Иосиф Бродский. Представление



      Михаилу Николаеву

      Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
      Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
      Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
      тела.
      Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
      Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак
      деленья.
      Вот и вышел человечек, представитель населенья.
      Вот и вышел гражданин,
      достающий из штанин.

      "А почем та радиола?"
      "Кто такой Савонарола?"
      "Вероятно, сокращенье".
      "Где сортир, прошу прощенья?"

      Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -
      папироса.
      В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
      И нарезанные косо, как полтавская, колеса
      с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
      жиром
      оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
      обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
      Прячась в логово свое
      волки воют "E-мое".

      "Жизнь - она как лотерея".
      "Вышла замуж за еврея".
      "Довели страну до ручки".
      "Дай червонец до получки".

      Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -
      меццо-сопрано.
      В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы,
      бакалея.
      Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках
      из барана
      превращается в тирана на трибуне мавзолея.
      Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
      под конец, как фиш на блюде, труп лежит
      нафарширован.
      Хорошо, утратив речь,
      Встать с винтовкой гроб стеречь.

      "Не смотри в глаза мне, дева:
      все равно пойдешь налево".
      "У попа была собака".
      "Оба умерли от рака".

      Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная
      Поляна.
      (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром
      с комсомолом.)
      Он - предшественник Тарзана: самописка -
      как лиана,
      взад-вперед летают ядра над французским
      частоколом.
      Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
      Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
      Чудо-юдо: нежный граф
      Превратился в книжный шкаф!

      "Приучил ее к минету".
      "Что за шум, а драки нету?"
      "Крыл последними словами".
      "Кто последний? Я за вами".

      Входит пара Александров под конвоем Николаши.
      Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
      По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
      натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
      Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
      чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
      Ой ты, участь корабля:
      скажешь "пли!" - ответят "бля!"

      "Сочетался с нею браком".
      "Все равно поставлю раком".
      "Эх, Цусима-Хиросима!
      Жить совсем невыносимо".

      Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут
      в рощах.
      Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
      Лучший вид на этот город - если сесть
      в бомбардировщик.
      Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя
      ложбины,
      размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
      Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
      Ветер свищет. Выпь кричит.
      Дятел ворону стучит.

      "Говорят, открылся Пленум".
      "Врезал ей меж глаз поленом".
      "Над арабской мирной хатой
      гордо реет жид пархатый".

      Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
      ссора.
      Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
      и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
      и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
      И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
      Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
      Друг-кунак вонзает клык
      в недоеденный шашлык.

      "Ты смотрел Дерсу Узала?"
      "Я тебе не все сказала".
      "Раз чучмек, то верит в Будду".
      "Сукой будешь?" "Сукой буду".

      Входит с криком Заграница, с запрещенным
      полушарьем
      и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
      Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
      Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
      восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
      Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
      Пролетарии всех стран
      Маршируют в ресторан.

      "В этих шкарах ты как янки".
      "Я сломал ее по пьянке".
      "Был всю жизнь простым рабочим".
      "Между прочим, все мы дрочим".

      Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках
      цвета хаки.
      Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
      Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
      Русский с немцем лягут рядом; например,
      под Сталинградом".
      И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
      В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
      Входишь в спальню - вот те на:
      на подушке - ордена.

      "Где яйцо, там - сковородка".
      "Говорят, что скоро водка
      снова будет по рублю".
      "Мам, я папу не люблю".

      Входит некто православный, говорит: "Теперь я -
      главный.
      У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
      Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
      Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
      Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
      Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье
      джаза".
      И лобзают образа
      с плачем жертвы обреза...

      "Мне - бифштекс по-режиссерски".
      "Бурлаки в Североморске
      тянут крейсер бечевой,
      исхудав от лучевой".

      Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
      с предпочтеньем к чернобурым. На классической
      латыни
      и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
      а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
      б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
      Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
      слыша "баюшки-баю",
      отвечает: "мать твою!"".

      "Влез рукой в шахну, знакомясь".
      "Подмахну - и в Сочи". "Помесь
      лейкоцита с антрацитом
      называется Коцитом".

      Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
      кто - с написанным вручную содержательным
      доносом.
      С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
      одобрительно кивают им, задорным и курносым,
      что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу
      к тяте
      выгнать тятю из двуспальной, где их сделали,
      кровати.
      Что попишешь? Молодежь.
      Не задушишь, не убьешь.

      "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
      "Я с ним рядом срать не сяду".
      "А моя, как та мадонна,
      не желает без гондона".

      Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
      в котором
      взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
      рожи.
      Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
      гренадером,
      только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
      Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
      с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
      "Инвалид, а инвалид.
      У меня внутри болит".

      "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
      "Это - сука или кобель?"
      "Склока следствия с причиной
      прекращается с кончиной".

      Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу
      квадратит.
      Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
      То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
      катит,
      обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
      слезами.
      И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
      челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
      Знать, надолго хватит жил
      тех, кто головы сложил.

      "Хата есть, да лень тащиться".
      "Я не блядь, а крановщица".
      "Жизнь возникла как привычка
      раньше куры и яичка".

      Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
      Взвиться соколом под купол! Сократиться
      в аскарида!
      Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
      хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
      Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
      массе,
      кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
      Эх, даешь простор степной
      без реакции цепной!

      "Дайте срок без приговора!"
      "Кто кричит: "Держите вора!"? "
      "Рисовала член в тетради".
      "Отпустите, Христа ради".

      Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
      Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего
      убранства.
      Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
      ощущенье, будто вычтен Лобачевский
      из пространства.
      Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
      Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех,
      кто умер,
      кто пророс густой травой.
      Впрочем, это не впервой.

      "От любви бывают дети.
      Ты теперь один на свете.
      Помнишь песню, что, бывало,
      я в потемках напевала?

      Это - кошка, это - мышка.
      Это - лагерь, это - вышка.
      Это - время тихой сапой
      убивает маму с папой".