Сергей Прокопьев. Есель-моксель --------------------------------------------------------------- © Copyright Сергей Прокопьев Email: s_prokopyev(a)mail.ru Date: 10 May 2004 --------------------------------------------------------------- несерьезные рассказы Омск 2000 ISBN 5-8268-0443-2 СТЕРВЯТНИК ИЗ КУРЯТНИКА ХВОСТАТЫЙ МСТИТЕЛЬ Приснился мне тихий ужас - будто в бане в противогазе. В то время как я такая слабая на жару, даже в моечном отделении больше пяти минут не выдерживаю - сердце как рыба об лед бьется, а тут вдруг в парной да еще в глазастом наморднике. И две девахи, тоже в противогазах, в четыре веника меня охаживают. Я из-под веников вырваться хочу - глаза на противогазный лоб от нехватки воздуха лезут - и не могу. Всей противогазной головой на выход рвусь, да нижние с верхними конечности не включаются. Лежат пластом и ни тпру, ни ну, чтобы ползти, где дышать можно. Кое-как проснулась из этого фильма с ужасом. И что вы думаете? В комнате аммиачный угар. Бьет в нос - не продохнуть. Кот у нас, Филимон, не домашнее животное, а зараза! "Не зараза, а инфекция!" - муж всегда поправляет. Пусть будет инфекция, а все равно - зараза. Хотя и красивый. Лапки беленькие, сам серенький и в тигровую полоску. А уж зверюга - точно как из джунглей. Облюбовал спать у меня в ногах. Да еще не смей его задеть во сне, потревожить лохматый покой. Разъяренным тигром набрасывается и рвет мое бело тело зубами-когтями. Обнаглел в стельку. Перед противогазной баней как раз жаркий бой выдержала. Задела во сне Филю пяткой - он как вцепится зубами! Еле отбросила пинком. Агрессор лохматый еще длиннее когти выпустил, будто я ему злейший враг, а не кормящая мясом и рыбой хозяйка. На его когти схватила тапочек и с одного удара приземлила зверюгу на пол. Удрал от воспитания! А я провалилась в сон с угарной баней. Филимон, в отместку за бесцеремонное обращение, устроил мне аммиачный запах. Проснулась я и давай искать, где свершил грязное дело. Как юный следопыт, все углы обнюхала - везде сухо. От безрезультатных поисков перехотела спать. Ладно, думаю, посмотрю пока телевизор... Включила, а экран вспыхнул и погас. Я давай ручки крутить. Вот тут-то и почувствовала, где эта зараза акт возмездия устроил - на телевизоре, в прорези, что на задней стенке. Прямо народный мститель. Как теперь "Санту Бабару" смотреть? Запустила в него тапком, заскочил он на шкаф, рычит, глазами разбойничьими сверкает, а что толку - не работает телевизор. Надо мастера вызывать. Но стыдно... Молила, чтоб с атрофированным носом прислали... - Двадцать лет работаю, - сказал мастер, выворачивая винты задней стенки, - такого еще не видел. Вы что, телевизор с туалетом перепутали? Или кино кому-то не понравилось? Кот, говорю, зараза с инфекцией, холера ехидная... - Вот уж, - обиделся мастер, - не надо с больной головы на здоровую пенять! Кошек, - говорит, - я знаю не хуже телевизоров! Это самое чистоплотное животное, в отличие от собаки и человека. Мастер попался - кошатник, как клоун Куклачев. У него дома кошек больше, чем четверо детей. Поэтому принялся мне лекцию читать вместо ремонта. - Вот, говорят, - отложил отвертку, - собака умнее кошки. Так это что - от ума у собак недержание? Ведь гадят на улице, где приспичит? Кошка разве позволит себе посреди дороги? Она - в укромном уголке, и обязательно зароет. А собака, этот друг человека, разве зароет? Еще и на виду у всех норовит! Мол, полюбуйтесь! И побежала довольная! Всех бы перетравил вместе с двуногими хозяевами, которые от своих собак научились. Говорят, человек - царь природы. Этот царь природу лифтов и подъездов так загадил, что на вызова скоро в противогазе придется ходить. Хлопаю я на эту лекцию глазами, а что ему скажешь? Вдруг Филя со шкафа спрыгивает. Ну-ка, думаю, цапни этого кошачьего философа, чтоб не очень вашего брата расхваливал. Филя чужим не дает себя гладить, дичится, когти в ход пускает. И вдруг этот хвостатый лицемер сам начал ластиться к мастеру. Ну, пай-котик, да и только. Мурлычет, о ногу трется. - Разве такой культурный кот может нагадить? - снова завел обвинительную речь мастер. Я сквозь землю чуть не провалилась. Мастер снял заднюю стенку. - Фу! - сказал, - хоть противогаз надевай. Ладно, пусть проветрится, завтра зайду. Благодарите котика, так бы вообще ремонтировать не стал. Я бы его поблагодарила!.. Развернул мастер телевизор на прежнее место и ушел. А этот зверюга, пока я на кухне крутилась, принялся зарывать содеянное. Стыдно перед мастером стало. Пахучие микросхемы - не песок, не нагребешь кучкой, Филимон начал книжками с полки, что над телевизором, забрасывать вонизм. Книга на заднюю панель кинескопа упала, и накрылся наш телевизор окончательно. - Выкинуть кота, куда подальше, да и дело с концом! - муж говорит. - Со стола таскает! Обои дерет! Еще и телевизор испортил!.. Ничего себе заявочки! - Тебя самого, - говорю, - тем же концом по тому же адресу. Развыкидывался! Подумаешь, телевизор! Ящик железа! И смотреть по нему, кроме мордобоя да выборов, нечего. Я сама в него скалкой запустить хочу. А тут котик - живая душа! Пусть и зараза с инфекцией, а все равно, - говорю, - только через мой труп! - Эт точно - сказал муж, - смотреть по телеку нечего. Так что не будем устраивать трупы, пускай живет инфекция. А что он еще может сказать? СТЕРВЯТНИК ИЗ КУРЯТНИКА С легкой руки внука Савельича, Генки, петуха звали Рэмбо. И был он коршуном с гребнем, травоядным хищником дворового масштаба. Кровожадный характер проявился у Рэмбо с младых когтей. Насмерть задолбал пять собратьев по выводку, основательно проредив подрастающее куриное племя Савельича. Заматерев в петуха, вообще всю живность во дворе начал держать в страхе. Свиньи, кошки, утки - постоянно испытывали на себе бандитские выходки Рэмбо. Пес Амур, с доброго барана ростом, не стерпел сволочной жизни, ушел со двора куда глаза глядят. Что живность? Рэмбо людей терроризировал, только успевай раны зализывать. Савельича, особенно его тросточку, побаивался, тогда как Лидку, невестку Савельича и маму Генки, со свету сживал. Она была писклявой и одевалась петухасто - уж если кофточка, то революционно красная или африкански желтая, платья с разрезами и вырезами и разноцветные аж в глазах рябит. Или в шорты, как исподнее моряка, полосатые вырядится, все мясистые лапы, то бишь, ноги, наружу. А уж парфюмерией разило - крылья у Рэмбо заворачивало. Лидка, приезжая летом на выходные, прежде чем открыть калитку с радостным "здрасьте", искала палку поувесистее - отбиваться от стервятника из курятника. И не расставалась с ней днем и ночью. Рэмбо подкарауливал лакомую городскую жертву в самых неожиданных местах. Стоило Лидке показаться на крыльце, как начиналась охота. Крылатый паршивец мог налететь с тыла, норовя садануть острым, как гвоздь, клювом в ногу. Или с сараюшки пикирует, целя в лицо. Однажды подловил Лидку, когда та за домом цветник пропалывала, сидя на корточках. Бдительность среди анютиных глазок, пионов и другой красоты притупила, палку антипетушиную выпустила из головы и рук. Рэмбо только это и надо, вихрем налетел глаз выклевать. Эмоции от злости перехлестнули, промазал, в щеку угодил. Раненая Лидка отскочила в тупик между домом, забором и бочкой с водой. Из щеки кровь. Больно. А травоядный хищник и не думает убегать. Неудача лишь раззадорила. И боевая диспозиция лучше не придумаешь - в капкане жертва, убегать некуда. Один выход и тот под контролем Рэмбо, который твердо наметил лишить Лидку глаза. Взлетел на бочку, напружинился, в зрение противника метит. Бандюга, одно слово. Лидка верещит на все село, жить окривевшей перспектива не прельщает. Во время очередной атаки Лидка в отчаянии новую крепдешиновую блузку с себя сорвала, загородила зрение. Пикирующий Рэмбо вцепился в преграду. Намертво. Вниз головой висит, блузка под когтями трещит... Вместе с новой блузкой зашвырнула Лидка террориста в курятник. - На суп давно зарубить надо! - плакалась Савельичу, разглядывая порванную, всю в курином помете блузку... Свекор наотрез противился раньше времени лишать Рэмбо головы. - А кто будет хохлаток топтать? - возражал на ворчание невестки. - Он пусть и варнак, а свое дело туго знает. У несушек показатели - хоть на выставку. В количественном и качественном разрезе. Яйца утиных габаритов... Отправить кровожадного Рэмбо в курятник на пожизненное заключение Савельич тоже не соглашался. Во взглядах на скотоводство следовал железно-гуманитарному принципу: животина должна демократически развиваться, а не в загоне. Хочет курица в курятник - добро пожаловать, надумалось свинье в сараюшку - без проблем. Но и в обратную сторону - в любое время дверь настежь. И собак Савельич на цепь не цеплял. Живность имела все права на свободу личности. В тот год свиноводство в хозяйстве было представлено Васькой с Борькой. Добрые были хряки, из породы - свинья везде лужу найдет. Что один, что другой вечно ходили со следами грязи на упитанных боках и справных мордах. И отвечали взаимностью на гуманизм хозяина, обожали сопровождать его в сельмаг. Картинка была загляденье. Савельич целеустремленным и торопливым командором, припадая на одну ногу, пылил впереди, следом веселой рысью, тряся жиром, спешили хрюканы. Причем, строго в кильватере Савельича. Не отвлекаясь на лужи и другие сладкие соблазны. Кто-нибудь из встречных односельчан обязательно спросит, завидя дружную компанию: на троих соображаете? Сельмаг - название историческое, по-новому он возвышенно именовался "Арарат". Наверное, в качестве компенсации отсутствия гор вокруг села. Пока Савельич отоваривался в "Арарате", хрюканы исследовали пятачками его "подошву" в районе крыльца. Возвращение домой имело другое построение колонны. Впереди галопировали Васька с Борькой. Савельич степенно следовал за ними. Все объяснялось тонкой психологией. Нетерпеливый Савельич, собравшись в магазин, всегда боялся, что за минуту до его прихода закончится хлеб, чай или другой остронужный продукт. Например, "детская". Так он любовно называл чекушечку. Отягощенный сумкой, шел без спешки. Даже с "детской" в кармане не торопил события. А куда они теперь денутся? Тогда как хрюканов к дому подстегивала мысль: вдруг без них хозяйка наполнит пойлом корыто и кто-нибудь покусится на вкуснятину? Рэмбо в сельмаг не ходил. Его больше пленил соседский двор. Любил погонять тамошнего петуха, потоптать его гарем, но особое удовольствие доставляло издевательство над соседским псом. Праздником души было подразнить сидящего на цепи, позорно загнать его в будку, показать, что оскаленные зубы и лай - это смех в коробочке. Собак Рэмбо не переваривал. На фоне такой антипатии внук Савельича Генка приволок кабыздоха. Из породы двортерьеров. - Деда, пусть у нас живет. Амур все одно не вернется. - Вот это волкода-а-ав! - оценил пополнение дед. - Как назовешь? - Титаником, - не задумываясь, окрестил внук. - Эту шмакодявку Титаником?! - расхохотался Савельич. - Тузик - самое большое. Песик был из серии "до старости щенок". Со среднего кота размером. И какого-то мусорного вида. Со всех сторон шелудивый экстерьер. Шерсть в репьях, немытого цвета... Да не судите, как говорится, и не попадете в лужу. Титаник, попав на новое место, без раздумий подбежал к забору и задрал ногу влажно пометить территорию. Но не успел разойтись в вышеназванном процессе, на него вихрем налетел дворовый пахан. Рэмбо, как и Савельич, принял чужака за недоделанного Тузика. С ним, Рэмбо, хряки многопудовые боялись связываться, а тут какое-то облезлое чучело с цыпленка ростом права начинает качать, туалеты, где ни попадя, устраивать. Рэмбо по своей бандитской сути рассчитывал врасплох застать соперника и садануть ему, увлеченному естественным делом, прямо в глаз, чтобы поставить навсегда точку в вопросе ху есть ху в данном регионе. Титаник и в трехногом состоянии не растерялся. Умело увернулся от разящего око клюва и сразу прыгнул в атаку - пасть щелкнула в опасной близости от шеи Рэмбо. С десяток перьев осталось в зубах у Титаника. Еще бы чуток, и они отведали куриной плоти. Если в предках у Рэмбо были ярые ненавистники собак, у Титаника, несмотря на его неказистость, в очень отдаленных родственниках, похоже, имелась овчарка, натасканная рвать жертве горло. Во всяком случае, Рэмбо ошалело отскочил в сторону с видом: что за на фиг?! И проворно взлетел на поленицу. Шмакодявка заставляла серьезно относиться к себе. С того момента началась война за лидерство. Рэмбо, используя летные качества, нападал на самозванца из-под дворовых заоблачных высот. Подкараулит соперника и, как орел, разящим камнем падает Титанику на спину, стараясь одним ударом раскроить голову. Налетит, клюнет и ракетой взмывает на забор, сараюшку или поленицу. В честный бой не ввязывался. Из-за угла норовил. Потери имели место с обеих сторон. Титаник носил на спине и голове глубокие следы стальных когтей и железного клюва. Рэмбо утратил немалую часть красоты хвостового и телесного оперения. Тем не менее, никто не сдавался. Зато Лидка с наступлением военных действий почувствовала себя человеком. Увлеченный разборками, Рэмбо не вязался к ней. Тем более, если во дворе был Титаник. Лидка, идет ли в сад, огород или туалет, манила за собой Титаника кусочком колбаски. - Отгрызи этой твари башку клювастую! - просила. - Чтобы неповадно на людей кидаться! В то раннее утро Лидка, соблюдая все меры предосторожности, с противопетуховой дубинкой, вышла на крыльцо... Савельич выронил на портки чашку с горячим чаем, когда услышал пронзительное: - Ура-а-а-а! Невестка стояла на верхней ступеньке и, как саблей, размахивая защитной палкой, радостно орала. Было от чего блажить на всю Петровку. Посреди двора валялся петух. С первого взгляда батальное полотно красноречиво вещало: впредь террорист никого не тронет. Клюв с головой валялся слева от крыльца, туловище с когтями - справа. - Ура! - кричала Лидка. - Ура-а-а! Наконец-то можно спокойно дышать в этом зверинце. Крылатая тварь получила по заслугам. Савельич поворчал на Титаника за самосуд, сменил портки и тут же уронил на них следующую чашку с обжигающим нежные места напитком. Невестка снова орала на крыльце. - А-а-а-а!!! - истошно вопила, пугая куриц, Борьку с Васькой и всю Петровку! - А-а-а! И опять крик был логически оправдан. Нет, чуда не произошло, голова Рэмбо не приросла к туловищу. В загорелую упитанную Лидкину ногу мертвой хваткой впился Титаник. Жизнь продолжалась. ЁКСЕЛЬ-МОКСЕЛЬ Десять лет назад с Лехой Тетерей случай произошел. Не успел познакомиться с одной девицей - та в декрет. Не сильно Леха расстроился. "А, ексель-моксель! - сказал себе, - когда-то все одно хомут надевать". Моя мама, Анна Михайловна, говорила: молодые все симпатичные. Лехина жена была исключением. Не Баба-яга, но из близкой родни. "Какая разница-заразница, - не расстраивался Леха. - Возьмешь красавицу, она из тебя сохатого-рогатого начнет мастерить..." Шесть лет вместе прожили. Как-то Леха возвращается с работы... По дороге три литра - свою норму - пива купил. Со сладкими мыслями: сейчас оттопырюсь до упора, - открыл дверь квартиры... И захлопнул с вытаращенными глазами. С наружной стороны к двери не было претензий, тогда как изнутри одна табуретка расхлябанная осталась да на подоконнике ракушка из Сочи. И голые стены. - Ёксель-моксель! - побежал Леха к соседям. - Обокрали! Вышло хуже. Согласно пословице: "Только муж не знает, что жена гуляет". Его далеко не красавица, оказывается, целый год с одним казахом, несмотря на бабуягиную фотогеничность, из Лехи "сохатого-рогатого" мастерила. Создав законному мужу густую ветвистость на лбу, казах поехал доделывать начатое в свой аул. Подогнал фургон и вместе со всем скарбом Лехино сокровище погрузил. - Ну, ексель-моксель, - поклялся на руинах семейной жизни Леха, - чтоб еще хоть одна баба переступила мой порог! И сел пить пиво с водкой. При этом яростно пел: "Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень!" Насчет баб четыре года свято держал страшную клятву. С попугаем делил жилище. А завел его не из магазина "Оазис". Рот у Лехи дырявый. Крошки, как горох из худого мешка, на пол сыплются. Леху прореха не колышет, а воробьям - радость. Летом постоянно харчуются на балконе. В один холостяцкий день Леха глянул на крылатых нахалявщиков, ба! - вместе с ними попугайчик прилетел столоваться. Разноцветный, как из шоу. - Ёксель-моксель, - удивился Леха, - прямо филиал Африки у меня открывается. Того и гляди, крокодилы с бегемотами нарисуются. Крокодилы не прилетели, зато попугай постоянно поддерживал балконную Африку. Регулярно с воробьями заруливал. Спелся с ними, будто на одной пальме вылупились. - Ёксель-моксель, - как-то, глядя на несерьезную одежонку заморского гостя, прикинул Леха. - А холода нагрянут, что зачирикаешь в своем эстрадном полуперденчике? Воробьи - пройдохи морозоустойчивые, а твои цветастые перышки облетят с первым снегом. Человек Леха был сердобольный. "Простодыра чертова!" - называла его до убега в аул жена. Глядя на попугая, Леха вспомнил голопузое детство и, выручая теплолюбивую птаху, навострил ловушку: ванночка детская, перевернутая кверху дном, на палочку одним краем опирается, под ней семечки. К палочке привязана леска, на другом конце которой Леха лежит в комнате под балконной дверью. Попугай прилетел на семечки, а дальше как в песне: "Ну, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети". Словил попугая, как когда-то синичек. Возник вопрос имени спасенной от зимы птахи. - Ты, ексель-моксель, в своей Африке был каким-нибудь Мандейлом или Чомбой, а у меня будешь Фаней! И не балуй! - окрестил Леха крылатого сожителя. Купил ему красивую клетку, чтобы все как у людей. Фаня с ходу "как у людей" отверг. Хватанул с воробьями воли, после чего жить за железными прутьями наотрез отказался. Закатывал скандалы и голодовки. - Дурак ты, ексель-моксель, ни разу не грамотный! - сказал Леха и навсегда открыл клетку. Лехин приятель, заядлый голубятник, как-то зашел с добрым жбаном пива и забраковал Фаню на человеческую речь. - Напрасный труд, - сказал орнитолог-самоучка, - твоего попку учить - только язык мозолить! Не из породы говорливых. - Жаль, - немного расстроился Леха, - а то бы, ексель-моксель, поболтали на досуге. Не все в телек пялиться по вечерам. В одно отнюдь не прекрасное утро Леха (накануне накосорезился с дружками) просыпается, а сквозь хмарь в голове "ексель-моксель!" доносится. Лехе совсем дурно стало. "Эт че, - подумал больной головой, - глюки колбасят?" Похолодело все в пересохшем нутре, показалось: крыша едет, труба плывет, парохода не видать. "Надо, ексель-моксель, завязывать так надираться", - сделал благоразумный вывод и увидел в изголовье Фаню. Попугай с интересом рассматривал страдающего хозяина. И вдруг со стороны Фани раздалось: - Ёксель-моксель! - Дак это ты, паразит! - обрадовался Леха, что "крыша" на месте. - Ёксель!.. - подтвердил догадку Фаня. С этого дня его прорвало. Безостановочно посыпалось: "не балуй", "паразит", "халява", "пошел в пим", "без базару". Давал корм дружку Леха всегда с ласковым напутствием: - Ешь свою хренотень! Фаня подцепил призыв. Причем повторял не лишь бы брякнуть. Исключительно, когда Леха сам садился за стол. Еще любил говорить: "Пить будем". Да ладно бы только говорил. Пристрастился к пиву не хуже Лехи, который поглощал слабоградусный напиток в неслабых количествах. Начнет наполнять кружку, Фаня, заслышав пенистое "буль-буль", летит сломя голову из-под потолка. Усядется на край кружки и сладострастно макает клюв в хмельную жидкость. Много ли птахе надо? В голове захорошеет, в лапках ослабнет, того и гляди, в кружку свалится. - Че, ексель-моксель, - спросит Леха подвыпившего кореша, - полетишь орлам морды бить, сорок щупать? Не только к пиву пристрастился Фаня. Курить начал. Даже по трезвянке. Леха за сигарету - Фаня тут как тут. На плечо хозяина приземлится и, как только Леха выпустит струю дыма, торопливо начинает клевать никотиновый воздух. - Ёксель-моксель, - однажды удивился Леха, - дак тебе че - и баба нужна? - Ёксель, - согласился Фаня, - без базару! Леха принял пернатое заявление за чистую монету и, решив, что на Фаню клятва в отношении женского пола в данной квартире не распространяется, принес дружку самочку. Реакция на "бабу" была - не удержать. Но не в эротическом смысле. Фаня принялся гонять невесту по всей квартире, только перья сыпались. А ведь был абсолютно трезвый. Долбал бедняжку в хвост и в гриву, пока Леха не унес ее. - Ну ты, ексель-моксель, даешь! - ругался Леха. - Не знал, что такой отморозок! - Пивко поцыркаем, - хитро передернул разговор на другую тему Фаня. - Кто поцыркает, а кто и пролетает, - ворчал недовольный Леха, - ему как путному купил... - Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень! - издевался из-под потолка Фаня. - Сверну башку - узнаешь! Но вскоре они уже целовались. Если Леха приходил домой в настроении, Фаня тут же подлетал к нему и начинал тыкаться клювом в усы, губы. Когда Леха садился перед телевизором, Фаня цеплялся ему за чуб, как за ветку, и повисал вниз головой, мешая зрительскому процессу. Дескать, куда уставился, вот же я... И никогда не вязался к Лехе, когда тот возвращался хмурым. В такие вечера Фаня засовывал голову в ракушку, доставшуюся Лехе от жены при разделе ею имущества, и ворчал туда на свою жизнь. Звук получался эхообразный. От чего Фане казалось - в ракушке сидит сочувствующий ему собеседник. Однажды среди зимы из аула заявилась с повинной бывшая хозяйка. Но Леха сделал ей резкий от ворот поворот. Дескать, отцвела любовь-сирень, лейте слезы по другим адресам. Но потом Фаня недели две не высовывал голову из ракушки... А весной Леха влюбился. Да так, что не балуй. Зашел в магазин за пивом, а там Катя за прилавком. И... "попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети". Леха и не рвался на выход. - Ну, ексель-моксель, женщина! - делился с Фаней переполнявшим сердце чувством. - Класс! Бывают же такие! Попугай телячьих восторгов не разделял. - Хренотень! - говорил он. - Сам ты воробей общипанный! - обижался Леха. Если он начинал ворковать с Катей по телефону, Фаня или в ракушку голову засовывал жаловаться на жизнь, или того хуже - с возмущением летел обои драть под потолком. Будто всю жизнь не с воробьями, а с дятлами имел дело. Как начнет клювом долбать - летят во все стороны клочки недавно наклеенных обоев. - Перестань, паразит! - крикнет Леха. - Прибью! Попугай - ноль реакции. Как об стенку горохом угроза смерти. Все края обоев обмахрил. Чем дальше в лес заходил роман хозяина с Катей, тем отвязаннее становился Фаня. - Падла! - кричал Лехе. - Пошел в пим! - Фильтруй базар! - шутливо успокаивал друга Леха и задабривал, подсыпая в кормушку корм. - Ешь свою хренотень! Фаня отказывался. Изредка поклюет самую малость... Даже на сигареты не реагировал и на пиво не падал коршуном с небес. Лехе, что там говорить, некогда было вокруг Фани скакать-угождать, Катю обхаживал все свободное время. А когда, без ума счастливый, на руках внес ее в фате в свое жилище, Фаня сказал: "Ёксель", - и упал замертво на пол. Вот такая была, ексель-моксель, любовь-сирень. ЕЩЁ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ Федор Матвеевич Пивкин - стародавний поклонник разливного пива. Его танком не свернуть с платформы: пиво - напиток вольнолюбивый. Не зря в тесноте организма долго не задерживается. И тару ему подавай просторную: бочки, бидоны... А в бутылке, тем паче консервной банке - душа вянет. Не развернуться там, резвяся и играя. Это как степного скакуна загнать в сарайку. Еще не мерин, а огня под копытами как ни бывало. Из бидона или трехлитровой банки пиво в кружку и льется-то - любо дорого посмотреть... Не то что из горлышка бутылки... Это ведь не водка - мелкой пташкой булькать. Еще Федор Матвеевич предпочитал разливное по причине - вокруг народ колготится. Значит, разговоры за жизнь, анекдоты... В последние годы очереди у емкостей с пивом исчезли, любимого напитка стало, как говорится, до бровей и больше. В сортовом многообразии Федор Матвеевич оставался верен разливному, из кегов. Накануне описываемого дня иногородний брат ураганом обрушился. В 12 ночи нагрянул, в 9 утра сгинул. Оставив на память острое желание освежиться пивом. Из кегов наливали в соседнем магазине. Но руки бы повыдергивать как. Пиво пенилось, неуправляемо лезло через край шапкой. Вдобавок эти торговые свиристелки трехлитровый эмалированный бидон на глаз не чувствовали. Хоть линейкой отмечай уровень налива. Отсюда ворчание и недовольство. Этого добра у Федора Матвеевича дома в исполнении жены хватало... Потому направил стопы в торговую точку, где продавщицы в пиве соображали больше. Погодка стояла - не передать. Особенно на обратном пути, когда вышагивал, отягощенный освежающим напитком. Солнце пригревало, снежок, ночью нападавший, сверкал, душа млела от природно-бидонной благодати. Зима в том году от звонка до звонка жучила морозами. Уши заворачивались, носы отваливались. Градусник можно было рубануть на отметке минус 30 и выбросить верхнюю часть куда подальше за бесполезностью, градусы туда ни разу не поднимались. Лишь к средине марта укоротился морозный садизм. Солнце наконец-то чуток термоядерного тепла уделило Сибири. А много ли, спрашивается в кроссворде, сибиряку надо? На миллиметр пригрело, он уже рад-радешенек. В весеннем настрое двигался Федор Матвеевич восвояси, с каждым шагом сокращая расстояние до кружки с веселящим душу и другие органы напитком. И вдруг нашему герою похудшело. Под воздействием шестого или седьмого чувства обернулся и... оказался в том поганом состоянии, о котором сказано выше. На него несся семимильными скачками пес. И не пес в нормальном понимании - слон в собачьей шкуре. Только без хобота. Зато пасть как у акулы. "Испил пивка", - подумал Федор Матвеевич и прижал к сердцу любимый напиток. Как щитом загородил грудь бидоном от кровожадных клыков. Подлетевший на всех парах пес запрыгал в опасной близости от уязвимых частей тела. - Фу! Фу! - заповторял Федор Матвеевич. Хотя с языка рвалось: "Уйди, тварь безмозглая!" - Фу! - еле сдерживал эмоции Федор Матвеевич. Пес и не подумал исполнять фукальный запрет. Но пока не рвал штаны, не впивался в горло. Лишь подпрыгивал, норовя мордой поддеть бидон. Федор Матвеевич едва успевал уворачиваться от жаром пышущей пасти. "Вот же, сука! - думал при этом. Несмотря на кризисность ситуации, успел определить женский пол пса. - Сначала хочешь пиво разлить, потом за меня взяться!" - Да пошла ты! - в один момент нервы, подорванные вчерашним алкоголем, не выдержали. - Пошла ты на хрен! В ответ пес резко ткнул обидчика лапами в грудь. Федор Матвеевич, вместе с тесно прижатым к сердцу бидоном, полетел в придорожный сугроб. Однако, падая на спину, так сориентировал в пространстве сосуд, что ни одна капля не выскочила из-под крышки. Будто горизонтальность поверхности пива отслеживали гироприборы, а их реакцию на толчки и броски мгновенно отрабатывали сервоприводы. Федор Матвеевич вывернулся из-под собаки и вскочил на ноги. При этом обнаружил в поле зрения хозяйку пса, бегущую к инциденту с классическим криком собачников: - Не бойтесь! Она не кусается! Собачница была чуть выше псины. Носик в рыжих, самый шарм, крапинках. Зеленые глазки. Спелыми вишенками губки... Красота не тронула Федора Матвеевича. - Завели людоеда - держите при себе! Это ведь ходячий инфаркт! - Ради Бога, извините! - виноватилась подбежавшая, сдерживая скотину за ошейник. - А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать. - Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное - от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай. - Пиво?! - совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич. - Не может быть?! - Честное слово! И только разливное... На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник... Извините, пожалуйста... Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда. - Подождите! - крикнул вослед Федор Матвеевич. Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом. - Пей! - ласково предложил четвероногому коллеге по слабости. Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость. - Не зря собака - друг человека, - сказал Федор Матвеевич, - понимает, бутылочное - это моча, извините, конская. - Будете? - галантно протянул бидон даме. - Нет, что вы! - смутилась та. - Я с вашего позволения... Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал не торопясь, со вкусом поглощать чуть горчащий напиток. Надо сказать, язык пса тоже шнырял в крышку бидона без суеты - с чувством, толком и пониманием. ...И еще неизвестно - на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства. ТЕМНЕЧЕНЬКО - Ой, темнеченько! - стенала Антоновна соседке. - Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть. Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые... - Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался... - Тебя-то бульдозером не сковырнешь... - Ага, по весне вона как скрутило. - Дак горло дырявое, то и загибалси! - Че горло, когда желудок прихватило. - Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска... - Тебя переговорить - надо язык наварить! - махнул рукой муж. - А нечего спориться... Антоновна пошла в закуток, где лежал кот. - Тишенька! Тиша! - склонилась над умирающим любимцем. У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий. Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку. - Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на полуслове. - Как это? - удивилась Антоновна. - Все одно скотина. - Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос? - Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи. - Сам оклемается. Кошки живучие. - Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся. Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал? - Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор. Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала. - Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. - Еще оцарапает. Фотография есть? - Моя? - На кой мне твоя? Кота! - Я сама-то лет двадцать не фоткалась. - Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида. - Тогда клок шерсти с живота начеши. - Чьей? - Да не твоей же! Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть. - Сколько должна? - спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения. - Десятку. - С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу. Хотя "с собой" было. Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось. Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии. - Где Тиша? - трагически спросила мужа. - Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища. - Ой, темнеченько! - заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. - Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся. Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было. - Ой, темнеченько! - вышла в сени. Через минуту оттуда раздался истошный крик: - Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!! В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка отсутствовала. - Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж. - Убью! - кричала на любимца Антоновна. Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу. Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется? Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести. Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг - на саму Антоновну... БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАЕМОСТЬ рисунок И ПОД ЕЁ АТЛАСНОЙ КОЖЕЙ Суицидников Виктор Трофимович Сажин чувствовал за версту. Не успеет на своем конце провода бедолага доложить, что через минуту смертельно разящей пуле даст ход в истерзанное сердце или что окно распахнуто, до полета по законам всемирного тяготения лбом об землю всего один шаг, - эта кровавая трагедия еще не сорвалась с языка, а Виктор Трофимович уже чувствует: от трубки телефона службы доверия, где подрабатывал по ночам, несет самоубийством. В то дежурство, как только радио пробило полночь, Виктор Трофимович поворотом ручки заткнул крикливое "окно в мир" и начал в тишине укладываться на скрипучий диван. Куда там уснуть! Сразу заблажил телефон. От звонка веяло кладбищем. "Я тут при чем?" - раздраженно подумал Виктор Трофимович и снял трубку. - Значит так, - без "здрасьте" раздалось в ней, - сейчас открою бутылку водки, выпью стакан и повешусь. "Ну и дурак! - подумал Виктор Трофимович. - Уж пить так весь пузырь..." - Как вас зовут? - спросил он. - Без разницы, - отказался от знакомства собеседник. - Меня - Виктор Трофимович, - не обиделся Сажин. - Что у вас стряслось? - У меня обнаружен СПИД. Виктор Трофимович испуганно оторвал трубку от уха. СПИДа боялся панически. Предохранялся от него днем и ночью. В парикмахерской наотрез отказывался от штрихов, наносимых бритвой на шее и висках. Вдруг на лезвии осталась от предыдущего клиента частичка СПИДоносной крови? Летом остервенело боролся с комарами, и редко какому удавалось пробиться к кровеносным сосудам. Если хоботок крылатого упыря все же осквернял кровь, Виктор Трофимович пусть и не срывался в поликлинику сдавать анализы, молитву самосочиненную обязательно повторял про себя: "Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа, дай надежный иммунитет от заразы в трудную минуту". Сорок раз подряд читал молитву. Чтобы наверняка услышал Создатель. Хотя по жизни Виктор Трофимович крещеным не был. - Сейчас бутылку открою, - тускло повторила трубка, - выпью и на люстре повешусь. - Может не выдержать, - брякнул Виктор Трофимович. - Что не выдержать? - Разве не знаете, - вильнул на дежурную тропу Виктор Трофимович, - самоубийство - великий грех. И подумал: "Как бы я повел себя на его месте?" - А если я девушку заразил? - с вызовом спросила трубка. "И под ее атласной кожей течет отравленная кровь", - вспомнился с вечера звучавший по радио романс. И тут же в голове пронеслось. - Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа..." - Я бы сначала подвесил за одно место ту, что меня заразила! - непедагогично бросил Виктор Трофимович. - Сам хотел придушить эту профурсетку! А она смоталась на два месяца. Порядочную из себя корчила: "Нехорошо! - ломалась. - У меня муж! Никогда не изменяла!" А у самой СПИД! - Найдите ее непременно! - Виктор Трофимович решил на этом отвлекать от суицидной веревки зараженного. - Как ее фамилия? - Зозуля. - Из 101-й аптеки?! - кипятком ужаса обдало Виктора Трофимовича. - Откуда я знаю? - Ну, ты даешь копоти! - перешел на "ты" Виктор Трофимович. - Раздеваешь женщину, и где она? что? не спросил! - Она сама раздевалась. - Я в переносном смысле. - А вы что - анкету заполнять заставляете перед кроватью? - Зато у меня и СПИДа нет! - сказал Виктор Трофимович. Но голову полоснуло: "А вдруг есть?!" - Имя-отчество Зозули? - прокричал в трубку Виктор Трофимович. - Я бы эту тварь еще по отчеству звал! Танька. "В аптеке тоже Танька", - сердце у Виктора Трофимовича бешено заколотилось. Трясущейся рукой он начал листать записную книжку. Где эта Зозуля? Где? Единственный раз тогда изменил принципу предохранения. От вина затмение нашло... На "З" фармацевта не было. - Секундочку, - сказал Виктор Трофимович в трубку, бросил ее на стол и лихорадочно принялся шерстить блокнот. Сначала справа налево, потом - в обратную сторону. Где она? Где? "Боже, спаси и сохрани от СПИДа, дай надежный иммунитет..." Дал. На глаза Виктора Трофимовича попала запись "Татьяна Козуля". Он в голос засмеялся. Вот уж на самом деле - у страха глаза по чайнику! Как мог спутать - в аптеке не Зозуля, а Козуля. Ну, чудило! Сам себя до полусмерти напугал. "Татьяна Зозуля - СПИД", - записал в книжку для памяти. А зараженному сказал: - Надо, прежде чем вешаться, разделаться с этой Зозулей! - Куда она денется? - презрительно бросил тот. - Сама сгниет! - По-вашему, - снова на "вы" перешел Виктор Трофимович, - эта зараза пусть и дальше косит нашего брата? - А мне как жить? Как?! - с надрывом крикнула трубка. - Я невинную девушку... Мы в ЗАГС собрались. - Она проверялась? - Не могу ей сказать про СПИД! Нет! - Давайте я скажу. Вызвался Виктор Трофимович исключительно для поддержания разговора. Общаться с инфицированной ни под какой петрушкой не собирался. Не верил, что ВИЧ не передается дыхательным путем. - Нет! Нет! Нет! - отказался от услуги зараженный. - Если только после моей смерти. Это Галочка из 3-го книжного. - Да?! - шепотом выдохнул Виктор Трофимович. Галочку он знал. Слава Богу, не в интимном плане. Магазин был через дорогу от "психушки", где работал Виктор Трофимович. Частенько заходил посмотреть детективы. - Такая девушка!!! - с трагическим восторгом воскликнул зараженный. - Ей 22 года, а до меня ни одного мужчины не было! Представляете!! "Дождалась дура!" - нехорошо подумал Виктор Трофимович и записал Галочку в черный список рядом с Зозулей. - Такая девушка! - повторила трубка. - Доверилась мне! А я ее СПИДом! Кобель! А ведь знал тогда, знал: надо предохраняться. Я имею в виду, когда с Танькой кувыркались. Знал, что береженого Бог бережет. А как осадили бутылку, все полезное из головы вылетело. Кого там от Таньки предохраняться! Одно на уме - быстрей вперед! А теперь Галочку, такую девушку... - С ней почему не предохранялись? - Откуда я знал, что СПИД поймал от этой Козули! - Как Козули?! - подскочил Виктор Трофимович. - Ты говорил Зозули. - При чем здесь Зозуля? Козуля ее фамилия! - У тебя что, вконец крышу сорвало? Ты говорил Зо-зу-ля! У Виктора Трофимовича взмокли подмышки. Левое веко задергалось. Он готов был своими руками повесить зараженного. - Какая вам разница - Зозуля или Козуля меня заразила?! Я, скотина такая, Галочку невинную на смерть обрек! Она доверилась! А у меня на ВИЧ отрицательный результат!! Как с этим жить? Как?! - Отрицательный? Точно?! - Нет, я ради шутки вешаться собрался. Вот она передо мной бумажка с анализом. - Ну, ты дундук! - в данный момент Виктор Трофимович готов был расцеловать суицидника. - Ну, темнота! Ну, глухомань! Мой тебе совет - возьми веревку вешательную, натри скипидаром и отхлестай себя по голой заднице! Может, поумнеешь... - Нет, я повешусь! - Если результат отрицательный, баран ты ни разу не образованный, значит, ты не инфицирован. Минус в данном случае - самый что ни на есть плюс для таких дураков, как ты. Никакого СПИДа у тебя нет! Виктор Трофимович открыл книжку и с удовольствием вычеркнул занесенных в список СПИДоопасных Галочку и Козулю. - Точно?! - заорала трубка. - Точно!!! - Нет, я буду с тобой приколы шутить. - Слушай, - теперь на "ты" перешел псевдоВИЧинфицированный, - где ты сидишь? Сейчас беру такси и еду к тебе с бутылкой... - Езжай лучше к Галочке и не забудь на свадьбу пригласить. - Первым гостем будешь! - Коробку презервативов подарю налевака ходить. - Что ты?! Налево теперь ни ногой! - Не зарекаются любя, предохраняются почаще. На этой мудрости Виктор Трофимович положил трубку и только начал укладываться на диван, раздался звонок. Вновь показалось - суицидный. - Сколько времени? - спросила трубка с явно похмельным выхлопом. Виктор Трофимович пошел на борьбу с новым самоубийством по методу "клин клином..." - Вешаться собрался? - взял быка за рога. - Ага, хозяин точно за яйца подвесит, если опоздаю к семи! Вчера так ушатался, не могу въехать, где? как? и сколько времени? - Половина первого, - спас от подвешивания клиента за богоданные места врач. - Отец, базару нет, - в качестве благодарности радостно рявкнула трубка и запела гудком. "Нет, так нет, - снова начал укладываться подремать Виктор Трофимович. Приняв позу, параллельную линии горизонта, государственно подумал. - Надо с предложением в горздрав выйти: писать на результатах анализов коротко и дураку понятно: "СПИДа не обнаружено". Мозги у народа вконец отсохли от терроризма, наркомании и проституции, на ровном месте в петлю лезут". А засыпая, заповторял: "Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа, дай железный иммунитет от заразы..." К ЧЕРТЯМ СВИНЯЧИМ Проснулся Геннадий Фаддеевич Кукузей от дрели. Воя на изнуряющей ноте, она до мозгов пронзала пространство откуда-то из-за стен. Трудно сказать, с каким успехом сверло дырявило неживую материю, Геннадия Фаддеевича в пять секунд прошило насквозь, сон улетучился, как и не было. "Что они, вконец озверели?!" - нелюбезно подумал о соседях. С каких, спрашивается, атрибутов любезности взяться: ночь в полном развороте, темнота, хоть глаза всем подряд коли, самое время трудовому человеку расслабиться в кущах Морфея, а ему в уши заместо колыбельной - сверло. Геннадий Фаддеевич возжег лампу в изголовье. И нехорошие слова бесенятами заплясали на языке. Стрелки часов еще только разменивали четвертый час, до верещания будильника спать да спать!.. А тут... Жену дрель не брала. Она, во всей красе раскинувшись на основных площадях двуспальной кровати, насморочно сопела. "А мне стоит всхрапнуть, - испепеляющим взглядом оценил безмятежный вид супруги, - сразу локоть до самых печенок воткнет". Геннадий Фаддеевич зашевелил ушами, определяя местоположение нарушителя тишины. "Какой гад ночь со днем перепутал? - задался шерлокхолмовским вопросом. - Опять Чумашкин?" Чумашкин был новым русским с верхнего этажа. Год назад купил над головой у Геннадия Фаддеевича две квартиры: двух- и трехкомнатную. Прорубил между ними дверь, и нет жить по-человечески на этих просторах, в двухкомнатной, в ванной, заделал парную. Когда перестраивался, всех соседей достал долбатней. Устали бегать к нему со скандалами: сколько можно издеваться? И он притомился отбрехиваться. Нашел мастеров-полуночников. Те в самый сон, часа в три, затевали сверление и другой строительный шум. И партизанами не открывали на звонки соседей. Собственно - против парной Геннадий Фаддеевич ничего не имел. Сам любил взбодрить кожу веником до ракообразного состояния. Имеется в виду, когда раков к пиву варят. Напариться и пивком жар внутренний унять Геннадий Фаддеевич считал первейшим удовольствием. Будь с кошельком Чумашкина, сам бы парную дома заварганил. Чтобы, как зачесалось, в шесть секунд раскочегарить и с веником на полок - держите меня, кто смелый! Чумашкин, он хоть и новорусский, а все одно - Чумашкин. Посади субъекта свинофермы за стол... Вдобавок к парной в ванной, сделал из кухни бассейн. То есть плиту, мойку и остальные принадлежности домашнего очага - геть, а во всю освободившуюся ширину и длину водная гладь в добрый метр глубиной... На тот предмет, чтобы нырять из парной, как в прорубь. Жить с водоемом над головой не мед, а прямо наоборот - деготь. Только сядешь вечерком чайку испить, обязательно мысль кляксой ляпнет: а что как потолок не выдержит купания ракообразно распаренных телес? Как обрушится вместе с "прорубью"? Как полетят в чашку мочалки и голые задницы? С такими тараканами в мозгах не до чая! Бежит Геннадий Фаддеевич, чертыхаясь, в дальний угол квартиры, где не висит над головой дамокловый бассейн. И вот, похоже, этому ихтиандру тесно на кухне нырять стало, расширяет акваторию на всю оставшуюся квартиру. "Чтоб твой банк лопнул! Чтоб тебя налоговая за вымя взяла! - зверея, лепил проклятия Геннадий Фаддеевич. - Чтоб у тебя член на лбу вырос! Чтоб тебя черти забрали!" Расхрабрившись, хотел даже постучать в потолок шваброй. Но передумал. И сосед может в суд подать, и жена спасибо не скажет. К тому же показалось: сверлят в другой стороне. "У проститутки что ли?" Дом пользовался большим спросом среди денежных граждан. Когда-то, в 60-е годы, строился для медработников и учителей, а сейчас другие работники, как мухи на сладкое, норовили въехать. Геннадию Фаддеевичу не раз предлагали с крутой доплатой обменяться, но он держался. Дом стоял в очень живо написанном природой и человеком месте. На бреге. Волны без устали катили мимо окон. Высунешься, а у тебя перед глазами не автобусы с троллейбусами или подштанники на веревке - речные просторы успокаивают нервы. Тут же рядом сквер вместо шума городского листвой шуршит. Тогда как до городского шума меньше чем раз плюнуть, центр в пяти минутах черепашьего хода. Недавно за стеной проститутка поселилась. Геннадий Фаддеевич лицензию ей на профпригодность не подписывал и свечку не держал, но жена говорила: "Проститутка, сразу видно. Нигде не работает, одевается, как из Парижа, мужиков разных водит, и пол в коридоре палкой не заставишь мыть. Проститутка, и к бабке не ходи". Пол она однажды мыла. Геннадий Фаддеевич видел. Вышла на площадку, в одной руке двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост, держит тряпку, в другой - чашка с водой. Плеснула на пол, бросила в лужицу тряпку, заелозила ногой. Глаза бы отсохли на такое глядеть. "Убила бы! - злилась жена Геннадия Фаддеевича. - Проститутка чертова". Квартира эта всегда была, как говорила супруга, "слаба на передок". Раньше в ней Валька-парикмахерша "слабела". Но у той веселье с мужичками было образом жизни. На коммерческую основу не ставила. Отчего пришлось квартиру продать. На днях Геннадий Фаддеевич к мусоропроводу с ведром идет, навстречу проститутка с подругой. - Многое могу простить мужчине, - сказала в пространство, как бы в упор не видя соседа, - но если выносит на помойку ведро, ни за что с ним не лягу. "Куда ты, мокрощелка, денешься, когда у меня будут деньги", - мстительно подумал Геннадий Фаддеевич. Но денег не было. Родное предприятие, чтоб ему провалиться, считай, год не платило наличкой. То макаронами выдадут, то крупорушкой. Не идти же к проститутке с крупорушкой... "У нее, точно у нее гудит, - приложил Геннадий Фаддеевич ухо к стене. - Но че бы она сверлила? У нее руки не на дрель заточены. Может, массажер какой?" "Чтоб тебе замассироваться в доску! - пожелал Геннадий Фаддеевич. - Чтоб у тебя критические дни сплошняком пошли! Чтоб тебя черти в свой гарем затащили!" И, вспомнив сцену у мусоропровода, тихо выплыл в общественный коридор. Где подкрался к железной проституткиной двери и от всей души каблуком попинал ее. Грохот получился отменный. Геннадий Фаддеевич не стал ждать реакции хозяйки двери или ее клиента, заскочил домой и нырнул под одеяло. Источник бессонницы, вроде бы смолкший, вновь появился. Тонким воем, настойчиво вгрызаясь в мозги, он выматывал душу. Как ни натягивал против него одеяло, как ни лез под подушку, сон не шел. Геннадий Фаддеевич высунул уши из-под одеяла, нацелил в пол. Нет, зря терроризировал проституткину дверь. Снизу шумит. Под ними недавно купил квартиру по культуре чиновник. Его чаще можно было в телевизоре увидеть, чем наяву. А по ночам давала знать о себе его жена. "Импотент чертов!" - бескультурно вопила. "Ему еще и дома "потентом" быть! - говорила на это супруга Геннадия Фаддеевича. - На работе круглый день не переводятся балерины ногастые да певицы сисястые..." "Может, с горя новый ремонт начала?" - подумал Геннадий Фаддеевич. В плане работ по дому сосед был точно не "потент". Глухой нуль. Зато соседка (не как жена Геннадия Фаддеевича, которая ни петь, ни свистеть, когда надо красить или белить) была что надо по отделочным вопросам. Кафель наклеить, обои, что-то закрутить, прикрутить - это никому не доверяла. "У меня что, ку-ку поехало халтурщикам платить, - говорила, - когда сама во сто крат лучше и с душой!" "А может, картину опять муж приволок, ей вздумалось посередь ночи вешать, раз от него никакого толка, - выдвинул новое предположение Геннадий Фаддеевич. - Не могла, зараза, до утра подождать". Картин у них было, только что в туалете не висели. "Чтоб ты сама обеспотентилась! - адресовал мысленное послание соседке. - Чтоб тебя черти защекотали! Чтоб..." И вдруг опять показалось - изматывающее сверло ноет со стороны Чумашкина. Или от проститутки? Или снизу? "Да чтоб вас всех перевернуло и трахнуло! - скопом пожелал Геннадий Фаддеевич соседям. - Чтоб вас рогатые сверлили денно и нощно!" Затем достал из аптечки рулон ваты, вырвал два здоровенных клока, каждым из которых можно было наглухо законопатить для разоружения танковое дуло, и с остервенением воткнул в уши... "Теперь хоть засверлитесь!" - натянул одеяло. Но изнуряющий звук не исчез. С еще большей силой он начал дырявить воспаленные бессонницей мозги... И Геннадия Фаддеевича пробило - не надо пенять на зеркало... Воющая "дрель" сидела в его родной головушке. "Да чтоб ты пропала! - застучал кулаком по "родной". - Чтоб ты отсохла! Чтоб ты провалилась к чертям свинячим!" И вдруг перед глазами замелькали копыта, хвосты, мерзопакостные морды, запахло серой... Голова со свистом куда-то проваливалась. То ли в сон, то ли похуже... БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАЕМОСТЬ Юрий Трифонович Ковригин был не из того бесшабашного десятка, кто в плане терроризма полагался на авось да небось. Мол, это где-то у черта на рогах, в Израиле или Чечне, ходи да оглядывайся, у нас в Сибири кого бояться? Живем в лесу, молимся колесу. Какие тут к бесу террористы? Юрий Трифонович думал: раз пошла такая катавасия: там убили, здесь взорвали, - варежку не разевай - вместе с головой оторвет. По этой причине в общественном транспорте на симпатичных дамочек не пялился. Неустанно шарил глазами по салону - не стоит ли где подозрительная сумка? Не лежит ли где бесхозный пакет? Поэтому, когда однажды засек на задней площадке автобуса одинокий рюкзак, сразу уши топориком навострил. - Чей? - громко поинтересовался. - Ничей, - сказал мужчина в унтах. - Бери, раз нашел. - Сам бери! - категорически отказался Юрий Трифонович. - Вдруг там мина? - Какая мина?! - заверещала женщина в нутриевой шубке. - Тише, господа, - приложил палец к губам мужчина с "дипломатом", - кажется, тикает. Куда там "тише"! - Остановите автобус! - закричали со всех сторон. У дверей началось давка. Мужчина с "дипломатом" принялся своей ручной кладью колотить по окнам в поисках аварийного выхода. - Пустите меня! - пробивалась к дверям женщина в нутриевой шубке. - Я в больницу опаздываю! - Ща как шандарахнет, - сделал неутешительный прогноз мужчина в унтах, - все там будем! Многие по частям! - Граждане, среди вас минера нет? - взмолилась кондуктор. - Опять план накрывается горшком без ручки! Водителя слезно начали просить: - Миленький, открой двери! Бомба! Однако водитель с вытаращенными, как фары, глазами жал на педаль, стремился, по принципу: спасайся кто может! - в одиночку оторваться от смертоносного груза. Мужчина с "дипломатом", раздолбав его в лохмотья, головой пытался пробить аварийный выход. И вдруг бабахнуло. "Пропала шуба?" - упала на пол женщина в нутриевой шубке. "Съездил к свояку на свеженинку", - распластался рядом мужчина в унтах, норовя подлезть под женщину. И все повалились от осколков, кто где стоял. Но зря. Сверху посыпались не осколки, а разноцветные кружочки конфетти. Хулиган-первоклашка, ехавший на елку, не утерпел до оной, дернул за кольцо хлопушки посреди растревоженного автобуса. - Поганец! - взревела кондуктор. - Весь план распугаешь! С этими словами она бросилась к подозрительному рюкзаку, выхватила из него брикетообразный предмет. - Динамит! - заблажил мужчина в унтах. - Помогите! От истошного крика двери с треском распахнулись, автобус, будто колом в землю, затормозил. Пассажиров как ветром сдуло. - Вернитесь! - кричала вослед разбегающемуся плану кондуктор. - Это дрожжи! Никто не вернулся. В том числе и водитель. С той поры у Юрия Трифоновича аллергия на общественный транспорт открылась. Или пешком, или на своем древнем "Москвиче" начал бороться за выживаемость. Недавно тормознул перед светофором, как водится, обшарил глазами окружающее пространство на предмет наличия снайперов. Не обнаружив последних, расслабился, хотя по радио сообщали о захвате самолета с сотней заложников. И тут рвануло. "Началось!" - обожгло воспаленное воображение. Юрий Трифонович прямо на "красный" погнал из зоны терроризма. В зеркале заднего обзора показалось: асфальт за машиной вздыбился. Раздался еще один взрыв. Машину подбросило как на кочке. "Обложили!" - панически ударило в голову. Сзади завыла милицейская сирена. "И милиция на них работает!" - захлестнуло отчаяние. - Я не банкир!!! - закричал во всю глотку. От обиды за хозяина мотор заглох. Юрий Трифонович в борьбе за выживаемость упал на пол, затих, и вдруг на затылок из бардачка закапало. Мазнул, лизнул - шипучка. Вот черт! Вчера на оптовке по дешевке купил три бутылки жене на Новый год. "Хорошо, третья не взорвалась", - подумал по-хозяйски. Тут же взорвалась третья. Шипучка полилась струей. Юрий Трифонович подставил пересохший в передряге рот. Но не успел утолить жажду. Дверца распахнулась, в нос уперся ствол автомата. - Выходи, пьянь! - раздалась команда. "Я не пью!" - хотел сказать Юрий Трифонович и осекся. "Теперь пусть террористы сколько влезет минируют мою машину! - утешал себя, возвращаясь из милиции, где у него забрали права, домой. - Долго им ждать придется, когда снова сяду за руль, ох, долго..." ШАНДЫК, ГРИБЫ И ВЕРТОЛЁТЫ Спирт - напиток острый. Не зря ракетчики его шилом зовут, летчики - шпагой, народ - стеклорезом. В сибирском городе Ачинске вынырнуло еще одно название - шандык. Откуда - покрыто кромешной тайной. Может, в переводе с какого-нибудь французского или хакасского - это штык или кортик, не знаю. Только шандык на закате неслабого на счет плеснуть за галстучек ХХ века мгновенно вошел в обиход в вышеназванной местности. Из-за него Валентин Баранцев насмерть поругался с родной сестрой Надеждой. Сестра открыла на дому торговлю шандыком. Хочешь - сто граммов нальет, хочешь - канистру набузует. В крае день и ночь в самых глухих селениях, не покладая рук и ног во всех звеньях, функционировала широко-густая сеть реализации шандыка на разлив. В то время как последний безостановочно лился в пересохшие от жажды глотки, в противоположную сторону бесперебойно текли денежки. Куда? Куда надо. В стоквартирном доме, где жил Валентин, обслуживали страждущих аж две шандычные точки. Одна прямо над головой работала. Иногда ее клиенты, снедаемые желанием, ошибались этажом, с деньгами и тарой ломились к Валентину - наливай! - Так налью, - недружелюбно встречал заблудших Валентин, - тошно станет. Сестра Надежда тоже встряла в шандычную сеть. - На что мне детей обувать-одевать-кормить?! - отбивалась от нравоучений брата. - Не на чужом горе!.. Знакомому Валентина шандык в голову так ударил, что ноги больше 100 метров не тянут - подкашиваются присесть через каждые пять минут. В деревне Окуньки смех и грех: половина мужиков как рыба на хвосте ходит, коленками впритык, - шандык паралитичный завезли. Валентин приводил убийственные примеры, сестра отражала их женско-непробиваемой логикой. - Я со стаканом ни у кого над душой не стою! - Ты провоцируешь! - Не я, так другие будут! Тебе хорошо в городе на комбинате ежемесячно деньги получать! Сестра жила в селе Большой Улуй. - Такие вот брата Ивана споили! - кипел праведным гневом Валентин. - Его "честная давалка" довела! С Иваном Валентин тоже разругался. Тот, отчасти, опустился из-за жены, слабой, как говорят в народе, на передок. - Брось ее! - требовал Валентин. - Да пошел ты на плешь! - категорично ответил брат. И Валентин хлопнул дверью, аж ходики сорвало с гвоздя, кукукнув лебединую песню, они рассыпались по полу. В то отпускное лето в Улуе как шлея ругательная Валентину под хвост попала. С другом детства, одновременно кумом, Петей Корякиным, сцепились на политической почве. Пошли к куму в баню оттянуться на полке. В предбаннике, снимая штаны, схлестнулись на тему правительства и президента. Им бы про баб с телесными утехами поговорить... Они в бесовскую потеху - политику - ударились... Валентин давно зарекся поганить ею встречи с другом. А тут тормоз в голове слабину дал. Не заметил, как к чертовой бабушке полетел так хорошо начавшийся за пивом, пока баня топилась, летний вечер. Петька был за реформы демократов, Валентин без дипломатических антимоний крыл их матом. Короче, "с легким паром" в тот раз дальше предбанника не продвинулось. - Дурбило ты стоеросовое! - натягивая штаны, выскочил за порог Валентин. После чего целый год не знался с сестрой, братом и Петром. Ни шагу к ним, когда приезжал к родителям в родное село. И в тот визит на выходные примирение не планировалось. Приехав под вечер, Валентин тут же надумал выскочить с сыновьями на мотоцикле за опятами. В свои любимые места под Турецк. Тоже занимательный вопрос. Ладно, Никольск, Окуньки, Симоново, Сучково. Это ежу понятные названия деревень. Но откуда в глубине Сибири Турецк взялся? Турки в этих лесах отродясь не водились... Ну да Бог с ним. Главное - грибные места под Турецком отменные, их Валентин еще дошколенком с бабушкой Зоей осваивал. Грибы водились там во всем спектре: грузди, маслята, рыжики, лисички, опята... Лет пятнадцать назад белые появились. Соседка Михайлиха однажды рассмешила: - Грибов нонче нет, одни белые лезут и лезут... Грибами Михайлиха только грузди считала. Валентин выскочил за опятами. Страшно любил икру из них. Это когда отвариваешь минут 20, потом на дуршлаг откинешь, холодной водой обдашь и через мясорубку с чесночком... Объедение... Рука сама за рюмкой тянется... Но не светило любимое блюдо в ближайшем будущем, как Валентин не прочесывал леса и перелески. Кто-то хорошо перед Валентином порезвился, свежие срезы на каждом шагу встречались, а у него в ведре на жареху не набиралось. Тем более - на икру... Сыновьям наскучило ходить по оборкам, они заякорились у мотоцикла в карты резаться. "Родные места не должны подвести", - твердил Валентин, скачками оббегая опеночные угодья. И ахнул, залетев в один лесок. Мать честная!.. Грибов-то! Грибов! Повсюду: на пнях, сухих осинках, прямо на земле... И в самой поре! Не перестоявшие. Аккуратненькие да чистенькие! Коричневыми шляпками похваляются... Режешь одну семейку, обязательно в поле зрения еще три-четыре имеются, до кучи просятся. Два ведра, с которыми влетел в эту красоту, наполнил в шесть секунд. Сорвал с себя куртку. Где застегнул, где завязал - чем не емкость. Вот уже и она раздулась шаром. В дело пошла рубаха. Черт с ними с комарами! Еще с ведерко нарезал. А грибов по-прежнему видимо-невидимо на каждом шагу! - Жрите, сволочи, морпеха! - закричал Валентин комарам и снял джинсы. По узлу на каждой штанине - готов еще один мешок. Опята не белые или грузди - не крошатся, не ломаются. Трамбуй да трамбуй! Посреди леска заросли папоротника буйствовали. В тени древнейшего растения опята росли не хуже, чем на пнях. В трусах, на корточках, отбиваясь локтями от комаров - руки заняты - Валентин облазил весь папоротник. До этого пальцы иззанозил шиповником - то и дело тернии сибирской розы попадались под гребущие опята руки. В папоротнике вдобавок к этому еще и порезался. Захватил левой полную пригоршню тугих прохладных ножек и, срезая, в спешке хорошо чиркнул по пальцу. Кровища, но - тучки на вечереющее солнце набегают - останавливать потерю крови некогда... Однако ладненько получилось. Мешок из джинсов наполнился как раз на последнем усыпанном опятами пеньке. Только остриг его - дождик брызнул. - Спасибо, дорогой! - поблагодарил Валентин лесок и стащил на опушку все тряпочные емкости. С ведрами побежал к мотоциклу. И обнаружил, что того нет. То есть, не мотоцикла нет, куда-то девалось место с ним. И солнышко за тучками, попробуй сориентируйся в географии. Однако Валентин попробовал. Поориентировался и... остался в прежнем мнении - азимут первоначально взят точно. Резво побежал по нему дальше. Но чем дальше, тем больше сомнений в азимуте. Дернулся с ним в одну сторону, другую. Самое-то смешное - блудил не по бурелому, гарям и буеракам. По дорогам бегал с ведрами. Конечно, это были не бетонки. Обычные лесные, ведущие на покосы и поля. В грязь автотранспорт здесь как корова на льду, в ведро - как яичечко катишься... Ведро на сегодняшний день закончилось. Дождик сыпал и сыпал. - Васька! Колька! - кричал сыновьям Валентин. Никак не желая смириться с досадной реальностью - заблукал в местах, которые за 35 лет сознательной жизни исходил вдоль, поперек и по параболическим тропкам. "Как бы от брюк не заблудиться!" - наконец посетила самоуверенную голову трезвая мысль. Валентин бросился за переполненной грибами одеждой, чтобы использовать ее по отличному от опят назначению, так как вовсю холодало. Но как всегда - хорошая мысля приходит опосля. Прицел на штаны к визиту "хорошей" окончательно сбился. Валентин брал вправо, круто менял курс на обратный... И ничего подобного. Вроде, вон лесок, где полчаса назад опятами гардероб набивал. Войди в него и сразу запнешься о штаны с грибами. Нет. В который раз розовые надежды сменялись черными матерками. Если Валентина и кружил лесной бес, он вволю похохотал над объектом. Как этот крепыш, грудь полногрудая и сплошь в паутине, живот арбузиком, тоже в трухе, под ним матрасно-полосатые трусы дедовского - до колен - покроя развеваются, кепочка-волан козырьком набок сбилась, в каждой руке по ведру грибов, с вытаращенными глазами - для лучшей в сумерках видимости, - как он, семеня грязно-белыми кроссовками, носится туда-сюда по полям, лугам и перелескам. - Васька! Колька! - кричит охрипшим голосом. Вокруг темнеет. Дождик не перестает. Сеет и сеет грибной. Да Валентину не до них. Хотя ведра с будущей икрой не бросает. Раза два упал, рассыпал. Почти на ощупь собрал сырье для любимого блюда. То есть, надежду на спасение Валентин не терял. Правда, в один момент согласился с мыслью, если и удастся выйти сегодня к людям, то не больше чем в трусах и кепочке. После чего поставил ведра на дорогу, с остервенением уничтожил на груди, животе, ляжках и других сладких местах полчища комаров, подхватил ведра и, не отвлекаясь на поиски штанов, зашагал по дороге в направлении Турецка. Бес, ответственный в тот день за грибную охоту Валентина, сучил от радости ногами. Славно он мозги запудрил поднадзорному клиенту. Крякнул от досады, лишь когда на часах стрелки отметили четверть первого. В этот исторический момент Валентин закричал на всю ночь: - Ура!!! Темнота, что была прямо по курсу, замигала огоньками. Валентин побежал к ним. Но когда лесная дорога уперлась в асфальт, озадаченно присвистнул. "Ё-мое! Это ведь Сучки!" - с ударением на последнем слоге удивился Валентин. Да уж - вышел он не к Турецку, как планировал, а, дав 180-градусного кругаля, уперся в Сучково. И прямо в пекарню. - Тетенька, дай хлебца пожевать! - впавшим в детство голосом попросил Валентин, толкнув дверь буханочного производства. - Ты откуда, дяденька, такой голенький? - спросила "тетенька", что была никак не старше Валентина. Зато формами опережала полуночного гостя. Пышная да щекастая, румяная, как из бани. - По грибы ходил, - объяснил Валентин. - Это что - нынче опята, когда в трусьях, лучше попадаются? - Заблудился. - Слышал песню: "Я в трех соснах заблудилась! Ты в трех соснах блуданул!" Пожевав хлебца, Валентин описал "тетеньке" бедственное положение: - Сыновья под Турецком в лесу остались, запаниковались поди уже! - Потеряли родителя, который штаны проблудил! Пошли, грибничок. А вот одеть тебя не во что. Под окнами стоял мотоцикл. "Тетя" лихо завела трехколесный транспорт. Они издали услышали шум поисковых работ. Рычанье мегафона. Выстрелы из ружья. - Здесь останови, - попросил Валентин "тетю". Он сробел: вдруг впереди жена. Чревато последствиями - влететь под суровые очи в трусах с пышной дамой на мотоцикле... Доказывай потом, что не блуданул, а заблудился. Ночь стреляла, орала, свистела. Время от времени рявкал мегафонный голос. В ручной усилитель пьяно горланил брат Иван: "Внимание! Валентин! Даю ориентир". И стрелял из ружья. Вдруг скомандовал в тот же мегафон: "Поднять вертолеты!" "Они что и МЧС организовали? - ужаснулся Валентин и побежал на голоса. - Это сколько денег за "вертушки" платить?!" В центре поисков светили фары машин. В кустах мелькал фонарик, оттуда доносился жалостный голос жены: "Валя! Валя!" И слезливый сестры: "Брат! Мы здесь!" "Как это она пошла на убытки, бросила шандычный пост?" - подумал Валентин. Подкатила машина кума. "В Турецке его нет, я всю деревню обегал", - доложил Петя. - Поднять вертолеты! - снова замегафонил брат. - Кого потеряли? - вышел на свет Валентин. - Нашелся! Нашелся! - закричали сыновья. - Внимание! - мегафонно продублировал их Иван. - Поиски закругляются. Объект найден без штанов! - Валечка! - в слезах радости бросилась на шею сестра. - Родной! Больше не буду торговать шандыком! Бога молила вернуть тебя и поклялась, найдем живым - не торговать! - Дак я же сам нашелся! - Все равно не буду! - А ты, кум, не клялся не голосовать за дерьмократов? - О политике ни слова! - тискал в объятиях друга Петя. - С тебя что, брючата русалки сняли? - В лесу русалок нет, - никак не мог наговориться в мегафон Иван, большой книгочей, - это его ундины до трусов разобрали. - Ванька, брось матюгальник! - закричала Надежда. - Я испугалась, у тебя сердце прихватило! - сняла свою куртку и ласково одела Валентина жена. - Одежка моя полная грибов где-то рядом, - заоглядывался Валентин. - Найдем завтра, - в "матюгальник" приказал брат. - Всем по машинам! И выстрелом поставил громкую точку поискам. В доме родителей быстро спроворили застолье - в центре стола поставили диаметром со скат "КамАЗа" сковороду полную жареных опят - и загудели на всю оставшуюся ночь. - Нет, ты скажи, - приставал захмелевший Петя, - ты почему в трусы-то не собирал грибы? В твои семейные ведра три войдет, как в бочку. Резинку затянул и греби лопатой! - Он побоялся - русалки набегут на открывшиеся взору причиндалы! - Ундины, - поправил брат Иван уже не в "матюгальник", он и за столом сидел бы с ним, но отобрали игрушку. Схватив рюмку, Иван заорал вместо тоста: - Поднять вертолеты! - Тут машину заправить нечем - горючки нет, а на вертолеты где взять? - Шандык зальем в "вертушки"! Куда его Надька теперь девать будет? - Да уж не в твою глотку солью! - хлопнула сестра рюмашку и выскочила из-за стола с частушкой: - Ой! Дык! Дык! Дык! Дюже сладенький шандык! Два стакана приняла И в присядочку пошла! Оп-па! Оп-па! Милому награда! Полна попа огурцов - так ему и надо! - Грибов! Грибов, Валька, полна задница! - внес лепту в эстрадное выступление Иван. - С утра баню истоплю, - наклонился к Валентину кум Петя. - Попаримся, я нынче сто веников нарезал. - Надо сначала штаны с грибами найти. - А куда они от нас денутся?.. ЧЕРЕЗ ГОЛОВУ ЗА БОРТ При Советской власти на выборах не надо было мозги до посинения ломать - за кого крест ставить, а кому пустоту в квадратике? Бюллетень опустил - и голова ни до, ни после не мается. А сейчас каждый раз Нина Егоровна Мотькина за месяц до урны начинала вибрировать, к подружкам бегать, которые в политике такие же ни украсть ни покараулить. В прошлый раз порешили уличным бабкомом за Быкова голосовать. Он всем пенсионерам в село подарки прислал. По килограмму сахара, муки, гречки и пряников. За него дружно бросили в клубе бумажки-бюллетени. Через год двоюродная сестра Валя с газеткой дорогу перебегает: - Нинка, ой взяли грех на душу! Быков-то мафиози, по нему всемирный розыск назначили. А мы "хороший человек, за пенсионеров биться будет". Забился, сердешный, в доску! Миллионами долларов ворочал в свой карман. Обсудили бабоньки промашку. Как клюнули на дармовой сахарок с пряничком. А откуда знать? На лбу у кандидата "вор" не написано. И вот опять выборы. Нина Егоровна достала листовки, что в почтовый ящик целый месяц бросали. Девять кандидатов, лбы у всех любо дорого смотреть - без сучка и задоринки. Как быть? Разложила на столе агитки, изучает фотографии с биографиями, гадает - кто будет за пенсионеров горой, а кому скорее бы они вперед ногами под бугорок проголосовали? - Неужели Валера?! - пошаркала через дорогу к сестре Вале. - Который тебя на танец пригласил, а ты сверкнула трусами в ответ? - Ну!... Давно это было. Нине Егоровне до Егоровны было еще расти и расти. Нинкой звали. А тот день перед глазами как сейчас стоит. Складывался он исключительно полосато. Тут тебе полная полоса счастья, а вот уже слезы ручьем. Началось с киселя. Послевоенная деревня, слаще морковки ничего не видели. Кисель проходил большим деликатесом. Мать делала объеденье какой. С сахаром. Сготовила, по тарелкам разлила. Нинке тарелка досталась на пару с младшей сестрой Любкой. - Делить будем так, - сказала Нинка, - сначала половину ем я, потом ты. Ложку поставь и держи свою часть. - Ладно! - похлопала глазенками сестра. Нинка ест, нахваливает: - Ух, хорош киселек! У Любки слюнки текут: - Нин, скорей, я тоже хочу, - ерзает от нетерпения на лавке . - Успеешь, - подмигивает Нинка, - никуда твой кисель не денется. Но Любка вдруг замечает обратное. - Нин, у меня убывает, - забеспокоилась. - Так ты крепче держи! - Нинка бессовестная учит. - Что ж ты мне в рот заглядываешь, ничего не держишь! Любка сопит, ложка гнется, так старается сохранить свою долю. А Нинка рада-радешенька, наворачивает за себя и сестру-глупышку. - Ничего уже нет! - завопила Любка, когда дно показалось на отведенной территории. Наподдавала мать Нинке. И прутом отстегала, которым корову в стадо гоняла, и танцы запретила. Последнее было похлеще прута. Нинка никак не могла пропустить в тот день танцы. К Лешке Колотову, однокласснику, родственник приехал на лето - Валера. Ух, красивый парнишечка. Волосы черные, голубоглазый. Вчера Нинка с Валькой ходили по черемуху и у старицы встретили ребят. Валера пригласил: - Приходите завтра на танцы. Придете? - А куда они денутся! - сказал Лешка. - Припрутся. - Мармелада с собой не бери, - отойдя на безопасное расстояние, крикнула Нинка. - Ух, навешаю! - показал кулак Лешка. Обидное прозвище он получил этой зимой. И никто другой, как Нинка, была тут замешана. Русский и литературу у них в классе вел Елисей Федорович Марфин. Волосей звали его в школе, так как стригся непонятно где и неизвестно чем - всю дорогу из головы густыми клоками торчало во все стороны света. Прическа из серии "кипит мой разум возмущенный". Волосей высокопарно именовал себя учителем словесности. Тем не менее, частенько выражался вразрез со словесностью. Авторучек в ту пору еще не изобрели, писали чернилами. Кто принесет в школу чернильницу, а кто и забудет. Или по дороге потеряет. В дурном настроении Волосей гнал с урока, кто без чернильниц, в хорошем мог разрешить: "У кого нет своей, мочайте в зад". То есть - в чернильницу соседа за спиной. На шум в последних рядах, где, как известно, в любой школе есть проблемы с поведением, Волосей всегда возвышал голос: "Кто там у меня в заду копошится?" Чаще всего этим "в заду" занимался хулиганистый Лешка Колотов. Как-то на уроке Волосея "копошась" в известном месте, порядком мешал "учителю словесности". Который не стал строжиться "кто там у меня...", а подловил на мякинке. Прочитав фразу: "Он совершал вечерний променад", - вызвал Лешку к доске. - Что совершал? - спросил издевательским тоном. Лешка в сторону Нинки посмотрел. Выручи, дескать. Язва Нинка "выручила". - Мармелад, - прошептала. - Мармелад совершал, - победно произнес Лешка. И стал Мармеладом. За что Нинка, конечно, получала подзатыльников. В тот день она все же сумела упросить мать отпустить на танцы. Для компенсации проделки с киселем пришлось дрова в поленницу сложить, пол выскоблить, стайку убрать... Зато вечером побежали с Валькой на главное молодежное мероприятие. Танцплощадка представляла из себя тесовый настил, огороженный по краям деревянной решеткой. На ограждение Нинка с Валькой, недолго думая, и взгромоздились. А че - хорошо. Всех видно как на ладони. Мармелада с Валерой еще не было видно. Девушек не смущало, что за их спинами обрыв начинался. Земля, густо поросшая крапивой и другими лопухами, круто уходила вниз метров на двадцать с гаком. И гак метров десять... Лететь и лететь при случае. Девки, во избежание неприятностей в тылу, ногами не болтали, а зацепились ими за решетку ограждения. Внизу не передать картина открывалась. Во все стороны обширный заливной луг. Как и полагается, упирался он в заливавшую его по весне реку. Даже в две реки. Сначала в одну с километр упирался, а потом в другую не так длинно. Дело в том, что за спинами у девушек две реки сходились. Та, что поменьше, называлась Улуйка, она спешила к месту впадения не с пустыми руками, с заливным лугом. Чулым благосклонно принимал ее вместе с подарком, но, показывая, кто главнее, заливной презент у села ограничивал высоченным берегом. На верхотуре и стояла пятачком некрашеного дерева танцплощадка. Красота за спинами девушек, сидящих на решетке, разворачивалась в тот вечер исключительная. Улуйка, речка еще не таежная, а за Чулымом уже тайга. Туда солнце, полыхая пламенем, после которого гари не бывает, село. К кульминационному моменту нашего рассказа оно утихомирило пожаронеопасный огонь, последние краски сворачивало над тайгой... Чулым под ними солидно воды катил. Улуйка уважительно к нему поспешала... Но сестрам было не до красот в тылу. Главная впереди появилась - Валера пришел. Но сразу к сестрам не проследовал. Пригласил на вальс Верку Кишечникову. Один раз, второй... У Верки фамилия не дай Бог, зато девка писаная. Не чета нашим сестрам. Нинка с Валькой как на подбор - невысоконькие, мордашки кругленькие, конопатенькие. Никто их в тот вечер не приглашал. Сестры виду не подавали, будто задевает их обидное обстоятельство, болтали, сидя на своем насесте, хихикали, обсуждали Кишечникову, вырядившуюся в малиновую кофту. "Дураки красное любят". Когда патефон заиграл "Утомленное солнце", Валера вдруг через всю танцплощадку, мимо Кишечниковой, пошел в сторону сестер. "Меня?" - затрепыхалось сердечко у Вальки. "Меня?" - аналогичные изменения произошли под ребрами у сестры. Трепыхания в десятки раз усилились у Нинки, когда Валера пригласил ее. - Сейчас, - засветилась девушка всеми конопушками и высвободила ноги из решетки. Но, спеша на танец, чересчур резко выдернула их. Конечно, можно понять девушку - такое счастье подвалило. А оно как подвалило, так и отвалило... Освободившись от решетки, Нинка потеряла равновесие и, задрав в лицо кавалеру ноги, продемонстрировав молочную белизну подъюбочных телес, бесхитростное бельишко, сделала сальто-мортале в сторону описанной выше и находящейся ниже красоты. Первое, что попалось на пути - заросли крапивы. Они сдержали кувыркающийся полет. А так бы промерить Нинке боками все крутые двадцать с гаком метров. Проделав в зарослях просеку шагов в десять, ошпарив злой крапивой ноги до самого основания и физиономию до последней конопушки, Нинка завершила кувыркания. Танцплощадка громовым хохотом проводила акробатический переворот через голову под откос. Сгорая от стыда и крапивы, Нинка побежала домой. На танцы в то лето не ходила. И Валеру больше никогда не видела... - Ты за него должна голосовать, - сказала сестра Валентина, - раз тогда опозорила. - Я за Фетисова склонялась. Он уголь в больницу и церковь прислал. - Че он из своего кармана выложил? Ему как директору глиноземного комбината уголь раз плюнуть. - А-а-а! - Нет, я за Валеру буду, - сказала Валентина. - Может, про наш Богом забытый угол вспомнит. - А я еще подумаю, - поднялась с табуретки Нина Егоровна. - Индюк тоже думал, да в суп попал. - Какой из нас, старперов, суп... - сказала Нина Егоровна. - Главное теперь - дожить до смерти. - Вот и выбирай правильно, чтобы дожить. На крыльце своего дома Нина Егоровна вдруг вновь вспомнила тот полет с танцплощадки за борт. Как боялась после этого столкнуться с Валерой и как хотела, чтобы нашел ее и еще раз пригласил на танцы... Но увы... ШВЕЙЦАРИЯ НА ПОЛКРОВАТИ - Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! - кричала Клавдия. - Жадишься денег давать! - Нету, - бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет. - И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка! - Твоей фигуре вредно много есть, плывет. - Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?.. - Нету денег. - Не надо было клад сдавать?! - плюнула солью в старую рану Клавдия. - И вообще - побаловались и буде, сделай тете ручкой! - Не возьму тебя в Швейцарию! - обиженно бросил с порога Витя. - Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь! Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии "на полкровати". И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному. Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал. - Паровозы не снятся? - вышучивала кровать Клавдия. - Проводницы и стрелочницы, - отвечал Витя. - Вот с такими стрелками. Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель - вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке. Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа. Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов. Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не персидский, то бишь - иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым крестом. Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. "Зря ей про клад болтанул", - подумал с закрытыми глазами. Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя. Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас. А может, кладбище возникло по другой причине - первобытная скотобойня на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые, люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в ловушки - оврагов кругом немерено, - ломая ноги, срывались простодырные травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный материал. Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение, школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода захоронения - собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь - торчит экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей. Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался. На что пенек зазвенел от обиды. - Ах, ты, пень-забубень! - рассердился Витя и еще раз пыром приголубил помеху на тропе археолога. Пень вылетел из земли, сея на лету ложки, вилки, деньги, кольца, кулоны и цепочки. - Ничего себе пенек! - раскрыл рот Витя, разглядывая березовый туес и его содержимое. А потом заорал на все кладбище, наверно, так мамонты ревели, когда летели вниз бивнями в ловушку: - Клад! Клад!! Класс, конечно, сбежался на чужое добро... - Я клад нашел! - примчался домой Витька. - Где он? - мелко завибрировал отец. - Отдал! - сиял Витька. - Кому? - крупно завибрировал отец. - Учительнице, она сдаст куда надо! Отец заходил ходуном. - Пенек! - закричал он. - Зачем орал на всю округу?! Зачем?! Сунь клад в рюкзак, и концы в воду! - Это достояние государства! - возмущался дремучести родителя комсомолец Витя. - Государство его закапывало? Ты кошелек на улице обронил - тоже достояние государства? - Мне по закону полагается 25 процентов. - Всыпать тебе полагается 225 процентов по заднице! - хватался за ремень отец. Ременных процентов Витя не получил, мать отстояла. Как, впрочем, и законных. Клад, согласно полученным из Москвы бумагам, в разряде лома пошел на переплавку. - Золотые цепи, кресты, "десятки", "пятерки", броши, кулоны в переплавку! - снова крупно вибрировал отец. - Пенек! Ой, пенек! Наделают из них разъемов и проволоки! Отец и через десять лет не успокоился. - Пенек стоеросовый! - обзывался время от времени. - На миллион человек одному-разъединственному в 100 лет такая жар-птица!.. А ты? Пять килограммов золота и серебра своими руками в прорву! Ой! пенек! - Куда бы я их дел? - Я бы реализовал! А деньги на книжку! Они бы уже страшными процентами обросли! - Ты и так засолил их навалом! - Не твоего, пенек, ума дело! Отца всю жизнь разрывали две огненные страсти. Деньги и водка. Страсть как любил пополнять вклады на сберкнижке и был чересчур склонен к питию. Взаимно-уничтожающие чувства. Первое трупом ложилось на пути второго в водочный магазин. Если на свои покупал. И в то же время на дармовой выпивон никаких шлагбаумов. Тут и возникала заковыка - стоило отцу помазать губы, как душа щедро начинала выворачивать карманы, деньги радостными голубями летели в водочный отдел... На следующий день не так с похмелья страдал, как жаба давила - столько угрохал. До сберкассы не донес. Трезвый тащил туда все что можно. К 1991 году имел вклады в объеме трехкомнатной квартиры. Когда ее коровьим языком слизала либерализация цен, чуть инфаркт не шандарахнул старика. - Ой, пенек! - истязал себя. - Ой, пенек! Отвлекла от инфаркта вторая страсть. Попил водки, снял стресс, а вскорости начал играть в "Русский дом Селенга". Закладывал туда всю пенсию и что с сада-огорода выручал. Гараж продал. Жил по-вегетариански: без мяса, с черно-белым телевизором. - Нет, не пеньки мы, - во множественном числе навеличивал себя, ведя подсчеты бешено накручивающихся процентов, - все вернем! Эх, Витек, зачем ты клад в рюкзак не сунул. Сейчас бы на нем такие деньги наварили. Золотые цепочки метровых размеров, платиновый перстень в форме кошачьей головы, кольцо с изумрудом... Отец знал наизусть весь перечень клада От удара с крахом "Селенги" и водка не помогла. "Я пойду другим путем", - хороня отца, решил Витя. ...А сейчас, лежа на транссибирской кровати, с удовлетворением думал: "Верным путем иду". Зазвонил телефон. - Выезжаю, - коротко бросил в трубку Витя. Надел джинсовый костюм, взял самый приличный во всей квартире предмет - кожаный дипломат... Не подумайте, что "другой путь" у Вити - это антисанитарная дорожка деклассированного элемента. Витя располагал актуальным рукомеслом. Вскрывал сейфы. Как консервы. И не воровским, среди ночи с пистолетом за пазухой, способом, а официально - по вызову в бессилии плачущих перед ящиком с деньгами хозяев. Когда близок рублик, а не достанешь. При всеобщей банкотизации страны сейфов на душу народонаселения стало больше, чем денег у большей части народа, которой сколько кредит в очной ставке с дебитом не своди - сальдо карман не тянет. А у кого "тянет", те норовят его в сейфы упрятать от посторонних глаз и карманов. Но раз в год и палка - гранатомет. То есть ляжка размечталась, чтобы ее деньги жгли, а в закрома их хранения доступа нет. И хоть ты мозоль на языке набей: "Сим-сим, открой!" - Сима бессильна. Надо за Витей бежать. А он такой мастер, что дунет, плюнет, перекрестит заартачившийся замок и... берите ваши сбережения, отслюните специалисту... Не всегда в деньгах запертое под заевшим замком счастье заключалось. Был случай. Новый год на носу. Совсем на кончике, а Витю от телевизора срывают. Господин с толстой мошной из Европы шампанское привез. И не простое, что на рупь ведро, а из королевских погребов. Легче иной автомобиль купить, чем бутылку такого алкоголя. В гараже его держать не будешь. В сейф поставил. В Новый год захотелось выдрючиться. Назвал гостей, закуски накупил. Побежал к сейфу, дескать, не бормотье в честь праздничка под елкой употреблять будем! Готовьте бокалы под эксклюзив. Гости всегда давай. А близок сосуд, да не нальешь. Хоть автогеном сейф режь. Взбрыкнул тот по причине, что вместо буфета используют, и обрезал хозяину кайф. Гости подначивают: "Нагнал про супершампань!" И стрелки на часах блохами скачут на встречу друг с другом в высшей точке. Срам, позор и стыдоба. Хозяин за Витей послал. Шепчет мастеру по прибытию: "Откроешь до двенадцати - хорошие бабки получишь и напою". За две минуты до курантов Витя обеспечил доступ к королевским пузырькам. Чести отведать напиток земных богов удостоен не был, зато 200 долларов отхватил. Ему больше ничего и не надо. Пить-то Витя давно ни-ни. В тот раз, когда вызвали после размолвки с Клавдией, тоже не из-за денег сыр-бор вокруг замка с секретом разгорелся. Босс водочной фирмы в Нью-Йорк собрался, билет на берега Гудзона в сейф засунул. Из расчета: подальше от ревнивой жены положишь - ближе возьмешь. Эта истеричка может и порвать, если узнает, что с переводчицей летит. Целее целого лежит билет в сейфе, и хоть вместе с ящиком тащи его в аэропорт, чтобы на рентгеновский просвет зарегистрировали. Иначе никак. Бьется путешественник с замком, матершинными выражениями на нет исходит, а проездной документ с каждой минутой все ближе к ценности фантика от съеденных конфет приближается. Можно выкинуть, а можно в семейный архив сдать. Витя на то и мастер, чтобы остановить процесс девальвации. Поковырялся с зауросившим замком, не дал улететь самолету за океан без билета из сейфа. 100 долларов за оперативность отхватил. Сунул их в тайник под транссибирской кроватью. Но не все. Один понес к Клавдии с узелком белья. - Клав, постирай, а! Хотя бы рубашки. - А в Швейцарию возьмешь? - сунула доллар в карман фартука Клавдия. - Конечно! - с готовностью сказал Витя. - Цюрих, Берн, Женевское озеро. Кстати, о девочках, Швейцария была не для запудривания женских мозгов. И не пустопорожними грезами с флагом над кроватью. Без инвестиций в виде манны небесной видел себя Витя на улочках Цюриха. Без розовых слюней изучал карту Берна. Открывая заклинившие сейфы, он прорубал лаз в Европу. Расширяя его с каждым покоренным замком. Чалдон Витя с круглой, как блин, нос кривой картошкой, физиономией, имел счет в Швейцарском банке. И жесткий план - увеличивать сумму вклада на семь тысяч долларов в год. План героически выполнялся. - Почему Швейцария? - спросила, разводя порошок в тазу, Клавдия. - Чем я хуже Ленина? - Тогда я не хужее Крупской! - хохотнув, провела историческую аналогию Клавдия. - А то! - поддакнул Витя. - Конечно, не хужее! Сам подумал: "Нужна ты мне там, как ежик за пазухой! Неужто в Швейцарии не устроюсь к какой-нибудь бабенке квартирантом на полкровати?.." ВЗРЫВ В ПЯТКАХ "Завязывать надо с куревом, - думал Петя Кобылкин. - И не бантиком, а бабским узлом". Смолить Петя начал тридцать лет назад. С бычков. Не так курить в ту пору хотелось, как себя показать. Лучшие в селе бычки - бычары - были у директора школы Николая Ивановича, или - Коли-Вани. Жил Коля-Ваня в километре от школы, на этом пути выкуривал три беломорины. И как выкуривал - до половины. Для него главным в процессе было не наглотаться дыма до одури, а остановиться, не спеша достать пачку, щелчком выбить папиросу, чиркнуть спичкой и сделать первую, самую сладкую затяжку, дальше курил на ходу, в безвкусном автоматическом режиме. Бычки после этого получались знатные, на дороге такие не залеживались. За ними шла напряженная охота. Курцы в пионерских галстуках, крадучись от палисадника к палисаднику, сопровождали директора. Вот "бычара" брошен, Коля-Ваня неторопливо идет дальше. Охотники замирают перед броском. Нельзя допустить фальстарта и выдать себя, тем более - нельзя задержаться с рывком. Наконец, стая срывается с места, счастливчик хватает добычу, а несчастливчики снова крадутся за Колей-Ваней - он опять достал из кармана пачку. В шестом классе на охоту вышел Петя. И не было дня, чтобы не докурил раз несколько за Колей-Ваней. У Пети в стартовый момент что-то взрывалось в пятках, ураганная сила швыряла к финишному бычку, и бесполезно было угнаться. - Петьке легче ноги выдернуть, чем обогнать, - ворчали нерасторопные конкуренты. - Ноги выдернуть, а спички вставить! - Курить - здоровью вредить, - выпускал победный дым Петя. Однако через два года взрывы вдруг бесследно исчезли. Напрочь. Петя вынужден был от Коли-Ваниных деликатесов перейти на обычный бычково-подножный корм. "С такими ногами, кабы не курил, - сокрушался позже, - до олимпийского чемпиона мог добежать". С тех пор осталась в Пете дурная привычка насмерть выкуривать сигарету, чтоб ни одна табачинка не пропала. Уже фильтр огнем занимается, он все дымососит. И еще была неистребимая особенность - курить в ожидании автобуса. Не успеет подойти к остановке - рука прыг в карман за сигаретой. Пока голова спохватится - дым уже из ноздрей валит. Сколько сигарет перепортил! Только затянется - автобус. А забычковать на потом, так низко Петя не мог опуститься. В тот памятный день произошел аналогичный случай - не успел раскурить сигарету, автобус припыхтел. Ё-мое и ваше! Петя начал затягиваться с частотой пулемета. Последний раз курнул, уже запрыгнув на нижнюю ступеньку отходящего транспорта. Затянулся, бросил за борт бычок, лязг закрывающейся двери совпал с матерным криком. Было от чего матюгнуться. К уходящему с Петей автобусу подбежал парень в меховой кепке. Пытаясь ухватиться за поручень, он нетерпеливо раззявил рот, поторопить Петю: "Ну, ты! давай быстрее!" Не успело понукание вылететь из широко разинутого рта, в него, как в урну, упал бычок. Горящий. - Ё-е-е! - зарычал парень вослед уходящему автобусу. "Вот елки!" - не очень расстроился Петя и плюхнулся на заднее сиденье. А парень, отплевываясь, побежал за автобусом. Петя дремал, когда на следующей остановке влетел обожженный окурком. - Ты! - схватил он Петю за грудки. - Козел старый! И вышвырнул Петю из автобуса. Петя упал на пышную даму. - Наквасился с утра! На сладкое потянуло! - сбросила с себя инородное тело женщина. - Сам он козел! - обиженно крикнул Петя. Вдруг в его пятках произошел давно забытый взрыв, и Петя вихрем полетел за автобусом с мстительной мыслью: "Ну, держись, гад!" Секунды не хватило до "держись". Двери захлопнулись перед Петиным носом. "Надо бросать курить!" - подумал в хвост автобусу. В пятках опять взорвалось. На этом перегоне дорога делала здоровенную петлю, метров в четыреста. Направленным взрывом Петю бросило напрямки. Промчавшись по линии птичьего полета, он ураганом ворвался в автобус на остановке. Обидчик в меховой кепке сидел на его месте. Петя схватил наглеца в охапку и выкинул за борт. - Это тебе за козла! - крикнул вослед летящему. - Господи, что творится на белом свете?! - запричитала бабуля в клетчатом платке. - Людей из-за местов выбрасывают под колеса! "Нечего было ему хлеборезку разевать и козлом обзываться", - подумал в ответ Петя. Задняя площадка начала пустеть, все запротискивались от Пети вперед. Вдруг ему еще места понадобятся? - Эт че, скоро пассажиров из-за местов резать начнут? - громко поинтересовалась бабуля. - Билет-то будете брать? - спросила кондукторша. - Сколько раз брать?! - гневно ответил Петя. - Ты че, милая, - обратилась к кондукторше бабуля, - захотела под колесом побывать? Петя отвернулся к окну и возмутился увиденным: - Че это на Карла Маркса повернули? - Во! - обрадовано сказала бабулька. - Человека выбросил! Теперь автобус погонит в свою малину! - Всю жизнь "семерка" на вокзал ходит! - с вызовом ответила кондукторша. - Как "семерка"?! - подскочил Петя. - Я ведь на шестьдесят третьем... А кого тогда?.. - Сейчас остальных будет в окна разбрасывать! - объявила бабуля. - Надевай парашюты! "Завязывать надо с куревом! - выскочил Петя на следующей остановке. - Бабским узлом завязывать, а то ведь оторвут голову ни за понюх табаку... ...А и за понюх оторвать могут..." ПЕРЕПОЛЮСОВКА РИСУНОК ТОЧКА СБОРКИ Из Елены Ефимовны Шендерей энергия с сосункового детства хлестала - близко не подходи. В молодости, порядком затянувшейся, всю дорогу атаманила в комсомоле на разных должностях. С упразднением руководящей роли КПСС и ее подрастающей смены - прибилась к демократам, да не прорвалась в верхушку пламенного проекта. На подступах тормознули. Желающих рулить набежало до фига и больше. Не вписавшись в поворот истории, на обочину носом в кювет не вылетела. Далеко не нищую должностишку в службе занятости устроила. Но неугомонная душа требовала духовного накала. Мучаясь в безыдеологическом пространстве, Елена Ефимовна повстречала Тоньку Початкову, коллегу по комсомольской юности, та уже полгода окормлялась от духовных сокровищ Учителя. - У него третий глаз не передать какой! - гордилась своим эзотерическим наставником Тонька, - на фотографию моего брата шесть секунд посмотрел и сразу определил: "У него что-то в голове!" Кроме дурости, говорю, ничего там сроду не наблюдается. "Нет, - стоит на своем, - что-то есть постороннее. Аура из двух частей сшита". Какая, объясняю, аура? Лет пять пьет, как собака, недавно закодировался. "Все правильно, - говорит, - от кодировки шов и образовался". Представляешь, с фотографии неисправность зафиксировал! Елена Ефимовна смерть как захотела также насквозь прошивать внутренности окружающих третьим глазом: какие органы подгнивают, а какие без лечения сойдут. - Что там людей! Он язык животных понимает, - восторженно тараторила Початкова. - "Твоя кошка, - говорит, - на тебя жалуется, к котам на улицу не пускаешь". Ага, пусти ее - котят замучаешься топить. Елене Ефимовне тоже загорелась на уровне мыслей понимать своего пуделя Бонда. И вообще, надоело до чертиков сбоку припеку небо коптить, когда всю дорогу ждешь: будет - не будет милость от природы. Прилетит манна небесная или опять мимо кассы. По всем учебникам ты - царь природы, вершина творения. А какие-то безмозглые микробы запросто у этой вершины понос могут вызвать или другую головную боль. А ты, кроме как ноги попарить или аспирин зажевать, ничего не в силах в ответ. И врачи не больше соображают. Тогда как с третьим глазом любую заразу внутри себя можно вовремя засечь. И не надо, выворачиваясь наизнанку, "кишку" глотать для поиска язвы в желудке или под рентген каждый год грудь совать для