Мой конь Нет, не очень судьба благосклонна ко мне. Кто-то скачет по жизни на белом коне, Я завидую - кони, как кони, Ну, а мой называется пони. Недомерок, урод он, горбат, одноглаз. Злые шутки фортуны? Иль чей-нибудь сглаз? Как смогли так меня облапошить? Это явно Пржевальского лошадь. За жар-птицы пером, за живою водой Мог бы я поскакать по дороге прямой, Но судьба рассудила иначе, И досталась мне тощая кляча. Откормлю я конька, я насыплю овса, И начнутся на свете тогда чудеса: Нарастет на костях его мясо, И мой конь превратится в Пегаса. Вдруг появятся крылья, изменится стать, И смогу я на нем и скакать, и летать, Но одно меня явно тревожит: Его кто-нибудь тут же стреножит. Тощая кляча Пародия на меня Нет, не очень судьба благосклонна ко мне. Я сидел и размазывал мух на стене, Вдруг какая-то тощая кляча Приближается, чуть ли не плача. Я бы мог бы насыпать бы ей бы овса, Чтобы мяса добавить в ее телеса, Но спросил, чтоб ее огорошить: "Ты, наверно, Пржевальского лошадь?" "От Пржевальского слышу! - мне кляча в ответ.- Твой нелепый вопрос - клевета и навет. Промолчи, если ты не уверен. Я не лошадь - я Фрумкера мерин! - Фрумкер? Гарик? Поэт? - прихожу я в экстаз. Недомерок? Урод? Он горбат, одноглаз? Фантазер высочайшего класса, Превращающий клячу в Пегаса? Он в Охайо живет, пародист, эрудит. Уходи, он в Пегаса тебя превратит! Чем к такому поэту в Пегасы - Право, лучше пойти на колбасы... Наум Сагаловский Н. Сагаловскому Мне в зеркала смотреться недосуг, Но критику твою приму за честь. Ведь если из Чикаго пишет друг, Возможно, в жизни я такой и есть. Хоть, может, ты чего не доглядел: За одноглазье принял мой прищур, А за спиной - не горб, а масса дел. Но что урод - ты это чересчур. Да, ростом я, конечно, не высок. И выше, видно, мне уже не стать. Но мы стоим - и ты мне по висок, Так что, давай, мою не трогай стать. А в остальном, конечно же, ты прав: Какой я к черту там еще поэт! Люблю тебя за твой веселый нрав, А мерин персональный шлет привет. Гарику Фрумкеру Партизанские стихи Весенние дни чрезвычайно погожи, ни облачка в небе, деревья в цвету, а я пропадаю - ни кожи, ни рожи, ни денег на личном текущем счету. Здоровью уже не помогут нарзаны, чего еще ждать от злодейки - судьбы? Возьму бутерброды, уйду в партизаны - до леса всего три минуты ходьбы. Прокиснет кефир, зачерствеет повидло, остынет моя трудовая кровать. Оставлю записку, что все мне обрыдло, я хату покинул, ушел воевать. Три бедрума в хате, ни кур, ни коровы, из крана не каплет, подушка мягка, там вазы хрустальны, дорожки ковровы. а нет, чтоб парного попить молока. Ой, где ж вы, мои партизанские тропы, кровавые раны, крестьянский обоз? Построю землянку, отрою окопы и первый же поезд пущу под откос. Под белой березой поставлю "Спидолу" и сразу настрою ее на Москву. Еще б только мне динамиту и толу - я вражеский штаб ненароком взорву. А ночью, когда мне по злому капризу захочется кушать в конце-то концов, схожу в магазин и без денег, на "Визу" картошки возьму, колбасы, огурцов. Поем - и опять запылают пожары, и будет хайвей в разноцветном дыму!.. Мой друг, не пойдешь ли ко мне в комиссары, А то одиноко в лесу одному?.. Наум Сагаловский Науму Сагаловскому Вернулся с работы, надел шаровары. Включил телевизор, прилег на кровать. И на тебе, новость - зовут в комиссары. А я в преферанс собирался играть. Заманчиво. В лес. На природу. Весною. Теплее одеться. Обуть сапоги. (Мой верный товарищ, я правды не скрою: Меня окружают сплошные враги.) И песен военных немало я знаю. Они на борьбу поднимают народ. Вот, помню, что с кем-то жила бы родная - И больше, практически, нету забот. Ну, что же, готов я рискнуть и податься. Вдвоем мы составим надежный каркас. Коль встретим врага, можем даже подраться. Тут важно, чтоб их было меньше, чем нас. А в плен попаду (жизнь бывает сурова) - Накормят икрой, и захочется пить, Я зубы сцеплю, не промолвлю ни слова (Напомни протезы с собой захватить). Пускай мы погибнем, два русских поэта, Но каждый запомнится всем, как герой... Ты знаешь, давай-ка потерпим до лета - Меня ишиас донимает весной. И плакал за вьюшкою грязной О жизни своей безобразной. Саша Черный В нашей жизни семейной - ни капши анархии. Все продумано четко. И, главное, - строго. Я на нижней ступеньке стою иерархии. Даже ниже собаки. Хотя не на много. У собаки попоны. Соседкою связаны. Одеваем мы пса, как последнего модника. И плетемся, одною веренкою связаны. Слава богу, пока я хожу без намордника. Поводок наш - надежнее цепи у узника. Карабины, как на альпинистах, защелкнуты. Вы скажите, зачем же рычать на союзника?! Я в ответ не рычу, я не полностью чокнутый. И живу, продолжая стареть и сутулиться. Всей надежды - как тоненький лучик в окошке: Вот когда-нибудь кошку найду я на улице, И тогда уж за все отыграюсь на кошке. Подражание Саше Черному Сидит сынок. Водил машину пьяный. Жена сняла все деньги с кредит карт. Явился кот. Облезлый, грязный, драный. Ему плевать: декабрь или март. Собака сожрала носки. Паскуда. А я давал ей кости из борща. Уже неделю мучает простуда. Под носом вздулись два больших прыща. Купил шесть рыбок. Три зачем-то сдохло. Хоть им бросал пельмени и лапшу. Фурункул выдавил. Уже почти засохло, Но расчесал. Четвертый день чешу. Прожег ковер. Плиту забрызгал маслом. Лег на диван несчастней, чем Иов. И сигарета, ко всему, погасла... А в голове Лайоф*, Лайоф, Лайоф... * Лайоф (амер.)- временная потеря работы по сокращению Вот жизни странные моменты, Одной надеждой я живу, Все жду: приснятся экскременты, А деньги будут наяву. Не знаю, плакать иль смеяться, Но мне, друзья, уже давно Ночами только деньги снятся, А наяву всегда... одно. Вот так уж ведется на нашем веку: На каждый прилив - по отливу, На каждого умного - по дураку, Все поровну, все справедливо. Булат Окуджава Но кажется мне, что на стыке времен Все надо по-новому взвесить: Наметился явный прогресс дураков. Их нынче на умного - десять. Возьмемся за руки, друзья, Чтоб не пропасть поодиночке. Булат Окуджава Возьмемся за руки. Без паники. И, вспомнив Окуджавы строчки, Все соберемся на "Титанике", Чтоб не пропасть поодиночке. РАЗМЫШЛЕНИЯ ЗА ПИСЬМЕННЫМ СТОЛОМ Посвящается моему близкому другу, Бэлле Лейбович, убитой в августе 1996 года. Господи, что после нас останется?! Моргидж*, гитара и книжка стихов. Наум Сагаловский. Жить можно врозь и даже не звонить, Но в високосный - будь с друзьями рядом! Леонид Филатов. Чистый лист предо мною лежит, Но не будьте ко мне очень строги. Вот уже и наметились строки, И перо в ожиданьи дрожит, Будто конь перед забегом. Никак Не понять, что писать. Вадемекум? Невозможно же гнаться за веком. Ускользает он, словно червяк. Век бежит, убегает, а суть - Я не властен над этим движеньем, И победою иль пораженьем Завершится мой собственный путь. Все куда-то уходят друзья. Ни судить, ни рядить не пристало. Я гляжу на дорогу устало, Жаль, вослед. Повернуть-то нельзя Ни годов, ни часов, ни минут. А порою секунды довольно. Как там Парки? Ну что, вы довольны? Впрочем, судьбы нас всех не минут. Да и, может быть, кто-то в лото Проиграл мои тонкие нити. Если можно, чуть повремените, Там Атропос, Лахезис, Клото. Не замаливать иль не грешить? Но безгрешных не знает природа. Слаб душой. Где тюрьма, где свобода - За меня кто-то должен решить. Уготован мне рай или ад? Моргидж есть. И гитара, и книжка. Впрочем, книжка, наверное, слишком - Мне, увы, не писать Иллиад. Не писать, не сложить, не готов... Что мной движет - инстинкт или разум? Повторяю нелепую фразу: "Не люблю високосных годов!" *Моргидж (амер) - закладная на недвижимость После ресторана, на трезвую голову Забываем мы напрочь, То, что делать негоже: Напиваемся на ночь. Наедаемся тоже. И себя же ругаем Мы в конечном итоге, Потому что рыгаем. Потому что изжоги. Я замечу вам мудро - Делать так не годится. Надо кушать нам утром, И тогда же напиться. СЕБЕ, ЛЮБИМОМУ Мне ветер не растреплет шевелюры, Поскольку лыс. Возможно, это плюс. Я в три креста не поскачу аллюром - Я просто с детства лошадей боюсь. Не заявлюсь домой с друзьями в полночь. Я в карты не наделаю долгов, И не скажу в лицо кому-то "сволочь", А, значит, не имею я врагов. Не закурю. Мне дым сигарный претит, Не вижу смысла в водке иль вине. Я за семью решительно в ответе, И никогда не изменю жене. Пусть ни к кому не закрадутся мысли, Что я над ними якобы смеюсь. Но я клянусь, что я и вправду лыс, и Я лошадей действительно боюсь. ПЕСНЯ ЗАВИСТНИКА (миллион гладиолусов) А.Б.П. Я влюблен безнадежно и издавна, Но дойдет ли до вас моя ария? О, прекрасная Алла Борисовна, Ах, зачем есть на свете Болгария. В ресторанном угаре ночами я Вам пою своим сердцем и голосом. И порою готов от отчаянья Вам купить миллион гладиолусов, Подарить миллион гладиолусов. Припев. Я, как всегда, бездарно влип, И до меня успел Филипп. Я видел с ним недавно клип, Да, он - моложе. Болгарский у него акцент, Но за акцент не дам и цент. Я сам на 101 процент Могу так тоже. Надоела мне жизнь постылая, Жду, как манны, свидания скорого. Вот увидит меня моя милая - И немедленно бросит Киркорова. Не обманут надежды и чаянья, Хоть различны мы с ней, как два полюса. Я порою готов от отчаянья Ей купить миллион гладиолусов, Подарить миллион гладиолусов. Припев. Да, сегодня я нолик без палочки. Но себе я рисую идиллию: Вот поженимся мы с моей Аллочкой. И возьму я любимой фамилию. Тяжко мне в этой жизни запутанной, Я не стою любимой и волоса... Ну, а, может быть, лучше Распутиной Подарить миллион гладиолусов? Подарить миллион гладиолусов! ПЕСЕНКА о социальной несправедливости Ты крутишь мне давно мозги, Ну что ж, давай, доверчивай. Я для тебя - из мелюзги, И, ко всему, доверчивый. Мы жить бы счастливо могли, Но стала ты валютною. Тебя хоть Людой нарекли, Но называют людною. То Jimmy, то Вася, то Billy, то Витя, То Тоnу, то Саша... Я, может, еще б промолчал, но, простите. Зачем тебе этот Аркаша? На мне костюм - из Мосшвеи, Заплата на заплатине. А пальцы тонкие твои Все в золоте да платине. Я - на метро и на трамвай, Мы, в общем-то, не гордые. Тебе - "Тойоты" подавай И "Мерседесы" с "Фордами". То Кеnnу, то Фима, то Dаnnу, то Петя, То Tommy, то Яша... Но кто, мне скажи, на вопрос мой ответит, Зачем тебе этот Аркаша? Но ничего, вот зашибу И я деньгу огромную - Тогда прекрасно заживу, Но только с очень скромною. Подъеду гордо на "Порше" Во фраке, в туфлях лаковых, И сам я выберу уже Себе девчонок лакомых. И Олю, и Таню, и Свету, и Соню, И Софу, и Глашу, И Милу, и Риту, и Валю, и Тоню И, может быть, даже Аркашу. БАЛЛАДА Король решил помыться раз. Что ж, в этом нет беды. Потребовал немедля таз, И мыла, и воды. Он руки, шею умывал, Согнувши тело вниз. Да и совсем не ожидал, Что ждет его сюрприз. Крадется шут к нему тайком (Дурак смеяться рад). И деревянным башмаком Бьет короля под зад. Король не хочет ждать суда. Король ужасно зол. Король кричит: " Связать шута, И тот час же на кол! " Но, поостыв, сказал: "Шуты Всегда шутили мерзко. Прощу, коль извинишься ты. Но извинишься дерзко." Шут молвил: "Нет моей вины, Не заслужил я гнева. Я не узнал вас со спины: Я думал - королева." Александру Дольскому То - не сказка и не повесть. У меня исчезла совесть. Хоть жила себе тихонько, совесть - это не пустяк. Я, конечно, возмущался, И грозился и ругался, А потом махнул рукою. Проживу себе и так. Непривычно было вроде Жить без совести в народе. Я сперва стеснялся даже. Ах, каким я был глупцом! А потом смотрю - прекрасно, Волновался я напрасно. Много проще и спокойней жить на свете подлецом. Вдруг кольнуло, словно жало: Совесть, к счастью, убежала, Но скребут на сердце кошки, что еще проблема есть. Две подружки жили-были, Вместе ели, вместе пили, Если совесть не вернется, ни к чему тогда и честь. Утром ранним и прохладным Положил ее в парадном. Это было воскресенье и она еще спала. И бежал я без оглядки, Засверкали только пятки. Но, казалось отдаленно, что она меня звала. Я живу теперь отлично, Все легко и все привычно. Нет ни совести, ни чести. Их не надо укрощать. Только все ищу их взглядом, Честь и совесть где-то рядом. Если к вам они прибьются - то... не надо возвращать. Хочу, друзья, вам рассказать я эпизод из жизни, А кто поведал мне о нем, простите, но секрет. Надеюсь, что читатель мне попался не капризный, Поверит - значит, хорошо. Но если нет - так нет. Корабль в море вышел раз, но тут я безоружен (В какое, я не знаю сам. А врать - не мой удел.) Но, я слыхал, на корабле как раз подали ужин, И в этот очень важный миг вдруг ветер налетел. Все разнесло, как говорят, де факто и де юре. Быть может, кто-то уцелел, но верится с трудом. И только четверо мужчин после ужасной бури Хоть чудом, все-таки спаслись на острове одном. С утра рассеялся туман. Утихли злые ветры. И все ж за жизни бедолаг и грош я не отдам. Но только видят мужики: примерно в километре Такой же остров, а на нем полно раздетых дам. Двадцатилетний (младше всех) - бултых скорее в воду, И даже глазом не моргнул. Уплыл сам - и привет. А что, моргай иль не моргай, не обмануть природу, И все ныряют с головой, когда им двадцать лет. Тридцатилетний подождал, помыслил и поведал: - Мы много бед перенесли, набраться надо сил. Я б лично так: чуток поспал, а после пообедал, Плот попрочней соорудил и неспеша поплыл. Сорокалетний снял очки и бороду пригладил, Спросил: - Зачем нам этот плот? Здесь тихо и уют. Поверьте, опыт говорит, что позже эти ... тети На нашу голову сюда и сами приплывут. А тот, который старше всех, полста давно отметил, Сказал: - Вы что, с ума сошли? Ну, лечь и умереть. Куда нам плыть? Простите, вы - как маленькие дети, Отсюда можно все и так прекрасно рассмотреть. Конечно, с возрастом вопрос стоит не так уж остро. Но ты, костлявая, косой пока что не грози. И я бы лично сделал плот. Отправился на остров, По крайней мере, чтоб взглянуть на этих дам вблизи. Поскольку я живу в Америке давно, то иногда пишу и по-английски. Chudak po gorodu idet: Obut v odin sapog. Emu sochuvstvuet narod. Bednyaga ves prodrog. Sapog odin, nosok odin. No smelo mesit gryaz. Kak idiot ili kretin, Idet sebe smeyas. I tut narod emu vopros Brosaet, kak uprek: Chego ti vesel? Ti zhe bos. Ti poteryal sapog! Chudak skrivil v usmeshke rot, Otvetil i ushel: Kak raz sovsem naoborot, Ved ya sapog nashel. Пока я жив, пока я полон сил Всем женщинам я тело завещаю. ...А если манна выпадет небесная, То только комом, и по голове. Ну, а разумное, доброе, вечное Мы но дороге посеяли... Уверен в том, что я не доживу. Пока еще не знаю до чего... А плоть моя настолько стала крайней, Что я прошу за ней не занимать... Знак ГТО на груди у него - Больше не выжгли ему ничего. Склероз Я не помню ни время, ни место... Либо до либидо, либо вместо... АВТОЭПИТАФИЯ К примеру, завтра я умру. Что будет? Горе, слезы близких. Прочтут молитву по-английски. Я ж по английски не пойму. Да, как же это я забыл: Не в языках совсем тут дело. Лежит мое родное тело, А я, практически, остыл. И, предварительно побрив, (Тут просьба к другу, чтоб бесплатно, Ты мне виски подправишь, ладно?), В последний отвезут помыв. Костюм оденут лучший мой, Еще в СССР купили, Совсем немного заплатили И все, и, наконец, покой. Я вроде жил как человек, Уверен, что еще до тризны, Хоть стоил мало в этой жизни, Получат по страховке чек. Друзья, ну как их не любить, Дадут кто доллар, кто полтинник. Я ж мертвый, а не именниник - Нет смысла больше приносить. Слезу смахнувши незаметно, Мне кто-то скажет: "Был умен." Другой заметит: "Но, пардон, Кто мне ответит, в чем конкретно?" Потом на праздничном пиру Все будет выпито и съето. В гробу видал я дело это. Нет, завтра, точно, не умру. Я два часа ругался с боссом, Он показал свой подлый нрав. Мы разошлись по всем вопросам, В конце он понял, что неправ. Сказал ему: - Ты враг прогресса. К другим прислушаться изволь! Жаль, он по-русски - ни бельмеса, А я в английском - полный ноль. "Утром помнить ей не дано То, что было вчера..." А. Городницкий Ах, как это часто бывает И тут невозможно помочь: Что женщина все забывает - И день, и прошедшую ночь. Здесь вовсе не в памяти дело, А женщине просто видней: Он помнить в ней душу и тело. Она в нем - лишь часть. Ту, что в ней. Поэт ужасно хочет есть. Колбаски б к чаю... Колбаски нет. Заварка есть. Сижу, скучаю... Я мог бы рукопись продать В одно мгновенье. Но надо раньше написать... А вдохновенье?! Моему отцу, Михаилу Фрумкеру, ветерану войны, гвардии казаку Я и вправду не знаю, ну, как вас, друзья, поздравлять. Вы простите, коль горло сведет мне внезапным волненьем Очень многое в жизни мне сложно, наверно, понять - Вот поэтому мы и зовемся другим поколеньем. Ну, откуда мне знать то, что с вами случилось давно, Как ходили в бои, как вас там накрывало фугасом. Нет, я видел бомбежки. Но только их видел в кино. Нет, я знаю, конечно, войну по отцовским рассказам. Как погибших вернуть? Только шарик не крутится вспять. Невернувшийся с фронта уже никогда не вернется. Я и вправду не знаю, ну, как вас, друзья поздравлять. И за выживших пить, иль за тех, кому пить не придется? За Победу, живых и погибших бокалы нальем. Хоть вино со слезами, но пусть оно радостно пьется. Вы за годы войны столько вынесли в сердце своем, Что другим и за жизнь пережить никогда не придется. Защищали Отчизну свою, как любимую мать. И Россия жива - не нужны вам награды иные. Я и вправду не знаю, ну, как вас, друзья, поздравлять. Но за нас и от нас говорю вам - спасибо, родные. Ах, если б жизнь по-новому начать - Каких ошибок мы б не совершили, И тем бы, с кем не надо, не дружили, Молчали бы, где нужно промолчать. Учились бы не там, и вышли б в знать. С другими бы, наверно, изменяли, Мужей и жен бы на иных сменяли... Ах, если б все могли заране знать. Не так бы воспитали б мы детей, Которые не с нами бы зачались. А может быть, куда-нибудь умчались, Или прожили просто, без затей. И наша жизнь бы не была пуста, Не преступили б, где не надо, кромку, А может, подстелили бы соломку, И на другие падали б места. Совсем не там бы проявляли прыть, Но четко уяснив себе однажды, Что в ту же воду не вступить нам дважды, Мы продолждаем по теченью плыть. И нас несет неспешная вода, Несет туда, куда ведет теченье, И создается даже впечатленье, Что мы хотели именно туда... Да, мир иллюзий нам необходим. Плывем красиво кролем или брассом... Каким бы ни был в плаваньи ты ассом - Мы тонем стилем все-таки одним. Ах, как мы жизнь свою ломаем, Судьбу убогую влача. И часто худшего не знаем Мы ни врага, ни палача, Чем сам себе. И врем себе мы Гораздо чаще, чем другим. Сперва придумываем схемы, Потом себя под них кроим. И платим жизнью, не деньгами. Куда б судьба ни завела, Но лик врага всегда пред нами, Поскольку всюду зеркала. Памяти Давида Бараза Как привыкли мы к трафаретам, Как словами легко играем... И готовим мы сани летом, И на черный день собираем. Но порою мелькает где-то, Между мыслей, глупых и вздорных: "А придет ли оно, то лето? Доживем ли до дней мы черных?" Дни приходят без зова. Сами. И растеряны мы, и жалки. И готовы, увы, не сани. Просто черные катафалки. Памяти Давида Бараза Потери наши души разрывают. Я говорю от нас от всех, ребята, Да, свято место пусто не бывает, А если оно пусто - то не свято. Мы понимаем все. Давно не дети. И глухо повторяем, как тетери: Незаменимых нет на этом свете... Но есть невосполнимые потери. Марку Лейбовичу Эпиграфы. "... и не меняю я ни жен, ни убеждений..." Александр Дольский "Мой милый друг, на нас лежит печать. Ума иль глупости - ну, как их отличать?" Из меня. Ну да, мой друг, на нас лежит печать. Но не напрасно мы на свете жили. Мы можем ей достойно отвечать, И на печать мы сами положили. Да и кого волнует та печать? Она с годами даже нам милее. Мы дни рожденья стали отмечать, А раньше отмечали юбилеи... О, как звучит: "Светла его печать"! Ее мы раньше пудрили умело, А нынче очень трудно различать - Она с годами резко посветлела. А, может, это - дурости печать? Признаемся хотя бы в день рожденья : Там говорим, где надо промолчать, И жен меняем, а не убежденья. Ну, что с того - лежит на нас печать. Мы в жизни повидали их немало. Ее мы можем и не замечать. Лежит печать. А хоть бы и стояла! Лежит, лежит незримая печать. А, может быть, она нам, как награда? С тобою вместе можем прокричать: "Такие мы! И нам других не надо!" Валере Поприткину, КВНщику и человеку Эпиграфы. "...пока не меркнет свет, пока горит свеча..." Андрей Макаревич " Нет, дух романтики в нас вовсе не зачах, И в нашей жизни нету мелочей. Прекрасен вечер с милой при свечах... Но многое зависит от свечей." Из меня. А геморрой - увы, болезнь века. Не верите - спросите у врача. Но время думать есть у человека, Пока лежишь. Пока в тебе свеча. Мотаешься, объездишь пол-Европы, Домой вернешься, ноги волоча, И понимаешь то, что все - до .... фени, Когда лежишь. Когда в тебе свеча. И вот друзья приходят лить елеи. Им хочется заметить сгоряча: Кого волнуют эти юбилеи, Когда лежишь, когда в тебе свеча... Летят, летят с календаря листочки, Как будто их сжирает саранча. Но понимаешь: все - до пятой точки, Когда лежишь. Когда в тебе свеча. Нет, ни о ком конкретном нет и речи. Я просто размышляю о судьбе. А свечи... Да плевать на эти свечи! Пусть их другим вставляют. Не тебе. Цыганка нагадала мне давно (Тогда звучало все довольно лестно), Что прекращу пить водку и вино, И стану я богатым и известным. Не все сбылось, тут не моя вина, Но многое, замечу, справедливо: Не пью я больше водки и вина, А перешел практически на пиво. Неоконченные стихи Я просто исчезну, я просто однажды исчезну. Меня не найдут ни в аду, ни, тем паче, в раю. Я не воспарю, но, надеюсь, не кану и в бездну, Да просто я жизнь по-новому перекрою. Не сыщет никто - ни друзья, ни враги, ни подруги. Ходить в рестораны не буду, и даже в кино. Не стану я ветром, который вернется на круги. Я просто уеду в Лас-Вегас играть в казино. Я выиграю много, а, может быть, даже и больше, Но все на врачей, пусть останусь я гол, как сокол. Так плохо живу, что терпеть невозможно мне дольше. Я все поменяю - фамилию, имя и пол. Графу не сменю, не в графе, понимаете, дело. Для транссексуала ни капли графа не важна. Я тело сменю на прекрасное женское тело, И стану с мужчинами я и добра, и нежна. И буду тогда я сыта и обута, одета, Хоть, впрочем, и нынче я сыт, и одет, и обут. Но смысл простой заключен в превращении этом - Меня все и так постоянно бесплатно....... Как мы живем, разини из разинь... Живем себе с мозгами набекрень. Теряя день, порой теряем жизнь, А жизнь порой решается за день. Себе мы позже предъявляем иск, Что пропустили миг - и канул день. Но не рискуем мы идти на риск... А, впрочем, это - просто дребедень. Я несчастней любых попрошаек, Поминутно гляжу на часы. Я без Вас, словно баня без шаек, Или как без резинки трусы Я без Вас - как Москва без ОМОНа, Я без Вас - как пожар без огня. Я без Вас - как коньяк без лимона, Даже хуже, чем Вы без меня. Я без Вас - как солдат без пилотки, Будто праздник, но без холодца. Я без Вас - как закуска без водки, Иль как водка, но без огурца. Я без Вас - словно скульптор без глины, Ну, и чтоб Вас сильней поразить - Я без Вас - как еврей без свинины, А страшней и не вообразить. От прозы, этакой химеры Вернусь в привычные размеры Хорея, ямба, анапеста, А может быть (как в знак протеста Рискну, а кто же без греха?) Александрийского стиха. Как мало надо любимой: Чтобы ее любили, Чтобы ей говорили: "Восхитительно сложена!" Чтоб со звездой экрана Сравнивали постоянно... Но вот, что действительно странно - Что того же хочет жена. "Мысль изреченная есть ложь". Ф.Тютчев Мысль изреченная есть ложь? Да это явные наветы! Все эти Тютчевы и Феты - Нет, с ними правды не найдешь. Да я вступил бы с ними в спор! Нельзя же ляпать, что попало! Им проще - их давно не стало, А мне не верят до сих пор. Гляжу на мир из-под прикрытых век. К чему сопротивление природе? Еще чуть-чуть - и грянет новый век. Дай Бог нам не застрять на переходе. Но хочется сказать календарю, Хотя давно и все за нас решили - Я в новый век желаньем не горю: Мы здесь еще чуток недогрешили. Но вот уже двенадцать стало бить... Нам стрелок бег не задержать руками. Ну, что же - значит, так тому и быть. Всех - с новым веком. С новыми грехами. Отцу Все позади - награды и победы, И речи все бессмысленны теперь. Они не уменьшают наши беды, И горечь предсказуемых потерь. Все преходяще - слухи, пересуды, Неважно - нимб, терновый ли венец... Улыбка друга, поцелуй Иуды... Все позади. Спокойно спи, отец. Словно с чемоданом, со своей судьбой (Для нее носильщик не положен) Мы границу века перешли с тобой, И ни виз не надо, ни таможен. ............. Трогай, друг любезный, дальше в добрый час! Не меняй коней на переправе. .............. Нам вослед команда нашего двора, Что давно безгрешна и крылата Машет. А над нею - юности сестра - Песенка знакомая Булата. Григорий Дикштейн. Жаль, что без Булата входим в новый век, Не услышим Жени и Володи... Даже если смертен грешный человек - Не убить ни слов, и ни мелодий. Память невесома, только тяжела, Из одних вериг у нас одежда. Если боли нету - значит, не жила В нас ни боль, ни память, ни надежда. Мячик волейбольный... И ладоней стук, Но не выйдет на подачу Юра. Семаков и Галич... Что же ты, мой друг, Грустен, словно песенка каюра? Мы, давай, не будем на судьбу пенять - Нас не так уж плохо изваяли. И коней нам явно незачем менять... Лишь бы нас с тобой не поменяли! Я не верил, я думал - в кино лишь такое бывает, И совсем не весна, это все приключилось зимой. Только сердце мое каждый раз как вопрос повторяет: Она любит меня или просто играет со мной? Мне друзья говорят: "Что ты делаешь, ты же не молод, Ну, увлекся, бывает, да ты уже дьявол седой". Но все время в висок ударяет вопрос, словно молот: Она любит меня или просто играет со мной? Я в отцы ей гожусь, старший сын мой - ее одногодка, Но люблю эту девочку всею любовью земной. Эти волосы, смех, эта нежность и эта походка. Неужели не любит, а только играет со мной? Я не стар, нет, не стар - двадцать восемь - не разница вовсе, Только вот предстоит разговор мне нелегкий с женой. Я все вынесу, вытерплю, знать бы ответ на вопрос мне: Она любит меня или просто играет со мной. У нее и улыбка, и гибкость, и смелость - от ведьмы. Она стала моей долгожданной несчастной судьбой. Посмотри мне в глаза, умоляю, и правду ответь мне: Ты ведь любишь меня или просто играешь со мной. Мир - театр, а мы в нем - актеры. А наша жизнь давно уже рутинна, И каждый в ней свою играет роль: Вот кто-то - деревянный Буратино, А рядом с ним - не очень добрый тролль. Хоть сами лицедеи - верим в сказки. Театр в театре - радость за гроши. И в масках мы глядим на чьи-то маски, И плачем, и смеемся от души. На ниточках мы дергаемся тоже. Кто дернулся сильнее, тот кумир. Неважно - мы на сцене или в ложе. Вокруг - актеры. Наш театр - мир. Не в наших силах изменить сценарий. Да и зачем? Не все ли нам равно. От первых слов и до финальных арий За нас уже расписано давно. До запятых заучены все роли... Живет поэт, играя и смеясь, Напишет он стихи : "чего же боле..." И, раненый смертельно, рухнет в грязь. А это просто режессер - Всевышний - Решил: вот здесь и догорит свеча. Поэт в театре жизни - явно лишний. И ввел в спектакль образ палача. Неважно, ты плебей или патриций, Неважно, карбонарий иль премьер - Вся наша жизнь идет без репетиций, А сразу начинается с премьер. В театре жизни и секунды ценны. Мгновенье - и сошел на вираже. Не доиграл последней мизансцены, А занавес задернули уже. Кто знает где, в какое время года Придет покой ненужный и уют. И увертюра зазвучит как кода. Но, к счастью, нам сценарий не дают. Не обещайте деве юной Любови вечной на земле... Б. Окуджава. Поэты нам советы завещали, Чтоб вечной мы любви не обещали, Что это - нехорошая стезя. Любовь всегда кончается слезами. Но девы нас обманывают сами. Прелестницы! Простите, так нельзя! Совсем другие видятся аспекты: Закрыв глаза на мелкие дефекты, (Которых, впрочем, вовсе нет у нас,) Любовей сами требуете вечных, И требуете платьев подвенечных, И тащите нас в праздничный палас. Подарки, кольца, серьги и браслеты - Нам очень трудно уложиться в сметы, Мы успеваем страшно обнищать. А если подойти к здоровью строго - До вечности осталось так немного... Ну, как же вам любовь не обещать?! Григорию Дикшейну к 65-летию "... чинно шествуя к камину то ли в брюках, то ли без. * * * * * * * Или выйду в воскресенье Глупых девок охмурять. * * * * * * с шаловливою пастушкой жарим дичь на вертеле. * * * * * * Чтоб явиться к полуночи В Дом Любви к мадам Руже." Григорий Дикштейн. "Грезы". На ночь книгу "Кама Сутра" Я читал, жуя драже. И отправился под утро В Дом Любви к мадам Руже. Тихо лаяли собаки В бледно-розовую даль... Я шагал почти во фраке Направлялся к Пляс-Пегаль. Представляете - в Париже Бывший харьковский еврей С каждом шагом ближе, ближе К месту красных фонарей. В настроении шел брачном, Думал: "Девки, вам - каюк". Был почти в наряде фрачном, То бишь в верхнем, но без брюк. Шел с огромным интересом Посмотреть заблудших дам. Проходил Булонским лесом, Близ собора Нотр-Дам. Путь далекий, путь неблизкий Через скверы, через парк... Берегитесь, Монны Лизки Или.. как их... Жанки Дарк. Ох, прекрасные кокотки! (Я смотрел "Эммануель") Подарю одной - колготки, Подарю другой - "Шанель". У меня французский вроде. "В добрый вечер" - "бон суар". Я скажу "бонжур" при входе, Уходя - "оревуар". Мне бы выпить малость зелья - Кто бы чем бы не вертел, Враз мамзелю как газель я Навертел бы на вертел. Вот и домик. И гризетка, Вся готовая уже. И в окно стучит нам ветка На четвертом этаже. Эти утренние грезы... А любовь - вся впереди. Начал скромно: "Если косы...", Намекая на дожди. Ей растегиваю блузку, Нежно ручками греша, А она почти по-русски Говорит мне: "Но, Гриша, Мне бы франки или марки, Ну, а песни про дождей Можешь петь, но только в парке, Там... для харьковских... людей." НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ О НЕНАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ - Папа! А дядя Маресьев настоящий человек? - спросил Мишка. - Да, - сказал я рассеянно. - Настоящий. - Папа! А у него ног нет? - Да, сынок, нет. - А у тебя есть? - Ты же видишь, что есть, зачем же спрашивать? - Значит, ты - ненастоящий человек?! Из разговора с моим, тогда еще пятилетним, сыном. Все реальные герои повести - вымышлены. Боре, Володе, Саше, Мише, Фиме, Юре - моим друзьям посвящается эта коротенькая повесть. Есть три вида пишущих людей. Одни начинают писать после того, как нечто поймут. Другие пишут, и в процессе писания начинают нечто понимать. Третьи должны написать книгу, чтобы наконец понять то, о чем они написали. И тогда они видят, что их книга написана неправильно, и.. и печатают ее. Автора не помню. "Звонок был долгий. В другое время начальник отделения I-Ц оберст..." Я поймал себя на мысли, что в который раз взял то, что попалось под руку. Интересно, почему "И один в поле воин"? Наверное, соответствовало моему абсолютно идиотскому состоянию. "Какой дурак держит ее на полке?!" - раздраженно подумал я. Правда, надо признаться, что в этот мартовский день меня раздражало практически все. Пробило два тридцать, и моих еще не было. Захотелось чаю, но ужасно лень было тащиться на кухню. Да еще встречаться с Диной Соломоновной. Конечно, я ей нахамил. Но извиняться не хотелось. Хорошо, что она еще ничего не сломала. Я начал вспоминать и как-то отвлекся... Дина Соломоновна была подслеповатая и глуховатая соседка, страдающая бессонницей. То есть, это она говорила, что страдает. По моим наблюдениям, она отходила ко сну часиков эдак в семь. А поднимала ее нелегкая в четыре утра, когда все нормальные люди спят. В принципе, наша коммуналка напоминала копошащийся муравейник. Одни еще не спят, другие - уже. И, естественно, когда на кухне гремят посудой в четыре утра, то хочется высказать все то, что у тебя накипело. А тут еще ее счетчик висел напротив моей двери. Как не воспользоваться! Тем более, что у меня есть кое-какие понятия об электричестве. Чик - и ровно в четыре тридцать ее счетчик отключался. А поскольку стояла ранняя весна, то она (Дуня Соломоновна, как ее называет Мишка) ни черта не видела. Недельки две прошло относительно спокойно, а потом меня кто-то "продал". Со мной перестали здороваться, и опять гулко резонировали кастрюли. В общем, я валялся в туфлях на диване, не желая вставать. "Позвонить Фимке, что ли, пульку расписать?" - подумал я. Но сегодня среда, и он вряд ли сможет. У нас сложились традиционные пятницы, а иногда и субботы. Во входных дверях повернулся ключ. Это было хорошо слышно, так как входная дверь находилась напротив нашей. Дверь раскрылась, и зашел Мишка. - Привет, - весело сказал он. - Ну, привет, - вяло отреагировал я. - Какого черта ты так рано? - Было только четыре урока, - сказал Мишка. - С чего бы это? - Потом было комсомольское собрание. Тольку разбирали. - Он что, стекло разбил? - удивился я. - Батя, не сходи с ума! - сказал сын - Ты что, Тольку не знаешь?! Толик был, пожалуй, самым тихим и спокойным в их сумасшедшем 9"Б". Неглупый паренек, хотя и учился на одни "тройки". - Ну, так что же все-таки произошло? -переспросил я Мишку, пропуская его реплику мимо ушей. - Изменник Родины, - зловещим шепотом сказал Мишка. - Постановили взять под стражу прямо с комсомольского собрания. - Что за идиотские шуточки! - возмутился я. - Вовсе нет! - сказал Мишка. - На стол билет, и - таким не место в нашем монолитном и доблестном классе. Короче, он уезжает с родителями. - Я как-то догадался, что не один. Куда? В Израиль? - Не думаю, что именно туда. А просто покидает нашу необъятную. - Ты, я надеюсь, не выступал? - встревожился я. - За кого ты меня принимаешь! - сказал Мишка, но конкретно ничего не сообщил. "Ладно, потом сам все расскажет", - подумал я, не сильно размышляя об этом. Мишка повернулся и ушел в другую комнату. Но через секунду вышел и, чуть улыбаясь, спросил: - Старик, а ты чего так рано? Что, с Ленкой не срослось? Сказать, что я похолодел - это не сказать ничего. Дело в том, что мой несравненный отпрыск попал в точку. Да еще как попал! Но тут мне следует отойти от диалога с сыном и попытаться разъяснить ситуацию. Две недели тому назад в моем отделе появилась довольно смазливая девочка с неплохой фигуркой. Около месяца назад я заявил шефу, что зашиваюсь с чертежами. Сказал просто так, от нечего делать. Ни о каких чертежах не могло быть и речи, да и самой работы как таковой не было. Мы переделывали типовые проекты. Причем очень просто: работка - не бей лежачего. Половину вычеркивали, а остальные чертежи чуть-чуть подправляли. В основном, вся наша деятельность сводилась к футболу и анекдотам. Единственный, кто трудился в поте лица - это Борис Ефимович. Писал мемуары. И даже решил прочитать всему институту доклад об одном из Сталинских ударов на каком-то фронте. Он и попросил Димку Запольского начертить ему схему битвы. Большего разгильдяя он, естественно, выбрать не смог. Остальные хотя бы делали вид, что работают. А Димка даже когда работал, все были уверены, что он ни черта не делает. Доклад был назначен на четыре тридцать, за сорок пять минут до окончания работы. Борис Ефимович нас крайне обрадовал тем, что пообещал уложится в какие-нибудь полтора-два часика. В обед ко мне подошел Димка и попросил отпустить его за схемами. "Хорошо, - сказал я. -Только запиши в книгу, что идешь к смежникам." В три тридцать Борис Ефимович несколько занервничал и пытался у всех по очереди выяснить, который час. В четыре он снял трубку и сказал, что позвонит в морг. Я перехватил его руку и объяснил, что не надо нервничать, все, мол, будет нормально. В четыре двадцать он схватил шариковую ручку и начал что-то лихорадочно писать. Витя Беленко закричал на весь отдел: "Борис Ефимович, умоляю, не пишите заявление на увольнение. Вы еще нам так нужны." И чуть потише добавил: "До зарплаты." Дело в том, что весь отдел был должен Борису Ефимовичу от пятерки до червонца. И тут Борис Ефимович взорвался: - Мальчишка! Сопляк! Вы все не дождетесь!.. Чего конкретно мы не дождемся, никто так и не узнал. В этот момент влетел Димка со схемой. С Борисом Ефимовичем произошла поразительная метаморфоза. Чуть подвывая, он бросился к Димке и залепетал: - Дмитрий Александрович (тут я вспомнил, что у Димки, оказывается, есть отчество), голубчик, Вы же меня подводите! Димка высокомерно взглянул на старика и заметил: - Я в своей жизни еще никого не подвел. Я обещал и выполнил, - и гордо отошел к столу. Оставалось семь минут до начала доклада. За полторы минуты Борис Ефимович похватал все со стола и пулей вылетел в дверь. В актовом зале собрался тот кворум, который обычно присутствовал на лекциях о международном положении. Половина сотрудников из каждого отдела срочно уехала что-то с кем-то согласовывать. Я не мог смотаться. Старик работал в моем отделе, и это было бы некрасиво. На доске висели красочные схемы. Димка сидел в первом ряду и всем своим видом выражал: "Могу, если захочу". Борис Ефимович при галстуке и при указке стоял возле схем и что-то невнятно, но вдохновенно бубнил. Я горестно стал подсчитывать, сколько еще предстоит сидеть, но в этот момент произошли какие-то странные события. Докладчик ткнул указку в схему и со словами: "Наш батальон находился прямо.. " - видимо, передумал читать доклад и решил сыграть в детскую игру "Замри". Секунд тридцать он озадаченно таращился на схему, а затем, повернувшись к залу, нашел Димку глазами и растерянно спросил: - Дмитрий Александрович, а почему же наш батальон находится в тылу врага?! - Не в этом дело, - сказал Димка бодро. - Мы так быстрей победим. "Скорая" подъехала минут через сорок. Старика увезли в больницу, а Димке объявили "строгача". Тем не менее стол, за которым сидел Борис Ефимович освободился всерьез и надолго. Таким образом, оказалась незаполненной одна штатная единица. - Свято место пусто не бывает, - глубокомысленно изрек наш местный алкаш Олег Николаевич. - Кого нибудь пришлют. Я решил напомнить шефу об этом, и две недели назад он привел нам чертежницу. (Каким образом чертежница могла заменить инженера, никто не понял. Но все выразили бурную радость). Это и была Ленка. Вернее, Быкова Елена Петровна. Появление ее было весьма эффектным. Весь мужской пол обратил на нее внимание. Особенно Димка. На следующий день он явился на работу прикинутым, как надо. Однако, не был по достоинству оценен ни самим объектом его ухаживаний, ни мной. И без особой необходимости я услал Димку в пыльный пригород для согласования. Димка, правда, повозмущался недолго, потом, пропев из Высоцкого, "и рано, видимо, плевать на королей", отбыл. Лена выдала реплику: "Мужчины так не поступают"-, и тут же рассмеялась, осознав всю комичность сказанного. Димка сумел вернуться на следующий день, умудрившись все быстро согласовать. Обычно у него на это уходила неделя. А еще через какое-то время я попросил Елену Петровну задержаться на часок. Она отнеслась к этому легко. Мы минуты три говорили о работе, потом минут сорок флиртовали и пикировались. Исходя из всего этого, я посчитал дело завершенным. Забрав вечером ключи от квартиры у Левки, назавтра я объявил в двенадцать часов, что мне надо идти в Главпроект. А мимоходом заметил, чтобы Елена Петровна сделала запись в книге, так как я беру ее с собой. Поймав на себе иронично-презрительный взгляд Димки, мы оделись и вышли. Но на улице Лена сразу пресекла все попытки завести ее в "один интересный дом, тут недалеко, показать коллекцию старинного оружия". Она сообщила, что приблизительно догадывается, какой вид оружия я хочу ей показать, выразила надежду, что это оружие не очень старинное, добавила, что вообще боится не только оружия, но и крови, чем заставила меня остолбенеть. Вежливо поблагодарив за половину свободного дня и послав воздушный поцелуй, уехала на трамвае. В состоянии глубокой прострации я тут же заехал к Левке и вернул ключи (это была совершеннейшая глупость с моей стороны, поскольку ехидный Левка тут же заметил, что все это естественно, так как у меня отсутствует элементарное обаяние), и, с горя выпив стакан вина, завалился домой, где был разгадан сыном. Несмотря на весь кретинизм своего положения, я все же сообразил, что с Мишкой надо вести себя по-мужски. И я ничего лучшего не нашел, чем сказать: - М-да, старик. Ни фига не вышло. - И тут же ринулся в атаку. - А ты откуда узнал? (Кстати, как он догадался, я так и не узнал, хотя в дальнейшем допытывался. Интуиция?) Сын повзрослел прямо на глазах. Но к такой постановке дела он не был готов и, смутившись, нервно закашлял, а потом заговорил более низким голосом. - Да, понимаешь, - пробасил он, - Ленка - старшая сестра Васи Быкова. Помнишь, он к нам приходил? - А затем добавил: - Я к ней сам подбивал клинья. Я чуть не прыснул, но, сдержавшись, продолжал наседать: -- А ты чего это кашляешь, куришь, что ли? Это уже выглядело грозно. Я должен был как-то восстановить пошатнувшуюся отцовскую репутацию. - Обижаешь, начальник, - слегка возмутился Мишка. - Смотри, матери ничего не ляпни, - продолжал я в том же духе, имея в виду то ли курение, то ли Ленку. Все равно - пускай сам разбирается. - Само собой, - пожал плечами Мишка, расставляя точки над "и". - Что я, ребенок, что ли? Таким образом, я абсолютно резонно решил, что наш диалог закончился. Сын удалился в свою комнату, а у меня резко улучшилось настроение. Я поднялся и даже вытер пыль с совершенно чистого стола. Ну, что ж. Настала пора рассказать немного о себе. Правда, что значит немного, когда речь идет о самом себе? О себе "немного" не получается. Такой уж у меня странный характер. Например, моя мама говорит обо мне, что я люблю правой рукой чесать левое ухо. У папы несколько другое мнение. Он считает, что со мной ни на какую тему нельзя говорить серьезно. Жена, в основном поддерживая мнение моих родителей, тем не менее имеет свое собственное. Она считает, что ко всему прочему, я - бездельник, не умеющий ничего доводить до конца. Однако они все ошибаются. Например, я вспоминаю, как 18 лет тому назад я весьма конкретно заявил матери очень емкую фразу: "Мама, я женюсь". С отцом я говорил абсолютно серьезно три года назад, попросив одолжить мне 150 рублей, которые, кстати, еще не вернул. Последний довод относительно моей полезности в доме я привожу жене, демонстрируя выключатель, установленный полтора года назад и, наконец, закрытый крышкой в прошлом месяце. Итак, кое-что о себе. Мне 40 лет. Я - и.о. начальника электроотдела в небольшом проектном институте. У меня красивая жена и двое детей. Оболтусу Мишке в июне стукнет шестнадцать, а Оленьке уже скоро десять. Вот так, с краткими анкетными данными Брагинского Александра Боруховича (в миру - Борисовича) покончено. И, как писал Булгаков: "За мной, читатель!" Ну, если, конечно, таковой имеется. Около трех часов дня мы курили в коридоре, разговаривая Бог знает о чем. Мы - это Димка, Олег Николаевич и, конечно, я. Вчера было очередное собрание, где разбиралось недостойное поведение нашего бухаря, так что сегодня он, трезвый, как стеклышко, злился на всех. Я, как мог, пресекал его крамольные мысли о родном правительстве, но Олега несло. - Нет, что вы думаете, - возмущался он, аппелируя ко мне и Димке. - Мы и выпить-то как следует не успели. Только расположились, как менты подошли. И что интересно, я же их прекрасно знаю. Один из них в нашем доме живет и бухает, между прочим, за милую душу. Выслуживается, гад, перед своим начальством. И вообще, все пьют. Ты вчера видел по телеку "хозяина"?! Бухой в доску. А ты разве не пьешь? - распалялся Олег. - И ты, и Димка? Так что же они ко мне прицепились? - Это у него челюсть прострелена, - сказал Димка. - Не знаю, что у него прострелено, а только пьет, - кипятился Олег Николаевич. - Слушай, Олег Николаевич, - наконец не выдержал я. - Сегодня пятница. Иди-ка ты домой. Отдохни. - А я работать хочу, - зло сказал Олег. - Делай, что хочешь, только не морочь мне голову, - я махнул рукой и отправился в свой отдел. - А вам жена звонила, - ласково промурлыкала Лена. - Просила перезвонить. Я набрал номер жены. - Сегодня преферанс отменяется, - безапелляционно заявила моя Танюша. - Мы идем в гости. - К кому это? - поинтересовался я, даже не сделав попытки возмутиться. - Дома расскажу, - отрезала она. - Смотри, не задерживайся. И повесила трубку. Я был настроен на "пульку", но делать нечего - дал "отбой" Левке на сегодня и договорился с ним на субботу. Домой я пришел в половине шестого. Таня зашла, видимо, минут на десять раньше меня. - Ну, рассказывай, куда это мы собираемся идти? - спросил я не очень радостно. - На проводы, - ответила Таня. - К Зискиндам. Они уезжают. - М- да... - глубокомысленно промычал я. - Это естественно, что уезжают. Вот если бы приезжали, то это называлось бы встреча. - Давай не болтай, - сурово отрезала она. - Лучше собирайся. - А я готов. Брился утром. Переодеваться не буду, да и не во что. - Надень серый костюм, - приказала жена тоном, не терпящим возражений. Мне было наплевать, в чем, собственно, идти, но не хотелось вступать в долгие дискуссии, и я поплелся переодеваться. - Между прочим, на белой рубашке нет двух пуговиц, - крикнул я из своей комнаты. - Под галстуком не будет видно, - спокойно объяснила она. Как будто это ее не касалось. - И пожалуйста, не приставай. Через полчаса мы уже были готовы. И это было необычно, поскольку моя благоверная быстрее, чем в два часа не укладывалась. - Давай на такси. - предложил я на улице. - Не сходи с ума, здесь пятнадцать минут ходьбы. И вообще, мне нужно с тобой поговорить. - Я весь во внимании, - отреагировал я, предупредительно повернув голову в ее сторону. - Будь серьезным и не паясничай, - деловито начала она. - Я хочу, чтобы Зискинды прислали нам вызов из Вены. - Лучше джинсы из Италии, - быстро вставил я и замолк под ее грозным взглядом. - Или ты будешь нормально разговаривать, или мы никуда не идем. - Или, - согласился я. - Выбираю второе. - Я не шучу, - продолжала Таня. - Я хочу, чтобы они прислали вызов. - Ну и что мы с ним будем делать? - спросил я. - У нас ведь его никто не купит. - И тут же заткнулся, так как догадался, что зарвался. - Танюша, - пробормотал я примирительно. - Ну на кой черт нам этот вызов? Я никуда не собираюсь. Мне и здесь неплохо. - Подумай о сыне, - резко перебила она. - Еще два года - и его заберут в армию. - Никуда его не заберут, - бодро возразил я. - Он поступит в институт. Тут надо признаться, что в этом я и сам не был уверен. О сыне я думал все время и прекрасно понимал, что здесь, в Киеве, ему ничего не светит. Но надо было привести жене хоть мало-мальски убедительный довод. - Ну еще же все-таки два года, и незачем паниковать. - Я и не паникую, - ответила Таня. - Мне просто все осточертело. Ты уходишь на свою работу, чем ты там занимаешься, один бог знает. Возвращаешься домой на все готовое. А я должна мотаться как угорелая. - Ну зачем ты так? - благодушно спросил я жену. - Я котлеты делал, посуду мыл.. - Когда это, интересно, и где? Во всяком случае, не дома. А помнишь, что ты сделал из той несчастной курицы, когда я была больна?! - Все было нормально, - отчаянно отбивался я. - Это у тебя во рту горчило. Воспоминания о той прекрасно очищенной и помытой, хотя и сваренной с потрохами курице, видимо, переполнили чашу ее терпения и она твердо заявила: - Хочу вызов - и точка. - Ну, хорошо, хорошо, - примирительно согласился я. - Пусть присылают, а там посмотрим. Кстати, я даже не знаю, мы должны им что-нибудь подарить, или нет? Проводы - это почти как новоселье. - Хорошо, что сообразил, - усмехнулась Таня. - Я им янтарь купила. Нам, кстати, тоже. И еще я заказала три фотоаппарата ТТЛ с совсем небольшой переплатой. - Ну и черт с ней, с переплатой - так с переплатой, - согласился я только для того, чтобы остановить бесконечный разговор. Мы уже входили в подъезд. Надписи на стенах были самыми обычными: от трех до пяти букв. В пролете между вторым и третьим этажом я остановился. На стене было выведено: "Зискинд - жид." - Таня, - говорю я. - Это черт знает что такое. Надо исправить. В исправленном и доработанном виде фраза стала выглядеть так: "Зискинд - жив, Зискинд - будет жить". Вполне удовлетворенные, мы пошли дальше. С четвертого этажа шум начал нарастать. Я поднял голову и посмотрел на площадку последнего этажа. Человек десять (это только те, кого я сумел увидеть) стояли, облокотившись о перила, и курили. Мы поднялись наверх. Толпа несколько раздвинулась, пропуская нас, и мы начали пробираться, многократно по дороге здороваясь. Зайдя в коридор, я занервничал. Мне, вероятно, передалось общее настроение. Таня сумела протиснуться к Изе, расцеловалась с ним и отдала янтарь, чем вызвала бурю восторгов у Беллы. Возбужденная чета Зискиндов с непередаваемым выражением лиц схватила меня за руки и потащила к столу. - Я должен с тобой выпить, - заявил Изя, тут же налил мне полстакана водки и маленькую рюмочку для себя. - Ты извини, - добавил он. - Мне нужно быть в форме. Выпив водки и закусив бутербродами, находившимися здесь в огромном количестве, я пришел в благодушное состояние. Таня отошла в сторону, взяв под руку Беллу, и что-то ей зашептала. Стоял страшный галдеж. Белкина сестра тихо плакала в углу. Выпив еще полстакана водки с неизвестным ранее Витей, я решил ее успокоить. - Дорочка, - сказал я. - Ну, перестань. Давай поговорим спокойно. Вы же не навсегда расстаетесь. Ты позже приедешь к ней. Слезы у Доры мгновенно высохли, и она посмотрела на меня с возмущением. - Ты ненормальный, - объявила она мне. - Ты что, не знаешь, где работает Коля? Коля работал на заводе имени Патона, хотя и не в очень секретном отделе. - Так пусть уходит со своей работы, - бездумно сказал я. - Может быть, куда-нибудь я его смогу пристроить. Как ни странно, это абсолютно идиотское предложение заинтересовало Дору. - Ты что, серьезно? - спросила она. Меня уже понесло, видимо, сказались вторые полстакана водки. - Абсолютно, - бодро продолжил я. - Пусть он завтра мне звякнет. Дора вся обмякла и, обняв меня, ласково поцеловала. - Я тебе сама позвоню, - кивнула она. Меня кто-то похлопал по плечу. Обернувшись, я сильно удивился и ошарашенно спросил: - Юрка, а ты что здесь делаешь? - Жду тролейбус, - топорно сострил он. - Пошли, бухнем. Мы подошли к столу, и он тут же налил себе полный стакан и мне немного. - Тебе больше не надо, - изрек наставительно Юрка. - Ты уже подшофе. Я же вижу. - Не надо - так не надо, - миролюбиво согласился я. Мы выпили и закусили. - Так все же, что ты здесь делаешь? - продолжал я настаивать. - Ты же чистокровный русак. - Не приставай, - отрезал он. - Кстати, мы завтра у тебя в четыре часа. Мне Лева звонил. Внезапно его кто-то оттащил в сторону. А ко мне подсел довольно странный тип, абсолютно лысый и с большой бородой. Он тут же предложил выпить и, поскольку я чувствовал себя нормально, то легко согласился. Мы выпили граммов по сто и отошли в сторону. Я, видно, пришелся ему по душе, так как он разговорился. Правда, я не понимал, о чем он говорит, но все же решил со всем соглашаться и постоянно кивал. - Понимаешь, - объяснял он возбужденно. - Я взял по трешке за грамм. А тут мне достали два ружья и я остался без "бабок". Я ему посочувствовал, потому что у меня в кармане был только червонец. - Так, может, ты заберешь? - спросил лысо-бородатый. - Я тебе по два пятьдесят отдам, считай, даром. Не могу сказать, что меня сильно заинтересовало его, может быть, лестное для меня предложение, но, раз уж мы с ним выпили, я почувствовал моральную ответственность, и решил его выручить. - Ну, хорошо, - еще раз кивнул я. - Только для тебя. - Достав из кармана десятку, отложенную для преферанса, я протянул ему и сказал: - Давай четыре грамма. Мне стало просто интересно узнать, что же так дорого стоит. Однако, как ни удивительно, мужик не выразил никакого желания отдать мне то, что только что так рьяно предлагал. Напротив, он ошалело посмотрел на меня и бочком-бочком выскользнул из комнаты. Больше особых приключений в тот вечер не случилось. Когда меня забирала жена, я был уже прилично на взводе, так как успел еще пару раз приложиться. Однако чувствовал себя довольно бодрым и в несколько путаной форме изложил ей разговор с этим парнем. Как ни странно, она не выразила ни малейшего сочувствия. - Кретин, это были кораллы, - проинформировала меня Таня. Сделал вид, что обиделся, и всю оставшуюся дорогу молчал, хотя это было тяжело. Утро субботнего дня прошло абсолютно неинтересно. Таня, уже давно не воспринимавшая меня всерьез, приняв мою головную боль за обиду, решила извиниться за "кретина", что оказалось довольно-таки сложно, поскольку я подчистую забыл, что вчера обиделся. Когда же она мне напомнила, я вначале решил возмутиться, но резонно сообразив, что все равно ничего хорошего из этого не выйдет, предложил сходить на базар. Это несколько ее удивило, но, тем не менее, она выразила радость. Я был послан за мясом и укропом. Мясо купил прекрасное, для чего, чтобы не торговаться, выложил свой кровный рупь. А вместо укропа взял петрушку, потому что я встретил соседа, который рассказал мне какую-то небылицу, добавив в конце: "Такая вот петрушка", чем, естественно, сбил ход моих мыслей. Надо отдать должное Тане, она даже не рассердилась. Во время субботней печеной картошки произошел идиотский разговор с Оленькой. У нее, кстати, начались школьные каникулы. Так вот. - Папа, - спросила она, - а мы куда поедем? - Не знаю, - ответил я. - Зоопарк еще закрыт. А куда ты хочешь? - В Канаду, - спокойно заявила Оленька. Честно сказать, я не нашел, что ей ответить. Увидев мою слегка отвисшую челюсть, в разговор вмешалась жена, причем с криком. - Не задавай папе дурацких вопросов! - орала она. - Не трогай ребенка! - рассердился я. - Она все слышит и повторяет. Ну, с чего ты решила, что мы поедем в Канаду? - Мама говорила с какой-то тетей по.. телефону и сказала.. сказала, там хорошо, -ответила Оленька, слегка запинаясь. - Ты с ума сошла! - закричал я. - Во-первых, при ребенке. Во-вторых, по телефону. Вернее, во-первых то, что во-вторых. А если он прослушивается? - Ага, - поджала губки Таня. - Ты сам дрожишь, а свой зад поднять боишься. Так и будешь всю жизнь дрожать и ни черта не добьешься! - Да, - вдруг брякнул Мишка. - Мне тоже уже надоело. Там - молчи, здесь - нельзя. - Папа, - добавила хворосту в огонь Оленька. - Хватит бояться. Скажи все. - Да вы что, все ненормальные?! - взбесился я. - Прекратите немедленно! Это получилось так неожиданно с моей стороны, что все действительно замолчали. - Чтобы больше на эту тему не было разговоров, - сурово предупредил я. - Особенно при ребятах. - Каких это ребятах? - слегка удивилась Таня. - При Юре и Леве, что ли? Так Юра сам хочет уехать. Ты что, не видел, как он умолял Изю и Беллу прислать вызов? - Так он же русский? - Ну и что? А его Нина - наполовину еврейка. Вот он и хочет смотаться. А Лева, - продолжала она. - У него уже вызов на руках. Только его первая жена не дает разрешения.. - То есть, как это первая? - теперь удивился я. - У него же нет второй. - Ты меня на слове не лови, - заметила Таня. - Ну, бывшая, скажем так. Какое это имеет значение? - А вот Фима не хочет ехать, - ляпнул я не к месту. - Не "не хочет", а не может, - она повысила голос. - И вообще, помой посуду, - абсолютно нелогично закончила она наш спор. Помыв посуду и подремав на диване минут сорок, я поднялся в довольно бодром расположении духа. Мишка смотался к товарищу, а Таня, забрав Оленьку, пошла к подруге, предварительно предупредив, чтобы мы не очень накуривали. Первым с бутылкой водки явился Левка, что было удивительно, так как он обычно опаздывал. По его сияющей физиономии можно было определить, что произошло нечто неординарное. Кроме того, он уже был "под градусом" и, хотя как раз это было его нормальным состоянием, выглядел довольно смешно. - Ну, выкладывай, в чем дело, - начал я. - Теоретически я был готов, но практически - отнюдь, - торжественно заявил Левка. - Очень объясняющая фраза, - заметил я, радостно потирая руки. - По этому поводу надо выпить. Вопреки прекрасному предложению, он стал ходить по комнате, возбужденно повторяя свое "отнюдь". - Что такое? -- саркастически заметил я. - Освободилось место попугая? А ты, видать, репетируешь? - Ну да, - ответил он, продолжая ухмыляться. - Она подписала. - Кто подписал? Что подписал? - заорал я так, что Левка вздрогнул. - Ты можешь быть нормальным человеком? Знаю, что тяжело, но все-таки постарайся. - Ты чего орешь, как идиот, - перепугался Левка и коротко объяснил - Моя б/у жена. Разрешение. Теперь понял? Должен сказать, что просто плохое настроение у меня бывает редко. Это, видимо, от постоянной привычки шутить. Даже в абсолютно не юмористических ситуациях. Но тут на меня мгновенно навалилась внутренняя боль. Здесь была и идиотская мысль о партнере по преферансу, о друге, которого я знал 23 года, и. как ни странно, о его отдельной квартире. Надо заметить, мы сами не всегда отдаем себе отчет о факторах или невидимых флюидах, которые на нас влияют. В данном случае все было естественно, без присутствия сверхъестественных сил. Просто я не хотел признаваться себе, что сказанное Левкой так сильно на меня подействовало. - Налей-ка водки, - попросил я. У меня мгновенно пропало чувство юмора, да и общее состояние стало дурацким. Полстакана водки привели меня в состояние если и не нормальное, то, по крайней мере, близкое к нему. - И когда ты собираешься? - спросил я Левку. - Сие, друг, от меня не зависит, - многозначительно ответил он. - Тут много проблем. Я ведь с сыном уезжаю. - То есть как это - с сыном? - опешил я. - Да так. Моя заявила - или с сыном, или не дам разрешения. - Подожди. Сколько твоему Мишке? - Шестнадцать. Ты что, забыл, что они с твоим и тезки, и ровесники? - Странно, - удивился я. - Последнее время он ведь жил с матерью. А как же она так легко его отпускает? - Ничего странного не вижу, - пожал плечами Левка. - Боится, что его заберут в армию. Но это еще не все, - добавил он. - Она сказала, чтобы мы уезжали, а через год сама приедет. - Ну, это тебя, естественно обрадовало, - уколол я его. - А черт его знает, - тихо сказал Левка. - Может, это и к лучшему. Я почувствовал, что начинаю беситься. - Да ну вас всех! Вы - психи. Ну, что тебе плохо в Киеве? Квартира, бабки, девочки.. Ты просто дурью маешься, - закончил я свою тираду. - С догматиками и идиотами дискутировать не желаю, - отрезал он. - Усек? - И к какой же категории прикажешь мне отнести себя? - искренне заинтересовался я. - К чему-то среднему. Но я тебе уже сказал: в таком тоне дискутировать не хочу, - стоял на своем Левка. - Я уже решил, и ты меня не переубедишь. Скорее, я тебя смогу. Да и Татьяна твоя постарается. - Уже, - машинально произнес я. - Чего уже? - Агитирует уже, правда, пока безрезультатно. - Нашел, чем хвастаться, - хмыкнул Левка и, внезапно перестав ходить по комнате, сел на стул. - Я первый раз вижу, чтобы человек выставлял напоказ свою глупость. Дальше последовало его красноречивое излияние, которое я как-то не сумел заблокировать. Говорил он около получаса и, если бы не Танин звонок, то продолжал бы и дальше. Таня радостно кричала в трубку: - Я достала ружье! Ты понимаешь? К Соне зашел человек и принес три ружья, - верещала она. - Так я взяла одно. Убей меня Бог, если я помнил, кто такая Соня. - Молодец, - грустно заметил я, чтобы хоть что-то сказать. Голова у меня уже совсем не работала. - Уж чем-чем, а патронами я обеспечу. Ты же знаешь, что отец Фимы подрабатывает в тире. Можешь не сомневаться, что... Тут я услышал щелчок - Таня положила трубку. - Что случилось? - перепугался Лева. - Ты очень странно выглядишь. Я вдруг непостижимым образом вспомнил, что вчера лысый бородач что-то говорил мне насчет ружей. Сегодня ружье достала Таня. Наклевывается прекрасный способ проверить, не сошел ли я с ума. - Лева, - спросил я негромко - Тебе нужно ружье? - Ну, конечно, - закричал он. - Ты еще спрашиваешь?! Я бы и два купил. Сейчас их практически невозможно достать. Мне тут же захотелось похвастаться, и я ехидно заявил: - А вот Таня достала. Левина реакция была непередаваемой. Он скатился на пол и стал дико хохотать. Способность говорить вернулась к нему только через пару минут. - Т-т-теперь я понял, - проговорил он, икая, - о каких это.. патронах ты.. ты.. ты.. говорил. - Икал он с очень приличной скоростью. - Это она.. достала фото.. ой.. ружье.. идиот! Я начал кое-что соображать. Однако, полностью во всем разобраться так и не успел. Явились Фима и Юра. Пулька получилась самая дурацкая. Лева ни черта не соображал, видимо, от счастья, а у меня по-сумасшедшему шла карта. Вторую решили не расписывать. Допили Левкину бутылку водки и мой коньяк. Когда пришла Таня, в комнате было накурено и стоял невообразимый шум. Несмотря на это, она не только не возмутилась, а немедленно подключилась к теме разговора. Их общее мнение обо мне не соответствовало моему собственному, но перекричать сразу четверых не получалось. Воскресенье прошло незаметно. На рыбалку ехать не хотелось - было прохладно и моросил дождь. Весь день я провалялся на диване в наипаршивейшем настроении. Днем позвонил Юра и спросил, смотрю ли я борьбу по второй программе. Я сказал, что нет. Поблагодарил его за звонок и, предвкушая удовольствие от борьбы (я занимался борьбой в четвертом классе ровно три дня, пока не вывихнул руку. Но Мишке рассказывал, что был КМСом - кандидатом в мастера спорта и, если бы не травма, точно стал бы чемпионом Украины), включил телевизор. Там действительно речь шла о борьбе. Диктор, не переставая, твердил об этом. Правда, была одна мелочь - это была борьба за урожай. "Ну, ничего", - подумал я. Юрка от меня тоже дождется... В понедельник, прямо с утра, мне позвонила Лора. - Ну, что, узнал? - сразу спросила она. - Нет еще, перезвони часа в три, - ответил я и, как ни удивительно, мгновенно вспомнил, что должен был узнать. Не откладывая дела, я решил взять быка за рога и поговорить с моим шефом, тем более, что был с ним в хороших отношениях. Николай Иванович был мой одногодок. Когда-то его списали из авиации за пьянство. Парень он был неплохой. Мы часто срывались из института выпить по сто граммов (иногда и побольше) и поиграть часок на бильярде. Сегодня он грустно сидел в кабинете, рассматривая какие-то чертежи. - Привет! Зачем тебе все это? - показал я на горы бумаг. Когда никого не было в его кабинете, мы держались на "ты". Шеф оживился. - Саша, давай бухнем. У меня бутылка молдавского, товарищ принес. - Не-а, не могу, - отрезал я. - Решим один вопрос, тогда пожалуйста. В душе я был доволен, что у него уже есть бутылка. За второй он обычно не посылал никого, а шел сам, и в этот день уже на работу не возвращался. В принципе, Коля никому не мешал. Но если он приходил пьяный часа в два, то ходил по отделам и всем морочил голову. - Ну, давай. Что там у тебя? - спросил он. - Значит, так. Помоги мне устроить сюда товарища, кстати, твоего тезку. - Запросто, - быстро отреагировал Коля. - Тезку - это запросто. Пусть прямо сейчас и приезжает, тем более, что бутылка есть. Я сильно обрадовался. - Не в бутылках счастье, а в их количестве. Он и сам пару привезет. Я от тебя позвоню? Телефон дориного Коли я помнил хорошо, а коммутатор был 3-62. - Замечательный номер, - расплылся Николай Иванович. - Такой уж точно не забудется, - заметил он, имея в виду цену на водку. - Попросите, пожалуйста, Николая Моисеевича, - но реакция моего шефа оказалась мгновенной. Все-таки, бывший летчик. Я даже не успел услышать ответ в трубке, как он хлопнул по рычагу. - Ты что, обалдел. - зашипел он. - Какой-такой Моисеевич? Он что, еврей? - Ну да, - ответил я удивленно. - Николай Моисеевич Шрайберг. Шеф схватился за голову. - Нет, - сказал он тихо. - Ты уж меня, Александр Борисович, извини. Не могу. Думаешь, что я сидел в таком хреновом настроении? Из изыскательского отдела трое подали заявление на увольнение и все просят справку в ОВИР. Я озадаченно посмотрел на шефа. - Послушай, но там же всего четыре человека? - Пять. Пятый - Вася. Синьковка. Сам понимаешь, Вася никуда не поедет. - Что же теперь будет? - растерянно спросил я. - Известно, что. Выговор по партийной линии. Очередной. - Я тебя не об этом спрашиваю. Что будет с отделом? - Да закроем к чертовой матери. - Коля обреченно махнул рукой. - Синьковку куда-нибудь пристрою. А Фирку отправлю делать кальки у чертежников. - Он сделал многозначительную паузу. - А если выгонят из партии, возьму, да женюсь на Фирке и укачу с ней к чертовой матери из этой... - Он замолчал. Это было похоже на правду. Полгода назад Коля ушел от жены и перебрался к Фире. - Да, вот еще что, - вспомнил он. - Могу тебя обрадовать. Не утвердили тебя в должности начальника отдела. Скоро придет твой начальник. Я его уже видел. Не хотел тебе говорить, но видишь, как все вываливается. И мне замену найдут. - Шеф задумчиво достал бутылку. - Ну, ты как хочешь, а я выпью. Ни слова не говоря, я повернулся и пошел в свой отдел. Набрал телефон Татьяны. - Слушай, - сказал я сконфуженно, - ты можешь позвонить Доре? Скажи ей, что у меня ни черта не вышло. Я не смогу устроить сюда Колю. - А зачем ты ей обещал? - удивилась Таня. - Ты что, ребенок? Не понимаешь, что его сейчас никуда не примут? Кстати, если завтра ты уволишься, то нигде не устроишься. - Что-то ты заговорила стихами: уволишься - устроишься? И, вполне возможно, это мое близкое будущее. Мне только что объявили, что я не утвержден в должности начальника отдела и нам в среду присылают номенклатуру. - Вот и чудесно! - обрадовалась она. - Еще месяц-другой покрутишься, а там все будет в порядке. Целую! - заключила она и положила трубку. Ко мне подошел Димка. - Александр Борисович, - сказал он заискивающим голосом. - Мне надо с вами поговорить. - Ну, давай, говори. - Нет, не сейчас и не здесь. - И ты, Брут, - заметил я полувопросительно. - Что, у вас у всех иголки в одном месте? Его постная физиономия слегка прояснилась. - Как же вы догадались? - Да уж, догадались, - я процитировал Ильфа и Петрова. - Заходили бы, сосед, в 66 поиграем.. Димка улыбнулся. - Вы знаете, как я вас уважаю, но Вы... - Ладно, ладно, - перебил я его наставительно. - Я тебе поговорю. Я пока еще твой начальник. - Боюсь, что временно, - проговорил он, глядя прямо в глаза. - А тебе это откуда известно? - Шлюхами земля полнится. У меня связи во всех точках земного шара. Причем, иногда - половые. Ну, так что, поговорим? - Ну, хорошо, приходи, - согласился я. - Поговорим, если хочешь. Послушай, Димка, а сколько тебе лет? - Тридцать два. - Ого! Не может быть! И так все Димка, да Димка? - Маленькая собачка - до старости щенок. Хотя и тривиально, но это так, - отпарировал он. - Так я к вам заскочу. Может быть даже сегодня вечером. - Приходи, - сказал я невнимательно, так как заметил Яшу Цацкиса. - Ты с чего это приплелся? - спросил я и тут же увидел, что у него подбит глаз. - Что с тобой? - Да эти скоты вот пошутили по-идиотски, - грустно ответил Яша. - Юрка и иже с ним. Уже за сорок, а ума нет. Оказалось, что в отместку за какую-то Яшкину шутку эти умники развесили объявления, что, мол, продается обезьяна по кличке Яшка, четырех лет, и дали адрес Цацкиса. Яшка пару дней потерпел, а потом кому-то из покупателей дал в морду. Тот, не долго думая, врезал ему в глаз. Теперь Яшка ездил по всему городу, выискивая и срывая объявления. - Ты позвони Юрке, - попросил он. - Узнай, где он их прилепил. Я с ним после этого вообще разговаривать не хочу. - Ладно, позвоню, - кивнул я. - Слушай, Яш. Ты не можешь устроить дориного Колю на работу? Ты, кажется, его знаешь. - Могу, - неожиданно согласился он. - К себе, мастером участка. Цацкис работал начальником электроучастка. Имел и неплохие знакомства, и немалые деньги. Я решил быть с ним откровенным. - Яш, по правде говоря, ему нужна работа, чтобы.. Он не дал мне договорить. - Саша, ты не думай, что я осел. Это легко было сообразить, - заметил он. - Изя ведь уезжает, и ниточка тянется к Доре и Коле. - Умница, - улыбнулся я. - Спасибо тебе большое. А Юре я сейчас же позвоню. Он сам все поснимает. Уж я ему устрою!.. На работе делать было нечего, и я предался грустным размышлениям. Вот так. Друзья разъедутся, кто куда. Придет жлоб начальник. Квартиры Левкиной не будет. Я прервал себя и позвонил Юрке. - Ты зачем, такой сякой, объявления про обезьян пишешь, - начал я сурово. - Над человеком, понимаешь ли, издеваешься. Снимай все сейчас же. Кажется, я его убедил, тем более, что присовокупил к своей тираде сообщение о яшкином подбитом глазе. Юрка что-то промямлил в ответ, мол, что уже почти все поснимал, но пусть парочка останется, пусть знает. Что должен был знать Яша, меня заинтересовало, и я узнал следующее. Яшка, будучи временно свободным, украл у Юры очередную пассию, Галку. И уехал с ней в Сочи на три дня. Это бы Юрка простил. Но Яша уехал на Юркин день рождения и еще прислал телеграмму: "Поздравляем. Целуем. Быть не можем. Прикованы к постели. Галя, Яша." Я у Юрки не был. И узнал это только сейчас. А то бы Яше не сдобровать. Скотина. Часа через два, мучительно пролистав "Литературку", набрал Дорин номер. Ее радость невозможно было передать. - Сашенька, ну что для тебя сделать? - спросила она, плача от счастья. - Похудей на двадцать кило, - грубо пошутил я. Стало скучно. Лены не было. Она позвонила и сказала, что неважно себя чувствует. И я опять поплелся к Николаю Ивановичу. Того уже прилично развезло. - Ухожу, - коротко бросил я. Шеф посмотрел на меня непонимающим взглядом. - Да нет, не навсегда. Просто хочу домой. - Ну и иди, - мотнул головой Коля. - Никому ты здесь не нужен. -- Это точно, - согласился я. - Никому. Взяв такси, я поехал на участок к Яшке. А у него уже сидели Юрка и Коля. И когда только успели приехать? И даже помириться? Оказалось, не только приехали, а и вовсю отмечали Колино устройство на работу. Все свершилось, как в сказке. Жаль только, что не было Троцкого (так мы все называли Левку). У него была страсть - толкать длинные тосты и при этом молоть удивительную чушь. - Позвони Инке, - сказал Юра. - Троцкий, наверное, у нее. Левка работал наладчиком вентиляционных систем и постоянно числился в командировке. Но при этом торчал целыми днями в городе. Фирма его называлась как-то странно -Укрспецгордор плюс еще какая-то абракадабра, расшифровать которую никто не пытался. Я как-то спросил у него, что означает сия аббревиатура. - А тебе зачем? - спросил Левка подозрительно. Скорее всего, он и сам не знал. - Инесса, привет, - сказал я. - Левка не у тебя? Милая Инночка была, что называется, дама полусвета. Умная и красивая, но абсолютно бесшабашная. Дочь ее жила у матери, а она сама - в прекрасной двухкомнатной квартире. Мужа, директора комиссионки, крепко посадили года три назад. И она развлекалась, пустившись во все тяжкие. Короче, у нее в свое время перебывала вся наша братия. - Не говори мне об этом идиоте, - возмутилась Инна, имея в виду Троцкого. - Этот болван позвонил мне в два часа ночи, и я, нежная и удивительная, с клиентом за спиной вынуждена была битый час ему втолковывать, что я сегодня не дежурю по городу. Да, Троцкий и есть Троцкий, тут уж ничего не поделаешь. Извинившись, я положил трубку. Веселье шло своим чередом. Краем уха я слышал Колин рассказ об Изиной эпопее в Москве. Оказывается, он там вдребезги напился, да так, что полез прощаться с Мининым и Пожарским. У него, видно, уже порядком двоилось, и он объяснял всем у памятника, что сидят Минин с Пожарским, а стоит Долгорукий. Просто чудо, что его не замели. Стало еще скучнее, чем на работе, и я поехал домой. Дома меня ждал Мишка с подбитым глазом. Я не очень расстроился, но подумал, что это какая-то мистика, и спросил своего отпрыска, какого черта он дрался. Оказалось, что он даже не дрался, а просто получил в глаз, причем ни за что. Вернее, за то, что еврей. - В трамвае здоровый болван сказал мне "жид", -объяснил Мишка. - Ну, я ему популярно объяснил, чтобы он не сильно радовался, так как он тоже на "ж" - "жлоб". Видать, это его оскорбило, и он мне врезал. - А ты ему? - поинтересовался я. - Так этот кретин на 120 кило потянет. Чего же я с ним буду тягаться? - удивился Мишка. - И потом, их много, этих дураков. И все равно, не моя это страна, - философски заключил он, несколько реалистичнее, чем я мог предположить. Я взял книжку и лег на диван, но читать не смог. Мне в голову упорно лез один вопрос: что я там буду делать и кому я там вообще нужен. Потом я задремал и не сразу сообразил, что от меня хочет дочка. - Оленька, - недоуменно спросил я, предполагая, что нахожусь на работе. - А ты что здесь делаешь? - Да вот, - серьезно отвечает она. - Живу пока. Тут дядя Дима пришел, а ты спишь. - Ну, давай тогда сюда дядю Диму, - сказал я, просыпаясь. - Добрый вечер, - торжественно объявил входящий Димка и положил на стол коробку конфет. Я ошалело посмотрел на него. - Ты чего это конфеты приносишь? - А это я лучшей части семьи Брагинских, а не алкашам разным. - Ну-ну, распоясался, - я начинал сердиться. - Ты еще сосунок так говорить со мной. - Мне явно захотелось показать разницу в возрасте и занимаемом положении. - Да будет Вам, Баб, - прервал он меня. - Я уже не ваш подчиненный, и пришел к Вам не как к шефу, а как к умному человеку. Если Вы себя таковым не считаете, то честь имею. - Так-так-так, а ну-ка давай еще разок. Что-то я не совеем врубился. - Очень даже врубились, - успокоил меня Димка. - Заговорили нормальным языком - значит, врубились. - Ну, и что ты этим хотел сказать? - Послушайте, Баб, - сказал он. - Я же подчеркивал, что пришел к Вам, как к умному человеку. А Вы стараетесь доказать обратное. - Ну, хорошо, - благосклонно заметил я. - Любому человеку приятно узнать горькую правду, что он умен. И я принимаю это заявление. Кстати, а чего это ты меня Бабом назвал? - А вы что, не знали? - удивился Димка. - Вас так все "за глаза" называют. Брагинский Александр Борисович. Примитивная аббревиатура. - Сам ты примитив, - ответил я. - Так и тебя можно Задом назвать. Ну, если читать наоборот. Тут Димка расплылся. - Я же говорил, что Вы умны до чрезвычайности. Так меня друзья и называют. Я услыхал едкий смешок и обернулся. В дверях стояла Татьяна и хихикала. - Ты чего это смеешься? - удивился я. - Да вот, услышала, что тебя Димочка умным назвал. - сообщила она. - Это и вызвало бурный приступ веселья. - Привет, Танюша, - панибратски сказал Димка. - Вот, конфетки Вам принес. - Ну, ты просто умница, - быстро отреагировала Таня и чмокнула его в щеку. Мне показалось, что я смотрю фильм . Но это была еще первая серия. А во второй Таня поинтересовалась, сколько стоят конфетки. - А Вы, Танюша, посмотрите, может быть, они вам не понравятся, - как то загадочно произнес Димка. - Ну, с твоим вкусом, - со значительным видом произнесла она. В коробке оказались совсем не конфеты, а две нитки янтарного ожерелья. - По 45 рублей за штуку, - сказал Димка. Я тут же взял сигарету и вышел в коридор. Раздраженный до предела, я все же пытался держать себя в руках. Так-так, значит, за моей спиной они договорились меня вывезти. Как багаж! Ну, ничего. Я им устрою. Завтра же позвоню родителям и заявлю, что Таня хочет увезти их внуков. Посмотрю, как она попляшет. В коридор вышел Димка. - Баб, - сказал он. - Ну, чего Вы расстроились? - Не смей меня так называть! - рявкнул я. - Ну, хорошо. А как? Не Александром же Борисовичем? - Называй меня Сашей, и можно на "ты", - неизвестно зачем добавил я. - Ну и чудесно, - согласился Димка и тут же заметил: - Знаешь, Саша, кончай валять дурака. Я даже растерялся от его амикошонства и спросил: - Это в каком смысле? - Да в прямом! - буркнул Димка. - Ни черта нам здесь не светит. Ни в моральном, ни в материальном плане. Ты вообще можешь себе уяснить ситуацию? Не зарываясь, как страус в свои яйца, а реально. Оглянись по сторонам. Пройдет год - и ты останешься один. Ну, не год, так два, три - и ты будешь локти кусать. - Кому? - спросил я мрачно. - Да не мне, - усмехнулся он. - Мои локти уже будут далеко. - Хватит болтать, на работе завтра поговорим. - На какой работе? - переспросил Димка. - Я же сказал, что уже не ваш подчиненный. Вернее, не твой. Когда ты ушел, я заявление подал, и Коля наложил резолюцию. Это, правда, мне стоило бутылки, но стоило. Так что нет больше в отделе Димки. Гуд бай, аривидерчи, все,- добавил он. - Я ушел. Потом поговорим. У меня теперь времени вагон и маленькая тележка. - Интересно, - спросил я Таню. - Где ты взяла деньги на янтарь? Это во-первых. Во-вторых, на это идиотское ружье и всякое такое прочее. И где логика - сначала дарить янтарь, а потом его покупать. Я тебя предупреждал, что там, - я сделал паузу, - мне делать нечего. А завтра я позвоню твоим и своим родителям и скажу, что ты хочешь увезти их внуков. Вот так. - Ты знаешь, - спокойно заметила Таня. - Все твои беды от того, что ты слушаешь самого себя и вообще не желаешь слушать других. Вот, например, ты задал мне вопрос: откуда у меня деньги. Ну и дождался бы ответа. Так нет - все мелешь и мелешь. А деньги мне, между прочим, дали твои родители. Кстати, теперь можешь пойти и посмотреть на себя в зеркало. Представляю удовольствие, которое ты получишь от своей идиотской рожи. Разумеется, я не последовал ее дельному совету, так как легко сообразил, что выгляжу сейчас не лучшим образом. Итак, на родителей все мои надежды отпали. Что же делать? Я даже не могу представить, как мне придется поменять весь свой жизненный уклад. Все, все, к чему я уже привык: к общей квартире, друзьям, к пулькам по пятницам - все это надо менять, менять на старости лет. Сорок лет, пожалуй, это не совсем старость, но все-таки... Да и языка я не знаю. По-английски объясниться не сумею. По-немецки считаю до десяти. Это не мало. И на большее пока... - Свинство все-таки, - сказал я громко. - Представь ситуацию. Я.. Таня завизжала так, что я даже присел: - Замолчи! А представь мою ситуацию. "Я не могу, я не знаю, я не хочу", - передразнила она меня. - А обо мне ты подумал?! О Мишке? Об Оленьке? Ты - просто паршивый ин-ви- ди-ду-лист.. Захлебываясь в слезах, она не смогла выговорить это слово, но я как-то догадался. - Ну, ладно, - сказал я примирительно. - Успокойся. Давай сядем и поговорим. - Не хочу я с тобой разговаривать! - отрубила Таня и пошла плакать на кухню. Тяжело вздохнув, я присел на диван. - Батя, - позвал меня Мишка из другой комнаты. - Иди сюда. Я с тобой поговорю, раз мама не хочет. Он сидел на кровати и слушал песни Галича. Затем выключил магнитофон. - Ну, давай, умничай, - согласился я. - Ты вообще догадываешься о маминой ситуации на работе? - он по-взрослому задал вопрос. - А какая ситуация? - развел я руками. - Работает себе и работает. Все нормально. - Ну-ну, - ухмыльнулся Мишка. - Тебя, оказывается, вообще ничего не интересует. А то, что лаборатории зарезали тему, ты не знал? И Марк Григорьевич слег с инфарктом? Что сейчас зав.лабораторией Никонов Петр Иванович, а его заместитель - кто угодно, только не мама? Не знал? Молодец, батя. Приятно видеть человека, которого ничего не интересует и который так спокоен. Две лаборатории сливаются в одну, маму понижают в должности, а ты ничего об этом не знешь! Гениально! Сарказм так и пер из Мишки. Но я реагировал тупо, точнее, никак. Сидел себе спокойно и слушал его тираду. Тем более, что я действительно ничего об этом не знал. - А ты слышал, что Нинку Гендельман из пионеров исключили на школьной линейке и она чуть из окна не выбросилась? - продолжал информировать Мишка. - Из пионерок, - поправил я автоматически. - Какие это у вас пионеры в классе? Уже все комсомольцы. - Не в нашем классе, а в Олином. - Давай так, - сказал я Мишке. - Все это я должен переварить, дай мне сроку хотя бы несколько дней. А после переговорим. - К сожалению, я не думаю, чтобы ты нашел альтернативное решение, - задумчиво проговорил он. - И могу тебе заметить: от тебя зависит многое, но не все. Это было сказано таким серьезным тоном, что мне стало не по себе. Когда я утром пришел в свой отдел, то обнаружил, что все уже на местах и как-то напряжены. Все - это Лена и Витя Веленко. Олег Николаевич напряжен не был и просто-напросто сладко спал. Я ему позавидовал и решил не будить. - Александр Борисович, - сказала Лена. - Шеф просил Вас зайти к нему в кабинет. Там у него уже сидит наш новоиспеченный. Это просто ужас - такой жлоб с деревянной мордой, - и она грустно добавила: - Жалко мне всех нас. Я бодро вошел к шефу. Николай Иванович ходил по кабинету, а за его столом сидел Жлоб. Да, точнее не скажешь, подумалось мне. Тем не менее, Жлоб поднялся и протянул мне руку. - Здравствуйте, Александр Борухович, - начал он. - Моя фамилия Вусов. Имя-отчество - Степан Петрович. Очень рад с вами познакомиться. - И я тоже, - вяло промямлил я. - Николай, - сказал Степан Петрович. - Ты разрешишь, я в твоем кабинете с полчаса побеседую с товарищем. - Ради бога, - согласился Коля. - Хоть пару часов. - Ну и чудесно, - обрадовался мой будущий начальник. - Очень тебе благодарен. Так-так, они уже на "ты", хотя, возможно, односторонне. Пока они друг с другом переговаривались, я успел хорошо рассмотреть Вусова. Костюм слегка помят, дешевый и сидит мешковато. Галстук двадцатилетней давности. Но из-под стола выглядывали туфли, которые не вязались с общим видом, ибо стоили на толкучке не меньше 120 рублей. Да и часики, пожалуй.. Дорогой "Ориент". Я удивленно посмотрел на этого Степана. Коля вышел, жалко улыбаясь. Я проводил его взглядом и резко повернулся к Жлобу. Он был приблизительно моим ровесником. - Ну что, перейдем на "ты", - начал он первым. - Нам еще вместе работать. Хотя, судя по всему, недолго. Но это будет зависеть, разумеется, от тебя.Заранее предупреждаю: я - физиономист. Раскрою карты, хотя люблю играть втемную. У меня о тебе достаточно сведений, причем, самых положительных. Я не идиот собирать их из личных дел, просто у тебя неважно с памятью. А тем не менее, мы знакомы. Он сделал паузу и стал просто-напросто читать мои мысли. - Значит, так. Я - карьерист, коммунист, умница и жлоб. Запомни: это - априори. Костюм и галстук - для общего фона. Шузы и котел - для души. Не могу же я во всем нашем дерьме ходить. Я сидел и молчал. Во-первых, я не мог вставить ни слова, а во-вторых, мне и не хотелось. Я поймал себя на мысли, что, кажется, он действительно умница. Спич его тем временем продолжался. - А жлобствую я сознательно, потому что, как заметил ранее, я карьерист. И не собираюсь это от тебя скрывать. И не потому, что я успел тебя зауважать. Нет. Ты не принадлежишь к кругу моих близких друзей. А потому что я - реалист. Ты завтра, к примеру, ненароком встретишь Алика, случайно разговоришься и.. Тут он внезапно замолчал, упершись в меня взглядом. И я его узнал. А узнав, чуть не свалился со стула. Это был один из самых сильных игроков во все карточные игры. Нет, он не был, что называется, каталой, но играл блестяще. Мы с ним познакомились лет пятнадцать назад, когда я еще играл на очень высоком уровне, не то, что сейчас. Степан не блефовал, он в самом деле, как в картах, просчитал все варианты. Даже не выпустил случайной встречи с Аликом, с которым мы не виделись с десяток лет, но все может быть. - Ну, вот, - удовлетворенно заметил Степан. - Вижу, что вспомнил. Теперь вернемся к нашим баранам, то есть ко мне. Я не антисемит и не дурак. Меня не волнует, что будет делать наш отдел, кто где будет находиться. - лишь бы все выдавалось вовремя и все было официально. Премии будут всем. Лично меня, - он опять ухмыльнулся, - деньги, как ты сам догадываешься, не волнуют. Коля скоро вылетит, но я постараюсь его куда-нибудь пристроить. Через пару месяцев я буду в этом кабинете. Этот вопрос решил не я, и Коля это знает. Тебе, конечно, Александр Борухович, начальником отдела не быть, но самое страшное, я знаю, кого пришлют. Поэтому и сказал тебе, что наша совместная работа зависит не от меня.. - А кого, интересно, пришлют? - я нарушил молчание. Мне уже было все равно. Я понимал, что скоро станет очень хреново, и самое главное- уже ничего нельзя изменить. - Пришлют, к сожалению, не законченного болвана, - продолжал Степан. - Это для тебя было бы неплохо. А страшного демагога и антисемита. Я тебе гарантирую, что ни одного еврея здесь не останется. Самое смешное, что он сам - еврей, Исаак Израилевич Ревич. Вот так, - сказал он, радостно потирая руки. - Он-то у меня попляшет. Но ты, к сожалению, попляшешь у него. - Давай бухнем, что ли, - предложил я. - Ну, нет. Я же тебе сказал, что делаю карьеру. - ответил он. - После работы - уполне. А в отведенное время для созидания социализма - ни грамма. И, кстати, скажи алкашу нашему, чтобы глупостей не натворил. Легонько так намекни. Чтобы не было эксцессов. Кстати, Дмитрий Запольский, могу тебя обрадовать, умней тебя оказался. Я даже не сделал попытки возмутиться, а просто спросил, как он дошел до такой гениальной мысли. - А просто, - сказал Степан. - Уволился, учит английский и не занимается строительством коммунизма. - Откуда ты все это знаешь? - полюбопытствовал я. - А это я ему английский и преподаю. Ему и еще четырем гаврикам. Кстати, знаю еще и немецкий, - добавил он многозначительно. - Так что, если понадобится, то с нашим удовольствием. Я вернулся обратно в отдел и сел за свой стол. Олег Николаевич уже проснулся и был злой, как черт. Витя что-то читал, а Лена красила ногти. - Ну, что, как там Жлоб? - спросила она почему-то шепотом. Я усмехнулся. - Ребята, слушайте меня внимательно. Повторяться не буду. И вообще советую ни с кем ничего не обсуждать. Скажу одно: вам очень повезло со Степаном Петровичем, ясно? И забыли. А тебе, Олег Николаевич, я разъясню отдельно. Тут же у всех улучшилось настроение - много ли людям надо. За исключением, конечно меня, но это было естественно. В обед заявился Димка. - Ну, как дела? - спросил он бодро, не ожидая ответа. - А ну-ка, давай выйдем, Дмитрий Александрович, - сказал я выпихивая его в коридор. -- Что же ты, скотина, не сказал, кто будет начальником? - зловеще прошептал я. - Ну, знал, - опешил Димка. - Но я не думал, что вы знакомы. А что? - А то, - начал я умно, не зная, как продолжить. - Александр Борисович, я же Вам ничего плохого не говорил, - Димка уже забыл, что мы с ним договорились перейти на "ты". - Значит, английский изучаешь? - спросил я с сарказмом. Ничего лучшего я спросить не мог. - Йес, - гордо ответил он и еще что-то добавил, но я не понял. И он сказал доступнее для меня: - Хотите - верьте, хотите - нет, но там в основном говорят на английском. - А о чем ты хотел со мной поговорить? - Да, понимаете, - Димка чуть замялся. - Таня говорила, что у вас мало денег. А я знаю одного человека. Он может одолжить один к пяти. - Что один к пяти? - не понял я. Тут Димка, видимо, вспомнил, что мы с ним были на "ты" и ошарашенно посмотрел на меня. - Саша, -спросил он тихо. - Ты что, притворяешься или издеваешься? Или считаешь меня полным идиотом? - Да ни черта я не знаю, - ответил я невесело. - Тогда возьми отпуск на пару дней, - предложил он и добавил: - Поверь мне, если б я тебя не уважал, то послал бы куда подальше. А так готов убить на тебя пару дней, может, вылезешь из своего панциря. - А откуда ты Таню так хорошо знаешь? - Да не знаю я ее хорошо, - удивился Димка. - Видел пару раз, когда она к тебе на работу приходила. И тогда, у Беллы с Изей.. - А ты разве был у них на проводах? Что-то я тебя не припомню. - Да когда я пришел, ты вообще мало что помнил. А Татьяна твоя красивая. - добавил он завистливо. - Ну, что, берешь отпуск? - Беру, - сказал я резко. Однако сразу отпуск взять не удалось. Степан тут же заартачился. Сказал, что пока он не войдет в курс дела, а это продлится как минимум две недели, отпуск он не разрешит. Эти пара недель проскочили без особых приключений, если не считать подачи заявления Попова. Моисей Ефимович Попов решил уматывать. Это всех обрадовало. Он даже не был завистником, а просто склочником, который заваливал начальство анонимками. Ума, видать, он был небольшого и, чтобы подстраховаться, написал анонимку на себя, обвиняя себя в связи с калькировщицей - весьма симпатичной особой. Николай Иванович, кажется, впервые за все время, дал ход делу и устроил общее собрание, на котором присутствовала русская жена Попова, одолжившая ему свою фамилию. Шеф успел подготовить калькировщицу, и та при всех заявила, что беременна. Моисей Ефимович был бит женой прямо на собрании. Но это была уже другая история. А чего он решил уезжать, я понять не могу, да и не очень-то хотелось. Через пару недель, без всяких напоминаний, Степан дал мне отпуск. Причем, тут же приехал Димка. Так что я всерьез стал подумывать о заговоре против меня. - С завтрашнего дня поездим по Киеву, - тут же бодро заявил Димка. - Поездим, поездим. - пробурчал я. - А куда? - Завтра увидишь, - загадочно протянул Димка. Жена все эти дни ходила радостная. Мишка относился ко мне с таким вниманием, что однажды даже принес мне тапочки. Все были почему-то в восторге от моего недельного отпуска. Я даже стал подозревать в этом Димку, но Таня заявила, что понятия не имеет, о чем я говорю. Все началось с понедельника. С утра я вознамерился выспаться хотя бы до десяти, но в восемь заявился Димка. - Ты чего это в такую рань? - возмутился я. - Нечего терять драгоценное время, - заявил он. - Поехали. Я попытался сопротивляться, но он обладал железной хваткой и, осознав это, я уныло стал собираться. Захватив 25 рублей, оставленных Таней, мы вывалились из квартиры. -- Есть хочу, - жалобно заканючил я. - Позже, все позже, - нагло ответил Димка и потащил меня к машине, стоящей у дома. - Познакомься, - заявил он, усаживаясь. - Это человек, о котором я тебе говорил. Разумеется, я не понял, к кому относилась эта расплывчатая фраза. То ли ко мне, то ли к хозяину машины. Впрочем, он тоже не понял, и так мы представились. - Вот и получилось, - сказал мой новый знакомый, продолжая разговор, начатый с Димой, - что теперь я нищий. - Ну, уж, так прямо и нищий, - недоверчиво протянул Димка. - Нет-нет, - горестно замотал головой чудак, - именно нищий. Мне показалось, что он этим упивается, но я на всякий случай промолчал. Как выяснилось, он что-то учудил с каким-то большим бриллиантом. То ли он его съел, то ли его шурин, так я и не выяснил. Я только понял одно: там, где его ждали, по необъяснимым причинам его не оказалось. Сначала я думал, что шурина, потом понял, что бриллианта. Меня страшно заинтересовали подробности, но они с Димкой от меня отмахнулись и я остался в неведении. - Приехали, - сказал хозяин машины, имя которого я уже успел позабыть. Димка сунул ему червонец, и мы вышли. - Большая сволочь, - заметил он и тут же добавил: - Но хороший человек. И к тому же богатый. - Да он только что распинался, что нищий. - возразил я. - Ну и псих же ты, Александр Борисович. Это же тот тип, который может одолжить деньги один к пяти, - возмутился Димка. - Он тебе дает пять тысяч рублей, а ты ему там отдаешь тысячу долларов. - Откуда же я там возьму целую тысячу долларов? - перепугался я. И тут же сообразил, что не сказал главное: мне вообще не нужны никакие деньги, поскольку я никуда не собираюсь! Я еще подумал про себя, мол, сколько можно быть тряпкой, ведь они тобой вертят, как хотят. - Да брось ты, - опять отмахнулся Димка. - Возьмешь, еще и не одну тысячу возьмешь. Я вчера из Чикаго письмо получил, от Давида. Так ты знаешь, сколько он получает? - А Голиаф сколько? - неудачно пошутил я, да так, что сильно разозлил Димку. - Послушай, Александр Борисович, - он почему то перешел на шепот. - Я не только о вашей семье забочусь, а прежде всего о себе. С твоим профессиональным уровнем ты через пару лет сможешь заиметь собственную фирму, в которой я у тебя смогу работать. Считай, я сейчас трачу время на тебя с расчетом на будущее. А ты тут еще шутишь. Так вот. Давид получает 32 тысячи в год. А ему до тебя, как мне до него. - А я тебя не возьму к себе, - в пику Димке произнес я шепотом и тоже зло. - Ага, вот этого я и добиваюсь, - нелогично заключил он. - Лучше посмотри туда. Толпа, которую я увидел, напоминала мне болельщиков киевского "Динамо" после выигранного матча, а может быть, и после проигранного. Народу была тьма-тьмущая, так что я чуть не присел от удивления. - Что это? - спросил я у Димки. - Объясняю, - он уже говорил спокойно. - Это - ОВИР Днепровского района. - И ч-что, - как то неуверенно спросил я. - Здесь все евреи? - Ну почему же? Украинцы тоже есть. И русские попадаются. Но в основном - да. - Он взял меня за руку. - Идем, я тебя познакомлю тут кое с кем. Я поперся за ним, сам не зная, зачем. Мне подумалось, что с самолета это столпотворение выглядит, как муравейник. Хождение в народ заняло у Димки минут двадцать, пока он разыскал того, кого собирался. Как это он умудрился сделать, мне было непонятно, потому что через пять минут постоянного толкания потерял всякую способность что-либо соображать.