Хорхе Луис Борхес. Отрывок о джойсе




      Перевод Б. Дубина

      Среди рассказов, которых я не написал и, видимо, не напишу (хотя они на свой странный и зачаточный лад как-то оправдывают мое существование), есть восемь--десять страничек, многословный черновик которых носит титул "Фунес, чудо памяти", а другие, более сжатые версии -- попросту "Иренео Фунес". Герой этой вдвойне призрачной выдумки -- обычный оборванец из Фрай Бентоса или Хунина образца 1884 года. Его мать -- гладильщица, загадочный отец, по слухам, мясник со скотобойни. Известно одно: по происхождению и неразговорчивости он индеец. В детстве его выставили из начальной школы после того, как он на память воспроизвел две главы учебника с иллюстрациями, картами, виньетками, шрифтом и даже опечаткой... Парень умирает, не дожив до двадцати. Он неимоверно ленив: день за днем пролеживает в кровати, уставившись на смоковницу во дворе или на паутину в углу. У одра соседи припоминают жалкие события его жизни: поездку на скотный двор, в бордель, в усадьбу к такому-то. И только один подсказывает разгадку. Покойный был, вероятно, единственным подлинным ясновидцем на свете. Восприятие и память служили ему безотказно. Мы охватываем взглядом три стакана на столе, Фунес -- каждый лист и корешок виноградной лозы. Он помнил формы южных облаков на рассвете тридцатого апреля 1882 года и мог сравнить их в уме с разводами на кожаном переплете книги, которую однажды в детстве подержал в руках. Мог восстановить все свои сны, все полусны. Он умер от воспаления легких, и его замурованная жизнь осталась самой неисчерпаемой сокровищницей в мире.
      Можно видеть в загадочном бедняге из моего рассказа зародыш сверхчеловека, этакого маленького Заратустру из пригорода, но одно бесспорно: он чудовищен. Я вспомнил о нем здесь лишь потому, что не прочесть отрываясь все четыреста тысяч слов джойсовского "Улисса" одно за другим под силу разве что подобным чудовищам. (Не решаюсь даже представить, какие потре-488 буются для "Поминок по Финнегану": они для меня столь же невообразимы, как четвертое измерение Хинтона или никейская Троица.) Известно, что неподготовленному читателю бескрайний роман Джойса представляется непостижимым хаосом. Известно и то, что официальный толкователь романа Стюарт Гилберт соотносит каждую главу с определенным часом дня, органом тела, видом искусства, символом, цветом, литературным приемом и приключением Улисса, сына Лаэрта из рода Зевса. Простого перечисления этих незаметных и кропотливых соответствий оказалось достаточно, чтобы мир склонился перед суровым планом и классической дисциплиной книги. Самым прославленным из добровольных тиков стал самый ничтожный: совпадения Джойса с Гомером или (проще говоря) с сенатором от департамента Юра, господином Виктором Бераром.
      Куда поразительней, я убежден, неисчерпаемое разнообразие стилей книги. Подобно Шекспиру, Кеведо и Гете, Джойс -- как мало кто другой -- не просто литератор, а целая литература. И все это, как ни сверхъестественно, в пределах одного тома. Письмо у него насыщено до предела, тогда как у Гете всегда оставалось легким -- достоинство, в котором Кеведо не заподозришь. Я (как любой другой) целиком "Улисса" не прочел, но с удовольствием читаю и перечитываю некоторые сцены: диалог о Шекспире, "Walpurgisnacht" (Вальпургиева ночь) в лупанарии, вопросы и ответы катехизиса... "They drank in jocoserious silence Epp's massproduct, the creature cocoa". А на другой странице: "A dark horse riderless, bolts like a phantom past the win-ningpost, his mane mononfoaming, his eyeballs stars". Или еще: "Bridebed, childebed, bed of death, ghost-candled" (Они в балаганнозабоченном молчании испили Эппова масспродукта, животворящего какао; темная лошадка без седока тенью проходит финишный столб, луннопенная грива и звезды-зрачки; ложе зачатия и рождения, ложе смерти в призрачном круге свечей) Избыток и недостаток идут у Джойса рука об руку. Недоразвитие архитектурных способностей (которых боги ему не послали, вынудив подменять их головоломными соответствиями и лабиринтами) искупается его даром слова, без малейшего преувеличения или неточности сравнимым с "Гамлетом" или "Погребальной урной"... "Улисс" (как известно) -- это история одного дня в пределах одного города. Легко заметить, что добровольное самоограничение здесь -- не просто дань вкусам Аристотеля: как нетрудно догадаться, любой день для Джойса -- это втайне все тот же неотвратимый день Страшного суда, а любое место на свете -- Преисподняя или Чистилище