предвидеть и собственные поступки, и поступки клиентов, которых у него немало, на многие годы. Без всякой астрологии. Астрология лишь помогает, служит доказательством, если Фарамону нужно кому-то что-то доказать. Для меня же единственным способом оценивать будущие события является именно астрология, интуитивное знание мне лично мало что дает. Понимаете? - Пожалуй,- с сомнением кивнул я.- В момент возникновения Вселенной, в момент, когда взорвался кокон, состояние мироздания было полностью определено от Начала и навеки, вы это хотите сказать? Согласен, но этой теории уже лет двести... - Не только состояние...- начала Ландовска. - Я продолжу,- перебил я.- Конечно, не только состояние в момент "нуль". Были определены все векторы развития. Возникнув, Вселенная могла развиваться единственным способом. Никакого выбора. И так продолжалось долго - миллиарды лет. Неразумная Вселенная летела в собственное будущее по узкой колее, из которой не могла свернуть. Механистическое мироздание Лапласа. Давно пройденный этап. Забытая модель. - Так уж и забытая,- сказала Ландовска.- Вы-то ее помните. И я тоже. - Наука ее забыла,- пояснил я. - Ну и напрасно... Давайте, Максим, я продолжу сама. Вы уже почти подошли к правильной идее, но готовы опять свернуть в сторону. Сейчас, я надеюсь, вы меня поймете. - В отличие от прошлого раза,- вставил я. - Именно. Тогда ваши мысли перемещались в иной плоскости, вы совершенно неправильно интерпретировали все, что я говорила. - Давайте,- я сделал приглашающий жест и поднес к губам чашку с напитком. - Мир был полностью предопределен в момент "нуль". Через миллиард лет на Земле появился человек. Существо со свободой воли. - До этого были животные,- напомнил я. - Ах, бросьте! Это у животных свобода воли? Поведение животного имеет причины, которые натуралист может, в принципе, вычленить и описать. Если ученые этого не умели делать, то это была беда науки, но вовсе не объективная истина. В животном мире предопределенность просто менее явная, поскольку причины переплетены гораздо более сложным образом, и их переход в единственно возможные следствия скрыт за огромным числом одежд... Только человек, да и то не сразу, смог быть свободным. - Свобода воли невозможна без разума? - Конечно. Невозможна в принципе. Но даже разум не сразу освобождает человека. Только постепенно. Именно это я хотела вам доказать... - Намеренно провоцируя меня, чтобы я погрузился в ваши файлы... А потом еще и обвинили меня в нарушении закона о приватности информации. - Ну да,- улыбнулась Ландовска.- Так вы же меня раскусили. Иначе не забрались бы в этот колодец, верно? Она, пожалуй, переоценила мою деликатность, но я не стал ее разубеждать. Пусть говорит, а то еще собьется с мысли, а я пока так и не понял, куда, собственно, Ванда меня ведет. - Адам не имел никакой свободы выбора. Он не мог отказаться от яблока, предложенного Евой,- убежденно сказала Ландовска.- Это было предопределено. И потому Адам был пророком. Он прозревал будущее на много тысячелетий. Не в его силах было нарушить созданную Творцом гармонию связи прошлого и будущего. - А Ева? Она могла и не сорвать плод... - Не могла. Это было задано изначально, так же, как и реакция Адама. Змей был не личностью, а элементом программы. - Ну, допустим... А потом был Аврам, казнивший Ицхака. У него-то уже был вполне очевидный выбор. - Нет! Выбора не было и у него. Это еще слишком ранний этап развития разума. Аврам мог, в отличие от Адама, размышлять о возможности выбора. Он мог представить себе иной путь, но еще не мог по нему пойти. Отношения между ним и Творцом были отношениями программы и программиста. Понимаете? Лишь тот, кто подчинен Господу полностью, тот, кто сам себя лишает выбора, становится Пророком. - Допустим... Потом вы мне подсунули этого Нострадамуса, который писал свои катрены так туманно, что вложить в них можно было любой смысл. - Положим, не любой,- обиделась Ландовска.- Но Нострадамус, действительно, сделал довольно много ошибок. И видел будущее в тумане, без четких оттенков. И не на тысячи лет, как праотец Авраам, а только на триста или четыреста. Собственно, Максим, вы поняли все, что я хотела... Может, сами приведете примеры? - Да, пожалуйста,- согласился я, включаясь в игру.- Древние пророки могли предсказывать будущее на гораздо большие отрезки времени, чем пророки Средневековья. Моисей описал свою грядущую жизнь и жизнь народа после своей смерти. Пророчество это передавалось из уст в уста, а потом было записано, потому что все сбылось. Так появилась письменная Тора, Ветхий Завет. До Моисея наверняка жили пророки, еще более сильные. Они видели на десятки тысяч лет, но не могли описать то, что видели. Если Ной или кто там еще видел через двадцать тысячелетий появление звездолетов, полеты на ракетопланах, телевидение... как он мог рассказать об этом соплеменникам? Никак. Общие фразы. Туман. - Вот-вот,- сказала Ландовска.- Продолжайте, у вас это хорошо получается. - Могу продолжить,- я пожал плечами и посмотрел на Фарамона, который, кажется, опять заснул, голова его болталась из стороны в сторону, будто тряпичная.- Я могу продолжить, но у меня нет времени вести эту любопытную дискуссию о свободе воли. Если вы мне скажете, при чем здесь судьба Лучано... - Максим! - Ландовска была разочарована моей очевидной для нее тупостью.- Максим, если вы мне скажете, что еще не поняли, при чем здесь судьба Лучано... - Да понял,- с досадой сказал я.- Понял после того, как побывал в шкуре Нострадамуса. Но мне сейчас нужно действовать, а развивать теоретические идеи мы сможем потом. Вы-то, Ванда, разве не понимаете, что ситуация все больше выходит из-под контроля? Спросите хотя бы у этого вашего пророка... А то ему скучно нас слушать. Голова Фарамона немедленно приняла вертикальное положение. - Да,- сказал он, будто и не спал вовсе.- Именно да. Ландовска повернулась к нему и пропела какую-то длинную фразу. Татьяна внимательно прислушивалась и, по-моему, приходила в тихое отчаяние. Интересно, что могла сказать Ландовска? О чем спросить? Неожиданно Фарамон пришел в возбуждение. Фарамон вскочил на свои короткие ножки, Фарамон бегал вокруг стола и несколько раз обежал вокруг Ландовской, Фарамон жестикулировал и вращал глазами, что и вовсе производило комическое впечатление. Но главное - Фарамон говорил. Без остановки, не прерывая фразу даже для того, чтобы перевести дыхание. Впрочем, я мог ошибаться, и пророк вовсе не был возбужден, а дыхание у него было спокойным, что я знал о физиологии аборигенов Альцины? Прошло минуты три прежде, чем пророк замолчал, повернулся в мою сторону и произнес: - Ты. Да. Только. - Это понятно,- сказал я.- Конечно, только я, кто же еще? Вопрос - что? И еще,- я повернулся к Ландовской,- если вашему пророку для предвидения результата нужна информация, то пусть он примет к сведению, что братья и сестры Лучано Грапетти покинули свои планеты и, судя по всему, направляются к системе Альцины. И, если в течение максимум двух суток я не найду Грапетти, может случиться беда. Мое начальство на Земле вряд ли будет спокойно смотреть, как... - Да это все понятно,- прервала меня Ландовска.- Фарамон сказал и об этом тоже. Но, видите ли, Максим... Он хороший пророк, но каждый пророк хорош в пределах своей системы ценностей. В конце концов, Нострадамус, если вы помните, тоже не занимался предсказаниями будущего жителей Пандоры... - Не знал он ни о какой Пандоре,- с досадой сказал я. - Вот именно,- подхватила Ландовска.- И Фарамон не знает ни о ком из тех людей, что вас интересуют. Кроме Лучано, который, поселившись на Альцине, был включен в ее ареал. И только в связи с личностью Лучано Фарамон может... - Ванда! - воскликнул я.- Мы увязнем в очередном споре. Что сказал этот пророк - в двух словах? - Фарамон утверждает, что Лучано нет в астрологических домах Альцины. Сегодня в полдень Кусбар входит в знак Бресо, и при этом аспект Переная приходится на восьмой дом - дом Ферна. Еще утром он не мог этого утверждать точно, потому что тогда знаки стояли иначе. Все изменилось примерно в девять утра по времени Альцины-прим. Вы можете сказать, что произошло в это время? Я подумал. Пять часов назад... С Экселенцем я говорил позднее... Корней Яшмаа покинул Гиганду вчера. Остальные близнецы, похоже, вылетели еще раньше. Пять часов назад... Пожалуй... - Звездолет "Антиной", рейс с Надежды, должен был выйти из нуль-т в системе Альцины примерно в это время,- сказал я медленно.- Это легко проверить - свяжитесь с информом космопорта. Если я прав, сейчас "Антиной" маневрирует на расстоянии десяти астрономических единиц, готовясь к посадочному прыжку. Татьяна, не дожидаясь просьбы Ландовской, поднялась и подошла к терминалу. Наверняка все так, - подумал я. По времени совпадает. Матильда Геворкян вот-вот прибудет. Ну и что? Что это нам дает? Я и так знал после разговора с Экселенцем, что близнецы устремились на Альцину. Наверняка у начальника космопорта есть указание держать "Антиноя" на внешней орбите до получения дальнейших распоряжений. Сейчас Татьяна в этом убедится, только и всего. - "Антиной",- сказала она, читая с экрана,- вышел из нуль-т в девять тринадцать по времени Альцины-прим. Выведен на траекторию ожидания. Посадка не разрешена, на борту объявлена тревога-ноль. - По какой причине? - спросил я, зная заранее, что ответа не будет. - Здесь не сказано... Что-то произошло, да? - она обращалась к Ландовской, будто та могла знать, что происходило на борту "Антиноя". Я мог это сказать. Экселенц не хотел рисковать. Капитан "Антиноя" получил распоряжение КОМКОНа и Всемирного Совета (нужна была обязательно совместная санкция, иначе приказ не имел бы юридической силы) арестовать пассажирку Матильду Геворкян и содержать в каюте до получения новых указаний. Все это время звездолет должен находиться на орбите ожидания. Дорогое удовольствие, но Экселенц был в своем праве. Фарамон заговорил опять, на этот раз - октавой ниже и гораздо более спокойно. Я даже уловил в его речи несколько раз повторенные названия Кусбар и Бресо - наверняка это были местные зодиакальные знаки. Лицо Ландовской потемнело. - Он... Влияние двух домов, которые... - Ванда! - взмолился я.- Пожалейте непрофессионала! - Все рушится, Максим,- тихо сказала Ландовска.- Гороскопы, только вчера составленные, нуждаются в пересмотре... Слишком много внешних факторов... Независимых... Не включенных в динамику планетных сил... Единственное, что, по словам Фарамона, можно сделать... Она замолчала. - Ну? - поторопил я. - Убить этого вашего Экселенца,- выпалила Ландовска и с вызовом посмотрела мне в глаза. - Почему? - ошарашенно спросил я. - Потому что он может совершить нечто... Это стало Фарамону ясно только сейчас, когда знак Бресо в Кусбаре... Простите. Он не видел раньше судьбы этого человека, а сейчас, когда знаки легли... В общем, если его не остановить, то будет плохо. Остановить Экселенца? В чем? Что он мог сделать, находясь на Земле, такого, чтобы здесь, на Альцине, изменились расположения знаков и аспектов?.. Тьфу ты. Я тоже перешел на этот идиотский язык, будто он что-то означал в реальности. Остановить Экселенца. Два года назад я уже пробовал его остановить, не понимая, что происходит. Я и сейчас толком не понимал. Догадка - да. Почти уверенность. Единственное, что я мог - сообщить о своей догадке Экселенцу. Собственно, я даже обязан был это сделать. А решать будет он. Все равно он. Хотя именно сейчас ему лучше этого не делать. Вообще не делать ничего. Ждать. Иногда лучше всего - ждать. Чтобы случайности накопились и проявили себя. Да, потом может быть поздно. А сейчас рано. И мгновение, когда еще можно принять решение и не погубить мир,- очень краткое. Я раздумывал, но это не мешало мне набирать на терминале коды срочной связи. - Спросите у Фарамона,- сказал я, не оборачиваясь.- Если он включил Рудольфа Сикорски в свою знаковую систему... Сколько времени у нас в запасе прежде, чем знаки опять переменят позицию? Несколько быстрых слов, я услышал за спиной чьи-то шаги, и голос пророка сказал над моим ухом: - Нет. Время. Нет. Вижу. - Что значит - нет? - спросил я сквозь зубы.- Минута? Две? Пять? - Минута, да. Но нет. Чтоб тебе... Экран осветился, но Экселенц предпочел не показывать посторонним свою лысину, не на всех она производила благоприятное впечатление. Он сидел за столом и смотрел куда-то в сторону, демонстрируя свой профиль, и в профиле шефа я углядел нежелание разговаривать. Естественно. Он ждал (если ждал) моего доклада, а не общего собрания следователей с подозреваемыми. Выбирать, впрочем, не приходилось. Ни мне, ни ему. - Экселенц,- сказал я.- Разрешите познакомить вас с женой Лучано Грапетти Татьяной (я затылком ощутил, что Татьяна подошла и встала за моей спиной рядом с Ландовской), а также с Вандой Ландовской, астрологом. О Фарамоне я не упомянул, полагая, что в разговор он вмешиваться не станет, да и сидел он сейчас вне поля зрения обзорной камеры. Экселенц медленно повернул голову и внимательно оглядел обеих женщин. - Очень приятно,- сказал он десять секунд спустя, хотя лицо его говорило скорее об обратном.- Максим, ты не мог бы выбрать иное время для связи? Я сейчас занят... Он хотел сказать не "другое время", но "другое место". А занят он был всегда. - Экселенц,- продолжал я, поняв уже, что разговор, какого я ожидал, скорее всего, не получится,- у меня есть соображения по поводу происходящего. Не буду терять время на изложение, я отослал материал по нуль-И. Сейчас необходимо принять решение... - Материал я получил,- прервал меня Экселенц.- Максим, я повторяю, у меня нет сейчас времени. Я свяжусь с тобой позже. Извини. Ты слишком внушаем, сынок. Щелчок, и мы остались одни. Ощущение было именно таким: мы с Вандой и Татьяной остались одни во всей Вселенной. Экселенц получил мой материал, но даже не стал с ним знакомиться - у него на это не было времени. Возможно, он видел проблему шире, чем я. Возможно, он обладал большей информацией, нежели я. Но пророком он не был. Он не был пророком, когда убивал Абалкина. И не был пророком, когда именно меня посылал на Альцину разбираться с делом Грапетти. Возможно, я действительно слишком внушаем. Абалкин в свое время внушил мне, что жизнь человека дороже благополучия человечества. А еще раньше некий Странник на планете Саракш внушил мне, что блага можно достичь только терпением. Ангельским терпением. Вселенским терпением. Даже если стоишь под дулом скорчера. Сейчас у Экселенца не было ни терпения, ни желания вспоминать свои же уроки. И что же я мог сделать в этой ситуации? - Наверное, Максим,- сказала Ландовска,- мы вам помешали. Он не захотел вас слушать в нашем присутствии. - Наверное,- неохотно признался я. - Вы пойдете к себе,- продолжала Ландовска,- или уйти нам? Похоже, она передавала инициативу в мои руки. Наверняка я мог сейчас воспользоваться кабинкой нуль-т без опасения оказаться внутри замкнутой клетки для размышлений. Но и я должен был продемонстрировать, что у меня больше нет секретов. - Один звонок сначала, если позволите,- пробормотал я. Только бы застать на месте... В Ясиновской сейчас, кажется, раннее утро. Может, даже еще ночь. Я задал нулевой приоритет и принялся ждать. Недолго, впрочем. И в Ясиновской действительно было раннее утро - камера стояла перед входом в дом, и я увидел замечательный пейзаж: восходящее из-за холмов солнце, вымытые росой березки, а на переднем плане гамак, в котором лежала женщина. Женщина только что проснулась, а может, ее разбудил звонок, я заметил на ее лице тоненькую сеть морщин, которых не было прежде, но я ведь и не видел эту женщину долгих два года. Лицо Майи Глумовой окаменело, едва она узнала Максима Каммерера. - Вы...- вздохнула она разочарованно. - Майя Тойвовна,- сказал я с нажимом.- Майя Тойвовна, чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня... Вам известно имя Лучано Грапетти? Естественно, оно было ей известно. Не хуже, чем имя Льва Абалкина. - Это его жена,- я ткнул пальцем в пространство через правое плечо, надеясь, что там стоит именно Татьяна, а не Ванда.- Лучано грозит смертельная опасность. Майя Тойвовна слушала молча, я ничего не мог прочитать в ее глазах. - Вопрос, который я хочу вам задать, имеет прямое отношение к жизни и смерти Лучано. Вам покажется, что это не так, но, поверьте мне, что... - Спрашивайте,- коротко сказала Майя Тойвовна.- Я сама решу, захочу ли отвечать вам. - Кто и когда предложил вам работу в Музее внеземных культур? Майя Тойвовна ждала продолжения, а я ждал ответа. - Это все? - удивленно спросила она.- А что, в моем досье этих данных нет? - Насколько я помню,- сказал я,- вы работали в Экзобиологической экспедиции, а потом в Музее открылась вакансия старшего научного сотрудника, и ее предложили вам. Почему - вам? И почему вы согласились? - Каммерер,- вздохнула Майя Тойвовна,- у вас всегда была привычка задавать не те вопросы. Даже когда вы перестали изображать мз себя дурачка-журналиста. Вы же хотите спросить, не повлиял ли на мое решение Лева... Я хотел спросить вовсе не это, но и такая интерпретация вопроса меня вполне устраивала. - Это была длинная цепочка... Я разобралась только потом, когда Левы уже... Меня пригласил директор Музея, потому что открылась вакансия, и ему меня рекомендовал Николай Стечкин. Стечкин... Этнолог, специалист по негуманоидным культурам, член Всемирного совета с сорокового по пятьдесят третий годы. Звено номер один. Дальше... - Со Стечкиным я никогда не была знакома, знала по работам и очень удивилась, когда... В свое время Николай Андреевич сказал мне, что имя мое услышал от Кима Бата... Ким Бат, член Совета до пятидесятого года, ксенобиолог, много лет работал на Саракше. Уже теплее. Звено номер два. - И только потом, когда... В общем, я встретилась с Кимом на конгрессе в Руанде и узнала, что его очень просил Лева. Даже не просил, а, можно сказать, требовал. Буквально, как выразился Ким, с ножом к горлу. Или Ким сделает все, чтобы некая Глумова начала работать в Музее внеземных культур, или он, Лев Абалкин, потребует, чтобы его перевели с Саракша. Куда угодно, хоть на край Вселенной. - И Бат поддался такому откровенному давлению? - удивился я. - Поддался... Похоже, Лева безумствовал. Эту у него получалось, вы знаете... Если нужно было кого-то убедить, а аргументов недоставало... Он безумствовал. Он добивался своего не логикой, а энергией. Штурм унд дранг... Знаете, Каммерер, мой Тойво объявил, что, когда вырастет, станет прогрессором. Переход был совершенно неожиданным, и я не сразу сообразил, какого еще Тойво она имела в виду. Ну, конечно, своего сына. Прогрессором? Я произвел быстрый расчет. Два года назад Тойво было лет шесть или семь. Значит, сейчас около девяти. Самое время принимать решения. - Он еще передумает,- уверенно сказал я.- А хотите, я его отговорю? - Вы? Да он именно из-за вас и решил... Каммерер на Саракше. Вы для него - герой революции... Нет, с этим я справлюсь сама. Как и со всем остальным. Я сказала вам, чтобы... Видите ли, я всю жизнь была для Левы вещью. Он распоряжался моей судьбой, как хотел. Я не понимала. Мне не хотелось этой работы. Я упиралась. Но что-то внутри говорило мне, что нужно соглашаться. Внутри, понимаете? Что-то, чему нет объяснения, никакой логики, будто команда... Я поняла, в конце концов, что это он... Что это Леве нужно... Впрочем, это я поняла уже после... Ему нужно было, чтобы я находилась при этих проклятых детонаторах. Присматривала. Я - за ними, а он - за мной. Он меня чувствовал всегда, понимаете? За световые годы... Вы скажете, что это невозможно, а он чувствовал. Мы не виделись, я не хотела его видеть, а он чувствовал все равно. Я потом поняла... Это они. - Они - кто? - Детонаторы, кто еще? Вы что, не понимаете, Каммерер? И Тойво тоже... В его возрасте дети хотят стать дрессировщиками. Или космонавтами. Вы понимаете? Но его будто гонит... Ему будто приказывает кто-то. Как когда-то Лева приказывал мне. - Господи, Майя,- воскликнул я,- но Тойво еще ребенок, какое он имеет отношение к детонаторам? Он даже... Я вовремя прикусил язык. Я хотел сказать: "он даже не сын Левы Абалкина". Конечно. Но он сын Майи Глумовой. А Майя была рабой Льва. Что это такое? Какая-то генетическая связь, в которой детонаторы, конечно же, играли свою зловещую роль? - Никакого,- сказала Майя Тойвовна.- Но у него тоже есть хозяин. Понимаете? Некто, кому он подчиняется беспрекословно. Голос внутри. Я не знаю - чей. Я ничего не знаю сейчас о своем сыне, Каммерер. А вы меня спрашиваете о Леве. - Я не спрашивал вас о... - Спросили. Задавая вопрос о Музее, вы прекрасно знали, что я вам отвечу, просто хотели убедиться. - Спасибо, Майя Тойвовна,- сказал я.- Спасибо и... Майя Глумова будто очнулась от транса. Провела ладонями по лицу, и мне показалось, что морщины разгладились. Лицо стало другим, и взгляд стал другим. - Таня,- сказала Майя неожиданно звонким голосом. Она смотреля не на меня, а на Татьяну, а может, на Ландовскую, я ведь не сказал, кто из них кто,- Таня, вам просто дико повезло, что ваш муж не клюнул на эту удочку. Я ждал, что Татьяна спросит "на какую?" И я бы, возможно, услышал что-нибудь полезное. Но Татьяна произнесла только одно слово: - Да. - Каммерер,- неприязненно сказала Майя, - вам КОМКОН оплачивает эти бесполезные разговоры по нуль-И на семь светолет? По моему уровню допуска мне о таком и мечтать не приходится. Единственное, что в моих силах, это сказать вам "прощайте". Два года мы с вами не общались, и я не испытываю по этому поводу неудобств. Она протянула руку и отключила связь. x x x За ту неуловимую долю секунды, в течение которой мое физическое тело перемещалось поперек пространства-времени, решение созрело и отлилось в слова. Во всяком случае, нажимая на клавишу старта, я еще не знал, что стану делать, если Экселенц запретит мне вмешиваться в его действия, а обнаружив себя в кабинке нуль-т гостиницы "Аква", я уже представлял всю последовательность собственных поступков - от альфы до омеги. Гудок вызова я услышал, еще не переступив порога. Аккуратно закрыл за собой дверь, сел перед экраном и принял разговор. Экселенц, по-моему, не спал неделю. Вряд ли кто-то другой, кроме меня, сделал бы такое заключение, посмотрев на бодрого, уверенного в себе, с горящим взглядом и сложенными на груди руками, председателя КОМКОНа-2. Но я-то хорошо знал своего начальника - если Экселенц действительно был уверен, готов к неожиданностям и принятию решений, то сидел, опустив голову и предоставив собеседнику лицезреть лысину. Чем более неуверенно ощущал себя Рудольф Сикорски (такие эпизоды можно было пересчитать на пальцах, но они все же случались), тем выше он поднимал голову и тем яснее становился его взгляд. Похоже, что сейчас шеф вовсе не был уверен в своих решениях. Но все же готов был принять их и поступать в согласии с теми решениями, которые примет. - Экселенц,- начал я, не дожидаясь, пока шеф возьмет инициативу в свои руки.- Докладываю о результатах расследования. - Ты не нашел Грапетти, - перебил меня Экселенц.- И все, что ты можешь сказать по этому поводу, меня не интересует. Он жив, и это делает ситуацию чрезвычайно опасной. - Вы позволите, Экселенц, изложить свои соображения без того, чтобы меня прерывали на каждом слове? - Я не могу позволить, чтобы...- он, наконец, услышал мою последнюю реплику и запнулся.- Разве я тебя прервал, мой мальчик? - удивился Экселенц.- Говори, если ты воображаешь, что есть время разговаривать. Но не обессудь, если я буду одновременно принимать и передавать по другим каналам. Взгляд его скользнул вбок, вверх, он смотрел, что ему показывали другие передатчики - откуда, со звездолетов, на которых находились сейчас остальные близнецы? - Экселенц,- сказал я,- детонаторы не являются программными модулями Странников. Это всего лишь ретрансляторы, с помощью которых подкидыши осуществляют связь друг с другом. Сначала это происходило на подсознательном уровне, потом, после гибели Абалкина, перешло на уровень вербального общения. Ретрансляторы - и только. Экселенц кивнул. Он услышал пока только первую сказанную мной фразу, но был с ней совершенно согласен. Он был согласен с любой чушью, которую я сейчас мог нести, - потому что он принял решение. Он слушал меня, но слышал ли? - Подкидыши - не автоматы Странников,- продолжал я с тихим отчаянием, мне все яснее становилось, что ни убедить в чем-то, ни, тем более, заставить Экселенца изменить свою точку зрения мне не удастся.- Это нормальные пророки, которым просто нет места в нашем мире. Я сделал паузу, ожидая реакции Экселенца. Он не мог проигнорировать мое заявление, но сделал именно это - смотрел мне в глаза и ждал продолжения. - Пророкам давно нет места в нашем мире. Именно эту мысль и хотели Странники довести до нашего сознания. Если вы посмотрели мой доклад, посланный около часа назад, то вам должна быть ясна последовательность. Мир был полностью детерминирован в момент взрыва кокона. Он оставался таким вплоть до появления первичного разума. Только разумное существо способно принимать и выполнять полностью немотивированные решения. Только разумное существо в ситуации выбора способно ответить "нет", если все причины ведут к единственному ответу - "да". В тот момент, когда это произошло впервые - миллиард лет назад или раньше, - во Вселенной начался процесс, который не остановлен до сих пор и который, возможно, в принципе нельзя остановить. Вероятно, Странники были первой в истории нашей Вселенной цивилизацией. Самой древней. Они первыми поняли, к чему ведет свобода воли разумных существ. Вселенная была познаваема до появления разума. Потом равновесие сместились. И по мере развития разума - любого разума! - состояние Вселенной становилось все менее и менее стабильным. Я понятно излагаю? Подождав, я услышал ответ: - Нет. Но продолжай. Экселенц опустил голову, и я перестал видеть что бы то ни было, кроме знаменитой лысины. Так. Пока я говорил, он принял-таки какое-то решение. Он был вне себя в начале нашего разговора, а потом я сказал нечто, позволившее ему сделать выводы. Что я сказал? Что? Не было времени анализировать собственные слова. - Познание Вселенной было возможным, когда некому было ее познавать. С появлением разума, свободного в поступках, всякое познание стало процессом относительным. Лысина Экселенца застыла на экране, будто кто-то остановил картинку. Трудно говорить, абсолютно не понимая, слышат ли тебя, но что оставалось? - Вероятно, это общий закон природы. Познающий субъект влияет на познаваемый объект. До сих пор мы встречались с этим явлением лишь на атомарном уровне. Как проявляется этот закон природы в масштабах Вселенной? Следствие определяется не причиной, а свободным выбором разумного существа, и это разрушает экологию Вселенной, разрывает естественные связи прошлого и будущего. Выход? Выхода нет - природная система ищет состояние нового равновесия, и развитие разума неизбежно должно остановиться на том уровне, который это новое равновесие обеспечит. - Максим,- прервал меня Экселенц. Там, на его экране, я еще продолжал говорить, но здесь мне пришлось замолчать, потому что Экселенц не собирался больше меня слушать, у него не было на это времени, а у меня не было никакой возможности посадить шефа в пустой ангар или запустить в киберспейс с заранее отобранными программами. - Максим,- сказал Экселенц, продолжая заниматься своим делом,- всю эту философию ты мне расскажешь потом, когда вернешься. Сможем поспорить. Операцию ты провалил. К сожалению. Грапетти - единственный из подкидышей, о местонахождении которого мне сейчас ничего не известно. Идея о ретрансляторах любопытна, но у нас нет времени ее обсуждать. Философствовать можно в спокойной обстановке, а не в состоянии цугцванга. И только тогда я понял, что должно произойти. Шеф полагал, что в его распоряжении остался единственный ход. По моей вине. Я не обнаружил Грапетти. Грапетти мог находиться где угодно, в том числе и на Земле. Подкидыши направлялись на Альцину - встреча, которую Экселенц предотвращал много лет, приближалась с неумолимостью камнепада. Выход? Экселенц решил, что выход только один. - Нет! - воскликнул я.- Экселенц, вы не должны этого делать! - У тебя полчаса, Максим,- сказал Экселенц, не слушая - Три звездолета уже вышли из нуль-т в системе Альцины. Остальные в пути. Через час будет поздно изменять решения. Полчаса. Он отключился, не дожидаясь моих возражений. x x x Полчаса, и у меня тоже оставался единственный выход. Кабинка нуль-т в коридоре гостиницы была занята, горел красный сигнал. Я не стал ждать, вернулся к себе и вызвал терминал Ландовской. Связи не было. Я набрал номер Татьяны. Не отвечали. И тогда я заметался. Куда они могли деться? Неужели Фарамон, этот пророк, единственный, может быть, во всей Вселенной, кто еще мог предвидеть не на шаг, а хотя бы на два, неужели он не сказал Ванде с Татьяной, чтобы они не отлучались, потому что от их присутствия сейчас зависела и судьба Лучано, и судьба остальных подкидышей? Решение, о котором я подумал, едва прервался разговор с Экселенцем, вновь пришло мне в голову. Я не мог предвидеть последствий, но это и не было сейчас нужно. Я сел перед пультом и вызвал планетный киберспейс, затребовав селекторную связь по номерам, которые я назову после получения дополнительной информации. Загнав в программу собственный допуск, я налепил на мочки ушей датчики киберспейса. x x x Упал, как в ледяную воду. Заболело все - от кончиков волос до ногтей на ногах. Вывернуло наизнанку и скрутило винтом. Я никогда не позволял себе такого резкого погружения, я не знал, чем это может закончиться, и сейчас держался лишь на одной мысли - успеть. Мой личный код, будто таран перед атакующей когортой, расчищал дорогу - нависавшие надо мной стены подпрограмм открывали для меня узкий, в ширину единственной мысли, проход, а небо оставалось темно-лиловым, на нем вспыхивали багровые молнии, и все мое тело пронизывало рязрядами, молнии проходили сквозь меня, пригвождая к скалам-подпрограммам, но я срывался, падал на узкую ленту, которая тащила меня в глубину, и каждое падение отхватывало от моей физической структуры изрядный невосполнимый кусок. Кажется, от моего "я" не осталось почти ничего, кроме единственного желания - выжить, когда скалы раздались, открыв, наконец, долину, на которой, будто вбитые в поверхность стола гвозди, возвышались личные декодеры. Три декодера были раскрыты, приглашая войти, и еще пять были подобны гробницам, в которые еще предстояло отыскать вход. Я должен был сказать слово, и мой поводырь отыскал мне его, высветив над головой в форме изогнутого Млечного пути. - Дентафет! - произнес я. Слово было бессмысленным - для меня, но не для компьютерной программы. Наверняка, это и словом-то не было в физическом пространстве, а только цифровым кодом, который мой поводырь представил в виде букв, пригодных для произношения. Три декодера, приглашавшие меня войти, взорвались, а остальные пять выплюнули из себя плоские плашки, открыв темные отверстия. Теперь я мог вести переговоры даже с теми кораблями, которые еще находились в нуль-т или готовились к возвратному переходу. Я предствил, какая сейчас расходуется энергия - наверняка сели генераторы половины энергостанций Альцины. - Рахман Аджеми! - позвал я и продолжил, не дожидаясь ответа: - Мелия Глоссоп! Алекс Лурье! Татьяна Додина! Матильда Геворкян! Ганс Фихтер! Корней Яшмаа! Джордж Полански! И, помедлив секунду, добавил без надежды на положительный результат: - Лучано Грапетти! Процесс вызова абонентов занял в физическом времени не больше полуминуты. На каждом из звездолетов каждый из подкидышей получил сигнал вызова, и я очень надеялся, что они не станут искать на борту нужную для подключения компьютерную систему. У них была иная возможность соединиться в цепь, я не был уверен, однако, что им удастся подключить к этой цепи и меня. Я не был уверен, но я очень надеялся, что им это удастся. Это должно было удасться. В физическом пространстве прошла минута. По-моему личному ощущению, миновали все десять. Хорошо. Мы сможем поговорить, не торопясь. Это будет стоить им нескольких лет жизни - и мне тоже, если на то пошло,- но мы поговорим. - Взялись,- сказал чей-то голос. По-моему, женский, но я не смог бы утверждать наверняка: голос казался бархатным и глубоким, голос Далилы, охмуряющей своего Самсона. По долине от воткнутого в стол гвоздя (кажется, это был декодер "Экситора", пассажирского звездолета класса "корвет") в моем направлении шла женщина. Пропорции тела были чуть нарушены, женщина выглядела ненормально широкой в плечах, и рот был чуть больше, чем следовало ему быть на таком изящно сконструированном лице. Женщина улыбалась, но глаза смотрели серьезно. Я видел фотографии подкидышей, я мог узнать каждого. - Матильда,- сказал я.- Нужно поговорить. - Да,- сказала она.- Но нет. О Господи, и она туда же! Или это Фарамон говорит со мной голосом Матильды Геворкян? Пророк, для которого кибернетическое пространство - все равно, что пространство его потаенных мыслей, которые мне так и не дано было понять? Возможно, я задал вопрос вслух, а возможно, на этом уровне киберспейса программы могли обмениваться и мыслями, но Матильда ответила, улыбнувшись, и улыбка ее была загадочнее улыбки Моны Лизы Джоконды. - Да,- сказала она, - в том смысле, что без разговора не обойтись. И нет - потому что смысла в этом разговоре не будет. - Верно,- повторили еще несколько голосов, и я обнаружил, что окружен со всех сторон: восемь подкидышей появились в киберспейсе, присоединившись к нашему разговору. Рахман Аджеми возвышался надо мной подобно скале, подпирая низкий свод этого мира, он был похож на Атланта, согнувшегося под тяжестью небесной тверди. Мелия Глоссоп сидела на пуховой подушечке и сама казалась маленькой пуховой фигуркой - куклой Мальвиной, девочкой с голубыми волосами из старой детской сказки. Алекс Лурье явил только свое лицо, на котором ярче всего блистала улыбка - улыбка жила своей жизнью, это была улыбка Чеширского кота, и казалось, что, если она сейчас растает в воздухе, то сгинет и весь мир, у которого просто исчезнет стимул к существованию. Татьяна Додина стояла рядом с Корнеем Яшмаа, они держали друг друга за руки, и невозможно было ошибиться в характере их взаимоотношений. Но и признать эти взаимоотношения тоже было невозможно: я точно знал, что Татьяна и Корней никогда не встречались друг с другом в реальном мире. Джордж Полански тоже явил себя в том воплощении, которое, видимо, наиболее точно отражало его духовную суть. Это был рыцарь в латах, опиравшийся на тяжелый двуручный меч. - Почему? - спросил я.- Почему наш разговор необходим, но бесполезен? Отвечала за всех Матильда - женщина-вамп, героиня телесериала о битвах со злобными пришельцами. - Потому, Каммерер, что ваша организация на протяжении сорока лет не сделала ни малейшей попытки понять ситуацию. Вы исходили из предвзятого мнения, которое казалось вам единственно верным. Объяснить за оставшиеся минуты то, что вы не сумели понять за сорок лет, - невозможно. - Попробуйте,- сказал я. - Вам, Каммерер, объяснить можно. Вашему руководству - нет. - Синдром Сикорски? - Именно. - Но если,- сказал я,- если вы понимаете ситуацию и если понимаете, что КОМКОН-2 почти полвека пребывал в заблуждении относительно вас, почему никто и никогда не делал попыток объясниться? - Лева пытался. - Это вы называете попыткой? Он ничего не знал о тайне своего рождения! Он стремился в Музей с настойчивостью автомата, и Экселенц не мог интерпретировать это иначе, чем... - Лева пытался,- повторила Матильда.- Он пытался сделать два дела сразу: понять себя и объясниться. В то время никто из нас еще не осознал своего назначения. Наше общее сознание только рождалось, первым был Лева, потому он метался и делал глупости. После его гибели наше взаимопонимание осуществилось практически мгновенно. Я пока говорю только о нас, как о личностях, но еще не о цели, ради которой мы появились в мире. - Да,- сказал я.- Я слушаю. - Вы должны помнить - появление локтевого знака у каждого из нас происходило в разное время. Полный процесс занял почти два года. - Да,- повторил я.- Эти знаки соответствовали знакам на детонаторах... - На ретрансляторах,- поправила Матильда.- Будем называть вещи своими именами. - Мы не знали,- сказал я.- Мы думали, что это именно детонаторы, активирующие некий процесс, запущенный Странниками много лет назад. - Ретрансляторы,- повторила Матильда.- Пока все мы не подключились к сети, общая программа не могла заработать. - Все? - спросил я. - Все,- сказала Матильда. - Но ведь Эдна погибла,- напомнил я. - По вашей вине,- неприязненно сказала Матильда, и на меня дохнуло ледяным ветром.- Если бы Эдна осталась жить, если бы ее ретранслятор не был уничтожен, то связь, о которой я говорила, проявилась бы гораздо раньше. Тогда не погиб бы Лева... - А Томас Нильсон? - напомнил я.- Он... - Вы сделали очередную глупость,- резко сказала Матильда.- Цепь еще не работала, ретрансляторы осуществляли связь только на уровне глубоко бессознательного ощущения. Нельзя было открывать правду кому-то одному, оставлять его наедине с истиной, которую он в одиночку не мог бы осмыслить. - Корней...- напомнил я, повернувшись к Яшмаа.- Корней, вам было сообщено все, и вы сами согласились на регулярное ментоскопирование... - Да,- кивнул Яшмаа.- Я человек, психически куда более устойчивый, нежели Том. Матильда сказала: в те годы каждый из нас был еще сам по себе, и никто ничего не знал. Я воспринял информацию, пережил ее и позволил сделать себя подопытным. Но, Максим, из этого не следует, что результаты ваших экспериментов соответствовали истинным процессам! - Вы хотите сказать... - Я хочу сказать, что никакое ментоскопирование не могло проникнуть на уровень бессознательного, на котором ретрансляторы в то время поддерживали контакт. А потом, по мере того, как этот уровень повышался, будто река, выходившая из берегов, я выталкивал из подсознания ваши пронизывающие программы. Сначала я не понимал этого - нужные действия производил мой ретранслятор. Но по мере того, как каждый из нас осознавал себя и всех вместе, мы уже и сами могли контролировать любые процессы вмешательства в нашу жизнь. Сначала это происходило очень медленно. Возможно, в иных условиях цепь заработала бы эффективно только лет через двадцать... Не знаю. Но когда вы убили Леву... - Я... - Вы. Вы могли помешать. - Не успел...- сказал я, понимая, насколько жалко звучит попытка оправдания. Впрочем, мои оправдания были никому не нужны, Корней пропустил их мимо ушей. - Но почему? - воскликнул я.- Если вы понимали, кто вы и что вы, то почему продолжали молчать и жить, будто ничего не произошло? - Вы полагаете, что любой из нас, явившись к Сикорски, был бы правильно понят? - Безусловно! - Безусловно - нет! Психология контрразведчика... - Корней, на Земле есть сотни человек, кроме Сикорски, которые могли понять вас! - В той степени, как мы сами понимали себя и могли объясниться? Да. Мы узнали о себе все - я сказал. Но полное понимание пришло лишь в последние дни. И объясниться полностью мы можем только сейчас. Но сейчас у нас для этого уже нет времени... - Сколько? - спросил я, вспомнив, что, хотя время нашего разговора во много раз превышает реальное физическое время, и в физическом пространстве прошла, возможно, только доля секунды, но все же время шло и там, и я не знал - сколько его минуло и сколько осталось. - Двадцать три минуты,- сказал Яшмаа.- Осталось двадцать три минуты, и не будем их терять. - Говорите,- сказал я, смирившись. Они подошли ближе - все восемь. Я понимал сейчас, что слушаю вовсе не Корнея Яшмаа, точнее, не только Корнея Яшмаа. Я слышал сейчас голос того существа, каким стали близнецы-подкидыши, ощутив впервые свое полное единение. - Максим,- произнес Яшмаа, и его слова отозвались восьмикратным эхом,- вы уже поняли, надеюсь, к чему ведет развитие любой цивилизации. Всеобщий закон: определенность и познаваемость мироздания тем выше, чем меньше в этом мироздании разумной воли. Странники - да, Максим, Странники, те самые, о которых почти ничего не известно, и которые, по мнению многих, реально не существовали... Цивилизация Странников возникла задолго до того, как жизнь на Земле вышла из океана на сушу. И предела своего Странники достигли задолго до того, как на Земле родился один из первых пророков по имени Моисей. Странники летали к звездам, обустраивали планеты, до которых мы еще не добрались, проявляли свободу своей воли, разрушая закономерности окружавшего их мира. И постепенно мир, в котором они жили, становился все менее предсказуемым. Разум познавал мир и менял его, расшатывал и размывал, как размывает русло горный поток. Странники поняли в конце концов, что на каком-то из этапов развития - это было неизбежно - мироздание станет бесповоротно непредсказуемым. Максим, вы не захотели выслушать ни Фарамона, ни Ванду. Между тем, Фарамон - единственное существо на Альцине, а может, и во всей ближней Вселенной, кто способен еще предвидеть на тысячи лет. Не всегда, конечно. Часто эта способность ему изменяет, как изменяла она почти всем пророкам Земли, никогда не умевшим управлять этим своим умением. А Ванда - один из немногих оставшихся профессионалов в умирающей науке. Будущая смерть астрологии была предопределена изначально - свобода воли разрушает связи явлений, разве это не очевидно? Футурология закончилась, как наука, еще в начале ХХI века, поскольку утратила способность предвидеть дальше, чем на несколько лет. Это ведь было известно, но как интерпретировалось? Мы не можем предсказать открытия, потому что открытия непредсказуемы. Слышал бы это какой-нибудь пророк древности. Тот же Моисей, к примеру. - Моисей,- прервал я,- мог предсказать открытие атомной энергии? - И атомного оружия, и наших нуль-т тоже... Он видел все, но, Максим, это очевидно: Моисей не смог бы описать увиденного, даже если бы хотел - он не знал, какими словами описывать, он не понимал того, что видел... Я посмотрел вверх - прямо над головой, в сером небе, где, казалось, плыли из будущего в прошлое наполненные пустотой серые зеркала, отражавшиеся друг в друге, в этом небе, будто сквозь занавес, просвечивал циферблат и, хотя на нем не было ни стрелок, ни чисел, я понял, что разговору нашему осталась еще двадцать одна минута. Много? Достаточно ли для того, чтобы понять, каким был мир миллион лет назад и каким он станет через миллион лет? - Научная фантастика умерла даже раньше футурологии, - продолжал, между тем, Яшмаа, - поскольку утратила способность предвидеть качественные скачки. Произошло это на грани двадцатого и двадцать первого веков, и кто, скажите мне, Максим, правильно понял то, что случилось?.. Говорили: научная фантастика исчерпала запас идей... Все было проще и страшнее: те авторы, кто писал научную фантастику, ощутили внутреннюю пустоту, потому что перестали видеть даже на десятилетие вперед. Остатки пророческого дара испарялись, как вода, покрывшая тонкой пленкой поверхность камня в жаркий полдень... Человек становился все более свободным, и лишь свобода от научных представлений способна была отразить в литературе этот процесс... А потом? Экспоненциальное увеличение числа катастроф (в том числе и природных), и все это начинало угрожать самому существованию человечества. Двадцатый век - Чернобыль. Двадцать первый - Оклахома, Самара, Бомбей. Двадцать второй.. Перечислять или вспомните сами? И как все это объясняется? Новый ледниковый период, технологические опасности, неумение людей работать в новой сложной среде, что угодно, только не то, что происходит на самом деле! - А что же, по-вашему, происходит на самом деле? - нетерпеливо спросил я. - На самом деле мироздание переходит к новыму равновесному состоянию, вызванному присутствием разума. Мы стремимся реализовать свою свободу воли, разрушая предопределенность мироздания. Странники достигли этой ступени развития много лет назад. В мире, где они проявляли свою свободную волю, начали меняться природные законы, зависевшие от времени. Законы эти меняются, естественно, и в нашем мире, мы просто не подозревали об этом до последнего времени... Мы разрушали первичную гармонию, мы шли по пути, которым уже прошли Странники, и воображали, что этот путь и есть путь разума. Собственно, по мнению Странников, существовала единственная альтернатива: либо остановить прогресс, навязать цивилизации полную стагнацию, либо... Либо уйти из этого, уже разрушенного ими мира. Куда? Не знаю. Никто из нас не знает этого. Ясно только, что Странники ушли, когда обнаружили способ уйти. В иные измерения пространства-времени? Или во Вселенную, где понятия пространства-времени не существует и, следовательно, не существует свободы воли в нашем привычном понимании? Но, прежде чем уйти, Странники оставили послание. Не только человечеству, надо полагать, но всем цивилизациям, какие были ими обнаружены, - тагорянам, к примеру. Как распорядились тагоряне с этим посланием, вам известно. Они его не приняли. Как распорядились земляне, вам, Максим, известно тоже. Вы испугались. Вы решили, что Странники запрограммировали своих роботов на прогрессорство. Люди - а за людей, как вы знаете, Максим, решал Всемирный Совет, КОМКОН-2 и лично Рудольф Сикорски,- люди не желали делать то, что, как им казалось, могли предложить Странники. Свобода воли, Максим, все та же свобода воли. Право выбора. Почему так называемые детонаторы после обнаружения были перевезены на Землю? И почему изначально Странники оставили их не на Земле (если речь шла о создании роботов для порабощения человечества!), а в системе ЕН 3863? Чтобы люди смогли добраться до детонаторов лишь на определенном уровне развития? Уверяю вас, Максим, Странники вовсе не задавались такой целью. Местоположение детонаторов (ретрансляторов, если быть точным) не играло никакой роли - оно было столь же случайным и непредсказуемым, как все поведение Странников перед их уходом в Иное. Странники ничего не подкидывали людям, Максим! Подкидыши, говорите вы? Но люди, связанные друг с другом с помощью ретрансляторов, всегда рождались и жили на Земле. С древних времен - для нас древних, а для Странников - с последних дней, проведенных ими в этой Вселенной. Был запущен случайный процесс (а какие еще процессы были доступны Странникам в те времена, кроме случайных?), согласно которому на Земле время от времени должны были рождаться люди, обладавшие максимальным для данного времени даром предвидения. - Лев Абалкин,- сказал я.- Зачем он... - Процесс самопознания, Максим,- отозвался Яшмаа.- У каждого из нас он проходил по-разному. Лева опережал события. Он торопился. Если бы он сдержал внутренний порыв и остался на Саракше, то очень скоро понял бы, что нет никакой необходимости лететь на Землю. Нет никакой необходимости находиться в непосредственной близости к тому, что вы называете детонаторами... К сожалению, сейчас уже никто не скажет, какие чувства владели Левой на самом деле. Он ведь и Майю Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле, заставил пойти работать в Музей, чтобы иметь там своего человека - на тот случай, если сам не сумеет справиться с проблемой... Он не сумел, но совсем по иной причине. - Почему,- сказал я неожиданно хриплым голосом,- почему ни он, и никто из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было... Почему Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой воли! Если бы он дал себе труд подумать... - Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком, а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то способен покуситься! - Он знал, что его убьют... - Наверняка знал,- уверенно заявил Корней.- Уж на час-другой каждый из нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда... - Когда что? - нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала. - Да,- произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне,- да, я понимаю... Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся. Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и голос его изменился тоже - стал гуще, будто застыл патокой, и предложения получались короткими, как выстрелы очередями. - Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее. Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли - ее стало слишком много. - Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А уничтожение части... я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона, Ласко... Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть? - Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью непредсказуемые. - Поступок Грапетти - из их числа? - догадался я. - Лучано? - Яшмаа искренне удивился.- Нет! Максим, похоже, что вы все еще не поняли. Или не приняли. - Я понял,- мрачно сказал я,- что так и не знаю, где Грапетти и чего от него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех. И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски. - Лева сделал такую попытку,- возразил Яшмаа.- Восстановите разговор по памяти или в записи, наверняка она сохранилась... Вы поймете. Мы тоже пытались - безрезультатно. - Мне об этом ничего не известно,- заявил я и прикусил язык. Я об этих попытках не знал - ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было ничего знать. Но все равно - неприятное ощущение. - Пытались,- повторил Яшмаа.- Я сам пять недель назад связался с Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И, но о встрече с глазу на глаз. - На Земле? - Все равно где. Пусть прилетает на Гиганду, если хочет... Сикорски сказал, что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому меня подвергали, не обнаружило никаких отклонений от нормы. Главное - не паниковать, повторял он. Разговор не получился. Но от последующих сеансов ментоскопирования я отказался. - Зря,- заявил я.- Вы не могли насторожить Экселенца сильнее... - Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда. Он повернулся в сторону Матильды Геворкян, которая, как и остальные подкидыши, оставалась совершенно неподвижна во время этого разговора, даже глаза ее не двигались - не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на полную неподвижность, выглядела живой, не знаю уж за счет какого компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор. - Да,- сказала Матильда, не шевеля губами. Разговор достиг такой степени напряжения, когда забываешь создавать видимость внешнего правдоподобия.- Да, я покажу вам... Из почвы, на которой я стоял, неожиданно повалил густой серый туман, мгновенно заполнивший все пространство до горизонта. Я перестал видеть и почему-то перестал еще и слышать. В полной тишине что-то гулко щелкнуло у самого уха, а потом передо мной возник аналог экрана - изображение было плоским, но цветным и очень детальным. Экселенц сидел в своем кабинете в привычной позе, читал что-то и был погружен в свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На дисплее перед ним высветился код аппарата, с которого поступило сообщение. Экселенц нахмурился. Абонент находился на Надежде и требовал прямой видимости. Подумав секунду, шеф дал согласие на включение визуальной линии. Появилось лицо Матильды, и мне пришло в голову, что разговор то ли подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот - между включением линии и появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки. - Здравствуйте,- сказала Матильда.- Моя фамилия Геворкян, и мне хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг людей, которых вы называете подкидышами. - Матильда! - воскликнул шеф, расплывшись в улыбке. Нехорошая была улыбка, очень радостная. Это была искусственная улыбка, Экселенц мысленно прокручивал варианты - почему позвонила, чего хочет на самом деле, как понять ее истинные побуждения... Контрразведчик божьей милостью. Ему звонит женщина, хочет поговорить по душам. А шеф убежден, что в этом есть нечто, скрытое от его понимания (о, конечно, есть!) и потому опасное, и понять нужно больше, чем Матильда способна выразить словами, больше, чем она, возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на поверхности. - Матильда! - воскликнул Экселенц.- Конечно, я готов вас выслушать. Только - почему я? Подкидышами занимается Комитет Тринадцати, и если вы знаете мое имя, то должны знать и это. У него на языке вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда узнала о подкидышах. - Никто из членов Комитета не владеет информацией так, как вы,- пояснила Матильда.- Я уполномочена просить, господин Сикорски, не препятствовать никому из нас, в том числе и в тех случаях, если кому-либо понадобится посетить Землю. - Кому-либо из вас? - поднял брови Экселенц, делая ударение на последнем слове. - Я имею в виду так называемых подкидышей, оставшихся в живых,- Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.- Никто из нас, и все мы вместе, не представляли, не представляем и не можем представить угрозы для Земли и человечества. Напротив, наша миссия состоит в том, чтобы такую угрозу предотвратить. - Значит,- бросил Экселенц,- вы признаете, что угроза существует? - Угроза существует с того момента, когда на Земле возник разум. Разум сам по себе является угрозой для себя и окружающего мира. Я и мои... братья и сестры... хотели бы встретиться с представителем, которого назначил бы Мировой совет. В любом выбранном Советом месте. В любое назначенное Советом время. - Вы говорите от своего имени или?..- Экселенц скосил глаза, и я понял, что он сейчас делает: шеф вывел на вспомогательный дисплей сведения о статусе каждого из подкидышей. Естественно, он видел, что статус этот никак не изменился за последние недели - никто не предпринимал действий, могущих представлять угрозу, никто не пытался покинуть свою планету, никто не давал понять, что в его жизни хоть что-то изменилось. А поскольку и друг с другом никаких контактов у подкидышей никогда не было, то Экселенц сейчас должен был сделать неминуемый вывод о том, что Матильда блефует. Что-то она узнала о самой себе. Возможно, что-то - о детонаторах. Или об Абалкине. Что-то, заставившее ее позвонить Экселенцу и попробовать прояснить ситуацию, пусть даже с помощью такого примитивного шантажа. Я лучше знал своего шефа, чем Матильда Геворкян. Именно тогда, когда я бы сам на его месте принял аналогичное решение, Экселенц едва заметно улыбнулся одними уголками губ и перестал косить глазом на боковой экран. - Дорогая Матильда,- сказал он.- Я готов с вами встретиться, хотите, прилечу на Надежду... скажем, через три недели, раньше просто не получится... - Господин Сикорски,- твердо сказала Матильда.- Речь идет о судьбе Земли и человечества. - Это я понимаю,- вставил Экселенц. - Речь идет о судьбе человечества,- повторила Матильда.- Странники поручили нам операцию спасения. О, Господи! Теперь я знал, что произошло! Матильда не могла сказать фразу, более неудачную. Неудачную? Просто катастрофически провальную! Странники? Ах, так вы признаете, Матильда, что являетесь одним из автоматов Странников, против которых он лично, Рудольф Сикорски, не первый десяток лет ведет ожесточенную борьбу! Поручили? Ах, так вы признаете, Матильда, что выполняете миссию не так, как вам хочется, а так, как вас, извините, запрограммировали! Операцию спасения? Ах, так вы признаете, Матильда, что намерены спасти человечество, о чем вас никто не просил! Мы подозревали, что Странники пытаются вести на Земле прогрессорскую деятельность. Потому вас, Матильда, и остальных подкидышей держали на отдаленных планетах (откуда, каким образом и когда, кстати, вам стала известна информация о собственном происхождении и о наличии у вас "братьев и сестер"?). В частности - потому. А еще потому, что здесь, на Земле, хранятся детонаторы, и опыт Абалкина показал, насколько опасно дать вам - любому из вас - возможность... Мысль Экселенца была для меня очевидной, но Матильда не понимала, она продолжала идти напролом, так, как ей казалось лучше всего. - Странники поручили нам операцию спасения,- повторила она.- Когда, свобода воли, свойственная разуму, стала самой большой из возможных опасностей, единственный выход заключается в полном - по крайней мере временно - отказе от технического, культурного и прочих видов прогресса. Ситуация нуждается в детальном обсуждении, и я повторяю свое предложение - встретиться с представителями Мирового совета в удобном месте в удобное время. Матильда не могла выразиться яснее - в столь краткой речи. И она не могла выразиться более неудачно. Каждое ее слово подтверждало самые худшие опасения Экселенца. Матильда говорила очевидные для нее истины и думала - наверняка, не сама, а после обсуждения с остальными подкидышами,- что никто не сможет понять сказанное превратно. Но Экселенц, черт побери, понимал все с точностью наоборот. И, с его точки зрения, понять речь Матильды иначе было физически невозможно! - Конечно, Матильда,- сказал Экселенц с вежливой улыбкой.- Ваше предложение принято. Мне не очень понятны ваши опасения (ну, ну, старый лис,- подумал я), но я сегодня же свяжусь с Сидоровым и Комовым, и мы обсудим все, что вы сказали. Спасибо. Я свяжусь с вами... м-м... в течение недели. Матильда несколько секунд смотрела на Экселенца странным взглядом, в котором читалось ошеломление от того, что ее предложение принято без единого возражения, и удовлетворение от того, что председатель КОМКОНа-2 оказался вовсе не таким монстром, каким его рисовала ее фантазия, и еще целая гамма ощущений промелькнула на ее лице прежде, чем она попрощалась и отключила связь. Теперь я понял, по крайней мере, чем занимался Экселенц до того, как произошла нелепая трагедия на "Альгамбре", которую он воспринял, конечно же, как логическое продолжение угрозы Матильды Геворкян. Серый туман вокруг меня сконденсировался дождем и был поглощен почвой за две-три секунды. Матильда опять обратилась в жену Лота, а Корней Яшмаа приблизился ко мне на метр и теперь мог дотянуться до меня рукой. - Что вы должны были сделать? - резко сказал я. С меня достаточно было объяснений, возможно, очень важных в исторической перспективе, но совершенно несущественных, по-моему, для интерпретации текущих событий.- Я имею в виду: вы все. Вместе. Стратегия. - Убедить,- сказал Яшмаа.- Теперь мы понимаем, что это была безнадежная затея. - Убедить - кого и в чем? - В чем - вы уже знаете, Максим. Вселенная - точнее, та ее часть, в которой живет человечество,- переходит к новому равновесному состоянию. Зависящие от времени законы природы, возникшие в начале расширения, уже разрушены. Свобода воли - то, чем так гордится род людской,- привела к бессмысленности дальних прогнозов еще сто лет назад. Сейчас становится бессмысленно прогнозировать даже на год. В наши дни лишь цивилизация невысокого уровня способна предвидеть собственное будущее. Похоже, что единственным пророком в нашей Вселенной остался этот полубезумный Фарамон... - Да,- сказал я.- А также нет. Он хороший пророк, но его трудно понять. Это он предсказал Грапетти, что "Альгамбре" грозит гибель? - Конечно. И вот тут-то столкнулись два мира - наш, человеческий, и мир цивилизации Альцины, куда более примитивной и, следовательно, значительно более детерминированной. Если бы акцию спасения звездолета взял на себя сам пророк, возможно, она и имела бы успех. То есть, почти наверняка имела бы. Но пророк - не исполнитель. И он понимал, что прямые указания заставят Грапетти проявить присущую ему, как человеку, свободу выбора, Лучано поступит по-своему, и, следовательно, почти наверняка вопреки... - Что же придумал этот хитрец для того, чтобы Грапетти оказался на "Альгамбре"? - О, вы, наконец, поняли логику? Что ж, мне будет легче объяснить... Единственное, что наверняка заставило бы Лучано поступить однозначно, не задумываясь, это угроза кому-то из нас... - А угроза жизни других людей,- прервал я,- не заставила бы Грапетти поступить аналогично? Есть ситуация, когда свобода выбора отстутствует, - это ситуация спасения человеческой жизнм. В таких случаях все люди поступают одинаково. - Вы ошибаетесь, Максим,- покачал головой Яшмаа.- И лучший тому пример - Рудольф Сикорски. У него, как он полагает, нет выбора: он действует во имя спасения человечества. В данном случае, от пагубного вмешательства Странников, поскольку Сикорски полагает пагубным любое вмешательство. Выбора у него нет, но на самом деле он поступает вопреки собственному выбору, поскольку действия его не спасают человечество, а приближают к той границе, когда бороться с распадом мироздания станет бессмысленно. - Нет, Корней,- сказал я.- Вы говорите о ситуации, очень неоднозначной. А я имею в виду самое простое - горит дом, и в окне плачущий ребенок. У вас есть выбор? - Выбора нет,- согласился Яшмаа,- но знаете ли вы, что описанная вами ситуация повторялась за последние двадцать лет семьдесят два раза на всех освоенных планетах? И ровно в половине случаев люди поступали вовсе не так, как вы думаете. - Чепуха! - воскликнул я, но Корней отодвинулся в сторону, открыв мне странный лаз - это была, скорее всего, щель в каком-то статистическом массиве, куда он меня приглашал, чтобы убедить в своей правоте. Меня не нужно было убеждать - я уже знал то, что хотел сказать Яшмаа. Семьдесят два случая, и в тридцати шести люди не бросились спасать ребенка! Точнее, они, как им казалось, делали то, что было единственно возможно в данной ситуации. Они были убеждены в том, что поступают правильно. Но подсознание оказывалось сильнее. Орел-решка. Выбор всегда оказывался случайным! Собственное знание ошеломило меня. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель бежал к нуль-т, чтобы вызвать помощь. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель... ошибся окном, бросаясь в огонь. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель кричал ему в ответ, чтобы он отошел от окна, потому что в проеме сильные потоки воздуха... Тридцать шесть событий - необъяснимых с точки зрения нормальной логики и принципа детерминизма. В двадцати девяти случаях впоследствии были проведены расследования - ведь погибали дети! - и свидетель доказывал (сам будучи убежден в правильности своих поступков), что выбора у него не было. В семи случаях и спрашивать было некого - спасатели погибли вместе с детьми, поступив странно, необъяснимо и непредсказуемо. - Хотите иные примеры? - спросил Яшмаа, выпустив меня из темного лаза на равнину. - Нет, достаточно,- голова у меня шла кругом.- Грапетти... Он что, тоже поступал, как машина случайных чисел, воображая, что спасает людей с "Альгамбры"? - Боюсь, что так, Максим. Видите ли, каждый из нас - человек. Возможно, даже больше подверженный действию этой статистической ловушки, чем вы или Сикорски. Только вместе, когда наши действия связаны через ретрансляторы, мы поступаем не вопреки логике эволюции, а согласно ей. Если говорить о программе Странников, которую так боится Сикорски, то, объединяясь, мы способны поступать лишь однозначно, и наши совместные действия предсказуемы, как предсказуемо сложение двух единиц. Точнее, так должно было бы быть - если бы мы все были живы... Фарамон сообщил Ландовской, что "Альгамбра" погибнет. Назвал число и час. Он ничего не мог сказать о причине - она была выше его понииания. Как, на ваш взгляд, должна была поступить Ландовска, имея такую информацию? - Предупредить дирекцию космопорта! - воскликнул я, сразу, однако, поняв, что сморозил глупость. - Конечно,- с иронией произнес Корней.- Приходит профессиональный астролог, над которой снисходительно посмеивается весь персонал, потому что ее гороскопы стали притчей по языцех, приходит и говорит: господа, "Альгамбра" погибнет, так утверждает некий Фарамон, а Фарамону об этом сказало расположение планет в созвездии Ольмейды... Кстати говоря,- добавил Яшмаа,- Ландовска так и поступила, если хотите знать. Единственный, кто обратил на слова Ванды внимание, это компьютерный автоответчик космопорта, зафиксировавшмй сообщение. И как должна была поступить Ландовска в таком случае? - По вашей логике - неизвестно как,- пробормотал я.- Ведь поступки непредсказуемы. Она могла искать иной путь к спасению. А могла - с той же вероятностью и теми же последствиями для реальной ситуации - отправиться спать. - Она бы и отпавилась спать, Максим, если бы не Грапетти. Лучано, в отличие от других, понимал, что, если вообще к чьему-то мнению стоит прислушиваться, то именно к мнению Фарамона... О том, что происходило потом, мы тоже можем пока только догадываться. Грапетти отправился на "Альгамбру". Этот поступок, согласитесь, немного напоминает ситуацию, когда в горящем доме спит в постели ребенок. А пожарные не подозревают о том, что где-то горит... На мой взгляд, аналогия выглядела несколько иначе. Грапетти бросился спасать спящего ребенка, не имея предствления о том, где будет гореть, когда и что именно... Да и спас он, в конечном счете, не ребенка, а себя самого, и что же - в этом и заключалось проявление его свободной воли? Должно быть, в виртуальном мире - на компьютерной плоскости, где зеркала подпрограмм с гулким шорохом отражали вовсе не то, что находилось на серой равнине,- можно было читать и мысли. А может быть, я произнес слух то, о чем подумал. Во всяком случае, Яшмаа прервал свой монолог и ответил на мой невысказанный вопрос. - Свобода воли? Скорее всего, именно так. Думаешь одно, готовишь себя к этому, а в последний момент будто какая-то подсознательная сила толкает сделать нечто иное... С вами такое бывало, Каммерер? Я хмыкнул. С мной такое бывало не раз. С каждым бывает такое. Поступаешь вопреки сознательному решению и долго потом мучаешься, особенно, если поступок оказывается глупым, нелепым или просто лишним. И почему, думаешь, я поступил так, когда хотел поступить иначе? На Саракше, помнится, когда мы с Экселенцем разбирались в завалах дел, оставшихся после гибели Огненосных Творцов, было принято решение о блокаде Промышленной зоны. Я был тогда молод и горяч, но после знакомства со Странником сдерживал свои порывы. Думал, что научился сдерживать. Что же толкнуло меня вызвать на связь главаря мятежников, до умопомрачения дурного Саву Дырявого и рассказать ему план блокады, так что вся его компания ушла в горы, и нам достался пустой заводик, приведенный в совершенную негодность? Я стоял пред пронзительными и беспощадными глазами Странника, взгляд распинал меня и размазывал по стене, Экселенц был в бешенстве, да я и сам бесился не меньше, потому что не понимал собственного поступка. Но нужно было объяснять, и я пробормотал, глотая окончания слов, что, дескать, интуиция подсказала, а сам я ни сном, ни духом... И Экселенц сказал, куда я должен засунуть свою интуицию, если она говорит глупости. "Молод ты еще интуицию слушаться,- сказал Экселенц.- Интуиция - это опыт. А ты еще дурак, и опыт твой мне известен." Возможно, что интуиция - это, действительно, опыт. Точнее, некая подсознательная переработка жизненного опыта, я небольшой специалист в подобных вопросах, давно отработанных в редуктивной психологии творчества. Меня это не занимало никогда. Но если интуиция - это опыт и не более того, что заставило Грапетти за минуту до столкновения бежать с "Альгамбры" в неизвестном направлении? - Возможно, что он только за минуту до столкновения и понял, в чем именно заключалась опасность, о которой говорил Фарамон,- предположил Яшмаа, правильно истолковав выражение моего лица, а может, услышав эхо моих мыслей.- Предупреждать кого-либо или, тем более, предотвращать столкновение уже не было ни времени, ни возможности. Он спас себя, потому что понимал, что его гибель в таких обстоятельствах окажется бессмысленной. - А гибель экипажа, значит, имела смысл? - пробормотал я. Яшмаа поднял брови и оставил мой вопрос без ответа. - Где же сейчас Грапетти? - задал я второй риторический вопрос, понимая, что ответа, как и прежде, не дождусь. Если бы Лучано находился в физической Вселенной, он - точнее, его компьютерный двойник - сейчас наверняка стоял бы передо мной. - Верно,- кивнул Яшмаа.- Вы правы, Максим. То, что Лучано нет здесь, означает, что его нет в реальном мире. - Он мертв? - вырвалось у меня. - Жив,- покачал головой Яшмаа.- Иначе его ретранслятор уже разрушился бы. Собственно, из ситуации следует, что челнок так и не вышел из нуль-т. Пожалуй. Эта идея мне в голову не приходила и, надо думать, Экселенцу тоже. Предположив, что человек скрывается, сначала расследуешь именно эту версию, а остальные, значительно менее вероятные, в голову не приходят. Вполне предсказуемая прямая логика. Что бы ни говорил Яшмаа, мы, люди, достаточно прогнозируемые существа. Даже лучшие из нас. - Вы так думаете, Максим? - отозвался Корней. Черт, подумал я, неужели я настолько открыт в этой программе, что не могу удержать ни единой мысли внутри собственной виртуальной оболочки? Почему же тогда я не читаю мыслей этих людей? - Как? - неожиданно удивился Корней.- Но вот наши мысли - перед вами. Мы открыты, как и вы. И лишь тогда я понял, чем были висевшие над нашими головами звучавшие зеркала. Господи, подумал я, да они же были открыты все время, и мне достаточно было вглядеться, чтобы отпала необходимость выслушивать неспешное течение устного рассказа, и я бы давно все понял, а из-за собственной глупости потерял огромное количество времени, его и без того мало, остались всего три минуты с секундами. Три минуты! Не успеть. Нужно было задать Корнею последний вопрос, самый главный, тот, что уже вертелся на языке и наверняка отражался в моем зеркале... Я поднял руки, и зеркала опустились, я погрузил ладони в плотную среду, и ушел от самого себя... Куда? x x x Я был Странником, и я шагал между звездами. Я переступал со звезды на звезду, как переступают с камня на камень, перебираясь через быстрый ручей. Я не видел своего тела. Вероятно, его просто не было. Я был мыслью, и шаги мои были шагами воображения. Скоро мне придется покинуть эту Вселенную, потому что она стала мала мне, мелка и узка. Разум развивается быстрее, чем какие бы то ни было иные сущности, населяющие мир, - от атомов до высших животных. И поэтому неизбежно противоречие. Но осознание приходит лишь тогда, когда разрешить это противоречие становится невозможно. И нужно уходить. Нужно искать иной мир, равновесие которого поддерживается на ином, гораздо более низком, уровне свободы воли. Мир, в котором еще можно (пока можно!) предвидеть дальние следствия собственных идей, проектов и воплощений. Потом придет срок уходить и оттуда. Но - будет отсрочка. И найдем ли мы мир, в котором можно остаться навсегда? Навсегда. Боюсь, что такого мира нет, как нет вечности во Вселенных, движущихся во времени. Еще несколько звезд, и я уйду. Уйти - оставив все? Здесь жили мои пророки. Каждый из нас был пророком на заре цивилизации. Мы знали цель, знали средства, видели путь. Мы шли по этому пути - в тупик. Пророки наши понимали это - они видели. Они видели потому, что у них не было выбора. Они видели, что выбор станет все более свободным, пока не обратится в хаос равных возможностей. Они видели это, но не понимали. Вот парадокс и беда каждой цивилизации в этой Вселенной. Сначала видеть путь до конца - и не понимать. Со временем - больше понимать, но меньше видеть. Знание и понимание познанного. В сумме - постоянная величина. Я останавливаюсь. Звезда. Желтый карлик. Планетная система. Жизнь. Разум. Примитивная цивилизация. Настолько примитивная, что их пророки еще умеют читать книгу будущего. Они видят, они знают, но они, естественно, не могут понять. Они верят (мы тоже верили в свое время) в Единого Бога, который ведет их. Естественно. Когда видишь путь и не понимаешь его, что ж остается, кроме веры в высшее существо, направляющее тебя именно по этой дороге? Когда начинаешь понимать свой путь, но меньше видеть дорогу, вера исчезает, ибо никто на самом деле не ведет тебя, ты выбираешь сам, и выбор твой случаен. Я смотрю. Я размышляю. Оставить их в этом неведении, чтобы они прошли путь, которым шли мы, и сделали все ошибки, которые мы сделали? Я не знаю, что сделаю сейчас. В этом мире я уже не могу прогнозировать свои поступки. Я хотел бы... Или лучше уйти, оставив их?.. Я собираю из атомов нечто, чему сам уже не в состоянии подобрать название. Точнее - выбрать название из миллиарда известных мне слов или придумать новое название из миллиардов слов, мне еще неизвестных. Теперь в каждом поколении будут рождаться на этой планете разумные существа, способные видеть дальше всех. За счет других, конечно, как же иначе? Другие будут более слепы. Но других - миллионы, а этих существ во всех поколениях будет одинаковое число - тринадцать. И связь. Они будут связаны друг с другом. Иначе пророки растеряют свою способность: жидкость быстро растекается, если у сосуда нет стенок... Я собираю прибор, роняю его, и он медленно опускается на поверхность какой-то планеты в какой-то системе - я уже сделал следующий шаг, я уже у другой звезды, шаги мои случайны, и я не знаю, как далеко успел уйти от планеты, которой я оставил шанс. Я вспоминаю, что уже не впервые даю шанс молодым цивилизациям. Кажется, эта - восьмая. И последняя, потому что я не вижу... Я слепну... Я должен уйти немедленно, иначе погружусь в... Я ухожу. Мы все уходим. В надежде, что есть мир, равновесие которого стабильно. Химера. .............................................. x x x Я стоял на равнине и смотрел вверх - в зеркала. Странник, ушедший из этого мира последним. Я приходил в себя медленно. Мне казалось, что миновали годы. На самом деле, как я понял позднее, прошли две и семь десятых секунды. Если бы я задержался всего на три секунды... Поверхность, на которой я стоял, вздрогнула. Зеркала над моей головой выгнулись и лопнули с грохотом, который не имел к звуку никакого отношения. Это был грохот боли. Я не услышал его, но ощутил в себе. Корней Яшмаа протягивал мне руку - и ее не стало. Я еще успел увидеть его глаза. Взгляд. Мысль. За что? - хотел спросить он. Матильда Геворкян успела улыбнуться. Аджеми - прикрыть ладонью глаза. Мелия Глоссоп - вздохнуть. Лурье - наклонить голову в прощальном поклоне. Додина - широко раскрыть глаза и удивиться смерти. Фихтер - протянуть мне сложенные лодочкой ладони. Джордж Полански не успел ничего... x x x Экселенц прожег ретрансляторы скорчером. В предвидении критической ситуации это действие было продумано и неоднократно отрепетировано. Естественно, он не предвидел всех, и даже достаточно близких, следствий своего поступка. x x x 25 ноября 80 года. Я вошел в кабинет и остановился на пороге, потому что меня опять качнуло. Я еще плохо ориентировался в пространстве. После возвращения с Альцины прошло три дня, в клинике Сантарены мне вернули утраченную было координацию движений, и я уже не пытался опускаться на четвереньки, открывая дверцу шкафчика, расположенную на уровне моих глаз. Я вошел и остановился. Экселенц встал из-за стола и обнял меня. Я не ожидал этого и заплакал. Я не ожидал и этого - и смутился. Мое смущение поразило Экселенца больше, чем мои слезы, он оставил меня стоять у двери, вернулся за свой стол и сказал скрипучим голосом: - Врачи говорят, что это пройдет. Декомпрессионный шок. Ты слишком рисковал, пойдя на такое глубокое погружение... Садись, мой мальчик. Я прошел к столу и сел. Слезы высохли сами собой, прошло и смущение. Не осталось даже злости - той, что владела мной все эти часы, после того, как я пришел в себя. Ничего не было. Пустота. - Мне никто не захотел сказать, как они погибли. Должно быть, пустота была и в моем голосе - Экселенц поднял глаза и посмотрел на меня внимательно, но без сочувствия, спасибо и на том. - Я запретил,- дал он исчерпывающее объяснение. - Долго будет действовать запрет? - спросил я. - Считай, что уже снят,- буркнул Экселенц.- Что ты хочешь узнать? Я молчал, и Экселенц, вздохнув, потянулся к дисплею, чтобы повернуть его в мою сторону. Потом, передумав, решил ограничиться вербальной информацией: - Корней Яшмаа умер от инсульта. Приступ случился, когда "Регина" маневрировала, все находились в противоперегрузочных креслах, оказали помощь слишком поздно... Матильда Геворкян задохнулась в скафандре во время пересадки со звездолета на посадочный челнок. Скафандр оказался неисправен, эксперты утверждают, что подобный случай может произойти примерно раз в полторы тысячи лет. Если, конечно, в течение полутора тысяч лет пользоваться одним и тем же дефектным скафандром... - Рахман Аджеми,- продолжал Экселенц сухо, будто зачитывал сводку погоды,- направлялся в свою каюту, чтобы переодеться перед выходом на перрон пассажирского спутника. Он споткнулся о лежавший поперек коридора кабель и при падении ударился виском об острый угол коллекторной тумбы. Смерть наступила мгновенно. Татьяна Додина умерла от обширного инфаркта миокарда на глазах у встречавших ее Шабановой и Ландовской. Алекс Лурье... Губы Экселенца продолжали шевелиться, но я перестал слышать. То есть, я не оглох, мне были слышны звуки из коридора, кто-то прошел мимо, кто-то уронил тяжелый предмет, возможно, собственную голову, из-за окна донесся характерный шелест пролетавшего на большой высоте стратоплана... а голос Экселенца увяз в воздухе комнаты, как в вате. - Я принес прошение об отставке,- прервал я течение неслышимых звуков и положил на стол оптический диск. Прошение получилось кратким, я мог и на бумаге изложить свою мысль - получилось бы, наверное, даже более связно. Но еще час назад я не мог удержать дрожь в пальцах. Экселенц взял диск, положил перед собой и уставился на его прозрачную поверхность, будто хотел прочитать взглядом. Сейчас он скажет "Максим, мальчик мой", и начнет рассуждать о том, как велика была лежавшая на нем ответственность, и о том, что я не имею доказательств, и что все показанное мне в виртуальной реальности, и сказанное мне на Альцине - не более чем гипотезы и слова, а за Экселенцем стояла многовековая история человечества, и перед Экселенцем маячило продолжение этой истории, в которой для Странников места не было и быть не могло. И что он выполнил свой долг, и выбирать ему не приходилось. А я скажу, что выбора у него не было именно потому, что он уже много лет назад решил, что у него нет выбора. Он выбрал тогда, когда убил Леву Абалкина, когда спорил со стариком Бромбергом и заставлял Корнея Яшмаа соглашаться на глубокое зондирование мозга. Он выбрал даже раньше, когда решил, что подкидыши - механизмы Странников. Он выбрал для этих людей жизненные роли и не спрашивал их, хотят ли они эти роли играть. И в выборе своем Экселенц был абсолютно свободен, как уже много сотен лет было свободно человечество, выбирая между добром и злом, между истиной и заблуждением, между правдой и ложью, между жизнью и смертью. Мы почитали возможность такого выбора благом цивилизации, а на самом деле... Насмотревшись на лежавший перед ним диск, Экселенц взял его в правую руку, размахнулся и запустил в окно. Раздался треск, стекло, конечно, не поломалось, да и диск не мог получить повреждений, он лишь отрикошетил и закатился куда-то - то ли под стол, то ли за стоявшую у окна высокую вазу с единственным цветком. - Если ты скажешь мне, Максим,- Экселенц выставил на обозрение лысину и положил руки на стол ладонью на ладонь,- если ты скажешь мне со всей убежденностью, что нет никакой альтернативы тому, что тебе показали... Если ты скажешь мне, что человечество с вероятностью сто процентов - не меньше! - одним своим присутствием в этой Вселенной раскачивает ее законы и делает мир все более случайным... - Вы знали это раньше...- пробормотал я. Экселенц опустил голову еще ниже. - У меня были достаточно обширные данные ментоскопирования Яшмаа. Не такая детальная информация, какую удалось получить тебе, но, повторяю, достаточная, чтобы сделать кое-какие выводы... Но ты не дослушал вопроса. Если вероятность того, что, создавая в каждом поколении группу пророков, Странники намеревались спасти человечество, а не погубить его, если эта вероятность равна ста процентам и никак не меньше... Тогда я приму твою отставку, и тогда я сам уйду со своего поста. Более того. Нам с тобой не останется иного выхода, как покончить жизнь самоубийством... Итак? Экселенц поднял голову и посмотрел мне в глаза. Он действительно ждал от меня ответа и намеревался поступить так, как скажу я. Я встал и пошел к двери. Ноги заплетались, мне казалось, что я бреду по болоту, постепенно погружаясь в трясину. За спиной была тишина. - Грапетти...- сказал я у двери, не оборачиваясь.- Что я скажу Татьяне? - Ничего.- Пауза, легкий вздох.- Боюсь, мы никогда не обнаружим следов челнока. - Он действительно остался в нуль-т? - Похоже. Я повернулся всем туловищем, иначе мне было не справиться со своими ногами, разъезжавшимися в разные стороны. - Тогда должно было...- начал я. - Да,- сказал Экселенц.- В полупарсеке от ЕН 200244 взорвалась черная мини-дыра. Из тех, чье время полураспада чуть меньше возраста Вселенной. Характеристики взрыва изучаются. Я кивнул и открыл дверь. - Максим! - крикнул Экселенц мне вдогонку.- Не нужно тебе говорить ни с Татьяной, ни с Вандой. Я вышел и прикрыл дверь за собой. Я не собирался говорить ни с Татьяной, ни с Вандой. Мне нечего было им сказать. Но если заказать связь немедленно... Сколько сейчас времени в Альцине-прим? Неужели ночь? Я не выдержу до утра..." От публикатора. Согласно описи экспозиции Музея внеземных культур, 23 ноября 80-го года произошло спонтанное саморазрушение экспоната номер 34002/3а, повлекшее также повреждения в хранилище. Акт экспертизы был изъят из архива 2 января 81 года согласно постановлению Мирового совета, подписанному лично Комовым. Что можно сказать в заключение о смысле мемуара? Вообще говоря, в мои обязанности не входит комментировать содержание документа, представляемого на рассмотрения Генерального Директората КОМКОНа-2. Но, предвидя, какие дебаты данный мемуар вызовет на объдиненном заседании, я хотел бы предварительно высказать свою точку зрения в надежде, что никто не сочтет ее попыткой навязать личное мнение, пользуясь правом первого слова. Человечество, на мой взгляд, никогда не обладало той степенью свободы выбора, которой так боялись и от которой бежали Странники. Выбор определялся законами сохранения - всегда и везде. Да, отдельный человек мог выбирать между добром и злом, и со временем этот выбор становился все более свободным и непредсказуемым. Но человечество в целом выбирает добро, ибо иначе не выживет. Человек мог выбирать - заниматься наукой или плавать брассом. Человечество в целом вынуждено заниматься наукой, ибо иначе не выживет. И так далее. У человечества нет свободы выбора - есть инстинкт самосохранения. Значит, нам далеко до Странников, которые уже могли выбирать свободно между добром и злом, между наукой и ее отсутствием, между порядком и хаосом... Но в тот момент, когда мы впервые изменим какой-нибудь закон природы, для нас тоже наступит эпоха полной и абсолютной свободы. И придется выбрать - в последний раз.