, связанному с еврейской историей, отличается от общепринятого, как зима от лета). Обычно исходят из достаточно очевидного: тело Мессии оказалось в пустыне Мартоха, поскольку Муса попросту не обладал большей энергетической конституцией. Могло быть и хуже. Это перемещение, поскольку произошло без согласия перемещаемого (Мессии), не могло не закончиться летальным исходом. По-моему, проблема здесь вовсе не биологическая, и не физическая даже, а сугубо нравственная. Мне возражали: нравственность, дескать, не относится к свойствам и атрибутам материи, ею нельзя объяснить, скажем, восхода и захода солнца или перемещения материальных тел по мировым линиям. И это верно. Но ведь я не о том. Попробую объясниться, тем более, что это необходимо для связности дальнейшего повествования. Итак, Мессия оказался человеком случайным. Не гигантом духа, не гигантом мысли. Моше рабейну в свое время этими качествами обладал, что и позволило ему возглавить Исход из Египта, а впоследствии стать первым и, для своего времени, единственным человеком Кода. Нравственно ли человеку средних достоинств руководить людьми, часто по всем показателям превышающими его уровень во много раз? Дозволено ли ему принимать решения? И, с этой точки зрения, не был ли более необходим миру поступок Мусы, устранивший Мессию в самый критический момент истории Исхода? Я отвечаю - да, поступок Мусы Шарафи оказался полезен. Значит, оправдан и с точки зрения морали? Далее. Представьте, что Мессия не исчез, но продолжал возглавлять Исход. Не привело бы это к многочисленным трагедиям, которых в реальности удалось избежать именно потому, что Мессии не было на Земле в последовавшие после начала Исхода дни? Короче говоря, если целесообразность чего-то, справедливость чего-то для блага данной популяции есть нравственность, то перемещение души Мессии из его тела, а тела - из пределов "обычного" четырехмерия, явилось актом сугубо нравственным, даже если его невозможно было объяснить биологическими законами. Думаю, впрочем, что и законы биологии не были нарушены. x x x У И.Д.К. дрожали руки, и он окончательно понял, что лидер из него никакой. Господи, что он сделал, когда стоявшее справа от него дерево неожиданно изогнуло ствол и плюнуло в Андрея вязкой жидкостью, мгновенно превратившей мальчика в кокон? Андрюша даже не кричал, потому что, видимо, грудь ему сдавило, и малейшее движение причиняло боль. Женщины опомнились первыми. Людмила бросилась к сыну и попробовала отодрать застывшую массу, а Дина начала кричать, и, что вовсе лишило И.Д.К. способности понимать происходившее, дерево, плюнувшее в Андрея, сразу же выпрямило ствол, ветви вздернулись вверх, будто солдат на плацу поднял в приветствии свою винтовку. Они отнесли Андрея к реке, мальчик молчал, только смотрел странным взглядом, вязкое вещество пришлось скрести ногтями и оттирать ладонями. Потом Людмила сняла с него одежду и начала мыть ее в реке, а Дина обняла Андрея, прикрывая от прохлады, что-то сказала ему, тот кивнул, и тогда Дина обратилась к И.Д.К. - Илюша, - сказала она, - отсюда нужно уходить. Андрюша так чувствует, и я тоже. - Куда? - пробормотал И.Д.К. - Нам нужно к людям. А где они? - Спроси у Люды, она знает. Людмила разложила мокрую одежду на траве. Вопрос она слышала - в тишине звуки разносились будто влекомые ветром шарики одуванчиков. - Никого нет, - сказала она. - Вы что, сдурели? Как люди могут прибыть на такое? - С Земли уже ушли миллионы! - воскликнул И.Д.К., начиная, впрочем, догадываться о смысле происходившего; полгода, прошедшие на Земле, уместились здесь в несколько часов. Значит, и обратное не исключено - полгода здесь и миг для тех, кто уже отбыл с Земли, но еще никуда не прибыл. Или попал на промежуточную планету - вроде той, где побывала Дина или где был он сам. И действительно ли именно эта планета, Саграбал, является конечной целью? Моше водил свой народ по пустыне сорок лет. Точнее, Творец водил Моше и его народ, не позволяя достичь конечной цели. А сейчас? Где наша пустыня? Здесь? Или в тех мирах, которые оказались на пути? Знать бы. Так ведь и Моше не знал, и народ его не знал тоже - они воображали, что не сегодня, так завтра все кончится, и откроется им земля, текущая молоком и медом. Тело Йосефа, которое так и пролежало несколько часов в траве, перенесли на пригорок. Лицо мертвеца оставалось спокойным, будто он знал, что именно с ним делают и был доволен. Людмила старалась на лицо не смотреть, ей сказали, что Йосеф умер еще вчера, и ей представлялось, что тело уже начало разлагаться, ведь тепло. Йосеф был холоден, но будто живой. У Людмилы даже мелькнула мысль, что он спит - летаргический сон, так ведь бывает, - и им не хоронить его нужно, а нести с собой. Или оставить здесь, а потом вернуться. Людмила улавливала обрывки мыслей, но складывать их не было сил. Или лень. Или просто не хотелось - чужие мысли все-таки. Она оказалась здесь для того, чтобы встретиться с Ильей. Они должны быть вместе. Нет, не вместе, это невозможно и не нужно. У Ильи есть эта женщина, Дина. А у нее есть и будет Мессия. Но бывший муж должен быть рядом - как были рядом с Моисеем Авраам, Иаков и еще кто-то, чьи имена Людмила забыла напрочь. А может, рядом были не они? Впрочем, это неважно. Обретя Илью, она должна теперь найти Мессию, выполнившего свою миссию. Ладони стали грязными, на них налипли песчинки, да и одежду не удалось уберечь от темных, будто ржавых, пятен. Людмила сбежала к ручью (тропинка-трава опережала ее на шаг) и погрузила в воду руки. Она слышала, как вслед за ней сбегают к воде Илья с Диной, но не обернулась - смотрела в воду, как в зеркало, видела свое довольное лицо (действительно довольное, даже странно), темное пятно грязи на правой щеке (так, ототрем, и водой его, водой...), и надпись небесная тоже отражалась, и ее легко можно было прочитать. Ивритские буквы, ивритское слово: МИДБАР - Пустыня! - перевела Людмила на русский и поболтала рукой в воде. Надпись заколыхалась, исчезла на мгновение, но поверхность успокоилась быстро, и слово возникло вновь. И.Д.К. плескался с шумом - снял рубашку, закатал брюки, мог бы и снять, Господи, все свои, Дина вот не стесняется, разделась по пояс, юбку подняла выше колен, а груди у нее красивые, Илюша недаром прельстился. - Илья, - позвала Людмила. - Хватит плескаться. Посмотри на отражение. Не дошло сначала. И.Д.К. испытывал сейчас странное детское ощущение - сбежал с уроков, даже в кино не пошел, махнул на Москву-реку, к стадиону, где пляж, жара, вроде и стыдно немного, не привык нарушать дисциплину, но в то же время распирает грудь какая-то бесшабашность, и все выглядит простым и предсказуемым, в том числе взбучка от мамы и завтрашний разговор с директором. Ну и что? Плевать! И.Д.К. не видел никакого отражения - прозрачнейшая вода, на дне различимы отдельные песчинки, о чем толкует Людмила? Ах да, волнение, мог бы догадаться. Он замер, но рядом плескалась Дина, Господи, какая она красивая, хорошо, что здесь нет других мужчин, Андрюша не в счет, да и далеко он, и не смотрит. - Диночка, - сказал И.Д.К. - Замри-ка... Когда волнение улеглось, он, естественно, увидел то же, что Людмила, и мысленно обругал себя. Сто раз должен был догадаться, перевернуть надпись зеркально, не так уж много там букв; к тому же, ивритские знаки, даже написанные наоборот, легко узнаваемы. Он поднял голову, и сердце сразу же потяжелело, опустилось, камнем легло на диафрагму. Надписи не было. - Куда же она... - растерянно сказала Людмила и выбралась на берег. По воде пошли волны, наваждение исчезло, И.Д.К. вышел на берег и сел, положив руки на колени. Обе женщины стояли над ним, мысли их были обнажены как и тела, Людмила пыталась понять, что произошло в небе над головой и в воде под ногами, а Дина ничего понять не пыталась, она была с И.Д.К. ночью, видела бесконечную стену, где надписей хватило бы на всех с избытком, одно-единственное слово не производило на нее впечатления. Было, не стало. Ну и что? - Пустыня, - сказал И.Д.К. - Слово исчезло в тот момент, когда его удалось понять. Кто-то или что-то следит за нами и нашими мыслями. Каково? - Бог? - осевшим голосом спросила Людмила. Дина промолчала, она давно чувствовала, что они здесь не одни, что существует некто, руководящий их поступками, ведь и ночью, что ни говори, все происходило по какому-то плану, им неизвестному, хотя план этот и определялся в некоторой степени их поведением. И даже их мыслями. Бог? Может, и Бог. - Пустыня, - повторил И.Д.К. - Чтоб я так жил, но то слово, в небе, как его ни отражай, не могло написаться "мидбар". Да в нем и букв было больше... Оптический бред... Он поднялся на ноги и пошел к воде. Постоял, глядя на свое отражение - все было как положено, ничего лишнего, никакого рога на макушке или третьего глаза. Только... Он пригляделся. Да, в небе... И только если смотреть под определенным углом. Под прямым не видно. А если так, под сорок примерно градусов... Будто узор от горизонта до горизонта. Слабый, на пределе, но видно. Как ковер. Или... Ну да, карта. - Девочки, - позвал он. - Поглядите и скажите, что видите. Нет, не так. Под углом. - Похоже на карту, - сказала Людмила. Дина промолчала, она видела какие-то полосы, подняла глаза - небо как небо, облака, кажется, опустились ниже, но на самом деле могло быть и наоборот - как здесь определить расстояние? Карта? Дина уже видела карту в небе. Не здесь. Ту карту, красочную, яркую, будто отражение реального пейзажа, она могла бы описать с закрытыми глазами. В центре, прямо над головой, была пустыня - желтая как яичный желток, а по краям шли леса. И текла река. Эта?? Она была взволнована, И.Д.К. это почувствовал мгновенно, и сразу понял причину. - Расскажи, - потребовал он. - Только не словами, словами не сможешь точно. Думай и представляй. Подключилась и Людмила. Они были втроем, были вместе, и это немного раздражало Людмилу, она не могла понять, почему иногда чувствует Илью и эту женщину, его любовницу, видит их изнутри, а иногда, даже когда очень хочется, ничего не выходит, так и стоишь снаружи, даже в замочную скважину подглядеть не удается. Они рассматривали карту. Дина мысленно расстелила ее на земле, подробности вспоминались сами по мере того, как в памяти откладывалось главное - вот лес, вот поляна и выход к реке. А здесь проходила Стена. Подошел Андрей, Людмила ощутила его присутствие, он хотел что-то сказать и мешал, и она прогнала его не словами, но мысленно. Сын отошел в сторону, наступая на контуры леса своими башмаками. - Мы шли сначала сюда, а потом повернули, - бормотал И.Д.К. - И теперь мы здесь. Очень интересно. Очень. Если там, где ты была, хранилась карта Саграбала, точнее, той части планеты, где тебе предстояло оказаться... Значит, та карта, что мы видим сейчас, может быть... - Чем угодно она может быть, - сказала Людмила. - Или тем местом, где мы окажемся завтра, или тем, где Дина была вчера. - И вовсе нет, - неожиданно вмешался Андрей. - Мы это проходили в школе. Мне на контрольной попалось. Когда контурные карты заполняли. Точно как эта. Называлась... Не выговаривается... - Голосом скажи, - потребовала Людмила. - Эриад... Нет, не помню. - Где хоть это находится? - спросил И.Д.К. - На какой планете? - Ну ты скажешь, - Людмила получила удовольствие от того, что смогла поймать бывшего мужа на противоречии. - На какой еще планете? В московской школе изучали Землю. - Нет, - неожиданно возразил Андрей. - Не в той школе, где я учился с Костей, а в той, куда я ходил с Жориком. - Ты посещал две школы? - удивился И.Д.К. - Ах, это, - сказала Людмила. - Андрюша имеет в виду частный лицей, где он занимался по субботам и воскресеньям. Я платила за это удовольствие восемьдесят тысяч, правда, лицей был хорошим, им давали языки и общие научные знания, нет, даже не знания, а скорее - способность обучаться... - Подожди, - прервал И.Д.К. - Андрюша, давай по порядку. Сначала - что изображено на карте, а уж потом про лицей. - Это страна гоблинов, такая карта нарисована в книге Толкиена "Властелин колец". - А... - сказала Людмила. - Нет, Андрюша, ты дожен понимать, что хоббиты, гоблины - все это придумано... - Подожди, - еще раз сказал И.Д.К. - Хоббиты... Это вовсе не в иудейской традиции. Даже совсем наоборот. Хоббиты - и Код? Хотя... Вы понимаете, что может означать для нас всех то обстоятельство, что этот мир, возможно, - мир гоблинов и хоббитов, вовсе не существовавших в объективной реальности? - В каком мире мы находимся - реальном или вымышленном? - сказала Дина. - Давайте разберемся, - поднял руки И.Д.К. - Первый вариант: карта лишь на беглый взгляд напоминает Эриадор, страну хоббитов. Второй: страна хоббитов существует и существовала всегда, она, как многие прочие миры, находится в тех измерениях, из которых человек Кода может черпать информацию. И Толкиену это удалось. Вариант третий: страна хоббитов возникла только после того, как ее придумал Толкиен. - Материализация фантазий? - с сомнением сказала Людмила. - Я согласна с тобой - скорее всего, Андрюша просто уловил некоторое сходство. Он же не помнит карту в таких подробностях, чтобы... - Вот и помню, - с обидой сказал Андрей. - По той контрольной я получил "отлично". А "Хоббита" и все три части "Колец" читал сто раз. Могу с закрытыми глазами... - Верим, - быстро согласился И.Д.К. - Кстати, есть еще и четвертый вариант: карта отражает какую-то часть сознания Андрея, а к нашей реальности не имеет отношения. - Что в ней тогда толку? - разочаровнно сказала Людмила. - К тому же, - тихо сказала Дина, - ее и нет больше. Она оказалась права. Ни в сером небе, ни в прозрачной воде не было ни карты, ни духа ее - ничего. Помолчали. Упоминание о стране хоббитов будто изменило что-то в энергетике мира, ставшего вдруг зябким и чужим. И не знаешь не только куда идти, но непонятно становится - зачем. И хочется оказаться в теплом и безопасном месте, лучше всего - в комнате с камином, и чтобы на полках стояли книги, а на столе - бутылка красного легкого вина. Видение промелькнуло мгновенно, будто перевернули страницу, И.Д.К. не успел различить подробностей, понял только, что Дина, и Люда, и Андрюша тоже увидели каждый свое - личное представление об уюте, покое и тепле. - В том мире, - сказал И.Д.К., - было много вымышленных стран. Не только сказочных. Сказочных как раз меньше всего. Я говорю о фантастических мирах. О Дюне, например. Не читали? Был такой роман Френка Херберта. Или миры Ле Гуин. Тоже ведь очень детальные в разработках. - Ты хочешь сказать, что миры эти существуют реально, - подхватила Людмила, - и авторы просто увидели их внутренним чутьем? И мир, в котором мы сейчас, один из них? - Это нужно хорошенько продумать, - продолжал И.Д.К. - Вероятнее всего, и Толкиен, и Херберт, и Ле Гуин были людьми Кода. И знание о мирах, в которые предстоит уйти, также было записано в генах... и могло быть, в принципе прочитано... - Сбой в программе? - вставила Дина. - Илюша, мне кажется, вы с Людой увлеклись. Не могла программа быть такой... разболтанной. Код был скрыт. Все странности, происходившие раньше, вроде этой, с хоббитами, можно, конечно, приписать спонтанному чтению Кода, но тогда это - свидетельство его ненадежности... - Да, есть противоречия, - согласился И.Д.К. - Сам вижу. Фантастические миры, о которых я говорю, стали популярными в Штатах где-то в шестидесятых годах, и до конца девяностых интерес держался на высоком уровне. Писали об альтернативных мирах не только Ле Гуин или Херберт, но множество других авторов. Вообще, видишь ли, опасно что бы то ни было объяснять единственным фактором, пусть даже и очень мощным. Честно говоря, меня все это не волнует. По крайней мере, сейчас. - Тебя волнует, - сказала Людмила, - где мы проведем ночь, где мы вообще будем жить, в какую школу станет ходить Андрюша? - Вот именно. И еще - люблю, например, лежать на диване и смотреть телевизор. Новости или кинофильм. Где здесь диван? И где телевизор? Как я узнаю о том, что происходит за сто километров отсюда? Вчера и утром обо всем этом не думалось, слишком много впечатлений. Новый мир... Как начинаю думать, что это - навсегда... - Хочется назад, в Иерусалим? И.Д.К. помолчал. - Нет, ты знаешь, не хочется. Если ты о ностальгии, то ее нет. Может, пока нет. Код должен был такие вещи предусматривать. Хотя... Кто может сказать, что предусмотрел и чего не предусмотрел Код... - Ребята, - сказала Людмила. - По-моему, вы вообразили, что нам тут жить вчетвером. Илья - главный муж, а мы... Диночка, я не против быть просто другом дома. Но вы забыли - за нами идет народ. Не пойдет, а уже идет. Вас не было на Земле полгода. В тот день, когда ушел Мессия... Уходили миллионы. И не только евреи. Где сейчас все эти люди? И что станет с ними - здесь? Это же поломанные судьбы, жизни... - Когда евреи уходили из Египта, тоже наверняка сломались тысячи судеб, - сказал И.Д.К. - Ребята, я читала Библию. Евреи знали, от чего уходят. Это был не инстинкт, не какой-то там Код, с которым нет сладу. Они боролись за свой уход, вроде наших диссидентов и отказников. А сейчас все иначе... - Знаешь, Люда, я склонен больше полагаться на разум инстинкта, чем на разум сознательного поступка. Наши отказники стремились в Израиль сознательно, а там, приехав, разочаровывались, и не было у них тормоза от разочарования, потому что все шло от разума, поступок был осознан. Именно потому он был поступком. А если бы их вел инстинкт, на новом месте им было бы куда проще. - Может, ты и прав, - пожала плечами Людмила. - Я не о себе говорю, а о других, кто придет следом. Мне здесь хорошо. Я не анализировала - почему. Но хорошо. Спокойно. А ты, Илья, это вполне серьезно - о телевизоре и диване? Тебя это гложет? - Нет. Просто думается - хорошо бы телевизор. Но чтобы из-за этого впадать в панику... - Мама, - сказал Андрей, глядя в сторону леса, - там какие-то люди. Обе женщины отреагировали одинаково - сделали шаг вперед, и Андрей оказался у них за спиной. Из полумрака на открытое место вышел человек - высокий мужчина лет пятидесяти в черном костюме-тройке. За ним шла женщина, одетая столь же изысканно - на ней было вечернее платье, сиреневое с блестками, шею украшало жемчужное ожерелье. Женщину смущало поведение ее спутника, не выполнявшего обязанности джентльмена; он должен был поддержать ее, открыть перед ней дверь в этот странный мир, а он шел впереди - не джентльмен, но мужчина-охотник. - Господа, - крикнул мужчина, - не скажете ли, где мы? Если не название местности, то хотя бы - какая планета! На Землю не похоже, разрази меня гром! - Ричард! - осуждающе воскликнула женщина, но Ричард и бровью не повел. - Там, в лесу, - сказал И.Д.К., - вы одни или есть кто-нибудь еще? - Вот еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос. Даже здесь, - улыбнулся Ричард. - Планета называется Саграбал, - сказал И.Д.К., тоже неожиданно для себя улыбнувшись, - и, разрази меня гром, если я знаю, откуда мне это известно. - Великолепно! - мужчина наклонился и погладил траву как прильнувшую к ноге собаку. Потом, будто вспомнив, наконец, о своих обязанностях джентльмена, подал руку своей спутнице и повел ее вперед, трава расступалась, обозначая путь, закончившийся в полуметре от И.Д.К. Мужчины пожали друг другу руки. - Моя жена Джоанна, - представил Ричард свою спутницу. - Отвечаю на ваш вопрос: мы оказались в лесу полчаса назад, а до этого были на приеме у американского посла. Кто-то бросил клич, мол, чего ждать, Мессия указал путь, и нужно уходить прямо сейчас. И все почувствовали - да, это так. Инстинкт, господин... - Илья Купревич, - сказал И.Д.К. - Это моя бывшая жена Людмила, это моя будущая жена Дина, а это мой сын Андрей от первого брака. - О! - сказал Ричард, улыбаясь Людмиле. - Я видел вас... Где же я вас видел? - По телевизору, - подала голос Джоанна, успевшая уже поцеловать Дину в щеку. - Мы смотрели передачу из Израиля, выступал Мессия, а вы, душечка... - О! - еще раз сказал Ричард. - Ну конечно. Мы попали в хорошую компанию! Может быть, и сам Мессия с вами? Это было бы замечательно, потому что тогда было бы на кого свалить ответственность. Я ведь больше исполнитель. Мы с Джоанной потому и ушли из леса, что я понял - мне грозит стать лидером. - Лидером у кого? - настороженно спросил И.Д.К. - Ах да, я не сказал. Там, в глубине, человек сто. Сейчас наверняка больше, потому что народ прибывает. И если будет прибывать с такой же скоростью, с какой убывал на Земле, то скоро лес просто выдавит людей из себя - места не хватит. Конечно, нужен лидер. Моисей... Он замолчал, посмотрев И.Д.К. в глаза. - По профессии вы... - сказал И.Д.К., не желая понимать намека и оттягивая время, чтобы не давать прямого ответа. - По профессии я дипломат, работал вторым секретарем министра в Британском МИДе. - Меня, - сказал И.Д.К., - беспокоят люди в лесу. - О, - Ричард сделал пренебрежительный жест рукой, - не уверен, что их можно было бы допустить в приличное общество. - Большая часть - негры из Африки, - пояснила Джоанна. - Никогда бы не подумала, что в них есть хоть молекула иудейской крови. И еще - какие-то закомплексованные личности, по-моему, из Восточной Европы. - Думаю, что народы просто тасуются, как карты в колоде, - задумчиво произнес Ричард. - И потому проблема лидера представляется мне как нельзя более актуальной. Собрать всех, объединить, повести... - Куда? - спросил И.Д.К. - Боюсь, Ричард, вы неверно представляете себе суть нашей вновь обретенной родины. - Повторите-ка, - потребовал Ричард. - Как это вы сказали: "вновь обретенная родина"? - В том-то и дело. Разве Мессия не говорил этого? - Не так прямо. И, честно говоря, я не очень ему верил. Собственно, сначала я удивлялся - что это происходит с доброй половиной человечества? Пока вдруг не прихватило самого. Нет, ни о какой родине я не думал. И Джоанна тоже - верно, дорогая? Скорее, инстинкт толпы. Вдруг подняло, понесло, вихрь такой, знаете ли... Если по Фрейду... - Нет, - сказал И.Д.К. - Фрейд здесь совершенно не при чем. В вас заговорили гены, молчавшие тысячи лет. - Да, понимаю, - кивнул Ричард. - Никто из нас, насколько я могу судить, не испытывает сожаления об утраченной Земле. Это потрясающе, это, наверное, самое удивительное из того, что могло произойти... И следовательно, нам нужно здесь организовать новое общество. - Вот этого я и боюсь больше всего, - возразил И.Д.К. - Что кто-то примется организовывать новое общество. Мне кажется, что никаких государственных образований здесь быть не может. - Но тогда мы просто не выживем! Каждый сам по себе, в чуждом мире! Да, я понимаю, что вы хотите сказать. Мир наш, и он не может быть чужд, раз уж у нас нет даже малейшего сожаления по оставленному дому. Верно. Но этот мир чужд физически - при всем видимом психологическом комфорте, который является, как я понимаю, следствием инстинкта, а не разума. Мир чужд физически, он может быть враждебен. Нужно бороться. Значит... - Я не знаю, что это значит, - устало возразил И.Д.К. - Мне кажется, что вы неправы. - О женщинах вы, конечно, забыли, - подала голос Людмила. - Вопросы управления - мужская роль в обществе, да? - Сударыня, - галантно произнес Ричард, поклонившись. - Управление - роль женская. Позволю себе напомнить известную пословицу о том, что если муж - голова семьи, то женщина - шея. А если муж глава государства... - Ну спасибо, - сказала Людмила. - Я вот, кстати, шея без головы, поскольку мы с Ильей в разводе уже несколько лет. Ощущение не из приятных. Синдром безголовой курицы... Но я не о том. Вы не желаете управлять и не желаете, чтобы управляли вами? Ваше дело. А я хочу управлять. Более того, я знаю, что буду это делать. Иначе этот мир не станет нашим. Есть вопросы... Ну например, на каком языке мы спорим? Вы, Ричард, англичанин, я русская, а Илья с Диной евреи из России. Я говорю именно о языковой среде, так-то мы все, видимо, потомки древних иудеев, раз уж оказались здесь. - Я как-то не подумал, - озадаченно сказал Ричард. - Дорогой, Людмила права, - вступила в разговор Джоанна. - Вы говорите, я слушаю, я все понимаю, и я не знаю, почему я понимаю. Этот язык - он во мне, но я его не изучала. - Это иврит, - сказал И.Д.К. - И не воображай, Люда, что тебе первой пришел в голову этот парадокс. Наш иврит так же подсознателен, как и отсутствие ностальгии. Язык Кода. - Ну конечно, - с иронией сказала Людмила. - Именно в подсознании у тебя сидело сочетание "языковая среда". Да в древней Иудее... - В Иудее, согласен, не знали таких слов. Но иврит, Люда, куда древнее. Повторяю - это язык Кода. И те, кто создавал его, были умнее нас нынешних. И слова знали куда более мудренные, чем знаем мы. Слова эти будут еще всплывать из подсознания. Новые слова старого языка. Я так думаю. - И опять мы пришли к этому вопросу, - сказала Дина, которая стояла в стороне, обняв за плечи Андрея. Людмила повернулась к ней. - К какому вопросу? - Кто создал это? Язык, который мы вспоминаем, не зная. Живую траву. Небо-карту. Землю. - Творец! - сказал Ричард без тени сомнения. - Несомненно, - насмешливо согласилась Людмила. - Чтец читает. Пахарь пашет. Думает мыслитель. А творит, естественно, Творец. Это что - ответ на вопрос Дины? Кто он, ваш Творец? Нематериальный Бог? Материальное существо? Личность? Невидимая сущность? Вы можете ответить? - Я могу, - услышали они глубокий голос, похожий на звук трубы архангела, никогда никем не слышанный, но знакомый интуитивно и узнаваемый без труда. У берега речушки, взявшись за руки, стояли двое. - Илюша! - воскликнула Дина и отступила, спряталась за Андрея. - Мое имя Йосеф Дари. А это - Муса. Мы вернулись. x x x Сара Абовна выглянула в окно и, не увидев внука, сказала мужу: - Наум, Хаим опять ушел со двора, пойди посмотри. Наум Исакович заложил карандашом страницу, вздохнул и, сменив тапочки на спортивные туфли, вышел из квартиры. Хаим обычно проводил время с соседскими ребятами - Аликом и Шаулем. Алик был из "русских", хотя и не понимал по-русски ни слова, потому что родился в Израиле, да и родители, прибывшие еще в начале семидесятых, успели подзабыть большую часть идиоматических выражений, известных каждому, кто вырос на просторах шестой части суши от Бреста до Владивостока. Шауль, сын выходцев из Южной Африки, понимал по-русски два слова: "дай" и "спасибо", причем, как подозревал Наум Исакович, "дай" в понимании Шауля было все-таки ближе ивритскому "хватит". - Хаим! - крикнул Наум Исакович, завернув за угол и оказавшись на детcкой площадке с качелями и деревянным строением, напоминавшим сказочную крепость. Внука не оказалось и здесь, и где его искать теперь, Наум Исакович не знал. В прежние времена Хаим мог пойти с ребятами к ним домой - к Алику, например, чтобы поиграть на компьютере, или к Шаулю, чтобы послушать очередную историю из африканского фольклора с еврейским оттенком, которые в избытке хранились в неисчерпаемой памяти деда Шауля. Впрочем, скорее всего, дед сам эти истории и придумывал. Но вот уже больше недели не было здесь ни Шауля с Аликом, ни их семей, да и вообще в квартале было пусто, тихо и гнусно, как на кладбище. После начала Исхода, особенно после того, как ушел зять, объявивший себя Мессией, город опустел быстро, в течение двух-трех дней все было кончено. Семьи Шауля и Алика ушли в числе первых; сразу после передачи, во время которой Илья исчез с экранов, не договорив своей речи, обе семьи отправились пешком к центру города, то ли к Стене плача, то ли к мельнице Монтефьоре, и обратно не возвратились, как не возвратились десятки тысяч жителей Ир-ганим и других кварталов Иерусалима. Наум Исакович чувствовал, что так надо, что происходит нечто, для евреев всего мира вполне естественное, но ни в самом себе, ни в жене своей Саре подобного желания он не ощущал. Сара очень болезненно восприняла исчезновение дочери, прошло полгода, а рана не затянулась. Зять их, этот новоявленный Мессия, никакого интереса к судьбе жены и сына не проявил, то ли оказавшись выше подобных житейских сложностей, то ли по каким-то высшим каналам получивший информацию о том, что с Диной все в порядке и не стоит волноваться о ее судьбе. Если так, то почему он, имевший в своем распоряжении любые средства связи, не удосужился успокоить тестя и тещу? Сара и прежде не любила Илью Давидовича, не отличаясь в этом от своего мужа, а после исчезновения Дины возненавидела зятя лютой еврейской ненавистью. Еврейская ненависть, в понимании Сары Абовны, отличалась от русской или английской тем, что, ненавидя, нужно продолжать поддерживать с предметом ненависти нормальные человеческие отношения, давая возможность означенному предмету одуматься и усовеститься. После исчезновения Дины жизнь сначала вообще потеряла смысл, а потом отчасти приобрела его опять, потому что нужно было ухаживать за внуком, оставшимся без родителей, ибо какой родитель из Мессии, ни разу за полгода не соизволившего поднять трубку своего правительственного телефона? А когда исчез Мессия, Сара Абовна сказала мужу: "Наум, надо спасать Хаима", хотя понятия не имела, от чего и как нужно спасать внука. В ее словах был некоторый смысл, поскольку, после того, как ушли неизвестно куда все хозяева близлежащих лавок, покупать продукты стало негде, автобусы перестали ходить сутки спустя, телевидение прекратило передачи. В холодильньке продуктов оставалось дня на три, Сара Абовна обзвонила всех знакомых и обошла всех соседей, даже тех, с кем ни разу не сказала ни слова, потому что так и не смогла выучить иврит. Телефоны не отвечали, соседи уехали, оставив двери открытыми, и Сара Абовна позволила себе, испросив у Бога прощения, позаимствовать из холодильников кое-какую провизию - все равно ведь испортится, говорила она себе, а могла и не говорить, прекрасно знала, что хозяева не вернутся. В опустевшие магазины Сара Абовна почему-то заходить не хотела. За внуком она следила теперь с особенным вниманием - Хаим мог исчезнуть так же внезапно, как население Иерусалима, Израиля и, может быть, всего мира. Но не держать же мальчика на цепи! Сара Абовна разрешала внуку играть на детской площадке, но либо выходила с ним сама, либо, если нужно было готовить обед, следила за Хаимом из кухонного окна, не очень доверяя бдительности мужа, который мог зачитаться Кановичем или воспоминаниями маршала Жукова. - Ну что? - нетерпеливо спросила Сара Абовна, когда Наум Исакович, прихрамывая, появился из-за угла дома. - Нет его там, - сказал Наум Исакович. - И на автобусной остановке нет, - добавил он, упреждая вопрос жены. Именно тогда Сара Абовна совершила ошибку, которая повлияла на ход дальнейших событий. Вместо того, чтобы дожидаться возвращения внука, Сара Абовна организовала немедленный поиск, столь же бессмысленный, сколь и хаотический: побежала по соседям, воображая, что Хаим мог устроить набег на чужие квартиры, где можно было поиграть в компьютерные игры, а Наума Исаковича отправила по маршруту восемнадцатого автобуса - Хаим, по ее мнению, мог выйти на шоссе, соединявшее Ир- ганим с центральной частью города. Поэтому, когда, некоторое время спустя, Хаим появился в салоне, чтобы забрать любимую игрушку - плюшевого медвежонка, - в квартире не оказалось ни деда, ни бабушки, и мальчик, находившийся уже под влиянием Кода, вынужден был уйти один. Два часа спустя старики, вымотанные поисками, вернулись домой. Сара Абовна плакала - перспектива никогда больше не увидеть внука пугала ее куда больше, чем исчезновение дочери, зятя и всего остального человечества. Наум Исакович тоже потерял контроль над собой - успокаивая Сару Абовну, довел себя до такого состояния, что сердце не выдержало и, когда старик наливал жене воду из очистителя, неожиданная невыносимая боль под левой лопаткой заставила его выронить чашку. Он успел схватиться за край стола, но не сумел удержаться на ногах и умер прежде, чем тело соскользнуло на пол. Сара Абовна провела вечер и ночь у тела мужа, тщетно пытаясь дозвониться до "скорой помощи", и это занятие, вместе с мучительными раздумьями о судьбе внука, поглотило ее настолько, что импульсы Кода так и не смогли включить программу на достаточном для немедленной реализации уровне. В результате Хаим оказался на долгие часы предоставлен сам себе. x x x Философия полного детерминизма, которой придерживаются некоторые ученые на Израиле-3, терпит полный крах в результате столкновения с фактами, описанными выше. Я мог бы привести и другие факты - в дни Исхода события, аналогичные тем, что происходили в иерусалимском квартале Ир-ганим, были не такими уж редкими. Удивительно, но факт: еврейские ортодоксы сумели пронести сквозь тысячелетия текст Книги без единой ошибки, которая была бы равнозначна вредной мутации. В то же время природа, хранившая не копию Кода, а его оригинал, не сумела сделать это с той же степенью надежности. Мелкие ошибки, возникавшие в результате, например, длительного ультрафиолетового облучения, накапливались в генах и, хотя не могли, конечно, изменить программу, надежность которой была чрезвычайно высокой, все же приводили к сбоям - то есть, к отсутствию детерминизма. Предопределенность уступала место своей противоположности - случаю. К сожалению, сказанное относится и к процессу, который привел маленького Хаима Кремера в один из виртуальных миров Перехода. x x x В лесу было совсем не страшно. Хаим даже и не понял сначала, что попал в настоящий лес, а не заблудился в кустах, росших около дома Алика. Не удержав равновесия, мальчик упал на коленки, протянул руку к свисавшей почти до земли ветке, послушно обвившейся вокруг его ладони, подтянулся, встал на ноги, сказал дереву "спасибо" и услышал ответ, в котором ему почудились заботливые интонации бабы Сары. От традиционного совета смотреть под ноги Хаим отмахнулся, и дерево, буквально восприняв мысль, выгнулось, подняло ветви высоко вверх, чтобы не мешать мальчику делать все, что ему заблагорассудится. x x x Наступил вечер. То есть, И.Д.К. думал, что наступил именно вечер, но с равным основанием можно было заключить, что близок конец света. Небо гасло. На земле становилось темнее и теснее, будто придвигался горизонт, и через полчаса, в лучшем случае - через час, мир сожмется в точку, и наступит полная тьма. И, может быть, опять появится Стена. Они сидели в сгущавшемся мраке у ручья - мужчины на поваленном дереве, женщины на траве, которая собралась в нечто, отдаленно напоминавшее не очень мягкие подушки. Илья- Йосеф заканчивал свой рассказ. И.Д.К. спокойно воспринял то обстоятельство, что в теле Мессии находилась душа Йосефа Дари, тело которого они недавно похоронили, а женщины все еще не могли с этим смириться и сели в отдалении. Рассказ Йосефа был прост и занял минуту, вместив жизнь. Муса следил за Мессией взглядом собаки, слушающей хозяина и понимающей лишь то, что связано с четкими командами - встань, ложись, беги... Ричард и Джоанна восприняли рассказ как конспект, не очень понятный, пока не изучишь первоисточник. - Я не уверен, что душа Элиягу Кремера находится сейчас именно в моем теле, - завершил рассказ Йосеф. - Если вы меня похоронили, значит, на то была воля Творца. Но вы, конечно, не прочитали нужных молитв... - Не думаю, что это было необходимо, - сказал И.Д.К. - В противном случае инстинкт подсказал бы слова. Ты так не считаешь? - Я думаю именно так, - согласился Йосеф. - Там, на Земле, молитвы были связующим звеном между человеком и Создателем. Здесь иные отношения. - О, ты тоже это чувствуешь? - Это должны чувствовать все - или никто. Наша группа... Вам не кажется, что и это не случайно? То, что именно мы собрались именно здесь именно сейчас? Йосеф встал. - Кстати, - подал голос Ричард. - Как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли? Мессия - по телу, которое ты носишь? Йосеф - по духу, который телом управляет? - Если все имеет смысл, - сказал Йосеф, - а все, безусловно, имеет свой смысл, в том числе и имя, оно определяет судьбу... Я не знаю. И я собираюсь сейчас спросить это тело, как зовут его. Йосеф подошел к могиле Йосефа, опустился перед ней на колени и спросил: - Твое имя? Ничто не изменилось, и странно, если бы было иначе. И.Д.К. переглянулся с Людмилой, а Ричард взял за руку Джоанну. Один лишь Муса, стоявший в стороне, сделал несколько шагов, чтобы быть ближе к своему спутнику. - Твое имя? - повторил Йосеф. Когда он задал вопрос в третий раз, они услышали ответ. x x x Я вынужден прервать повествование, потому что, как мне кажется, читатель находится в состоянии некоторого недоумения. Многие из тех, кому я давал читать черновик моей рукописи, даже при полном входе в киберпространство и, следовательно, полном отождествлении себя с персонажами, не могли понять, почему Йосеф Дари, человек религиозный и соблюдавший заповеди, не понял сразу того простого обстоятельства, что в долине реки Карнак их непременно должно было собраться десять человек. Чтобы избежать дальнейшего накопления недоумений, я прерываю повествование для некоторых разъяснений. Первое касается начальной стадии Исхода, того, что нынешние историки называют Поиском единства. Хочу напомнить, что в конце ХХ века на Земле было немногим более трех миллионов человек, знавших текст Торы, соблюдавших достаточно большое количество заповедей и, следовательно, потенциально способных понять все происходившее без дополнительных указаний. Однако именно эти люди, как оказалось, были совершенно не готовы слушать и видеть. Они сохранили Код, они дали возможность продолжиться историческому процессу, но оказались в своеобразной роли катализатора, лично в процессе не участвующего. Я полагал, что судьба Йосефа поэтому должна быть понятна большинству читателей - с ним просто не могло случиться ничего иного, кроме смерти: принципиального разлада между душой и телом, духовным и материальным. И равно судьба Ильи Кремера - вынужденного Мессии - не могла быть иной, поскольку и в этой личности разлад оказался безнадежным. Профессиональным историкам, озабоченным поисками истины в деяниях Вершителей Исхода, я готов представить все необходимые ссылки и все априорные идеи, которые легли в основу данной реконструкции, ибо, естественно, несмотря на беллетристичность, перед вами выверенное историческое исследование, и я готов доказывать каждое слово, явление, поступок, причину и следствие. Я призываю читателя руководствоваться не собственными представлениями о сути исторического процесса, а положиться на реконструкцию автора и последовать за авторской логикой до конца, сдерживая недоумение и даже недовольство. В доказательство того, что автор все же не окончательно ниспровергает все известные истины, предоставляю читателю самому догадаться, какое имя было названо в ответ на вопрос Йосефа. Десятое имя в миньяне Вершителей Исхода. Часть пятая. ДВАРИМ (СЛОВА) Когда наступил вечер и тьма начала сгущаться, оказалось вдруг, что Людмила терпеть не может двух вещей: мрака и бездонного черного неба. - Мне нужна комната, - сказала она, - четыре стены и потолок, чтобы не вопить от страха. Мой дом будет стоять здесь. Она показала на вершину холма, с которой открывался замечательный вид на лесную опушку и овражек. - Вот здесь, - повторила она твердо, будто зная заранее, что за этим последует. А последовал за этим легкий вздох, и что-то огромное и невидимое, заполнившее все окружающее пространство, всхлипнуло и материализовало из себя простой куб. Куб появился там, куда указывала Людмила - дом без окон и дверей, просто коробка, в которую невозможно было войти. Совместными мысленными усилиями (особенно старался Андрей, воспринявший происходящее как новую увлекательную игру) создали дверной проем и три окна, потом долго старались вообразить дверь и навесить оконные рамы со стеклами, ничего из этого не вышло, все мешали друг другу, и кончилось тем, что И.Д.К. сказал: - А ну-ка разделимся. Каждый займется жильем для себя, все мы думаем вразнобой, нет у нас еще культуры мысли. Почему-то эти слова обидели Мусу, который до того очень тщательно и терпеливо повторял все, что делал И.Д.К. Муса повернулся и пошел к лесу, его не задерживали и лишь утром обнаружили, что для ночлега он создал себе странное сооружение, напоминавшее покосившийся барак. Ночь И.Д.К. провел под черным небом, беседуя с Йосефом и Ричардом. Людмила с Андреем спали в домике, который через час-другой стал похож на небольшую виллу с остроконечной крышей; Дина с Джоанной придумали себе странное сооружение: четыре столба под крышей, которая могла защитить разве что от дождя, да и то лишь в безветренную погоду. Хаим дал о себе знать той ночью - Дине приснился кошмар, она вскрикнула и проснулась, а И.Д.К. сразу же увидел отблеск ее сна. Конечно, это был Хаим, потому что изображение исходило не из центров сна, а из той области мозга, что отвечает за мысленные контакты. Дальнейшее представлялось простым делом. Если Хаим на Саграбале, то найти его - вопрос времени, не очень большого, даже если мальчик оказался на противоположной стороне планеты. - Попробуем осмотреть этот мир сверху, - предложил Муса, воображавший, видимо, что опыт полета над пустыней способен помочь ему и на Саграбале. Тело Мусы лежало на берегу реки. Отправляясь, он заложил руки за голову - казалось, что Муса мечтательно следит за полетом невидимой птицы, тем более, что и в глазах застыло выражение внимательного любопытства. - Это даже легче, чем в первый раз, - сказал Муса. Он видел сотни, а возможно, тысячи лагерей - темные точки на серозеленом фоне, мысленный контакт с этими людьми установлен был в момент прибытия, но ни у кого пока не было возможнсти заняться каждой группой отдельно. С высоты сотни километров чужие мысли, как показалось Мусе, воспринимались более отчетливо - все, кроме Хаима. - Я больше не поднимаюсь, - объявил он, - и попробую облететь планету. - Нет! - одновременно воскликнули И.Д.К., Йосеф и Ричард. - Это займет слишком много времени, - пояснил И.Д.К. - Ты недостаточно высоко, чтобы разглядеть всю планету за час- другой. - Что ж, - спокойно сказал Муса, - тогда я поступлю иначе. x x x Муса ринулся за облака, будто в ледяную воду Северного океана - он никогда не был на севере, но холод представлял себе именно так: резкий спазм, судорога в ногах, полное оцепенение. Сознание его было отделено от тела, что не помешало именно телу испытать ужас погружения, и это избавило сознание от шока. Мир, открывшийся его восприятию, не был ни пространством, ни временем, ни комбинацией этих измерений. Поскольку исчезло пространство, то все, воспринятое Мусой, казалось ему происходившим в нем самом, хотя и не с ним. Поскольку исчезло время, то, вернувшись, он так и не смог распределить события в какой-то последовательности. Рассказывая в возбуждении Йосефу и И.Д.К. подробности своего путешествия, Муса путался и запутал своих слушателей. И.Д.К., подумав, высказал предположение: - Саграбал находится вне пространства-времени, это, по- моему, очевидно. - Это невозможно! - воскликнул Йосеф. - Почему? - удивился И.Д.К. - Пространство и время - всего лишь четыре из множества возможных измерений Вселенной. И не тебе, верящему в Бога, утверждать, что не могут существовать иные измерения, в которые человек был погружен всегда, но не воспринимал их в силу собственной ограниченности. Йосеф вспомнил свое погружение в мир сути, свой диалог с Творцом, вязкую тину бассейна памяти и промолчал, но образ, возникший в его сознании, был, конечно, воспринят И.Д.К. - Ты подтверждаешь мои слова, - сказал он. - Я полагаю, что иные измерения Вселенной могут ассоциироваться в нашем сознании, за неимением специфических органов чувств, с какими-то качествами характера. Муса обнаружил, что Саграбал находится в измерении совести, только и всего. Если я прав, то приключения Мусы можно расположить следующим образом. Первое. Оказавшись за облаками, он прежде всего осознал себя как совесть всего человечества. - Это было потом, - сказал Йосеф. - Это было сначала, - возразил И.Д.К. - Муса рассказал об этом своем ощущении в последнюю очередь, но из этого не следует, что ощущение было последним. Муса ужаснулся тому, что совершал на протяжении своей истории. Ужаснулся тому, сколько погубил цивилизаций, и понял, что спасти себя - и всех нас - может, лишь искупив свои поступки - поступки человечества, - пусть даже совершенные неосознанно... - Илья, - вмешалась Людмила. - Ты, как всегда, усложняешь. И, как всегда, берешь на себя обязанности интерпретатора. Дай нам всем разобраться. Пусть говорит Муса. - Он уже сказал, и никто ничего не понял. - Пусть покажет еще раз. Если я должна пять раз выслушивать твои интерпретации, чтобы понять их, то с тем же успехом я могу пять раз послушать Мусу, и тогда, возможно, пойму сама. И.Д.К. пожал плечами. Муса, по-прежнему лежавший на траве, подложив под голову руки (вернувшись, он даже не переменил позу), смотрел на облака, будто продолжал видеть их изнанку. Мысль его, сначала хаотически перескакивавшая с предмета на предмет, успокоилась за те полчаса, что миновали после возвращения. - Когда облака остались внизу, - подумал он, - я потерял сознание. Однажды со мной было такое. В Газе, дома. На меня упал бетонный блок, сильно прижало, и я исчез. Так мне показалось. И сейчас тоже. Илья говорит, что это было потом. Может, так и есть, не знаю. Говорю, что чувствовал. Я потерял сознание. Он, действительно, потерял то, что в просторечии называют сознанием, и это было естественно, поскольку в двумерном пространстве мировой совести, связанном с четырехмерным пространством человеческого восприятия мира лишь одномерными закрученными нитями, которым вовсе не было названия и аналогов в языке И.Д.К., воспринимаемом как язык Торы, - в этом пространстве сознание существовать не могло. Ибо совесть бессознательна. Нити натянулись, и Муса, конечно, воспринял их натяжение как вину за все, что сотворил коллективный разум человечества за тысячи лет своего существования. Разум, целью которого чаще всего было уничтожение себе подобных, не мог не проявить себя в многомерии Вселенной как разрушающая сила. И деяния единого существа, именующего себя человечеством, оказались таковы: - в Местном сверхскоплении галактик замедлились процессы накопления энергии в спиральных рукавах; - увеличилась частота вспышек сверхновых, в результате чего семь цивилизаций, достигших технологической стадии, но еще не вышедших в космос, погибли в испепелящем жаре; - в материнской Галактике Солнечной системы последствия оказались и вовсе плачевными: ни на одной из тридцати шести миллиардов планет, где жизнь могла перейти в стадию разума, этого не произошло по различным и, казалось бы, не связанным друг с другом, причинам. В результате в Галактике не осталось ни одной цивилизации, кроме человечества, так и не понявшего, что самим фактом своего существования лишило себя так называемых "братьев по разуму". Космос молчал по очень простой причине - человечество само "заткнуло рот" всему, что могло бы думать, создавать и вообще существовать на достаточно разумном уровне. Ощущение мучительно больной совести - смертельно больной, если на то пошло, ибо двумерие совести было в момент проникновеия в него Мусы уже покорежено и напомимало скрученный взрывом стальной лист, - было подобно сердечному спазму. Муса в десятый раз повторил "Я потерял сознание", добавив к тому: "Мне стало больно здесь... в груди... я убил столько, что не имею права жить...", и поставив точку - "Все мы не имеем права". - Ты не нашел Хаима, - констатировала Дина. - Я найду его сама. В пространстве совести должна быть и моя линия. - Андрей! - неожиданно вскрикнула Людмила, и только тогда все обратили внимание на то, что уже несколько минут не слышно мыслей мальчика. Андрей сидел, прислонившись к упругому стволу дерева, голова его склонилась набок, тело находилось в неудобной позе, вот- вот упадет, но упасть ему не позволяла неловко согнутая и будто сведенная судорогой рука. Глаза мальчика смотрели куда- то за горизонт - нарисованные глаза скульптуры. Людмила подходила к сыну маленькими неловкими шажками, но ей казалось, что она мчится, сломя голову, так, что в ушах свистит ветер. Инстинкт, хотя она и не понимала этого, сдерживал ее движения - может быть, за эти несколько дополнительных секунд Андрей вернется, и тогда она примет в объятия не манекен, а живого сына? - Остановите ее! - подумал И.Д.К. - Нельзя Андрюшу трогать! Он сам же и осуществил это намерение, мысленно схватив Людмилу за обе руки, она отбивалась, но на помощь И.Д.К. пришли остальные, и Людмила замерла, смирилась, и, когда от нее меньше всего ожидали, сделала то, что должна была сделать, по ее мнению, сразу - отправилась вслед за Андреем. - Дина! - предупреждающе воскликнул И.Д.К., поняв, что и она сейчас уйдет, и ее не остановить. - Не бойся, - сказала Дина и подошла ближе к И.Д.К. - Я не уйду. Ты найдешь Хаима, когда придет время. Да? x x x Поиск в пространстве совести несколько отличается от поиска чего бы то ни было в простом и привычном четырехмерном пространстве-времени. Людмилу вел инстинкт, и она не подумала о том, что и как станет делать, и сможет ли что-то сделать вообще. Андрей, в отличие от матери, все прекрасно обдумал, и потому встретился с гораздо меньшими неожиданностями. Облака внутри выглядели плотной ватой, как и положено облакам, если смотреть на них из салона самолета, - ничего интересного. Оставив облачный слой внизу, он сразу же забыл о цели путешествия, потому что самое понятие путешествия - перемещения в пространстве и времени - потеряло смысл. К чему путешествовать, если есть куда более интересное занятие - спасать миры? Он спас похожих на маленьких крабов жителей планеты, погубленной болезнью, поразившей мозг. Мозг, впрочем, не жителей, но самой планеты, которая и была, на самом-то деле, существом разумным и сотворившим жителей на своей поверхности исключительно в познавательных целях. Конечно, Андрей абсолютно ничего не смог бы сказать о том, где именно и когда существовала такая планета. Знал только, что - да, существовала, и что - да, погибла, и причину знал: болезнь возникла потому, что где-то на Земле в Уганде (он и не знал, что есть такая страна на свете!) были в одночасье убиты ни за что, ни про что пятнадцать тысяч человек. Причинно- следственные связи в двумерном пространстве совести привели к однозначному результату, и мозг планеты (он занимал почти весь ее объем, вплоть до кипевшего лавой ядра), потеряв способность мыслить последовательно, принялся методично уничтожать им же созданное население. Так вот и начинается безумие, если говорить о планетах. Возможно, что совесть Андрея устремилась именно к этой планете потому, что спасти "крабиков" не представляло большого труда - планета их создала, планета их погубила, она же и воссоздала погубленное, она не помнила цели, но средства запомнила и воспользовалась этими средствами, вполне доступными любой планете с подкорковым разумом лавового типа. Людмила, поднявшаяся вслед за сыном, пересекла облачный слой в другой области двумерного пространства, к тому же, сам тип измерений едва заметно сместился, и потому не совестью стало ощущать себя сознание Людмилы, но стыдом за все, что сделали люди с существами иных планет, звезд и галактик. Совесть конструктивна, стыд пассивен. Людмила терзала себя, но ничего не могла исправить - что сделано, то сделано. Она облилась слезами над серой пылевой туманностью: всем, что осталось от некогда прекрасного мира в галактике, располагавшейся в трехстах миллионах световых лет от Солнечной системы. Она страдала и, зная, что миров, подобных тому, чья смерть так ее взволновала, еще очень и очень много, Людмила понимала, что для сохранения здравого рассудка нужно немедленно вернуться на Саграбал. - Андрюша! - воскликнула она, когда вновь увидела над собой серо-сизое небо и лица бывшего мужа и его любовницы. - Он только что вернулся, - сказал И.Д.К., и Людмила, повернув голову, встретилась взглядом с сыном. Им не нужно было времени, чтобы все вспомнить, а остальным пришлось рассказывать, и рассказ этот оказался столь же бессвязен, сколь велики были попытки Андрея и Людмилы создать хотя бы отдаленное подобие хронологии. Резюмируя, И.Д.К. сказал, с сомнением в мыслях: - Теперь, мне кажется, я понимаю, почему молчала Вселенная. - Я тоже, - подал голос Ричард, - и это ужасно. - А я не поняла ничего, - призналась Джоанна. - Мы убили их всех, - сказал Муса. И.Д.К. посмотрел на Йосефа - его реакция, реакция человека, более других разбиравшегося в высших сфирот, была важнее прочих. Но Йосеф молчал. Молчал голос Йосефа, молчали мысли Йосефа, он никогда прежде "молчанием космоса" не интересовался, да и не знал, скорее всего, об этой гойской проблеме. - Мы убили их всех, - повторил Муса, будто в его мыслях эта фраза вертелась кольцом магнитофонной ленты. - И мы должны их всех оживить. - А чем мы, скажите на милость, занимаемся? - сказал И.Д.К. - Или вы воображаете, действительно, что Код управляет лишь земной цивилизацией, и что Творец, кем бы он ни был, лишь нами, людьми, более того - евреями, ограничил деятельность свою? "И восстанут мертвые", верно? Почему вы думаете, что это только о наших, земных, мертвецах? Почему не обо всем живом и разумном, что было создано и погибло - от наших ли действий или по естественным, с позволения сказать, причинам? - Мамочка, - сказал Андрей, который не очень внимательно слушал пререкания взрослых. - Мамочка, ты знаешь, Хаим все еще не попал на Саграбал. Его нет здесь. И тогда все замолчали, и мысли свои прихлопнули усилием воли, и посмотрели на Андрея, а он, смутившись от неожиданного общего к нему внимания, продолжал: - Хаим вообще не на планете... Это какое-то место... Нет, я не могу рассказать... - Не рассказывай, ради Бога, - удивительно кротким голосом прервала сына Людмила. - Закрой глаза, открой мысли. Можешь? Андрей не ответил - обиделся. Среди безвременья заоблачной выси (говорить ли о выси там, где нет и глубины?) увидел или, точнее, ощутил Андрей некий остров. Не планета. Не звезда; звезда была бы тускла и прозрачна - как еще может выглядеть звезда в пространстве невыраженных ощущений? Это был остров - двумерная ограниченность в трехмерной бесконечности. Забытая и легкая твердь. Пересадочная станция, - подсказал И.Д.К., и Андрей согласился. Хаиму было хорошо. Он летал над чем-то, что с высоты выглядело сразу всеми рассказанными ему сказками. Он не мог отделить одну от другой, да и не хотел. Ни пространства, ни времени на Острове не существовало. Измерение сказок? Скорее, измерение воображения, - подсказал И.Д.К., и Андрей согласился. Хаиму было хорошо, потому что он сам создавал мир, в котором жил. Мир был низок, а летать хотелось высоко, и Хаим придумал высокий мир, так и не поняв, что понятие высоты существует лишь в его воображении, как и понятие добра и зла - добром он наделил все живое, а зло отдал мертвому, которого на Острове было предостаточно, а если чего недоставало, то воображение Хаима достраивало мертвечину зла. Присутствие Андрея Хаим ощутил, он Андрея даже увидел, он с Андреем даже обменялся мыслями, а потом попросил уйти, потому что с ходу не смог разобраться, что принес ему Андрей - добро или зло. - Тебя мама ждет, - подумал Андрей. - Ждет? - усомнился Хаим и был прав, в мире без времени ожидание теряло смысл. - Где ты? - спросил Андрей. - Как сюда попал? - Пришел-прилетел-приполз-явился. - Иди-лети-ползи за мной. - Нет, - сказал Хаим неожиданно твердо, и Андрей перестал его ощущать, он оказался вне представлений Хаима о добре и зле; измерения, в которых они существовали, перестали пересекаться, и Андрей вернулся в мир совести, где ему стало страшно, он понимал, что здесь воплощенного зла куда больше, чем того легкого зла, что создавал Хаим на своем Острове, выдержать этого Андрей не мог и ринулся под облака, как в теплую воду бассейна после ледяного воздуха зимней московской улицы... - Я смогла бы найти Хаима по тем вешкам, что показал Андрюша, - сказала Людмила. - Думаю, что и я сумел бы, - согласился И.Д.К. - Я сама, - это была мысль Дины, и все подчинились ей, не задавая вопросов. Дина ушла по-английски - не попрощавшись. x x x Этот эпизод нуждается в комментарии, хотя большинство читателей именно его восприняло без внутреннего протеста. Мир, в котором оказался Хаим на своем пути к Саграбалу, очевидно, принадлежал к группе миров, в терминах физики имманентного пространства называемых "креационными". Я интересовался статистикой - оказывается, примерно два процента людей Кода приходили на Саграбал именно таким путем. Проблема, однако, в том, что среди множества описанных символьных измерений мироздания - "сфирот", в терминологии Кода - попросту нет того, где был обнаружен Хаим. Возможно, его нет сейчас. Возможно, его вообще никогда не было. Возможно, оно только появится - такой вариант не исключен тоже. Поэтому физики (см. дискуссию по проблеме Миньяна в "Физическом сборнике", Израиль-11, год Исхода 201) предпочитают относить эпизод с поисками Хаима к категории артефактов, каких действительно достаточно в вероятностной Вселенной, где количество сфирот определено лишь статистически и меняется с изменением физических условий. Моя реконструкция основана на знании документа, о котором я упоминал в начале повествования. Я вернусь к этому документу впоследствии, а пока прошу поверить мне на слово - было именно так. x x x По взаимному согласию - разошлись. Джоанна и Ричард вернулись к людям, пришедшим на Саграбал за последние сутки - от зари до зари, если называть зарей смену мрака светом. Людмила с Андреем продолжали в излучине реки строить для прибывших поселение, хотя те и сами могли бы справиться с задачей. Йосеф с И.Д.К., решив заняться исследованием планеты с воздуха, сразу же и приступили к выполнению задуманного, а Муса остался на поляне, погруженный в себя, - он продолжал решать задачу, не имевшую в тот момент решения. И.Д.К. согласился с предложением Йосефа только для того, чтобы чем-то занять мысли и душу, не думать о Дине и не провалиться в трясину страха за нее. Они поднялись над лесом и увидели сверху лагерь - один из тысячи, - где в зарослях травы-дорожки бродили сотни людей, многие из которых уже вполне освоились и, осознав себя строителями, возводили и уничтожали странные сооружения, ни к чему не приспособленные - разве что служившие доказательством причастности человека к природе этого мира. Среди них бродили и Ричард с Джоанной - старожилы! - объясняя растерявшимся (таких, впрочем, было немного) простые истины Саграбала. Истина первая: этот мир наш, и он нас принял. Истина вторая: в этом мире мы можем все. И третья истина, которая следовала из первых двух: мы еще не знаем своих в этом мире возможностей, и потому нужно быть очень осторожными. Предостережение казалось излишним - люди были осторожны, в том числе и те, кто на Земле имел характер агрессивный и даже злобный. Йосеф переместился на сотню километров в сторону поднимавшихся из-за горизонта гор, и И.Д.К. последовал за ним - оба прибегли к телепортации. Йосеф возник неподалеку, метрах в десяти, и И.Д.К. едва удержался от смеха - очень уж нелепо выглядел Илья Давидович, стоявший в воздухе будто на твердом полу и даже притоптывавший ногой в нетерпении; фалды пиджака болтались, туфли же выглядели полным анахронизмом. Почему-то именно сейчас И.Д.К. пришло в голову, что одежда, которая все еще была на них, стала даже не анахронизмом, а просто бессмыслицей. Стеснялся ли он своего тела? Нет, конечно, так же как ни в малейшей степени не стеснялся своих мыслей, обнаженных по природе своей, не прикрытых с некоторых пор одеждами лжи. Почему, обнажив мысли свои, они до сих пор инстинктивно противились следующему естественному шагу? И.Д.К. перестал думать об этом, потому что Йосеф сказал, всматриваясь в темное пятно далеко на горизонте: - Я не вижу деталей. Бросив себя на высокий холм, где, казалось, и находилось пятно, И.Д.К. обнаружил лишь густые заросли все той же травы- дорожки, которая в растерянности пошла волнами, не понимая, чего хочет И.Д.К., а он и сам не знал этого, но, осмотревшись, увидел все то же темное пятно - на фоне уходившего за горизонт леса. Пятно висело в воздухе и, похоже, едва заметно шевелилось. Это подтвердил и Йосеф, опустившийся рядом. Он предпочел преодолеть расстояние по воздуху и мысленно показал И.Д.К., как пятно изменяло свое положение по мере того, как Йосеф, раскинув руки, удерживал тело Мессии от падения и направлял его по прямой к цели, эфемерность которой стала ему быстро ясна. Теперь они поменялись ролями - И.Д.К., преодолевая неожиданный и странный приступ боязни высоты, бросил свое тело в воздух, а Йосеф исчез, чтобы в следующее (или - в то же самое?) мгновение возникнуть там, где, как они оба были уверены, находилось пятно. Пятно мерно, будто бурдюк толстого барана, колыхалось на полпути к горизонту. Примерившись и оценив расстояние (возможно, совершенно неправильно), И.Д.К. нырнул, телепортируясь, и сразу же вынырнул. Никуда. x x x У Мусы были свои соображения, которыми он не хотел пока ни с кем делиться. Скрывать свои мысли он не умел - точнее, ему казалось, что, если он старается о чем-то не думать, то окружающие сразу узнают об этом его намерении и из любопытства (а может, и по иным причинам) начинают копаться в глубине - в том, что И.Д.К. называет подсознанием. Ему это не нравилось. Но еще меньше Мусе нравилось, когда на него не обращали внимания, когда его мысли игнорировались; в этом, конечно, заключалось противоречие, и Муса разрешил его стандартным методом, многократно описанным в теории творчества, хотя, естественно, никаких книг подобного рода Муса не читал. Решение представлялось единственно верным. Впервые за много дней Мусе захотелось помолиться. Он и в той жизни далеко не всегда совершал намазы, а здесь, на Саграбале, и думать забыл об этом, да и не знал, как это делать - где Мекка, в какую сторону направлять мысленные призывы? Сейчас у него почему-то не возникло сомнений, Муса опустился на колени, собрав траву-дорожку в подобие коврика, повернулся в ту сторону, где, как он знал, И.Д.К. и Дина видели Стену имен, отыскал на этой несуществующей и, возможно, не существовавшей, Стене, имя Аллаха - он сам поместил это имя между землей и облаками так, чтобы удобнее было смотреть, не задирая головы, - сказал "О Аллах, всемилостивейший и всемогущий" и, услышав тихий полувздох- полустон, принял его за ответ. Последние сомнения исчезли. Муса знал теперь, что ему делать. Он не подумал о том, что решение его противоречит всем законам природы, даже если они созданы были самим Аллахом. x x x Бросившись будто с обрыва, Дина и оказалась там, куда можно попасть, нырнув в беспросветную глубину. Темнота. Тишина. И ощущение, будто в уши попала вода. И плывешь куда-то, не различая верха и низа. Невесомость? - Хаим! - позвала она, но мысль, как в вату, вонзилась в черноту и отразилась от нее, вернулась к своему истоку, и отразилась опять, и мгновение спустя только эта мысль и существовала во всей Вселенной, повторенная бесконечное число раз, свернувшаяся кольцом, кусавшая свой короткий хвост и уже не пытавшаяся вырваться. - Илюша! - позвала она, и этот призыв, как и предыдущий, обратился в собственную противоположность, никого ни к чему не призывая, и потому Дина поразилась, услышав ответ. Услышала? Ответ на свой призыв она ощутила жесткой преградой на пути, ударом о твердую поверхность - эта поверхность и была откликом, она означала: - Дина! Ты пришла ко мне! - Господи, Илюша! - возглас Дины тоже был подобен твердой грани, уперевшейся в броню и не способной продавить или разбить преграду. Что могли сделать две твердые поверхности в мире, где нет звуков, а существует лишь смысл, этими звуками передаваемый? - Илюша! Где ты, что с тобой? - Где? Я не задаю себе такого вопроса. Что со мной? Я в порядке, Дина, я вывел народ из Египта, а ты с Ильей проведешь людей через Синай. - Я с Ильей... - Не пугайся в мыслях своих. - Я виновата перед тобой, Илюша... - Не более, чем любой человек перед любым другим, Дина. - Ты знаешь?.. - Конечно. - Как? Где ты? - Дина, ты задаешь этот вопрос вторично. Правильно ли спрашивать, где свет? Где тьма? Где разум? Если ты хочешь знать, скажу: я видел вас всегда. Если ты спросишь - когда именно, то не получишь ответа, потому что "когда" имеет не больше смысла, чем "где". - Ты меня поражаешь, Илья... Ты другой. - Дина, я и не подозревал, что в тебе столько предрассудков. - Во мне? Я... - Именно в тебе. Йосеф, попав в аналогичную ситуацию, нашел и нужные слова, и нужные мысли. А ты мечешься - мне даже уследить за тобой трудно. - Я ничего не понимаю, Илюша, объясни. Замечательно, что ты жив и... - Почему ты решила, что я жив? - Но... - Дина, я умер в тот момент, когда тело мое перешло к Йосефу. Я - единственный среди миллиардов людей - не вернусь к жизни, когда настанет час воскрешения. Таков мой удел, и не спрашивай меня, нравится ли мне это. Не спрашивай меня, хорошо ли это. Не спрашивай вообще ни о чем, потому что на большинство вопросов я не смогу ответить. - Тебя... тебя можно увидеть? - Разве ты меня не видишь? - Я... Не глазами. - А разве Илью ты видишь глазами? Глазами вообще ничего нельзя увидеть - даже поверхность вещи, и ту не целиком. - Я ищу Хаима, Илюша. Нашего сына. - Знаю. - И знаешь, где он? - Где? Да, это легко. Когда? Вот вопрос. А есть еще - зачем? Почему? Как? - Андрей - это сын Ильи - видел Хаима и говорил с ним. - Знаю. Они совпали в координатах цели и смысла, но лишь на незначительный квант измерения причины. Изменились причины, и Хаим сейчас в других уже координатах цели, и... - Как мне найти Хаима? Илья, ты всегда был демагогом! Илья, ты отец, ты мой муж, и ты... - Дина, дай себе труд немного проплыть по течению. Волны смысла баюкают не хуже океанской зыби... И ты поймешь, почему не нужно искать Хаима. Почему не нужно искать кого бы то ни было вообще. - Илюша, я боюсь тебя. Ты стал другим. - Ты тоже, Дина. - Ты любил меня... - Есть и такое измерение. И мои координаты в нем далеки от твоих. Я мог бы показать тебе - насколько далеки. - Илюша, мы должны быть вместе... - Мы вместе. Мы - это ты, Илья, Людмила, я, Йосеф, Хаим, Андрей, Муса, Джоанна и Ричард. Нас десять - десять человек, составляющих Миньян. Мы вместе. Поэтому я и говорю тебе - не нужно искать Хаима. Ты не найдешь его там, где он есть, а искать там, куда он еще не пришел - бессмысленно. Мы вместе - и Хаим тоже. - Да, - сказала Дина. x x x В дальний лагерь Людмилу вызвала Джоанна. - Ох, кажется, началось, - добавила она. Людмила бросилась на зов Джоанны прямо сквозь плотное тело планеты, сквозь ее кору, мантию и раскаленное ядро (во всяком случае, мгновенная смена ощущений располагалась именно в такой последовательности). Дальний лагерь находился еще в стадии формирования. Ричард трудился, создавая, подобно джинну, дворцы по собственному вкусу. Больше всего эти сооружения были похожи на искаженные копии Вестминстерского аббатства - они были столь же монументально массивны и устремлены в небо. Это, конечно, не имело значения - внутри, как убедилась Людмила, заглянув в один из дворцов, было светло, даже светлее, чем снаружи; стены оставались прозрачными, если кому-нибудь из обитателей не приходило в голову уединиться, а на потолке сверкали тысячи звезд земного неба - вероятно, для создания у вновь прибывших комфортного ощущения близости к оставленной родине. Джоанна - сбросив платье, только сковывавшее движения, она стала похожа на постаревшую Венеру с полотна Тициана - сидела на своеобразном пуфике, который для нее соорудила трава- дорожка, а перед ней стоял, глядя вдаль, нелепого вида оборванец - мужчина лет сорока, в широкополой помятой шляпе, завернутый, будто в саван, в серую накидку, возраст которой, судя по многочисленным потертостям и прорехам, был наверняка больше, чем возраст хозяина. Человек был бос и переминался с ноги на ногу, хотя трава-дорожка успела уже разобраться в его желаниях и создала под ногами подобие толстого коврика. - Вот, - сказала Джоанна. - Это Армандо Лопец, испанец, вяло отрицающий наличие какой бы то ни было связи с евреями. Родился в тысяча триста шестидесятом году после Рождества Христова, а умер... когда ты умер, сеньор Лопец? - Я уже говорил госпоже, - мысленный голос Лопеца оказался звучным как слегка надтреснутый колокол, - что был убит на улице цмрюльников в Мадриде, когда было мне сорок три года. - Где же ты был все это время? - задала Людмила невольный вопрос, совершенно лишний, поскольку ответ был ей известен. Лопец пожал плечами. - Меня заколол убийца, я почувствовал ужасную боль, и сердце остановилось. Я взлетел и увидел сверху самого себя, я лежал на камнях, и кровь текла из раны в груди... - А если без натуралистических подробностей? - спросила Джоанна. - Я понял, что умер, - продолжал испанец, - и понял, что покинул свое мертвое тело. И я отправился на небеса, к престолу Господнему... - Слушай, - сказала Джоанна Людмиле, - это очень интересно. - Нет, - подумала Людмила, обращаясь к испанцу, - не рассказывай, лучше покажи. Лопец покачал головой, гдядя в глаза Людмиле, но нужные образы возникли сами, вызванные воспоминаниями, о которых Лопец и не подозревал. Он оказался в Чистилище. Это был огромный плоский мир с крышей, на которой проступали странные, плохо различимые узоры. Откуда-то капала вода, и Лопец ловил ее, открыв рот. Он был один, но ему не было страшно, потому что самое страшное уже произошло - он умер, он это знал, а в загробном мире нет ни боли, ни наказаний. Разве что он попадет в Ад. Он ждал своей очереди быть судимым и осужденным. Он просто ждал - бездумно, как статуя Командора в поэме о доне Хуане. - Посмотри на небо, - услышал он голос и решил, что с ним говорит Бог. Бог-отец? Или Бог-сын? А может, Дух святой? Лопец всмотрелся в небесные узоры и понял, что это - карта. Карта неведомой страны Эльдорадо, о которой он много слышал и куда стремился попасть во время своих морских экспедиций. Но попадал он обычно не в страну мечты, а на Западный берег черной Африки, где однажды едва не погиб, пронзенный отравленной стрелой, выжил чудом, с морем пришлось расстаться, и Лопец был уверен, что доживет до старости, лет до пятидесяти наверняка - разве сравнить опасности столицы с тайнами и страхами мира туземцев? Не повезло. Он поведал о своей жизни Духу, говорившему с ним, он даже не пытался скрыть прегрешений - совратил малолетнюю Инессу, и она удавилась, а еще убил своего врага Альфонсо Кохидора - ножом в спину, а что оставалось делать, Лопец мог потерять корабль, и фрахт, и кучу заработанных честной торговлей денег. Были грехи помельче - он уже год не посещал свою мать, слышал, что она бедствует в Севилье, но у него не было времени отправиться туда самому, он посылал деньги с доверенными людьми, но мать не получала их, доверенные люди оказывались на поверку обычными ворами. - Все не то, - брюзгливо отозвался Дух, - ты не говоришь о главном. Лопец неожиданно оказался заключен в клетку с прочными прутьями, и хотя он знал, видел, понимал, что решетка вовсе не металлическая, а сделана из его же, Лопеца, покаянных мыслей, она не становилась из-за этого ни менее прочной, ни более гибкой. Он не пытался выйти наружу, да снаружи и не было ничего - равнина, желтовато-сизая, гладкая как лысый череп. Ему хотелось женщину, и с этим желанием он неожиданно для себя прибыл на Саграбал - в самый центр нового поселения. - Его увидел Ричард, - пояснила Людмиле Джоанна, - когда Лопец пристал к девушке... Испанец протянул руки вперед и неожиданно упал на колени, подумав: "Я воскрес!" - Может быть, есть и другие воскресшие? - спросила Людмила. - А мы просто еще не знаем об этом? - Мы не задавались подобным вопросом, - сказала Джоанна. - Было достаточно забот с приемом прибывающих с Земли. Ричард, слышавший каждое слово, вмешался: - Осмотримся, дамы? Думаю, проблема решится просто. Она, действительно, решилась просто, но кто знал это - тогда? x x x В измерении, которое И.Д.К. назвал измерением совести, Муса чувствовал себя на удивление комфортно. Страха не было, но было волнение, совершенно для Мусы непривычное. И.Д.К., если бы он в тот момент подумал о Мусе, определил бы это ощущение, как нетерпение творчества. Передвигаться в измерении совести можно лишь по течению - от высокого уровня сознания к более низкому. Эти тонкости физической структуры Мусе были неведомы, он лежал - так ему казалось - на зыбкой волне, и мысль его колебалась от "я отвечаю за все" к стандартному "да провалитесь вы, и пусть мне будет хорошо". Оттолкнувшись, Муса выпал в трехмерное пространство, пронизанное четвертым измерением - временем. В пространстве Муса ошибся ненамного, во времени - чуть больше, но по всем четырем координатам относительная погрешность не превысила трех-четырех процентов, вполне допустимая погрешность для непросчитанного, проведенного интуитивно, эксперимента... Было жарко - гораздо жарче, чем ожидал Муса. Судя по растрескавшейся почве, с неба не капало по меньшей мере полгода. Именно здесь, сейчас, а не в двадцатом веке, живут настоящие евреи. Именно им и сейчас он объяснит суть предназначения человека. Так примерно думал Муса - он был уверен, что попал в Иудею времен Второго храма. Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной стороне, и Муса побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских гор оказалась похожая на Араву пустыня. Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к городским постройкам - ближе всего к нему оказалась длинная и высокая стена какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Муса и вошел просто для того, чтобы хоть немного побыть в тени. В ту же секунду ему захотелось выскочить обратно: лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и заунывного пения. Однако человек, который выводил невыносимо нудные рулады, уже увидел пришельца, Муса замешкался (по правде говоря, он испугался, потому что в руке у мужчины был большой острый нож) и, не сумев совладать с мгновенным столбняком, оказался вовлеченным в события, к которым вовсе не считал себя подготовленным. - О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это! Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке: - Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден. Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое "вы не позволили мне", и Муса сделал несколько шагов вперед. Он находился в открытом дворике сооружения, скорее всего, предназначенного для отправления какого-то религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще - навоз, трупный запах и мухи. Странные вещи делает с человеком страх, особенно если это ощущение непривычно. Муса не привык к страху. Он не знал, что страх может заставить бежать сломя голову, даже если опасность не очень-то велика. И может заставить идти навстречу явной гибели, потому что, достигнув какого-то, трудно установимого, предела, страх лишает человека способности правильно оценивать ситуацию. Муса просто не мог заставить себя повернуться спиной к человеку с ножом. Оставалось одно - идти вперед, что он и сделал. Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил: - Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына! Может, так оно и было? Некий житель Мекки Абд аль-Муталлиб приносил богам в жертву собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в свое время дал обет: если родятся десять сыновей, одного обязательно пожертвую. Почему бы и нет - я породил, я и убью. Сыновья не возражали, даже сам приговоренный: воля отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына своего Абдаллаха к идолам Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И принес богам жертву, страдая всей душой. Но боги решили, что негоже лишать человека сына. Как иначе мог Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло? Кровь еще капала с кончика ножа, когда открылась дверь в задней стене и явился юноша, почти обнаженный, похожий на Абдаллаха взглядом и осанкой. И сказал посланец богов: - Я пришел с миром! Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий". А богам принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил: пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе. И было так. Десять верблюдов, - сказала прорицательница, - а если окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно. Муса, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим словом и жестом, проклинал себя за непродуманность действий (поддался эмоциям, не посоветовался ни с И.Д.К., ни с Йосефом), но понимал, что сделать ничего нельзя, он и не хотел уходить сейчас, и нужно было жить по законам курайшитов, а какие там законы в шестом веке, да еще в Аравийской пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной? Мусе казалось, что иссушающая жара выпарила из него все способности, он не мог, хотя и мучительно желал этого, вернуться в серую синеву Саграбала, и даже родная Газа, казавшаяся сейчас красивейшим местом во всех временах, была недоступна - как ни молил Аллаха Муса, как ни напрягал все уровни разума, подвластные его сознанию, сделать он ничего не мог. Он пришел сюда. Он остался здесь. Он ошибся. И нет пути назад. Нет пути. Он был виноват перед Йосефом - почему-то именно эта вина казалась Мусе самой значительной. Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть иначе? Фатима, жена Абд аль-Муталлиба, лишь на третий день преодолела внутреннюю неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мусу в лоб, отчего ему почему-то захотелось плакать. А потом привели в жертвенный загон храма Каабы десять верблюдов, и гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мусу, и он понял, в чем был смысл жертвы, принесенной им во славу Аллаха, и закрыл глаза, чтобы ничего больше не видеть, но Абд аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов, и снова стрелы указали на Мусу, а потом еще и еще... Он едва держался на ногах, тем более, что наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и зловонно. Сто верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель провозгласил "боги говорят: хватит!" На пире Муса сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их искренность. x x x Первым ощущением И.Д.К. было ощущение распада сознания. И.Д.К. показалось, что мозг его распался на отдельные молекулы, которые в то же мгновение были разнесены на расстояние многих тысяч парсеков друг от друга. Он видел, чувствовал, слышал, обонял, но главное - понимал все, что обонял, слышал и видел. Понимание всего лишь стало одним из каналов восприятия - наравне со зрением. Первое, что понял И.Д.К., была структура гравитационного поля Галактики. Звездная система, состоявшая из ста семидесяти семи миллиардов трехсот шестнадцати миллионов звезд, обладала стабильным полем тяготения, но в тридцати двух местах поле это казалось будто пробитым - на ровном золотистом фоне лежали темные капли. Мгновенное удивление сменилось мгновенным же пониманием - эти капли в обычном пространстве-времени были ничем иным, как массивными двойными системами, содержавшими черные дыры. Именно здесь, в эргосфере черной дыры, вращаясь вместе с падавшим веществом, возникали кванты измерений-сфирот, не совпадавших с традиционными пространством и временем. Первым желанием И.Д.К. стало желание найти свою планету среди миллиардов, населяющих Галактику. Ответ он нашел сразу - Саграбала в Галактике не было. Не было его и в Местной системе галактик, а равно и в ближайших скоплениях, на которые И.Д.К. бросил взгляд, сразу и однозначно поняв, что искать Саграбал в четырехмерной Вселенной не имеет смысла. Вслед за этим (вообще говоря - одновременно, но И.Д.К. подсознательно раскладывал собственное понимание на временные интервалы) И.Д.К. понял, что на Саграбал, где и когда бы он ни находился, привела их необходимость создания Миньяна - не в том, конечно, достаточно примитивном определении, которое дает ортодоксальный иудаизм, но в его истинном смысле, каковой и открылся И.Д.К. одновременно с иным знанием - знанием того, что Муса Шарафи может этот миньян разрушить, пусть из побуждений, благоразумных с его точки зрения и даже благородных. Для не знающего сути разумность субъективна, а истины нет вообще - есть лишь представление. Он вынырнул из коричневого пятна. x x x - Если, - сказал Йосеф, - поступком Мусы руководил Творец, то целью его было спасти избранный народ. Распространить Код. - Благодарю тебя за это "если", - кивнул И.Д.К. - Не хочешь ли ты сказать, что, если поступком Мусы руководил Творец, то мы не должны ничего делать, что исправить и вернуть? Йосеф долго молчал, глядя на коричневое пятно, висевшее в недвижном воздухе над строящимся городом - пятно слабо шевелилось, будто спящая амеба, и временами то ли сжималось едва ли не вдвое, то ли просто удалялось к облакам и возвращалось обратно. - Уверен ли ты, - сказал, наконец, Йосеф, - что сумеешь определить положение Мусы в том прошлом, каким оно открылось именно его восприятию? - Думаю, что смогу. И.Д.К. мысленной командой направил свое тело вверх, Йосеф последовал за ним без лишних вопросов, а почему вдруг рядом оказался еще и Ричард, выяснилось лишь впоследствии, когда они вернулись, и Ричард рассказал о том, что следил за происходившим с момента исчезновения Мусы. x x x Они стояли на вершине высокой горы. Склон был крут, собственно, скорее даже отвесен, а с одной из сторон срезан будто острым ножом, и поверхность камня (если это был камень, а не иной материал, которому, как и горе, еще не придумали названия) зеркально отражала подступавшие к склону долины. И.Д.К. стоял, придавленный собственными плечами, будто коромыслами весов, на которых покоились в неустойчивом равновесии две огромные, в несколько пудов, гири. Зрение было скорее ассоциативным, чем физическим, ибо видел И.Д.К. не страну, окружавшую гору, но время, скользившее вниз, склон лет, веков и тысячелетий. Мир, в котором они находились, существовал не "где", но лишь "когда" и охватывал это трехмерное "когда" с точки начала времен, уходя в будущее до другой, столь же бесконечно далекой точки, когда время закончится, исчерпав себя. - Гора времени, - определил Йосеф. - На все три стороны? - усомнился Ричард, но И.Д.К. уже сориентировался. - Йосеф прав, - сказал он, - мир трехмерного времени, где пространство является лишь четвертым измерением, ощущаемым как процесс, и не более того. Так должно быть, к примеру, в эргосферах черных дыр. - Ты полагаешь, что мы оказались... - Порассуждаете потом, - сказал Йосеф. - Мир растекается, ищите Мусу, иначе зачем мы здесь? Мир действительно растекался - во всяком случае, такое впечатление возникало, если смотреть на горизонт, который в этом мире представал не привычной окружностью, окаймляющей видимую землю, но двумя точками - впереди и сзади, - испускавшими и вбиравшими в себя все времена от их бесконечно далекого начала до не менее бесконечного в отдалении конца. Время вываливалось из точки и впадало в нее же, отстоявшую от самой себя на расстояние поворота головы. Расстояние измерялось годами, и И.Д.К. отмерил на глазок несколько столетий - примерно, конечно, он не видел пока ориентиров и мог ошибиться. На пределе зрения проявились картины средневековой Европы - возможно, это был Париж, возможно, иная европейская столица: город был большим, только это и мог сказать И.Д.К., описывая увиденное. В глазах зарябило от напряжения, И.Д.К. прикрыл веки и тогда понял, что видел вовсе не земной город - да, время, но не место... И.Д.К. бросил взгляд вокруг, стараясь сориентироваться более точно. Если он видел перед собой временной срез всей Вселенной, найти здесь Землю, и уж тем более - Мусу, было задачей поистине безнадежной. И.Д.К. пронесся по двадцатому веку будто комета Галлея, единым взглядом охватив события не только земной истории, но и всего, что происходило на этом срезе трехмерного времени во всей Вселенной. Не обратив внимания на десятки взрывов в галактических ядрах, осветивших всепроникающими квантами времени события, происходившие на Земле, И.Д.К. опустился по горному склону и, будто сквозь гряду облаков, проник к век девятнадцатый - Мусы здесь не было, путь лежал глубже, а в семнадцатом веке Мусы и быть не могло, И.Д.К. не сразу понял - почему именно. Он успел пронестись, будто на санках по снежной целине, сквозь три века, и лишь тогда до него дошла простая, по сути, аксиома: в трехмерном времени существуют свои запреты, и путешественник не волен останавливаться, когда пожелает. Вязкая точка горизонта даже не приблизилась, а вершина горы отдалилась чуть ли не в бесконечность, и И.Д.К. с ужасом подумал, что, когда нужно будет возвращаться, он может и не найти того времени, откуда стартовал. Ужас, впрочем, был мгновенным, И.Д.К. отделился от него, и перед глазами возникло лицо Мусы. Седьмой век. Где? И.Д.К. упал в чьи-то объятия, ослепительный дневной свет заставил его зажмуриться, и голос Йосефа сказал: - Хорошо, что ты сумел затормозить. У Ричарда это не получилось, и он провалился во времена фараонов. Подождем? Открыв глаза, И.Д.К. обнаружил, что стоит, погрузившись по щиколотку в горячий песок пустыни. Солнце было привычным, а фигура Ильи Давидовича Кремера вполне материальной. Мессия был обнажен по пояс и бос, но кипа плотно сидела на макушке, а черные брюки, хотя и выглядели нелепо, окаймленные золотом песка, представлялись непременным атрибутом странника во времени. Голосом Йосефа Дари Мессия повторил: - Подождем? Ждать им пришлось недолго. x x x Истинная история происхождения Ислама была предметом научных дискуссий на Израиле-3 лет сто назад, а сейчас каноны определились и не вызывают сомнений. Но, канонизировав известное, современная историография не нашла ни единой возможности связать явление Мусы Шарафи в Мекке середины VII века христианского летоисчисления с историей Исхода. По мнению Ицхака Садэ (Институт религий, Израиль-2), история курайшитов принципиально независима, поскольку в те времена Код не мог быть прочитан даже на мутационном уровне. Во временные пластовые сдвиги Садэ не верит, поскольку, видите ли, современная физика не дает им адэкватно-непротиворечивого описания. Можно подумать, что процесс Творения современная физика описывает на удовлетворительном уровне. Код предстояло распространить среди всех людей на планете, и кто ж это мог сделать, кроме евреев, чьи гены изначально содержали необходимую генетическую информацию? Евреи, потомки которых - из колена Исмаила - стали прародителями арабской нации. Ислам рассеял Код по планете не хуже, чем иудаизм. Есть еще и христианство, но о нем - потом. Пребывание Мусы Шарафи в реальном прошлом документировано (см. подборку материалов в хранилище Института физических измерений на Израиле-7), неясны были лишь интерпретации. Надеюсь, что читатель, не скованный догмами ортодоксальной историографии, догадался о том, что произошло четырнадцать лет спустя после явления Мусы Шарафи в храм Каабы, в августе 670 года, когда Муса-Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины, возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск. И.Д.К. с Йосефом выловили караван в пустыне, а Ричард, находясь на грани измерений и готовый поспешить на помощь, фиксировал подробности этой первой операции, связанной с проникновением в реальное физическое время. x x x И явились они пред взором Абдаллаха, и тот простерся ниц, не зная - радоваться спасению или печалиться расставанию. - Я хочу увидеть своего сына, - закричал он. - Моя Амина должна родить со дня на день! - Почему ты думаешь, что у тебя родится сын? - спросил Йосеф. - Я люблю Амину, - помолчав, ответил по-арабски Муса Шарафи, Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне ранней весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть иначе? - Как... как ты собираешься назвать сына? - спросил Йосеф и замер в ожидании ответа. - Мухаммад, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его. Я хотел внушить ему, что Бог един. Я хотел, чтобы курайшиты поняли, в чем истина мира, чтобы они перестали поклоняться идолам, как сделали это вы, евреи. И разве не того же требует Код? А ты... вы... Абдаллах сжал кулаки и встал, но злость, вспыхнувшая в его глазах, сменилась мгновенной тоской - он вспомнил любимую свою Амину, оставшуюся вдовой, и отца своего с матерью, и братьев с сестрами, и Мекку вспомнил он, город юности с шумным базаром и храмом Каабы, и перевел взгляд на пологий холм, неподалеку от главного лагеря, на серо-голубое небо Саграбала, на лица людей, которых он любил уже многие века, но когда-то и ненавидел тоже, и хотел погубить, и ощущение это на мгновение вернулось, взорвалось яростью и рассеялось в воздухе, как рассеивается до полной неразличимости даже непредставимая мощь ядерной ударной волны. Он хотел домой. - Что ж, - сказал Йосеф, обращаясь скорее к самому себе, чем к Мусе, - ты передал своему сыну по наследству то, что мог. Он привел людей к единому Богу. Аллах - имя ему. - Аллах, - повторил Муса, прозревая. x x x - Этот испанец, - сказала Людмила, - объявился на Саграбале в тот самый момент, когда ты, дорогой Илюша, начал свой поиск в красном пятне. И.Д.К. поднял голову - пятно, дверь в провал времени, висело под облаками и едва заметно колыхалось. - Удалось ли установить какую-нибудь закономерность? - спросил он. - Эти воскресшие - они из разных эпох или из одной? - Из разных, - сказала Людмила. - И у меня вовсе не создалось впечатления, что первыми воскресают праведники. - Вот теперь, - подал голос Йосеф, - можно начать восстановление Третьего храма. - Мы, - ответил И.Д.К., - начали строить Третий храм в тот момент, когда воскрес Лопец. Йосеф посмотрел И.Д.К. в глаза. - Послушай, - продолжал И.Д.К., - в нашей десятке ты единственный, кто был близок к Творцу всю жизнь. В плоть и кровь твою вошла привычка говорить с Ним в определенное время, совершать определенные действия, выполнять заповеди, начертанные Им. - Я понял тебя, - подумал Йосеф. - Я не произнес ни единого благословения после того, как оказался здесь, на Саграбале. Я ни разу не подумал о том, что здесь нужно построить синагогу. Я ни разу не пожелал наложить тфилин и не пожалел о том, что у меня нет моего привычного талита. Все так. Он помедлил, обратившись за поддержкой не к И.Д.К., но к Мусе, который сидел на пороге своей лачуги и глядел в серое небо с равнодушием отшельника, давно утратившего связи с жизнью. Мысль Мусы уловили все: - Ты говорил с Ним, Йосеф. И я говорил с Ним. Потому ты и не молился Ему, уйдя с Земли. И я тоже ни разу не совершил намаза. Вместо этого мне захотелось... Он перешел от словесной речи к образной, и все увидели глазами Мусы пыльную Мекку, храм Каабы, и женщину, чем-то неуловимо похожую сразу на Людмилу, и Дину, и Джоанну. Женщину звали Амина, она умерла полторы тысячи лет назад, родив пророка, и теперь, сидя на пороге своего дома, Муса, отец Мухаммада, ждал воскрешения своей жены. - И сын твой Мухаммад вернется тоже? - спросил Йосеф, и Муса улыбнулся печально, он понял скрытый смысл вопроса. И ответил: - Пророк вернулся. Он там, где Мессия. - Подумав и найдя в глубине сознания слова, близкие к объяснению смысла, Муса добавил: - Мессия и Пророк создают каркас Мира. Саграбал - связь между ними и материальными измерениями. Именно эту задачу в прежние времена выполнял Храм. Значит... - Значит, - подхватил Йосеф, - мы сейчас делаем то, что делал Первосвященник в обоих Храмах. Осуществляем связь материальных измерений с нематериальными сфирот. И не нужно мудрствовать. Мертвые воскресают, и наша задача - принять их в мир. x x x И.Д.К. с Диной проводили ночи на той опушке, где они впервые увидели Стену имен. От Стены, перерезавшей планету надвое, остался слабый след - казалось, что в воздухе проходит невидимая граница. В ночные часы Вселенная съеживалась до нескольких простых измерений - взгляд, мысль, любовь, нежность, страсть. - Я очень боялась, что Люда будет ревновать и все разрушит, - сказала однажды Дина, нарисовав образ разъяренной фурии - женщины с горящим взглядом и длинными жилистыми руками. - Как хорошо, что она встретила Илью! - Хорошо для них или для нас? - улыбнулся И.Д.К. - Наверное, больше для нас, чем для них. - Ты... ты больше не боишься за Илью и Хаима? - спросил И.Д.К., он знал, что Дина уже несколько раз пробовала отыскать сына по тем вешкам, которые показал Андрей. Попытки не удались, но Андрей время от времени разговаривал с Хаимом, точнее - получал от него мысленные послания, из которых следовало, что мальчику хорошо, и он вовсе не жаждет встречи с мамой. - Ну... - сказала Дина, помедлив, - если и боюсь, то только одного. Она показала - чего именно. Дина боялась монстров. Многолапых существ с тремя головами, зловонно дышавших и пожиравших все живое. - О чем ты? - изумленно подумал И.Д.К. - Это может произойти в любую минуту, - подумала Дина. - Не может, - уверенно сказал И.Д.К., но его уверенность Дину не обманула. - Что ты сможешь сделать, если это случится? - спросила она, и "это" немедленно спроецировать в сознании И.Д.К. невероятно сложной картиной разбойных нападений, налетов, стихийных бедствий, и все это было, насколько понял И.Д.К., отголосками земных воспоминаний - даже не о самих событиях (когда это Дина присутствовала при налете?), но об их описаниях на страницах газет, в том числе и ивритских, в которых Дина мало что понимала, а цветные фотографии лишь возбуждали фантазию, ничего толком не объясняя. Возможность разбойного нападения на Хаима неких инопланетных монстров представлялась И.Д.К. не просто нелепой, но и физически невозможной. x x x Многие из моих критиков нашли немотивированными эти страницы повествования. Между тем, я уже призывал читателя погрузиться, насколько это возможно, в психологию человека Кода, знавшего, что Код существует, умевшего использовать преимущества, Кодом данные, но не понимавшего еще сути того, что происходило. Современному человеку зачастую непонятно, как можно было, зная уже о существовании множества измерений мироздания, в том числе и нематериальных, не задумываться о том, что ни одно из измерений (сфирот - буду пользоваться этим словом, оно точнее) не существует само по себе. Прошу принять к сведению: И.Д.К. и остальные люди Кода еще не знали, например, о законах интерференции сфирот, и уж, тем более, не умели этими законами пользоваться. Иными словами: каждый современный человек понимает, что нельзя было разговаривать так, как разговаривали, лежа на холме под ночным небом Саграбала, Дина с И.Д.К. Однако никто из них, первопроходцев, еще не знал этого. Естественный результат: они вызвали к жизни события, которых избежал бы нынче любой ребенок. x x x Сначала они услышали, как закричал Андрей. Потом - сразу - И.Д.К. увидел, что холм, на котором лежали они с Диной, стал островом в мутном, бурлящем и жарком болоте, от которого исходил сладковатый запах тления. Переход от идиллии к кошмару был настолько неожидан, что И.Д.К. принял верное решение мгновенно, не дав себе труда подумать. Он держал Дину за руки, так они и оказались в том дальнем лагере, где Людмила с Андреем принимали людей, а с некоторых пор - и бывших мертвецов, которые знали о своем воскрешении, но воспринимали явление в материальный мир совершенно по- разному, в зависимости от времени и места своего проживания на Земле. От лагеря ничего не осталось. Площадка, на которой еще минуту назад стояли десятки созданных Людмилой домиков для "воскресших", превратилась в глубокий овраг, будто планета вывернулась наизнанку. На дне оврага плескалась и пучилась та же болотная жижа, источавшая запах мертвечины. В первое мгновение И.Д.К. показалось, что Людмила, Андрей и все, кто здесь с ними находился, барахтаются в глубине, и выдернуть их оттуда не удастся, даже приложив все мысленные и физические усилия. Крик Дины вернул его к реальности - он увидел сначала Людмилу, стоявшую метрах в ста на небольшом возвышении, а затем и Андрея - рядом с матерью. - Дина! - позвал И.Д.К., но Дина уже опередила его, он увидел ее рядом с Андреем и сам мгновение спустя оказался там же. Сын немедленно схватил И.Д.К. за руку и прижался к нему всем телом. Островку, на котором они стояли, жить оставалось не больше минуты - мертвое болото, хлюпая и предвкушая легкую добычу, ленивыми волнами подкатывалось к людям. - Андрюша, - пробормотал И.Д.К., - отпусти меня, так мы не справимся. Я сейчас... Призвав мысленным криком Йосефа, Мусу и Ричарда, И.Д.К. вывалился в какое-то из нематериальных измерений, не пересекавшееся ни с одним из трех измерений времени. Не задавая конкретных координат, он бросил себя в видимое ничто сфирот духовных ценностей и обнаружил, что стоит на гладкой поверхности огромного кристалла под черным беззвездным небом, рядом возникли друзья, И.Д.К. видел