, состоялся год спустя, тоже в апреле. Антураж был -- романтичнее некуда: двор старой генуэзской крепости. Площадка около мечети. Вид на море! Акустика! Перед концертом известный бард Геннадий Жуков зашел в бар; моряки, промышлявшие там свой кайф, попросили его спеть и от щедрот своих хорошо угостили. К назначенному часу Гена на сцену не успел. Он появился, когда прочие участники, вынужденные тянуть время, пели уже по второму заходу. Тут Гена и вышел. Попытался что-то изобразить, но неудачно. Широким жестом швырнул гитару через плечо и пошел через "зал", вдоль крепостной стены, на выход из цитадели. Шел, шел и вдруг исчез. Все только ахнули. А там был пролом в стене, различимый лишь тверезым глазом. Но, видимо, то, что Гену чуть не сгубило, его же и спасло: он даже убиться был не в состоянии. Случившийся поблизости милиционер только и спросил: -- У вас что, все такие? Но утром на следующий день -- то ли совесть тому причина, то ли ведро пива, принесенное Беком из злополучного бара, -- Гена отработал вчерашнее, дав великолепный концерт. Белым, по-черному... Рассказал Вячеслав Жинжак (Москва) как (вроде бы в Старом Осколе дело было) выступает на лесной сцене Геннадий Жуков. Естественно, в обычном своем "рабочем" состоянии. И на следующий день спрашивает москвичку Ольгу Белову, какое впечатление произвело на нее его выступление. -- Неизгладимое, -- говорит она: -- ты спел последнюю песню, снял свои белые носки и принялся размахивать ими. Плясать и махать. Гена посмотрел на свои ноги -- носков не было. Видимо, где-то оставил. -- А где носки? -- Ты их раздал на сувениры. Тогда он бросился расспрашивать всех подряд о том, что же вчера с ним было. И все говорили одно и то же, потому что Ольга предусмотрительно провела большую подготовительную работу в массах. Розыгрыш вскрылся примерно через год. Не откладывай на завтра! Рассказывает известный казанский автор Валерий Боков. 1986 год. Серия гала-концертов ведущих бардов, взяв старт в Ленинграде, докатилась до Челябинска. После выступления Валерия Сергеева в гримуборной возникли два здоровенных парня. Один из них волок футляр, по всей видимости, с баяном. Из его слов стало понятно, что в детстве, мальчонкой, на ильменском фестивале он впервые увидел и услышал Валеру Сергеева, который сразу и навсегда запал ему в душу. И вот теперь он надеется пообщаться с кумиром. О том, что может сулить общение с кумиром при помощи баяна, Сергеев и Боков хотя и догадались, но рвения не проявили. Как смогли, они успокоили поклонников и предложили перенести раут на завтра в гостиничный номер. Парни согласились и ушли, а оба Валерия, довольные успехом на дипломатическом фронте стали жить до завтра. Наутро парни приперлись в номер. Наши барды, в состоянии "после вчерашнего" не могучи оказать должного отпора, в полушоке пассивно ждут самого страшного. Гости, напротив, действуют весьма решительно. Они раскрывают футляр и достают оттуда... канистру пива, литров эдак на двадцать. И это -- на второй год действия антиалкогольного указа, когда пиво было одним из дефицитов первой необходимости! Валеры в полном отпаде: ведь начать можно было еще вчера! Ключ к сердцу. Рассказывает Константин Просеков (Челябинск): -- В 80 году в Ленинграде проходил первый фестиваль театров пантомимы. Мы, трое от "Моримоши" (один из старейших челябинских КСП -- прим. сост.), туда поехали, причем я -- в удивительной должности грузчика. А до этого я познакомился с Анной Яшунской, бессменным руководителем знаменитого клуба "Восток" в течении 30 лет. (Врет, однако: "Меридиан" -- прим. сост.) Приехали мы туда, а нам говорят: -- Вот, у нас есть такой автор, ну, совершенно потрясающий, только его пока никто не знает. И зовут его Александр Розенбаум. А у нас только прошел фестиваль в Магнитогорске, куда мы ездили всем клубом, и что самое поразительное -- специально потом подсчитывали -- из всего там звучавшего на 45% были песни Розенбаума. Мы с нашим клубным фотографом Володей поехали к нему на квартиру (Анна Яшунская дала адрес). А по дороге туда решили, что нехорошо, наверное, с пустыми руками идти. -- Давай возьмем бутылочку сухого. -- А давай две! -- А давай четыре! Ну и для себя на вечер надо что-то взять, ну и взяли еще одну сухого и одну водовки. Заходим мы туда. Так и так, мы вот издалека, из Челябинска, хотим с вами поговорить. -- Ой, ребята, у меня совсем нет времени... В общем, после некоторых переговоров нам выделили полчаса. Жил он тогда в однокомнатной квартире, прошли мы, естественно, на кухню: в комнате жена с ребенком. Сели, разговариваем -- о том, как он пишет, и т.д. И вдруг гениальная мысль приходит в голову. -- Простите, Александр Яковлевич, -- говорю, -- а как вы относитесь к спиртному? -- Нормально отношусь, как все русские люди, -- отвечает Александр Яковлевич Розенбаум с очень русской фамилией. Ну, ладно. Вова, так скромно потупясь, говорит: -- Вы знаете, вот у нас тут бутылочка сухого есть... Саша достает три бокала и, бутылочка сухого улетает сразу же в один заход. Мы переглянулись -- ну, наверное, так принято у них... Выпили. Дальше разговор пошел более живой. -- Слушайте, -- говорим, -- а у нас еще одна есть. -- Доставайте! Опять в один заход вся эта бутылочка улетела. Смотрю -- а времени-то уже час прошел из обещанного получаса! Ну, в общем, так недолго думая, мы приговорили все это сухенькое, и Володя -- очень умный человек -- тактично так задал вопрос: -- Простите, Александр Яковлевич, а как вы к водке относитесь? -- Нормально, -- сказал Александр Яковлевич, и тогда в ход пошла и она. Просидели мы у него шесть часов, дважды сходив еще раз, и я привез оттуда запись шестнадцати новых песен, только что написанных, -- он прямо с блокнота пел. В том числе, к примеру, и "Вальс-бостон". За рулем не положено! Рассказывает Михаил Сипер, автор из Нижнего Тагила, а ныне -- израильтянин. -- Сидит как-то известный екатеринбургский автор Гена Перевалов дома с дикого бодуна. В это время приходит к нему молодой автор Паша Папушев. Гена говорит: -- О, Паша! Привет! У тебя выпить есть? Паша отвечает: -- Вот, бутылка водки. Гена обрадованно: -- Садись, друг мой! Слушай! У меня вечером есть где-то выступление, нужно спеть пять-шесть песен. Может, споешь вместо меня, а? Паша обалдевает: -- Дык, Гена, как же так, ты известный бард, а я кто? Ведь не согласятся! Гена великодушно: -- А-а-а, х..ня! Ты ведь согласен? Паша, скромно потупясь: -- Да... Гена радостно: -- Вот и чудно! Только ты тогда не пей! В мире животных. Рассказывает Михаил Волков (Москва -- Израиль): -- Слет куста "МИД" в Опалихе. Иду поутру мимо палаток. Из одной вылетает Анвар Исмагилов (ростовско-тюменский автор -- прим. сост.), с которым нас накануне познакомили, и мы, как водится, выпили. Причем не экономили. Особенно он. Я спрашиваю: -- Спорим, ты не помнишь, как меня зовут? -- Ты Миша Волков. -- Я думал, ты после вчерашнего вообще ничего не вспомнишь... -- Я все помню. У меня память лошадиная. 253-48-61. -- Что это? -- Телефон чей-то. Возмездие. Правильно французы говорят: "Предают свои". А если и не предают, то пакостят, как могут. Особенно этим всегда отличался ленинградский исполнитель Алексей Брунов. Вот что рассказал Валерий Боков. Приезжают они с Володей Муравьевым куда-то давать концерт. Времена для песни не самые благоприятные; концерт домашний. А войти в квартиру оказывается не очень просто, особенно с гитарой за плечом, так как дверь лишь слегка приоткрывается, и приходится проникать через неширокую щель. А мешает ей открываться нормально... ящик водки. Второе, что замечают друзья, это какие-то странные и очень уж активные манипуляции принимающей стороны с различными стеклянными предметами (стаканами, бутылками), причем в качестве наполнителя фигурирует все то же детище великого химика Д.И.Менделеева. Друзья на всякий случай задают вопрос, не будет ли это мешать реализации намерений, связанных с песнями, и получают ошеломляющий ответ: оказывается, побывавший здесь недавно Брунов, который, собственно, и порекомендовал пригласить Муравьева и Бокова, счел своим долгом "честно" предупредить организаторов, что поют ребята, конечно, очень здорово, но меньше, чем ящиком водки, при этом не обойтись: алкаши, мол, они тоже, каких не сыщешь... Так что "по жизни" Брунов заслужил большой всенародной "благодарности". О том, в какой форме она однажды проявилась, рассказали независимо друг от друга сразу несколько человек. Один из них -- Виктор Аникеев. Произошло это в Ленинграде, а Виктор тогда как раз и был ленинградцем, так что видел все своими глазами. "Был" в смысле "находился" -- потому что учился в политехническом институте и даже организовал при нем КСП "Топос" (если прочесть с конца на начало -- получится имя польского города и проводимого в нем фестиваля эстрадной песни). Так в названии клуба оказался заложен протест против того, что раньше презрительно звали "эстрадой", а сейчас гораздо спокойнее -- "попсой". "Был" же в смысле "сплыл" -- потому, что не сошелся во взглядах на песню с известной "конторой" и вынужден был покинуть не только стены альма матер, но и Питера в целом, благодаря чему сначала основал КСП в Орше, а затем перебрался в Красноярск, где и по сей день споспешествует местному клубу. А тогда он сидел на концерте Брунова, а тот пел, время от времени получая записки из зала и по привычке тут же их читая. Впрочем, оглашая очередной текст, он осекся на середине и почему-то засуетился, а потом, пробормотав нечто нечленораздельное, и вовсе убежал за кулисы, откуда вернулся минуты через три злой, как черт. Слова же, возымевшие столь сокрушительное действие, были примерно таковы: -- Поете Вы, Леша, конечно, хорошо, но ширинку тоже застегивать надо! К тому времени Брунов нагулял кое-какое брюшко, так что даже без висящей на нем гитары обозреть место, по которому нанес удар народный мститель, было проблематично. Пришлось на время "встать в док"... Овладение передовым опытом за десятки лет соцсоревнований вошло в мозг костей советского человека, и вот уже вспоминает Леонид Сергеев. ...Концерт известного барда в Москве. После прочтения записок в середине отделения он вдруг, играя, как-то начинает все выше и выше задирать гриф гитары и в конце концов под каким-то предлогом -- струна, гриф... -- выскакивает за кулисы. Как выяснилось позже, присутствовавший в качестве зрителя известный автор-исполнитель Алексей Брунов послал записку (без подписи): "Пора застегнуть вс?, что расст?гнуто". Вы ж сами понимаете из-за барабана не видно, как оно там... "Ну что, мой друг, свистишь?" Рассказывает Андрей Крылов (Москва). В начале 1970-х годов парижское русское издательство "Имка-пресс" выпустило двухтомник "Песни русских бардов". Разумеется, ни о какой выплате гонораров и даже авторском согласии тогда не могло быть и речи. Но "Имка" честно выписала соответствующие суммы, и когда лет через 15 один из авторов сборника -- Юрий Кукин -- впервые оказался в Париже, он к своему изумлению получил на руки немалую сумму в твердой валюте. После недолгого размышления Юрий Алексеевич решил, что это деньги шальные и их сам бог велел прогулять. А поскольку он очень любил пиво, он зашел в первый попавшийся магазинчик и потребовал на все самого дорогого пива. Надо сказать, что по-французски он в ту пору понимал плохо. Уединившись с драгоценным грузом в номере, Кукин приступил к делу. Распечатал одну банку, выпил... Вкус вроде ничего, но чего-то не хватает, да и хмель не берет. Осушил вторую -- то же самое. Что за черт? Пришлось обратиться к помощи переводчика... ...В те годы в Европе на фоне общего увлечения здоровым образом жизни как раз только-только появлялось безалкогольное пиво. Будучи продуктом новым, модным и к тому же более сложным в изготовлении, оно уверенно занимало первые строчки в прейскурантах пивных сортов. Понятно, что советскому человеку никак не могло прийти в голову ни сама идея пива без градусов, ни то, что оно может стоить дороже обычного. Еще раз про "любовь" (цензуры к авторской песне). Из разных источников. Как известно, история повторяется в виде фарса. Так, в начале "перестройки" цензура тратила значительные усилия на предотвращение пропаганды пьянства и алкоголизма. Вот что рассказал харьковский автор Владимир Васильев: -- Люди клянутся, что так и было: в 86 году, в разгар борьбы с алкоголизмом, в Перми какой-то молодой парень поет мою песню "Марш". Ему сказали: -- Нельзя петь "подвыпивший оркестр". Думали, думали -- нашли замену: "пусть грянет надо мной настроенный оркестр"! А эфир прямой. Он очень разволновался и, когда дошел до этого места, спел так: "Пусть грянет надо мной непьющий наш оркестр!" И еще кто-то рассказал, как однажды где-то курирующая тетенька бурно обрадовалась найденной замене -- в песне "Последняя просьба старого лирника" вместо слов "где тучи пьяные на пьяный тополь тянет" было решено спеть "где тучи трезвые на трезвый тополь тянет". А что? Кроме всего прочего, эпоха эта совпала с началом массовых публикаций авторской песни, которая никогда не стеснялась воспевать ничто человеческое. На этом месте и возник конфликт, решавшийся с позиции силы. И в различных сборниках появились пламенные строки, в которых что-то знакомое сочеталось с элементами новизны. Результаты искусствоведческих исследований проще представить в виде таблицы:
Автор Поет Следует печатать
Ю.Ким Как бы попили, а как бы попели! Чаю попили, а как бы попели!
Ю.Визбор И пить нам, и весело петь! ...И душу греть вином или огнем... И петь нам, и весело петь! ...И душу греть добром или огнем...
Г.Васильев, А.Иващенко С верной подружкой и кружкой в руке... С верной подружкой и книжкой в руке...
А.Городницкий Прочь тоску гоните вы, выпитые фляги! Вы летите по ветру, посадочные флаги!
По поводу последнего примера подал реплику волгоградец Борис Богданов: -- Эту разницу с тем, что я везде слышал (читал) и тем, что было на пластинке, вышедшей аккурат "тогда", я сам заметил несколько лет назад и, когда автор приехал в Волгоград с концертом, после оного подошел и спросил что-то типа "это вам так специально указали спеть на пластинке, время такое было, да?" Александр Моисеевич, к моему удивлению, венец мученика-диссидента не принял, а сказал, что сам так менял в процессе творческого процесса. Что-то такое он говорил про то, как там неблагозвучно получается "гоните вы, выпитые"... Таким образом, не факт, что приведенное в таблице насилие цензуры над текстом таковым является и находится там по праву. Впрочем, история -- дело тонкое... Тонкости тонких химических технологий. Леонид Позен (Киев -- Нью-Йорк) поведал историю о том, как Дмитрий Кимельфельд собирался в Барзовку. Дима накупил медицинского спирту и, поскольку предстояла дальняя дорога, с присущей ему мудростью перелил свежекупленный продукт из стеклянной тары в свежекупленную специально для этой цели в той же аптеке резиновую грелку. В Барзовке его ждало разочарование: в течение смены в этом бард-лагере строгого режима действовал "сухой" закон. Но в последнюю ночь он традиционно отменялся -- и Дима... Но разве мог он помнить, что в новые резиновые изделия на фабрике в целях их пущей сохранности заботливо засыпают тальк? Короче, пить эту гадость отказался даже Леонид Семаков, и Кимельфельд сам мужественно выкушал свой адский бульончик. Ночь он провел в постоянных дальних заплывах в море... Последняя просьба старого дракона. "1-я голова дракона. Мальчик! ... 2-я голова. Бургомистр, подойди ко мне! Дай воды! Бургомистр! ... 3-я голова. Мальчик! Подойди-ка ко мне! Я умираю! ... 2-я голова. ...Дайте воды. Ведь вот он, колодец, рядом. Глоток! Полглотка! Ну хоть губы смочить... Одну капельку, кто-нибудь." Е.Шварц, "Дракон". Михаил Смоляр (Москва -- Вашингтон) рассказывает: -- В 79-м на XII Грушинском моя палатка стояла напротив палатки Визбора. И вот утром, собтвенно, не утром, а уже в полдень (уже мы и чайку попили, и концерт какой-то послушали, и в Волге искупались) полог жилища напротив слегка сдвигается и наружу показывается изможденное образом жизни лицо Юрия Иосифовича. Он невидящим взором обводит пространство и фиксируется на сидящей неподалеку моей жене Белке, читающей только что вышедшие из печати сказки Шварца. Лицо Ю.И. резко приобретает осмысленное выражение, он точным движением вырывает из Белкиных рук книгу и подносит к глазам. Затем выражение предсмертной муки снова возвращается на место, и он, адресуясь уже ко мне, испускает стон: Мальчик, мальчик, принеси воды! Долг платежем красен. Чем-то перекликается с предыдущей историей другая, кстати, случившаяся тогда же и там же, рассказанная Верой Романовой из Москвы. На Грушинском фестивале в 1979 году московские барды жили не в Гостином дворе, а по приглашению москвичей в лагере московской делегации. Нечего и говорить, что в течение всего мероприятия они были окружены неформальной заботой и вниманием. Палатка, которую облюбовал для себя Визбор, -- красная одноместная малютка ("Я влезал в нее, как шахтер в штольню", -- живописал он другу Аркану, появившемуся на поляне к концу фестиваля) -- располагалась у костра, хозяевами которого были участники ансамбля "Скай" с друзьями. И вот как-то утром выглядывает Юрий Иосифович из своей палаточки, смотрит на Берковского, которому поливают для умывания теплой водичкой, смотрит на Сухарева, уплетающего из котелка сваренную по спецзаказу гречневую кашу, и расслабленным голосом обращается к Диме Богданову, хлопочущему у костра: -- Димочка, сынок, не принесешь ли старичку чашечку чая в койку? Богданов, естественно, немедленно выполняет заказ. -- Спасибо, Димочка, -- прочувствованным голосом благодарит Визбор. -- Когда ты будешь стареньким, я тебе тоже так помогу! Искусство смягчает нравы. В виртуальном фан-клубе любителей творчества Михаила Щербакова Лидия Воскресенская рассказала вот такую историю: -- В феврале (1999 года -- Ред.) я возвращалась с друзьями домой (в троллейбусе, не в метро). К нам пристал какой-то нетрезвый гражданин, мычавший что-то. Ну что мне было ответить? Конечно, "не мычи, пассажир, так ласково, стоит повесть твоя пятак... Сколько пива в тебе голландского, я вполне угадал и так... Мне-то отсюда рукой подать, а тебе еще вон куда!.." Тут троллейбус тормозит, пассажир чуть не падает, следует новое назидание: "Так что крепче держись за поручень, а когда побредешь пешком..." Тут я начинаю замечать, что пассажир трезвеет, делает огромные глаза и испуганно отходит. Друзья одобрительно хлопают в ладоши, а я с возгласом "мир снаружи земней земнейшего!" выхожу из троллейбуса. Вообще в фан-клубе как раз в тот момент обсуждалась идея, что наш мир -- это одна большая цитата из Щербакова, так что письмо Лиды пришлось как нельзя кстати. Однако через некоторое время другая участница фан-клуба (известная в нем как Сьюзи) прислала такой ответ: -- Зимой 78-го возвращались мы с друзьями с а-ля-богемной попойки на окраине города. Мороз, сугробы, лед. И один из нас стал читать Вознесенского "Плач по двум нерожденным поэмам". Знаете, там рефреном "Вечная память!" и "Встаньте!". Регулярно падал он на льду как раз в нужных местах, чтобы, подняв себя за воротник, прокричать "Встаньте!". А когда влезли, наконец, в автобус, подвалившей кондукторше достался текст: "Где принц ваш, бабуся? А девственность можно хоть в рамку обрамить. Вечная память!" Ах, молодость, молодость... Не хотел, но придется. Рассказывает Борис Гордон. Впервые мысль о покупке квартиры в Москве пришла Олегу Митяеву при довольно странных обстоятельствах -- а именно, когда он поехал в Германию и неожиданно заработал там больше, чем мог вообразить. Получив баснословный гонорар, Олег долго разглядывал его, а затем печально произнес: -- М-да, столько я, пожалуй, не выпью... Придется квартиру покупать. Хмельной патриотизм. Рассказывает Берг: -- В декабре 1999 г. я оказался в Москве, и туда же приехала по делам Ольга Чикина, замечательный автор из Рязани. Она обозначилась по телефону, и мы решили повидаться. Собственно, "делами" Ольги было нечто вроде фестивальчика лауреатов конкурса студии "Московские окна", так что приятных гостей столицы было гораздо больше. В частности, в студии звукозаписи "Остров", где тусовалась Оля, находился и пермский автор Григорий Данской, с которым я тоже был не прочь пообщаться. Короче, сидим, разговариваем, песни новые поем. Дошло дело и до моей песенки, которая начинается словами "Мой ноутбук "Compaq", XT...", а ближе к концу там такие строчки: "Нам всем по 220 вольт, мы все -- исчадья фирмы "Феникс", но нам не все еще до фени - таков наш жребий роковой..." И я рассказал, как после первого исполнения этой песни в марте в Красноярске ко мне подошел молодой человек и, запинаясь от стеснения, произнес: -- Владимир Исаакович, мы очень хорошо относимся к Вашим песням, но эта, мне кажется, не самая удачная. -- Почему? -- Потому, что у нас еще никто не знает, что такое хард-диск, килобайт, архиватор Arj... Следующий концерт -- в Москве. Пою ее снова. После концерта подходит другой молодой человек и сообщает, что эта песня кажется ему не очень подходящей для исполнения. -- Почему? -- Потому, что у нас уже все забыли, что такое компьютер XT, монитор CGA, редактор "Lexicon"... Прихожу к другу, у которого остановился. Пою. -- Плохая песня, -- говорит он. -- Почему? -- Потому, что мне не нравится. -- Но почему? -- Я на работе весь день гайки кручу, этих уродов собираю, прихожу домой, а тут опять -- про это... Тут я не выдержал: -- Козлы вы все! Это песня о Родине! В конце моего рассказа в комнату вошел Женя Слабиков, талантливый музыкант и автор музыки целого ряда известных песен, работающий в студии "Остров" хозяином. Он сел поудобнее и, дослушав конец моего рассказа, сказал: -- А давай запишем твой компакт и назовем его "Песни о Родине"! Сначала я слегка ошалел, как от самого предложения, так и от идеи названия. Но быстро сообразил, что ради такого названия можно и диск записать. И согласился. А сам подумал: инициативу проявлять не буду. Если Женя это серьезно сказал, значит, будет диск, а нет, так нет. В феврале я снова появился в Москве, и меня пригласили попеть в бард-кафе "Гнездо глухаря". Это в двух шагах от "Острова". Отпел, собираюсь уходить, а в вестибюле -- Женя Слабиков. Заметил меня: -- Ну, что, диск писать будем? -- Не забыл, -- думаю. -- Интересно-то как! -- и отвечаю: -- Будем. И назовем его, как ты предложил: "Песни о Родине". -- Я предложил? -- Ну да! -- Не мог я такого предложить! -- Ей-крест, свидетели имеются -- Чикина и Данской. Он задумался: -- А я трезвый был, когда предлагал? -- Не совсем. -- А-а-а... Ну, тогда ясно. Запись, впрочем, состоялась, и название было оставлено, и подбор песен соответствующий. Порок для бедных. Рассказыве Берг: -- В конце июня -- начале июля 1971 года я в течение двух недель получил три пары "корочек" -- диплом об окончании вуза, свидетельство о браке и диплом лауреата IV-го Грушинского фестиваля. Каждой следующей паре я радовался больше предыдущей. Сразу после Грушинки мы с женой (это была не та, которая сейчас, а предыдущая, тренировочная) окунулись в "бедовый бесяц". Окунаться сдуру решили в Ялте. Скука оказалась неимоверная, и мы как последнее средство предприняли вылазку за город на какие-то камни -- попробовать искупаться там. Она куда-то уплыла, а я остался ждать. На соседнем камне аналогичную работу проводил мужик чуть постарше меня, пасший пару шестилетних близнецов, которые тоже его покинули. Сам собой начался диалог: -- Вот, море. -- Море, -- согласился он. -- Красиво. -- Красиво, -- он дал понять, что и тут противоречий не предвидится. -- А в салоне на набережной ну очень симпатичные акварели местного Басова -- шторм и все такое. Облизываемся... -- А у меня тоже есть друг-художник в Российской федерации, очень талантливый человек, но, как многие талантливые, не лишенный слабостей. Утро начинает с полотенца -- перекидывает через шею, натягивает обеими руками концы и, не отпуская, правой прихватывает бутылку, а левой -- стакан. Чтою руки не дрожали. Наливает -- и через минуту дееспособен... -- А я тоже очень талантлив и скоро стану знаменитым, -- скромно перебил его я. -- Но вот беда: практически не пью, курить бросил, женщин мне много не надо, в карты не умею... Что бы вы мне посоветовали из пороков, не слишком антиобщественное, но внушающее уважение? Он с минуту подумал: -- Ешьте сладкое! МЕЛОЧИ ЖИЗНИ Гитарист. Из "автобиографических анекдотов" Б.Окуджавы. Это случилось в пятьдесят девятом году. Я работал в "Литературной газете". У меня уже были первые песенки и первая широкая известность в узком кругу. Это очень вдохновляло меня. Я очень старался понравиться именно им, моим литературным друзьям. Один из них, назовем его Павлом, позвал меня на свой день рождения. Были приглашены и некоторые другие сотрудники из нашего отдела литературы. Я отправился к Павлу, конечно, вместе с гитарой и со своим ближайшим другом тех лет, начинающим писателем Владимиром Максимовым. Мы добрались до Плющихи, нашли дом. Нам открыли дверь. Гостей было уже с избытком, и наши уже были здесь. И вот мы вошли в комнату и начали рассаживаться за уже накрытым столом. Слышался обычный возбужд?нный галд?ж, затем в него вмешался плеск разливаемого в бокалы вина, затем прозвучал тост в честь пунцового именинника... И звон стекла, и кряканье, и вздохи -- и вдруг тишина и сосредоточенное поедание праздничных прелестей, и восторженные восклицания, и, в общем, как обычно, удовлетвор?нное журчание голосов, этакий руче?к, постепенно, от тоста к тосту, превращающийся в мощный поток. В доме Павла я был впервые, и родственники его были мне незнакомы. Судя по их лицам и разговорам, простые милые люди, в основном из московских работяг. Они и преобладали за столом. А наших было мало, и они, конечно, старались не очень-то "высовываться" и не нарушать господствующего климата своим интеллектуальным вздором. Так, наш?птывали друг другу всякие остроты и посмеивались украдкой. Только Володя Максимов был крайне мрачен. Наконец, когда было достаточно выпито и съедено, отяжелевшие гости потянулись в соседнюю комнату. Мои подмигивали мне многозначительно. Я ш?л и понимал, что, по уже установившейся традиции, предстоит петь. Меня это в те годы радовало. Я начал привыкать к интересу, который проявляли к моим песням мои друзья. Рядом двигался хмурый Максимов. Пока мы сидели за столом я, зная о его пристрастии к спиртному, подумал, что наступил этот час и потому он так мрачен. Но оказалось, что он трезв, трезвее меня и всех остальных, и это было непонятно. В тесной комнате кто сидел, кто стоял. Мне подали гитару. Все замерли. Я чувствовал себя приподнято, хотя, конечно, и волновался: очень хотел угодить слушателям. -- Что же мне вам спеть? -- спросил я, перебирая струны, -что-то сразу и не соображу... -- Может быть, "Сапоги"? -- шепнул кто-то из своих. Я подумал, что "Песенка о сапогах" -- это военное. Это не ко дню рождения... И посмотрел на Максимова. Он был мрачен. -- Ну, "Неистов и упрям...", -- подсказали снова. -- Нет, -- сказал я, -- начну-ка с "Последнего троллейбуса"... Вс?-таки московская тема... Я стал перебирать струны. Одна фальшивила. Принялся настраивать. Было тихо. Правда, в соседней комнате звенела посуда: там суетились, приводя стол в порядок. "Когда мне невмочь пересилить беду..." -- запел я. Максимов опустил голову. Выпевая, я подумал, что следующей будет "Песенка о Леньке Королеве". Да-да, подумал я, хоть и военная, но вс?-таки московская. Я пел и попутно обмозговывал свой небогатый репертуар. И вот конец: "...и боль, что скворчонком стучала в виске, стихает..." -- и последний аккорд. Кто-то из своих захлопал. И вдруг из дальнего угла крикнули требовательно: -- Вес?лую давай!.. "Цыганочку"!.. -- "Цыганочку"!.. -- загудели гости, и кто-то затянул "Ехал на ярмарку ухарь-купец..." Я не понимал, что происходит. Стоял, обнимая гитару. Тут ко мне подскочил Максимов, д?рнул меня за руку и прошипел: -- Пошли отсюда!.. -- и пов?л меня насильно в прихожую. -- Давай одевайся! Скорей, скорей!.. Пошли отсюда!.. Мы вышли из квартиры. Ноги у меня были деревянные. Голова гудела. -- Я не хотел тебе говорить, -- сказал, кипя, Максимов уже на ночной улице, -- когда мы пришли, там, на столике в прихожей, лежал список гостей, и возле твоей фамилии было написано -- "гитарист"! А вот что пишет Станислав Рассадин в своей книге "Булат Окуджава" (Москва, "Олимп", ИТЦ "Марка", 1999, Стр. 20). Перелистывая книги, подаренные мне Окуджавой на протяжении десятилетий, среди надписей игровых, полушутливых ("...А я тебя очень люблю. Школяр" или: "...от Ваньки Морозова" -- напоминать ли, что в виду имеется его первая проза "Будь здоров, школяр" и стихи о несчастном Ваньке, втюрившемся в недоступную циркачку?) нахожу и такую: "...от бывшего гитариста". "Бывший" -- это всегда звучит элегически, но для посвященных тут -- веселая памятка. Спохватываюсь: только ли веселая? Год, кажется, 1960-й. Наш сослуживец по "Литгазете" женится. Булат поет на свадьбе свои песни, "Короля", "Полночный троллейбус", и чуть не швыряет от обиды гитару, когда родственница невесты обращается к нему по-хозяйски: -- Что ж это вы все грустное да грустное? Давайте что-нибудь повеселее -- свадьба же! Да и швырнул бы, если б вдобавок узнал (а мы от него скрыли), что за столом было чинно расписано, куда кому сесть, лежали бумажки с нашими фамилиями: "Коржавин... Максимов... Рассадин..." -- лишь там, где сесть надлежало Окуджаве, неведомый церемониймейстер начертал: "Гитарист"! О переселении душ. Вообще использование телеграфного языка, игнорирующего союзы, предлоги, знаки препинания и прочую пузатую мелочь, дает порой удивительные результаты. Рассказывают, что где-то в провинции ждали приезда с концертами сразу нескольких столичных авторов, а кого точно -- предполагалось уточнить. И вот один из них -- вроде бы Александр Перов -- дает телеграмму о приезде: такого-то числа "буду Лоресом"! Весь кайф в процессе! Рассказывает Николай Адаменко (Харьков). -- Андрея Козловского спросили как-то раз, мол, чего ты все мотаешься то в Польшу, то из Польши, то в Польшу, то из Польши -- уж выбрал бы что-нибудь одно! -- Понимаешь, -- ответил Андрей, -- и там хреново, и тут хреново... Ездить интересно! Вот он какой! Диалог, подслушанный в Московском центре авторской песни: -- Не знаешь, какой у Михалева домашний телефон? -- Кажется, белый. Две бутылки все же лучше, чем одна! Рассказывает Юрий Рыков (Ленинград -- Лисичанск -- Москва). -- Декабрь 1978 года. В Чебоксарах тогда впервые проводился ставший затем популярным фестиваль-"вертушка", когда гала-концерты шли одновременно в трех залах, а в перерывах бригады на "рафиках" оперативно перебрасывались по кругу -- и так три отделения. И вот летит в Чебоксары ленинградская делегация. В основном -- клуб "Меридиан" (Алексей Брунов, Вячеслав Вахратимов, Виктор Федоров, Михаил Трегер, Юрий Рыков и президент Анна Яшунская), а кроме того, Евгений Клячкин и Валентин Вихорев. Лайнер АН-24, промежуточная посадка в г.Иваново, где отродясь публику на время стоянки не водили в аэропорт (да и был ли он на самом деле!), а -- мороз, барды начинают дубеть. И тут спортивный Валентин Иваныч Вихорев предложил прыгать в длину с места -- кто дальше -- для сугрева. Ну, все прыгнули, а Клячкин не прыгнул: несолидно! И все стали над ним смеяться, а он этого не любил. И чтобы переключить внимание с себя на другую персону, а заодно отомстить Вихореву, он сказал: -- А не слабо тебе, Валя, почесать правой ногой за левым ухом? Сам-то он понимал, что, скорее всего, не слабо, но представил себе, как Вихорев будет садиться в снег, тянуть эту ногу... Всем станет смешно, и он, Евгений Исакыч, будет отмщен. -- А на что спорим? -- осведомился не только спортивный, но и, как оказалось, практичный Вихорев. -- Ну, на бутылку коньяку. Спор был зафиксирован многочисленными свидетелями, и Вихорев... Нет, он не стал садиться в снег, а прямо как стоял, так поднял ногу, подхватил ее руками, подтянул, почесал, где надо, и поставил на место -- все это, не покачнувшись. И разориться бы Клячкину на коньяке, да друг его оказался еще и непьющим и согласился на две бутылки кефира. Комментарий Валентина Вихорева: -- Не кефир, а трехлитровый баллон виноградного сока! Еще о стеклотаре. Клячкина вообще обижали все, кому не лень. Особенным садизмом, как это явствует из рассказа Валерия Бокова, отличался Юрий Кукин. Когда однажды на время каких-то гала-мероприятий бардов поселили в столичной гостинице "Украина", Кукин завалился в номер к Клячкину и стал над ним издеваться в особо изощренной форме. Выглядело это так: Кукин ходил по комнате взад-вперед, разглядывая разные находящиеся в ней предметы. При этом он молчал. Клячкин тоже молчал, продолжая бриться. По мере развития событий движения его (а он водил электробритвой по лицу) становились все более ожесточенными. Наконец, Кукин зафиксировал свое внимание на граненом стакане. Более того, он взял этот стакан в руки и принялся его всесторонне изучать. -- Тебе чего? -- как мог спокойно спросил Клячкин. -- Да вот, у меня в номере точно такой же стакан... -- И что!? -- Пропал. -- А этот при чем!?!? -- Да похож! Как Леонид Сергеев стал самым крупным бардом СССР. Рассказывает Эмир Шабашвили (Казань): -- История эта произошла зимой, году этак в 1978, в городе Пущино-на-Оке, где я был в компании с Леонидом Сергеевым и Владимиром Шуликовским (тоже казанским автором) с концертом. Время года упомянуто не случайно -- из дальнейшего изложения станет понятно, почему Сергеев мог стать крупнейшим бардом страны только в это время года. Итак, утром, после бессонной ночи, проведенной в трехместном номере (бессонной не из-за пения песен, а из-за несносного храпа одного из моих соседей), я вышел босиком и в одних трусах на засыпанный снегом балкон делать зарядку. Закончив махать руками и ногами, я попытался войти в комнату -- и обнаружил закрытую дверь, и за ней -- двух придурков, один из которых не давал мне заснуть всю ночь, довольных, розовых, веселых, потешающихся надо мной и показывающих на меня пальцами. После минутных издевательств и моего приплясывания на снегу они заявили, что впустят меня только в том случае, если я скажу, кто из них крупнейший бард страны. Причем из контекста их высказываний явствовало, что в случае выбора одного, другой -- обиженный -- будет изо всех сил противодействовать открытию двери первым. Я, недолго думая, признал первенство за Сергеевым, человеком большого личного веса и физической силы, в противовес Володе Шуликовскому, человеку щуплому, интеллигентному, и в очках. Через секунду я уже наматывался на батарею, а Сергеев с тех самых пор заслуженно носит титул крупнейшего барда. Возможно, если бы я тогда сделал другой выбор, мой заиндевелый статуй до весны 1979 года украшал бы балкон Пущинской гостиницы, а Володя Шуликовский и посейчас успешно гастролировал бы по стране (в этой жизни он тогда же и бросил это занятие). Кто знает, как может сложиться судьба, если сделать неверный выбор. Так что мне повезло, я считаю. А вы как думаете? "Битва гигантов" или Когда тайное становится явным. Продолжает Эмир Шабашвили: -- Дело было в Йошкар-Оле, городе призраков. Тоже гостиница, тоже концерт в компании Леонида Сергеева и (на сей раз) Виталия Мусина, те же незабвенные семидесятые (в магазинах одни плавленые сырки, зато много). Утром, после концерта и очередной бессонной ночи, мы затеяли с Сергеевым возню и борьбу. Виталий Мусин, примерно в два раза меньше каждого из нас, жался по углам, наблюдая и комментируя "битву гигантов". После моего недолгого сопротивления Сергееву удалось сбить меня с ног и повалить на свою кровать. При этом на кровать упало в сумме около 200 кг, и хрупкое произведение марийских мастеров (ДСП, Б/У), не выдержало, причем не выдержало очень забавным образом: обе его спинки отвалились и упали на пол. Тут нам стало не до шуток -- денег у нас было мало, кровать была нам не по карману. После недолгих раздумий мы нашли простой выход -- красиво застелили многострадальную кровать, аккуратно приставив спинки, и на цыпочках отошли. Держится. В этом состоянии кровать была принята ничего не подозревающей горничной, и мы покинули гостиницу, отправившись на железнодорожный вокзал. На вокзале нас провожали участники Йошкар-Олинского КСП, и среди них одна очень милая дама, мать которой была администратором той самой гостиницы. Так вот, среди прощальных звуков объятий и поцелуев вдруг прозвучал тихий ее голос, обращенный к Сергееву: -- А с кроватью, Леня, мы все уладили. Господи, что стало с Сергеевым! Из него как будто выпустили воздух! Он, безъязыкий, пытался показывать на меня, и говорил -- нет -- шипел: "Это он, он!", -- но никто уже не слушал и не понимал его горя. Всю обратную дорогу до Казани Леня просидел в тамбуре, прямо на полу, свесив ноги и опустив плечи, глядя на замечательную марийскую тайгу, проплывающую мимо, и не видя ничего. В очередной раз открылось то, что не должно было открыться. Тайное стало явным. С тех пор мы не боремся с Леонидом Сергеевым и не спим на соседних кроватях в гостиничных номерах, и слава богу: очень уж он храпит громко. -- Ну, погоди! Где-то в провинции ждали приезда Вадима Егорова. Желая уточнить какие-то детали, позвонили ему домой, где застали только его жену. В разговоре с ней выяснилось, что барду нужна диета, что и было соблюдено. И вот он приехал, его угощают, все хорошо, но чего-то не хватает. Он и спрашивает: -- А почему в еде чего-то не хватает? Провинциалы, люди простые, возьми да и скажи, мол, Ваша супруга... -- Приеду домой -- убью! Деликатесная ситуация. Рассказывает О'Карпов (Александр Карпов) в московской газете "БардАрт" No19 за 1998 г. В 1997 году Творческая Ассоциация "32-е Августа" провела серию концертов в московском бард-кафе "Гнездо Глухаря". Волей судеб случилось так, что наиболее активное участие в этих концертах принимал Игорь Белый (Что, в общем-то, не так уж и удивительно, зная известную активность Игоря... -- 0'К.). Во время одного из таких песенных вечеров внимание барда привлекла группа шкафообразных представителей человечества, занимавшая отдельный столик. Шкафы медлительно закачивали в себя пиво, изредка косясь поверх кружек в сторону сцены. Тревожные чувства охватили Игоря, когда в антракте один из них, крутой распальцовкой поманил к себе барда. Борясь с желанием немедленно прикинуться глухонемым иностранцем, Белый приблизился к столику. Перед ним тут же появился стул, а на столе возникла кружка немецкого пива, сопровождаемая блюдом дымящихся креветок. В изрядном смущении Игорь присоединился к компании. С пивом все было понятно. А вот с закуской... Так уж вышло, что не имел Белый ни малейшего представления о способах поедания креветок, да и вообще, чуть ли не первый раз в жизни их увидал... Шкафы, тем временем, слегка тормозя в сложных оборотах родной речи, принялись похлопывать барда по плечам, называть его гением и сулить златые горы. Минут через десять Игорь уже немного расслабился, глотнул из кружки и блаженно заулыбался, слушая путаное бормотание о будущих выступлениях в концертном зале "Россия". -- Да ты пей пиво-то!.. -- периодически доносилось до его слуха. И Игорь снова делал изрядный глоток, опасаясь сведения разговоров на предмет взаимного уважения. Пустые кружки сменялись новыми, пепельницы наполнялись окурками, а безумные проекты обращались еще более безумными. И вот, когда Белому уже пророчились дружеские объятия мэра Москвы, один из крутых наконец-то заметил, что блюдо с креветками так и осталось нетронутым... Шкафы завозмущались. Налицо был факт проявления неуважения. За столом сгустилась атмосфера конфликта. Осознав, что действовать нужно немедленно, Игорь в рассеянности поглядел на тарелку и, взяв двумя пальцами вилку, занес ее над столом. Шкафы в недоумении замолчали. Крайним чувством Белый осознавал, что делает что-то не то, но задумываться было некогда. Нацелившись в наиболее крупный экземпляр, Игорь решительно вонзился вилкой в кучу креветок!.. Креветки слегка разлетелись в стороны, а Белый в отчаянии принялся с новой силой втыкать вилку в тарелку. Успех, однако, не приходил. Поймав на себе недоуменные взгляды окружающих, Игорь решил изменить тактику. Отбросив в сторону бесполезную вилку, Белый протянул руку к блюду, ухватил огромную розовую креветку, и на глазах у онемевших шкафов стремительно откусил ей голову!.. Несколько секунд потрясенные меценаты с ужасом взирали на свирепого барда, с победным видом восседавшего за столом, и на торчащие из его рта креветочные усы. Потом они как-то быстро задвигали стульями, судорожно расплатились с официантами и исчезли за дверьми кафе, оставив в воздухе тяжелые флюиды дорогих одеколонов, первоклассных сигарет и лестных спонсорских предложений. А с Юрием Лужковым Белый так и не познакомился... Дядя Петя -- гармонист. Рассказал, кажется, Сергей Григорьев (член группы "Ку-ку" московского куста "SCO", ныне Филя в телепередаче "Спокойной ночи, малыши!" и кто-то из НТВшных "кукол")... ... что когда Евгений Кустовский, лидер "Ку-ку", а затем создатель ансамбля "Скай", еще учился в Московской государственной консерватории, его вдвоем с приятелем декан за какую-то провинность послал на хозработы. Смысл оных заключался в очистке от снега памятника великому русскому П.И.Чайковскому работы Веры Мухиной, поскольку сам Петр Ильич сидит, широко расставив руки-ноги и в такой позе чистить снег не может. Завершить работу надлежало к восьми часам утра. Что и было сделано. В назначенный час гений встречал идущих на занятия студентов и преподавателей, растягивая мехи снежной гармошки. Только до Харисовки! Рассказывает Борис Гордон: -- 1994 год, станция Свияжск. Казанским участникам чебоксарского фестиваля подан заказной автобус. Только они расселись -- заглядывает в дверь незнакомая бабуля и, глядя в упор на Виталия Харисова, спрашивает: -- Козловский? Виталий, участвовавший в выступлениях и студийных записях Андрея Козловского, понял вопрос совершенно однозначно и адекватно, как ему показалось, ответил: -- Нет, я только его аккомпаниатор. Чем поверг старушку в немалое недоумение, ибо ей хотелось узнать совсем другое -- не этот ли автобус -- на Козловку, тот, что идет только раз в день. Специфическое удовольствие. Рассказывает Валерий Мустафин (Казань), как приехал он однажды в Москву, а один знакомый его спрашивает: -- У тебя есть где остановиться? -- В принципе, да, -- отвечает Валерий. -- Можно у M., а можно и у N. (Разумеется, вместо импортных букв были названы конкретные фамилии, в том числе N -- довольно известного барда, недавно переехавшего из провинции в столицу, знатного собеседника). -- Конечно, можно и у N, -- согласился знакомый, -- но ведь его слушать придется! Понятное -- простительно. Сергей Губанов (Москва) рассказывает, что на первом всесоюзном фестивале авторской песни в Саратове в 1986 году организаторы предусмотрительно, не дожидаясь результатов творческого процесса, разместили некоторых участников в вытрезвителе, что само по себе -- анекдот. Однажды, вернувшись с мероприятия, постояльцы этого милого "отеля" обнаружили, что в их вещах кто-то основательно покопался. В результате Женя Вдовин, приехавший с московской группой "Мышеловка", недосчитался флакона одеколона, а другой мышелов, который и поведал миру об этом происшествии, обнаружил пропажу блока сигарет "Рига", привезенного по его заказу ребятами из ансамбля "Домино". Обсудив ситуацию, потерпевшие и посочувствовавшие пришли к выводу, что -- ничего особенного, ибо все предельно логично: просто кто-то выпил, после чего захотел покурить... Военная хитрость. Рассказывает Михаил Сипер: -- На 3-м Всесоюзном в Киеве я жил с Бергом в одной комнате. Фестиваль этот из-за надвигающегося моего отъезда в Израиль и обилия знакомых рож превратился для меня в этакую перманентную пятидневную пьянку почти без сна. Берг же в нашей комнате устроил творческую мастерскую. И когда я, измученный трехдневным недосыпом, попытался лечь в свою кровать, то Володя деликатно меня выпер, сказав, что в комнате могут находиться только участники мастерской. Обозленный и качающийся, я спустился в вестибюль, где записался в мастерскую Ланцберга, затем вернулся в комнату и лег спать на законных основаниях. Комментарий мастера: ну, не мог же я ему сказать, что только алкашей мне тут и не хватало! Антидежавю. Рассказывает Елена Настасий, женщина неописуемой красоты: -- "Петербургский аккорд" 1996 г. Вспоминаем с Сергеем Даниловым их с Гейнцем выступление у нас, и как "грузили" на поезд Александра. Появляется сам Гейнц: -- Серега, где ты умудряешься все время таких девчонок отлавливать? -- Шура, это же Лена из Волгограда! -- Ну да!? Жаль, что я никогда не был в Волгограде... Как оказалось впоследствии, Саша действительно ничего не помни об этом факте своей биографии. "Я читаю стихи драконам..." Из конферанса Михаила Кочеткова на концерте "Визитная карточка" -- открытии цикла вечеров авторской песни в музее Высоцкого 30 октября 1998 года. Об отношении поэта Виталия Калашникова (начинал в ростовской "Заозерной школе", к которой принадлежит и известный бард Геннадий Жуков -- В.Л.) к выпивке: -- В этом году в Барзовке было много мэтров, в том числе Городницкий. И вот Городницкий мне говорит как-то, что Калашников его достал: он каждый день при встрече читает ему стихи, причем одни и те же. Потом я встречаюсь с Виталием в Москве и между прочим так спрашиваю у него: что ж это ты, мол, Городницкого в Барзовке терроризировал? Он поднимает на меня взгляд, полный изумления: -- А разве там был Городницкий?! К вопросу об игре на гитаре. Рассказал Павел Катков из литовского города Висагинаса. Едет как-то в электричке Александр Иванов. Подходит к нему мужик и просит гитару -- поиграть. Саша дает. Через некоторое время гитара возвращается в совершенно неузнаваемом виде. Во всяком случае, играть на ней больше нельзя. Оказывается, этот мужик и его попутчики на ней играли... в карты! Или в домино? Как доктор прописал. Рассказывает московский бард Олег Городецкий при прсильном участии туапсинско-московской авторессы Евгении Ланцберг: 3 мая 1999 года на европейской части нашей необъятной стало ужасно холодно. И угораздило же нас (некоторую часть объединения "32 августа" и "Команды 2 канала" (Санкт-Петербург) пойти в лес петь песни, да еще и на границу Ленинградской области и Карелии. Холодина была жуткая. Снег стеной. Ночь кое-как просидели, а рано утром снялись и побежали к электричке. Влезаем, отогреваемся, кто-то засыпает, кто-то просыпается... Спящие спят, бодрствующие -- песни поют. Сидим, соответственно, поем. Тут входит на какой-то станции барышня и начинает рекламировать... колготки: -- Предлагаю вниманию прекрасных дам, в преддверии наступающего лета... И так далее. Тут спящая Ольга Макеева открывает один глаз и тихонько так произносит: -- А валенок у нее нет? Мы, конечно, начинаем хохотать, а барышня то ли злится, то ли удивляется, смотрит на нас, спрашивает: -- Что я такого смешного сказала? -- А валенок у Вас нет? -- выдавливаю я из себя сквозь смех. (В варианте Евгении Олег предварил свой вопрос фразой из анекдота: "Какое, блин, лето?!") Продавщица колготок реагирует неожиданно: -- Вам не валенки нужно, а доктора! Тут все вспоминают мою профессию и начинают еще сильнее веселиться. -- Да я уже, -- говорю я, -- в смысле, я и есть. (Евгения утверждает, что в этот момент Городецкий стал отчаянно хлопать себя по карманам и кричать: -- Я сам доктор! Могу удостоверение показать!) Как тут барышня испугалась. А может и не испугалась, только из вагона ее как ветром сдуло. Надо бы мораль какую-нибудь придумать. Например, такую: если вас тоже достают продавцы всякой дряни в электричках -- так с ними и общайтесь -- они, как выяснилось, этого боятся... Эх, дороги!.. На XXI-м Грушинском фестивале в 1994 году было особенно трудно перемещаться по поляне после дождей. И родился такой анекдот: -- Вась, какую женщину я видел! -- Какую? -- У нее такие ноги! -- Что, стройные? -- Чистые! Абсолютный рекорд. Рассказывает Вячеслав Пахтусов (Челябинск): -- Леня Волков -- человек чрезвычайно спортивный. Только в этом году на Грушинском он удостоился наград аж в трех видах соревнований, всего же у него подобных трофеев не счесть. Но за свое самое впечатляющее спортивное достижение на фестивале он никакой награды не получил. А было так... Как-то мы уезжали с Грушинского. Собрали рюкзаки, поднялись на гору, ждем электрички. И тут я обнаружил отсутствие своего любимого ножа. Напряг память -- вспомнил, что последним им пользовался Леня. -- Лень, ты мой нож куда дел? -- Ой, кажется, на стоянке забыл... Сейчас принесу! -- Как "принесу"?! До электрички тринадцать минут! -- Да я успею! -- донеслось из-за края горы. Хотите верьте, хотите нет, но он уложился в восемь -- я по секундомеру засекал... Бугай с квалификацией. Продолжает Вячеслав Пахтусов: -- Готовится очередной Ильменский фестиваль. По уже работающей системе озвучки раздается объявление: -- На главной концертной площадке срочно требуется бугай!. Через несколько минут к означенному месту подходят два молодых человека более чем атлетического телосложения. -- В чем дело, мужики, чем нужно помочь? -- Помочь? Да спасибо, вроде сами справляемся... -- А чего тогда объявление давали? -- Какое объявление? -- Ну, насчет бугая... -- А-а... Извините, ребята, недоразумение вышло. Вот бугай, который нам был нужен. Парни с недоумением оглядели высокого тощего субъекта, чей внешний вид никак не ассоциировался со словом "бугай". Тем не менее, именно это слово значилось в его паспорте в качестве фамилии, а на фестивале он отвечал за электропроводку и питание. Рама для Кришны. Рассказывает Михаил Лаврентьев (Москва). Во время концерта "Трех сучков" на Грушинском фестивале мимо сцены проходила бригада кришнаитов с "в харю Кришне". Концерт был временно прекращен (они перекрывали по громкости), а Аркадий Лебедев (лидер "Сучков" -- Ред.) стал им подыгрывать, но чуть-чуть не в такт. Секунд через двадцать он сбил кришнаитов с ритма настолько, что они разошлись по голосам и в недоумении замолчали. Зрители веселились в голос. Момент истины. Рассказывает Александр Городницкий: -- На каждом Грушинском фестивале традиционно устраивались футбольные матчи: "Сборная Куйбышева" против "Сборной гостей". В этих матчах Юра (Визбор -- прим. сост.) принимал обязательное участие, играя, как правило, в нападении. "Смотри, сам Визбор играет". Но однажды, получив удачный пас. Юра стремительно помчался по правому краю и, легко миновав защиту, напрямую вышел к воротам. Тут уж. было не до почтения. -- Лысого держи, лысого, -- заревела толпа. Бардзаплыв. Рассказывает Вера Романова: -- Летом 1998 года Александр Дулов и Сергей Крылов были в жюри фестиваля АП, который проходил недалеко от Переславля-Залесского, в красивом месте прямо на берегу замечательного озера. Погода тоже располагала. Пошли они как-то купаться. -- Плывем, -- рассказывает Крылов, -- мы с Дуловым брассом, радуемся жизни. А одна из "хозяек" фестиваля, не зная, как еще позаботиться о дорогих гостях, кричит нам с берега: -- А что же вы шапочки-то не надели? Представил Крылов, как одинаково должны отражать солнце его с Дуловым торчащие из воды макушки, и резонно возразил: -- А что, разве так не видно, что мы из одной команды? Бард а ля карт. Реальная фраза с "Бродвея" -- торговой аллеи Грушинского: -- Мне, пожалуйста, двойной Ланцберг и Тарасова без Митяева! (Примечание составителя: имелись в виду компакт-диски. У продавца действительно были двойной альбом Ланцберга и сольник Тарасова, но звучало все это точь-в-точь как заказ в баре.) Еще одной чеканной формулировкой порадовали ребята из Сызрани -- участники детской программы фестиваля. В их репертуаре была неизвестно кем сложенная "ковбойская" песня, в припеве которой многократно повторялся возглас "Хэй-?!". С подачи самих исполнителей песню окрестили "Хэй? неизвестного автора". Заинтересованные лица потом долго спорили, есть ли это название конкретной песни или же жанра, в котором она написана... От судьбы не уйдешь! Рассказывает Берг: -- В июне 1997 года запарка у меня была страшная: назревал очередной слет "Костры" под Йошкар-Олой, а также Грушинский фестиваль, на котором я должен был участвовать в работе сразу двух программ -- "Второго канала" и "Детской республики". И там, и там была нужна аппаратура, которую я и готовил. И везти ее в Йошку должен был прибывший из Москвы ЗИЛ, а на Грушинский -- я сам. И вот вечер накануне отъезда. ЗИЛ отправляется завтра рано утром, я (поездом в Самару) -- днем. И тут я замечаю, что звуковые колоночки, которые я должен везти в Самару, вместе с "костровской" аппаратурой погружены в ЗИЛ. Бегу во двор, поднимаю водителя, уже улегшегося спать, и он извлекает колонки из-под груды барахла, которым битком набито чрево фургона. Дома мои помощники упаковывают их для перевозки -- оборачивают пленкой, обвязывают стропой и делают из нее же ручки для переноски, так что колонки видоизменяются до полной неузнаваемости. И я ставлю их в коридоре на выходе, чтобы с недосыпу не забыть. Всю ночь до утра, согласно национальной традиции, допаиваю предусилители. Часов в пять приходит водитель -- попрощаться и забрать то, что я не успел найти накануне и отыскал ночью. Какие-то котлы для комендантской кухни, крышки ящиков... Говорю водителю: -- Извини, Володя, тороплюсь, возьми сам. -- Где? -- В коридоре, у двери, увидишь. Он уносит все это вниз, почему-то в два приема. Почему -- я понял потом, когда, выходя из дома, не обнаружил колоночек. Они уехали в Йошку. На Грушинский их привезли йошкар-олинцы. Пуск первой очереди. Рассказывает Берг: -- На слет "Костры-97" я приехал на этапе подготовки и имел возможность лицезреть процесс градостроительства. И вот вижу: подбегает к коменданту слета казанцу Андрею Семенову некто из его команды и рапортует: -- Женский сортир готов, осталось только обтянуть его темной пленкой! Детям разных народов. Рассказывает Дмитрий Палец (Киев): -- Вспоминается случай, поведанный знакомым бардом. Некий фестиваль КСП проходил на базе школьного лагеря труда и отдыха. Один из участников, будучи слегка навеселе, стоя перед кабинками с буквами "М" и "Ж" произнес: -- Ти диви, для москалiв ?, для жидiв теж ?, а укра?нцю ж кyди пiти? Каково же было его удивление, когда через некоторое время в лагере была обнаружена аналогичная кабинка с бyквой "У". Оказалось, для учителей... Хата моргана. Рассказывает Максим Хмызов, автор из Волгограда: -- В сентябре 1989 года нашей квартире, расположенной неподалеку от вокзала, выпала большая честь принимать на ночь народ, съезжающийся на первый слет "Костры". Задача была -- перекантовать дорогих гостей до первой утренней возможности отбыть на место. Распределение контингента по площадям было следующее: в одной комнате спали отец с матерью, в другой -- прочие члены семейства, в третьей -- мы с женой и двумя "боксерами" среднего веса, в четвертой -- постояльцы. Ночной пейзаж большой оригинальностью не отличался: кто-то почивал, кто-то негромко пел, кто-то пил чай на кухне, обменивался информацией и даже играл в шахматы... Вс? -- в пастельных тонах, вполне в духе "Костров". Когда поутру родственники пробудились ото сна, они не поверили, что после их вчерашнего отбоя в доме побывало еще тридцать четыре человека: следов их пребывания не осталось. Сервис на Грушинском. Рассказывает Вера Романова (Москва). 1978 год. Грушинский фестиваль. Последний день. Жюри во главе с председателем Ю.И.Визбором вручает награды лауреатам. Ну, а в это время организаторы, пытаясь поскорее закончить дела на поляне, собирают вещи. В том числе и казенные палатки и спальники, в которых живет жюри. Все личные вещи, вытряхнутые из палаток, свалены в кучку на поляне. И вот возвращается Визбор с церемонии и видит, что вместо палатки лежит кучка вещей. И вспоминает, что в кармане той палатки остался его паспорт. Пришлось ему быстро бежать в Куйбышев, догонять палатку. 1979 год. Грушинский фестиваль. Москвичи взяли с собой дополнительные палатки, спальники и продукты, чтобы поселить любимых бардов в своем лагере. Д.Сухарев, В.Берковский и А.Суханов согласились сразу, а Ю.Визбор и Никитины поселились в казенном лагере, мотивируя это тем, что неудобно отказываться. В субботу утром приходят они в лагерь москвичей и спрашивают, свободны ли еще предназначенные им палатки. Оказывается, всю ночь около казенного лагеря стоял страж порядка с мегафоном и сообщал всем: -- Соблюдайте тишину: жюри отдыхает! Седьмое небо со всеми удобствами. Рассказывает Елена Настасий: -- Грушинский 1993 г. Стало популярным увеселение народа путем катания на различных экзотических транспортных средствах -- гидропланах, мотопланах, воздушных шарах и т.п. Мы с Анатолием Костиным (воронежским исполнителем, меж своими известным как Пинчер) совершаем прогулку с целью осмотра этих достопримечательностей. Подойдя к одной "точке" Толя спрашивает: -- Мужик, а это что? -- Это мотоплан. -- Ага, катаете, значит? -- Катаем. -- За деньги? -- За деньги. -- И сколько стоит обо..аться в воздухе? После тяжелой и продолжительной... Рассказывает Елена Настасий, автор из Волгограда: -- Грушинский 1991 г. Утро в лагере волгоградцев. На свежем воздухе под деревом после тяжелой ночи "отдыхают", прижавшись друг к другу Леша Куликов (КСПшный псевдоним -- Береза) и Толик Костин (Пинчер). Проходящие мимо вздыхают: -- Такова жизнь! Прислонился Пинчер к Березе и дал дуба... Рассказывает Любовь Лейбзон: -- 1979 год. Грушинский фестиваль, Пескалы. Приехали на поляну около 4-х утра в переполненном автобусе... Поставили полатки и без сил повалились хоть чуть отдохнуть. Почти немедленно появились некие ребята в униформе и предложили нам искать другое место, так как на этом собирались строить общественный туалет. Делать нечего, отправили кого-то на разведку и сидим на досках, предназначенных для этого самого туалета... В это время по радио объявили, что все желающие участвовать в прослушивании должны сдать анкеты и тексты. Получили анкеты, начали заполнять -- кто-то писал за Яшу Когана, он как раз искал новое место для палаток. Я пишу за Барьюдина. Он, сидя напротив, дремлет, обняв свою гитару. Фамилия, имя, г.р., адрес... Адреса я не знаю. -- Саша, скажи адрес! Барьюдин реагирует, приоткрыв с трудом один глаз: -- Какой адрес? Обратный?.. Теремок. Рассказывает Михаил Смоляр: -- 1977 год, X-й Грушинский фестиваль. Мы приехали из Москвы на товарных поездах. "Мы" -- это "кукушата" (ансамбль "Ку-ку" куста "СКО" и его окружение -- прим. сост.). Часть народа в пути застряла с частью барахла, в результате Мише Столяру негде оказалось спать. -- Ну, ладно, -- сказал он мне, -- я к тебе в палатку! -- Столяр, Смоляр... поместимся! Приходит Миша Геллер, мнется. -- Что, -- говорю, -- жить негде? Давай к нам! -- Знаете, ребята, я не один: со мной еще Трегер. Он крупный мужик, зато тоже Миша. Миша Столяр, Миша Смоляр, Миша Геллер, Миша Трегер. Приходит Ольга Кувшинникова: -- Ой, как у вас хорошо, ой, как у вас замечательно! Какая палаточка! А меня к себе не возьмете? -- Нет, -- говорит Геллер. -- Почему? -- У тебя пропуска нет -- буквы "Р"! Форма и содержание. Рассказывает Борис Жуков. На презентации проекта "Песни нашего века" на Грушинском фестивале 1998 года журналистам была роздана традиционная "халява" -- продукция фирмы, взявшейся за маркетинг "Песен". Халява представляла собой полиэтиленовый пакетик, на котором красовалась эмблема и логотип фирмы -- "Давай-давай развлечения!". А внутри находилась видеокассета... песен Окуджавы в его собственном исполнении. Кстати, на другой стороне пакета был напечатан девиз фирмы -- "Только то, что ласкает слух и радует глаз". Борис Гордон посоветовал менеджеру фирмы торговать товаром, наиболее соответствующим этой формуле, -- кошками. Дань культуре. Артист эстрады Альфред Тальковский (Санкт-Петербург), еще в начале 70-х ставший популярным в студенческой и вообще интеллигентской среде благодаря исполнению в своих программах песен бардов (в том числе и своих собственных), обладает на редкость приятным низким, с глубоким тембром, голосом и изумительной дикцией. Так что когда он произносит, например, "ох..ть можно!", возникает ассоциация с эпохальным "от советского Информбюро". Но это -- так, к слову. Московская журналистка Наталья Жданова рассказывает, как во второй половине 80-х, когда по крупным городам катилась серия гала-концертов известнейших бардов, в одной из комнат то ли квартиры, то ли отеля сидят эти самые знаменитости, общаются и курят. Топор уже спокойно можно вешать. Активно дымит Тальковский. Окуджава просто прикуривает одну от другой. А рядом с ним скромно ютится ветеран туристской песни (хотя и нестарый по возрасту) казанец Валерий Боков, млеет от столь почетного соседства, тоже хочет закурить и не знает, как это сделать. Наконец набирается храбрости и спрашивает: -- Вы не будете возражать, если я тоже закурю? На что моментально и громогласно реагирует Тальковский: -- Ну, я ох..ваю от этого интеллигента! Гулящий сюжет. Аналогичный, если можно так сказать, случай рассказала Бергу Елена Данилина из Санкт-Петербурга. Она давно дружит с Новеллой Матвеевой (помогая, кстати, решать бытовые проблемы и выпускать книжки -- В.Л.) и постоянно удивляется ее деликатности: -- Это женщина, которая, рассказывая что-то о ком-то, говорит: -- Леночка, ты меня извини за грубое слово, но я его на фиг послала. Однажды Новелла Николаевна, будучи не в состоянии удержаться от неодобрительного отзыва об одной общей знакомой, но, тем не менее, пытаясь не нарушить своего внутреннего табу, изрекла: -- Лена, ну ты же знаешь, кто она! Вот есть такое слово -- "гулять". Если в нем первую букву заменить на вторую в алфавите, а вторую убрать совсем... Лена, перенапрягаясь от непосильных вычислений, непроизвольно: -- Б..дь, что ли? Древесно-стружечные плиты для служебного пользования. Рассказывает Владимир Васильев: -- Когда-то я по работе занимался так называемым "русским маркетингом", короче, посредничал. И вот в едем куда-то со знакомым парнем и видим некоего молодого человека с определенным типом лица. Чернобородый такой, каких много среди бардов и их окружения. Говорим друг другу: -- Слушай, тебе не кажется, что мы его где-то видели? Лицо очень знакомое... -- Да, где-то мы его на КСП встречали. -- Давай спросим! -- Ну, давай! Спрашиваем: -- Извините, Вы когда-нибудь с КСП были связаны? -- КСП? Не, КСП не знаю. ДСП знаю! Вадиму Бисерову (Пермь) рассказали минчанки. Едут ребята из Белоруссии на "Петербургский аккорд" в 1998 г. Мужик в поезде: -- Куда, ребята, едете? -- На фестиваль авторской песни. -- А-а, бартерной! Этого не может быть никогда! Рассказывает Берг: -- Году в 1972, в конце, или ненамного позже волгоградско-воронежский исполнитель Леша Куликов (Береза) исчез. Звонят все телефоны СССР: не пролетал ли Береза? Впрочем, вскоре нашелся... в Одессе. То ли концерт у него там был, то ли просто он приехал к другу своему Игорю Лучинкину, в дуэте с которым стал потом лауреатом VI-го Грушинского... Засиделся в теплой компании и опоздал на обратный самолет. И остался в Одессе, где прожил года три. Вдруг звонит мне в Саратов. Спрашиваю: -- Ты как там? -- Нормально! -- Работаешь? -- Работаю. -- Где? -- В Русском драмтеатре, с Лучинкиным. -- Кем? -- Актером. А слышимость хреновая. Зная Березу, могу предположить что угодно, только не это: кто такого охломона возьмет в актеры! -- Вахтером? -- переспрашиваю. А слышимость хреновая в обоих направлениях. -- Ну да, актером! Слава Богу, думаю, хоть вахтером мужик трудоустроен, в приличном месте! За спичками. А недавно ветеран волгоградского КСП Павел Маловичко рассказал, как Береза оказался в Одессе. В то время он, окончив Волгоградский институт городского хозяйства, учился в аспирантуре в Воронеже и приехал домой на каникулы. Мать дала ему три рубля, авоську и отправила за картошкой. По дороге Леша вспомнил, что в Минске вот-вот начнется фестиваль КСП. Хлопнул по карману -- нашел завалявшийся червонец. На самолет хватит. И так, с авоськой, оказался в столице братской Белоруссии. На третий день, когда мать в поисках добралась до Маловичек, фестиваль закончился, и Леша поехал... в Одессу, в гости к Игорю Лучинкину, к которому воспылал симпатией в Минске. Затем, как было сказано выше, опоздал на самолет и прожил в Одессе три года, в течение которых его искали и аспирантура, и Советская Армия. В 73-м они с Игорем приехали на Грушинский, где сразили всех своим исполнительским мастерством в весе дуэтов... Потом он все же год отслужил в Риге, работая в каком-то КБ, в почти чисто женском коллективе, и ведя, практически, гражданский образ жизни, но это уже другая история. Из жизни лошадей. Рассказывает Алексей Куликов: -- Когда Виктор Семенович Берковский представлял меня Мише Кане, он сказал: -- Это тот самый молодой нахал, который на одном из первых Грушинских фестивалей, когда мы пошли купаться -- Юрий Иосифович, Дмитрий Антонович и я, -- зашли в воду и вдруг слышим из толпы, стоявшей на берегу: "Лошади умеют плавать!" -- так вот это он сказал! Как мы перестали быть интеллигентами. Рассказ Виталия Фролова (Одесса) в посильном пересказе Берга. -- В конце 60-х в каждой интеллигентной семье должен был кто-то висеть, иначе она не могла считаться таковой. Это было неписаное правило. Надо сказать, что интеллигенция именно тогда некоторое время была как бы в чести, во всяком случае, ей посвящались лучшие произведения литературы и кино наподобие книги и фильма "Иду на грозу". Среди того, что вешалось, были свои "сливки" и свой кич. Если представить себе рейтинг картинок, то в самом верху списка находился Хемингуэй -- молодой, сфотографированный в отеле "Флорида" в Испании на фоне своего ундервуда. Далее (по убывающей) шел Есенин, придавленный шубой (фотография Наппельбаума), затем -- Маяковский с трубкой или собачкой на руках -- кому на что повезет. Это была верхняя половина списка. Нижнюю возглавлял все тот же Маяковский -- рисунок Могилевского: бритый налысо; резкая светотень. Затем опять Есенин -- поганая копия гравюры неизвестного героя, где поэт обнимает березку. Оба -- блондины, ради чего все и рисовалось. И в самом низу -- снова Хемингуэй, но уже седой, в свитере. Не то чтобы он был хуже Есенина, просто такие портреты продавались на каждом углу, и к элите мог примазаться любой желающий. Вот и у нас висел этот великий интернационалист, ибо мы ни на что особенно не претендовали. Просто для приличия. Висел, висел -- и упал, да как! За диван, но так, что половина портрета из-за дивана выглядывала. А поднять было лень, потому что просто так поднимать ни к чему, а вбивать новый гвоздь и пр. -- казалось целым мероприятием, способным сожрать уикэнд. И вот приходят в гости знакомые, а он там лежит или стоит -- Бог его разберет. И они говорят: -- Ах, какая прелесть у вас валяется! Отдайте ее нам! А ведь и вправду валяется! Не отдашь -- скажут: жлобы. Пришлось отдать. Так и перестали мы быть интеллигентами... Не стоило излишне критиковать! Рассказывают Алексей Куликов и Сергей Волобуев (Волгоград): -- Когда была свадьба у Димы Козина (сына Юры Козина, заведовавшего в первой половине 70-х фонотекой КСП МАИ -- сост.), на этот же день пришлось еще одно приглашение -- в гости к Виктору Семеновичу Берковскому. А точнее, для серьезного разговора. Сначала, с утра, поехали к Берковскому. Были Игорь Михалев, Михаил Кане... Ну, и наш квартет -- Леша и Мили Куликовы да Сережа и Наташа Волобуевы. Хозяева накрыли стол и мы вынуждены были просидеть там весь этот день: уйти было неудобно, так как, заподозрив очередную попытку к бегству, Виктор Семенович говорил: -- Вы к кому приехали! -- Мы на свадьбу еще должны... -- Свадьба подождет! Он долго слушал Сережины песни и говорил: -- Неплохие песни, все нормально, но надо петь и хорошие песни. Имелись в виду песни хозяина дома. Которому, впрочем, надоело хвалить Сергея и он ни с того, ни с сего начал его ругать. Короче, когда, прощаясь, Берковский еще раз намекнул, чьи песни надо петь, Волобуев сказал, что не будет. -- Почему? -- Потому что Вы придираст! -- Почему это придираст? -- не "въехал" Виктор Семенович. -- Потому что придираетесь! На что жена мэтра Маргарита изрекла: -- По-моему, Витя, мы их перепоили! Выбора не было. Рассказывает Берг: -- Слет московского куста "РЭКС" в октябре 1996 года. А через дорогу еще и "Сборной леса", славящейся своими вольными нравами и всепобеждающим темпераментом. Половина участников приехала на собственном транспорте, от "Жигулей" до "Газели". Некоторые даже на иномарках. Диалог: -- Один так вообще на "линкольне"! Ну, я понимаю, джип, а это какое-то извращение... -- А может, у него больше и нет ничего? Может, он бедный? Документальная легенда. Однажды на лесном слете Гриша Розеншток, известный как командир куста "Новослободский" в эпоху его расцвета (70-е годы), решил настроить свою двенадцатиструнку. Сидел он при этом у костра, и строй от перепада температур все время "уплывал". Гриша провозился часа полтора, плюнул и пошел работать директором в Дом композиторов. Творческая близость. На дежурный вопрос "кто из ваших коллег вам ближе всех?" Вадим Егоров одно время совершенно искренне отвечал: "Конечно, Вероника Долина -- мы с ней рядом живем!" Разговор по душам. Рассказывает Леонид Сергеев. -- В 199... году мы были на Таймырском фестивале в Норильске. И за неделю до нашего приезда рванула городская ТЭЦ. Представляете: Таймыр, конец ноября -- и без отопления! В гостиничных номерах температуры стояли такие, что мерзлые тараканы забирались к нам под одеяло греться. А в самом здании, где проходил фестиваль, было два теплых места. Одно -- это сцена, там софиты грели, поэтому каждый выступавший старался подольше не уходить со сцены, выступления были минут по сорок, а весь концерт длился часов пять-шесть. А второе -- почему-то фойе. И вот как-то стоим мы -- Мищуки и я -- в этом фойе, греемся, что-то вкушаем... Подходит огромный шахтер, метра два ростом, ладонь с мое лицо, подходит и начинает так неторопливо говорить, что, мол, я хотел бы с вами познакомиться, я -- шахтер и т. д. -- А, ну и как там у вас в шахте? -- вежливо говорит Вадик Мищук... и, непонятно, почему, повернувшись на 180 градусов, уходит. Парень недоуменно смотрит ему вслед и после паузы говорит: -- Да нормально... Смылся! Рассказывает Берг: -- Мои сотрудники по туапсинскому Центру школьного краеведения Людмила Ивановна Юрченко и Семен Ефимович Лившиц в 60-е -- 70-е годы жили довольно далеко от Туапсе, а в тот конкретный день еще не были мужем и женой, а просто работали она -- редактором, а он -- главным редактором Магаданского книжного издательства. Посему Солженицын, Куваев, Рытхэу, поэт Пчелкин прошли через ее "руки", а он осуществлял общее руководство. И первую книжку Игоря Кохановского редактировала Людмила Ивановна. Когда книжка вышла, Высоцкий так обрадовался за друга, что прилетел в Магадан отметить это событие, буквально на один день. И вот Кохановский звонит Людмиле Ивановне в издательство: -- Бросайте все, бегите сюда, тут Высоцкий прилетел, каких-то бабулек собрал, поет! Она -- к Лившицу, а он: -- Рабочий день еще не окончен. Еле дождались конца и пулей рванули оба к Кохановскому. Действительно, Высоцкий, бабульки, поет! Игорь представил Володе редакторов. Тот, как услышал, кто они, -- подскочил, засуетился, стал руки об себя вытирать и говорить: -- Нет, я грязный с дороги, таким людям в таком виде петь не могу, надо помыться. И его проводили в душ. Мылся он с огромным чувством ответственности и потому долго. Когда вышел, оказалось, что пора ехать в аэропорт. Так и не попел. По мотивам "Фаталиста". Однажды в январе 1990 года Иваси после длительного перерыва дали концерт в клубе "Красный текстильщик". Получилось так, что Иващенко после концерта куда-то уволокла толпа восторженных поклонниц, а Васильева на пути из "Текстильщика" сопровождал только Борис Гордон. Они шли пешком по зимней Якиманке (тогда еще улице Димитрова), и Гордон вдруг спросил: -- Леонардыч, а что это ты вокруг так смотришь? -- Как -- так? -- отвлекся от своих мыслей Васильев. -- Ну, так, словно все это кругом -- твое... Васильев ответил что-то бесцветное, разговор прервался. И только осенью того же года уже забывшему этот разговор Гордону его собеседник напомнил тот давний вопрос, принимая его в своем скромном рабочем кабинете председателя Октябрьского райисполкома (которому были подведомственны все строения по Якиманке и в районе "Текстильщика"). Остается добавить, что в январе Васильев еще не помышлял о своей должности и даже не был знаком с Ильей Заславским. Туапсинские шерпы или Исполнение желаний из материала заказчика. Рассказывает Борис Жуков (Москва): -- Летом 1988 года мы с моим другом Игорем Лебедевым приехали в летний лагерь объединения "Зеленая гора" под Туапсе. Выгрузились из автобуса, глянули на ущелье, вверх по которому нам предстояло идти с рюкзаками, и Игорь, заядлый горный турист, мечтательно сказал: -- Ну почему здесь нету шерпов? Представляешь, подъезжает автобус к ущелью, а оттуда навстречу ему выходят люди, ничего не говоря, берут твой груз и тащат его, куда надо... Ну, мечтать не вредно, но наш-то груз пришлось тащить нам самим. Поднялись по тропе вдоль речки, попрыгали по мокрым камням, перевалили маленький отрог и пришли в лагерь. Поставили палатки, попили поднесенного нам чаю, и тут пришло сообщение: вот-вот должна подойти машина с аккумуляторами для лагеря. Аккумуляторов много, они тяжелые, так что всех лиц мужского пола, не занятых срочным делом, просят поучаствовать в доставке их в лагерь. Когда толпа носильщиков, включая и нас с Игорем, приближалась к выходу из ущелья, я сказал: -- Что там ты, Игорь Борисыч, насчет шерпов-то говорил? Трех часов не прошло, а твоя мечта уже исполнилась! -- ? -- Ну как же! Сейчас все будет именно так, как ты хотел: к ущелью подойдет машина, оттуда навстречу ей выйдут люди, взвалят на свои спины тяжелый груз и потащат до места назначения... Броня крепка! Рассказывает Сергей Лебедев (Москва). 1995 год. Подмосковье, а конкретно -- Румянцево. Московский горслет КСП. Жара неимоверная. По поляне слета передвигается нечто странное и жутковатое. Как бы сам собой шагает костюм полной химзащиты. На месте лица -- противогаз. В руках -- работающая бензопила. На груди -- табличка с надписью: "Группа охраны леса". Внутри этого великолепия находится Славик Толченов. -- Не жарко тебе, Славик? -- спрашивают сочувствующие. -- Зато комары не достают! Кто ж нас еще оценит! Рассказывает Михаил Сипер: В 1982 или 83 году я, будучи в Туапсе, был вынужден задержаться там на 4-5 дней. Назрела проблема проживания. Я подъехал к Володе Ланцбергу, жившему в то время в небольшом фургончике в районе какого-то санатория и зарабатывавшему на жизнь игрой в ВИА на танцах. Узнав о моих проблемах, он радушно сказал: -- А чего там, живи сколько надо. Жена уехала в Саратов, я завтра еду в Керчь к Черноморченко. И назавтра уехал. А надо сказать, что в фургоне были две комнаты и кухонька. Но одна комната -- жилая, а вторая -- помойка. В ней Берг, пользуясь временным отсутствием жены, свалил гору посуды до процесса мытья: котлы, сковородки, тарелки, противни и прочую бижутерию. Весь этот монблан жил какой-то отдельной жизнью, что-то там скреблось, урчало, бродило и шипело. Картину украшали громадные шелковичные черви, градом падающие с веток растущего над фургоном тутовника или еще чего-то хлорофиллового. Жить с этим гадюшником в одном доме мог только такой мужественный человек, как Берг. Я пошел к шоссе, где рос в одиночестве пивной киоск, купил 20 литров чего-то мутно-желтого, пришел обратно и начал битву против урожая. В течение двух дней я перемыл в этой комнате все! После этого я нарезал гору небольших листочков и сел писать лозунги. Среди них было: "Слава Сиперу! Сипер велик! Да здравствует Сипер! Решения Сипера -- в жизнь! Ура Сиперу! Дело Сипера живет и побеждает! Слава мне! Сипер -- гений!" Ну и прочее такое в диком количестве. Потом большие листочки я развесил, а маленькие распихал всюду -- в книги, пластинки, кассеты, шкафы, фотоальбомы и т.д. Потом я уехал. Последний раз мы виделись с Бергом в 1990 году в Киеве на 3-м Всесоюзном. Он сказал, что до сих пор находит в самых непотребных местах эти дацзыбао и будет помнить вечно о моем подвиге. Комментарий ответственного квартиросъемщика: действительно, дело было. В 1982 году, когда мы жили неподалеку от мостика, воспетого Визбором в своих записных книжках, на территории санатория им. 1 Мая. Помойкой Сипер обозвал нашу кухню, а "кухонькой" -- кухню соседки. Это было милейшее существо, находиться рядом с которым могли только мы с женой. И в этом, а не в жизни среди бардака, заключался наш, чего уж там скромничать, героизм. "Громадные шелковичные черви" были тощими гусеничками, падавшими с дуба. Правда, в неограниченных количествах. А 20 литров того, чем Миша боролся за выживание, было пиво. Так это называлось тогда во всем Союзе. Потом Миша два дня мыл десяток тарелок, ибо кастрюли, помнится, он получил в пристойном виде. Именно в них мы, вернувшись, и обнаружили не знакомых нам по виду толстых коротких червей, которых я не забуду так же, как и тот тетрадный листок, что висел под сушилкой с тарелками. На нем были изображены пять звездочек Героя (больше тогда не давали никому) и написано: -- Я вымыл посуду!!! Ура мне!!! Сипер. Рай земной. Рассказывает Любовь Лейбзон. Как известно, участники КСПшного лагеря "Барзовка" в окрестностях Керчи питались за счет работы в близлежащем колхозе. В первой половине дня они заботились о хлебе насущном, а во второй переключались на зрелища, которыми сами себя кормили. Переехав в Израиль и оказавшись в киббуце, Михаил Сипер заявил, что для него наступила вечная "Барзовка". Вовочка и дюймовочка. В самом конце 1997 года в Россию ненадолго приехал Владимир Музыкантов -- довольно известный в 80-е годы автор, которого суровая стезя исследователя-медика завела в Пенсильванский университет. На единственный концерт в театре "Перекресток" пришло множество бардов -- в зале сидел даже Щербаков, вообще никогда не ходящий на чужие концерты. Но на сцену, кроме героя дня, вышла только Лида Чебоксарова (она поет некоторые песни Музыкантова) со своим аккомпаниатором Дмитрием Земским. Свое выступление Лида начала словами: -- С Володей Музыкантовым мы познакомились ровно десять лет назад... как мы выяснили сегодня ночью... Неловкую паузу заполнил нездоровый смех в зале. Лида смущенно улыбнулась и добавила: -- Я тогда была совсем маленькой... Смех оборвался. Публика таращила глаза на крохотную фигурку на сцене и пыталась вообразить: неужели она когда-то была еще меньше? "Не поговорили"-1. Рассказывает Берг: -- Году в 1990-м был я с концертом в Новокузнецке. Поселили меня там в центре города, на проспекте Ленина, на "временно пустующей" квартире. И так получилось, что я смертельно устал, да к тому же еще и простудился. Короче, в какой-то момент "выпал в осадок". Сколько это продолжалось, сказать трудно. Помню только, что временами приходил в сознание и снова уходил. В очередной такой заход отмечаю: в комнате довольно многолюдно, вроде бы застолье, а рядом с диванчиком, на который меня сложили, сидит на стуле мужик, видимо, плохо воспитанный, потому что в помещении, но в верхней одежде. А может, забежал на минутку и снимать не стал, только дубленку расстегнул (почему-то запомнилась ее волосатая грудь с изнанки). Сидит, короче, этот лохматый нечесаный бородатый мужик в очках, играет на гитаре и громко поет. Однако грамотно, и вроде бы неплохие песни. Отметив этот странный факт, я отрубился снова. Потом, придя в себя окончательно, я узнал, что это был Сергей Матвеенко, которого я слушал, сидя в зале Саратовского всесоюзного фестиваля 1986 года, да еще на пластинке. Пожалел, что не познакомился поближе. Еще позднее узнал, что все это происходило у него дома. "Не поговорили"-2. Продолжает Берг: -- А в конце февраля 1998 года судьба свела меня с Сергеем на подмосковном фестивале "Сявы". И там Сергей все это подтвердил, добавив: -- Ты еще не все знаешь! Оказывается, в этой шумной компании присутствовал тогда еще новосибирский автор, писатель Николай Шипилов, с которым я по сей день мечтаю познакомиться. Но и это не все. В те же дни в Кузбассе гастролировал ансамбль "Фрейлахс", и один его участник решил нанести Сереже Матвеенко визит. Это был Дмитрий Кимельфельд, с которым меня связывали самые теплые отношения, но судьба развела нас несколько раньше и не давала свидеться уже много лет. Дима забежал буквально на минутку, попросив подождать автобус, перевозивший артистов. И взгляд его сразу выделил посторонний предмет. -- Кто это там валяется у тебя под стеночкой? -- спросил он хоэяина квартиры. -- Это Ланцберг, -- ответил Матвеенко, -- но его сейчас трогать нельзя. Дима матюкнулся, но ушел, так и не нарушив моего больничного режима. Распространение опыта. К Андрею Крылову (московскому высоцковеду -- В.Л.) зашел Евгений Сиголаев (ульяновский АП-вед и основатель КСП -- В.Л.), полтора часа прождавший в метро Виталия Акелькина (московского фонотетчика -- В.Л.) и не дождавшийся. Сиголаев по предложению Андрея позвонил Акелькину и услышал от того ругань типа "я там был, а тебя не было". Человек из Ульяновска, тем не менее, был вполне уверен, что ждал там, где договаривались. Через непродолжительный срок Крылов и Акелькин входили в одну из станций метро (кажется, "Таганская" или "Добрынинская"). Вдруг Акелькин хлопнул себя по лбу и сказал: -- Вот черт, меня Мирзаян на "Павелецкой" сорок минут ждет, а я забыл... Ну фиг с ним, потом скажу, что я его ждал, а его там не было! О пользе естествознания. В 1987 году в крымском бард-лагере "Барзовка" Леониду Позену рассказали, как годом раньше сидел однажды на краю прибрежного обрывчика, свесив ноги вниз, Леонид Семаков и глядел в море. А под обрывом на берегу загорали мамаши и резвились их дети. И тут на горизонте показался смерч, который явно приближался к берегу. Толпа бросилась наверх, в лагерь. Мамаши неслись мимо Семакова с криками: "Надо укрепить палатки!" Леонид, как рассказывали очевидцы, не шелохнулся. Лишь презрительно процедил сквозь зубы: -- С-с-сал-лаги! Торнадо на берег не выходит! ...На зимнее время и летнюю форму одежды... Рассказывает Михаил Волков (Кфар-Саба, Израиль): -- 11 января 1995 г. Тель-Авив, аэропорт Бен-Гурион. Приехало много бардов: Городницкий, Ким, Егоров, Туриянский, Сухарев, Никитин, Мирзаян, Берковский... Я -- среди встречающих. Выходим наружу, там 23-24 градуса тепла, яркое солнце, на небе ни облачка, цветут розы, анютины глазки и т.д. Кругом все с короткими рукавами, за исключением прилетевших, которые только начинают снимать с себя зимние куртки. Я спрашиваю Алика Мирзаяна: -- Ну, как тебе погодка? -- Да, климат у вас... несправедливый! Две недели спустя. Погода абсолютно такая же. Мы -- Ким, Городницкий и я -- едем из Хайфы, где был концерт Городницкого и Кима (я аккомпанировал Городницкому), в Арад, где должен быть такой же концерт. Нас везут в микроавтобусе. Жарко, мы в летних рубашках, работает кондиционер. Ким спрашивает меня: -- Почему все машины навстречу едут с зажженными фарами? Отвечаю: -- В Израиле есть закон, по которому на междугородних трассах в зимнее время водители обязаны включать фары. -- В зимнее время?!! -- ошеломленно переспросил Ким. -- А-а, ну да!.. Hic rhodus, hic salta! Рассказывает Георгий Васильев: -- В мае 1999 года я пришел в американское посольство получать визу на поездку с концертами. Отсидел часовую очередь, прошел к девушке в окошке. Она вертит в руках мой загранпаспорт: -- О, у вас уже так много виз... -- Да, я часто бываю в Штатах по делам. -- А каков ваш бизнес? -- Мобильная телефонная связь. Тут она, видимо, заглядывает в мою анкету. -- А сейчас с какой целью едете? -- С концертами. Петь. Небольшая пауза. -- Вы -- певец? Ну что мне оставалось сказать? -- Певец. Еще одна небольшая пауза. -- Спойте. Я, конечно, стою в приличном костюме, с дипломатом -- в общем, солидный человек... Ну как это я тут вдруг буду петь? Как-то отшутился, думал, что этим и обойдется, но она опять: -- Наше руководство требует, чтобы мы проверяли поступающую информацию. Спойте. Я и так, и сяк: вот, мол, мои диски, кассеты, вот свежий респектабельный журнал меня в статье упоминает (прим. Б. Жукова: речь идет о моей статье про "ПНВ" в "Итогах"), вот... Она -- ни в какую: -- Вы певец -- спойте. Тут я окончательно взбеленился, придвинулся вплотную к окошечку и чуть ли не по слогам прошипел (мы уже перешли к тому времени на английский): -- I don't wish sing for you! Она испуганно отшатнулась и принялась перебирать и складывать в стопки какие-то бумаги на столе. Ну, думаю, теперь точно пошлет. И тут она спрашивает: -- Вам разовую или многоразовую? Примечание редакции: великие люди, попадая в аналогичную ситуацию, вели себя по-разному. Карузо, столкнувшись с необходимостью удостоверить свою личность для получения денег в банке, действительно спел и, по его словам, "никогда так не старался, как в этот раз". А вот Чехов, услышав на каком-то званом обеде от гостя-генерала "а сейчас г-н писатель нам немного почитает!", мгновенно парировал: -- А потом г-н генерал немного постреляет из пушек! Бабульки. Рассказывает Берг: -- Апрель 97-го. Уезжаю из Висагинаса (Литва). На платформе станции решили сфотографироваться на память. Паша Катков настроил свой "ФЭД" и отловил проходившую мимо бабульку на предмет нажать кнопочку. Показал он ей, где встать, в какое стеклышко смотреть, куда пальцем давить, а сам встал в наши улыбающиеся ряды. Бабулька поставила на перрон сумку со стеклотарой, взяла камеру, нацелила на нас и... начала подкручивать резкость! -- Ну, -- думаю, -- щас наснимает! Но другой бабульки не было. Берет Паша у нее из рук аппарат, а она и говорит: -- Сынок, а тебе не кажется, что при таком освещении диафрагма 5,6 несколько... (и что-то еще про глубину резкости). Мы отпали: -- А вы, что, с этим делом как-то знакомы? -- Ну, вообще-то я профессиональный фотограф, у меня даже диплом есть! Со слов Виктора Гагина (Воркута -- Череповец). На выступлениях он часто пользуется бумажками: память плохая. И потому возит с собой пюпитр. И вот в Сыктывкаре в конце 80-х на вечере памяти В.Высоцкого он свой пюпитр забыл. Возвращается -- все уже разошлись, все заперто. Как-то проник в зал -- там бабулька сцену прибирает. Пюпитра нет. -- Бабушка, -- обращается к ней Виктор, стараясь избегать специальных терминов, -- подставочку для нот не видели? -- А вы кто такой, откуда взялись? -- Артист я, выступал сегодня, подставку забыл. Не находили? -- Какую еще подставку? -- Ну, палка такая раздвижная на раскладной треноге, а вверху складная рамка, куда ноты ставить... -- Пюпитр, што ли? Химическое оружие. Дмитрий Дихтер рассказал, как в начале 80-х ехали они с Виктором Берковским на концерт в Ленинград. Вагон им достался типа СВ, двухместный. Полка над полкой и столик у другой стенки. И вот среди ночи Дима чувствует, что заснуть не удается по причине странного и как бы неприличного запаха. Мысленно проанализировав состояние своей одежды и тела, он пришел к выводу, что с его стороны криминала нет. Тем временем запах усиливался, чего нельзя было сказать о запасах стоицизма. В какой-то момент Дима спустился со второго этажа и, чего греха таить, стал обнюхивать житейские атрибуты старшего товарища. Идеальным их состояние назвать было трудно, но масштабам бедствия оно явно не соответствовало. Обескураженный, Дихтер полез наверх. При этом Берковский, как будто не спавши вовсе, изрек: -- Дима, а ноги мыть все-таки надо! Это было уже слишком. После очередной бесплодной попытки заснуть Дима совершил очередной спуск, плавно перешедший в поиск, куда более упорный. Результат не замедлил проявиться: источником несчастья оказался кусок сыра "рокфор", купленного Виктором Семеновичем и им же пристроенного аккурат на трубе отопления. Кровное братство. Рассказывает Берг: -- Легенды не врут, действительно, в течение нескольких лет мы с Юрием Устиновым были весьма дружны. Но никто не знает, что мы оказались еще и кровными братьями. Обычно, братаясь, мужчины делают надрез на руке и прикладывают надрез к надрезу, чтобы кровь одного перемешалась с кровью другого. У нас это произошло несколько иначе и не имело отношения к сознательным намерениям такого рода. Произошло, так сказать, явочным порядком. Если мне не изменяет память, весной 1986 года. В то время с промежутком в несколько недель и я , и он останавливались, приезжая с концертами в Хабаровск, в доме Володи Хана, кстати, хорошего исполнителя песен. И спали на диване, где в это время не спали клопы. И Юра, и я прошли мучительные сеансы "акупунктуры". Поделившись затем впечатлениями и проанализировав фактор времени, мы пришли к выводу, что клопы эти принадлежали к одному поколению, то есть, грубо говоря, были одни и те же. Так что в одном из нас течет кровь обоих. Навязчивый образ. Михаил Сипер рассказал. Яков Коган после вечеринки на квартире Евгения Гангаева в Хайфе утром вышел на балкон и, глянув в голубое небо с плывущими белыми облаками, в ужасе воскликнул: "О, Боже! И тут Windows-95!" На сервере диком... Уехавший на юг, в Израиль, нижнетагильский поэт, автор текстов слов многих песен, Михаил Сипер попал в киббуц, где стал работать на складе учетчиком продукции, то есть бездельничать за компьютером. Чтобы не помереть от избытка свободного времени, он завел себе сайт, о чем гласит фирменный лейбл: MISHKA NA SERVERE АП как угроза свободе личности. Множество историй гласит о том, как доводилось до абсурда "нельзя", сказанное властями авторской песне. Однако новые песни придумала жизнь, и мы все больше узнаем о том, до какого идиотизма способно дойти "можно". Эту историю рассказал автор из Волгодонска Ростовской области Алексей Расторгуев. В 1995 году он давал концерт в Сальске на пару с другим автором, тоже из Волгодонска, -- Сергеем Наджафовым. Народу для такого городка, как Сальск, к тому же не отягощенного КСПшными традициями, собралось более чем прилично -- человек двести. Оказалось, что директора школ в приказном порядке согнали детей. Видимо, повлияло то, что АП вошла в школьные программы (впоследствии даже учебник вышел, из которого дети узнали, кто у нас в стране бард). Тем не менее, концерт прошел хорошо, и дети даже выстроились в очередь за автографами. Правда, выражения лиц некоторых из них были не по ситуации озабочены. Положение прояснила одна такая убитая горем девочка: -- Ну вот, а нам теперь по вашему концерту сочинение писать! Авторская песня с сурдопереводом. Рассказ А.Карпова в московской газете "БардАрт" No20 за 1998 г. Как-то раз получили Игорь Белый и Александр Карпов приглашение приехать с двумя концертами в Минск. Сказано -- сделано. Барды погрузились в поезд, приехали в славную столицу Белоруссии, где и были встречены организаторами их поездки. Добравшись до помещения клуба, гастролеры развалились в креслах и, попивая чай, с важным видом принялись задавать вопросы о проведении концертов. Где что будет, да как там со звуком, да что с гонораром... Но прозвучавшая в ответ фраза одного из организаторов чуть было не свалила бардов с кресел! С абсолютно безмятежным видом, видимо, не совсем отдавая себе отчет в своих словах, молодой человек по имени Данила радостно сообщил: -- Мужики! Не волнуйтесь! Помещение для концерта -- просто прекрасное. Со звуком -- никаких проблем! А называется это место -- Белорусское Общество... глухих!!!... Ну, как вы уже поняли, столь блестяще выбранное место для концерта, на самом деле никак не повлияло на славную и гостеприимную аудиторию. Однако с упомянутым названием произошел еще один забавный эпизод. Добравшись до места выступления, барды замерли, потрясенные видом огромного афишного стенда ДК. Большими пенопластовыми буквами поверх стенда было выложено: ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ БЕЛОГ Недолго думая, Карпов выпросил где-то лист бумаги, быстренько вырезал недостающую букву и, глумливо хихикая, заставил Игоря вскарабкаться на стенд, дабы прилепить ее по назначению. После чего, с чувством исполненного долга, сфотографировал друга на фоне получившейся надписи. Но лишь только после того, как были отпечатаны фотографии, барды обратили внимание на текст самой рекламы, занимавшей большую часть стенда. Под обновленным заглавием "ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ БЕЛОГО" четко читалось: "Приглашаем в группу здоровья женщин 35 -- 55 лет!"... Суперинтерактивность. Рассказывает Евгения Ланцберг (автор, Туапсе -- Санкт-Петербург): -- Дело было в октябре 1988 года. Я только переехала на эту квартиру, и мы с Лялей, дочерью хозяйки, занимались тем, что буквально каждую ночь с двенадцати до часу пытались дозвониться до радио "Русский шансон" -- почти единственной станции, где крутят авторскую песню. В один из вечеров Ульяна (которая Ляля) дозвонилась и попросила песню Ланцберга "Художник", которую безумно любит Лялина мама. Дня через три Ляля снова дозвонилась и передала привет мне. Ведущий Уваров ее спрашивает, знакома ли она со мной... А диалог идет в прямом эфире. -- Да, мы вообще-то живем в одной комнате, и она сидит напротив меня. И Ляля заказала мне песню, которую я ей нашептала, и стала дозваниваться опять. Буквально через одного ей это удалось. Дает мне трубочку, и я говорю, что передаю привет ей. -- Это не та ли Ульяна, которая сейчас звонила? -- Да, та самая. Я прошу исполнить для нее песню Ланцберга и передать привет ото всех Ланцбергов. -- А Вы имеете к ним какое-то отношение? -- Вообще-то да. Через несколько дней в эфире снова звучит: -- Здравствуйте, вам звонит Ульяна... Уваров: -- Вам поставить песню Ланцберга? -- Нет, сегодня -- Клячкина: я передаю привет маме. Не склалось! Рассказывает Берг: -- В первой половине 70-х меня часто приглашали на туристские соревнования, самые разные -- от спортивного ориентирования до водного слалома, -- но с одной и той же целью -- песни петь. Как-то раз думаю: дай-ка я их разыграю -- приеду без гитары. Вот они попсихуют! И приехал. То есть, не без гитары, конечно: не до такой же степени над невинными людьми издеваться. Но я ее развинтил в том месте, где гриф к корпусу винтом притянут, которым высота струн над грифом регулируется. Струны снимать не стал, просто аккуратно сложил гриф с кузовом и засунул в рюкзак, будто и нет ничего. А ручки-то вот они! Короче, струны все-таки перепутались. И в палатке тайком восстановить конструкцию не получилось: темно, душно и тесно. Продолжил снаружи под комментарии тех, кого намеревался "кинуть" Но и это не помогло. Пришлось снимать струны и снаряжать струмент с нуля. Посмотреть на это дело собрались все и чувствовали себя раскованно. Устами младенца. Рассказывает Вера Романова: -- Одна моя знакомая по беляевской гитарной школе вспомнила, как однажды она ехала в троллейбусе с дочкой, которой было тогда лет 6, и та попросила ее -- как водится, "с детской непосредственностью", то есть звонким голосом на весь троллейбус: -- Мама, спой мне песенку про "муж пошел за водкой!" Бедная