оконца, да они знают. Оревуар, мадемуазель. Гончарова Au revoir, monsieur. Никита, проводи! Шишкин уходит. Битков (закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово, барышня, живут. А в кабинете... я завтра зайду. Гончарова. Хорошо. Битков. Прощенья просим. (Уходит.) Гончарова сидится у камина, протягивает руки к огню. В дверях появляется Никита. Никита. Эх, Александра Николаевна! Гончарова. Ну, что тебе? Никита. Эх, Александра Николаевна! Вот уж и ваше добро пошло. Гончарова. Выкупим. Никита. Из чего же-то выкупим? Не выкупим, Александра Николаевна. Гончарова. Да что ты каркаешь сегодня надо мною? Никита. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит четыреста целковых, ведь это подумать страшно! Аптекарю, каретнику. Первого Карадыкину за бюро платить надо? А заемные письма! Да лих бы еще письма, а то ведь молочнице задолжали, срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой не остается, все идет на расплату. Александра Николаевна, умолите вы его, поедем и деревню. Не будет здесь добра, вот вспомните мое слово! Детишек бы взяли, покойно, просторно... Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все втрое! И обратите внимание, ведь они желтые совсем стали и бессонница. Гончарова. Скажи Александру Сергеевичу сам. Никита. Сказывал-с. А они отвечают - пойди, старый хрыч, в болото! И без тебя голова вихрем идет. Гончарова. Ну, Наталье Николаевне скажи. Пауза. Никита. Не буду я говорить Наталье Николаевне, не поедет она. Пауза. А без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки и он. Гончарова. Ополоумел, Никита? Никита. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы ездили... Детишкам и простор! И удобство! Гончарова. Перестань меня мучить, Никита, уйди. Никита, вздохнув, уходит. Гончарова, посидев еще немного у камина, уходит в дверь во внутренние комнаты. Слышится дверной колокольчик. Потом в кабинет, который в полумраке, входит не через дверь в гостиную, а из передней Никита, проходит в глубь кабинета, а за ним мелькнул и прошел в глубь кабинета какой-то человек. В кабинете изменилось освещение - в глубине, в той части кабинета, которая не видна, зажгли свет. Никита, (глухо, в глубине кабинета). Слушаю-с, хорошо. (Выходит в гостиную и говорит у дверей, ведущих во внутренние комнаты.) Александра Николаевна! Они больные приехали, малины (просят) заварить. Гончарова (за сценой). Ага, хорошо, сейчас. Никита возвращается и скрывается в глубине кабинета. (Гончарова проходит через гостиную с чашкой в руке в кабинет. Стукнув в дверь кабинета.) On entre? (Входит в кабинет, скрывается в глубине его.) Никита показывается в той части кабинета, которая видна, у камина, шевелит в нем угли. (Голос Гончаровой глухо в кабинете.) Alexandre, etes-vous indispose? {Александр вам нездоровится? (фр.).} Лежите, лежите. Может быть, послать за доктором? (Выходит из кабинета, проходя мимо Никиты, говорит ему.) Раздевай барина. (Отходит к камину в гостиной, ждет.) Никита входит в кабинет, а через некоторое время Никита уходит через дверь в переднюю, закрыв ее за собой. (Тогда Гончарова возвращается в глубь кабинета. Слова ее слышны глухо.) Все благополучно, нет, нет... Дверной колокольчик. Никита появляется в гостиной с письмом в руках. Сейчас же Гончарова выбегает к нему навстречу из кабинета. Никита. Письмо Александ... Гончарова (сделав страшные глаза, грозит Никите и вырывает у него письмо, говорит громко). Ага, хорошо, от портнихи... Скажи, что буду завтра в два часа. Ну, что ты стал? Ступай. (Тихо.) Тебе сказано - не подавать писем? Никита, вздохнув, выходит. (Гончарова возвращается в кабинет. Голос ее слышен глухо.) Бог с вами, Александр, говорю же, от портнихи... Право, я пошлю за лекарем. Ну, хорошо, хорошо... Дайте я вас перекрещу. Я умоляю вас не тревожиться. Свет в кабинете гаснет. (Гончарова возвращается в гостиную, закрывает дверь в кабинет, задергивает ее портьерой, подходит к камину, вскрывает письмо, читает, прячет в карман.) Кто эти негодяи? Опять, Боже праведный! (Пауза.) В деревню надо ехать, он прав. Послышался дверной колокольчик, потом где-то голос Никиты, и из дверей, ведущих из гостиной в столовую, появляется Пушкина. Она развязывает ленты капора, бросает его на фортепиано. Лицо ее ослепляющей красоты. Пушкина близоруко щурится, видит Гончарову у камина. Пушкина. Ты одна? Не спишь? Пушкин дома? Гончарова. Он приехал совсем больной и заснул, просил его не беспокоить. Пушкина. Ах, бедный! Да не мудрено, какая буря, господи! Нас засекло снегом! Гончарова. С кем ты приехала? Пушкина. Меня проводил Дантес. Гончарова. Значит, ты все-таки хочешь беды? Пушкина. Ах, ради всего святого, без нотаций. Гончарова Таша, что ты делаешь? Зачем ты напрашиваешься на несчастье? Пушкина. Oh, mon Dieu! Азя, это смешно! Ну кому какое дело, что beur frere {Свояк. (фр.).} меня проводил? Гончарова вынимает письмо, подает Пушкиной. (Пушкина читает. Шепотом.) Он не видел? Гончарова. Бог спас, Никита хотел подать. Пушкина. Ах, старый дурак! (Бросает письмо в камин.) Гнусные люди! Ты знаешь, какая мысль меня осенила? Это она сама же и делает! Гончарова (указывая на камин). Это тебе не поможет. Это сгорит, но завтра придет другое. Он все равно узнает. Пушкина. Азя, я не могу отвечать за анонимные наветы. Он поймет, что все это неправда. Гончарова. Зачем же мне ты говоришь так? Нас никто не слышит. Пушкина. Ну, хорошо, и сознаюсь, я виделась с ним у нее. Но это вышло нечаянно, я не знала, что он придет туда. Гончарова. Наши дела поистине ужасны. Все бесят, долги покою не дают. Уедем в деревню. Пушкина. Бежать? Из Петербурга? Прятанья в деревне? От кого? Из-за того, что какая-то свора низких людей... презренный аноним... Он подумает, что я точно виновата. А между нами ничего нет. И с какой стати? Покинуть Петербург? Я не хочу сойти с ума в деревне! Благодарю покорно! Гончарова. Но неужели ты не хочешь понять, как ему тяжело? И притом денежные дела так запутаны! Пушкина. Ну, уж в этом я не виновата. Конечно, чтобы жить в столице, нужно иметь достаточные средства. Муж должен заботиться об этом. Гончарова. Нет, я не могу с тобой разговаривать, я не понимаю тебя. Пушкина. Ложись спать, Азя. Гончарова. Прощай. (Уходит.) Пушкина некоторое время у камина, потом переходит к окну, смотрит в него, улыбается, очевидно что-то вспоминая. Фонарь с улицы бросает на нее отсвет. В это время из дверей, ведущих в столовую, бесшумно появляется и останавливается в дверях человек. Он в шлеме, на котором поблескивает орел, в тяжелой шинели, запорошен снегом, с палашом, в перчатках с раструбом. Он держит женские перчатки. Человек в шлеме очень красив. Пушкина поворачивается, видит вошедшего. Пушкина (шепотом). Как вы осмелились? Как вы проникли? Сию же минуту покиньте мой дом. Какая дерзость! Я приказываю вам. Дантес (говорит с сильным акцентом, иногда коверкая слова). Вы забыли в санях ваши перчатки. Я боялся, что завтра озябнут ваши руки, и я вернулся. (Кладет перчатки на фортепиано, прикладывает руку к шлему и поворачивается, чтобы уйти.) Пушкина (шепотом). Вы сознаете ли опасность, которой вы меня подвергли? Он за дверьми. (Подбегает к двери кабинета, бесшумно поворачивает ключ, [закрывает портьерой дверь].) На что вы рассчитывали, когда входили? А если бы в гостиной был он? Ведь это же смерть! Дантес. Chaque inseant de la vie est un pas vers la mort {Каждое мгновение моей жизни это шаг к смерти. (фр.).}. Слуга сказал мне, что он спит, и я вошел... Пушкина. Он не потерпит, он убьет меня. Дантес. Из всех африканцев сей, полагаю, самый кровожадный. Но не тревожьте себя, он убьет меня, а не вас. Пушкина. У меня темно в глазах. Что будет со мною? Дантес. Успокойтесь, ничего не случится с вами. Меня же положат на лафет и отвезут на кладбище. И так же будет буря, и в мире ничего не изменится. Пушкина. Я заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого, покиньте дом. Дантес. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас. Не заклинайте меня. Пушкина. Уйдите. Дантес. Ах, нет. Вы причина того, что совершаются безумства. Вы не хотите выслушать меня. А между тем есть величайшей важности дело, которое вам надлежит выслушать. (Пауза) Там... Да? ...иные страны. Скажите мне только одно слово - да, и мы бежим. Пушкина. И это говорите вы? Месяц тому назад женившись на Екатерине, на моей сестре? Ваши поступки не делают вам чести, барон. Ох, нет... не делают... Грех вам... Вы и преступны, вы и безумны! Дантес. Я женился на ней из-за вас. Да, я совершил преступление. Бежим! Пушкина. У меня дети. Дантес. Забудьте. Пушкина. О, ни за что! Дантес. Я постучу к нему в дверь. Пушкина. О, жестокая мука. Не смейте! Неужели вам нужна моя гибель? Дантес целует Пушкину. Зачем, зачем вы появились на нашем пути? Вы заставили меня и лгать и вечно трепетать... Ни ночью сна, ни днем покою... Часы бьют полночь. Боже мой, уходите! Дантес. Придите еще раз к Идалии, нам необходимо поговорить. Пушкина. Завтра на балу у Воронцовой, после котильона, подойдите ко мне. Дантес прикладывает руку к шлему, поворачивается и уходит. (Крестится, прислушивается.) Скажет Никита или не скажет? Нет, не скажет, ни за что не скажет. О, горькая отрава... (Подбегает к окну гостиной, смотрит в него, еще раз крестится, потом подбегает к двери кабинета, прикладывает ухо, слушает, поворачивает ключ, отдергивает портьеру, задувает свечи и выходит через дверь, ведущую во внутренние комнаты.) Через некоторое время ручка в дверях кабинета поворачивается, возникает полоска света, дверь приоткрывается, полоска света расширяется. Потом тьма... ...Зимний день. Столовая в квартире Салтыкова. Рядом библиотека с массою книг. Из библиотеки открыта дверь, в которую видна часть гостиной. В столовой накрыт завтрак. Филат стоит у дверей. Кукольник. Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам нашего лучшего поэта отечественного, Владимира Григорьевича Бенедиктова. Истинный светоч и талант! Бенедиктов (скромный человек в вицмундире). Ах, Нестор Васильевич! Кукольник. Господа офицеры, поддержите меня! Вы высоко цените его творчество. Преображенцы, сыновья Салтыкова, улыбаются. Салтыкова. Enchantee de vous voir... {Рада вас видеть! (фр.).} Очень рада вас видеть. Сергей Васильевич очень, очень любит наших литераторов. Следом за Бенедиктовым к руке Салтыковой подходит князь Долгоруков. Очень рада вас видеть, князь Петр Владимирович. Из дверей гостиной через библиотеку в столовую проходит Богомазов. Богомазов. Александра Сергеевна! (Подходит к руке Салтыковой.) А почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу? Салтыкова. Он тотчас будет, просил извинить. Очень, очень рада, господа. Богомазов (Долгорукову). Здравствуйте, князь. Долгоруков. Здравствуйте. Богомазов (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу. Истинное наслаждение! Позвольте поздравить вас и облобызать! Публики - яблоку негде упасть! Многая, многая лета, Нестор Васильевич! Филат. Сергей Васильевич приехали. Кукольник (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас! Оригинал! Филат открывает широко дверь, и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе, с тростью и с громадным фолиантом под мышкой. Входит в комнату, сильно стуча тростью, ни на кого не глядя, подходит к Филату, у которого в руках поднос. Бенедиктов кланяется Салтыкову, но поклон его попадает в пустое пространство. Кукольник дергает Бенедиктова, подмигивает ему. Долгоруков и Богомазов смотрят в потолок, делая вид, что не замечают Салтыкова. Филат наливает чарочку водки. Салтыков окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает кусочком черного хлеба, прищуривается. Преображенцы улыбаются. Салтыков (сам себе). Да-с! Секундус парс! Секундус! (Смеется сатанинском смехом и уходит.) Бенедиктов, побледнев, смотрит на Кукольника. Кукольник. Это он называет своим инкогнито... Салтыкова. Mon mari... Кукольник. Александра Сергеевна, не извольте беспокоиться! Знаем, знаем! На отечественном языке говорите, Александра Сергеевна. Вы услышите, как звучит этот язык в устах поэта! Салтыкова (Бенедиктову). Мой муж - страшнейший чудак... Я надеюсь, что это не помешает вам чувствовать себя у нас без церемоний. В столовую входит Салтыков. Он без цилиндра, без шубы, без трости, но по-прежнему с фолиантом. Все обращают к нему оживленные лица. Богомазов кланяется. Салтыков (поднимает палец). А-а-а-а! Очень рад! (Стучит пальцем по фолианту.) Сикундус парс! Секундус! Преднамеренная опечатка. Корпус юрис романи {Corpus Juris Romani! - Свод римского права! (Лат.).}. Эльзевир! (Преображенцам.) Здравствуйте, сыновья! Преображенцы улыбаются. Богомазов. Позвольте поглядеть, Сергей Васильевич! Салтыков. Назад! Салтыкова. Serge! Салтыков. Книги не для того печатаются, чтобы их руками трогать. (Ставит книгу на камин. Обращается к Салтыковой.) Ежели ты только ее тронешь! Салтыкова. И не подумаю, и не надобно мне. Салтыков. Филат, водки! Прошу. Гости подходят, пьют и закусывают. Салтыкова. Прошу за стол. Усаживаются. Филат подает блюдо. Салтыков (глядя на руку Кукольника). Вас можно поздравить? Кукольник. Да-с, государь император пожаловал за пьесу мою "Рука Всевышнего..." Долгоруков. Вас наградила. Салтыков. Неважный перстенек! Кукольник. Сергей Васильевич! Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее... Филат. Что это на камине? Филат, Книга-с. Салтыков. Не ходи возле нее. Филат. Слушаю-с. Салтыков. Да, вспоминается мне... в бытность мою молодым человеком, император Павел пожаловал мне звезду Андрея Первозванного, усеянную алмазами необыкновенной величины... Преображенцы косятся на Салтыкова. ...а такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей или за полтораста. Салтыкова. Serge, что ты говоришь? Бенедиктов подавлен. И все ты наврал, никакой звезды у тебя нет. Салтыков. Ты ее не знаешь, я ее прячу от всех. Тридцать семь лет, вместе с табакеркой. Салтыкова. Ты бредишь. Салтыков. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не понимают в наградах, которые раздают российские императоры. (Постучав по перстню Кукольника.) Сейчас видел... проехал. Le grand bourgeois. В саночках. Кучер Антип. Богомазов. Это вы хотите сказать, государь император? Салтыков. Да, он. Богомазов. У императора кучер Петр. Салтыков. Нет, Антип кучер. Долгоруков. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со звездой был тогда же, что и с лошадью? Салтыков. Нет, князь, вы ошибаетесь. Это происшествие было позже, в царствование императора Александра. (Бенедиктову.) Поэзией изволите заниматься? Бенедиктов. Да-с. Салтыков. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина недавно в третьем отделении отодрали. Салтыкова. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности, какие ты неприятности рассказываешь! Салтыков. Кушайте, пожалуйста, господа, (Салтыковой.) И тебя тоже могут отодрать. Долгоруков. Между прочим, это, говорят, верно, я тоже слышал. Только это было лет семнадцать назад. Салтыков. Нет, я сейчас слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту, слышу, человек орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пушкина, барин, дерут. Богомазов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские басни! Салтыков. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали. Император Александр хотел мою лошадь купить за тридцать пять тысяч рублей, а я, чтобы не продавать, из пистолета ее застрелил. К уху приложил пистолет и выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши стихотворения у меня есть в библиотеке. Шкаф зет, полка тринадцатая, номер сто тридцатый. Сочинили что-нибудь новое? Кукольник. Как же, Сергей Васильевич! (Бенедиктову.) Прочитай "Звездочку". Преображенцы, вы любите поэзию, просите его! Преображенцы улыбаются. Салтыкова. Прочитайте. Право, это так приятно после этих мрачных рассказов, как кого-то отодрали. Бенедиктов (сконфужен. Встает). Право, я... Салтыков. Филат, перестань громыхать блюдом. Бенедиктов (декламирует). Путеводною звездою Над пучиной бытия Ты сияешь предо мною, Дева светлая моя! Салтыкова. Как хорошо! Бенедиктов. Перед чернию земною Для чего твой блеск открыт? Я поставлю пред тобою Вдохновенья верный щит. Да язвительные люди Не дохнут чумой страстей На кристалл прозрачный груди, На эмаль твоих очей! Преображенцы, перемигнувшись, выпивают. Нет, сияешь ты беспечно И не клонишься ко мне. О, сияй, сияй же вечно В недоступной вышине! Будь звездою неземною, Непорочностью светись И, катясь передо мною В чуждый мир не закатись! Кукольник. Браво! Браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте! Богомазов. Прелестная пиэса! [Позвольте мне списать ее.] Салтыкова. Как поэтично, как трогательно пишете! Салтыков. А может, вас и не отдерут. Филат. (Салтыковой). К вам графиня Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова. Салтыкова. Проси в гостиную. (Вставая.) Простите, господа, я покину вас. Может быть, угодно курить, прошу. (Проходит через библиотеку, скрывается в гостиной.) Кукольник (Салтыкову). Истинного поэта драть - не за что, Сергей Васильевич! Преображенцы, наполните ваши бокалы! Пребраженцы охотно наполняют бокалы. Здоровье первого поэта отечества! Ура! Богомазов (пьет). Фора! Фора! Салтыков встает, за ним встают гости. Салтыков идет в библиотеку, усаживается там на диване, за ним следуют другие. Филат проносит в библиотеку шампанское, раздает трубки. Салтыков. Первый поэт? Кукольник. Голову ставлю, Сергей Васильевич, первый! Салтыков. Агафон! Агафон появляется. Агафон! Из второй комнаты, шкаф зет, полка тринадцатая, переставь господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина Пушкина переставь в тот шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай уронить на пол. Агафон. Слушаю-с, Сергей Васильевич. (Уходит.) Бенедиктов подавлен. Долгоруков. А как же, господин Кукольник, все утверждают, что первым является Пушкин? Кукольник. Химеры! Агафон появляется с двумя томиками, влезает на стремянку у шкафа. Салтыков. Извините, вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там! Агафон остается на стремянке с томами в руках. Кукольник. Он ничего не пишет! Долгоруков (хихикая, вынимает из кармана листок). Как же вы говорите не пишет? Вот недавно, мне дали списочек с последнего его стихотворения. Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок. Преображенцы выпивают. Кукольник. Боже мой! Боже мой! И это пишет русский! Преображенцы, не подходите к этому листку! Богомазов. Ай-яй-яй... (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люблю, грешник, вольную литературу. Долгоруков. Пожалуйста. Богомазов (берет листок, усаживается к столу). Только, князь, тссс... никому! (Берет перо, пишет.) Кукольник. Ежели сия поэзия пользуется признанием современников, то слушай, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Беги от них! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Алигиери! О, divina commedia! {О, божественная комедия! (итал.).} Протяни руку великому Франческо! Его канцоны навевают на тебя вдохновение! Пиши по-итальянски, Владимир! Салтыков. Агафон! В итальянском шкафу есть у нас место? Агафон. Так точно, Сергей Васильевич. Богомазов. Браво, браво, Нестор Васильевич! Бенедиктов. Зачем же ты так кипятишься, Нестор?.. Кукольник. Я не могу слушать несправедливости! Вся душа у меня горит! А этот злосчастный Пушкин! Да, у него было дарование! Неглубокое, поверхностное, но было дарование! Но он его растратил, разменял, он угасил свой малый светильник! Преображенцы, дайте мне вина! Он высох, исчерпался, исписался до дна! Он бесплоден, как смоковница, и ничего не напишет, кроме вот таких позорных строк! И притом какая самонадеянность! Надменный тон, резкость в суждениях. Все, что не им выдумано, - мерзость, дрянь... О, мишурный талант! Жалок, жалок ваш Пушкин! Богомазов. Браво, браво! Трибун! Кукольник. О, злосчастный Пушкин! Да разве тебя можно поставить рядом с чистым певцом! Я пью здоровье первого поэта отечества Бенедиктова! Воронцова-Дашкова (бесшумно появляется на пороге библиотеки). Все, что вы сказали сейчас, неправда. Бенедиктов бледнеет. Ваш Бенедиктов очень плохой поэт. Богомазов замирает. Я думала, что Пушкина травят только в свете. Ну, да, он чужой. Но вы, вы занимаетесь литературой, и мне кажется, я слышала, как черная зависть говорит вашими устами. Кукольник. Позвольте, графиня! Преображенцы стоят, вытянувшись. Долгоруков от счастья хихикает, завалившись за спину Богомазова. Салтыкова (появляется в дверях). Графиня, позвольте вам представить Нестора Васильевича Кукольника и поэта Владимира Григорьевича Бенедиктова. Долгоруков от счастья давится. Преображенцы, переглянувшись, выходят в столовую и, обменявшись многозначительным взором, исчезают из нее. Воронцова-Дашкова. Ах, боже мой, простите меня великодушно, я увлеклась... простите... Милая Александра Сергеевна, я убегаю... я убегаю... (Скрывается в гостиной.) Салтыкова скрывается вслед за ней. Бенедиктов с искаженным лицом выходит в столовую. Кукольник за ним. Бенедиктов. Зачем ты меня повез на этот завтрак?! Я сидел тихо дома... А все ты! И вечно ты! Кукольник. Жалкий свет! Терпи, Владимир! Салтыков. Агафон? Снимай обоих, и Пушкина и Бенедиктова! В ту комнату! Занавес ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Троекратный грохот труб. Он прекращается. Идет занавес. Ночь. Дворец Воронцовых-Дашковых. Зимний сад. Лампы в зелени. Фонтан. В зелени, между прозрачными сетками порхают встревоженные птицы. В глубине колоннада. За ней видна гостиная. В гостиной мелькают то гости в бальном одеянии, то ливрейные лакеи. Слышен издали стон бального оркестра, шорох толпы. У входа в зимний сад у колонны стоит - неподвижен - негр в тюрбане и в блестящем одеянии. В самой чаще, в зеленой нише, укрывшись от взоров света, сидит за столиком на диванчике Долгоруков в бальном наряде. Перед Долгоруковым бутылка шампанского на столике и миндаль. Долгоруков подслушивает разговор в зимнем саду. Там, где просторнее, недалеко от колоннады, у стола, на котором шампанское, на диване сидит лицом к зрителю, поражая своей красотой, Пушкина. Повернувшись спиной к зрителю, перед Пушкиной сидит в лейб-казачьей парадной форме Николай I. Николай I. Когда я слышу, как плещет фонтан и как шуршат в чаще птицы, о, сколь безумно я страдаю! Пушкина. Но отчего же? Николай I. Ежели кто-нибудь знал бы, как напоминает мне волшебный сад подлинную природу, и тихое журчанье ключей, и сень дубрав. О, ежели б можно было сбросить с себя этот тяжкий наряд и выйти на луга, в уединение лесов, в мирные долины и пить неотравленный чистый воздух. Лишь там, наедине с землею, может вздохнуть хоть раз измученное сердце! Пушкина. Вы утомлены. Николай I. Никто не знает этого и никогда не поймет, какое грустное бремя я должен нести один для всех. Пушкина. Зачем вы хотите огорчить меня? Нет, нет, я понимаю вас. Поверьте, что печаль охватывает меня. Николай I (положив руку на руку Пушкиной). Вы искренни? О, да, разве могут такие глаза лгать? Ваши слова я слушаю с чувством искреннего счастья. Вы одна нашли их для меня. Долгоруков, сияя, припадает к стенке беседки. Я вас искренно люблю как очень добрую женщину. И только одно страшит меня, когда я гляжу на нас. Пушкина. Что же это? Николай I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите. Пушкина. Я благодарна вам. Я хочу верить вашему искреннему участию. Николай I. О, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою чистою. (Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда закрыты шторы? Пушкина. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаивает меня. Николай I (понизив голос). Каждый раз, как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо... Пушкина (отдернув руку). Не говорите так. Николай I. Почему? Пушкина. Это волнует меня. Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю I. Камер-юнкер. [Ваше императорское величество, ее императорское величество приказала мне доложить, что она изволит отбыть с великой княгиней Марией через десять минут. Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой. Николай I. Вы недавно в вашей должности? Камер-юнкер. Третий месяц, ваше величество. Николай I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством великой княжной Марией Николаевной. И когда я разговариваю, меня нельзя перебивать. Вы болван!] {Поверх вычерков рукой Булгакова сделан набросок сцены: "Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к [Николаю I]. Камер-юнкер. Великая княжна Мария желает танцевать с вами, господин посол... Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой. Николай I (берет за руку камер-юнкера, подводит к послу). Ея императорское высочество, государыня великая княжна Мария Николаевна желает сделать вам, господин посол, честь протанцевать с вами. (Камер-юнкеру.) Болван! Посол. Votre Majeste Imperiale... (Выходит, поклонившись.) В окончательную редакцию эта сцена не вошла.} Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой. Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское. Доложи ее величеству, что я буду через десять минут, и попроси ко мне Жуковского. Камер-юнкер. Слушаю, ваше императорское величество. (Уходит.) Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором. Жуковский (при звезде и ленте, входит торопливо и кланяется). Вашему императорскому величеству угодно было... Николай I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, кто этот черный стоит там у колонны? Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает. Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично? Жуковский вздыхает. Крайне подавлен. В чем он? Может быть, ты со своим даром слова сумеешь объяснить ему всю бессмысленность его поведения? Может, он собирался вместе с другими либералистами в Convention Nationale? И по ошибке попал на бал? Или он полагает, что сделает слишком большую честь нам ежели наденет мундир? Скажи ему, что я силой никого не держу. Ты что же молчишь, Василий Андреевич? Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не карайте его. Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич. Не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю. Карает закон. Жуковский. В сердце вашего величества, я знаю, найдется место для первого поэта... Простите заблуждение в память Карамзина, которого он призван сменить, для славы отечества. Николай I. Знаю твою доброту и скромность тоже. Карамзин! Сравнил! Первый поэт - ты, и отечество знает это. Жуковский. Осмелюсь сказать, ваше величество, - покорил, победил! Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная система воспитания, то общество, в котором он провел юность... Николай I. Общество! Уголь сажей не замараешь... Не верю. В нем сердца нет. Жуковский (изменившись в лице). Ваше величество... Николай I. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть. Я уезжаю. (Выходит.) Негр тотчас снимается с места, идет вслед за Николаем I. Жуковский тоже выходит. Выходя, смотрит вдаль с яростным лицом, кому-то грозит кулаком украдкой. Из-за колоннады появляются Воронцова-Дашкова и Воронцов-Дашков. Улыбаясь, кланяются Николаю I. Воронцова-Дашкова. Votre Majeste Imperiale...{Ваше императорское величество... (фр.).} Воронцов. Votre Majeste Imperiale... Оба скрываются вместе с Николаем I. Вдали загремела музыка. Гостиная опустела. В зимний сад, но не со стороны гостиной, а сбоку, входит, оглядываясь, Богомазов, в мундире и в орденах, и устремляется в чащу. Долгоруков (тихо). Стоп. Место занято. Богомазов. Ба! Князь! Вы, как видно, отшельник. Изволите этим из любви к чистому искусству заниматься? Долгоруков. А вы? Тоже из любви к чистому?.. Богомазов. Я случайно. Долгоруков. Присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее. Выпивают. Богомазов. Бал-то каков, а? Семирамида! Любите, князь, балы? Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь. Богомазов. Ну-ну, Петенька, вы смотрите... Долгоруков. Я вам не Петенька! Богомазов. Ну-ну, князенька, вы недавно пеленки пачкали, а я государю своему статский советник. Уж больно у вас язык остер! Долгоруков. Я вынужден просить вас не выражаться столь тривиально! Богомазов. На балу цвет аристократии. Долгоруков. На балу здесь аристократов счетом пять человек, а несомненный из них [только] один я. Богомазов. Одначе! Любопытен был бы я знать, это как же? Долгоруков. А так, что я по прямой от святого происхожу. Да-с. От великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику святых причтенного. Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы увидеть, что вы от святого происходите. (Указывает сквозь чащу.) Видали, прошел? Это кто, по-вашему? Граф Иван Кириллович? Долгоруков. Он самый. Купил чин гофмейстера, заплатил двадцать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице старика Волконского. [Холуй. (Выпивает.)] Богомазов. Так, так. А вон это? Ведь это князь Григорий? Долгоруков. Нет, это брат его, Ипполит. Известная скотина. Богомазов. Ой, смотрите, князь, услышат вас когда-нибудь, нехорошо будет... Долгоруков. Авось ничего не будет. Ненавижу. Дикость монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские. Дворня, холопия! Трудно решить, кто из них гаже! Богомазов. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки! Долгоруков. Вы не извольте острить. Выпивают. (Шепотом.) Сам был. Богомазов. Его величество? Долгоруков. Он. Богомазов. С кем разговаривал? Долгоруков. С арабской женой. Что было! Поздно изволили пожаловать. Богомазов. А что? Долгоруков. Руку гладил. Выпивают. Будет скоро наш поэт украшен. (Кривляется, приставляет рожки к затылку.) Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина, а? Ну, по дружбе? Долгоруков. Презираю. [Плебей. А лезет.] Смешно. Рогоносец. Умора! Здесь тет-а-тет, а он стоит у колонны, во фрачишке каком-то канальском, волосы всклокоченные, а глаза, как у волка! Дорого ему этот фрак обойдется! Богомазов. [Слушок ходил такой, князь Петр, что будто на вас он эпиграмму написал?] Долгоруков. [Плюю на бездарные вирши.] Тссс, тише! В зимний сад входит Геккерен в мундире, в иностранных и русских орденах; садится. Через некоторое время показывается Пушкина, входит в сад. Геккерен (вставая навстречу Пушкиной). Я следил за вами, как вы проходили, и понял, почему вас называют северной Психеей. О, как вы цветете! Как пленяете всех! Dieu aussi a essaye de faire des ouvrages; sa prose cest lhomme, sa puesie cest la femme {Бог однажды тоже пробовал перо, его проза - это мужчина, его поэзия - это женщина. (фр.).}. Пушкина. Ах, барон, барон! Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам? Пушкина. О, нет, я очень рада. (Присаживается, беспокойно оглядывается, как будто ищет кого-то.) Пауза. Геккерен. Он сейчас придет. Пушкина. Я не понимаю вас, о ком вы говорите? Геккерен. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам дружелюбно? Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает ваша красота! (Шепотом.) Верните мне сына. Смотрите, что вы сделали с ним! Он любит вас. Пушкина. Барон, я не хочу слушать такие речи. Геккерен. Нет, нет, не уходите. Он тотчас подойдет. Я нарочно здесь, чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами. И колоннаде показывается Дантес. Входит в зимний сад. Геккерен отходит несколько в сторону. Богомазов и Долгоруков, зашипев друг на друга, проваливаются в чащу. Дантес (Пушкиной). Я видел, как вы с ним разговаривали. Ваша рука была в его руке? Пушкина (шепотом). Ради бога, что вы делаете? Не говорите с таким лицом, на нас смотрят из гостиной. Дантес. Ваша рука была в его руке. У меня могущественный соперник... Какое черное вероломство... Коварство. Пушкина (шепотом). Я приду, приду. Двадцать седьмого в три часа. Отойдите от меня, ради всего святого! Из колоннады выходит Гончарова. Вдали грянула музыка. Гончарова. Мы собираемся уезжать... Александр тебя ищет. Пушкина. Да, да... (Геккерену.) Au revoir, monsieur le baron. Геккерен. Au revoir, madam. Au revoir, mademoiselle. Дантес кланяется. Пушкина и Гончарова уходят в колоннаду. В гостиной мелькнула Воронцова-Дашкова. Видно было, как некоторые подходили к ней, кланяясь. Музыка гремит все победоносней. (Дантесу.) Запомни все жертвы, которые я принес тебе. (Уходит с Дантесом.) Пустеет гостиная. Начинает стихать вдали. Музыка внезапно обрывается громовым аккордом. Стихает вдали шум толпы. Долгоруков. Люблю балы, люблю! Богомазов. Что говорить! Пьют. В зимний сад, не со стороны колоннады, выходит Воронцова-Дашкова. Она, по-видимому, очень устала и не хочет этого скрывать. Обмахивается веером, садится на скамейку. Долгоруков. Хорош посланник, ах хорош! Видали, какие дела делаются! Богомазов. Петя, смотрите!.. Воронцова-Дашкова удивленно слушает. Богомазов и Долгоруков ее не видят. Долгоруков (кривляясь). Будет Пушкин рогат как в короне! Сзади царские рога, а спереди Дантесовы. Ай да любящий приемный отец! Воронцова-Дашкова бесшумно встает, скрывается в чаще, слушает. Богомазов. Ай люто ненавидите вы его князь! Впрочем, кажется, вы всех ненавидите! Ну, князь, мне, никому - клянусь!.. друг до гроба!.. [Вы] послали ему пасквиль, из-за которого весь сыр-бор загорелся? Или гагаринская работа? Молодецкая штука, прямо скажу! Ведь роют два месяца, не могут понять, кто! Лихо сделано! Стиль хорош! Ну, князь, прямо, - [вы]? Долгоруков. [Я. Будет он помнить свои эпиграммы!] {Далее следует: "Откуда я знаю! Почему вы задаете мне этот вопрос? Кто бы ни писал, так ему и надо, будет знать, как на красивой женщине жениться, обезьяна!"} Богомазов. Будет, будет. Ну, до свиданья, князь, а то огни тушить будут. Долгоруков. До свиданья. Богомазов. Только, Петя, на прощанье говорю дружески, ой придержите язык! (Скрывается.) Долгоруков пьет, потом выходит из беседки, собираясь уходить. Воронцова-Дашкова. Кяязь? Долгоруков оборачивается, улыбается, кланяется. [Как понравился вам вечер?] Почему вы одни, вы не скучали? Долгоруков. Помилуйте, графиня, [ваш вечер ослепителен. Это можно видеть только во сне.] возможно ли скучать в вашем доме. Упоительный бал.. Воронцова-Дашкова. А мне взгрустнулось как-то. Долгоруков. Графиня, вы огорчаете меня. Но это нервическое, уверяю вас. Прогулка завтра - и к вам вернется то расположение духа, которым пленяете вы всех. Воронцова-Дашкова. Нет, грусть безысходна. Князь, вам не приходила в голову мысль о том, сколько подлости в мире? Неужели вы не задумывались над этим? Долгоруков. Всякий день, графиня. Как вы правы. Тот, у кого чувствительное сердце, не может не понимать этого. Оно сжимается при мысли о том, до чего дошло падение нравов. И слезы невольно... Воронцова-Дашкова. Висельник! Pendard!.. {Висельник! (фр.).} Пауза. Висельник! Гнусная тварь! Гость (вышедший из-за колонны). Madame la comtesse, jai lhonneur de vous... {Графиня, имею честь... (фр.).} (Шарахнулся и исчез.) Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей. Воронцова-Дашкова. Так вот кто этот мерзавец! Ужели бы я только не боялась нанести ему еще один удар, вызвать волнение, я бы выдала вас ему! Вас надо убить как собаку! Желаю тебе погибнуть на эшафоте! Вон! Вон! (выходит в гостиную.) Гость в звездах (в сопровождении Воронцова-Дашкова в гостиной). Madame la comtesse, jai lhonneur... Воронцов-Дашков. Сашенька, и князь покидает нас. Воронцова-Дашкова. Bonne nuit, mon cher prince {Доброй ночи, дорогой князь. (фр.).}. Все трое уходят из гостиной. Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет. Долгоруков (один). Подслушала. Ох, дикая кошка! Ты что же, тоже любовница его? Этот слышал за колонной, да, слышал! [А все он! Все эта проклятая обезьяна на моем пути!] Ну, ладно! Вы вспомните меня! Вы все вспомните меня, клянусь вам! Хромая, идет к колоннаде. Тьма. Ночь. Большой казенный кабинет. Лампы под зелеными экранами. Большой письменный стол. Шкафы с делами. За столом сидит Дубельт. Дверь приоткрывается. Входит Ракеев. Ракеев. Ваше превосходительство, там Битков к вам. Дубельт. Да. Ракеев выходит, а в кабинете появляется Битков. Пауза. Дубельт пишет, потом поднимает глаза. Битков. Здравия желаю, ваше превосходительство. Дубельт. А, наше вам почтение. Как твое здоровье, любезный? Битков. Вашими молитвами, ваше превосходительство. Дубельт. Положим, и в голову мне не впадало за тебя молиться. Но здоров? Что ночью навестил? Битков. Находясь в неустанных заботах... Дубельт. В заботах твоих его величество не нуждается. Тебе что препоручено? Секретное наблюдение, каковое ты и должен наилучше исполнять. И говори не столь витиевато, ты не на амвоне. Битков. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным проник я даже в самое его квартиру... Дубельт. Ишь, ловкач? По шее тебе не накостыляли? Битков. Миловал Бог! Дубельт. Как камердинера его зовут, Фрол, что ли? Битков. Никита. Дубельт. Ротозей Никита. Далее. Битков. Первая комната, ваше превосходительство, столовая... Дубельт. Это в сторону. Битков. Вторая комната - гостиная. В гостиной на фортепиано лежат сочинения господина камер-юнкера. Дубельт. На фортепиано? Какие же сочинения? Битков (вспоминает, потом декламирует). Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. То но кровле обветшалой вдруг соломой зашумит. То, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит. Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она запоет, то заплачет, как дитя. Дубельт. Экая намять у тебя богатая! Фортепиано тоже в сторону. Дальше. Битков. С превеликой опасностью я дважды проник в кабинет. Каковой кабинет весь заполнен книгами. Дубельт. Какие книги? Битков. Что успел, запомнил, ваше превосходительство. От камина по левую руку на ближайшей полке: Сова - ночная птица, Кавалерист-девица, История славного вора Ваньки-Каина и о запое и о лечении оного в наставление каждому в университетской типографии... Дубельт. Последнюю книгу тебе рекомендую. Пьешь? Битков. В рот не беру. Дубельт. Оставим книги. Дальше. Битков. Я обнаружил лежащую на полу чрезвычайной важности записку: "Приезжай ко мне немедленно, дело слишком серьезно". Записка подписана неизвестным человеком, которого зовут Вильям Джук. Дубельт звонит. Ракеев входит. Дубельт. Павла Максимовича ко мне. Пауза. Входит Павел Максимович, чиновник в гражданской форме. Вильям Джук? Павел Максимович. Ваше превосходительство, все перерыли, такого нету в Санкт-Петербурге. Дубельт. Надобно, чтобы был. Павел Максимович. Нахожусь в недоумении, ваше превосходительство, нету такого. Дубельт. Что за чудеса! Англичанин в Питере провалился. Стук в дверь. Ракеев входит. Ракеев. Ваше превосходительство, Петр Петрович Богомазов, по этому вопросу. Дубельт. Да. Богомазов (входя). Прошу прошения, ваше превосходительство, у вас в канцелярии Джука ищут, это Жуковский. Он шуточно подписываться любит. Ракеев и Павел Максимович дико смотрят на Биткова Дубельт (махнув рукой Ракееву и Павлу Макаровичу). Хорошо, господа. (Богомазову.) Извольте подождать там, Петр Петрович, я вас потом приму. Трое выходят. (Биткову.) Ну, не сукин ты сын после этого? Дармоеды! Наследника цесаревича воспитатель, Василий Андреевич Жуковский, действительный статский советник! Ведь ты почерк должен знать! Битков. Ай, проруха! Виноват, ваше превосходительство. Дубельт. Отделение взбудоражил? Тебе морду надо бить, Битков! Дальше. Битков. В правом ящике стола сегодня утром появилось письмо, адресованное иностранцу... Дубельт. Опять иностранцу? Битков. Иностранцу, ваше превосходительство. [Французское письмо, черновичок. Дубельт. Фамилия? Битков. Мудреная фамилия. Дубельт (подает перо Биткову). Черти. Битков (берет перо, медленно выводит буквы). А следующая... Дубельт (пишет букву). Подходит? Битков. Она, она!] Дубельт. Довольно! Битков! (Протягивает руку) Битков в недоумении. Письмо, письмо мне сюда подай! Битков. Ваше превосходительство... сами посудите, как же письмо?! На мгновение заскочишь в кабинет, руки трясутся... Да ведь он придет, письма хватится! Ведь это рыск! Дубельт. Жалованье получать у вас ни у кого руки не трясутся. [Ну, вот что, Битков, за каждое слово в копии заплачу тебе по целковому.] Точно узнай, когда будет доставлено письмо, кем, когда будет доставлен ответ. Ступай! Битков. Слушаю. Пауза. Ваше превосходительство, велите мне жалованье выписать, я ведь за прошлый месяц не получал. Дубельт. Жалованье? За этого Вильяма Джука с тебя еще получить следует. Ступай к Павлу Максимовичу, скажи, что я приказал тебе выписать тридцать рублей. Битков. Что же тридцать рублей, ваше превосходительство? У меня детишки. Дубельт. Иуда Искариотский иде к архиереям, они же обещаша сребреники дати... И было этих сребреников, друг любезный, тридцать. В память его всем так и плачу. Битков. Ваше превосходительство, пожалуйте тридцать пять. Дубельт. Эта сумма для меня слишком грандиозная. Ступай. Попроси ко мне Петра Петровича Богомазова. Битков уходит. Входит Богомазов. Богомазов. Ваше превосходительство, извольте угадать, что за бумага? (Вынимает из кармана бумагу.) Дубельт. Гадать грех. Копия письма к Геккерену Богомазов. Леонтий Васильевич, вы колдун. (Подает бумагу.) [И французская и русская копия. Вчера зашел к Пушкину с визитом, поджидал его в кабинете. Дубельт. Искусник вы, Иван Варфоломеевич. Отправлено? Богомазов. Завтра Никита повезет в посольство. Дубельт. Благодарю вас. Еще что, Варфоломей Павлович? {Петр Петрович, Иван Варфоломеевич, Варфоломей Павлович - варианты имени Богомазова.} Богомазов (вынув бумаги). Был на литературном завтраке у Салтыкова. Дубельт. Что говорит этот старый [книжный] враль? Богомазов. Ужас! Государя императора называет le grand bougeois!.. Говорит, что кучер Антип (Вынимает бумагу.) Пушкинское. Петя Долгоруков дат списать... Дубельт. Bancal? {Хромой? (фр.).} Богомазов. Он самый. [(Вынимает вторую бумагу.) А сегодня, после воронцовского бала, прибегал ко мне, говорит, что это старое, но опять будто бы заходило по рукам. Дубельт (посмотрев листок). Пушкин ли? Богомазов. Клянется, пушкинское, говорит Дубельт. Так. И еще, Петр Петрович? Богомазов. Бал. Государь император удостоил беседы госпожу Пушкину. Дубельт. [Ах, так.] Как вы говорите... Благодарю вас. Богомазов. Леонтий Васильевич, надобно на хромого Петю внимание обратить. Ведь это что несет, сил человеческих нет. Холопами всех так и чешет. Вторую ногу ему переломить мало. Говорит, что от святого мученика происходит... Дубельт. Дойдет очередь и до мучеников. Богомазов. Ив заключение - сюрприз, ваше превосходительство. Хромой признался, что он написал диплом Пушкину. Дубельт. А! Петр Петрович, по этому поводу вы ко мне завтра особо.] Богомазов. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. Дубельт. Деньжонок не надо ли, Петр Петрович? Богомазов. Рубликов двести, двести пятьдесят не мешало бы. Дубельт. А я вам триста для ровного счета выпишу, там сочтемся. Тридцать червонцев. Скажите Павлу Максимовичу, что я распорядился. Богомазов кланяется, выходит. (Читает бумаги, принесенные Богомазовым.) Буря мглою... небо кроет... (Свистит, прислушивается, глядит в окно, поправляет эполеты.) В дверь стукнули. Тотчас дверь распахивается. Первым появляется жандарм Пономарев, вытягивается у дверей. [Вслед за ним быстро входит Бенкендорф, делает знак глазами Дубельту.] Дубельт встает. Входит Николай I, он в кирасирской каске и в шинели, а вслед за ним Бенкендорф. Николай I. Здравствуй. Дубельт. Здравия желаю, ваше императорское величество. В штабе корпуса жандармов, ваше императорское величество, все обстоит в добром порядке. Больных офицеров и нижних чинов не имеется. Николай I. Проезжал с графом, вижу у тебя огонек. Занимаешься? Не помешал ли я? Дубельт. Пономарев, шинель! Николай I и Бенкендорф сбрасывают свои шинели. Пономарев, приняв их, выходит. Бенкендорф пододвигает кресло Николаю. Николай I (садясь, Бенкендорфу). Садись, граф. Бенкендорф садится. (Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич. Дубельт. Слушаю, ваше величество. [(Остается стоять.)] Николай I. Работаешь? Дубельт. Стихи читаю, ваше величество. Собирался докладывать его сиятельству. Николай I. Докладывай. Я не буду мешать. (Берет с камина какую-то книжку, открывает.) Дубельт. Вот, ваше сиятельство, бездельники в списках распространяют пушкинское стихотворение по поводу брюлловского распятия. Помните, вы изволили приказать поставить часовых. (Читает.) ...Но у подножия теперь креста честнаго, Как будто у крыльца правителя градскаго. Мы зрим поставленных на место жен снятых В ружье и кивере двух грозных часовых. К чему, скажите мне, хранительная стража? Или распятие казенная поклажа, И вы боитеся воров или мышей?.. ...Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила Того, чья казнь весь род Адамов искупила, И, чтоб не потеснить гуляющих господ, Пускать не велено сюда простой народ? И озаглавлено "Мирская власть"... Пауза. Николай I. Этот человек способен на все. Исключая добра. Ни благоговения к божеству, ни любви к отечеству. Ах, Жуковский!.. Вчера пристал ко мне, сравнивал его с Карамзиным. И как поворачивается язык у балаболки! Карамзин был святой жизни человек, доблестный певец, составивший славу героев и честь народа. Семью жалко, жену жалко. Хорошая женщина. Продолжай, Леонтий Васильевич. Дубельт. Кроме сего, ваше сиятельство, [доставлено] краткое стихотворение [давнишнего сочинения, которое ныне, по донесениям, ходит по Санкт-Петербургу и приписывается господину Пушкину]. Бенкендорф. Прочитайте, пожалуйста. Дубельт. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное... Николай I (глядя в книгу). Прочитай. Дубельт (читает). В России нет закона, А столб, а на столбе - корона. Пауза. Николай I. Это он? Пауза. Дубельт. [Покамест ручаться не могу.] Бенкендорф. Отменно любопытно то, что кто бы ни писал подобные гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж такова фигура. Николай I. Ты прав. Пауза. (Дубельту.) Сожги. [Ежели он, пусть совесть будет ему наказанием. Найти того, кто распространял.] Дубельт бросает листок в камин. Дубельт. Имею честь далее доложить вашему сиятельству, что не позднее послезавтрашнего я ожидаю в столице дуэль. Бенкендорф. Между кем и кем? Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным и поручиком кавалергардского полка бароном Геккереном-Дантес. Имею копию черновика с пропусками письма Пушкина к барону Геккерену-отцу. Николай I. Прочитай его. Дубельт. Осмелюсь сообщить, письмо неприличное. Николай I. Прочитай письмо. Дубельт (читает). ...Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного сына. И когда, больной позорною болезнью, он оставался дома, вы говорили... пропуск... не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания... пропуск... ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он подлец и шалопай. Имею честь быть... Пауза. Николай I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христофорович, он дурно кончит. Теперь я это вижу. Бенкендорф. Он бретер, ваше величество. Николай I. Верно ли, что Геккерен нашептывал ей? Бенкендорф. Верно, ваше величество. Вчера на балу у Воронцовой. Пауза. Николай I. Посланник. Пауза. Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе навязал. Истинное мучение. Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество. Николай I. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет перед детьми с себя сих пятен. Но время отмстит ему за эти стихи, за поруганную национальную честь. И умрет он не по-христиански. (Встает.) Спокойной ночи. Не провожай меня, Леонтий Васильевич. (Выходит.) Бенкендорф устремляется за ним. Дубельт некоторое время один. Бенкендорф возвращается. Бенкендорф. Хорошее сердце у императора. Дубельт. Золотое сердце. Пауза. Бенкендорф. Так как же быть с дуэлью? Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство. Пауза. Бенкендорф. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли с пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут изменить. Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство. Пауза. Бенкендорф. Дантес каков стрелок? Дубельт. Туз - пятнадцать шагов. Пауза. Дубельт. Императора жаль. Дубельт. Еще бы. Пауза. Бенкендорф (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы жандармы не ошиблись. А то поедут не туда... Пауза. Дубельт. Слушаю, ваше сиятельство. Бенкендорф. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.) Дубельт (один). Буря мглою небо... Не туда... Тебе хорошо говорить. (Думает.) Буря мглою... (Звонит.) Дверь приоткрывается. Ротмистра Ракеева ко мне! Темно. Занавес ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Квартира Геккерена в посольстве. Богато и обильно убранная комната. Картины мастеров, ковры, коллекция оружия. Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку. Дантес входит. Он в сюртуке. Дантес. Добрый день, отец. Геккерен. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну, иди сюда, садись. Я давно тебя не видел и соскучился. Дантес садится. Геккерен гладит его волосы. Отчего у тебя недовольное лицо? Откройся мне. Своим молчанием ты причиняешь мне боль. Дантес. J'etas tres farigue ces-jours-ci... {Я очень устал за эти дни. (фр.).} У меня сплин. Вот уже третий день метель. Мне кажется, что ежели бы я прожил здесь сто лет, я бы не привык к этому климату. Летит снег, и все белое. Геккерен. Ты хандришь. А, это дурно. Дантес. Снег, снег. Геккерен. А я привык за эти четырнадцать лет. Il n'y a pas d'autre endroit au monde qui me donne comme Petersbourg le sentiment d'etre e la maison, un sentoment de lendresse, de calme et de paix... {На свете нет другого места, кроме Петербурга, где бы я чувствовал себя как дома, испытывал умиротворенность и покой. (фр.).} Когда мне становится скучно, я ухожу сюда, запираюсь от людей, любуюсь, ведь это сокровища. Послушай, какая музыка. (Пускает в ход музыкальный ящик.) Дантес. Мне скучно, отец. Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы жили вдвоем! Дантес. Это смешно! Ты-то знаешь, что я не мог не жениться на Екатерине. Геккерен. Вот я и говорю - твои страсти убьют меня! Зачем ты разрушил наш очаг? Лишь только в дом вошла женщина, я стал беспокоен, как будто я потерял свой угол. Я потерял тебя. В дом вошла беременность, шум, улица. Я ненавижу женщин. Дантес. Ne croyeu pas de grace, que j'aie oublie cela {Ради Бога, не думайте, что я об этом забыл. (фр.).}. Я это знаю очень хорошо. Геккерен. Ты неблагодарен. Ты растоптал мой покой. Дантес (глядя в окно). Это несносно. Смотри, все смешалось и исчезло. Геккерен. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Отчего ты тоскуешь? Ведь ты увидишь ее? Твои желания исполнены. Ну, а о моих никто не думает. Нет, другой бы давно отвернулся от тебя. Дантес. Я хочу увезти Наталью в Париж. Геккерен. Что такое? О Боже! Этого даже я не ожидал. Да ты подумал ли о том, что ты говоришь? Стало быть, мало того что ты лишил меня покоя, но ты хочешь еще и разбить жизнь. Да обо мне-то ты подумал? Вся карьера, все кончено! Ведь все это погибнет! Да нет, нет, я не верю!.. Ты жестокий человек, ты хочешь убить меня. Стук. Да, да. Слуга (входит, подает письмо). Вашему превосходительству. (Выходит.) Геккерен (вскрывая письмо). Ты позволишь? Дантес. Пожалуйста. Геккерен читает письмо, роняет его. Что такое? Геккерен. Я говорил тебе. Читай. Дантес (читает). Пауза. Так. Так. Геккерен. Как смеет! Мне! Он забыл, кто я! Я уничтожу его! Мне! Пауза. Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мной? Дантес. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность? Геккерен. Это бешеный зверь. Жорж, ты отдал меня в руки бретера. Дантес. О, не спеши. (Смотрит в окно.) Снег, снег. (Читает.) Речь идет не о тебе. У этого господина плохой стиль. Я всегда спорил в обществе и еще раз повторяю - у него плохой стиль. Геккерен. Не притворяйся. Зачем ты проник в его дом? Какую роль ты меня заставил играть? Он уже бросался один раз на нас. И с ноября у меня в памяти лицо с оскаленными зубами! Зачем ты хочешь соблазнить ее? Дантес. Я люблю ее. Геккерен. Не повторяй, не повторяй. Пауза. Что же мне теперь делать? Вызвать его? Как я гляну в лицо королю? Да даже если каким-либо чудом мне удалось бы убить его... Что делать? Открывается дверь, и в ней появляется Строганов [в темных очках]. Слуга ведет Строганова под руку, потому что тот слепой. Слуга скрывается. Строганов. Приношу вам тысячу извинений, дорогой барон, что я опаздываю к обеду, но я не был уверен в том, что кучер вообще доставит меня к вам. Я не помню такой метели. Геккерен. Во всякую минуту, граф, вы мой желанный гость. (Обнимает Строганова, усаживает в кресло.) Дантес подходит к Строганову. Строганов (нащупав руку Дантеса). Это молодой барон Геккерен. Узнаю вашу руку. Но она ледяная. Вас что-нибудь обеспокоило? Геккерен (в дверь). Никого не принимать. (Закрывает дверь.) Граф, у нас случилось несчастье. Помогите нам советом. Только что я получил ужасное письмо от человека, который ненавидит меня и Жоржа. Дантес. Я против того, чтобы оглашать это письмо. Геккерен. Ах, нет, Жорж, ты не смеешь вмешиваться. Письмо адресовано мне. Граф - мой друг. А raconter ses maux souvent on les soulage {Рассказать о неприятностях - часто значит утешиться. (фр.).}. Письмо написано Пушкиным. Строганов. Александром? Геккерен. Да, да. Злокозненные слухи распустили враги моего сына, и это причина мерзкой выходки. Бешеный ревнивец вообразил, что барон Дантес обращает внимание на его жену. Чтобы усугубить оскорбление, он пишет бранное письмо мне! Строганов. Племянница моя была красавицей. Сейчас я не могу, к сожалению, судить, хороша ли она. Геккерен (берет письмо). "...Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену в углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного сына..." Граф, я, я якобы подстрекал моего сына! Далее он пишет, что Жорж болен дурной болезнью! Он осыпает его площадной бранью! Он угрожает!.. Нет, я не могу читать, больше. Строганов. И это пишет русский дворянин. Геккерен. Что же? Я, полномочный представитель короля, должен вызвать его? Строганов. О, нет. Геккерен. Но он бросается, как ядовитая собака! Жорж не подавал повода к этому! Строганов. Теперь уже не имеет значения, после этого письма, подавал ли барон Дантес ему повод или же нет. Но вам с ним драться нельзя. Про барона Дантеса могут сказать, что он послал отца... Дантес. Что могут сказать про меня? Строганов. Но не скажут, я полагаю. (Геккерену.) Вы должны написать письмо, что его вызывает барон Дантес. А о себе напишите, что вы сумеете внушить ему уважение к вашему званию. Дантес. Так будет. Геккерен. Да, будет так. (Обнимает и целует Строганова.) Благодарю вас, граф. Пойдемте. Стол готов. Мы слишком злоупотребили вашим вниманием и терпением. Но оцените всю тяжесть оскорбления, которое нам нанесли. (Уводит Строганова в соседнюю комнату.) Дантес - один, вдруг сбрасывает музыкальную шкатулку на пол. Та отвечает ему стоном. Дантес берет со стены пистолет, стреляет в картину. (Выскакивает из дверей в ужасе.) Что ты делаешь? Дантес. Я хочу только одного, чтобы он дожил до завтрашнего дня. Темно. ...Багровое солнце на закате. Тихо. Ручей в сугробах. Через ручей - горбатый пешеходный мост. Рядом с мостом - дача. Воронцов-Дашков и ВоронцоваДашковав шубах поднимаются на мост. Воронцов-Дашков. Охота пуще неволи. Дальше не пойду, хоть убей меня, Сашенька, не пойду. Воронцова-Дашкова. А дальше и нет надобности. (Поворачивает Воронцова лицом к солнцу.) Гляди. Воронцов-Дашков. Очень красиво. Только поедем, Сашенька, домой. Воронцова-Дашкова. Да смотри уж, ежели я тебя привезла. Воронцов-Дашков. Душенька, я не люблю солнца. И снег в сапоги набился. Признаюсь тебе, я озяб. Долго ли простудиться? Воронцова-Дашкова. Ох, какой ты скучный! Посмотри, как хорошо, людей нет. Воронцов-Дашков. Нет, что же. Ну, полюбовались, пора и честь знать. Как это нет людей? Кто-то подъехал. Смотрят. Вот еще... Странно. Дантес? Кто это, Сашенька, с ним? Д'Аршиак? Постой. Еще кто-то... Какой-то военный... Воронцова-Дашкова. Пушкин!.. Они с ящиками... (Всмотревшись.) Иван, бежим туда, остановим их! Воронцов-Дашков (схватив ев за руку). Ты ополоумела, матушка! Едем домой, я тебе говорю! Как это в это вмешаться, они в другое место пойдут. Воронцова-Дашкова. Я знала, я знала, что это будет! Пусти руку, мне больно! Воронцов-Дашков. Одумайся, кучера смотрят! Едем! (Увлекает Воронцову-Дашкову.) Воронцова-Дашкова. Я тебя презираю! Воронцов-Дашков. Замолчи, дура, дура! Девчонка, дура! Ты знаешь, чего это стоит? Дура! (Увлекает ее с мостика.) Воронцова-Дашкова. Все равно, я в город... я к Бенкендорфу... Скрываются. Сторож (пьяненький, выходит на мост, напевает, смотрит вдаль). Чего это [офицеры] пошли? И карета подъехала. (Скрывается.) Пауза. Очень негромко вдали щелкнул выстрел, Геккерен выходит из-за сторожки на мост, смотрит вдаль. Вцепляется руками в перила. Далеко щелкнуло второй раз. Бледнеет, поникает. Пауза. [На мост] входит Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится. Сюртук в крови и в снегу. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана платком. Геккерен (бросается к Дантесу). Небо, небо! Благодарю тебя! (Бормочет что-то.) Обопрись о мое плечо. Дантес. Нет. (Берется за перила, отплевывается кровью.) Геккерен. Грудь, грудь цела? На мост выбегает Данзас [без шинели]. Козыряет Геккерену. Данзас. Это ваша карета? Геккерен. Да, да. Данзас. Благоволите уступить ее другому противнику. Геккерен. О, да, о, да. Данзас (кричит с мостика). Кучер!.. Эй, ты, в карете! Объезжай низом, там есть дорога! [Жердь сними!] Что ты глаза вытаращил, дурак? Низом поезжай! (Убегает с мостика.) Геккерен (тихо). А тот? Дантес. Он больше ничего не напишет. Темно. (Занавес) ...Зимний день к концу. У кабинетного камина, в кресле Никита в очках, с тетрадкой. Никита (читает). На свете счастья нет... Да, нету у нас счастья. Горькая участь, нету. ...Но есть покой и воля... Вот уж чего нету, так нету! По ночам не спать, какой уж это покой! ...Давно, усталый раб, замыслил я побег... Куды побег? Что это он замыслил? Давно, усталый раб, замыслил я побег... Не разберу. Битков (тихо выходит из передней в кабинет). ...В обитель дальнюю трудов и чистых нег. Здорово, Никита Андреевич. Никита. Ты откуда знаешь? Битков. А я вчерась в Шепелевском дворце был, у господина Жуковского. Трубу подзорную починял. Читали эти самые стихи. Никита. Д. Ну? Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят. Никита. Глубоко-то оно глубоко... (Кладет тетрадь на камин.) Битков (беспокойно). А сам-то он где? Никита. Кататься поехал с Данзасом. Надо быть, на горы. Битков. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до сих пор нету? Никита. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли? Битков. Я к тому, что поздно. Обедать пора. Никита. Чудно, ей-богу. К обеду он тебя, что ли, звал? Битков. Я полагаю, камердинер все знать должен. Никита. Ты лучше в кабинете часы погляди. Что ж ты чинил? Час показывают, тринадцать раз бьют. Битков. Поглядим. Всю механику в порядок поставим. (Уходит в глубь кабинета.) Колокольчик. Никита идет в гостиную. Из дверей, идущих из столовой в гостиную, входит Жуковский. Никита. Ваше превосходительство, пожалуйста. Жуковский. Как это поехал кататься? Его нету дома? Никита. Одна Александра Николаевна и детишки с нянькой... Они к княгине... Жуковский. Что это такое, я тебя спрашиваю? Гончарова (выходит из внутренних комнат). Бесценный друг! Здравствуйте, Жуковский. Здравствуйте, милая Александра Николаевна. Позвольте вас спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна! Гончарова. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь, как ваше здоровье? Жуковский. Ma sante est gatee pas les attaques de nerfs {Мое здоровье испорчено нервными приступами. (фр.).}. И все из-за него. Гончарова. А что такое? Жуковский. Да помилуйте! Вчера, как полоумный, скачет на извозчике, кричит, заходи ко мне завтра, я откладываю дела, скачу сюда сломя голову, а он, изволите видеть, кататься уехал! Гончарова. Ну простите его, я за него прошу. Ну я вас поцелую, Василий Андреевич. Жуковский. Не надобно мне никаких поцелуев... простите, забылся. Отрекаюсь! Отрекаюсь навеки веков! Из чего хлопочу, позвольте спросить? Из чего? Только что-нибудь наладишь, а он тотчас же испакостит! Поглупел он, что ли? Драть его надобно! Гончарова. Да что случилось, Василий Андреевич? Жуковский. А то, что царь гневается на него, вот что-с! Битков показался у камина в кабинете. Извольте-с: третьего дни на бале государь... и что скажешь, ну что скажешь... я сгорел со стыда! Не угодно ли-с, стоит у колонны во фраке и в черных портках! Извините, Александра Николаевна. Никита! Битков скрывается в глубине кабинета. Входит Hикита. Ты что барину на бал подал позавчера? Никита. Фрак. Жуковский. Мундир надобно было подать, мундир. Никита. Они велели, не любят они мундир. Жуковский. Мало ли чего он не любит? А может, он тебе халат велит подать? Эти твое дело, Никита! Ступай, ступай. Никита. Ах ты, горе... (Уходит.) Жуковский. Скандал! Не любит государь фраков, государь фраков не выносит! Да он и права не имеет! Непристойно, неприлично! Да что фрак! Он что, опять начал об отставке разговаривать? Нашел время! Ведь он не работает, Александра Николаевна! Где же история Петра Великого, которую он обещал? (Шепнет.) Опять про какие-то [вольные] стихи заговорили, помните? А у него доброжелателей множество, поверьте, натрубят завистники в уши!.. Гончарова. Запутались мы в Петербурге совсем, Василий Андреевич. Жуковский. Распутаться надобно! Блажь! Блажь! У государя добрейшее сердце, но искушать нельзя. Смотрите, Александра Николаевна, Наталье Николаевне скажите, оттолкнет от себя государя, потом не поправишь! Гончарова. Несравненный, лучший, прекрасный друг. (Целует Жуковского.) Жуковский. Да что вы меня все целуете. А я ему не нянька! Вредишь? Вреди, вреди, себе вредишь. Прощайте, Александра Николаевна. Гончарова. Останьтесь, подождите, он сейчас приедет. Жуковский. И видеть не намерен. Да мне и некогда. Гончарова. Смените гнев на милость, он исправится. Жуковский. Полно, Александра Николаевна. En cette derniere chose je ne compte guere!.. {Я на это уже не надеюсь! (фр.).} (Идет к дверям столовой. Видит лежащие стопкой книги на фортепиано. Останавливается.) Я этого еще не видел. (Берет книгу.) А, хорошо... Гончарова. Сегодня из типографии принесли. Жуковский. Хорошо... Гончарова. Я уже гадала сегодня по книге. Жуковский. Как это по книге? Погадайте мне. Гончарова. Какая страница? Жуковский. Сто сорок четвертая. Гончарова. А строка? Жуковский. Ну, пятнадцатая. Битков выходит из кабинета. Гончарова (читает). Познал я глас иных желаний... Жуковский. Мне? Верно. Гончарова. ...познал я новую печаль... Жуковский. Верно, верно... Гончарова. ...для первых нет мне упований... Битков (скрываясь в дверях столовой, говорит шепотом). ...а старой мне печали жаль... Гончарова. ...а старой мне печали жаль. Жуковский. Ах, ах!.. Ведь черпает мысль внутри себя! И как легко находит материальное слово, соответственное мысленному! Крылат! Крылат! О, неблагодарный глупец! Сечь! Драть! Ползут сумерки в квартиру. Из передней донеслись глухие голоса. Гончарова. А теперь вы мне. Жуковский. Страница? Гончарова. Сто тридцать девятая. Жуковский. А строчка? Гончарова. Тоже пятнадцатая. Жуковский (читает). Приятно дерзкой эпиграммой... Нет, что-то не то. Пушкина показалась в дверях. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага, приятно зреть, как он упрямо... Нет, что-то не вышло. Склонив бодливые рога... Не попали. А, простите, Наталья Николаевна, шумим, шумим, стихи читаем. Пушкина. Добрый день, Василий Андреевич, рада вас видеть. Читайте на здоровье. Я никогда не слушаю стихов. Кроме ваших. Жуковский. Наталья Николаевна, побойтесь Бога! Пушкина. Кроме ваших. Votre derniere ballade ma fait un plaisir infini et je lai relue a loutes les personnes que sont venues me voir... {Ваша последняя баллада доставила мне истинное наслаждение, и я всякий раз читала ее всем, кто меня навещал... (фр.).} Жуковский. Не слушаю, не слушаю. Бьют часы. Батюшки! Мне к цесаревичу... Au revoir, c'here madame, je m'apcois que je suis trop bavard!.. {До свидания, мадам, я чувствую, что заболтался!.. (фр.).} Пушкина. Обедайте с нами. Жуковский. Благодарю покорнейше, никак не могу. Au revoir, mademoiselle. Извольте сказать ему... (Уходит.) Сумерки. Пушкина отходит к окну, смотрит в него. Гончарова. Таша! Василий Андреевич приезжал сказать насчет неприятности на бале из-за фрака... Пушкина. Как это скучно! Я предупреждала. Гончарова. Что с тобою? Пушкина. Оставь меня. Гончарова. Я не могу понять тебя. Неужели ты не видишь, что он несчастлив? И ты с таким равнодушием относишься к тому, что может быть причиной беды! Пушкина. Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива ли я? С меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня когда? Что еще от меня нужно? Я родила ему детей и всю жизнь слышу стихи, только стихи! Ну и читайте стихи! Счастлив Жуковский, и ты счастлива!.. И прекрасно!.. Оставь меня! Гончарова. Вижу: не к добру расположена твоя душа, не к добру. Ты его не любишь, Таша, все от этого. Пушкина. Большей любви я дать не могу. Гончарова. Боже мой, Боже мой, что ты говоришь! Я знаю твои мысли! Пушкина. Ну и знай! Знай! Что и сегодня должна была его увидеть, а он не пришел! И мне скучно! Гончарова. Ах, вот ты на какой путь становишься! Пушкина. А что тебя в этом волнует? Он не одинок. Ты ухаживаешь за ним, а я смотрю вот так... (Подносит пальцы к глазам.) Колокольчик слышен. Гончарова. Ты с ума сошла? Не смей так говорить! Мне жаль его! Его все бросили! Пушкина. Не лги. Никита (в дверях). Полковник Данзас просит вас принять. Пушкина (тихо). Откажи, не могу принять. Данзас (входит, в шинели). Приношу мои извинения, вам придется меня принять. Я привез Александра Сергеевича. Он ранен. Пауза. (Никите.) Ну, что стоишь? Помогай вносить его, только осторожнее смотрите! Никита. Владычица небесная! Александра Николаевна! Беда! (Убегает в столовую.) В глубине кабинета вспыхивает свет. Данзас. Не кричи. Не тряхните его. Велите дать огня. Пушкина сидит неподвижно. Гончарова. Огня, огня! Битков с зажженным канделябром в руке появляется в дверях кабинета. Данзас (берет у него канделябр). Беги, помогай его вносить. Битков убегает в столовую. Из внутренних дверей выбегает горничная девушка с канделябром. Со стороны передней шаги, негромкие голоса. Видно, как прошел в глубь кабинета Никита со свечой. Вслед за ним в сумерках кого-то пронесли. Слышны глухие голоса. Данзас закрывает дверь в кабинет. Пушкина (устремляется к двери кабинета). Пушкин! Что с тобой? Данзас. Non, madame, n'entrez pas {Нет, мадам, не входите! (фр.).}. Он не велел. Не кричите, вы его встревожите. (Гончаровой и девушке.) Ведите ее к себе, я приказываю. Пушкина (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата! Клянусь, я не виновата! Данзас. Тише. Ведите ее. Гончарова и девушка подхватывают Пушкину, увлекают ее из гостиной. На улице послышалась веселая военная музыка. Битков выбегает из кабинета. Данзас (вынув деньги). Лети, не торгуйся с извозчиком!.. Первого доктора, какого найдешь, вези сюда! Битков. Слушаю, ваше высокоблагородие. (Бросается к окну) Господи, гвардия идет! Я черным ходом, проходным двором... (Убегает во внутренние комнаты.) Гончарова (выбежав из внутренних комнат). Дантес?.. Говорите правду, что с ним? Данзас (холодно). Он ранен смертельно. Темно. Занавес ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Ночь. Гостиная Пушкина стала неузнаваемой. Зеркала у камина завешаны белым. Какой-то ящик, возле него солома. На фортепиано - склянки с лекарствами. Все двери в гостиную закрыты. Стоит какой-то диванчик, и на этом диванчике, не раздевшись, спит Данзас. С улицы доносится по временам гул толпы. Дверь из кабинета тихонько открывается, и выходит Жуковский со свечкой, сургучом и печатью. Ставит свечку на фортепиано, кладет сургуч и печать. Подходит к окну, всматривается. Жуковский. Ай-яй-яй!.. Данзас (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на гауптвахте. Ну, это, натурально, сон в руку. Жуковский. Константин Карлович, я буду за вас просить государя. Данзас. Благодарю вас, но не извольте трудиться. (Щупает эполеты.) Прощайте. Эх, линейный батальон, кавказские горы! Жуковский. Извольте глянуть, что на улице делается. (Шепнет.) Тысячная толпа. Кто бы мог ожидать? Данзас. Я уже насмотрелся. Дверь из внутренних комнат открывается. Выходит Пушкина и с ней горничная девушка. Девушка. Барыня, извольте идти к себе. Барыня, пожалуйте... Пушкина (девушке). Уйди. Девушка уходит. (Подходит к дверям кабинета) Пушкин, можно к тебе? Данзас. Вот, не угодно ли? Жуковский (преградив Пушкиной дорогу). Наталья Николаевна, опомнитесь! Пушкина. Какие глупости! Рана неопасна. Il vivra! {Он будет жить! (фр.).} Надобно дать еще опию и тотчас на Полотняный Завод... Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага... Приятно зреть, как он упрямо... упрямо... склонив... забыла, все забыла... приятно дерзкой эпиграммой... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к тебе! Жуковский. Наталья Николаевна!.. Данзас (приоткрыв дверь в столовую). Господин доктор... Ваше превосходительство... Арендт (выходит). Э, сударыня, сударыня, нечего вам здесь делать, пожалуйте. (Капает в рюмку лекарство, подносит Пушкиной) Пожалуйте, выпейте. Пушкина отталкивает рюмку. Так делать не годится, пойдемте-ка. Пушкина. Это низко! Позвали какого-то акушера! Разве это мыслимо! Как вы могли это допустить! Арендт (увлекает из комнаты Пушкину). Идемте, пойдемте, сударыня. Пушкина. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить... Все забыла... все забыла я, все... Александрине я не верю! Арендт скрывается с Пушкиной. Жуковский. Заклюют бедную! Заклюют ее теперь! Данзас. Да было ли, не было? Жуковский вздыхает. Ох, не уехал бы он от меня! Поверьте, не уехал бы! Но не велел! Да и как вызовешь? Завтра запрут. Жуковский. Что вы говорите? Умножить горе хотите? Все кончено, Константин Карлович. За закрытыми дверями очень глухо, со стороны передней, донесся мягкий складный хор. Данзас махнул рукой, поправил смятые эполеты и вышел в столовую. Когда он открывал дверь, донесся из сеней сладкий и печальный хор: "К тихому пристанищу...", потом тихо. Из внутренних комнат выходит Гончарова, подходит к фортепиано, берет склянку. Гончарова. Ma vie est finie! {Моя жизнь кончена! (фр.).} Погибли мы, Василий Андреевич! А мне больше жизни не будет. Да я и жить не хочу. Жуковский. Александра Николаевна... Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь я сейчас и пойду на улицу. Не могу я здесь больше оставаться. Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу! Это темный голос, Александра Николаевна! (Шепотом.) Да разве можно ее бросить? Ее люди загрызут. Гончарова. Да что вы меня мучаете, тяжело мне! Жуковский. Провидение, провидение. К нему обратитесь, оно несчастных укрепит... А я вам велю, идите. Гончарова идет и скрывается во внутренних дверях. Что ты наделал?! (Прислушивается к хору.) Да. Земля и пепел... (Садится, что-то соображает, потом берет с фортепиано листок бумаги, записывает что-то.). "Не сиял острый ум... (Бормочет что-то.) ...В этот миг предстояло как будто какое виденье... и спросить мне хотелось: что видишь?.. Дверь из столовой бесшумно открывается, и тихо входит Дубельт. Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич! Жуковский. Здравствуйте, генерал. Дубельт. Василий Андреевич, вы запечатывать собираетесь? Жуковский. Да. Дубельт. Я прошу вас, повремените минуту, я войду в кабинет, а потом мы приложим и печать корпуса жандармов. Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно возложить на меня опечатание и разбор бумаг! Я не понимаю! Я буду разбирать бумаги. Один. Я не понимаю, зачем другая печать! Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов будет стоять рядом с вашей печатью? Жуковский. Помилуйте, но... Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу. Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте! Ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что имею, - на доброе имя мое! Я доложу государю императору!.. Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать помимо повеления государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Мера сия принимается отнюдь не в намерении вредить кому бы то ни было. Василий Андреевич, не будемте терять времени. Жуковский. Повинуюсь. Дубельт берет канделябр, входит в кабинет. Потом выходит из него, ставит канделябр, предлагает сургуч Жуковскому. Жуковский прикладывает печать. С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики. Дубельт (негромко.) Эй! Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков. Ты кто таков? Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство. Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось. Битков. Слушаю. (Скрывается.) Жуковский. Я никак не ожидал такого необычайного скопления народу! Страшно подумать, тысяч десять, надо полагать, перебывало сегодня! Дубельт. Сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч восемьсот человек. Жуковский смотрит на Дубельта молча. Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина... Ну, какой-то швырнул в фонарь... кирпичом. Дубельт. Ага. (Машет рукой Биткову.) Тот уходит. Ах, чернь, чернь! Где-то за дверями сильнее послышался хор: "Содухи праведных скончавшихся..." (Кладет печать в карман, подходит к внутренним дверям, говорит негромко.) Пожалуйте, господа. Внутренние двери открываются, и из них начинают выходить в шинелях, с головными уборами в руках, один за другим десять жандармских офицеров. Прошу к выносу, господа. Ротмистр Ракеев, прошу руководить выносом. Ракеев выходит в дверь столовой. (Другому жандармскому офицеру) А вас, полковник, прошу остаться здесь. Благоволите принять меры, чтобы всяческая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно. Один из жандармских офицеров уходит во внутренние двери, а остальные уходят вслед за Ракеевым в столовую. А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении. Жуковский (резко). Нет, я хочу нести его. (Уходит в столовую) Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбант, крестится и входит в столовую. Темно. Занавес Показывается Мойка перед домом, где пушкинская квартира. Ночь. Скупой и тревожный свет фонарей. И медленно начинает плыть дом, но останавливается раньше, чем показались окна пушкинской квартиры. Летит снег. На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов. Кукольник. За мной, Владимир! Бенедиктов. Ох, не задавили бы нас. Кукольник. Следуй за мной! Тотчас показывается конный жандарм и выбегает квартальный. Квартальный. Виноват, господа, нельзя. Вы куда? Кукольник. Почему вы преграждаете нам путь, господин офицер? Мы ко гробу господина Пушкина. Бенедиктов. Поклониться. Квартальный. Извините, не могу. Прошу повернуть. Доступа нет больше. Извольте посмотреть, что делается. Бенедиктов. Нестор, идем назад. Кукольник. Но позвольте... Показывается плохо одетый человек и за спиной квартального пробегает. Квартальный. Куда ты? (Бросается вслед за человеком.) Жандарм. Назад, назад, не приказано! Кукольник. Ну, что ж, ежели нельзя, так нельзя. Попрощаемся и тут. Сними шапку, Владимир. Бенедиктов. Голова озябнет. Кукольник (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим злейшим врагом! Сколько обид и незаслуженных оскорблений я претерпел от тебя! У тебя был порок - зависть, но в сию минуту я забываю все это и, как русский, душевно скорблю об утрате тебя! Прощай, Александр! Бенедиктов приподнимает шляпу и крестится. Мир твоему праху! Дом начинает плыть. Появляются окна пушкинской квартиры. Окна налиты за занавесом светом. Домовая арка. Толпа народа теснится и гудит. В толпе квартальный, полицейские и конный жандарм. Квартальный. Да не велено, говорят! Назад! Назад! В толпе слышны возгласы: - Да помилуйте, я в этом доме живу! - Что же такое, до собственной квартиры невозможно протолкаться! - Позвольте пройти!.. - Голландец застрелил. - Ничего не голландец, кавалергард! - Что врать-то? Француз. - Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить. - Лекаря немцы! Ну, натурально, залечили русского! - Я жаловаться буду, квартирую я в этом доме! Посол (стиснут толпою). Pardon, messieurs, pardon!.. Виноват. Квартальный. Извините, господин, нельзя! Посол. Я посланник Франции. (Распахивает шубу, показывает ордена.) Квартальный. Пропусти его превосходительство! Иваненко, осаживай их! Пропускают посла. В толпе возгласы: - Это что такое? А почему нашим нельзя? - Русские не могут оплакать своего великого согражданина! - Они ухлопали, их и пущают! Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой форме и поднимается на фонарь. Студент. Тише! Толпа несколько стихает. Не тревожьте прах поэта! Слушайте! (Снимает фуражку, проворно вынимает из кармана листок, читает.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид! Толпа молчит. Полиция от удивления застыла. Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и... убит! Квартальный (отчаянно). Господин, что это вы делаете?! Возглас в толпе: "Шапки долой!" Студент. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный хор? И жалкий ле... Пронзительно засвистели полицейские. Квартальный. Иваненко! Снимай с фонаря! Студент. Не вы ль сперва так долго гнали!! Полиция свистит сильнее. Женщина в толпе крикнула: "Убили!" Угас, как светоч, дивный гений!.. В домовой арке возникает Ракеев. Ракеев. Эге-ге-re! Эй, арестовать! Пономарев! Крик в толпе: "Беги!" Студент. Его убийца хладнокровно навел удар! Спасенья нет! Жандармы устремляются к фонарю. Толпа шарахнулась и взревела. Студент исчез в толпе бесследно. За сценой крик: "Держи его!". Ракеев. Тесните толпу! Ты что зеваешь? Жандармы и полиция теснят толпу. Очистилось пространство. Сразу стихло. Вдруг подворотня за аркой начинает наливаться светом от свечей. Из дверей, выходящих в подворотню, показались чинно первые жандармские офицеры, и потекло приятное, печальное пенис хора. Показались первые свечи. Темно. (Занавес) ...Ночь. Глухая почтовая станция. Фонарь. Свеча. Огонь в печке. Стол. Лавка. Самовар. За окном - вьюга. Смотрительша припала к окошку, что-то рассматривает. За окошком мелькнул свет фонарей, глухо послышались голоса. Дверь раскрывается. Первым входит станционный смотритель в шинелишке, с фонарем в руках и пропускает вперед себя Ракеева и Тургенева. Оба они запорошены снегом. Смотрительша кланяется. Ракеев. Есть кто на станции? Тургенев распахивает шубу, бросается к огню, греет руки. Станционный смотритель. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого. Ракеев (всматривается). А это кто? Станционный смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие. Тургенев. Что это, чай? Налейте мне стакан, пожалуйста. Ракеев. И мне стакан. Только поскорее. Смотритель наливает два стакана. Через час дашь лошадей. Под возок тройку и под... (показывает коротким жестом в окно) пару. Тургенев сбрасывает шубу и, обжигаясь, пьет чай. Станционный смотритель. Тройку-то ведь, ваше... Ракеев. Слышал, что я сказал? Через час дашь тройку! (Бросает на стол подорожную. Берет стакан, пьет.) Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю. Ракеев. Мы на час приляжем. Ровно через час... часы-то есть у тебя? Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час поспим? Тургенев. О, да, да. Я не чувствую ни рук, ни ног. Ракеев. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди раньше. И дай знать жандарму. Станционный смотритель. Понял. Слушаю. Ракеев (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть, ничего там любопытного нету. Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю. Пожалуйте на чистую половину. (Открывает дверь в другую комнату.) Смотрительша вносит в другую комнату свечку и возвращается. Ракеев идет в другую комнату. Тургенев за ним. Тургенев. О, Боже мой... (Греет руки.) Дверь за Тургеневым и Ракеевым закрывается. Смотрительша (шепотом). Кого, кого это они? Станционный смотритель. Ежели на улицу выглянешь, я тебя вожжой! Беду с тобой наживешь! Вот оказия навязалась... и надо же было им по этому тракту! Выглянешь - я тебе!.. Ты с ним не шути! Смотрительша. Чего я там не видела. Станционный смотритель берет фонарь и выходит наружу. Смотрительша тотчас бросается к окошку, дышит на него, протирает, смотрит в окно. Наружная дверь открывается, и входит Пономарев. Пономарев (шепотом). Легли? Смотрительша. Легли. Пономарев. Давай на полтину. Кости замерзли! Смотрительша бросается к шкафчику, достают штоф, наливает стакан водки, из-за шкафчика выносит кадочку с огурцами, ставит перед Пономаревым. Пономарев выпивает, закусывает, трет руки. Давай второй. Смотрительша (наливая). Да что же вы так, вы бы сели, обогрелись. Пономарев. Обогреешься тут! Смотрительша. А куда путешествуете? Пономарев. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как Ева! (Выпивает, дает смотрительше деньги и выходит.) Смотрительша схватывает платок, набрасывает. Но наружная дверь открывается и входит Битков. Смотрительша снимает платок. Битков в шубенке, уши у него под шапкой повязаны платком. Битков. Заснули? Ох... (Стонет, подходит к огню.) Смотрительша. Озябли? Битков. Ты в окно погляди, что спрашиваешь? (Садится, кряхтит, развязывает платок. Строго.) Ты - смотрительша. То-то, я сразу вижу. Как звать? Смотрительша. Арина Петровна. Битков. Давай, Петровна, штоф. Смотрительша подает штоф, хлеб, кадочку с огурцами. Битков жадно выпивает стаканчик, снимает шубенку. Что же это такое, а? Пресвятая Богородица... пятьдесят пять верст! Вот связала! Смотрительша. Кто это связала? Битков. Судьба. (Выпивает.) Ведь это рыбий мех! Да нешто это мыслимо! Смотрительша. Ну никому! (Крестится.) Ну никому! Ни кот, ни кошка не узнают! Скажите, кого везете? Битков. Не спрашивай. Государственное дело. Смотрительша. И что же это вы, нигде не отдыхаете? Да ведь замерзнете. Битков. Ему теперь не холодно. (На цыпочках подходит к внутренним дверям.) Захрапели; Это зря! Ведь сейчас будить. (Выпивает.) Смотрительша. Куда везете? Битков. Но-но-но-но! У меня выпытывать? Это, тетка, не твое дело! Это наше занятие. Пауза. В Святые Горы... Как его закопаем, ну, тут и мою душу наконец на покаяние, В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в отпуск. Ах, сколько я стихов переучил! Смотрительша. Что это вы меня мучаете, все непонятное говорите? Битков (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял. И из-за тех стихов никому покоя! Ни ему, ни начальству, ни мне, рабу Божиему, Степану Ильичу! Я за ним всюду. Но не было фортуны ему! Как ни напишет, мимо попал, не туда! Не те, не такие! Смотрительша. Да неужто казнили его за это? Битков. Ну, ну, ну, ну... С тобой разговаривать! Ох, дура! А впрочем, может быть, ты и не дура. Только я на него зла не питал, вот крест! Человек как человек! Одна беда - стихи. Я за ним всюду, даже на извозчиках гонял. Он на извозчика, я на другого - прыг!.. Потеха!.. (Пьянеет.) Смотрительша. Теперь-то он помер? Теперь-то чего же за ним? Битков. Хе! Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь - ночью, буря! Столпотворение! А мы по пятьдесят верст! Вот тебе и помер. Я и то опасаюсь, закопаем мы его, а будет ли толк? Опять, может быть, спокойствия не будет? Смотрительша. А может, он оборотень? Битков. Может, и оборотень, кто его знает. Пауза. Что это меня мозжит? Налей мне еще... Что это меня сосет? Да, трудно помирал. Ох мучился! Пулю-то он ему в живот засадил. Смотрительша. Ай-яй-яй! Битков. Да. Руки закусывал. Чтобы не крикнуть. Жена чтобы не услыхала. А потом стих. Только, истинный Бог, я тут ни при чем. Я человек подневольный, погруженный в ничтожность... Ведь никогда его одного не пускали! Куда он - туда и я. Он даже и не знает. А в тот день, среду, меня в другое место послали. Один чтобы! Умные! Знают, что сам придет куда надо. Потому что пришло его время! И он прямо на Черную речку, а там уж его дожидаются! Меня не было! Пауза. А на Мойку мне теперь не ходить. Квартира теперь там пустая. Чисто. Смотрительша. А кто этот старичок-то с вами? Битков. Камердинер его. Смотрительша. Что же он не обогреется? Битков. Не желает. Караулит, не отходит. Я ему вынесу. (Встает.) Ой, буря! Самые лучшие стихи написал: "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя" Слышишь? Верно - как дитя? Сколько тебе за штоф? Смотрительша. Не обидите. Битков (швыряет на стол деньги широким жестом). То по кровле обветшалой вдруг соломой зашуршит... то, как путник... Наружная дверь открывается. Вбегает станционный смотритель, за ним Пономарев. Станционный смотритель стучит во внутреннюю дверь. Станционный смотритель. Ваше высокоблагородие, ехать. Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев. Ракеев. Ехать! Занавес Конец 29 мая 1935 года Михаил Булгаков. Александр Пушкин Изменения к сцене бала ---------------------------------------------------------------------------- Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. М., "Голос", 1999. OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- После слов Николая I "Ты что же молчишь, Василий Андреевич?": Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не гневайтесь на него и не карайте. Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю. Карает закон. Жуковский. Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная система воспитания, то общество, в котором он провел юность... Николай I. Общество!.. Уголь сажей не замараешь. Вспомни, у каждого из гнусных мятежников находили его стихи, и вспомни, какие стихи! Жуковский. Ваше величество, ведь это было так давно! Николай I. Он ничего не изменился. Жуковский. Ваше величество, осмелюсь напомнить его благороднейший ответ друзьям, где он говорит, что он не льстец, что он царю хвалу свободную слагает... Hиколай I. Любезный Василий: Андреевич, ты веришь всему этому? А я нет. Вот недавно выпустил Историю пугачевского бунта. Кажется, мысли благонамеренные. Я разрешил, я не люблю стеснять чужие мнения. Но где пламенное негодование? Где картины, от которых содрогнулось бы сердце всякого честного русского? Или еще эта его повестушка, как ее... где Пугачев? Жуковский. "Капитанская дочка", ваше величество? Николай I. Да, да. Злодей мужик, гнусный мерзавец у него великодушен, как царь! Он его с орлом сравнивает! И ты после этого заступаешься! У него сердца нет. Не верю я ему. (Пауза.) Государыня хотела тебя видеть. Пойдем со мной. После слов Долгорукова "И слезы невольно...": Воронцова-Дашкова. Замолчите! Негодяй! В колоннаде показывается Салтыков, останавливается. Я теперь воочию убедилась, до чего может дойти человеческая гнусность! Долгоруков. Графиня, вы нездоровы! Я позову людей! Воронцова-Дашкова. Вы кривлялись, как паяц... Изображали рожки... Вы радуетесь тому, что какой-то подлый человек посылает затравленному... Гнусность, гнусность! Чтобы разбить его жизнь! Ах, с каким бы наслаждением я выдала бы вас! Уходите из моего дома! Вон! (Идет в колоннаду.) Салтыков. Графиня... Воронцова-Дашкова. Извините, Сергей Васильевич, я немного взволнована... я спорила... Салтыков. Ничего, ничего. Со мною тоже был такой случай. Я тоже выгнал одного гостя со своего бала. Это было в прошлое царствование. Удивительно неприятная тоже фигура. Мне он сразу не понравился. Я сам его взял за шиворот и... я вам расскажу это подробно, графиня. Воронцова-Дашкова и Салтыков удаляются. Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет. Долгоруков (один). Подслушала. Ох, дикая кошка! Ты что же, тоже любовница его?.. Салтыков слышал за колонной, да, слышал! [А все он! Все эта проклятая обезьяна на моем пути!] Ну, ладно, вы вспомните меня! Вы все вспомните меня, клянусь вам! Хромая, идет к колоннаде. Тьма. 1935, август