелли показывает, как в рабстве, нищете и невежестве томится народ, преждевременно стареют и вымирают целые поколения, гибнут замечательные народные дарования. Только у немногих тогдашних писателей Запада сочувственное отношение к народу было столь искренним и глубоким. Шелли прекрасно понимает, что почти все, заработанное народным трудом, идет на потребу небольшой кучки паразитов, эксплуататоров. Однако он не дал и не мог дать не только в "Королеве Маб", но и в своих последующих произведениях развернутого анализа буржуазного общества. Как и многим его современникам (Оуэну, Фурье и др.), буржуазное общество представлялось Шелли обществом анархии, произвола и хаоса. Это было не реалистическое, а романтическое истолкование современности, которое соответствовало ранней, домарксовой ступени прогрессивной общественной мысли и ранней, неразвитой форме общественных противоречий. Однако Шелли проницательно уловил многие существенные тенденции своего времени. Картина буржуазного мира всеобщей купли и продажи нарисована Шелли талантливо, убедительно и правдиво. В этом мире Продажно все: продажен свет небес, Дары любви, что нам даны землею, Ничтожнейшие маленькие вещи, Что в глубине, в далеких безднах скрыты, Все, что есть в нашей жизни, жизнь сама, Содружество людей, Свободы проблеск И те заботы, что людское сердце Хотело б инстинктивно выполнять - Все на публичном рынке продается, И себялюбье может все купить, Всему своим клеймом поставить цену. Продажна и любовь; услада скорби В мученья агонии превратилась... (Перевод К. Бальмонта) {*}. {* В дальнейшем стихотворные произведения Шелли цитируются по переводу Бальмонта, за исключением случаев, специально оговоренных.} Некоторые места из "Королевы Маб" могли бы служить прекрасной иллюстрацией к "Манифесту Коммунистической партии" Маркса и Энгельса. За фантастической и причудливой оболочкой "Королевы Маб" ощущается земное, реальное содержание. И это соответствует эстетической программе Шелли, изложенной им впервые в примечаниях к этой поэме, где выясняется, как много опыта, наблюдений и фактов таит в себе каждый на первый взгляд чисто романтический образ. В примечаниях к пятой песне "Королевы Маб", разъясняя смысл нарисованной им картины, Шелли анализирует современное ему состояние общества. "Нет истинного богатства ни в чем, кроме труда человека", - пишет он. Но плоды этого труда бесстыдно присваиваются тунеядцами. "Человек может приумножать богатство за счет нужд своего соседа, - продолжает Шелли, - система, превосходно приспособленная для того, чтобы создавать всевозможные болезни и преступления, которыми неизменно отмечены крайности: богатство и нищета". Во многом опираясь на Годвина, Шелли доказывает абсурдность, несправедливость существующего порядка вещей. "Бедные вынуждены работать, - ради чего? Не ради пищи, которой им недостает; не ради теплых одеял, из-за отсутствия которых их дети мерзнут в своих холодных нищенских лачугах... - Нет: они трудятся для надменной власти, для бесстыдной, эгоистической гордости, для лживых услад сотой части общества". "Земледелец, - пишет Шелли, - без которого общество перестало бы существовать, бьется в жалкой нищете, окружен презрением и умирает от того самого голода, который уничтожил бы остальное человечество, если бы он не работал так усердно". Шелли характеризует "современное состояние общества" как "смесь феодальной дикости и несовершенной цивилизации". Однако критика Шелли содержит еще очень много незрелого. Шелли понимает, например, что общество распадается на тунеядцев и тружеников. Но из массы народа он, подобно другим утопистам, еще не выделяет пролетариат, хотя косвенно отражает его интересы и его борьбу. Это находит себе объяснение в исторических условиях того времени. Энгельс указывает: "Пролетариат, едва только выделившийся из общей массы неимущих в качестве зародыша нового класса, еще совершенно неспособный к самостоятельному политическому действию, казался лишь угнетенным, страдающим сословием, помощь которому в лучшем случае, при его неспособности помочь самому себе, могла быть оказана извне - сверху" {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 242.}. В критике Шелли еще много анархического, беспочвенного бунтарства, которое выражается в безоговорочно - отрицательном отношении к современной цивилизации и в известной идеализации первобытных форм человеческого общежития. Критикой прошлого и современности не ограничивается идейный замысел "Королевы Маб". В этом произведении впервые выступает Шелли - пророк и гениальный мечтатель. Поэма заканчивается радужной картиной будущего общества. Шелли глубоко убежден, что время всеобщего братства непременно придет; им закономерно завершится многовековая история человеческих страданий. Ликует земля, сияет счастьем и жизнью; всюду веселый праздник возрождения. Исчезли тюрьмы, война, смута, ложь. Пустыни обратились в цветущие края. Преобразился человек. Людское существо, умом и телом, Теперь лишь красит ласковую землю. Однако реальные контуры этого будущего неясны. Оно предстает у Шелли в фантастических очертаниях, в виде символов и аллегорий. Это вполне закономерно для общественной мысли начала XIX столетия. "Фантастическое описание будущего общества является в свет в то время, когда пролетариат находится еще в очень неразвитом состоянии и представляет себе свое положение еще совершенно фантастически, оно возникает из его первого, полного предчувствия, порыва к всеобщему преобразованию общества" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 510-511.}. Несомненна идейная близость "Королевы Маб", как и всего последующего творчества Шелли, к утопическим социалистам, в особенности Роберту Оуэну. Их породила одна и та же историческая эпоха. Творчество Шелли, как и деятельность утопических социалистов начала XIX века, отразило "первый, неразвитый период борьбы между пролетариатом и буржуазией..." {Там же, стр. 510.}. Шелли выступает в поэме как социалист-мечтатель. Картины будущего, нарисованные им, - не научное построение, а лучезарная греза. К Шелли целиком применимы слова Энгельса об утопистах: "Утописты... были утопистами потому, что они не могли быть ничем иным в эпоху, когда капиталистическое производство было еще так слабо развито. Они принуждены были конструировать элементы нового общества из своей головы, ибо в самом старом обществе эти элементы еще не выступали так, чтобы быть для всех очевидными..." {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 250.}. В "Королеве Маб" не показано, каким именно путем произойдет изменение общества. И Шелли признает свое бессилие разрешить этот вопрос. Красноречив эпиграф к поэме - известное изречение, приписываемое Архимеду: "Дайте мне точку опоры, и я сдвину вселенную". Как и в своих первых политических трактатах, Шелли уповает здесь на разум, на моральное возрождение человечества. В этом также нельзя не видеть глубокого сходства Шелли с утопическими социалистами. В примечаниях к поэме все свои надежды на преобразование общества Шелли связывает с нравственным самоусовершенствованием человека. И это не случайно. В "Положении рабочего класса в Англии" Энгельс писал о социалистах до-чартистского периода следующее: "Социалисты вполне смирны и миролюбивы, признают существующий порядок, как он ни плох, поскольку они отрицают всякий иной путь к его изменению, кроме публичной проповеди. В то же время принципы их настолько абстрактны, что в теперешней своей форме они никогда не смогут завоевать общественное мнение...", они проповедуют рабочим "филантропию и всеобщую любовь, что для современной английской действительности еще более бесплодно" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 517.}. Социально-утопические воззрения Шелли, основные особенности которых наглядно обнаруживаются уже в "Королеве Маб", претерпевают в дальнейшем существенные изменения. От умозрительной "филантропии" Шелли идет к более жизненному и глубокому пониманию движущих сил общества. В творческом методе Шелли появляются черты трезво-реалистической критики в сочетании с абстрактно-романтическим истолкованием действительности и романтической мечтой. Шелли принадлежал к тому направлению европейского романтизма, которое М. Горький назвал "романтизмом активным", стремящимся "усилить волю человека к жизни, возбудить в нем мятеж против действительности, против всякого гнета ее" {М. Горький. О том, как я учился писать. В кн.: "Литературно-критические статьи". М., Гослитиздат, 1937, стр. 329.}. Революционный романтизм Шелли складывается в борьбе с реакционными английскими романтиками "Озерной школы". Так же, как и Байрон, Шелли клеймит их как ренегатов, изменивших демократическим увлечениям юности. "Саути изменился, - пишет Шелли мисс Хитченер 15 декабря 1812 г., - тот, кто ненавидел, фанатизм, тиранию, закон, стал рабом этих идолов в самой отвратительной форме. Английская церковь с ее адом и раем становится предметом его панегирика, война в Испании, море крови, невинно пролитой ради славы правителей, вызывает его восторг, конституция Англии... возвеличивается омерзительными усилиями его пера...". В сонете "К Вордсворту" Шелли с горечью пишет об отступничестве, которым запятнал себя этот поэт, отказавшийся и от своей почетной бедности, и от своих песен во славу свободы. Расходится Шелли и с талантливым английским поэтом Китсом. Шелли ценит огромные потенциальные возможности дарования Китса и защищает его от нападок реакционной прессы {См. Шелли. Адонаис. Элегия на смерть Джона Китса.}, которая не могла простить Китсу ни его плебейского происхождения, ни его свободомыслия. Но Шелли гораздо последовательнее в своем мировоззрении. Всем своим творчеством, остро актуальным и тенденциозным, он полемизирует с созерцательным эстетизмом, от которого не свободна поэзия Китса. Подобно Китсу, а также поэтам "Озерной школы", Шелли любит живописать природу. Она занимает в его поэзии очень большое место. Но отношение Шелли к природе не имеет ничего общего ни с мистической трактовкой ее у Вордсворта, Кольриджа и Саути, ни с эпикурейски-созерцательным восприятием природы, присущим многим произведениям Китса. Характер изображения природы у Шелли органически вытекает из его философских взглядов, как и из всего его мировоззрения в целом. Шелли опирается в своих исканиях на многовековый опыт истории философии с древнейших времен, обнаруживая истинно энциклопедические познания. Необычайно широк и разнообразен круг его чтения. Здесь и Сократ, и Платон, и Аристотель, и Лукреций, и Декарт, и Спиноза, и Беркли, и Кант, и Бэкон, и Локк, и Дидро, и Руссо, и Гельвеций, и Гольбах, и Кондорсе, и Ньютон, и многие другие. Из философов древности наибольший, интерес вызывают у Шелли Платон, Аристотель, Эпикур и Лукреций. Произведения Платона - "Пир", "Республику" и другие - Шелли переводит на английский язык. Его интерес к учению Платона не был случайным - он объяснялся присущими мировоззрению Шелли, как и мировоззрению других ранних утопических социалистов XIX века, идеалистическими тенденциями. Однако Шелли никогда не находил в платонизме действительного разрешения волновавших его вопросов. В конечном счете, не платоновский мир идей, а мир природы и человека составляет истинную реальность для Шелли. Платон интересует Шелли постольку, поскольку его учение расходится с основной догмой христианской религии. В этюде "О возрождении литературы" (On the Revival of Literature, 1819) Шелли пишет: "Платон, самый мудрый и самый глубокий, и Эпикур, самый человечный и кроткий среди древних, были у них (монахов. - Е. Д.) в полном пренебрежении. Платон противоречил их особой манере мыслить о вещах небесных, а Эпикур, подтверждая права человека на наслаждение и счастье, представлял бы соблазнительный, контраст по отношению к их мрачному и жалкому уставу морали". Шелли привлекали и социально-утопические построения Платона. "Начало равенства было открыто и применено Платоном в его "Республике", как теоретическое руководящее правило в области распределения между людьми элементов наслаждения и власти, созданных общим трудом и общим искусством", - писал Шелли в "Защите поэзии". - Но аристократизм утопии Платона делал ее по существу чуждой Шелли. Более глубоким был интерес Шелли к Спинозе, о котором он говорит с неизменным уважением. Не без влияния философии Спинозы противоречивые и сложные искания молодого Шелли выливаются на первых порах в характерную для его времени форму пантеизма. Пантеистическое восприятие природы Шелли, придающее столь своеобразный колорит его поэзии, соответствовало незрелым, не вполне сложившимся его философским воззрениям. Шелли, с одной стороны, признает материальность мира, с другой стороны, еще не донимает, что источник развития материи заключается в ней самой, и ищет его в каком-то идеальном "духе природы". Противоречивую природу пантеизма Энгельс вскрывает в своей работе "Положение Англии": "Сам пантеизм, - пишет Энгельс, - есть лишь последняя ступень к свободному, человеческому воззрению". И далее: "...пантеизм все еще признает нечто высшее, чем человека как такового" {К. Mapкс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 345.}. Это в значительной степени применимо и к Шелли, в мировоззрении которого еще сохраняют некоторое значение элементы идеализма. Природа занимает очень важное место в творчестве Шелли. Он умел проникновенно и поэтично чувствовать и живописать ее. Энгельс (в статье "Ландшафты") высоко ценит "глубокое чувство, деликатность и оригинальность картин природы" {Там же, стр. 60.} в поэзии Шелли. Восприятие природы у Шелли очень сложно. Мы встречаем у него реалистические пейзажи - плод непосредственного наблюдения природы. Шелли стремится найти научное объяснение картине мироздания. Так, в примечаниях к "Королеве Маб" он поясняет космические образы своей поэмы естественно-научными данными астрономии и физики. Но часто Шелли одухотворяет природу, наделяет ее сознанием, переносит на нее свойства ее высшего творения - человека, слагает гимны "духу природы", объявляя все мироздание его храмом. Энгельс критически отзывался о "духе природы", впервые появляющемся у Шелли в его "Королеве Маб". В статье "Ландшафты" (1840) Энгельс писал: "Эллада имела счастье видеть, как характер ее ландшафта был осознан в религии ее жителей. Эллада - страна пантеизма. Все ее ландшафты оправлены - или, по меньшей мере, были оправлены - в рамки гармонии. А между тем каждое дерево в ней, каждый источник, каждая гора слишком выпирает на первый план, а между тем ее небо чересчур сине, ее солнце чересчур ослепительно, ее море чересчур грандиозно, чтобы они могли довольствоваться лаконическим одухотворением какого-то шеллиевского Spirit of nature, какого-то всеобъемлющего Пана; всякая особность притязает в своей прекрасной округлости на отдельного бога, всякая река требует своих нимф, всякая роща - своих дриад, и так вот образовалась религия эллинов" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 55.}. Молодой Энгельс вскрывает здесь отличие романтического пантеизма Шелли, с его олицетворением всеобщего движения мироздания в виде отвлеченного "духа природы", от наивно-поэтической мифологии древних греков, которая включала в себя все конкретные явления природы в виде чувственных, пластических образов. Но Шелли идет значительно дальше пантеизма по пути материалистического объяснения мира. И в творчестве и мировоззрении Шелли идеалистическое противопоставление одухотворенной природы человеку побеждается стихийно-материалистическим, передовым для его времени отношением к миру. Влияние материалистической философии Просвещения и Возрождения сыграло определяющую роль в эволюции философских взглядов Шелли. Если учесть крайне отрицательное отношение Шелли к религии, которое складывается уже в студенческие годы и углубляется в дальнейшем, пронизывая собой антиклерикальные и атеистические памфлеты и художественные произведения поэта, то тяготение Шелли к материализму станет очевидным. Уже в своей ранней философской работе "Необходимость атеизма" Шелли, опираясь на философию Просвещения и научные изыскания своего времени, утверждает, что бога не существует, ибо его бытие не подтверждается опытом. В "Королеве Маб" Шелли развивает эту же мысль и доказывает беспочвенность веры в потустороннюю жизнь, ибо нет жизни вне материи. Он утверждает единство материального мира, устанавливает единство материи и сознания. И чуть заметное волненье, Что движет самый тонкий нерв, И в мозге человеческом рождает Чуть зримый помысел почти неуловимый, Все, все является звеном В великой цепи царственной природы! Эти же идеи Шелли обосновывает в своем философском трактате "О будущей жизни". Развивая в примечаниях к "Королеве Маб" (в виде философского комментария к поэме) довольно стройную концепцию мироздания, Шелли ссылается на "Нравственные и политические опыты" Бэкона, широко цитирует "Систему природы" Гольбаха, постоянно обращается к авторитету Ньютона, опираясь на материалистические выводы его учения. Из современных ему ученых Шелли цитирует "Систему мира" Лапласа, "О соотношении физических и нравственных начал в человеке" Кабаниса и другие исследования. "Многочисленность миров, неопределенная безмерность вселенной, - пишет Шелли, - является наиболее возвышенным предметом размышлений. Кто правильно ощущает ее таинственность и величие, для того нет опасности быть соблазненным ложными измышлениями религиозных систем или обожествлением первопричины вселенной... Вся эта жалкая история о дьяволе, Еве и спасителе, детские россказни о боге-отце несовместимы со знанием звезд" (примечание к первой песне "Королевы Маб"). В примечаниях к "Королеве Маб", как и во всем, что пишет Шелли, видна глубокая осведомленность во всех областях науки и ясный, пытливый ум. Мысль о том, что природой управляет не добрая или злая воля бога-творца, а материальная необходимость, пронизывает суждения Шелли. "История, политика, мораль, критика... все принципы науки одинаково подтверждают истинность учения о Необходимости", - пишет Шелли в примечаниях к шестой песне "Королевы Маб". "Астрономия учит нас, что Земля... находится в состоянии непрерывного изменения, что полюса становятся с каждым годом все более перпендикулярными к эклиптике... Кости животных, свойственных жаркому поясу, были найдены на севере Сибири и на берегах реки Огайо. В центральных областях Германии были найдены в окаменелом состоянии растения, которые требуют для своей культуры теперешнего климата Индостана... Свидетельство старых писателей убеждает нас в том, что климат Британии, Германии и Франции был раньше суровее, чем теперь, и большие их реки ежегодно замерзали". Стихийно-материалистическая тенденция подрывала основы пантеизма Шелли. Вступая в неизбежное противоречие с идеалистическим представлением о "духе природы", она придавала - если не всем, то многим - его картинам природы реалистические черты. В философских взглядах Шелли, как и его современников, ранних утопических социалистов, много наивного и непоследовательного. В стремлении найти всем явлениям действительности материалистическое, научное объяснение, Шелли отожествляет явления общественной жизни с природой. Наивно было представление молодого Шелли о плавном и постепенном движении вперед как о законе развития бытия. Наивна была его уверенность в спасительности вегетарианства, якобы предназначенного человеку самой природой. Позднее Шелли сам признает незрелость своих воззрений этого периода. Когда "Королева Маб" без его согласия была переиздана, Шелли опротестовал это в печати. "С чисто литературной точки зрения, - писал он, - поэма эта очень слаба, впрочем, с этим я бы мог еще примириться. Но я посвятил себя борьбе со всяким религиозным, политическим и семейным деспотизмом. Я вижу ясно, что философские воззрения, нравственные теории и политические стремления, высказанные мною в этом произведении, слишком еще незрелы, необдуманны". Но общее направление философских исканий молодого Шелли, отразившихся в "Королеве Маб", было для своего времени глубоко прогрессивно. Уже в "Королеве Маб" тема природы приобретает широко философский смысл: Шелли находит в развитии и смене явлений природы подтверждение своим социальным взглядам. Он укрепляется в сознании, что все изменяется и существующий порядок вещей не вечен. Атеизм, как и острый политический смысл поэмы, ее антибуржуазная направленность, были прекрасно поняты врагами Шелли: "Королева Маб" явилась одной из главных причин ожесточенной травли поэта, которая и привела к тому, что Шелли был вынужден покинуть Англию. "В новой Англии, - писал по этому поводу Герцен, - люди, как Байрон и Шелли, бродят иностранцами; один просит у ветра нести его куда-нибудь, только не на родину; у другого судьи, с помощью обезумевшей от изуверства семьи, отбирают детей, потому что он не верит в бога" {Герцен. Былое и думы. Гослитиздат. Л., 1947, стр. 632.}. "Неудивительно, что с первого появления в свет самого свежего и юношеского из его произведений - "Королевы Маб", отпечатанной в очень небольшом числе экземпляров и даже не пущенной в продажу, - на злополучного поэта обрушилось такое негодование табунной части английского общества и журнальной сволочи, какого не испытывал на себе ни Байрон, ни один из так называемых демонических поэтов ни в какой стране, хотя бы гораздо менее политически свободной, чем Англия. Имя Шелли сделалось пугалом для взрослых детей академии, прилавка и парламента" {В. Бассардин. Шелли. "Дело", 1880, Э 9, стр. 111.}, - писал о Шелли один из его первых русских исследователей, Бассардин, брат великого русского ученого Мечникова. Поводом к травле послужили семейные дела поэта. Вскоре после исключения из университета Шелли женился на Гарриэт Вестбрук, дочери трактирщика. Друзья и биографы единодушно сходятся на том, что этот брак был совершен в порыве юношеской опрометчивости. Гарриэт, прочно усвоившая мещанскую мораль, не могла стать другом, надежной опорой в жизни поэта-борца. Шелли расстался со своей первой женой, оставив ей все свои скромные средства. В 1814 г. Шелли вступил в гражданский брак с Мэри Годвин, дочерью Вильяма Годвина и английской радикальной писательницы Мэри Уолстонкрафт. Разрыв с Гарриэт и гражданский брак с Мэри Годвин дали желанную пищу "школе злословия". Против Шелли была развернута целая кампания самой грязной клеветы. В 1814 г. Шелли вынужден был вместе с женой покинуть Англию. К этому его побуждало и расстроенное здоровье. В июле 1814 г. Шелли едет во Францию, откуда перебирается в Швейцарию. Но в сентябре того же года нужда заставила его вернуться в Англию. Шли месяцы, полные лишений и преследований. Поэта осаждали кредиторы, общество преследовало его и его жену как нарушителей буржуазной морали. В 1816 г. Шелли с женой вновь уезжает в Швейцарию. Здесь, в Сешероне, предместье Женевы, произошла встреча и дружеское сближение Шелли с Байроном. По возвращении в Англию в конце 1816 г. Шелли узнал о том, что его первая жена, Гарриэт, утопилась. Причиной самоубийства была, повидимому, гнетущая обстановка, окружавшая ее, и обман со стороны человека, с которым Гарриэт связала свою судьбу после разрыва с Шелли. Реакционные круги, искавшие повода для расправы с Шелли, поспешили, однако, обвинить его в этой смерти. Когда Шелли, оформив свой брак с Мэри Годвин, потребовал от родных Гарриэт возвращения ему детей от первого брака, Вестбруки, подстрекаемые реакционерами и ханжами, ответили отказом. Возникло громкое судебное дело, привлекшее внимание всего тогдашнего общества. Официальная Англия жестоко отомстила Шелли за его вольномыслие. Личным решением лорда-канцлера Шелли было отказано в праве воспитывать собственных детей. Он обвинялся в безнравственности и атеизме, открыто провозглашенном в "Королеве Маб". Это решение юридически поставило Шелли вне закона и послужило сигналом к самой разнузданной травле поэта. Шелли чувствовал, что дальше оставаться в Англии немыслимо. Он опасался также, что у него отнимут и детей от второго брака. 12 марта 1818 г. Шелли навсегда покинул Англию. "... Шелли, лучшего и самого великодушного из людей, они изгнали из родной страны как бешеную собаку за то, что он усумнился в догме", - с возмущением писал Байрон. 3  Период, прошедший с момента возвращения Шелли из Ирландии до изгнания (1812-1818), становится для поэта периодом напряженной творческой работы и дальнейшего роста политического сознания под влиянием поднимающегося рабочего движения в Англии и все углубляющегося конфликта Шелли с английским буржуазным обществом. В философских трактатах, политических памфлетах и художественных произведениях Шелли, написанных в эти годы, критика буржуазного общества становится все более острой, выводы все более радикальными и целеустремленными. Философский диалог "Опровержение деизма" (A Refutation of Deism, 1814), написанный два года спустя после "Обращения к ирландскому народу" и год спустя после "Королевы Маб", свидетельствует о несомненных сдвигах в сознании поэта. Шелли дает политически острую критику деизма, как философии компромисса и примирения, ищущей третьего, промежуточного пути между христианской мистикой и атеизмом. Исходя из задач современной общественной борьбы, он вскрывает политический вред христианской морали непротивления злу насилием. Это является принципиально новым у Шелли. "Доктрина покорности самому наглому деспотизму, призыв любить наших врагов и молиться за них, доктрина веры и смирения связывает совершенствование человеческого характера с таким уничижением и доверчивостью, какие духовенство и тираны всех времен находили весьма удобными для своих целей. Совершенно очевидно, что целая нация христиан (если бы такая аномалия могла просуществовать хоть день) оказалась бы, словно стадо скота, добычей первого захватчика. Нет сомнения, что достаточно было бы десяти разбойников, чтобы покорить мир, если бы он состоял из рабов, не способных к сопротивлению". В произведениях этих лет идеалом Шелли становится человек, подавивший в себе себялюбие и готовый пожертвовать всем ради установления общего счастья и социальной справедливости. В конце 1815 г. Шелли завершает поэму "Аластор, или дух уединения" (Alastor, or the Spirit of Solitude, 1816), написанную вскоре после возвращения из первой поездки за границу, обогатившей его новыми наблюдениями. Герой поэмы, одинокий поэт, не может найти счастья. Душа его рвется в беспредельные просторы, жаждет нового, необычайного. В его странствованиях перед ним раскрывается все великолепие природы, то спокойно-величавой, то бурной, стремительной, грозной; моря и реки, снежные вершины, леса и луга проходят перед его взором. Но поэт не находит покоя и удовлетворения. Пренебрегая обществом простых людей, отвергая их бесхитростные чувства, он тщетно преследует свой воображаемый идеал и погибает в одиночестве, безмолвно осуждаемый всей природой. Шелли осудил в этой поэме бесплодный индивидуализм, попытку возвыситься над другими людьми, найти счастье вдали от народного горя. "Эта картина, - писал Шелли в предисловии к поэме, - содержит наставление современным людям. Сосредоточенность поэта в себе была отомщена фуриями всесильной страсти, приведшей его к быстрой гибели". "Все, кто эгоистичен, слеп и бездеятелен..., - заключает он, - определяют вековечное горе и одиночество в мире". Образу себялюбца из поэмы "Аластор" противостоит привлекательный образ принца Атаназа из одноименной поэмы (Prince Athanase, 1817). Это друг всех страдающих и обездоленных, который делится с ними всем, что имеет. В своих "Размышлениях о морали" (Speculations on Morals, 1816), написанных вслед за "Аластором", Шелли в форме социально-политического трактата развивает идеи, высказанные в поэтической форме и в "Аласторе" и других произведениях. Он разоблачает эгоизм как практическую мораль буржуазного общества, где "каждый желает нагромождать излишества про запас для себя, хотя бы другие погибали от голода". В этом трактате мы видим уже вполне определившимся взгляд Шелли на долг человека перед обществом, перед родиной. В свете своей политической программы борьбы за освобождение человечества Шелли считает стремление к общему счастью основой истинной добродетели. Не может быть и речи о счастливом общежитии людей, пишет Шелли в "Рассуждении о морали", если "одно лицо или один класс лиц наслаждается высочайшим счастьем, в то время, как другой страдает от крайней нищеты. Необходимо, чтобы счастье, создаваемое общими усилиями и сохраняемое общей заботой, распределялось бы согласно законным требованиям отдельной личности; в противном случае, хотя бы создаваемое количество было тем же самым, задача общества оставалась бы невыполненной". Одним из наиболее значительных произведений Шелли, законченных до отъезда из Англии, является поэма "Восстание Ислама" (The Revolt of Islam, 1818), первоначально озаглавленная "Лаон и Цитна, или революция в Золотом городе. Видение XIX века". Эту поэму рассматривают обычно как аллегорическое изображение французской буржуазной революции 1789 года, но такое истолкование сужает ее исторический смысл. В "Восстании Ислама" Шелли, действительно, уделяет большое внимание революционным событиям во Франции, но не из созерцательного интереса к прошлому. Назвав свою поэму "Видением XIX века", Шелли обращает ее целиком к настоящему. Революция 1789 года интересует поэта как важнейшее звено в современной освободительной борьбе европейских народов. Давая в предисловии к поэме анализ и оценку французской революции, Шелли, по существу, ставит важнейшие исторические вопросы своего времени. Несмотря на элементы пацифизма в оценке якобинского террора, Шелли в конечном счете оправдывает революции и плебейские методы расправы с классовым врагом. "Добро, совершенное революционерами, живет после них; зло, содеянное ими, погребено с их прахом". Французская революция, по его словам, подтверждает историческую необходимость и неизбежное торжество высших общественных форм над низшими. Временное торжество реакции бессильно обратить вспять поступательное движение истории. "Нет никакой возможности восстановления колоссальной тирании, которую уничтожила революция". Выводы Шелли относительно французской революции целиком обращены к современности. "Теперь уже более не верят, что целые поколения людей должны примириться со злополучным наследием невежества и нищеты...". Поэма Шелли направлена против всей системы угнетения и эксплуатации. Она создавалась в ту пору, когда политика Священного Союза, рассчитанная на подавление революционного и национально-освободительного движения, реставрация во Франции, контрреволюционный террор в Ирландии, установление австрийского ига в Италии - казалось, свидетельствовали о торжестве реакции. "Восстановление тирании во Франции было ужасно, и самые отдаленные уголки цивилизованного мира это почувствовали", - пишет Шелли в предисловии к "Восстанию Ислама". Однако поэма проникнута идеей неизбежности грядущего освобождения народов. Еще очень неопределенная, романтически выраженная, эта идея имела опору в самой общественной жизни, за которой пытливо и внимательно следил Шелли. С конца 1815 г. в Англии снова усиливается рабочее движение. Рабочие волнения происходят в Ноттингэме, в Бирмингэме, Ньюкэстле и других промышленных центрах Англии. Они были вызваны так называемыми "хлебными законами", ростом налогов, сокращением заработной платы и безработицей, обострившейся после окончания войны в 1815 г. Шелли создавал свою поэму в 1817 г., в разгар этих событий. Он писал ее в небольшом городке Марло, где жил во время судебного разбирательства своего дела. Шелли тесно сблизился здесь с трудовым народом, входя во все его печали и нужды. Мэри Шелли описывает в своих комментариях к "Восстанию Ислама" те резкие социальные контрасты, свидетелями которых они были, живя в Марло. При всех своих природных богатствах, представленных помещичьими парками и полями, Марло, вспоминает она, был населен беднейшим людом. "Дороговизна и плохой урожай повлекли за собой душераздирающие бедствия для бедняков. Шелли делал все, что мог, чтобы облегчить эти бедствия". "Я упоминаю об этом, - заключает свои воспоминания Мэри Шелли, - так как это повседневное и деятельное сочувствие к ближним придает тысячекратный интерес его умозрительным размышлениям и кладет отпечаток реальности на его призывы в защиту человеческого рода". Шелли делился с бедняками всем, что имел, помогал им, посещал их нищенские лачуги. Народные страдания и народный гнев - вот что побудило поэта на создание одного из лучших его произведений - "Восстание Ислама". "Я видел зрелище явных опустошений, произведенных тиранией и войной; города и деревни, от которых остались лишь отдельные группы почерневших домов, лишенных кровли и нагих голодных жителей, сидящих у разрушенных порогов", - писал Шелли в предисловии к этой поэме. По сравнению с "Королевой Маб", "Восстание Ислама" - значительный шаг вперед и со стороны идейного содержания, и со стороны художественной формы. Идея борьбы пронизывает это произведение и составляет его сокровенный смысл. "Мне хотелось зажечь в сердцах моих читателей, - говорит Шелли в предисловии, - благородное воодушевление идеями свободы и справедливости, ту надежду и ту веру в добро, которых ни насилие, ни искажение истины, ни предрассудки никогда не смогут совершенно уничтожить в человечестве". Поэма Шелли свидетельствует о его неустанных поисках действенных путей преобразования мира. В том же предисловии он сам называет ее "экспериментом над состоянием общественного мнения". "Восстание Ислама" открывается картиной ожесточенной битвы между змеем и орлом, символизирующей борьбу свободы с самовластием и тиранией. Борьба развертывается на фоне мятежной и величественной природы, предвещающей страшную бурю: сотрясается земля, бушует ветер, слышатся раскаты грома, "глубь небес разъята вспышкой молнии...". Свобода, символизированная в образе змея, побеждена хищным орлом. Истерзанный, окровавленный змей отброшен к морю. Но битва не окончена, и свобода не погибает. Побежденного змея бережно подбирает величественная и прекрасная женщина, наблюдавшая на пустынном берегу моря единоборство змея с орлом. Она спасает змею жизнь и возвращает его к новым битвам. Далее действие переносится в Золотой город Ислама, где народ стонет под игом тирании. В описании деспотизма, угнетающего население страны, Шелли черпает краски и обобщения из современной ему действительности. Поэт описывает, как из среды народа выходят мужественные борцы за свободу, готовые на любые испытания и жертвы во имя освобождения своего отечества. Это Лаон и Цитна. Они поднимают народ на борьбу. "Восстание Ислама" - первое крупное произведение Шелли, в котором изображается борьба народов с угнетателями. И выковали люди из цепей Оружье, чтоб лишить тиранов власти... Ход событий, описываемых в поэме, во многом напоминает историю французской буржуазной революции, однако Шелли не ограничивает место действия какой-либо одной страной и говорит о борьбе, в которой примут участие все народы. Наконец тирания свергнута. Желанный миг настал: В лучах зари, над утреннею мглой, Бесчисленные веяли знамена, Все возгласы в единый клик живой Слились и вознеслись до небосклона; . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сочувственно восторг людей деля, Казалось, ликовала вся Земля. Но народное торжество длилось недолго. В ходе борьбы была совершена роковая ошибка. Народ пожалел побежденного тирана и даровал ему жизнь. Шелли осуждает в "Восстании Ислама" снисходительное отношение к врагам народа. Вырвавшись на свободу, тиран собрал наемное войско и отнял у народа завоеванные права. Цитна и Лаон были казнены. Воцарилась черная реакция. Но борьба за освобождение продолжается. Свобода бессмертна. В предисловии к поэме Шелли пишет, что "временное торжество гнета... верный залог конечного и неизбежного его падения". Конец поэмы - оптимистичен. Лаон и Цитна погибли не напрасно. В новом воплощении они встречаются в символическом храме свободы, откуда провидят торжество своего дела на земле. И вот, гляди, опять идет весна, Залогом были мы ее рожденья. Из нашей смерти, как сквозь черный свод, Грядущее приходит оживленье - Широкий, яркий солнечный восход. Поэма дышит энергией, пафосом беззаветного подвига. В ней предстают картины сражений и ожесточенной борьбы. Ее герои сильные, убежденные люди, с мечом в руках отстаивающие справедливость. "Дышать и жить, надеяться, быть смелым иль умереть", - говорит Лаон (песнь III, строфа 20). И это боевое, героическое начало отличает "Восстание Ислама" от "Королевы Маб", хотя романтическое восприятие мира накладывает свой отпечаток и на эту поэму. Шелли переоценивает роль исключительных личностей в освободительной борьбе. Его Лаон и Цитна ведут за собой увлеченную их примером безликую народную массу. В поэме еще много юношеского кипения, беспредметного и абстрактного бунтарства, еще не преодолена идеализация морального, духовного начала, как главной опоры в борьбе за свободу. Активная и решающая роль народа в историческом развитии далеко еще не осознана Шелли. Как и в "Королеве Маб", Шелли обильно вводит в поэму "Восстание Ислама" символы и аллегории, фантастические видения, но в последней уже меньше дидактики, образы более жизненны, менее умозрительны и абстрактны. По мере развития сюжета раскрывается действительный смысл символики поэмы. Так, например, выясняется значение образа женщины, которая появляется в начале поэмы, спасая змея, потерпевшего поражение в битве с орлом. Этот образ, символизирующий волю народа к борьбе и мысль о неизбежной победе, находит свое развитие в Цитне, героине поэмы. Несмотря на некоторую неопределенность очертаний, образ Цитны - одно из самых ярких и лучезарных порождений поэтического гения Шелли. Вначале - это очаровательное и нежное создание во всем неотразимом обаянии юности, красоты и невинности. Муки и испытания, выпавшие на ее долю, закаляют ее. Она становится народной героиней, воительницей. Смелая и бесстрашная, она вдохновляет народ на борьбу с тиранами и возглавляет ее. Образ ее по временам приобретает совершенно конкретные и жизненные очертания. Вот она появляется на гигантском черном коне и, размахивая мечом, обращает в бегство вражеские войска. Вот она является на место казни и спокойно, с улыбкой всходит на костер, чтобы разделить с Лаоном смерть. Но нередко образ Цитны утрачивает свою конкретность. Цитна превращается в символ всего человечества, рвущегося к свободе. Горизонты ее сознания беспредельно расширяются. Она видит прошлое, будущее и настоящее. Перед ее взором проходит вся современная история, двигателем которой является освободительная борьба. Яркие картины природы, сопутствующие развитию действия, призваны, по замыслу Шелли, подкрепить основную идею поэмы и усилить ее художественную выразительность. ...Чтоб дух людской, в глубоком мраке пленный, Освободить от тягостных цепей, Подвластными я сделал все предметы Для песни героической моей, Простор морской, и землю, и планеты, Судьбу и жизнь, и все, что в дивный строй Сливает мир, встающий пред душой. Во время работы над "Восстанием Ислама" Шелли принимает активное участие в борьбе за избирательную реформу, которая развертывается по всей стране. В 1817 г. он пишет политический памфлет "Предложение по проведению в королевстве голосования о необходимости реформы", в котором требует, в качестве программы-минимум, всеобщего и равного голосования и полного осуществления конституционных свобод. В этом же году Шелли создает один из своих наиболее острых политических памфлетов "Обращение к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты" (An Address to the People on the Death of Princess Charlotte), яркое свидетельство того, насколько тесно связано его творчество с английской действительностью. Смерть принцессы Шарлотты, наследницы престола, послужила лишь внешним поводом для памфлета. Шелли воспользовался этим предлогом, чтобы выразить свое негодование по поводу правительственного террора и репрессий, разоблачить политику реакции, приведшую к непомерному росту налогов, массовому обнищанию, болезням и голоду, и воспеть попранную свободу. Резкий контраст между почестями, оказанными английскими правящими кругами памяти принцессы Шарлотты, и их полным пренебрежением к бедствиям широких народных масс явился для Шелли наглядным примером, раскрывающим всю несправедливость и бесчеловечность тогдашнего общественного строя. "Сколько общего между смертью принцессы Шарлотты, - пишет Шелли, - и смертью многих тысяч других людей... Сколько умирает беднейших, нищету которых трудно передать словами. А разве они не имеют близких? Разве они не люди? Однако, никто не оплакивает их... не задумается над их печальной участью". Известие о смерти принцессы Шарлотты пришло одновременно с известием о казни трех участников рабочего движения, обвиненных в революционной деятельности. Что такое смерть принцессы Шарлотты в сравнении с гнусной казнью этих рабочих, павших жертвами полицейской провокации, в смерти которых повинно английское правительство? "В их смерти через повешение нельзя не увидеть нечто симптоматичное, что не может не погрузить английскую нацию в глубокий траур". "Короли и их министры, - пишет Шелли, - отличались во все времена от других людей ненавистной жаждой богатства и крови". Шелли разоблачает антинародную и антигосударственную деятельность английского парламента и короля, говорит о все возрастающем государственном долге, о жестокой системе эксплуатации, царящей в стране, - обо всем, что делает совершенно невыносимым положение английских трудящихся. В памфлете Шелли нет прямых революционных выводов. Но гнев автора столь энергичен и критика столь всестороння, что выводы эти напрашиваются сами собой. Шелли заканчивает свой памфлет обращением к английскому народу. Да, английский народ должен облечься в глубокий траур, но не потому, что принцесса Шарлотта мертва: в Англии умерла другая принцесса, имя ее - Свобода. "Скорби, английский народ... Плачьте, скорбите, рыдайте. Пусть шумное Сити и бескрайние поля огласятся эхом ваших стенаний. Прекрасная принцесса мертва... Мертва Свобода. Рабы самовластья, я спрашиваю вас, может ли случиться что-нибудь еще более ужасное, чек это горе? Смерть, подобная смерти принцессы, есть промысел божий, и это горе - горе ее близких. Но истинную Свободу умертвили люди, и при виде ее агонии каждым сердцем овладели гнев и отчаяние. Мы ощутили оковы, более тяжкие, чем железная цепь, ибо они сковали наше сердце и нашу душу. Мы оказались в заточении более ужасном и отвратительном, чем сырые стены каменной тюрьмы, ибо весь мир вдруг стал тесной темницей, а самое небо превратилось в крышу гигантской тюрьмы. Так проводим же труп британской Свободы к месту его последнего погребения со всеми подобающими ему почестями. А если славный и грозный дух внезапно возникнет на нашем пути и властно воздвигнет свой трон на обломках мечей, скипетров и корон, втоптанных в грязь, то знайте, - это дух Свободы вырвался из своей могилы, поправ все то грязное и низкое, что удерживало его там. Тогда мы склоним перед ним колена, чествуя его, как нашего истинного властелина". Этот памфлет характеризует Шелли не только как выдающегося политического публициста, но и как замечательного стилиста. Его музыкальная, страстная речь порой звучит как ритмическая проза. От сдержанной иронии писатель переходит к сарказму, от сарказма - к задушевному лиризму, от лиризма - к глубокой гражданской скорби, в которой в то же время слышатся гнев и угроза. В памфлетах Шелли, как и во всем его творчестве, беспощадность критики действительности сочетается с могучим пафосом веры в грядущую победу народа. В эти годы Шелли создает также ряд стихотворений. В них большое место занимает тема природы, а также интимно-лирическая, личная тема, но преобладает все же лирика политическая, одушевленная пафосом борьбы за свободу. Таковы стихотворения "Чувства республиканца при падении Бонапарта" (1815), "К лорду-канцлеру" (1817) и др. В стихотворении "Чувства республиканца при падении Бонапарта" Шелли клеймит в лице Наполеона узурпатора народных свобод. Я проклинал тебя, низвергнутый тиран, Сознаньем мучился, что, раб ничтожный, годы Над трупом ты плясал погубленной свободы. Внимательно следя за европейскими событиями, Шелли раньше многих своих прогрессивных современников понял агрессивный и своекорыстный смысл политики Наполеона. С особой наглядностью он убедился в этом в период русского похода Наполеона в 1812 г., закончившегося позорным разгромом наполеоновской армии. 27 декабря 1812 г., во время отступления Наполеона из Москвы, Шелли писал Хоггу: "Бонапарт - личность, которую я глубоко осуждаю... он движим самым низким, самым вульгарным чувством, которое заставляет его совершать поступки, отличающиеся от разбоя только по числу людей и по источникам силы, находящимся в его распоряжении.... Кроме лорда Кэстльри вы не могли бы назвать человека, к которому я питаю большее презрение и отвращение". Шелли остается верным этой оценке и в последующие годы; об этом свидетельствуют его "Чувства республиканца при падении Бонапарта" и "Строки, написанные при известии о смерти Наполеона" (1821). В философском стихотворении "Гимн интеллектуальной красоте" (1816) Шелли скорбит о духе гармонии, свободы и красоты, покинувшем землю, зачумленную рабством. Но поэт верит, что этот светлый дух, символ раскрепощенного человечества, вернется. Он вдохновенно призывает его. Шелли всюду находит подтверждение своей глубокой уверенности в том, что зло не вечно. Созерцает ли он величественную вершину Монблана ("Монблан", 1816), следит ли за вольным полетом горного орла ("Орел могучий", 1817) - всюду он видит стремление к свободе. В стихотворении "Озимандия" (1817), обращаясь к далекому прошлому, поэт показывает, как бессильны попытки тиранов и деспотов противостоять ходу истории: ...Вдали, где вечность сторожит Пустыни тишину, среди песков глубоких Осколок статуи распавшейся лежит. Из полустертых черт сквозит надменный пламень, Желанье заставлять весь мир себе служить; Ваятель опытный вложил в бездушный камень Те страсти, что могли столетья пережить. И сохранил слова обломок изваянья: "Я - Озимандия, я - мощный царь царей. Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей". Кругом нет ничего... Глубокое молчанье... Пустыня мертвая... и небеса над ней... В 1817 г., в период Реставрации и Священного Союза это стихотворение звучало как вызов реакции и пророчество ее неминуемого падения. Свободолюбивый, тираноборческий пафос одушевляет и интимную лирику Шелли. В стихотворении, написанном при расставании с Англией и посвященном сыну Вильяму ("Вильяму Шелли", 1817), скорбь о разлуке с родиной и с отнятыми у него детьми неразлучна с гневным обличением презренных рабов реакцию. Но и в этом скорбном стихотворении Шелли выражает мысль, что тирания не вечна: будущее принадлежит свободе. Деспоты, угнетающие человечество, - накануне своего падения. Они над обрывом, бушует вода, И волны окрашены кровью: . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вкруг них возрастает свирепость пучин, Я вижу, на зыби времен, как обломки, Мечи их, венцы их - считают потомки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . И к речи привыкнув борцов благородных, Свободным ты вырастешь между свободных. Одним из наиболее ярких и политически насыщенных стихотворений Шелли, заключающих первый, "английский" период его творчества, является послание "К лорду-канцлеру" (1817), в котором Шелли клянет от имени родины ненавистные законы, освящающие рабство и унижение, и пророчит падение реакции. Могильный червь, церковная чума, Мертвец, что человеком притворился, Не думай, что ты Англия сама, И что народ навеки покорился. Законы ты попрал своим судом И отравил людские мысли ядом, Свои богатства нажил грабежом Простых людей, но есть на свете правда. И мы живем на свете не за тем, Чтобы тебе покорствовать столетья, Ты проклят родиной, и будет день И страшный суд на этом грешном свете {*}. (Перевод К. Мартеса). {* Уместно напомнить, что адресат этих гневных строк - тот самый лорд Эльдон, убийца рабочих-луддитов, которому и Байрон несколькими годами ранее грозил возмездием народа в "Оде" авторам билля против разрушителей станков".} 4  В марте 1818 г. Шелли приезжает в Италию, где остается до конца жизни. Шелли часто встречается с Байроном, подолгу беседует с ним о политике, о литературе. Этих двух великих сынов английского народа роднила непримиримая ненависть к капиталистическому строю, к реакции, свирепствовавшей в Англии и в Европе, а также общая судьба изгнанников. Байрон называл Шелли своим гениальным другом и считал его благороднейшим представителем рода человеческого. Шелли высоко ценил гневную музу своего великого современника, видя в нем союзника в борьбе с европейской реакцией. Однако, несмотря на искреннюю привязанность и общность взглядов, Шелли и Байрон расходились в существенных пунктах своей политической программы. В то время как Шелли сумел уверовать в лучшее будущее своего народа, почувствовать его огромные потенциальные силы, Байрон, по выражению Белинского, не рассмотрел "за мерцающей далью обетованной земли будущего" {В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех томах, т. II. М., Гослитиздат, 1948, стр. 454.}. Байрон не разделял социальной утопии Шелли. В письме к Муру от 4 марта 1822 г. Байрон пишет, что Шелли "самый бескорыстный и добрый из людей, - человек, который жертвовал своим состоянием и чувствами для других больше, чем кто-либо, кого мне только довелось знать"; но в то же время подчеркивает: "с его умозрительными идеями я не имею и не желаю иметь ничего общего". "... Молодой творец "Королевы Маб" и "Восстания Ислама" шел в своем протесте и отрицании гораздо дальше автора "Дон Жуана" и "Чайльд-Гарольда", или, по крайней мере, протест и отрицание Шелли должны были бы смущать и волновать благонамеренных его соотечественников гораздо более, чем знаменитый аристократический байронизм. Между тем как Байрон протестует от лица немногих избранных высших натур и не без самоуслаждения, с сознанием своего превосходства над толпою, способною довольствоваться имеющимися в наличности порядками, - Шелли всех призывает к свободе, к правде и любви, не любуясь своим отрицанием, даже не считая его за какое-то помазаничество, за признак своего превосходства над серою толпою ирландских мужиков, суссекских ткачей и миллионов других темных тружеников. Он на деле показал, что ради малейшего улучшения в жизни этой толпы он всегда был рад жертвовать и своим вдохновением и своим нравственным превосходством и своею славой... А потому, если он и думал когда-нибудь о себе, если он чего-нибудь желал для себя, то только помощника и друга, еще более преданного тем же идеалам, еще более пламенного и мощного", - так писал о Шелли русский критик-демократ Бассардин {В. Бассардин. Шелли. "Дело", 1880, Э 9, стр. 110-111.}. Шелли прекрасно отдавал себе отчет в характере своего расхождения с Байроном. Он был искренно огорчен тем, что любимый им поэт не всецело разделяет его светлые надежды и веру в человечество; мрачный скептицизм Байрона был чужд и непонятен Шелли. В своей поэме "Юлиан и Маддало" (Julian and Maddalo, 1818), написанной под живым впечатлением споров с Байроном в Венеции, до того, как Байрон связал свою судьбу с итальянским национально-освободительным движением, Шелли изобразил своего друга под именем графа Маддало, а себя под именем Юлиана. Вспоминая свои беседы с Байроном, Шелли пишет: Судили мы о всех путях Земли, О том, что люди мнимо обрели, В чем свет надежды или цель скорбей. Я безнадежность отрицал - умней Брать лучшее из худших. Спутник мой, Из гордости, шел мрачной стороной. Себе он равных не нашел нигде б, И, мнилось мне, орлиный дух ослеп, На свой же блеск безудержный смотря. Как борец, как общественный деятель, Юлиан убеждает скептика Маддало, что люди не так уж слабы, а цепи рабства не вечны. Мало ненавидеть тиранию, нужно бороться с ней: "Мечту осуществить Могли бы мы, найдя в ней жизни путь. Не будь мы слабы так". "Ах, да, не будь Мы слабы так! - ответил Маддало, - Желание нам силы не дало. Утопия все это!". - "Надо знать, - Я возразил, - и должно испытать, Действительно ли наша цепь крепка, Иль не прочней сухого стебелька". (Перевод В. Меркурьевой). Хотя это несовпадение взглядов причиняло Шелли и Байрону немалое огорчение, тем не менее, оно никогда не становилось причиной для серьезных расхождении: слишком многое роднило великих поэтов. Дружба Байрона и Шелли длилась вплоть до смерти последнего. Живя в Италии, Шелли жадно вбирает новые впечатления. Его итальянские письма к Пикоку, Годвину, Ли Генту, издателю Олиеру и другим полны ярких описаний итальянской природы, великолепных памятников итальянского зодчества. Живейшее внимание Шелли вызывает общественная борьба в Италии. Пребывание Шелли в Италии совпало с подъемом национально-освободительного движения итальянского народа, так же как и народов Испании, Греции и Албании. Шелли захватывает эта борьба. Он видит тяжелое положение итальянского народа, глубоко сочувствует ему и призывает его к борьбе. Он видит, как "орды австрийских солдат, наглых и отвратительных" оскорбляют "несчастный народ" (письмо Пикоку от 8 октября 1818 г.). В эти годы Шелли увлекается историей греческого и итальянского народов. Его волнует вопрос, почему потомки древних эллинов и римлян, когда-то создававших великие ценности культуры, теперь прозябают в нищете и убожестве. Шелли изучает древних философов, историков и поэтов. Он читает и перечитывает Эсхила, Геродота, Платона, Юлия Цезаря, Плиния. Еще больший интерес возбуждают в нем поэты и писатели Ренессанса - Данте, Петрарка, Боккаччо, Тассо. Он хочет глубже постигнуть национальный характер народов, борющихся за свою свободу. В эти годы он пишет свои очерки и статьи "Колизей", "О литературе, искусствах и нравах афинян", "Об одном рассуждении из "Критона"", "Арка Тита", замечания о скульптуре в галереях Рима и Флоренции и др. Суждения Шелли об античном искусстве очень проницательны и свидетельствуют о глубине эстетической мысли английского поэта. Замечательным образцом художественного анализа являются, например, этюды Шелли "Ниобея", "Минерва", навеянные посещением Флорентийской галереи. Шелли восхищен глубокой правдивостью греческого искусства, величавой простотой формы, чуждой всякой аффектации, и в то же время с предельной выразительностью воплощающей идею произведения. Итальянская тема занимает очень большое место в творчестве Шелли этих лет, отражая непосредственный жизненный опыт и впечатления поэта. Он пишет "Оду к Неаполю", "К Италии", "Рим и природа" и др. История Италии, борьба итальянского народа за независимость вдохновили Шелли на создание одной из лучших его драм - "Ченчи", написанной по материалам итальянской хроники XVI века. В письме к Пикоку от 19 апреля 1819 г. Шелли сообщает, что им закончена философская драма "Освобожденный Прометей" (Prometheus Unbound, a Lyrical Drama, 1820). Это значительнейшее произведение Шелли. М. Горький называет его в числе крупнейших памятников мировой литературы и видит в нем одно из наглядных подтверждений того, что истинное искусство уходит своими корнями в народную жизнь, народное творчество. "Подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества, которое непрерывно и определенно влияло на создание таких крупнейших произведений книжной литературы, как, например, "Фауст", "Приключения барона Мюнхгаузена", "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Тиль Уленшпигель" Де Костера, "Освобожденный Прометей" Шелли и многие другие" {М. Горький. Литературно-критические статьи. М., 1937, стр. 643.}, - говорил М. Горький в своем докладе на первом съезде советских писателей. Шелли обращается в своей поэме к древнейшей народной легенде о Прометее, получившей свое классическое воплощение в трагедии Эсхила. Вот как излагает Белинский этот замечательный миф. "Прометей похитил с неба огонь, возжег теплотою и светом дотоле мертвые тела людей; Зевес, увидев в этом восстание против богов, в наказание приковал Прометея к скале Кавказских гор и приставил к нему коршуна, который беспрестанно терзает внутренности Прометея, беспрестанно зарастающие. Зевес ожидает от преступника покорности; но жертва горделиво сносит свои страдания и презрением отвечает палачу своему. Вот миф, - заключает Белинский, - которого одного достаточно, чтобы служить источником и почвою для развития величайшей художественной поэзии..." {В. Г. Белинский. Древние российские стихотворения. Полное собр. соч., под ред. Венгерова, т. VI. СПб., 1911, стр. 342.}. В статье "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя" Белинский писал: "Прометей Эсхила, прикованный к горе, терзаемый коршуном и с горделивым презрением отвечающий на упреки Зевеса, есть форма чисто греческая, но идея непоколебимой человеческой воли и энергии души, гордой и в страдании, которая выражается в этой форме, понятна и теперь: в Прометее я вижу человека; в коршуне страдание, в ответах Зевесу мощь духа, силу воли, твердость характера" {В. Г. Белинский. О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т. I, стр. 273.}. Маркс назвал Прометея самым благородным святым и мучеником в философском календаре {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, стр. 26.}. Древняя народная легенда о Прометее претерпевает в истолковании Шелли серьезные изменения. Он насыщает ее новым историческим содержанием. Как выдающееся произведение своего времени, "Освобожденный Прометей" Шелли явился выражением не только национального - английского или итальянского - но и общеевропейского опыта освободительной борьбы против феодальной реакции и капиталистического гнета. Отсюда - широкий охват явлений в "Освобожденном Прометее", где действие развертывается на необъятном фоне всего мироздания. Орлиным оком окидывает Шелли многообразные страдания человека. "Взгляни с высот на Землю, смотри, там нет числа твоим рабам", - восклицает он устами Прометея. Причины мучений Прометея Шелли исторически объяснимы: они коренятся в положении угнетенных народов. Зрелище народных бедствий, порабощение и эксплуатация, разорение, голод, нищета широких трудящихся масс - вот что терзает Прометея. Видишь мертвые поля, Видишь, видишь, вся земля Кровью залита... Шелли создавал "Освобожденного Прометея" в обстановке подъема национально-освободительного и рабочего движения в Европе, которое росло, несмотря на противоборствующие силы реакции. Это определило пафос "Освобожденного Прометея". Пафос Шелли - пафос не страданий, как в дошедшем до нас отрывке "Прометея" Эсхила, а пафос борьбы и победы. Шелли отказывается от традиционного финала легенды-примирения Прометея с Зевсом: "По правде говоря, я испытывал отвращение к такой слабой развязке - примирению между Защитником и Угнетателем человечества. Моральный интерес мифа, столь мощно поддерживаемый страданиями и непреклонностью Прометея, исчез бы, если бы мы могли себе представить, что он отказался от своей гордой речи и испугался своего удачливого и вероломного противника" (предисловие к "Освобожденному Прометею"). Пафос борьбы, пронизывающий эту драму, отличает ее от "Королевы Маб", где торжество социальной справедливости рисовалось как результат постепенной эволюции нравственного сознания человечества. Прометей Шелли ...вступил в борьбу И встал лицом к лицу с коварной силой Властителя заоблачных высот, Насмешливо глядящего на Землю, Где стонами измученных рабов Наполнены безбрежные пустыни. Он смеется над пытками и истязаниями, которым подвергает его Юпитер. Силы свои Прометей черпает в борьбе народов. И драма развивается в обстановке напряженной борьбы, в которую втянуты все силы вселенной: Вот обманутый народ От отчаянья восстал, Полднем ярким заблистал, Правды хочет, правды ждет, Воли дух его ведет. Юпитер - воплощение социального зла, угнетения, - старается внушить себе, что все попрежнему спокойно в его царстве, но дух всенародного возмущения подрывает его могущество и нарушает его покой. Моей безмерной силе все подвластно, Лишь дух людской, огнем неугасимым. Еще горит, взметаясь к небесам, С упреками, с сомненьем, с буйством жалоб, С молитвой неохотной - громоздя Восстание, способное подрыться Под самые основы нашей древней Монархии, основанной на вере И страхе, порожденном вместе с адом. Финал "Освобожденного Прометея" написан в духе социально-утопических взглядов Шелли. Драма завершается картиной освобождения человечества. Тысячелетняя борьба Прометея с Юпитером оканчивается торжеством защитника человечества, полной и безусловной победой новых начал жизни. "На небесах тебе преемника не будет", - говорит дух вечности свергаемому Юпитеру. Такая концовка является принципиально новым моментом в созданном Шелли варианте мифа о Прометее. Ни Эсхил, ни Гете не развивают в этом направлении народной легенды о Прометее. Но даже на фоне произведений Шелли, обычно оканчивающихся провидением будущего, "Освобожденный Прометей" выделяется ясностью и широтой своей перспективы. Если в "Королеве Маб" грядущее возрождение только намечено в общих контурах, то в "Освобожденном Прометее" видения общества будущего становятся венцом всего произведения. Ни в одном из более ранних произведений Шелли мысль о конечном падении рабства и эксплуатации не звучала так уверенно и победно, как в "Освобожденном Прометее". Преобразование общества на более разумных и справедливых началах, по мысли поэта, с неизбежностью вытекает из законов поступательного развития всего сущего. Шелли символизирует эти законы в образе Демогоргона, могучего духа вечности и перемен. Мысль о всеобщем развитии, движении вперед провозглашается хором духов, предсказывающих освобождение Прометея. Как и в лирике Шелли, образ весеннего обновления Земли, о котором поет ликующий хор, оказывается символом грядущей победы и освободительных сил человечества. Шелли черпает свою уверенность не только в национально-освободительном движении в Италии, Испании, Греции и других странах, но и в растущем рабочем движении у себя на родине. "Нигде, - пишет Энгельс в "Положении рабочего класса в Англии", - не обозначились с такой резкостью и ясностью общественные отношения как в Англии, и потому нет страны, где предсказание грядущих событий было бы так легко, как именно здесь" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 572.}. Сквозь фантастическую оболочку грядущего "золотого века", изображенного Шелли в виде всеобщего ликования всей природы, когда земля и небо, растения и животные разделяют радость разумных и одухотворенных существ, проглядывает исторически-реальное, общественное основание утопии Шелли. Ни одно из произведений Шелли не подтверждает так наглядно характеристики Энгельса, назвавшего Шелли "гениальным пророком", как "Освобожденный Прометей". О чем же пророчествует Шелли? Как представляет он себе будущее человеческого общества? Основой его является для Шелли отсутствие "насилия и рабства", т. е. всякого рода угнетения и эксплуатации человека человеком. Увидел я, что больше нет насилий, Тиранов нет, и нет их тронов больше, Как духи, люди были меж собой, Свободные... - говорит Дух Часа, возвещающий Прометею великие перемены, наступившие в мире. Отныне человек не будет более послушным орудием В руках тиранов, гонящих раба Безжалостно, покуда не падет он Как загнанная лошадь... Будущее представляется Шелли царством свободы и братства, где все люди будут равны, "без классов, без племен, без наций..." Так говорит Дух Часа, символизирующий время, историческую неизбежность. И наступит счастливый век, когда, вместо тяжкого бремени и проклятия, труд станет источником радости. Никто не думал никогда, Чтоб скорбь и тягости труда Когда-нибудь так легки стали... Наступит небывалый расцвет наук и искусств. Человек овладеет стихиями, подчинит себе землю и небо, станет полновластным хозяином жизни. Изобилие, Красота, Мудрость и Справедливость будут царить на земле. Исчезнут войны, пытки, суеверия, обман, своекорыстие. Человек станет прекрасным и добрым. Исчезли ревность, зависть, вероломство. И ложный стыд, горчайший из всего, Что портило восторг любви - забвенье. Суды и тюрьмы, все, что было в них. Все, что их спертым воздухом дышало, Орудья пыток, цепи и мечи. И скипетры, и троны, и тиары... Вместе с человеком к новой жизни пробуждается вся природа. Шелли одухотворяет силы природы. Но в этом одухотворении нет прежней абстрактности. Шеллиевский "Дух природы" лишился своего полновластья. Над ним теперь безраздельно царит человеческий разум, разум народа: Теперь душа людей слилась в одно - Любви и мысли мощное звено, И властвует над Сонмом сил природных, Как солнце в бездне голубой Царем блистает над толпой Планет и всех светил свободных. Одухотворенные поэтом стихии природы не имеют самодовлеющего значения; их роль в развитии действия связана с общим социально-утопическим замыслом произведения. Шелли вводит новые образы, неизвестные в прежних разработках темы Прометея, населяет свой мир целым сонмом фантастических существ и видений, обрисованных в духе народной фантастики и мифологии. Это - Пантея и Азия, Иона, Демогоргон, духи часов, духи земли, призрак бури, весна и т. д. Они олицетворяют живые силы эпохи, всенародные чаяния "перемен и преобразований"; они создают вокруг Прометея, этого символа непокорности и свободолюбия, ту особую обстановку радостного предчувствия, которая отличает социально-утопическую драму Шелли. "Освобожденный Прометей" свидетельствует о том, что Шелли не только не отступает с годами от радикализма своих ранних произведений, но еще глубже укрепляется в нем. Подъем освободительного движения английского народа, как и других народов Европы, воодушевляет поэта. Стихийно-материалистическое восприятие природы и общества, безоговорочное осуждение капиталистической и всякой иной эксплуатации, призыв к борьбе, вера в торжество социальной справедливости - таков важнейший круг идей, вызвавший к жизни самое выдающееся произведение Шелли "Освобожденный Прометей". Таково рациональное зерно этого замечательного произведения Шелли. Но поэма содержит в себе немало наивного и туманного, многое в ней построено на домыслах и гениальных догадках, а не на строгом научном основании, невозможном в домарксовый период истории. И все же главная тенденция общественного развития совершенно верно намечена у Шелли, который широко использовал опыт современной ему борьбы. При оценке "Освобожденного Прометея" и других произведений, в которых Шелли развивает свои утопические идеи, уместно вспомнить слова Энгельса, писавшего в "Анти-Дюринге": "Предоставим литературным лавочникам вроде Дюринга самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только забавными, фантазии и любоваться трезвостью своего собственного образа мыслей по сравнению с подобным "сумасбродством". Нас гораздо больше радуют прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши гениальных идей и гениальные мысли, которых не видят слепые филистеры" {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1950, стр. 242.}. И по своим идеям, и по художественной форме "Освобожденный Прометей" является типичным произведением революционного романтизма. Поэтическая форма "Освобожденного Прометея" особенно типична для романтизма Шелли. Творческая фантазия поэта парит среди необъятных просторов мироздания. Подобно Мильтону, подобно безымянным творцам народных фантастических сказаний, Шелли в своей поэзии одушевляет и приводит в движение миры и стихии. Действие "Освобожденного Прометея" переносится с Кавказских гор на берега Тихого и Атлантического океанов, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, в Индию и в Атлантиду. Звезды, планеты, времена года, луна и солнце - все живет и действует в "Освобожденном Прометее". Шелли любит раздолье и ширь; его воображение уносится в надзвездные выси, углубляется в морские пучины, проникает в "бриллиантовые" недра земли; это придает космическую широту и фантастический колорит его поэзии. Было бы бессмысленно искать прямое соответствие между порождениями фантазии Шелли, взятыми в отдельности, и конкретными явлениями тогдашней действительности. Они поддаются пониманию лишь в своей совокупности, отражая надежды и стремления поэта-романтика. Все это многообразие природных явлений, фантастических и реальных форм, богатый образный мир, приведенный в движение Шелли, - все отмечено глубоким эмоциональным и идейным единством. Вся природа, все духи томятся под властью Юпитера и разделяют чувства и настроения порабощенного человечества: они заодно с Прометеем. В их сочувствии и поддержке черпает надежду и силы могучий титан, поднявшийся на борьбу с тиранией. Шелли избегает четких форм в обрисовке фантастических существ, порожденных его смелой фантазией, хотя и не лишает их плоти, материальности. В поэме можно увидеть, как мчатся среди мирового пространства духи часов, как несут их крылатые кони на колеснице, как резвятся на небе звезды, как беседует Земля с Луною. В "Освобожденном Прометее" встречаются очень сложные и абстрактные образы. Таков, например, Демогоргон. Это - нечто бесформенное и неосязаемое по своему внешнему облику. Он пребывает в темной пещере, в горах, восседая на эбеновом троне. Его никто не видит, но все чувствуют; он царствует над тем, что есть, и тем, что будет. Вот как описывает Пантея Демогоргона: Я вижу мощный мрак, Он дышит там, где место царской власти... И черные лучи струит кругом, - Бесформенный, для глаз неразличимый, Ни ясных черт, ни образа, ни членов; Но слышим мы, что это дух живой... В этом романтическом образе Шелли воплотил свою уверенность в том, что есть в мире сила, способная побороть тиранию и установить социальную справедливость. Этот неясный, туманный образ олицетворяет смутно, хотя и безошибочно, предугаданный поэтом закон исторической необходимости, которому подчиняется и природа и общество. Это дух судьбы, дух перемен; когда он пророчествует, ему внимают стихии, внимают столетия. "Освобожденный Прометей" представляет по своему стилю характерное для Шелли сочетание естественного с необычайным, пантеистических образов одухотворенной природы с конкретными описаниями реального мира. Однако трагедия "Ченчи" (The Cenci, 1819), написанная почти одновременно с "Прометеем" свидетельствует о том, что в "итальянский" период в творческом методе Шелли усиливается реалистическая тенденция. В посвящении "Ченчи" Ли Генту Шелли следующим образом определяет новые особенности этой пьесы: "Мои сочинения, опубликованные до сих пор, были главным образом лишь воплощением моих собственных представлений о прекрасном и справедливом... Драма, которую я предлагаю вам теперь, представляет печальную действительность. Я отказываюсь от самонадеянной позы наставника и довольствуюсь простым изображением того, что было - в красках, заимствованных мною из моего собственного сердца". Эту мысль Шелли развивает и в предисловии к "Ченчи". "Я постарался, - пишет он, - изобразить характеры с возможной точностью, - такими, какими они, вероятно, были, попытался избежать ошибки, заставив их действовать согласно моим собственным представлениям о справедливом или несправедливом, истинном или ложном... При написании пьесы я с великим старанием избегал внесения в нее всего, что обычно называется чистой поэзией". Шелли заявляет здесь о своем отказе от дидактизма, от обнаженной тенденциозности и условной поэтической образности, сказавшихся особенно заметно в его ранней поэме "Королева Маб". В предисловии к "Ченчи" Шелли сообщает, что во время своего путешествия по Италии он познакомился с выпиской из архивов Палаццо Ченчи в Риме, повествовавшей "об ужасах, окончившихся гибелью одного из самых знатных и богатых римских родов в период правления папы Климента VIII, в 1599 году". Шелли указывает, что история Ченчи привлекла его тем, что успела стать своего рода национальным преданием, передаваемым из уст в уста. "Находясь в итальянском обществе, - писал Шелли, - нельзя упомянуть об истории Ченчи без того, чтобы не вызвать глубокого захватывающего интереса; я заметил также, что сочувствие общества всегда было направлено к тому, чтобы расположить к романтической жалости... и пылкому оправданию страшного, но вынужденного поступка, совершенного той, прах которой двести лет тому назад смешался с землей... Этот национальный и всеобщий интерес, который данное повествование вызывало и продолжает вызывать в течение двух столетий... внушил мне мысль, что этот сюжет подходит для драмы". Шелли прекрасно понимал, какие огромные поэтические и социально-политические возможности таит в себе история Ченчи, каким сильным оружием в борьбе с реакцией, с католическим Римом может стать пьеса, написанная на подобную тему. Историческая по форме, трагедия Шелли была, вместе с тем, глубоко современной и актуальной для того периода. Знаменательно, что несколько позже Стендаль обратится к той же теме в одной из своих итальянских хроник. Упорная и непримиримая вражда ко всякой семейной и политической тирании и обману, - так определяет сам Шелли в посвящении этой трагедии ее основную идею. В лице Франческо Ченчи, главы одного из знатных итальянских родов, Шелли создает выразительный колоритный исторический тип - страшное порождение эпохи феодализма, пережитки которого были еще так сильны в современной Шелли Италии. Грабитель, развратник, садист Франческо Ченчи не ограничивается разбоем на больших дорогах, мрачными оргиями в темных притонах. Он подвергает систематическому истязанию свою семью - жену, сыновей и дочь. Отправив на тот свет свою первую жену, он издевается над второй, убивает сыновей, чтоб сократить расходы на содержание семьи. Воспылав страстью к своей единственной дочери Беатриче, он угрозами и пыткой домогается ее любви. Несмотря на всю чудовищность этого образа, Шелли видит в нем лишь гипертрофированные и доведенные до крайнего уродства черты, порожденные всем общественным укладом того времени, когда в руках феодалов была сосредоточена вся сила власти. Слава о злодеяниях старого Ченчи распространяется далеко за пределы Италии; каждый день приносит известия о новых преступлениях кровавого деспота. Но суд и церковь бездействуют, освящая насилие и произвол. За спиной Франческо Ченчи возвышается фигура папы Климента VIII, а за ним - Ватикан. Это их стараниями преуспевает Ченчи, это их молчание купил он ценою золота и угодий. Он и его преступления - золотое дно для папы. После тщетных попыток найти защиту у светских и духовных властей, отчаявшаяся Беатриче по уговору с мачехой и братом организует убийство изверга-отца. Папа подвергает юную девушку и всех ее близких самым мучительным пыткам и самой жестокой казни. "Старик, - пишет Шелли в предисловии к трагедии, - неоднократно покупал у папы за сумму в сто тысяч крон прощение своим уголовным преступлениям, для рассказа о которых нет слов, - так они чудовищны; поэтому смертная казнь для его жертв вряд ли может быть объяснена любовью к справедливости. Среди других побудительных мотивов к строгости было, вероятно, и то, что папа чувствовал, что, кто бы ни убил графа Ченчи, его казна лишалась верного и богатого источника доходов". В примечании к этим строкам Шелли пишет: "Папское правительство приняло чрезвычайные меры предосторожности против опубликования фактов, являющихся таким трагическим доказательством собственной его безнравственности и слабости; так что доступ к рукописи до самого недавнего времени был очень затруднен". Разоблачая произвол господствующих классов, Шелли непоколебимо становится на сторону угнетенных, поддерживая их в справедливой борьбе. В лице Беатриче Ченчи Шелли создает волнующий образ женственной и мягкой девушки, которая становится суровой мстительницей. "Энергия и кротость", по словам поэта, "жили в ней, не уничтожая друг друга", "натура ее была простой и глубокой". Беатриче приходит к выводу о необходимости насильственной расправы с отцом, убедившись, что поддержки и помощи ждать неоткуда. Тщетно звучат ее мольбы: О принц Колонна, ты нам самый близкий О кардинал, ты - папский камерарий, И ты, Камилло, ты, судья верховный. Возьмите нас отсюда. Кровавое мщение остается единственным и неизбежным средством борьбы с произволом, и в лице Франческо Ченчи Беатриче карает не только своего отца, но Деспотизм бесчеловечный, Сединами отцовскими покрытый. Ни пытки, ни смертный приговор не в состоянии сломить мужественной девушки, которая до последней минуты живет сознанием справедливости совершенного акта, не чувствуя ни сожаления, ни раскаяния, ни желания примириться с узаконенным порядком вещей. В период подъема национально-освободительной борьбы в Италии, в период движения карбонариев трагедия Шелли прозвучала как призыв к самоотверженной, бесстрашной борьбе против угнетателей. Истории семейства Ченчи Шелли придал обобщенный социальный смысл, не лишая, однако, образы и события конкретно-исторического содержания и национального колорита. Характеры старика-отца, сыновей и дочери, кардинала, наемных убийц очень типичны для Италии того времени. Создавая эту трагедию, Шелли, по его собственному признанию, старался следовать по пути, проложенному Шекспиром, который и впредь останется для него главным авторитетом. Но говорить о полном торжестве реализма в этом произведении нет оснований. Реалистическое звучание "Ченчи" ослабляется абстрактно-морализирующей тенденцией, которую Шелли не в состоянии преодолеть. Поэт часто взывает к совести тех, которые о ней никакого понятия не имеют. Анализ социально-исторических условий эпохи уступает нередко место отвлеченному этическому анализу страстей и переживаний героев, той "беспокойной и анатомизирующей казуистике", о которой говорит в предисловии к "Ченчи" сам Шелли. Пьеса не была поставлена в ту пору. Ни итальянские, ни лондонские театры не приняли ее к постановке. Директор Ковент-Гарденского театра в Лондоне в ответ на предложение поставить трагедию Шелли заявил, что "Ковент-Гарденские подмостки не могут быть опозорены представлением пьесы с таким возмутительным содержанием, что мисс О'Нейль сочтет за оскорбление даже самое предложение играть в ней какую бы то ни было роль". 5  Находясь вдали от Англии, Шелли неустанно следит за всем, что происходит на его родине; он живет жизнью своего народа и глубоко страдает от невозможности принять непосредственное участие в его борьбе. Мысль о тягости изгнания проходит через многие произведения Шелли. Она звучит в его стихотворении о Маренги (1818), совершающем героический поступок ради своего отечества, своих сограждан. Ненавидя высший свет, поэт ощущает свое глубокое сродство с английским народом. В поэме "Розалинда и Елена" (Rosalind and Helen, 1818), где Шелли воспевает борца-революционера Лионеля, отдавшего жизнь служению своему народу, звучит скорбь изгнанника, оторванного от родины. Поэт подчеркнул связь этой поэмы с действительной жизнью, назвав ее "современной эклогой". На берегу озера Комо в изгнании встречаются две подруги, Розалинда и Елена, и мысли их обращаются к родной Англии: О нашей родине желанной, Что где-то там, в дали туманной, Поговорим, мой друг, с тобой; Ведь мы в Италии, в изгнаньи, И хоть угрюм наш край родной, Но он живет в воспоминаньи, С своей пустынной красотой, Одетый в белые туманы, Нежней, чем пышные каштаны В стране чужой и золотой. Шелли находит проникновенные слова, чтобы выразить свою острую тоску, свои мысли о родине: Меня тревожит шум волны. Мне чудятся родные звуки, Когда я слышу речь твою, Мне мнится - я в родном краю. Шелли ведет обширную переписку со своими английскими друзьями и издателями. Он следит за всеми событиями литературной и политической жизни в Англии, живо сочувствует борьбе прогрессивного лагеря с реакцией. Ему известны выступления видного радикала Коббетта и вся его общественная и публицистическая деятельность. Шелли клеймит в письмах человеконенавистническую теорию Мальтуса, которую правительственная пропаганда использовала для доказательства "неизбежности" нищеты и страданий народа. Его волнует жизнь и борьба английского пролетариата. 1819 год в Англии был годом напряженных классовых битв. Бастуют ткачи в Лидсе и Дерби; поднимаются на борьбу рабочие Ноттингэма. Важнейшим событием этого времени явилась демонстрация в Манчестере, состоявшаяся 16 августа 1819 г. Около 80 тысяч рабочих собралось на митинг под знаком борьбы за всеобщее и равное избирательное право. Правительство самым жестоким образом расправилось с рабочими. Мирная демонстрация была атакована кавалерийскими частями. Пятнадцать человек было убито, четыреста ранено, многие участники демонстрации были арестованы. Этот день вошел в историю под названием "манчестерской резни". Шелли был глубоко взволнован и возмущен манчестерскими событиями. "И тут, как и во время французской революции, тираны первыми пролили кровь", - писал он в письме к Пикоку от 9 сентября 1819 г. В письме к Олиеру от 6 сентября того же года Шелли писал: "Получил известие о манчестерском деле, и буря негодования еще кипит в моих жилах. Я с нетерпением жду, как отзовется страна на это кровавое, смертоносное преступление... Что-то надо делать. Но что? Это мне еще не ясно". Подъем рабочего движения в Англии, напряженная борьба передовой английской общественности за избирательную реформу нашли прямой отклик в поэзии Шелли. Она обретает новую силу и мощь, проникается гневом народным и говорит простым и точным языком революционной публицистики. На манчестерскую резню Шелли ответил революционным призывом и революционной сатирой. Рабочему движению Шелли обязан расцветом своей политической лирики последних лет. Политическая лирика Шелли 1819-1822 гг. отличается более глубоким социальным анализом буржуазного общества. Принципиально новым в ней является более ясное, хотя еще и непоследовательное понимание роли пролетариата в грядущей борьбе. К нему именно и обращает Шелли свой революционный призыв. "Мысль о том, что если масса решительна и едина, то она может одержать верх над немногочисленной кучкой, как это было продемонстрировано несколькими годами позднее {Речь идет о проведении парламентской реформы 1832 г., в борьбе за которую народные массы Англии сыграли решающую роль.}, заставляла его учить сопротивлению своих оскорбленных сограждан", - пишет Мэри Годвин о Шелли. Пробудить и организовать народ для борьбы против социальной несправедливости - вот в чем видит Шелли свой долг поэта и гражданина. Идеалом поэта для Шелли становится великий певец английской революции Джон Мильтон, который, по словам Пушкина, "в злые дни, жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал "Потерянный рай"" {А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, т. VII. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 494.}. Образ Мильтона в лирике Шелли неразрывно связан с образом грядущих революционных потрясений в Англии (см. стихотворный набросок "Дух Мильтона", 1820). В 1819-1820 гг. создаются одно за другим замечательные политические стихотворения Шелли: "Маскарад анархии", "Песнь к людям Англии", "Строки, написанные во время правления Кэстльри", "Англия в 1819 году", "Ода защитникам свободы", "Ода свободе", "Политическое величие" и др. В форме злой и убийственной сатиры Шелли показывает истинное лицо буржуазной Англии, страны анархии и произвола. Таков его знаменитый "Маскарад анархии" (The Masque of Anarchy), напечатанный только в 1832 г. Это стихотворение, носящее подзаголовок "Написано по поводу манчестерской бойни", разоблачает истинных виновников кровавой расправы с манчестерскими рабочими. Зловещая процессия чудовищ, рисуемая поэтом, символизирует правящую клику Англии и ее преступления против народа: И вот гляжу, в лучах зари, Лицом совсем как Кэстльри, Убийство, с ликом роковым, И семь ищеек вслед за ним. Все были жирны; и вполне Понятно это было мне; Он под плащом широким нес Сердца людей в росе от слез, И сыт был ими каждый пес. За ним Обман; одет был он Весь в горностай, как лорд Эльдон... Шелли предвещает падение деспотизма, залившего кровью английскую землю. Он призывает к мужеству и стойкости простых людей Англии, "наследников Славы, героев неписанной истории". "Вас много - их мало", - этими знаменательными словами заканчивается стихотворение. Картина, нарисованная в "Маскараде анархии", дополняется блестящей политической сатирой "Англия в 1819 году", где Шелли беспощадно разоблачает правящие круги своей страны: Король, старик, презренный и слепой, - Подонки расы отупело-праздной, Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, - Правители с пустою головой, - К родной стране прильнул из них любой Бесчувственно, пиявкой безобразной... С публицистическим "Обращением к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты" перекликается написанный в 1819 г. "Новый национальный гимн". Смело перефразируя и переосмысляя слова британского национального гимна, Шелли славит здесь истинную королеву Англии - Свободу. Ее считали убитой, но она воскреснет и выйдет из могилы. Миллионы и миллионы радостно и непоколебимо готовы служить ей. Боевым революционным духом пронизана знаменитая "Песнь людям Англии" (Song to the Men of England, 1819), представляющая собой вершину политической лирики Шелли. Предельно простые, ясные и четкие по форме, стихи эти, обращенные, как и байроновская "Песня для луддитов", к народу, проникнуты страстным негодующим призывом к борьбе. Они замечательны глубиной понимания р_е_а_л_ь_н_о_г_о существа капиталистической эксплуатации. Надо ль, бритты, для вельмож Сеять вам ячмень и рожь? Надо ль ткать вам для господ Дни и ночи напролет? . . . . . . . . . . . . . . Ты сеял хлеб - другой скосил; Ты ткани ткал - другой сносил; Ты меч сковал - другим он взят; Ты клад нашел - и отнят клад. Так сей не для господских ртов И клад ищи не для воров, Тки для своих усталых плеч И куй себе в защиту меч. (Перевод Б. Лейтина). У Шелли возникает жизненный, новый, небывалый в литературе образ общества в его реальных классовых противоречиях. Могучее, новаторское обобщение: трудовой народ как законный х_о_з_я_и_н жизни, творец и создатель всех ее ценностей, обманутый и ограбленный, - но лишь до поры до времени, - ничтожной кликой паразитов... Шелли начинает все яснее понимать непримиримость социального конфликта и неизбежность революционного столкновения с угнетателями. "Шелли любил народ и уважал его", - писала Мэри Шелли, чьи комментарии к собранию сочинений Шелли представляют собою драгоценный историко-литературный документ. "Он считал, что столкновение между двумя классами общества неизбежно, и с жаром спешил стать на сторону народа". Подъем национально-освободительной борьбы в 1820 и 1821 гг. также вызвал горячий отклик в поэзии Шелли. Подобно Пушкину и декабристам, Байрону и Стендалю, подобно всем передовым людям Европы, Шелли с напряженным вниманием следил за ходом национально-освободительного движения в Испании, Италии, Греции, выражая свое сочувствие мужественным борцам за национальную независимость. В примечаниях к "Элладе" Мэри Шелли следующим образом характеризует исторические события, отразившиеся в творчестве поэта: "В начале 1821 года юг Европы находился в состоянии великого политического возбуждения. Революция в Испании подала сигнал Италии, были организованы тайные общества; и когда Неаполь поднялся, чтобы провозгласить конституцию, призыв был поддержан повсюду, от Бриндизи до подножия Альп... Шелли, как и все истинные защитники свободы, наблюдал за событиями в Испании и Италии... Его интерес к этим событиям был огромным... Он с восторгом услышал о революции в Генуе. Всей душой он праздновал ее победу...". Под живым впечатлением событий Шелли пишет свою "Оду Неаполю", "Оду свободе" и другие стихотворения, воспевающие героическую борьбу испанских и итальянских патриотов. Сверкнула молнией на рубеже Испании - свобода, и гроза - От башни к башне, от души к душе - Пожаром охватила небеса. Моя душа разбила цепь, мятясь, И песен быстрые крыла Раскрыла вновь, сильна, смела, Своей добыче вслед - таков полет орла. ("Ода свободе", перевод В. Меркурьевой). Шелли призывает народы Италии и Испании к упорной борьбе за свободу. А когда, после подавления революции в Испании и Италии, центр национально-освободительного движения переместился в Грецию, Шелли посвятил греческому народу свое последнее большое произведение - лирическую драму "Эллада" (Hellas), вышедшую в 1822 г. Прозорливость Шелли сказалась в его оценке национально-освободительного движения в Южной Европе. Шелли рассматривает события в Испании, Италии и Греции не как единичные эпизоды истории, а как звенья многовековой, упорной борьбы народов за освобождение, под знаком которой пройдет все грядущее столетие. "Губители человечества знают, кто их противник, - пишет Шелли в предисловии к "Элладе". - Они правы, приписывая восстание в Греции тому же духу, перед которым они трепещут повсюду в Европе. Этот противник хорошо знает силу и коварство своих врагов; он выжидает минуты их предстоящей слабости и неизбежного раскола, чтобы вырвать кровавые скипетры из их рук". В "Элладе" реалистические элементы сочетаются с фантастикой, которая появляется у Шелли всегда, когда он обращается к будущему. Шелли знакомит нас с действительными историческими событиями на Балканах, где идут напряженные бои между греческими повстанцами и турецкой армией. Султан Махмуд ждет известий с поля боя. Он слышит о героическом сопротивлении греческих патриотов. Об их легендарных деяниях торжественно повествует хор. И хотя победа остается за турками, беззаветная храбрость, с которой повстанцы защищали свою угнетенную родину, внушает смертельный ужас тиранам. Они понимают, что борьба не кончена и свобода живет. Речь Махмуда полна тревоги, он