Хорхе Луис Борхес. Страничка о Шекспире


 Перевод Б. Дубина

 СТРАНИЧКА О ШЕКСПИРЕ
 Чтобы создать бессмертную книгу, у человека есть два (и, может быть, вовсе не таких уж несхожих) пути. Первый (он начинается с призыва к богам или Святому Духу, в данном случае они синонимы) - впрямую задаться высокой целью. Так поступал Гомер или рапсоды, которых мы называем теперь Гомером, умоляя музу воспеть гнев Ахилла либо труды и странствия Улисса; так поступал Мильтон, убежденный, что предназначен создать том, который не сотрется из памяти грядущих поколений; так поступали Тассо и Камоэнс. Этот первый путь отмечен величием, гордыней, фразерством, а порою и скукой. Второй, тоже небезопасный, - в том, чтобы задаться целью второстепенной, а то и смехотворной: скажем, сочинить пародию на рыцарские романы, придумать забавный и печальный рассказ о чернокожем рабе, который вместе с мальчишкой плывет на плоту по бескрайним водам одной американской реки, или для сегодняшних нужд актерской труппы перелицевать чужую пьесу в кровавую сцену, навеянную томом Плутарха или Холиншеда. Предприниматель и лицедей, Шекспир писал для своего времени, где слиты прошлое и будущее. Его не слишком занимала интрига, которую он развязывал на ходу с помощью то осчастливленных влюбленных пар, то вереницы трупов, и куда сильнее притягивали характеры, разные варианты осуществленной судьбы, найденные человечеством, а еще - бездонные возможности загадочного английского языка с его двумя переменчивыми регистрами германской и латинской лексики. Так были навеки созданы Гамлет и Макбет, ведьмы, они же богини-парки, три гибельные сестры, и похороненный шут Йорик, несколькими строками завоевавший бессмертие; так возникли непереводимые строки: "Revisit'st thus the glimpses of the moon" и "This still A dream; or else such stuff as madmen Tongue and brain not" (Идет дозором вдоль лучей луны; Сон или явь, что не под стать безумцам - языку и разуму).
 У христиан была священная книга, Библия; ее и сегодня хранят протестантские народы, особенно - говорящие по-английски. Позже каждая страна создавала свою книгу, свой образ человека. Италия находит себяв Данте, Норвегия - в Ибсене; список останется куцым и предвзятым, не упомяни я Францию, чья словесность до того богата, что читатель колеблется в выборе между "Песнью о Роланде" и эпопеями Гюго, прозой Вольтера и лирическим выплеском Верлена. Шекспир - символ Англии, время и пространство сошлись на нем. При этом он куда меньше англичанин, чем безымянный сакс, оставивший нам "Seafarer" (Морестранник), чем переводчики Писания, чем Сэмюэл Джонсон или Вордсворт. Его конек - усложненная метафора, гипербола, а не "understatement" (Подтекст). И в нем совсем не чувствуется страсти к морю. Как у всякого настоящего поэта, эстетическое воздействие Шекспира опережает его истолкование и даже не очень нуждается в последнем; для необъяснимого волнения над строкой
 The mortal moon hath her eclipse endure (Вошла в затменье смертная луна)
 неважно, относится ли стих к недомоганию английской королевы Елизаветы, к самой луне или (и это скорей всего) к ним обеим.
 Человеческая судьба Шекспира - того же причудливого чекана, что и судьбы приснившихся ему героев. Он с легким сердцем строчил то, чего ждали от него groundlings (Зрители партера) или надиктовывал Святой Дух, а сколотив состояние, бросил перо, почти наудачу подарившее нам столько неисчерпаемых страниц, и удалился на покой в родной городок, где стал дожидаться смерти, а не славы