ложный. Может, они и в самом деле исследователи - например, из китайской династии Чоу". Он кашлянул. - Дарует ли мой повелитель своему слуге позволение задавать вопросы - в царском дворце и в городе? Мне кажется, что простые люди будут разговаривать с простым человеком вроде меня более свободно и откровенно, чем им позволит благоговейный трепет, который охватит их в присутствии вашего величества. Хирам улыбнулся. - Для "простого человека", Эборикс, у тебя слишком хорошо подвешен язык. Однако... ладно, можешь попробовать. И я хочу, чтобы ты на какое-то время остался у меня во дворце вместе с твоим молодым слугой, которого я приметил снаружи. Мы побеседуем еще. Уж что-что, а собеседник ты занятный. Аудиенция завершилась, и слуга провел Эверарда с Пумом в их комнаты. - Благородный гость будет обедать с начальниками стражи и людьми, равными ему по положению, если его не пригласят за царский стол, - подобострастно объяснил он. - Спутника его ожидают за столом свободнорожденных слуг. Если возникнут какие-либо пожелания, вам нужно лишь сказать слугам - щедрость его величества не знает границ. Эверард решил эту щедрость особо не испытывать. Хотя придворные, в отличие от большинства тирийцев, всячески старались пустить пыль в глаза, сам Хирам, возможно, не был чужд бережливости. Тем не менее, войдя в отведенную ему комнату, патрульный убедился, что царь оказался заботливым хозяином. Распоряжения, очевидно, были отданы после их беседы, за то время, пока гостям показывали дворец и кормили их легким ужином. В большой, хорошо обставленной комнате горело несколько светильников. Окно со ставнями выходило на двор, где росли цветы и гранатовые деревья. Массивные деревянные двери крепились на бронзовых петлях. Еще одна дверь открывалась в смежную комнату - видимо, для прислуги, поскольку места в ней едва хватало на соломенный матрас и ночной горшок. Эверард остановился. Неяркий свет освещал ковер, драпировки, стулья, стол, сундук из кедрового дерева, двойную кровать. Неожиданно тени колыхнулись - с кровати встала молодая женщина и сразу же опустилась на колени. - Желает ли мой повелитель что-нибудь еще? - спросил слуга. - Если нет, то позвольте недостойному слуге пожелать вам доброй ночи. Он поклонился и вышел из комнаты. Из груди Пума вырвался вздох. - Красавица-то какая, хозяин! Щеки Эверарда загорелись. - Угу. Тебе тоже доброй ночи. - Благородный господин... - Доброй ночи, я сказал. Пум поднял глаза к потолку, демонстративно пожал плечами и поплелся в свою конуру. Дверь за ним захлопнулась. - Встань-ка, милая, - пробормотал Эверард. - Не бойся. Женщина повиновалась, но закрыла грудь руками и смиренно опустила голову. Высокая, явно выше среднего роста для этой эпохи, стройная, с хорошей фигурой. Светлая кожа под тонким платьем. Каштановые волосы были собраны на затылке. Ощущая едва ли не робость, он прикоснулся пальцем к ее подбородку. Она подняла голову, и патрульный увидел голубые глаза, дерзко вздернутый нос, полные губы и пикантно рассыпанные по лицу веснушки. - Кто ты? - поинтересовался он. Горло у него перехватило. - Ваша служанка, которую прислали позаботиться о вас, повелитель. - В ее речи слышался певучий иностранный акцент. - Что вы пожелаете? - Я... Я спросил, кто ты. Твое имя, твой народ. - Здесь меня зовут Плешти, хозяин. - Потому что, готов поклясться, не могут выговорить твое настоящее имя, - или потому, что им лень делать это. Так как же тебя зовут? Она сглотнула, на глаза навернулись слезы. - Когда-то меня звали Бронвен, - прошептала она. Эверард кивнул - кивнул своим собственным мыслям. Он огляделся и увидел на столе кувшин с вином, сосуд с водой, кубок и вазу с фруктами. Он взял Бронвен за руку, отметив про себя, какая она тонкая и нежная. - Идем-ка сядем, - сказал он, - угостимся, познакомимся. Вон тот кубок как раз подойдет. Она вздрогнула и отшатнулась. Печаль снова коснулась его мыслей, но Эверард заставил себя улыбнуться. - Не бойся, Бронвен. Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто хочу, чтобы мы стали друзьями. Видишь ли, девочка, я думаю, что мы с тобой соплеменники. Она подавила всхлипы, расправила плечи, снова сглотнула. - Мой повелитель... п-подобен богу в своей доброте. Как же мне отблагодарить его? Эверард увлек ее к столу, усадил на стул и налил вина. Вскоре она уже рассказывала свою историю. Все было более чем обычно. Несмотря на ее смутные географические представления, он пришел к заключению, что Бронвен из какого-то кельтского племени, которое мигрировало на юг от родных дунайских земель. Она выросла в деревне в северной части Адриатического побережья, и ее отец считался там весьма состоятельным человеком - насколько это вообще возможно в бронзовом веке. Бронвен не подсчитывала ни дни рождения "до", ни годы "после", однако, по его оценке, ей было около тринадцати, когда - примерно десять лет назад - пришли тирийцы. Они приплыли в одном-единственном корабле, смело направляясь на север в поисках новых возможностей для торговли. Разбив лагерь на берегу и разложив товар, тирийцы принялись за свое дело, изъясняясь при помощи языка жестов. Очевидно, они не собирались возвращаться в эти места, поскольку, уезжая, прихватили с собой нескольких детей, которые подбрели к кораблю, чтобы взглянуть на удивительных чужестранцев. Среди них оказалась и Бронвен. Пленниц никто не насиловал - да и вообще тирийцы относились и к ним, и к мальчикам без лишней жестокости, но просто потому, что здоровая девственница стоила на невольничьем рынке очень дорого. Эверард признал, что даже не может назвать моряков порочными. Они просто сделали то, что считалось вполне естественным в древнем мире - да пожалуй, и еще долго в последующие века. В общем-то Бронвен еще повезло. Ее купили для царского дворца - не для гарема (хотя царь и воспользовался несколько раз ее прелестями, так сказать, в неофициальном порядке), а для того, чтобы Хирам мог предоставлять ее своим гостям - тем, кому он оказывал особое внимание. Мужчины редко бывали умышленно жестоки с ней, а боль, которая никогда не исчезала, объяснялась ее положением - положением пленницы у чужаков. Это, и еще дети. За годы на чужбине Бронвен родила четверых, но двое из них умерли в младенчестве - не такая уж плохая статистика по тем временам, особенно если учесть, что она сохранила и зубы, и вообще здоровье. Двое выживших были пока малы. Девочка, скорее всего, также станет наложницей, когда достигнет половой зрелости, - если ее не отправят в публичный дом. (Рабынь не подвергали дефлорации в ходе религиозного обряда, потому что никого не волновала их дальнейшая судьба.) Мальчика в этом возрасте, вероятно, кастрируют: воспитанный при дворе, он мог пригодиться в качестве прислуги в гареме. Что же касается Бронвен, то, когда она подурнеет, ее определят на работу. Не обученная никакому ремеслу - такому, например, как ткачество, - она, скорее всего, закончит свои дни посудомойкой или где-нибудь на мукомольне. Все эти горькие подробности Эверарду пришлось выуживать из нее одну за другой. Она не жаловалась и не просила о помощи. Такая уж у нее судьба, ничего тут не поделаешь. Ему вспомнилась строчка, которую через несколько столетий напишет Фукидид [древнегреческий историк, автор знаменитого труда, посвященного событиям Пелопонесской войны] о гибельной афинской военной экспедиции, последние участники которой провели остаток своих дней в копях Сицилии: "Свершив, что мужчины могли, они терпеливо переносили то, что положено перенести". Это же можно сказать и о женщинах. Эверард невольно задался вопросом, найдется ли у него столько же стойкости, сколько у Бронвен. Едва ли. О себе он рассказывал немного. Едва он уклонился от встречи с одним кельтом, ему тут же навязали другого, и он чувствовал, что лучше будет попридержать язык. В конце концов Бронвен немного повеселела, раскраснелась и, подняв на него взгляд, произнесла слегка заплетающимся языком: - О, Эборикс... - Дальше он ничего не разобрал. - Боюсь, мой диалект слишком сильно отличается от твоего, милая, - сказал он. Она вновь перешла на пунический: - Эборикс, как великодушно со стороны Ашерат, что она привела меня к тебе, сколько бы времени она мне ни даровала. Как чудесно... А теперь, мой милый повелитель, приди ко мне и позволь твоей служанке также доставить тебе немного удовольствия... - Она поднялась, обошла вокруг стола и устроилась, мягкая, теплая, у него на коленях. Эверард уже успел посоветоваться со своей совестью. Если он не сделает того, чего от него ожидают, слух об этом непременно дойдет до царских ушей. Хирам может обидеться - или заинтересоваться, что там не так с его гостем. Бронвен тоже обидится, и, возможно, у нее будут из-за него неприятности. Кроме того, она красива, привлекательна, а он так давно не был с женщиной. Бедняжка Сараи здесь не в счет... И он привлек Бронвен к себе. Умная, внимательная, чувственная, она прекрасно знала, как доставить мужчине удовольствие. Поначалу он рассчитывал только на один раз, но она заставила его изменить свои намерения - и неоднократно. Ее собственная страсть также оказалась не фальшивой. Что ж, возможно, он был первым, кто когда-либо пытался доставить удовольствие ей. Когда они отдыхали после второго раза, она судорожно прошептала ему на ухо: - Я... я не рожала... вот уже три года. О, как я молю, чтобы богиня открыла мое лоно для тебя, Эборикс... Он не стал напоминать ей, что все ее дети будут рабами. А перед тем, как они уснули, она пробормотала нечто такое, о чем, подумал Эверард, она вполне могла и не проговориться, если бы не вино и не усталость: - Мы были сегодня одной плотью, мой повелитель, и еще не раз сможем снова слиться воедино. Но знай: мне известно, что мы не принадлежим к одному народу. - Что? - Его пронзил холод. Он сел рывком, но она сразу прижалась к нему и обняла. - Ложись, сердце мое. Никогда, никогда я тебя не выдам. Но... я довольно хорошо помню свой дом, помню множество мелочей, и я не верю, что горные гэлы так уж отличаются от гэлов, которые живут у моря... Успокойся, успокойся, твоей тайне ничто не угрожает. Почему Бронвен, дочь Браннока, должна выдать единственного человека, который за долгие годы здесь проявил о ней заботу? Спи, моя безымянная любовь, крепко спи в моих объятьях. На рассвете, рассыпаясь в извинениях и лести, Эверарда разбудил слуга и увел его в горячую баню. Мыла пока еще не придумали, однако губка и пемза оттерли кожу патрульного от грязи, а затем слуга сделал ему массаж с втиранием ароматного масла и побрил его. После чего Эверард присоединился к начальникам охраны - для скромного завтрака и оживленной беседы. - Я сегодня освобожден от службы, - сказал один из них. - Не хотите ли, чтобы я свозил вас в Усу, друг Эборикс? Я мог бы показать вам город. А затем, если будет еще светло, мы прокатимся по окрестностям. - Эверард так и не понял, имелась ли в виду ослиная спина или более быстрая, хотя и менее удобная боевая колесница. Лошади в ту эпоху, как правило, слишком ценились, чтобы использовать их для чего-либо, кроме сражений и парадных выездов. - Благодарю вас, - ответил патрульный. - Однако сначала мне нужно повидаться с женщиной по имени Сараи. Она работает где-то на кухне. Офицер поднял брови. - Ну-ну, - ухмыльнулся тириец. - Северяне, что, предпочитают царским избранницам простых служанок? "Боже, что за деревенские сплетники обитают в этом дворце, - подумал Эверард. - Мне лучше будет, если я побыстрей восстановлю свою репутацию". Он выпрямился, бросил на своего собеседника холодный взгляд и проговорил: - По повелению царя я провожу дознание, но суть его никого не касается. Ясно это? - О да, безусловно. Я просто пошутил, благородный господин. Подождите, я разыщу кого-нибудь, кто знает, где она. - Стражник поднялся со скамьи. Эверарда провели в другую комнату, и на несколько минут он остался один. Он провел их, анализируя охватившее его ощущение, что надо спешить. Теоретически у него было столько времени, сколько нужно: в случае необходимости он всегда мог вернуться назад. Главное - позаботиться, чтобы его никогда не увидели рядом с самим собой. На практике, однако, это предполагало огромный риск, приемлемый только в самом крайнем случае. Помимо того, что создавалась временная петля, которая могла выйти из-под контроля, существовала и возможность иного развития земных событий. И чем дольше длилась операция, тем выше становилась вероятность изменений. Кроме того, ему не давало покоя естественное желание поскорей разделаться с этой работой, довести ее до конца и закрепить существование породившего его мира. Приземистая фигура раздвинула входные занавеси. Сараи опустилась перед ним на колени. - Ваша обожательница ожидает приказаний повелителя, - сказала она дрожащим голосом. - Поднимись, - произнес Эверард. - И успокойся. Я всего лишь хочу задать тебе два-три вопроса. Она заморгала и покраснела до кончика своего длинного носа. - Что бы ни приказал мой повелитель, та, кто перед ним в таком долгу, постарается исполнить его волю. Он понял, что она не пресмыкается и не кокетничает. Не подталкивает его к чему-либо и ничего не ждет. Принесшая свою девственность в жертву богине финикийка по-прежнему считалась целомудренной. Сараи просто испытывала к нему робкую благодарность. Эверарда это тронуло. - Успокойся, - повторил он. - Мне нужно, чтобы мысли твои ничто не сковывало. По поручению царя я ищу сведения о людях, которые когда-то гостили у его отца, в конце правления достославного Абибаала. Ее глаза расширились. - Но, хозяин, я тогда, наверное, только родилась. - Знаю. А как насчет остальных слуг? Ты наверняка знаешь их всех. Кто-нибудь из тех, кто служил тогда, могут до сих пор работать во дворце. Не могла бы ты порасспросить их? Она коснулась рукой бровей, губ и груди - в знак повиновения. - Раз мой повелитель желает этого... Эверард рассказал ей то немногое, что знал сам. Сараи задумалась. - Боюсь... боюсь, из этого ничего не получится, - сказала она. - Мой повелитель, конечно же, понимает, что приезд чужестранцев для нас большое событие. И если бы дворец посетили столь необычные гости, как описывает мой повелитель, слуги говорили бы об этом до конца своих дней. - Она грустно улыбнулась. - В конце концов, у нас не так уж много новостей - у тех, кто работает во дворце. Мы пережевываем старые сплетни снова и снова, и, если бы кто-то помнил чужеземцев, я давно бы уже знала эту историю. Эверард мысленно обругал себя на нескольких языках. "Похоже, мне придется отправиться на поиски в Усу самому, на двадцать с лишним лет назад. Хотя риск велик: они могут засечь мою машину или даже убить меня". - Но ты все-таки порасспрашивай слуг, хорошо? - сказал он расстроенно. - Если никто ничего не помнит, тебе не в чем будет себя винить. - Да, но это меня очень огорчит, великодушный господин, - тихо ответила она и, прежде чем уйти, вновь преклонила колени. Эверард направился к своему новому знакомому. Он не рассчитывал всерьез, что за один день найдет на материке ключ к разгадке, но по крайней мере прогулка развеет его, снимет напряжение. Когда они вернулись на остров, солнце клонилось к горизонту. Над морем стелилась туманная дымка, рассеивавшая свет и превращавшая высокие стены Тира в золотой волшебный замок, который может в любой момент раствориться в воздухе. Сойдя на берег, Эверард обнаружил, что большинство горожан уже разошлись по домам. Начальник стражи, который вместе со своей семьей жил в городе, простился с ним, и патрульный поспешил во дворец по пустынным и словно призрачным после дневной суматохи улицам. Неподалеку от дворцовых ворот он заметил на фоне стены темный женский силуэт, но стражники не обращали на женщину никакого внимания. Зато когда Эверард приблизился, они вскочили на ноги, направив на него копья, и один из них строгим голосом потребовал, чтобы он назвался. Никакого уважения к почтенному гостю. Женщина поспешила ему навстречу. Она опустилась на колени, и он узнал Сараи. Сердце Эверарда подпрыгнуло от волнения. - Что случилось? - вырвалось у него. - Повелитель, я прождала вашего возвращения почти весь день, потому что мне показалось, вам будет интересно, что я узнаю. Видимо, она перепоручила кому-то свои обязанности и час за часом ждала его на раскаленной улице... - Ты... что-то нашла? - Мне трудно судить. Может быть, это лишь ничтожная крупица... - Так говори же, не тяни, ради Мелкарта! - Ради вас, повелитель, только ради вас, поскольку вы просили об этом вашу служанку. - Сараи вздохнула, заглянула ему в глаза. Голос ее окреп, и она заговорила деловым тоном: - Как я и опасалась, те немногие старые слуги, что еще остались во дворце, не видели людей, которые вас интересуют. В ту пору они еще не поступили на службу, а если и поступили, то работали не во дворце, а в других местах - на полях, в летнем имении или еще где. Двое или трое, правда, сказали, что когда-то они вроде бы слышали какие-то сплетни, но все, что они могли припомнить, мой повелитель уже и так знает. Я была в отчаянии, пока мне не пришло в голову вознести молитву Ашерат. Я попросила ее проявить милосердие к моему повелителю, который служил ей вместе со мной, тогда как ни один другой мужчина не хотел сделать этого долгие годы. И она откликнулась. Да восхвалят ее все живущие! Мне вспомнилось, что отец помощника конюха по имени Джантин-хаму работал раньше в дворцовом хозяйстве и что он до сих пор жив. Я разыскала Джантина-хаму, тот отвел меня к Бомилкару - и точно: Бомилкар может рассказать о тех чужеземцах. - Да ведь это... это замечательно! - воскликнул Эверард. - Без тебя я никогда бы этого не узнал! - Я молю сейчас лишь об одном - чтобы Бомилкар действительно пригодился моему повелителю, - прошептала она, - тому, кто был так добр к некрасивой женщине с холмов. Пойдемте, я провожу вас... Как и подобало почтительному сыну, Джантин-хаму выделил для своего отца место в комнате, которую делил со своей женой и двумя младшими детьми, которые пока жили в родительском доме. Единственный светильник выхватывал из тени предметы скудной обстановки: соломенные тюфяки, скамьи, глиняные кувшины, жаровню. Приготовив на общей для нескольких семей кухне еду, женщина вернулась с блюдом в комнату. Духота стояла ужасная, сам воздух казался липким и жирным. Домочадцы сидели на корточках, разглядывая Эверарда, пока тот расспрашивал Бомилкара. Старик совсем облысел, остались лишь несколько жидких прядей седой бороды, зубы выпали; полуглухой, со скрюченными, изуродованными артритом пальцами, молочно-белые глаза затянуты катарактами - лет ему было, наверно, около шестидесяти. (Показать бы такого энтузиастам движения "Назад к природе" в Америке двадцатого столетия - враз бы одумались.) Сгорбленный старик сидел на скамейке, вцепившись слабыми руками в деревянный посох. Однако голова у него работала, разум рвался наружу из развалин, в которые заключила его судьба, - словно растение, что тянется к солнечному свету. - Да, я вижу их перед собой, будто это случилось вчера. Если бы я еще так же хорошо помнил то, что на самом деле произошло вчера... Хотя вчера ничего не произошло, со мной давно уже ничего не происходит... Семеро, вот сколько их было, и они сказали, что приплыли на корабле с Хеттского побережья. Помню, молодому Матинбаалу стало тогда любопытно, он спустился в порт и расспросил моряков, но так и не нашел капитана, который привозил каких-нибудь таких пассажиров. Что ж, может, они приплыли на корабле, который сразу же отправился дальше - в Филистию или Египет... Чужеземцы называли себя "синим" [в Библии: "Вот, одни придут издалека; и вот, одни от севера и моря, а другие из земли Синим" (Ис. 49.12)] и говорили, что проехали тысячи и тысячи лиг, чтобы привезти царю Рассветной Страны отчет об устройстве мира. На пуническом они изъяснялись неплохо, хотя и с акцентом, подобного которому я никогда не слышал... Рослые, хорошо сложенные, гибкие, они двигались как дикие кошки и вели себя так же осторожно, но, видимо, были столь же опасны, если их раздразнить... Все - безбородые, но не потому что брились: просто лица у них такие безволосые, как у женщин. Однако евнухами они не были, нет: служанки, которых к ним приставили, вскоре начали толстеть, - старик захихикал, потом продолжил: - Глаза - бледные, а кожа - даже белее, чем у златокудрых ахейцев, но у них волосы были прямые и иссиня-черные... Говорили про них, что это колдуны, и я слышал рассказы о всяких странных вещах, которые они показывали царю. Впрочем, они не причинили никому вреда, только интересовались - еще как интересовались! - любой мелочью в Усу и планами постройки Тира. Царя они к себе быстро расположили, можно даже сказать, завоевали его сердце; он распорядился, чтобы их пускали везде и всюду, будь то святилище или дом торговца со всеми его секретами... Я частенько размышлял потом, не это ли вызвало на их головы гнев богов. "Клянусь небом! - пронеслось в голове Эверарда. - Наверняка это они и есть, мои враги! Да, экзальтационисты, банда Варагана. А "синим"... Может быть, китайцы? Этакий отвлекающий маневр, на случай, если Патруль наткнется на их след. Хотя не обязательно. Похоже, они просто использовали это название, чтобы преподнести Абибаалу и его двору достоверную историю своего появления. Они ведь даже не потрудились замаскировать свое появление. Вероятно, Вараган, как и в Южной Америке, был уверен, что его изобретательность окажется не по зубам тугодумам из Патруля. Как вполне могло бы случиться, если бы не Сараи... Впрочем, я пока не очень-то далеко продвинулся по следу". - Что с ними сталось? - спросил он. - Скорбная история, если, конечно, это не наказание за совершенные ими грехи - за то, например, что они проникали в святилища храмов. - Бомилкар прищелкнул языком и покачал головой. - Спустя несколько недель они попросили разрешения уехать. Судоходный сезон подходил к концу, и большая часть кораблей уже стояла на приколе, однако, не слушая советов, они за очень высокую плату убедили одного бесшабашного капитана отвезти их на Кипр. Я спустился на причал, чтобы самому поглядеть на их отплытие, да. Холод, ветрина - такой вот был день. Я смотрел, как корабль уменьшается вдали под бегущими по небу облаками, пока он не растворился в тумане. На обратном пути что-то заставило меня остановиться у храма Танит и наполнить светильник маслом - не за них, понимаете, а за всех бедных моряков, на которых покоится благополучие Тира. Эверард с трудом удержался, чтобы не встряхнуть высохшее тело старика. - А потом? Что случилось потом? - Да, мое предчувствие подтвердилось. Мои предчувствия всегда подтверждаются, да, Джантин-хаму? Всегда... Мне следовало стать жрецом, но слишком уж много мальчишек стремилось занять те несколько мест послушников... Да. В тот день разразился шторм. Корабль пошел ко дну. Никто не спасся. Откуда я это знаю? Всех нас, понятно, интересовало, что сталось с чужестранцами, и позже я узнал, что деревянную статую с носа корабля и еще кое-какие обломки выбросило на скалы как раз в том месте, где теперь стоит наш город. - Но подожди, старик... Ты уверен, что все утонули? - Ну, клясться не стану, нет... Видимо, один-два человека могли вцепиться в доску, и может быть, их тоже выбросило где-то на берег. Может, они оказались на берегу где-нибудь в другом месте и продолжили путь никем не замеченными. Разве кого-то во дворце волнует судьба простого моряка? Но корабль точно погиб и эти "синимы" - тоже. Уж если бы они вернулись, мы бы наверняка об этом узнали... Мысли Эверарда понеслись галопом. "Путешественники во времени, очевидно, прибыли сюда прямо на темпороллерах. Базы Патруля, оснащенной оборудованием, которое способно их обнаружить, здесь тогда еще не было. Мы просто не в состоянии обеспечить людьми каждое мгновение каждого тысячелетия человеческой истории. В лучшем случае, когда возникает необходимость, посылаем агентов с тех станций, что уже есть, вверх и вниз по временной шкале. И если преступники не хотели, чтобы кто-то запомнил, что они отбыли каким-то необычным способом, они должны были уехать, как принято в то время - сушей или морем. Но прежде чем погрузиться на корабль, они наверняка выяснили бы, какая ожидается погода. Суда этой эпохи практически никогда не плавали зимой: слишком хрупкие... А если это все-таки ложный след? Хоть старик и утверждает, что все помнит ясно... Эти чужеземцы могли прибыть из какого-нибудь маленького недолговечного государства, которое история и археология впоследствии просто упустят из виду - из тех, что путешествующие во времени ученые открывают в основном случайно. Как, например, тот затерявшийся в анатолийских горах город-государство, который перенял так много у хеттов и чья знать так долго практиковала браки только внутри своего круга, что это сказалось на их внешнем облике... С другой стороны, разумеется, кораблекрушение - верный способ запутать следы. И это объясняет, почему вражеские агенты даже не потрудились изменить цвет кожи, чтобы походить на китайцев. Как прояснить все это, прежде чем Тир взлетит на воздух?.." - Когда это случилось, Бомилкар? - спросил он, заставив себя говорить мягко, без волнения. - Так я же сказал, - ответил старик, - при царе Абибаале, когда я работал на кухне его дворца в Усу. Эверард остро и с раздражением ощутил присутствие семьи Бомилкара и почувствовал на себе их взгляды. Он слышал их дыхание. Огонь светильника замигал, угасая, тени сгустились, становилось прохладно. - Ты мог бы сказать мне поточнее? - продолжал допытываться он. - Ты помнишь, на каком году правления Абибаала это было? - Нет. Не помню. Ничего такого особенного... Дайте подумать... Сдается мне, это было года через два или три после того, как капитан Риб-ади привез те сокровища из... кажется, он плавал куда-то за Фарсис. А может, чужестранцы прибыли позднее?.. Спустя какое-то время после того шторма моя жена умерла при родах - это я точно помню, - и прошло несколько лет, пока я смог устроить свой второй брак, а до того приходилось довольствоваться шлюхами, - Бомилкар снова сально хихикнул, затем со свойственной старикам внезапностью настроение его изменилось. По щекам покатились слезы. - И моя вторая жена, моя Батбаал, она тоже умерла, от лихорадки... Потеряла рассудок, вот что с ней случилось, совсем меня не узнавала... Не мучайте меня, мой повелитель, не мучайте, оставьте меня в покое и во тьме, и боги благословят вас... "Больше от него ничего не добьешься... Да и вообще, стоило оно того? Возможно, нет". Перед уходом Эверард отдал Джантину-хаму небольшой слиток металла - теперь его семья сможет позволить себе кое-какие новые вещи. Древний мир, несомненно, имел ряд преимуществ перед двадцатым веком: по крайней мере, здесь не было подоходного налога и налога на подарки. Во дворец Эверард вернулся через несколько часов после захода солнца. Время по местным понятиям было позднее. Часовые поднесли к его лицу горящий светильник, долго разглядывали, щуря глаза от света, затем вызвали начальника стражи. Убедившись наконец, что он это он, охранники с извинениями пропустили Эверарда внутрь. Его добродушный смех помог больше, чем могли бы помочь крупные чаевые. Хотя на самом деле ему было не до смеха. Плотно сжав губы, Эверард проследовал за несущим фонарь слугой в свою комнату. На кровати спала Бронвен. У изголовья догорал светильник. Он разделся и минуты три простоял у постели, глядя на нее в дрожащем полумраке. Ее распущенные золотистые волосы разметались по подушке. Рука, лежавшая поверх одеяла, чуть прикрывала обнаженную молодую грудь. Он, однако, не мог оторвать взгляда от ее лица. Какой невинной, по-детски искренней и беззащитной выглядела Бронвен даже теперь, после всего того, что она перенесла... "Вот если бы... Нет! Кажется, мы немного влюблены? Но это не может продолжаться, мы никогда не будем по-настоящему вместе - чтобы и душой, и телом. Слишком много веков нас разделяет. Однако, что же ее ждет?.." Эверард опустился на постель, собираясь просто поспать. Но Бронвен проснулась мгновенно: рабы быстро привыкают спать чутко. Она буквально светилась от радости. - О, мой господин! Я так ждала... Они слились в объятии, но Эверарду хотелось поговорить с ней. - Как ты провела день? - прошептал он ей в ушко. - Кто? Я... О, хозяин... - Вопрос ее явно удивил. - Хорошо провела - и несомненно, потому что ваши сладкие чары продолжали действовать. Мы долго болтали с вашим слугой Пуммаирамом. - Она прыснула. - Обаятельный паршивец, не правда ли? Вот только вопросы порой задавал слишком уж метко, но не бойтесь, мой повелитель: я отказалась на них отвечать, и он не настаивал. Затем я сказала слугам, где меня можно будет найти, если вернется мой повелитель, и провела вторую половину дня в детских комнатах с моими малышами. Они такие милые. - Она не осмелилась спросить, не пожелает ли он увидеть их. - Интересно, - Эверарда забеспокоила новая мысль, - а чем в это время занимался Пум? "Трудно представить, чтобы этот шустрый негодник весь день просидел сиднем". - Не знаю. Правда, раза два я видела его мельком в дворцовых коридорах, но подумала, что он выполняет поручения, которые мой господин, должно быть, оставил ему... Что такое, мой повелитель? Встревоженная, они села в постели, когда Эверард прошлепал босыми ногами к комнатке Пума. Патрульный распахнул дверь и заглянул внутрь. Пусто. Куда он, черт возьми, запропастился? Может, конечно, ничего страшного и не произошло. Однако попавший в беду слуга мог причинить неприятности и своему хозяину. Стоя на холодном полу, занятый тревожными мыслями, Эверард вдруг ощутил, как женские руки обняли его за талию. Бронвен прижалась щекой к его спине и проворковала: - Мой повелитель слишком утомился? Если так, пусть он позволит своей верной служанке спеть ему колыбельную ее родины. Ну, а если нет... "К черту все эти проблемы. Никуда они не денутся". Выкинув из головы все тревожные мысли, Эверард повернулся к Бронвен. Когда он проснулся, мальчишки все еще не было. Несколько осторожных вопросов выявили, что накануне Пум провел не один час в беседах со слугами - все в один голос говорили, что он "любопытный, но забавный", - а затем куда-то ушел, и с тех пор никто его не видел. "Может, заскучал и отправился куролесить по кабакам и борделям? Жаль. Шалопай, конечно, но мне казалось, что он заслуживает доверия. Я даже собирался как-то помочь ему, дать шанс на лучшую жизнь. Ну да ладно. Пора заняться делами Патруля". Предупредив слуг, он оставил дворец и отправился в город один. Когда слуга впустил Эверарда в дом Закарбаала, встретить его вышла Яэль Зорак. Финикийское платье и прическа придавали ей особое очарование, но он был слишком озабочен, чтобы заметить это. Впрочем, она тоже заметно волновалась. - Сюда, - кратко сказала Яэль и повела его во внутренние комнаты. Ее муж беседовал за столом с каким-то человеком. Одежда гостя заметно отличалась покроем от тирийского мужского платья. Лицо, словно высеченное из камня, украшала густая борода. - О, Мэнс, - воскликнул Хаим. - Слава богу! Я думал, что нам придется посылать за вами. - Он перешел на темпоральный. - Мэнс Эверард, агент-оперативник, позвольте мне представить вам Эпсилона Кортена, директора Иерусалимской базы. Его собеседник резко поднялся со скамьи и отсалютовал, чем живо напомнил Эверарду манеры военных его родного столетия. - Большая честь для меня, сэр, - сказал он. Впрочем, его собственный ранг был ненамного ниже, чем у Эверарда. Он отвечал за деятельность Патруля в европейских землях - в период между рождением Давида и падением Иудеи. Тир, возможно, занимал в мировой истории более важное место, но он никогда не притягивал и десятой доли визитеров из будущего от числа тех, что наводняли Иерусалим и его окрестности. Узнав должность Кортена, Эверард сразу понял, что директор не только человек действия, но и крупный ученый. - Я прикажу Ханаи принести фрукты и прохладительные напитки. Затем распоряжусь, чтобы сюда никто не входил и чтобы прислуга никого не пускала в дом, - предложила Яэль. За эти несколько минут Эверард и Кортен успели познакомиться. Последний родился в двадцать девятом веке в марсианском Новом Едоме. Без всякого хвастовства он рассказал Эверарду, что вербовщиков Патруля привлек сделанный им компьютерный анализ ранних семитских текстов плюс его подвиги во время Второй астероидной войны. Они "прозондировали" его, заставили пройти тесты, доказавшие его надежность, сообщили о существовании организации, приняли на службу и обучили - обычная процедура. Однако задачи перед ним ставились отнюдь не обычные, и работа его предъявляла порой исполнителю куда более высокие требования, чем работа Эверарда. - Вы, очевидно, понимаете, что эта ситуация особенно тревожит наш сектор, - сказал он, когда все четверо расселись по местам. - Если Тир будет разрушен, в Европе пройдут десятилетия, прежде чем проявится мало-мальски заметный эффект, во всем остальном мире - века, а в обеих Америках и Австралазии - тысячелетия. Но для царства Соломона это обернется немедленной катастрофой. Без поддержки Хирама, он, по всей видимости, не сможет долго удерживать свои племена вместе; ну, а кроме того, увидев, что евреи остались в одиночестве, филистимляне не станут медлить со своими планами мести. Иудаизм, основанный на поклонении единому богу Яхве, пока еще нов и слаб. И вообще, это пока наполовину языческая вера. Мои выкладки показывают, что иудаизм тоже едва ли выживет. Яхве скатится до уровня заурядной фигуры в неустоявшемся и переменчивом пантеоне. - Вот тут-то и конец практически всей Классической цивилизации, - добавил Эверард. - Иудаизм повлиял как на философию, так и на развитие событий у александрийских греков и римлян. Никакого христианства, а значит, западной цивилизации, византийской, и никаких наследников ни у той, ни у другой. И никакого намека на то, что будет взамен. - Он вспомнил еще об одном измененном мире, существование которого помог предотвратить, и снова нахлынули воспоминания, которые останутся с ним на всю жизнь. - Да, конечно, - нетерпеливо сказал Кортен. - Дело в том, что ресурсы Патруля ограничены и к тому же рассредоточены по всему пространственно-временному континууму, имеющему множество не менее важных критических точек. Я не думаю, что Патрулю следует перебрасывать на спасение Тира все свои силы. Ибо если это случится и мы проиграем, все будет кончено: наши шансы восстановить первоначальную Вселенную станут ничтожно малы. Я считаю, что нужно создать надежную базу - с большим числом сотрудников, с хорошо продуманными планами - в Иерусалиме, с тем чтобы минимизировать последствия там. Чем меньше пострадает царство Соломона, тем слабее будет вихрь перемен. Тогда у нас будет больше шансов сохранить ход истории. - Вы хотите... сбросить Тир со счетов? - встревоженно спросила Яэль. - Нет. Конечно, нет. Но я хочу, чтобы мы застраховались от его потери. - По-моему, это уже означает рисковать историей. - Голос Хаима дрожал. - Понимаю вашу обеспокоенность. Однако чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Сразу хочу сказать: хоть я и прибыл сюда, чтобы предварительно обсудить все это с вами, но в любом случае я намерен добиваться одобрения своего предложения в высших инстанциях. - Кортен повернулся к Эверарду. - Сэр, я сожалею о необходимости еще больше сократить ваши скудные ресурсы, но, по моему глубокому убеждению, это единственно верный путь. - Они даже не скудные, - проворчал американец. - Их, считайте, вообще нет. "Да, какие-то предварительные изыскания были проведены, но после этого никого, кроме меня, Патруль сюда не направлял... Означает ли это, что данеллиане знают о моем успехе? Или это означает, что они согласятся с Кортеном - даже в том, что Тир "уже" обречен? Если я проиграю... то есть если я погибну..." Он выпрямился, достал из кисета трубку, табак и сказал: - Дамы и господа, давайте не устраивать состязание, кто кого перекричит. Поговорим как разумные люди. Для начала возьмем имеющиеся у нас неопровержимые факты и рассмотрим их. Нельзя сказать, чтобы я знал очень много, но тем не менее... Спор продолжался несколько часов. После полудня Яэль предложила им прерваться на обед. - Спасибо, - сказал Эверард, - но мне, по-моему, лучше вернуться во дворец. Иначе Хирам может подумать, что я бездельничаю за его счет. Завтра я загляну снова, о'кей? На самом деле у него просто не было аппетита для обычного плотного обеда - в Финикии это означало жаркое из барашка или что-либо в этом роде. Он предпочел бы съесть кусок хлеба и ломоть козьего сыра в какой-нибудь забегаловке и обдумать при этом возникшую ситуацию. (Еще раз спасибо развитой технологии. Без специально разработанных генетиками защитных микроорганизмов, которыми его напичкали в медслужбе Патруля, он никогда не осмелился бы прикоснуться к местной пище - ну разве только если что-то жареное-пережаренное... Опять же, если бы не эти микроорганизмы, вакцинации от всех видов болезней, что обрушивались на человечество за долгие века, давно бы разрушили его иммунную систему.) Он пожал всем руки, как было принято в двадцатом столетии. Прав Кортен или нет, но человек он приятный, в высшей степени компетентный и действует из лучших побуждений. Эверард вышел на улицу: солнце палило нещадно, но жизнь в городе бурлила по-прежнему. У дома его ждал Пум. На этот раз он вскочил на ноги уже не так резво. Худое юное лицо его выглядело непривычно серьезно. - Хозяин, - тихо сказал он, - мы можем поговорить наедине? Они нашли таверну, где, кроме них, никого не было. По сути, таверна представляла собой навес, закрывающий от солнечных лучей небольшую площадку с мягкими подушками; посетители садились на них, скрестив ноги, а хозяин заведения приносил из внутренних помещений глиняные чаши с вином. Поторговавшись, Эверард расплатился с ним бисеринами. На улице, куда выходило заведение, было людно, однако в эти часы мужчины обычно занимались делами. И лишь вечером, когда на улицы падут прохладные тени городских стен, они разойдутся отдохнуть по тавернам - во всяком случае, те из них, кто сможет это себе позволить. Эверард отхлебнул разведенного, прокисшего пойла и поморщился. С его точки зрения, примерно до семнадцатого столетия от Рождества Христова люди ничего не понимали в вине. Не говоря уже о пиве. Ну да ладно... - Говори, сынок, - сказал он. - Только не трать зря слов и времени, называя меня сиянием Вселенной и предлагая лечь передо мной ниц, чтобы облобызать мне ноги. Чем ты занимался? Пум сглотнул от волнения, поежился, наклонился вперед. - О, повелитель мой, - начал он, и голос у него стал тонкий, как у ребенка, - ваш недостойный слуга осмелился взять на себя многое. Браните меня, бейте меня, порите меня, коли пожелаете, если я совершил проступок. Но никогда, умоляю вас, никогда не думайте, что я стремился к чему-либо, кроме вашего благоденствия. Единственное мое желание - служить вам, насколько позволяют мои скромные способности. - Пум не удержался и ухмыльнулся. - Вы ведь так хорошо платите! - Но к нему тут же вернулась рассудительность. - Вы сильный человек и могущественный господин, на службе у которого я мог бы преуспеть. Но для этого я должен сначала доказать, что достоин ее. Принести ваш багаж и проводить вас в дом наслаждений может любой деревенский болван. Что же, помимо этого, может сделать Пуммаирам, дабы мой повелитель пожелал оставить его в качестве слуги? Что же требуется моему повелителю? Чем я мог бы ему помочь? Вам угодно, хозяин, выдавать себя за невежественного чужестранца, однако у меня с самого начала возникло ощущение, что под этой маской кроется нечто иное. Конечно, вы не доверились бы случайно встретившемуся беспризорнику. А не зная ваших намерений, как мог я сказать, чем смогу быть полезным? "Да, - подумал Эверард, - постоянные заботы о пропитании должны были выработать у него довольно сильную интуицию, иначе он бы не выжил". - Ладно, я не сержусь, - произнес он мягко. - Но скажи мне, где ты все-таки пропадал. Большие светло-карие глаза Пума встретились с его глазами. Он смотрел на него уверенно, почти как равный на равного. - Я позволил себе расспросить о моем хозяине других. О, я был неизменно осторожен, ни разу не проговорился о своих намерениях и никому не позволил заподозрить, насколько важно то, что он или она сообщает мне. Как доказательство - может ли мой повелитель сказать, что кто-то стал относиться к нему более настороженно? - М-м... нет... не более, чем можно было ожидать. С кем ты говорил? - Ну, для начала, с прекрасной Плешти, или Бо-рон-у-вен. - Пум вскинул руки. - Нет, хозяин! Она не сказала ни одного слова, которого вы не одобрили бы. Я всего лишь следил за ее лицом, ее движениями, когда задавал определенные вопросы. Не более. Время от времени она отказывалась отвечать, и это мне тоже кое о чем сказало. Да, тело ее не умеет хранить секретов. Но разве это ее вина? - Нет. "Кстати, я не удивился бы, узнав, что той ночью ты приоткрыл свою дверь и подслушал наш разговор. Хотя это не важно". - Так я узнал, что вы не из... гэлов, так этот народ называется, да? Впрочем, это не было неожиданностью, я уже и сам догадался. Я не сомневаюсь, что в бою мой хозяин страшен, но с женщинами он нежен, как мать со своим ребенком. Разве это похоже на полудикого странника? Эверард грустно усмехнулся. Туше! [в вольной борьбе - прикосновение лопатками к полу, поражение] Ему и раньше, на других заданиях доводилось слышать, что он "недостаточно груб", но никто еще не делал из этого выводов. Ободренный его молчанием, Пум торопливо продолжил: - Я не стану утомлять моего повелителя подробностями. Слуги всегда наблюдают за теми, кто могуществен, и не прочь посплетничать о них. Возможно, я слегка обманул Сараи: поскольку я состою у вас в услужении, она не прогнала меня. Не то чтобы я спросил ее прямо в лоб. Это было бы и глупо, и бессмысленно. Я вполне удовлетворился тем, что меня направили в дом Джантина-хаму, - они там до сих пор обсуждают ваш вчерашний визит. И таким вот образом я получил представление о том, что ищет мой повелитель. - Он гордо выпятил грудь. - А больше, сиятельный хозяин, вашему слуге ничего и не требовалось. Я поспешил в гавань, прошелся... И готово! Волнение охватило Эверарда. - Что ты нашел? - почти закричал он. - Что же, - гордо произнес Пум, - как не человека, который пережил кораблекрушение и нападение демонов? На вид Гизго было лет сорок пять; невысокий, жилистый, обветренное лицо с большим носом светилось живостью. За годы, проведенные на море, он из матроса сделался рулевым - квалифицированная и высокооплачиваемая работа. За те же годы его закадычным друзьям до смерти надоело слушать о приключившейся с ним удивительной истории, и большинство из них считали, что это просто очередная небылица. Эверард по достоинству оценил фантастическую ловкость проведенного Пумом дознания, методика которого заключалась в хождении по питейным заведениям, где он выуживал у матросов, кто какие байки рассказывает. Самому ему нипочем не удалось бы этого сделать: матросы вряд ли бы доверились чужестранцу, тем более царскому гостю. Как все здравомыслящие люди на протяжении долгой истории человечества, средний финикиец считал, что от правительства лучше держаться подальше. Им повезло, что в самый разгар мореходного сезона Гизго оказался дома. Впрочем, тот уже достиг достаточно высокого положения и накопил немало богатств, чтобы не испытывать более судьбу в длительных экспедициях, порой трудных и опасных. Его корабль ходил теперь лишь до Египта и часто стоял на приколе в гавани. Откинувшись на подушках в одной из комнат своего уютного жилища - аж на пятом этаже редкого по тем временам высокого каменного здания, - Гизго охотно делился с гостями рассказами о своей жизни. Время от времени появлялись две его жены с напитками и фруктами. Окно комнаты выходило во двор, где между глинобитными стенами висело на веревках белье. Однако воздух был свеж и чист. Солнце заглядывало в окно, играя бликами среди многочисленных сувениров, что Гизго привез из дальних странствий, - чего тут только не было: миниатюрный вавилонский херувимчик, флейта из Греции, фаянсовый гиппопотам с берегов Нила, иберийский амулет, бронзовый кинжал в форме узкого листа из северных земель... Эверард тоже сделал моряку подарок - увесистый слиток золота, и тот сразу стал намного словоохотливее. - Да, - говорил Гизго, - ужасное было плавание, это уж точно. Время года паршивое, вот-вот равноденствие наступит, а тут еще эти самые "синимы" неизвестно откуда взялись. Я как чувствовал, не к добру это. Но мы были молоды - вся команда, от капитана до последнего матроса - и решили зазимовать на Кипре, там вина крепкие, а девушки - ласковые. Ну и заплатили нам эти "синимы" неплохо, да. Столько металла предложили, что мы были готовы показать кукиш самой смерти и спуститься в ад. С тех пор я стал мудрее, но не скажу, что счастливее, так вот. Я все еще проворен, но чувствую, что зубы мои источились, и поверьте, друзья мои, быть молодым лучше. - Он состроил знак для отвода дурных сил и добавил: - Погибшие в пучине морской, пусть ваши души покоятся в мире. - Затем взглянул на Пума. - Знаешь, парень, один из них был здорово похож на тебя. Я даже испугался, когда тебя увидел. Как же его звали... Адиятон, кажется... Да, вроде. Может, это твой дед? Пум пожал плечами: кто знает? - Я принес жертвы за них, да, - продолжил Гизго, - и за свое спасение. Всегда помогай своим друзьям и плати долги, и тогда боги не оставят тебя в трудную минуту. Меня вот спасли... Сплавать на Кипр - дело, мягко говоря, непростое. Лагерь не разобьешь, всю ночь в открытом море - а иногда и не одну, если ветер плох. А в тот раз... в тот раз вообще... Едва земля скрылась из виду, налетела буря, и хоть мы и вылили на волны все масло, нам это мало помогло. Весла на воду, и держать, держать нос к волне! Руки отрываются, но надо грести, еще и еще. Темно, как у свиньи в брюхе, ветер воет, дождь хлещет, нас швыряет как щепку, соль глаза ест, губы потрескались, болят дико... Ну как тут грести в лад, когда за ветром даже барабана не слышно?.. Но потом смотрю, на мостике стоит главный этих "синимов", плащ с него ветром чуть не срывает, а он лицо запрокинул и смеется. Представляете, смеется! Не знаю уж, смелый он такой или по глупости не понимал, в какой мы опасности, а может, просто лучше меня знал морское дело. Много позже, в свете добытых с таким трудом знаний, я понял, что чуточку везения - и мы бы победили шторм. Корабль был добротный, и команда знала свое дело. Однако боги - или демоны - распорядились иначе... Ни с того ни с сего вдруг как громыхнет! И молния такая - я чуть не ослеп. Весло выронил - да и не я один. Как-то еще сумел поймать его, прежде чем оно выскользнуло между уключин. Наверное, это и спасло мне зрение, потому что, когда сверкнуло во второй раз, я не смотрел вверх... Да, нас поразило молнией. Дважды. Грома я во второй раз не слышал, но, может быть, рев волн и свист ветра заглушили его. Когда ко мне вернулось наконец зрение, я увидел, что мачта у нас пылает, как факел. Переборки полопались, и кораблю приходил конец. Я буквально чувствовал - задницей чувствовал, - как море разламывает наш корабль на части. Только в тот момент это уже не имело значения. Ибо в мерцающем, неровном свете я заметил в небе над нами какие-то штуки, похожие на вон того крылатого быка, только размером с живого. И светились они, будто отлитые из железа. Верхом на них сидели люди. А потом эти штуки устремились вниз... И тут корабль развалился на куски. Я оказался в воде, хорошо еще - в весло вцепился. Двое моих товарищей барахтались рядом, тоже нашли какие-то обломки и держались на плаву. Но эти бестии еще не закончили. С неба сорвалась молния и угодила прямо в бедного Хурума-аби, моего приятеля с детства. Его, должно быть, убило сразу. Ну, а я нырнул поглубже и не всплывал, пока дыхания хватало. Потом все-таки воздух кончился, и пришлось высунуть нос над водой; кроме меня, никого на поверхности не было. Однако стая этих драконов - или колесниц, или не знаю уж что это такое - по-прежнему носилась в воздухе, и между ними бушевали молнии. Я нырнул снова. Думаю, они вскоре улетели в тот загробный мир, откуда прибыли, но тогда меня это мало заботило, надо было как-то спасаться. В конце концов я добрался до берега. Случившееся казалось нереальным, словно дурной сон. Возможно, так оно и было. Не знаю. Знаю только, что вернулся с того корабля я один. И слава Танит, а, девочки? - Тяжелые воспоминания отнюдь не испортили Гизго настроения, и он ущипнул за зад стоявшую рядом жену. Последовали новые рассказы - беседа длилась еще часа два. Наконец Эверард, едва сдерживая волнение, спросил: - Вы помните, когда именно это случилось? Сколько лет назад? - Ну конечно... конечно, помню, - ответил Гизго. - Ровно двадцать шесть. Это произошло за пятнадцать дней до осеннего равноденствия или достаточно близко к этому. - Он махнул рукой. - Вы удивляетесь, откуда я знаю? Что ж, мой календарь не менее точен, чем календарь египетских жрецов. У них он точен, потому что каждый год река их разливается, а затем опять возвращается в свои берега. И там моряк, который забудет о календаре, вряд ли проживет до старости. Знаете ли вы, что за Столбами Мелкарта море поднимается и опадает, как Нил, только дважды в день? Будьте внимательны, если вам случится попасть в эти места. Хотя на самом деле по-настоящему уважать календарь меня заставил не кто-нибудь, а те самые "синимы". Я как раз прислуживал капитану, когда они торговались с ним об оплате, - так вот они только и говорили о том, в какой именно день надо отплыть, - в общем, уговаривали его, понимаете? Я тогда слушал-слушал да и решил для себя, что, может быть, в такой точности тоже есть смысл. В то время я не умел еще ни читать, ни писать, но начал отмечать, что за год случилось необычного, все держал в памяти, по порядку, и, когда надо, мог подсчитать, сколько прошло лет. Так, год кораблекрушения шел за годом, когда я плавал к берегам Красных Скал, а на следующий год я подхватил "вавилонскую хворь"... Эверард и Пум вышли на улицу и двинулись из квартала Сидонийской гавани по улице Канатчиков, уже притихшей и темной, ко дворцу. - Мой повелитель собирается с силами, я вижу, - пробормотал Пум спустя какое-то время. Эверард рассеянно кивнул. Он был слишком занят бушующими, словно тот гибельный шторм, мыслями. План Варагана казался теперь яснее. (Эверард почти уже не сомневался, что задуманное злодейство было делом рук Меро Варагана.) Из неизвестной точки пространства-времени, где находилось его убежище, он с полудюжиной своих сообщников появился на темпороллерах в окрестностях Усу, двадцать шесть лет назад. Высадив семерых, остальные члены банды немедленно вернулись обратно. Патруль не мог и надеяться задержать аппараты за такой короткий промежуток времени, коль скоро момент и место высадки не были точно известны. Люди Варагана вошли в город пешком и вскоре втерлись в доверие к царю Абибаалу. Однако сделали они это, по всей видимости, уже после взрыва в храме, отправки ультиматума и, быть может, покушения на Эверарда - то есть "после" с точки зрения их мировых линий, их опыта. Найти такую мишень, как он, было, наверное, нетрудно - равно как и снарядить убийцу. Книги, написанные учеными Тира, доступны всем. Видимо, первоначальная выходка убедила Варагана в осуществимости всего плана. Рассудив, что потраченное время и усилия будут здесь оправданы, он решил раздобыть подробные сведения о Тире - такие, какие редко попадают в книги, - с тем, чтобы уничтожение этого сообщества было полным и окончательным. Когда Вараган и его приспешники сочли, что изучили уже все, что, по их мнению, требовалось, они покинули Усу обычным для того времени способом, дабы не возбудить в народе слухи, которые могли распространиться, сохраниться у кого-то в памяти и со временем дать подсказку Патрулю. По той же причине (чтобы о них поскорее забыли) преступники хотели, чтобы их считали погибшими. Чем и объясняется дата отплытия, на которой они настояли: разведывательный полет наверняка выявил, что в тот день разразится шторм. Члены банды, которые должны были подобрать их, разрушили энергетическими лучами корабль и убрали свидетелей. Гизго остался в живых по чистой случайности, иначе они замели бы следы почти полностью. И то сказать: без помощи Сараи Эверард скорее всего никогда и не узнал бы об этих "синимах" и их "трагической кончине". Поскольку время демонстрационной атаки приближалось, Вараган "заранее" послал людей со своей базы следить за штаб-квартирой Патруля в Тире. А если удастся опознать и устранить одного или нескольких агентов-оперативников - редких и ценимых, - тем лучше! Тем больше вероятность того, что экзальтационисты получат желаемое - будь то трансмутатор материи или разрушение данеллианского будущего. (Для Варагана, думал Эверард, нет никакой разницы.) И то, и другое удовлетворило бы его жажду власти и Schadenfreude [радость, испытываемая от несчастий других (нем.)]. Однако Эверард напал на след. Можно было спускать гончих Патруля... "Или еще рано?" Он пожевал в задумчивости свой кельтский ус и не к месту подумал о том, как будет приятно сбрить этот чертов лишайник, когда операция завершится. "А завершится ли она?" Превзойти Варагана числом, превзойти оружием вовсе не обязательно означало переиграть его. План он разработал действительно гениальный. Проблема заключалась в том, что у финикийцев не было ни часов, ни навигационных инструментов. Гизго не мог определить время катастрофы точнее, чем он сказал - а это плюс-минус несколько дней, - равно как и не мог указать точнее место, где корабль постигла беда. Следовательно, и Эверард не мог. Конечно, Патруль способен установить дату, да и курс на Кипр был хорошо известен. Но для получения более точных сведений необходимо поддерживать наблюдение за кораблем с летательного аппарата неподалеку. А у врагов наверняка имеются приборы обнаружения, которые предупредят их о слежке. И пилоты, которые должны будут утопить судно и забрать группу Варагана, успеют приготовиться к бою. Чтобы выполнить свою задачу, им нужно всего несколько минут, а затем они снова исчезнут без следа. Хуже того, они вполне могут отказаться от этой части плана, выждать более благоприятного момента для возвращения своей разведывательной группы - или, наоборот, сделать это несколько раньше, например, еще до отплытия. И в том и в другом случае Гизго лишился бы тех воспоминаний, которыми он совсем недавно поделился с Эверардом. След, обнаруженный патрульным с таким трудом, просто перестал бы существовать. Возможно, последствия такого парадокса для истории будут незначительны, но кто знает? По тем же причинам - аннулирование улик и возможные возмущения в пространственно-временном континууме - Патруль не мог упредить план Варагана. Например, спикировать на корабль и арестовать его пассажиров еще до того, как разразится буря и появятся экзальтационисты. "Похоже, что наш единственный шанс победить - это объявиться именно там, где будут находиться они, причем именно в том промежутке времени в пять минут или менее, когда пилоты примутся за свою грязную работу. Но как их засечь, не насторожив?" - Мне кажется, - сказал Пум, - что мой повелитель готовится к сражению - к сражению в странном царстве, волшебники которого его враги. "Неужели я настолько прозрачен?" - Да, возможно, - ответил Эверард. - Но сначала я хотел бы хорошо вознаградить тебя за верную службу. Мальчишка схватил его за рукав. - Повелитель, - взмолился он, - позвольте вашему слуге последовать за вами. Изумленный, Эверард остановился. - Что? - Я не хочу разлучаться с моим хозяином! - воскликнул Пум. На глазах у него блеснули слезы. - Уж лучше мне умереть рядом с ним - да, пусть демоны низвергнут меня в преисподнюю, - чем возвратиться к той тараканьей жизни, из которой вы меня вытащили. Скажите только, что я должен сделать. Вы же знаете, я все схватываю на лету. Я ничего не испугаюсь! Вы сделали меня мужчиной! "Ей-богу, я верю, что на сей раз его пыл вполне искренен. Но, конечно, об этом не может быть и речи". "Не может?" Эверард остановился, будто громом пораженный. Мгновенно поняв его сомнения, Пум запрыгал перед ним, смеясь и плача одновременно. - Мой повелитель сделает это, мой повелитель возьмет меня с собой! "И может быть, может быть, после того как все закончится - если он останется в живых, - у нас появится довольно ценное приобретение". - Это очень опасно, - медленно сказал Эверард. - Более того, я предвижу такие обстоятельства, что способны обратить в бегство самых стойких воинов. А еще раньше тебе придется приобрести знания, которые не дано постичь даже мудрецам этого царства. - Испытайте меня, мой повелитель, - ответил Пум. Он вдруг стал совершенно серьезен. - Испытаю! Пошли! - Эверард зашагал так быстро, что Пуму пришлось чуть не бежать за ним. Подготовка Пума займет несколько дней - при условии, что он вообще с ней справится. Но это не страшно. В любом случае, чтобы собрать необходимые сведения и организовать группу захвата, потребуется какое-то время. И кроме того, эти дни ему скрасит Бронвен. Эверард не мог знать, останется ли в живых сам. Так почему бы не подарить себе и Бронвен немного радости? Капитан Баалрам заупрямился. - Почему я должен брать на корабль вашего сына? - спросил он. - У меня и без него полная команда, включая двух учеников. К тому же он маленький, тощий, да еще и в море никогда не был. - Он сильнее, чем кажется, - ответил человек, назвавшийся отцом Адиятона. (Спустя четверть века он будет именовать себя Закарбаалом.) - Вот увидите, он смышленый и старательный парень. Что же касается опыта, то каждый начинает с нуля, верно? Послушайте, господин. Я очень хочу, чтобы он стал торговцем. И ради этого... я готов буду щедро отблагодарить вас. - Ну что ж. - Баалрам улыбнулся и разгладил свою бороду. - Это другое дело. Сколько же вы предполагали заплатить за обучение? Адиятон (которому спустя четверть века уже не нужно будет скрывать свое настоящее имя), выглядел вполне беззаботно. Душа его, однако, трепетала, ибо он смотрел на человека, которому вскоре суждено умереть. С той точки высоко в небе, где завис в ожидании отряд Патруля, шторм казался иссиня-черной горной цепью, оседлавшей северный горизонт. Во все другие стороны тянулась серебристо-синяя гладь моря - только кое-где сияющую поверхность разрывали острова, а на востоке виднелась темная линия сирийского побережья. Закатный солнечный свет, казалось, столь же холоден, как и окружающая Эверарда синь. В ушах пронзительно свистел ветер. Кутаясь в парку, Эверард сидел на переднем сиденье темпороллера. Заднее сиденье было пустым - как почти у половины из двадцати аппаратов, находившихся рядом с ним в воздухе: их пилоты рассчитывали увезти арестованных. На остальные машины, с мощными энергетическими пушками, возлагалась роль огневой поддержки - под скорлупой брони, отражающей последние лучи солнца, ждал своего часа смертоносный огонь. "Черт! - подумал Эверард. Так и замерзнуть недолго. Сколько же еще ждать? Может, что-то пошло не так? Может, Пума раскрыли, или отказало его снаряжение, или еще что случилось?.." Прикрепленный к рулевой панели приемник запищал и замигал красным огоньком. Эверард облегченно выдохнул - белый пар немедленно разметало и развеяло ветром. Несмотря на многолетний опыт подобных операций, ему пришлось сделать над собой усилие, и лишь успокоившись, он отрывисто сказал в микрофон, прикрепленный у горла: - Сигнал получен. Станции триангуляции - доклад! Вражеская банда, появившись над бушующими волнами где-то под ними, готова была приняться за свою дьявольскую работу. Пум запустил руку в одежду и нажал кнопку миниатюрного радиопередатчика. Радио. Экзальтационисты наверняка не ожидают чего-то столь примитивного. Во всяком случае, Эверард надеялся... "Теперь, Пум, тебе надо только спрятаться и продержаться совсем немного". От волнения у патрульного перехватило горло. У него, без сомнения, были сыновья - в разных странах и разных временах, - но сейчас он больше, чем когда-либо, ощущал себя отцом. Сквозь треск в наушниках донеслись слова. Последовали цифры. Удаленные на сотню миль приборы определили точное местонахождение гибнущего корабля. На хронометре высветилось время начала операции. - О'кей, - сказал Эверард. - Необходимо вычислить пространственные координаты для каждой машины согласно нашему плану. Группе захвата ожидать инструкций! Это заняло еще несколько минут. Эверард почувствовал, как крепнет в нем уверенность в успехе. Его подразделение вступило в бой. В эти секунды оно уже сражалось там, внизу. Да свершится то, что повелели норны! [в скандинавской мифологии богини судьбы] Поступили данные расчетов. - Все готовы? - спросил он. - Вперед! Эверард настроил приборы управления и, щелкнув тумблером, включил двигатель. Темпороллер мгновенно переместился вперед в пространстве и назад во времени - к тому моменту, когда Пум подал сигнал. Ветер неистовствовал. Роллер трясло и швыряло из стороны в сторону в собственном антигравитационном поле. В пятидесяти ярдах внизу ревели черные в окружающей тьме волны и взметались клочья серой пены - все это освещал гигантский факел, пылавший чуть в стороне от роллера; резкий ветер только раздувал огонь, охвативший просмоленную мачту. Корабль начал разваливаться на куски, и над гаснущими в воде обломками поднялись клубы пара. Эверард прильнул к оптическому усилителю. Видно стало как днем, и он определил, что его люди прибыли точно в заданное место, окружив с полдюжины вражеских аппаратов со всех сторон. Однако помешать бандитам начать бойню они не сумели. Те обрушились на корабль, едва успели материализоваться. Не зная заранее, где точно будет каждый из роллеров противника, но подозревая, что все они чертовски хорошо вооружены, Эверард приказал своей группе материализоваться на некотором расстоянии от банды Варагана и оценить ситуацию, пока убийцы их не заметили. Но рассчитывать они могли от силы секунды на две. - В атаку! - заорал Эверард, хоть это было излишним. Его "конь" ринулся вперед. Слепяще-голубой луч смерти пронзил темноту. Какие бы зигзаги ни выписывала в полете его машина, Эверард каждый раз чувствовал, что луч проходит буквально в нескольких дюймах от него, - по теплу, резкому запаху озона, по треску в воздухе. Самих лучей он почти не видел: защитные очки автоматически задерживали слишком яркий свет, иначе он действительно мог ослепнуть. Сам Эверард пока не стрелял, хотя и держал бластер наготове: это не входило в его задачу. Все небо заполнилось скрещивающимися молниями. Они отражались в волнах, и казалось, само море горит. Арестовать вражеских пилотов было практически невозможно. Стрелки Эверарда получили приказ уничтожить их - уничтожить немедленно, не дожидаясь, пока бандиты поймут, что они в меньшинстве, и скроются в пространстве-времени. Тем же патрульным, у кого второе сиденье пустовало, было поручено взять в плен врагов, которые находились на борту корабля. Эверард не рассчитывал, что их можно будет найти у обломков корпуса, качающихся на волнах, хотя на всякий случай и обломки патрульные тоже собирались проверить. Скорее всего бандитов придется вылавливать в воде. Эверард не сомневался, что они приняли меры предосторожности и под халатами у них спасательные жилеты с баллончиками сжатого газа. Пум на это рассчитывать не мог. Как член экипажа, он выглядел бы неестественно, будь на нем что-то еще, кроме набедренной повязки. А в повязке можно было спрятать лишь его передатчик - и ничего более. Впрочем, Эверард заранее убедился, что тот умеет плавать. Но многие финикийские моряки не умели. Эверард заметил одного из них, ухватившегося за доску обшивки. Он почти уже отправился на помощь. Но нет, нельзя! Баалрам и его матросы утонули - все, кроме Гизго, да и тот выжил не случайно: если бы не атака Патруля, бандиты заметили бы его с воздуха и убили. К счастью, у него хватило сил держаться за тяжелое длинное весло, пока его не вынесло на берег. Что же касается его товарищей по плаванию, его друзей - то все они погибли, и родня оплакала их - и будет то уделом мореплавателей еще несколько тысяч лет... а вслед за нами - космоплавателей, времяплавателей... По крайней мере, они отдали свои жизни за то, чтобы жил их народ и бессчетные миллиарды людей будущего. Слабое, конечно, утешение... В оптическом усилителе Эверарда появилась над волнами еще одна голова - человек качался на волнах, как поплавок. Да, враг. Надо брать. Он спустился ниже. Человек посмотрел вверх из пены и хаоса волн, и его рот скривился от злобы. Над водой появилась рука с энергопистолетом. Эверард выстрелил первым. Пространство рассек тонкий луч. Крик противника затерялся в безумии бури, а его пистолет камнем пошел на дно. Он в ужасе уставился на опаленную плоть и обнажившуюся кость собственного запястья. Никакого сострадания к нему Эверард не испытывал. Но от него и не требовалось убивать. Живые пленники под безболезненным, безвредным, тотальным психодопросом могли направить Патруль к тайным базам других опасных злодеев. Эверард опустил свой аппарат почти до самой воды. Двигатель натужно загудел, удерживая машину на месте вопреки стараниям волн, которые с грохотом бились в бок роллера, и неистово завывающего, ледяного ветра. Ноги Эверарда плотно сжали раму аппарата. Наклонившись, он схватил человека в полубессознательном состоянии, поднял его и втянул на нос роллера. "О'кей, теперь можно и вверх..." Дело случая, конечно, - хотя радости это не умаляло - но так уж вышло, что именно он, Мэнс Эверард, оказался агентом Патруля, который задержал самого Меро Варагана. Прежде чем отправиться в будущее, отряд решил найти какое-нибудь тихое место и оценить обстановку. Их выбор пал на необитаемый островок в Эгейском море. Из лазурных вод, голубизна которых нарушалась лишь блеском солнечного света и пеной, вздымались белые скалы. Над ними с криками летали чайки. Между валунов пробивались кусты, источавшие под лучами солнца густой, резкий аромат. У горизонта двигался парус. Как знать, может, именно на том корабле плыл Одиссей... На острове подвели итоги. Из патрульных никто не пострадал, если не считать нескольких ранений. Раны обработали здесь же, но в дальнейшем раненым, видимо, предстояло лечение в госпитале Патруля. Они сбили четыре вражеские машины; три скрылись, но теперь их можно будет выследить. Бандитов, что находились на корабле, взяли всех. И один из патрульных, ориентируясь по сигналам радиопередатчика, вытащил из воды Пуммаирама. - Молодец, парень! - воскликнул Эверард и крепко его обнял. Они сидели на скамье в Египетской гавани. При желании это место можно было бы назвать уединенным - в том смысле, что окружающие были слишком заняты, чтобы подслушивать. Впрочем, на них обращали внимание: празднуя победу, они посетили множество развлекательных заведений, и Эверард купил им обоим халаты лучшего полотна и самого красивого цвета - халаты, достойные царей, каковыми они себя и ощущали. Сам Эверард относился к одежде безразлично, хотя, конечно, новое одеяние произведет должное впечатление во дворце, когда ему придется прощаться с Хирамом, зато Пум был в восторге. Причал оглашали привычные звуки - шлепанье босых ног, стук копыт, скрип колес, громыхание перекатываемых бочек. Из Офира через Синай пришел грузовой корабль, и портовые рабочие принялись за разгрузку тюков с ценным товаром. От пота их мускулистые тела блестели под яркими солнечными лучами. Моряки расположились на отдых под навесом соседней таверны, где под звуки флейты и барабана извивалась молоденькая танцовщица. Они пили, играли в кости, смеялись, хвастались и обменивались байками о далеких странах. Торговец с подносом расхваливал засахаренные фрукты. Проехала мимо груженая тележка с запряженным ослом. Жрец Мелкарта в роскошной мантии беседовал с аскетичного вида чужестранцем, который служил Осирису. Неподалеку прохаживались двое рыжеволосых ахейцев - похоже, что-то высматривали. Длиннобородый воин из Иерусалима и телохранитель приехавшего в Тир филистимлянского сановника обменивались свирепыми взглядами, однако спокойствие Хирамова царства удерживало их от драки. За чернокожим мужчиной в шкуре леопарда и страусиных перьях увязалась целая толпа финикийских мальчишек. Держа посох словно копье, важно проследовал ассириец. Спустя какое-то время, пошатываясь, прошли в обнимку анатолиец и белокурый уроженец Севера - пиво сделало их веселыми и добродушными. В воздухе пахло красками, пометом, дымом, дегтем, сандаловым деревом, миррой, пряностями и солеными брызгами. Когда-нибудь, спустя столетия, все это исчезнет, умрет - как умирает все. Но прежде - какая яркая, кипучая здесь будет жизнь! Какое богатое наследие она оставит! - Да, - сказал Эверард, - я не хочу, чтобы ты слишком уж важничал... - Он усмехнулся. - Хотя цену ты себе, похоже, знаешь, и от скромности не умрешь... Впрочем, Пум, ты и в самом деле настоящая находка. Так что мы не только спасли Тир, но еще и тебя заполучили. Испытывая непривычное для него волнение, юноша уставился в пространство перед собой. - Вы уже говорили об этом, повелитель, когда учили меня. О том, что едва ли кто в этой эпохе способен представить себе путешествие сквозь время и чудеса завтрашнего дня. О том, что им не помогут объяснения: они просто смутятся или испугаются. - Он погладил пушок на подбородке. - Может быть, я отличаюсь от них, потому что всегда рассчитывал лишь на себя и каждый новый день смотрел на мир открытыми глазами. - Просияв, он добавил: - В таком случае я восхваляю богов, или кто бы они ни были, за то, что они взвалили на меня такую судьбу. Ведь она подготовила меня к новой жизни с моим хозяином! - Ну, не совсем так, - промолвил Эверард. - Мы с тобой не будем встречаться часто. - Что? - воскликнул Пум. - Почему? Ваш слуга провинился перед вами, о мой повелитель? - Никоим образом. - Эверард похлопал паренька по тощему плечу. - Наоборот. Но моя работа связана с разъездами. А тебя мы хотим сделать "локальным агентом" - здесь, в твоей родной стране, которую ты знаешь лучше всякого чужеземца. Ни я, ни Хаим и Яэль Зораки никогда не изучим Тир лучше тебя. Не волнуйся. Работа будет интересная, и она потребует от тебя все, на что ты способен. Пум вздохнул. Но его лицо тут же озарила улыбка. - Ну что ж, хозяин, это подойдет! По правде говоря, от мысли, что придется всегда жить среди чужаков, мне было немного не по себе. - Упавшим голосом он добавил: - Вы когда-нибудь навестите меня? - Разумеется... Или ты, если захочешь, сможешь приехать ко мне во время отпуска на какую-нибудь базу отдыха в будущем. Работа у патрульных тяжелая и временами опасная, но и отдыхать мы умеем. Эверард умолк, но вскоре заговорил снова: - Конечно, сперва тебе нужно учиться, получить образование, приобрести навыки, которых у тебя нет. Ты отправишься в Академию - в иное место и иное время. Там ты проведешь несколько лет, и эти годы не будут для тебя легкими - хотя я уверен, что тебе там понравится. И только после этого ты вернешься в Тир - в этот же самый год, да, в этот же месяц - и приступишь к выполнению своих обязанностей. - Я стану взрослым? - Верно. В Академии тебе дадут знания, а заодно сделают тебя повыше ростом и пошире в плечах. Ты станешь другим человеком, но это будет нетрудно устроить. Имя сгодится прежнее: оно достаточно распространенное. Моряк Пуммаирам, который несколько лет назад ушел в плавание простым матросом, добился успеха в торговле и желает теперь купить корабль, дабы организовать свое собственное дело. В глаза тебе особенно бросаться не нужно: это повредило бы нашим намерениям. Просто зажиточный и уважаемый подданный царя Хирама. Мальчишка всплеснул руками. - Повелитель, ваш слуга потрясен вашей щедростью. - Подожди-подожди, - ответил Эверард. - У меня есть определенные полномочия действовать в подобных случаях по собственному усмотрению, и я намерен предпринять кое-что в твоих интересах. Даже когда ты заведешь свое дело, тебя не будут воспринимать всерьез, пока ты не женишься. А посему тебе нужно взять в жены Сараи. Пум простонал и в недоумении уставился на патрульного. Эверард засмеялся. - Ладно тебе! - сказал он. - Она, конечно, не красавица, но уродиной ее тоже не назовешь. Мы многим ей обязаны. Верная, умная, всех во дворце знает, а это тоже полезно. Она никогда не догадается, кто ты есть на самом деле - просто будет женой капитана Пуммаирама и матерью его детей. А если у нее и возникнут какие-то вопросы, я уверен, у нее хватит ума не задавать их. - Строгим голосом он добавил: - Ты будешь добр к ней. Слышишь? - Это... ну, это... - Взгляд Пума остановился на танцовщице. Финикийские мужчины жили по двойному стандарту, и увеселительных заведений в Тире было предостаточно. - Да, господин. Эверард хлопнул собеседника по колену. - Я же тебя насквозь вижу, сынок. Может статься, тебе не так уж и захочется развлекаться на стороне. Что ты скажешь, если твоей второй женой станет Бронвен? Пум зарделся от радости, и наблюдать за ним было одно удовольствие. Эверард посерьезнел. - До отъезда, - объяснил он, - я намерен сделать Хираму подарок, что-нибудь необычное, вроде большого золотого слитка. Богатства Патруля не ограничены, и на подобные траты у нас смотрят сквозь пальцы. Хирам, в свою очередь, не сможет отказать мне в моей просьбе. Я попрошу у него рабыню Бронвен и ее детей. Когда они будут моими, я официально отпущу их на волю и дам ей приданое. Я уже спрашивал ее. Если она сможет быть свободной в Тире, Бронвен предпочла бы остаться здесь, а не возвращаться на родину, где ей придется делить обмазанную глиной лачугу с десятью или пятнадцатью соплеменниками. Но для этого ей нужно найти себе мужа, а детям - отчима. Как насчет тебя? - Я... я хотел бы... но вот она... - Пум залился краской. Эверард кивнул. - Я обещал ей, что найду достойного человека. "Поначалу она расстроилась, - вспомнилось ему. - Однако в этой эпохе, как и в большинстве прочих, романтика пасует перед практичностью. Потом Пуму, быть может, придется трудно, поскольку семья его будет стареть, в то время как он - лишь имитировать старость. Однако благодаря странствиям по времени, он будет с ними в течение многих десятилетий своей жизни. Да и воспитание другое; американцы, пожалуй, более чувствительны. Видимо, все будет хорошо. Женщины, без сомнения, подружатся и образуют союз, чтобы спокойно править домом капитана Пуммаирама и заботиться о нем самом". - В таком случае... о, мой повелитель! - Пум вскочил на ноги и запрыгал от радости. - Спокойнее, спокойнее, - ухмыльнулся Эверард. - Помни, по твоему календарю пройдут годы, прежде чем ты займешь свой пост. Ну, чего медлишь? Беги к дому Закарбаала и расскажи все Зоракам. Они будут готовить тебя к Академии. "Что касается меня... нужно будет провести еще несколько дней во дворце, а затем можно и к себе, без спешки, с достоинством, не вызывая никаких сомнений или подозрений. Опять же, Бронвен..." - он грустно вздохнул, подумав о чем-то своем. Пума рядом с ним уже не было. Мелькали пятки, развевался пурпурный халат - маленький пострел с пристани спешил навстречу судьбе, которую он для себя еще только сотворит.  * ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ПЕЧАЛЬ ГОТА ОДИНА *  - О, горе отступнику! - Голос, мной слышанный, так возвещал. - Доля тяжка нибелунгов, и Один погружен в печаль. Уильям Моррис. "Сигурд Вольсунг". 372 г. Входная дверь распахнулась, и в залу ворвался ветер. Пламя в очагах вспыхнуло с новой силой; едкий дым, клубившийся под крышей, в которой были проделаны отверстия, чтобы он выходил наружу, устремился вниз. Ярко засверкало сложенное у двери оружие: наконечники копий, лезвия топоров, шишечки щитов и рукоятки клинков засияли неожиданным светом. Мужчины, что сидели за столами, вдруг притихли; женщины, подносившие им рога с пивом, принялись беспокойно озираться по сторонам. В полумраке, царившем в зале, как будто ожили резные лики богов на колоннах, а вслед за одноруким отцом Тивасом, Донаром и Братьями-Конниками пробудились к жизни изображения зверей и славных воинов, и словно зашелестели листьями переплетенные ветви на деревянных стенных панелях. "Ух-ху", - шумно вздохнул ледяной ветер. Показались Хатавульф и Солберн. Между ними шагала их мать Ульрика, и взгляд ее был не менее свирепым, чем у ее сыновей. Они остановились - на мгновение, но тем, кто ожидал их слова, этот миг казался неимоверно долгим. Потом Солберн закрыл дверь, а Хатавульф сделал шаг вперед и поднял правую руку. В зале установилась тишина, которую нарушало лишь потрескивание дров да учащенное дыхание людей. Первым, однако, заговорил Алавин. Вскочив, он воскликнул: - Мы идем мстить! - Голос его сорвался: ведь Алавину минуло всего только пятнадцать зим. Воин, сидевший рядом, потянул мальчика за рукав. - Садись, - проворчал он, - и слушай, что скажет вождь. Алавин поперхнулся, покраснел - и подчинился. Хатавульф криво усмехнулся. Он пришел в мир на девять лет раньше своего нетерпеливого единокровного брата и на четыре года опередил родного брата Солберна, но выглядел куда старше - высокий, широкоплечий, с соломенного цвета бородой и походкой крадущегося дикого кота. Он правил соплеменниками вот уже пять лет, со дня смерти своего отца Тарасмунда, а потому возмужал духом быстрее ровесников. Находились, правда, такие, кто уверял, что Хатавульф беспрекословно повинуется Ульрике, но всякому, кто ставил под сомнение его мужество, он предлагал поединок, и мало кому из противников вождя удавалось уйти с места схватки на собственных ногах. - Да, - произнес негромко Хатавульф, но его услышали даже те, кто располагался в дальнем конце залы. - Несите вино, женщины. Гуляйте, мои храбрецы, любите жен, готовьте снаряжение. Друзья, предложившие помощь, спасибо вам. Завтра на рассвете мы поскачем отомстить убийце моей сестры. - Эрманариху, - пробормотал Солберн. Он был ниже Хатавульфа ростом и волосы его были темнее; труд земледельца и ремесленника гораздо больше привлекал его, нежели война или охота, однако он словно выплюнул то имя, что сорвалось с его уст. По зале пробежал ропот. Смятение среди женщин: одни отшатнулись, другие кинулись к своим мужьям, братьям, отцам, возлюбленным, за которых собирались выйти замуж. Те же - кто обрадовался, кто помрачнел. Среди последних был Лиудерис, воин, осадивший Алавина. Он встал на скамью, чтобы все видели его - коренастого, седого, покрытого шрамами, вернейшего сподвижника Тарасмунда. - Ты выступишь против короля, которому принес клятву? - спросил он сурово. - Клятва утратила силу, когда Эрманарих приказал затоптать Сванхильд конями, - ответил Хатавульф. - Но он говорит, что Рандвар покушался на его жизнь. - Он наговорит! - вмешалась Ульрика, становясь так, чтобы быть на свету. Рыжие с проседью кудри обрамляли ее лицо, черты которого казались отмеченными печатью Вирд [богиня судьбы у древних германцев]. Шею Ульрики обвивало янтарное ожерелье из северных земель, плащ был подбит роскошным мехом, а на платье пошел восточный шелк, - ведь она была дочерью короля и вдовой Тарасмунда, род которого вел свое начало от богов. Стиснув кулаки, она бросила Лиудерису и остальным: - Нет, не из пустой прихоти замыслил Рандвар Рыжий убить Эрманариха! Слишком долго страдали готы под властью этого пса. Да, я называю Эрманариха псом, который недостоин жизни! Пускай он возвеличил нас и раздвинул пределы от Балтийского моря до Черного, пускай. То - его пределы, а не наши, и они отойдут с его смертью. Вспомните лучше о податях и поборах в казну, об обесчещенных девушках и женщинах, о неправедно захваченных землях и обездоленных людях, о зарубленных и сожженных заживо за то только, что осмелились противоречить ему! Вспомните, как он, не сумев заполучить сокровища своих племянников, не пощадил никого из их семей, как он повесил Рандвара по навету Сибихо Маннфритссона, этой змеи, что нашептывает ему на ухо! И спросите себя вот о чем: если Рандвар и впрямь был врагом Эрманариха, врагом, которого предали, прежде чем он успел нанести удар, - даже если так, за что погибла Сванхильд? За то, что была ему женой? - Ульрика перевела дыхание. - Но еще она была нашей с Тарасмундом дочерью, сестрой вашего вождя Хатавульфа и его брата Солберна. Те, чьим прародителем был Вотан, должны отправить Эрманариха в преисподнюю, чтобы он там прислуживал Сванхильд! - Ты полдня совещалась с сыновьями, госпожа, - проговорил Лиудерис. - Сдается мне, они покорились тебе. Ладонь Хатавульфа легла на рукоять меча. - Придержи язык, - рявкнул вождь. - Я не... - пробормотал было Лиудерис. - Кровь Сванхильд Прекрасной залила землю, - перебила Ульрика. - Простится ли нам, если мы не смоем ее кровью убийцы? - Тойринги, вам ведомо, что распря между королем и нашим племенем началась много лет назад, - подал голос Солберн. - Услышав о том, что случилось, вы поспешили к нам. Разве не так? Разве не думаете вы, что Эрманарих испытывает нас? Если мы останемся дома, если Хеорот примет виру [денежная пеня за убийство], какую сочтет подходящей король, то мы просто-напросто отдадим себя ему на растерзание. Лиудерис кивнул и ответил, сложив руки на груди: - Что ж, пока моя старая голова сидит на плечах, мы с моими сыновьями будем сопровождать вас повсюду. Но не опрометчиво ли ты поступаешь, Хатавульф? Эрманарих силен. Не лучше ли выждать, подготовиться, призвать на подмогу другие племена? Хатавульф улыбнулся - более веселой, чем раньше, улыбкой. - Мы думали об этом, - сказал он, не повышая голоса. - Промедление на руку королю. К тому же нам вряд ли удастся собрать многочисленное войско. Не забывай: вдоль болот шныряют гунны, данники не хотят платить дань, а римляне наверняка увидят в войне готов друг против друга возможность завладеть нашими землями. И потом, Эрманарих, похоже на то, скоро обрушится на тойрингов всей своей мощью. Нет, мы должны напасть сейчас, застать его врасплох, перебить дружинников - их немногим больше нашего, - зарубить короля и созвать вече, чтобы избрать нового, справедливого правителя. Лиудерис кивнул опять. - Ты выслушал меня, я выслушал тебя. Пора заканчивать разговоры. Завтра мы поскачем вместе. - Он сел. - Мои сыновья, - произнесла Ульрика, - быть может, найдут смерть. Все в воле Вирд, той, что определяет жребии богов и людей. Но по мне пусть они лучше падут в бою, чем преклонят колени перед убийцей своей сестры. Тогда удача все равно отвернется от них. Юный Алавин не выдержал, вскочил на скамью и выхватил из ножен кинжал. - Мы не погибнем! - воскликнул он. - Эрманарих умрет, а Хатавульф станет королем остготов! По зале прокатился, подобно морской волне, многоголосый рев. Солберн направился к Алавину. Люди расступились перед ним. Под его сапогами хрустели сухие стебли тростника, которыми был устлан глиняный пол. - Ты сказал "мы"? - справился он. - Нет, ты еще мал и не пойдешь с нами. На щеках Алавина заалел румянец. - Я мужчина и буду сражаться за свой род! Ульрика вздрогнула и выпрямилась. - За твой род, пащенок? - язвительно спросила она. Шум стих. Воины обеспокоенно переглянулись. Возобновление в такой час старой вражды не предвещало ничего хорошего. Мать Алавина Эрелива была наложницей Тарасмунда и единственной женщиной, о которой он по-настоящему заботился. Все дети, которых она принесла Тарасмунду, за исключением их первенца, к вящей радости Ульрики умерли совсем еще маленькими. Когда же и сам вождь отправился на тот свет, друзья Эреливы поспешно выдали ее за землепашца, который жил на значительном удалении от Хеорота. Алавин, впрочем, остался при Хатавульфе, сочтя бегство недостойным для себя, и вынужден был сносить придирки и колкости Ульрики. Их взгляды скрестились в дымном полумраке. - Да, мой род! Сванхильд - моя сестра, - на последних словах Алавин запнулся и от стыда закусил губу. - Ну, ну, - Хатавульф снова поднял руку. - У тебя есть право, паренек, и ты молодец, что отстаиваешь его. Ты поскачешь завтра с нами. Он сурово посмотрел на Ульрику. Та криво усмехнулась, но промолчала. Все поняли: она надеется на то, что сын Эреливы погибнет в столкновении с дружинниками Эрманариха. Хатавульф двинулся к трону, что стоял посреди залы. - Хватит препираться! - возгласил он. - Веселитесь! Анслауг, - добавил он, обращаясь к своей жене, - садись рядом со мной, и мы выпьем кубок Водана. Затопали ноги, застучали по дереву кулаки, засверкали, точно факелы, ножи. Женщины кричали заодно с мужчинами: - Слава! Слава! Слава! Входная дверь распахнулась. Приближалась осень, поэтому сумерки наступали достаточно рано, и за спиной того, кто возник на пороге, было темным-темно. Ветер, игравший полой синего плаща, что наброшен был на плечи позднего гостя, швырнул в залу охапку сухих листьев и с воем пронесся вдоль стен. Люди обернулись к двери - и затаили дыхание, а те, кто сидел, поспешно встали. К ним пришел Скиталец. Он возвышался надо всеми и держал свое копье так, словно оно служило ему посохом, а не оружием. Шляпа с широкими полями затеняла его лицо, но не могла скрыть ни седин, ни блеска глаз. Мало кто из собравшихся в Хеороте видел его раньше воочию, но каждый сразу же признал в нем главу рода, отпрыски которого были вождями тойрингов. Первой от изумления оправилась Ульрика. - Привет тебе, Скиталец, - сказала она. - Ты почтил нас своим присутствием. Усаживайся на трон, а я принесу тебе рог с вином. - Нет, - возразил Солберн, - римский кубок, лучший из тех, которые у нас есть. Хатавульф, расправив плечи, подошел к Праотцу. - Тебе ведомо будущее, - проговорил он. - Какие вести ты нам принес? - Такие, - отозвался Скиталец. Голос его звучал низко и зычно; слова он выговаривал иначе, нежели южные готы и все те, с кем им доводилось сталкиваться. Люди думали, что родным языком Скитальца был язык богов. Этим вечером в его голосе слышалась печаль. - Хатавульфу и Солберну суждено отомстить за сестру, и тут ничего не изменишь. Такова воля Вирд. Но Алавин не должен идти с вами. Юноша отшатнулся, побледнел, из горла его вырвался звук, похожий на рыдание. Скиталец отыскал его взглядом. - Так нужно, Алавин, - промолвил он. - Не гневайся на меня, но ты мужчина пока только наполовину и смерть твоя будет бесполезной. Помни, все мужчины когда-то были юнцами. К тому же тебе предназначен иной удел, куда более тяжкий, чем месть: ты будешь заботиться о благополучии тех, кто происходит от матери твоего отца, Йорит, - не дрогнул ли его голос? - и от меня. Терпи, Алавин. Скоро твоя судьба исполнится. - Мы... сделаем все... что ты прикажешь, господин, - пробормотал Хатавульф, поперхнувшись вином из кубка. - Но что ждет нас... тех, кто поскачет на Эрманариха? Скиталец долго глядел на него в тишине, которая воцарилась в зале, потом ответил: - Ведь ты не хочешь этого знать. Будь то радость или горе, ты не хочешь этого знать. Алавин опустился на скамью, обхватив голову руками. - Прощайте, - Скиталец закутался в плащ, взмахнул копьем. Громко хлопнула дверь. Он исчез. 1935 г. Я мчался на темпороллере через пространственно-временной континуум, решив переодеться позднее. Прибыв на базу Патруля, замаскированную под склад, я сбросил с себя все то, что носили в бассейне Днепра в конце четвертого века нашей эры, и облачился в одежду, которая подходила для Соединенных Штатов середины двадцатого столетия. И тогда, и теперь мужчинам полагались рубашки и брюки, а женщинам - платья. На этом сходство заканчивалось. Несмотря на грубую ткань, из которой был сшит наряд готов, он нравился мне больше современного пиджака с галстуком. Я положил готский костюм в багажник своего роллера и туда же сунул разнообразные приспособления, вроде маленького устройства, с помощью которого мог слышать, находясь снаружи, разговоры во дворце вождя тойрингов в Хеороте. Копье в багажник не влезало, поэтому я прикрепил его к борту машины. До тех пор пока я не отправлюсь во время, где пользовались подобным оружием, оно мне не понадобится. Дежурному офицеру было, должно быть, двадцать с небольшим; по нынешним меркам, он едва вышел из подросткового возраста, хотя во многих других эпохах давно бы уже был семейным человеком. Судя по выражению его лица, я внушал ему благоговейный трепет. Он, по-видимому, не догадывался, что я, формально принадлежа к Патрулю Времени, не имею никакого отношения к героическим деяниям вроде прокладки пространственно-временных трасс и вызволения попавших в беду путешественников. На деле я был простым ученым-гуманитарием. Правда, я мог перемещаться во времени по собственному желанию, чего юному офицеру не было положено по должности. Когда я очутился в кабинете, который официально занимал представитель некой строительной компании - нашего плацдарма в этом временном промежутке, - офицер бросил на меня внимательный взгляд. - Добро пожаловать домой, мистер Фарнесс, - сказал он. - Похоже, вам пришлось несладко, да? - Почему вы так решили? - машинально отозвался я. - У вас такой вид, сэр. И походка. - Со мной ничего не случилось, - оборвал его я, не желая делиться своими чувствами ни с кем, кроме Лори, да и с ней отнюдь не сразу. Закрыв за собой дверь кабинета, я прошел через холл и оказался на улице. Здесь тоже стояла осень. День выдался из числа тех свежих и чистых, которыми славился Нью-Йорк до того, как его население начало бурно разрастаться. Так совпало, что я очутился в прошлом за год до своего рождения. Здания из стекла и бетона возносились под самые небеса, голубизну которых слегка нарушали белые пятнышки облаков, подгоняемых ветерком, не замедлившим одарить меня холодным поцелуем. Автомобилей было не слишком много, и доносившийся откуда-то аромат жареных каштанов почти начисто заглушал запах выхлопных газов. Выйдя на Пятую авеню, я направился по ней вверх, мимо поражающих изобилием товаров магазинных витрин, за стеклами которых делали покупки прекраснейшие в мире женщины и богачи со всех концов света. Я надеялся, что, пройдясь пешком до дома, сумею избавиться от терзавшей меня печали. Город не только возбуждает, он может и исцелять, верно? Мы с Лори неспроста выбрали местом своего обитания Нью-Йорк, хотя могли поселиться где и когда угодно, будь то в прошлом или в будущем. Пожалуй, я преувеличиваю. Подобно большинству супружеских пар, мы хотели жить в достаточно привычных условиях, чтобы нам не пришлось учиться всему заново и постоянно держаться настороже. Тридцатые годы - чудесное времечко, если ты белый американец и у тебя все в порядке со здоровьем и деньгами. Что касается отсутствия удобств, например кондиционера, его можно было установить без особого труда, разумеется не включая, когда у вас в гостях люди, которым до конца жизни не суждено узнать о существовании путешественников во времени. Правда, у власти находилась шайка Рузвельта, но до превращения республики в корпоративное государство было рукой подать, к тому же оно никоим образом не влияло на нашу с Лори жизнь; распад же этого общества станет явным и необратимым только, по моим подсчетам, к выборам 1964 года. На Ближнем Востоке, где, кстати, сейчас вынашивает меня моя матушка, мы вынуждены были бы действовать чрезвычайно осмотрительно. Нью-йоркцы же, как правило, были людьми терпимыми или по крайней мере нелюбопытными. Моя окладистая борода и волосы до плеч, которые я, будучи на базе, заплел в косичку, не привлекли всеобщего внимания; лишь какие-то мальчишки закричали мне вслед: "Борода!" Для хозяина дома, соседей и прочих современников мы - оставивший преподавательскую работу профессор германской филологии и его супруга, люди с некоторыми, вполне простительными странностями. И мы не лгали - то есть лгали, но не во всем. Вот почему пешая прогулка должна была успокоить меня, помочь восстановить перспективу, контакт с реальностью, каковой следует иметь агенту Патруля, если он не хочет сойти с ума. Замечание, которое обронил Паскаль, верно для всего человечества на протяжении всей его истории. "Как были веселы первые акты, последний всегда трагичен. Твой гроб засыпают землей, и отныне для тебя все кончено". Нам необходимо свыкнуться с этой мыслью, впитать ее в себя, сжиться с ней. Да что там говорить: мои готы в целом отделались куда легче, чем, скажем, миллионы европейских евреев и цыган в годы второй мировой, спустя десять лет, или миллионы русских в эти самые тридцатые. Ну и что? Они - мои готы. Их призраки внезапно окружили меня, и улица со зданиями, автомобилями и людьми из плоти и крови превратилась вдруг в нелепый, наполовину позабытый сон. Я ускорил шаг, торопясь в убежище, которое приготовила для меня Лори. Мы с ней жили в огромной квартире, окна которой выходили на Центральный парк, где мы гуляли теплыми ночами. Наш привратник отличался могучим телосложением и не носил оружия, полагаясь целиком на силу своих мышц. Я ненамеренно обидел его, едва ответив на дружеское приветствие, и осознал это уже в лифте. Мне оставалось только сожалеть, ибо прыжок в прошлое и внесение в него изменений нарушили бы Главную Директиву Патруля. Не то чтобы такая мелочь могла угрожать континууму: он довольно-таки эластичен, а последствия перемен быстро стираются. Кстати, возникает весьма интересная метафизическая задачка: насколько путешественники во времени открывают прошлое и насколько создают его? Кот Шредингера [речь идет об образном выражении идеи о волновой природы материи австрийского физика Э.Шредингера] обосновался в истории ничуть не хуже, чем в своем ящике. Однако патруль существует для того, чтобы обеспечивать безопасность темпоральных перемещений и непрерывность той цепочки событий, которая приведет в конце концов к появлению цивилизации данеллиан, создавших Патруль Времени. Стоя в лифте, я размышлял на привычные темы, и призраки готов отодвинулись, сделались менее назойливыми. Но когда я вышел из лифта, они последовали за мной. В загроможденной книгами гостиной стоял запах скипидара. Лори в тридцатые годы сумела завоевать себе известность как художница: она ведь еще не была той замороченной профессорской женой, которой станет позднее; вернее, наоборот. Предложение работать в Патруле она отклонила, поскольку, из-за физической слабости, не могла рассчитывать на должность агента-оперативника, а рутинный труд клерка или секретаря ее совершенно не интересовал. Признаюсь, отпуска мы обычно проводили в, мягко выражаясь, экзотических эпохах. Услышав мои шаги, Лори выбежала из студии мне навстречу. Я увидел ее и немного приободрился. В заляпанном краской халате, с убранными под платок каштановыми волосами, она оставалась по-прежнему стройной и привлекательной. Лишь приглядевшись, можно было заметить морщинки в уголках ее зеленых глаз. Наши нью-йоркские знакомые завидовали мне: мол, мало того что жена у него симпатичная, так она вдобавок куда моложе, чем он! В действительности же разница между нами составляла всего шесть лет. Меня завербовали в Патруль, когда мне перевалило за сорок и в волосах уже начала пробиваться седина, а Лори тогда находилась почти в расцвете своей красоты. Обработка, которой нас подвергали в Патруле, предотвращала старение, но не могла, к сожалению, вернуть молодость. Кроме того, большую часть своей жизни Лори провела в обычном времени, где минута равняется шестидесяти секундам. А я, будучи оперативником, проживал дни, недели и даже месяцы за то время, которое проходило с утра, когда мы с ней расставались, до обеда, - время, в которое она занималась собственными делами, пользуясь тем, что я не мешаюсь под ногами. В общем и целом мой возраст приближался к сотне лет. Порой я чувствовал себя - и выглядел - на добрую тысячу. - Привет, Карл! - Ее губы прильнули к моим. Я прижал ее к себе. "Запачкаю краской пиджак? Ну и черт с ним!" Лори отстранилась, взяла меня за руки и пристально поглядела в лицо. - Путешествие далось тебе нелегко, - прошептала она. - Я знал, что так оно и будет, - ответил я устало. - Но не подозревал, насколько... Ты долго там пробыл? - Нет. Подожди чуть-чуть, и я расскажу тебе все в подробностях. Честно говоря, мне повезло. Я попал в нужную точку, сделал, что от меня требовалось, и ушел. Несколько часов скрытого наблюдения, пара минут действия - и все. - И правда, повезло. А возвращаться тебе скоро? - В ту эпоху? Да, достаточно скоро. Но я задержусь здесь - передохну, осмыслю то, что должно произойти... Ты потерпишь меня недельку-другую? - Милый, - она обняла меня. - Я должен буду привести в порядок мои записи, - проговорил я ей на ушко, - но вечерами мы сможем ходить в гости, в театры, словом, развлекаться вдвоем. - Хорошо бы, у тебя получилось. Обещай мне, что не будешь притворяться ради меня. - Все образуется, - уверил я ее. - Я буду выполнять свое задание, попутно записывая предания и песни, которые они сочиняют. Просто... Мне нужно приноровиться. - А нужно ли? - Необходимо. И вовсе не с точки зрения ученого, нет, дело не в этом. Они - мои подопечные. Понимаешь? Лори молча прижалась ко мне. Она понимала. Чего она не знала, подумал я с горечью, и чего, если Господь будет милостив ко мне, не узнает никогда, так это того, почему я буквально не спускаю глаз со своих потомков. Лори не ревновала. Она ни разу не попрекнула меня моими отношениями с Йорит. Как-то мы разговорились, и она со смехом заявила, что совсем не в обиде, зато мне моя интрижка позволяла занять в обществе, которое я изучаю, положение, поистине ун