о Кавказа. Этот исследователь доходил до Аватхары, но на Рицу не проник. Исходя из неверной высоты и положения Рицы на карте, он заочно высказал предположение, что до Рицы должен был дотекать * Прошедший здесь осенью того же 1913 года зоолог К. А. Сатунин утверждал, что экспедиция Морозовой проложила не новую, а "подновила и исправила старинную зверовую тропу, по которой изредка пробирались охотники". ** По новейшим данным, высота зеркала Рицы 925 метров, глубина до 116 метров (есть устные сообщения, что недавно обнаружена глубина 131 метр), длина 2490 метров, ширина от 275 до 870 метров. древний ледник. Морозова, побывав на Рице, решительно отвергла такую возможность: долина Лашипсе не несет на себе никаких следов древнего оледенения. О морозовской гипотезе подпрудного происхождения Рицы я уже слышал. Но в ее статье наталкиваюсь и на другую догадку: "Очень возможно,- пишет она,- что вместе с обвалом произошло опускание части долины реки, так как даже современное дно озера на 117 метров ниже, чем долина за несколько верст от озера". Сколько еще неизвестного! Сколько всего предстоит выяснить, исследовать!.. Продолжаю поиски. И вот радующая находка: ссылка на статью Евгении Морозовой об экскурсии в 1914 году на озеро... Малая Рица! Наконец-то я узнаю тайну этого озера! Беру томик "Записок Крымско-Кавказского горного клуба", где помещена статья Морозовой. Здесь и фотографии: вот она, Малая Рица - большое, зеркальное, емкое озеро (со стыдом вспоминаю наше путешествие к луже!); на другой фотографии - вид с Пшегишхвы (с Пшегишхвы!) на Большую и Малую Рицу - на оба озера сразу! Молодцы морозовцы - они и туда забирались. Автор даже сравнивает, насколько синее Малая Рица по сравнению с Большой, зеленой. Это так ясно, когда видишь оба озера вместе. Очерк написан любовно. Глушь... Кругом безводье. Малая Рица служит водопоем для бесчисленного количества зверей - ведь в округе воды больше ни капли. Подробно описаны и размеры, и удивительная глубина*, и прозрачность (дно и диск белого блюдечка видны на глубине до восьми саженей), и интенсивная синева озера. Высказаны и предположения о происхождении Малой Рицы (провал в известняках и подпруда обвалом Пшегишхвы) . Значит, оба озера подпрудил один и тот же обвал! Но как найти Малую Рицу? Увы, в статье Морозовой об этом ни единого слова. Журнал за журналом. Вот Рейнгард в 1914 году обрушивается на Морозову. Он пишет, что неверно понят, что он предположил только наличие конца древнего ледника в районе Рицы, но вывода о ледниковом происхождении * По современным данным, длина Малой Рицы 234 метра, глубина до 80 метров, высота зеркала над уровнем моря 1248 метров самого озера не делал. Рейнгард не доверяет гипотезе о запрудном происхождении Большой Рицы - ведь обрыв Пшегишхвы находится слишком далеко от озера, вряд ли его обломки могли служить запрудой. А вот и ответ Морозовой Рейнгарду. Она убеждена в отсутствии ледниковых следов на уровне озера и уверена в его запрудном происхождении. Далек от Рицы только обрыв Пшегишхвы, а хаос обломков подступает к западному берегу озера вплотную. Морозова говорит о целой долине "провального типа" и думает, что все пространство сухой долины и хаосного хребта - это провалившаяся часть Пшегишхвы. Я с увлечением слежу за полемикой. Передо мной как живые встают эти люди, страстные, убежденные в своей правоте - они спорили, отстаивали свои взгляды, вновь ехали в изучаемые места, чтобы уточнять и доказывать... Интересно, где теперь Морозова, ведь ей должно быть не больше пятидесяти лет. Перелистываю следующие выпуски "Записок горного клуба" и вздрагиваю - на одной из страниц попадается портрет в траурной рамке и некролог: Евгения Михайловна Морозова-Попова. На меня смотрит милое молодое лицо, теплые глаза. В чем дело, почему такая ранняя смерть - всего в двадцать восемь лет? В некрологе сказано, что она молодой географ, ассистентка Высших женских курсов в Одессе. Перечислены три ее экспедиции * и статьи, сказано о ее талантливости, многогранности. Путешественница хорошо рисовала. Ее ожидала будущность крупного кавказоведа. И все это пресекла катастрофа: Морозова погибла при аварии парохода "Меркурий", затонувшего вблизи Одессы 15 июня 1916 года. Удручен этим сообщением, словно утратой близкого человека. Хочется хоть чем-то возместить потерю, увековечить память исследовательницы в названиях озер и вершин, продолжить начатое ею дело. Но пока я продолжаю листать книги и журналы. Кто первый увидел Рицу? Где в печати появилось первое упоминание об этом озере? На одной из старинных карт - еще времен конца кавказской войны (1865 год) -показано, что из озера * В 1912 году Ачишхо и Кардывач, в 1913 - Рица, в 1914 - Большая и Малая Рицы. "Ришца" течет... Мзымта!.. Значит, автор карты знал, что Мзымта вытекает из какого-то озера, а кроме того, слышал, что существует озеро Рица. Попались и такие карты, на которых Рица изображалась сначала при впадении Геги в Бзыбь, а потом Юпшары в Гегу. На карте, приложенной к статье профессора Залесского * о минеральных водах Черноморья в 1898 году, виден фантастический огромный Кардывач, оторванный от Мзымты и отнесенный куда-то на хребет Кутехеку, и невероятная "Юшара", при впадении которой в Гегу стоит Рица. На карте инженера Сергеева в "Горном журнале" за 1900 год Рица показана на Геге ниже устья Юпшары. Видимо, обе карты составлялись по расспросным данным. В отчетах Кавказского военного округа в 1902 году печаталось, что "Юпшира и Гега... сливаясь, образуют глубокое горное озеро Рица". Давно отгремела кавказская война. Уже довольно правильно были положены на карты остальные части Абхазии. А Рица все еще блуждала по меридианам и параллелям, появляясь на гипотетических схемах в самых непредвиденных местах. У старого гагринского краеведа Дьячкова-Тарасова нахожу пересказ событий 1892 года. Для съемки Рицы вы- * С. И. Залесский в 1897 году ездил (еще до постройки шоссе) в Красную Поляну по трудной тропе, в обход ущелья Ахцу. Его сопровождали два студента, жена и пятилетняя дочь - это было своего рода подвигом, и пресса даже писала о мадам Залесской, как о "первой женщине в верховьях Мзымты", совершенно забывая не только о черкешенках, но и о населявших уже тогда Красную Поляну гречанках и эстонках. Красную Поляну Залесский называл селением Греческим или Переправным. ступил отряд из четырнадцати рабочих под начальством топографа Сосели. Вся густота и непролазность абхазских дебрей противостояли ему. Троп не было, а если и были, отряд о них не знал. Шли вверх по Бзыби, расчищая путь топорами. Лошадей провести не могли, все приборы и продукты тащили на себе. К концу пятого дня подошли к переправе через... каньон Бзыби! Полтора дня строили мост через преградившую путь пропасть пятисаженной ширины. Поднялись на хребет Ачибах. Видели все пункты, на которых прежде изображалась Рица. Озера в этих местах не было. Длились изнурительные блуждания под непрекращавшимся ненастьем, в облаках. Иссякали взятые с собою продукты. Если Сосели и видел Рицу, то именно так, как ее можно увидеть с лугов Ачибаха - одну западную часть с заливом Псей и берегом Сосновой рощи. Только отсюда озеро можно принять за меридионально вытянутый водоем. В то же время склоны дальнего Ацетукско-Агепстинского хребта изображены довольно правильно. Вероятно, Сосели видел весь южный фас этого хребта и разглядел долины всех речек, впадающих в Рицу. Он заставил их впадать в Лашипсе - ведь ему не были видны ни средняя, ни восточная части озера. Пожалуй, только этим и можно объяснить такое искажение очертаний озера и его неправильное местоположение, которые мы видели на созданной тогда топографической карте. Преодолев ущелье Геги, караван Сосели, проведший тридцать два дня под дождями, в довольно жалком виде спустился с Арабики на гагринское побережье... Но неужели раньше, чем ошибку заметила Евгения Морозова, никто не сказал правильно о положении Рицы? Новые розыски дали возможность ответить и на этот вопрос. Рицу видели, о ней знали, о недостоверности карт писали. Еще в 1893 году с вершин Ацетуки ("Адзитпуко") озеро видел талантливый ботаник Альбов *. * Николай Михайлович Альбов - молодой исследователь, поэтически и вместе с тем с большой научной глубиной описавший горноколхидскую растительность Причерноморья. Позднее судьба забросила его в Южную Америку, где он оказался пионером изучения растительности Огненной Земли. Опубликованное им исследование этой страны считается классическим. Увлеченный любимой наукой, Альбов не щадил себя, надорвал здоровье и умер от чахотки в самом расцвете сил, в возрасте 31 года. Он писал: "Большое лесное озеро Ридза, которое образует на своем течении река Лашипсе, находится по крайней мере на 15 верст выше (вверх по течению реки) места, где оно обозначено на картах. На это указывали работавшие в этих местах лесной таксатор Орехов и землемер Максимов". Вот и еще неизвестные мне имена первоисследователей Рицы. Ну конечно же, они были, трудились безвестные таксаторы, землемеры, ветеринары... Значит, знали Рицу, сигнализировали о ее неверном изображении на карте. И только неповоротливость топографического ведомства приводила к тому, что карта еще десятилетия оставалась неисправленной. Кто первый сообщил о Малой Рице? Был ли на ней кто-нибудь до Евгении Морозовой? Оказывается, да. Геолог Л. К. Конюшевский еще в начале 1913 года писал, что Большая и Малая Рица своим происхождением обязаны обвалам. А вот "Землеведение" за 1927 год. Читаю в статье П. С. Панютина: "Нет, кажется, ни одной местности на Западном Кавказе, а может быть, и вообще на Кавказе, где существующие пятиверстные карты давали бы столь искаженное изображение действительности. Другие листы постепенно изменялись и пополнялись последующими исследованиями, и лишь Гагринскому массиву не повезло: из года в год перепечатывается старая съемка, принадлежащая еще чуть ли не Сосели. Что же касается одноверстной карты (имеются и таковые), то это свободное творчество вольной фантазии не имеет никакого отношения к действительности". "...Очень много ценных сведений, собранных топографической экспедицией Данилевского, таксаторами лесного отдела, инженерами, участвовавшими в многочисленных рекогносцировках, предпринимавшихся в 1913-1915 годах по инициативе бывшего принца Ольденбургского, безвозвратно утрачено во время гражданской войны..." Панютин горячо поддерживает Морозову в ее споре с Рейнгардом. Он тоже считает, что следов ледника на Рице не было и нет. Но запрудное происхождение озера и Панютин ставит под сомнение. Он не видит характерной плотинной преграды у истока Юпшары. Обломки, через которые прорывается Юпшара, спускаются не с Пшегишхвы, а с левого берега реки. Есть и свежие вести с Рицы: "Зимовка на озере Рица" - гласит заметка в "Известиях" за 20 марта 1935 года. В ней сказано: "Несмотря на ... совсем небольшое расстояние от южного курорта, метеостанция на озере Рица по своей недоступности очень сходна с арктическими зимовками. С октября по май эта станция отрезана от внешнего мира снегами, совершенно засыпающими узкие горные тропы. Продовольствие и приборы завозятся сюда на вьючных животных с осени. Мягкая и малоснежная зима этого года дала возможность пробраться к озеру местным охотникам, которые одновременно выполнили и роль почтальонов. В письме, полученном от зимовщиков, говорится об успешно проведенной за зиму научной работе. Зимовщики чувствуют себя превосходно, недостатка в продовольствии не ощущают. Супруги Новопокровские имеют высшее образование. Николаю Васильевичу - 57 лет, а его жене - 52 года. На озере Рица они зимуют уже третий год". В конце заметки неожиданно забавный абзац: "Уже в этом году воды озера Рицы Абкурупр * будет вывозить на самолетах и применять их при лечении в одной из гагринских лечебниц". Ай да репортер! Вместо "минеральных вод района Рицы" он, обмолвившись, обещает вывозить самолетами воды самой Рицы! Но это из области анекдотов. Важнее факты. Книга курортолога А. Григолии, энтузиаста освоения курортных богатств Абхазии. Издана в 1934 году. Целая глава о Рице и Уатхаре (Аватхаре). Исправленная карта озера съемки 1932 года очень напоминает съемку Морозовой. В книге Григолии звучат гимны климату и минеральным источникам Рицы и Аватхары. Приведены сведения об изучении действия аватхарских боржомов в Пятигорске на животных, а в гагринских санаториях - об удачных клинических исследованиях и благоприятном воздействии этих вод на людей. Упомянута экспедиция 1933 года * Абхазское курортное управление. под руководством инженера Огильви, обнаружившая еще двадцать два выхода боржомных вод. Как энергично, как разносторонне наука наступает на Рицу! МАРШРУТ В БУДУЩЕЕ Не без смущения принес я в Гипрокур машинопись на шестидесяти страницах. "Описание туристского маршрута Красная Поляна - Кардывач - Рица - Гагры" - значилось на обложке. В свою очередь прошу гипрокуровцев поделиться со мной своими проектными наметками. Почему-то смущение на важных лицах. Несколько комплиментов представленному очерку. И... новое предложение. Разработку принципов оборудования маршрута для туризма они просят выполнить... меня же! Перелистываю несколько путеводителей по туристским путям Швейцарии, присматриваюсь к типам гостиниц, шале, приютов. Разрабатываю что-то вроде классификации "форм оборудования" маршрута. Вместо гостиниц - турбазы. Обозначаю их на карте крупными звездами - они появляются на Энгельмановой поляне, у озера Кардывач, на Аватхаре, на Рице. Вдоль всего маршрута должно быть проложено шоссе, такое, чтобы и не испортить природу и сделать все красоты этих мест доступными сотням тысяч людей. Намечаю сеть "хижин", или приютов: квадратики вдоль основного маршрута и в промежуточных точках, вроде устья Азмыча или Пслухского источника. Конечно, есть своя поэзия и в "бесприютности" туристов, когда они тащат с собою палатки и ставят их в нетронутых человеком местах. Но разве испорчен пейзаж заповедника таким сарайчиком, как лагерь Холодный или "балаган" на Кардываче? А как удобно, особенно в ненастье, укрыться в специально для туристов построенном домике... На некоторых кругозорных точках - например, в Сосновой роще над Рицей - можно соорудить скромные навесы, типа беседок, бревенчатые или грубокаменные, чтобы не портили девственных пейзажей, но давали укрытие от ненастья. Переношусь на десяток лет вперед и мысленно создаю "Музей озера Рица". В нем будет рельефный макет озера с окрестностями, с зеркальным стеклом - водой, с обломом Пшегишхвы, с хаосом, с таинственной Малой Рицей. Будет набор карт с историей представлений о Рице, текст о походе Соседи. Витрина с книгами и статьями о Рице. Альбом с текстами всех легенд о Рице. Портреты - Альбов, видевший Рицу в 1893 году, Евгения Морозова - первая исследовательница Рицы. Можно продемонстрировать и нашу фотографию зарубки с текстом об этой экспедиции. Конечно, тут же схемы маршрутов от Рицы, набор фотографий, чучела животных, живопись, коллекции горных пород, спилы стволов... А супруги Новопокровские - пионеры стационарного изучения климата Рицы? Разве они не достойны того, чтобы их портреты навсегда украсили стены Рицынского музея? Наконец, еще одна мысль: соорудить на основных перевалах, кругозорах и вершинах ориентирные диски! Низкие цементированные тумбы с надписями на верхних торцах. В центре диска название и высота кругозора. А по окружности стрелки и названия всех вершин, видных с данной точки. Просто, недорого, а как удобно туристам! Испытываю ощущение совсем нового и непривычного счастья. Я не только описываю и воспеваю любимый край, но, быть может, помогу и его украшению, преобразованию. Чертеж закончен, текст написан. Не сочтут ли его маниловскими мечтами? В Гипрокуре мне платят очередной гонорар, а затем подшивают к делу и это сочинение. Поможет ли оно когда-нибудь освоению Рицы? Или так и останется в фондах, и лишь формальная "галочка" заполнит пробел в ведомственном отчете? ВЕСНОЮ НА РИЦУ Что делать дальше? Припоминаю слова ботаника Кожевникова о географическом факультете. Не это ли моя дорога, моя судьба? В феврале прохожу под Москвой курсы повышения квалификации методистов. Получаю от старых туристских работников ценные сведения о приемах экскурсионной работы - ведь до сих пор я был самоучкой. Энгель пишет, что ждет меня прямо с курсов к себе на новый сезон, и просит завербовать кого-нибудь из слушателей в экскурсоводы. Разговариваю со многими, но соглашается поехать только один человек - симпатичная добрая женщина лет тридцати. Ее зовут Евгения Николаевна, но она просит называть ее просто Женей. Она увлеклась туристской работой, уже была экскурсоводом в Карелии и на Алтае и на одно лето согласна поехать в Поляну. Я рад и этому - все-таки трудно было прошлым летом справляться одному. Была и еще одна тайная мысль: я надеюсь поступить учиться. А Женя - у нее хорошая, чуткая душа - не сможет не полюбить Красную Поляну и не захочет бросить ее так быстро. Перед отъездом на Кавказ иду в университет. Ради солидности я вооружен копиями своих статей для Гипрокура - разве это не география? Проректор - профессор Кадэк, оказывается, сам географ. Он изучающе осматривает меня и с улыбкой говорит: - Хорошо, оставьте ваши документы. Может быть, к осени что-нибудь и сделаем. В Сочи являемся к туристскому начальству и получаем неожиданное поручение: теперь же пройти на Рицу и договориться с метеорологами об обслуживании туристских групп помещением и консультациями. В мае на Рицу! Я и до этого с удовольствием предвкушал, как буду обучать Женю, поделюсь с ней сведениями, опытом, покажу тропы, кругозоры. И вот этот показ начинается с лучшего: с Юпшары и Рицы! Мы уже мчимся в кузове попутной машины по зеленой приветливой Бзыбской долине. Впервые вижу днем забавное Голубое озеро - выход подземной речки. На Геге уже началось строительство шоссе. Договариваемся с производителями работ о беспрепятственном пропуске туристов, которые пойдут от Рицы к морю через район строительства. Обязуемся предупреждать людей о возможных опасностях: нужно подчиняться сигналам и не вторгаться в зоны взрывных работ. Да, мы слышим, Гегу сотрясают взрывы. Строители прокладывают карнизные выемки в скалах, а в самом узком месте теснины решили пробивать туннель. Дорогу трассируют низом. Как быстро идет дело! Полгода назад тут была лишь тропа, а сейчас вдоль Геги уже на несколько километров проникают грузовики. Исказило ли природу это вторжение человека? Если не считать бессмысленного вырубания самшита, пожалуй, нет. И люди и машины игрушечно малы по сравнению с ущельем и никак не в силах что-либо переменить в пропорциях окружающего величия... Шоссе строится. Не начало ли это осуществления проектных наметок Гипрокура? Гега мчится по ущелью мутная, мощная (в горах сейчас интенсивно тают снега). С интересом слежу за Женей - она не ожидала ничего подобного, мои обещания относила за счет восторженности, а выходило, что действительность превосходит обещанное. Вот и устье Юпшары. Отсюда мы вступили в еще не тронутое строителями царство. Юпшара, особенно по контрасту с мутной Гегой, еще и еще раз удивляла своей иссиня-прозрачной водой, отстоянной в озере и в безвестных подземных бассейнах. Мы входили, а мне казалось, что я вводил Женю в мир Юпшары. Весенняя река была еще краше осенней, полноводнее и мощнее, особенно на устьевом пороге. Сквозь голубеющую воду неожиданно розовели камни. И праздничные плети плюща, и бороды пальмовых мхов, и шаткие мостики - все это было знакомо, но радовало новыми сочетаниями красок, ; На влажном участке тропы замечаем многочисленные свежие следы лошадей. Впереди слышны крики, и нам навстречу выходит караван коней, навьюченных огромными связками пихтовой дранки. Кричат абхазские погонщики. Где же это они дерут щепу? Уж не на Рице ли? Все глубже входим в ущелье. По одному из желобов между отвесами влево ведет хорошо намятая крутая тропа. В прошлом году такой, вроде, не было. Именно по ней уходят вверх на юпшарские кручи следы дранщиков. А мы идем дальше вверх по ущелью, по совсем, видно, еще не хоженой в этом году тропе. Километр, два, три... Впрочем, в одном месте замечаем следы человека, прошедшего туда и обратно. Впереди скала. Сейчас должен быть еще один мостик, иначе под отвесом не пройдешь. Выходим к реке и останавливаемся, смущенные. Моста нет, он снесен вешними водами. Юпшара клокочет, бурлит. Любоваться бы этим снежно-голубым кипением, но ведь оно не пускает нас к Рице! Как быть? У нас топоров нет. Сооружать переправу мы не можем. Ведь мы рассчитывали к вечеру достичь озера и ночевать с комфортом у Новопокровских. Близ отвеса над водой наклонено большое подрубленное дерево. Можно рискнуть пройти по его стволу за середину реки и там прыгнуть в воду - не в таком бурном месте. Так и делаем. Балансировать на гладком и скользком стволе бука очень трудно. Спутница хитрее меня - садится верхом на ствол и передвигается сидя. Зато ей хуже, когда встречаются сучки: перебираться через них над клокочущей стремниной нелегкое дело, Верхняя тонкая часть ствола гнется, и нам приходится прыгать в воду. Оставшийся десяток метров шагаем вброд по журчащему голубоватому хрусталю. Мы снова на тропе, на "том" берегу - он только что казался недоступным. Все ли мосты впереди целы? Один, другой - в исправности. Но вот и еще жертва паводка - от мостика остались только устои. Здесь река не так свирепа. Вооружаемся большими палками для упора, преодолеваем стремительную воду - она выше колен - и снова на торной тропе. Меня беспокоит, цел ли овринг в узком месте ущелья. Худшее из опасений сбывается. Нет ни моста перед тесниной, ни балкончика вдоль отвесов. Стены, подмытые водой, образуют навесы, гроты. Юпшара ревет в щели, неудержимая, дивная в своей пенистой синеве. Она неприступно прекрасна. Мы и не пытаемся превозмочь эту буйную воду. ВСТРЕЧА НАД ЮПШАРОЙ Разочарованные, обиженные, повернули назад, снова прошли брод и еще раз пробалансировали на подрубленном дереве. Вот и тропа дранщиков. Опять слышны голоса, и уже знакомый нам караван, разгрузивший свою кладь у шоссе, возвращается наверх за новой порцией дранки. Узнав, что мосты снесены, дранщики советуют идти с ними вверх по тропе. Говорят, что можно пройти к озеру... поверху! - Над отвесами? Никак не ожидал, что возможно такое новое приключение: путь над отвесами Юпшары! Идем круто в гору. Как ухитряются тут спускаться лошади, груженные огромными связками дранки? По высотомеру сто, двести, четыреста метров подъема... Вот уже набрано метров пятьсот над рекой. Крутой склон сменяется пологим - мы вышли на лесистое плато, поросшее вековыми пихтами. Можно ли было предположить, что над юпшарскими отвесами существуют такие пологие площади? Поваленные пихты распилены, а отдельные колоды расщепаны на дранку. Выходим к продымленному балагану дранщиков. Куда же идти дальше? Тропа окончилась тупиком. Пильщики машут рукой в темный лес: там, мол, Рица. - Охотник так ходит. Это было самое обнадеживающее из всего, что удалось извлечь у консультантов. Время за полдень. Сколько нам пути по этому лесу? Не заблудимся ли мы? Справа от нас обрывы, но желания приближаться к ним нет. Там легче нарваться на поперечные каньоны притоков Юпшары. Значит, лучше держаться левее, чтобы пересекать лощины этих притоков в их пологих верховьях. Что мы делаем? Разумно ли это? Пускаться в глушь абхазского леса одним, безоружным... Мы окунулись в неведомые дебри. Наверное, Женя - для нее все это ново - удивляется всякому кусту и лиане. А я смотрю на все это уже озабоченно профессиональным взглядом. Беспокоюсь, как отыщем обратный путь, местами надламываю ветви. Небольшая лощина, но без ручья. Ведь под нами известняки. Они водопроницаемы, и все ручьи тут текут по подземным полостям, по пещерам, туннелям. Мы можем долго не найти ни капли воды. А день жаркий, и борьба с кустарниками быстро утомляет. Стоило понять, что воды не будет, как сразу мы ощутили жажду - так и прильнули бы к роднику! Выбрались из кустов, но попали в непроницаемую сеть колючих лиан. Среди них первенствовал уже знакомый мне павой - длинные плети с шипами, которые не просто колются, а оставляют в уколотом месте ощущение удара, ушиба. Когда попадаешь в эти тенета, не надо нервничать! Начнешь суетиться - плети с шипами впиваются в тело со всех сторон, опутывают, как колючая проволока. Окажешься в такой западне - и пятьдесят метров преодолеваешь час. Фу, выбрались! Тишина. Дремучая зелень. Какие мы здесь маленькие, лишние, два пришельца в синих лыжных костюмах. Замираем, прислушиваемся. Без шороха наших шагов лес еще лучше, торжественнее. Где-то вдали слышится шум и треск. Яснее, ближе. Определенно, по лесу кто-то идет, при этом, как и мы, напролом. Настораживаемся. Что, если это зверь? Медведь? Все яснее шаги, тяжелые, грузные - слышно, как трещат сучья. Кто-то ломится через кусты. Мы безоружны. Что делать, оказавшись лицом к лицу со зверем? Закричать, как на аибгинского пса? Все-таки нас двое, должен напугаться и убежать. Чаща раздвигается, и к полной неожиданности для нас из нее вываливается... человек! Человек с огромным тюком на спине. Да это же знакомый мне Диго, "комендант Рицы"! - Диго, здравствуйте! Откуда вы здесь? Он изумлен не меньше нашего. Спрашивает: - Как ты знаешь, где надо Рица ходить? Значит, идем правильно? А мы-то думали, что уже сбились с дороги. Диго прошел на Рицу всего три дня назад - впервые после зимы. Мосты были снесены, и даже Диго, бывалый горец, не смог пробраться вдоль русла Юпшары. Его одинокий след мы и видели внизу на тропе. Это меня утешило, а то все одолевало смущение, что мы спасовали перед Юпшарой. Путь, нами выбранный, оказался единственно правильным. Далеко ли еще? Диго сулит нам часа два борьбы с зарослями и лианами, после чего будет спуск. Никаких примет и ориентиров Диго не указывает. Но каково же ему, бедному, ломиться сквозь дебри с таким тюком? - Диго, что это вы несете? - Это я вчера медведя убил - он к самому дому подошел, а я его прямо с крыльца убил. Получалось, что мы действительно встретили медведя! Расставшись с Диго, пошли веселей, словно и дебри стали преодолимее. Прошло, однако, и два и три часа, солнце скрылось за хребтами, вот-вот должны наступить сумерки. Ведь этак и заночуем тут в лесу без воды? Но вот мы прорвались сквозь очередную завесу лиан и оказались в светлом сосновом лесу. Сосны - признак близости Рицы! Это около нее стоит Сосновая роща, в которой мы с Всеволодом и Леной так бесславно искали Малую Рицу. Но та ли это роща? Силюсь всмотреться между стволами в дальние планы гор. Берем вправо. Вскоре появились известняковые глыбы: значит, мы на дальнем фланге пшегишхвинского обвала. Скачем с камня на камень, смело берем все ниже на спуск. Уже ясно, что ущелье осталось справа и сзади. В сгущающихся сумерках слышим перед собою близкий шум воды. Рядом взметнулись входные ворота каньона. Юпшара и здесь гневная, бурная. Искать в темноте брод? Нет, разумнее заночевать у реки. Мы почти пришли. Ведь Рица от нас всего в трех-четырех километрах. Остановились. Под этим деревом будет наш лагерь. Мы утомлены, и я лихо предлагаю всухомятку перекусить, чтобы скорее лечь спать. Женя с ироническим сожалением смотрит на меня и говорит: - Ты позабыл, что я немного тоже туристский работник. Под ее руками с одной спички зажигается маленький костерок, и в двух опустошенных еще днем баночках из-под сгущенного молока (она заботливо сохранила их) быстро закипает вода. Пакетик с крупой, взятый ею же на всякий случай, превращается во вкусную гречневую кашу. Съедаем ее с маслом и, сполоснув баночки, кипятим себе в них чай. Как мгновенно и незаметно Женя сумела сделать уютным и сытным этот неожиданный ночлег! Вот чему мне надо еще учиться... Засыпаем сном праведников под шум Юпшары, под кущами буков, у подножия Сосновой рощи, измученные и восхищенные. Солнечное утро. Рябящие, переливающиеся зайчики на траве. Целые россыпи белых бокальчиков - ландыши. До сих пор мы шли по местам, где успело уже наступить лето. Поляны ландышей напомнили нам, что на Рице май - еще весна. Брод через реку оказался совсем нетрудным. Вскоре мы вышли на тропу, а еще через час - к истоку Юпшары у Рицы. Озеро предстало нам совсем не таким скромным, лесным, каким я видел его в прошлом году у устья Лашипсе. Теперь перед нами сверкал совсем еще зимнею белизною весь фасад Ацетуки, левее светилась Агепста, при этом майские снега занимали не только безлесные пригребневые склоны, но просвечивали и сквозь криволесье и сквозь черно-зеленый пихтовый лес, а по лавинным прочесам лежали длинными белыми языками. В воде умещалось полное отражение Ацетуки со всеми ее снегами. Счастливая Женя - впервые видит Рицу и сразу такую, лучшую. Громко кричу - ведь Новопокровские, зная от Диго, что мосты снесены, не ждут никого. Крик быстро услышан, и вскоре к нам причаливает удивленный Николай Васильевич. - Что, разве мосты уже починили? - Нет, мостов нет. - А как же вы оказались на юпшарской тропе? Он думает, что мы прошли старой тропой по Геге под Пшегишхвой, но не понимает, каким же образом мы очутились у истока Юпшары. Объясняем, рассказываем о встрече с Диго. Новопокровские долго не верят, что мы сами отыскали путь к Рице над пропастями Юпшары. Зима прошла благополучно. Волнения метеорологам доставляла только взбунтовавшаяся речка Ацетаква. После одного из ненастий она особенно вздулась, несла огромные стволы, срывала и уносила большие куски берега и, казалось, вот-вот готова была смести и метеостанцию. Двое пожилых людей, отрезанные от всего мира, выдержали поединок с разгневанной стихией. Мы быстро договариваемся обе всех делах служебного порядка и просим Николая Васильевича сейчас же отвезти нас к Сосновой роще. Времени у нас в обрез, а мы намерены разыскать Малую Рицу. С увлечением рассказываю о своих литературных находках, в том числе и о статьях Морозовой, и о том, что уже видел фотографию этого озера, и о трагической гибели молодой путешественницы... К МАЛОЙ РИЦЕ ...Оно лежало, точно драгоценность. Кайма из уцелевших пятен снега В лучащиеся воды окуналась И отражалась блинами в глубинах. Лодка оставила нас одних. Бросаем монашескую тропу, когда она уходит направо в пихты, и по голым глыбам известняка держим курс прямо к виднеющимся меж сосен отвесам Пшегишхвы. Между хаосным нагромождением, по которому приходится лезть, и Пшегишхвой угадывается долина. Не в ней ли прячется Малая Рица? За полчаса карабканья по щербатым белым глыбам достигаем более редкого леса. Хаосом сложен целый кряж, похожий на большую продолговатую насыпь. Цельнокаменные гребни высокогорий были лишь увенчаны собственными обломками - вспоминаю россыпь на вершине Ачишхо. Л тут весь хребет построен из угловатых обломков! Наконец мы на гребне обвального хаоса, на одной из вершин глыбистого хребта. Теперь нам ничто не загораживает свирепых отвесов уцелевшей половины горы. На сотни метров в высоту скользит по этим стенам взгляд, и не за что зацепиться. Подножия прикрыты крутосклонными серыми осыпями. С отвесов, то и дело грохоча, срываются и падают каменья. Более крупные из них увлекают за собой небольшие обвалы. Пшегишхва и теперь неустанно бомбардирует свои подножия. А еще ниже... Ниже вместо озера страшная безводная долина, на ее дне продолжается все тот же хаос каменных глыб. Наверное, именно эту долину Морозова называла провальной. Пожалуй, она права. Конечно же это не обвал, а провал огромного блока Пшегишхвы. Совсем новый, невиданный вариант горной красоты, дикое и угрюмое величие! Здесь бы лежать врубелевскому Демону. Каменное море. Каменная буря. Жутко смотреть, даже когда все это недвижно, мертво. А что было, когда это рушилось? Где же все-таки озеро? Перевожу взгляд вверх по дикой долине. Километрах в двух от нас хаос кончается, и оба склона посылают в долину поросшие пихтами отроги, доходящие до самого дна. Только там, за первой парой встречающихся отрогов угадывается чашеобразное углубление, в котором может таиться водоем. Что же, туда? Туда! Еще час эквилибристики. Прыгаем с глыбы на глыбу, перелезаем через колоды упавших сосен. Некоторые погибшие стволы напоминают невероятные статуи. Это оцепеневшие лешие с нелепо опущенными, словно вывихнутыми, выкрученными руками-сучьями. На крутом подъеме продираемся сквозь кусты. Потом небольшая лощина идет под уклон. И в ней впереди что-то удивительно синеет, словно двойной синевы небо наполняет светом лесную зелень. Но не может же небо находиться так низко! - Женя, озеро! Замираем. Такое не для восторгов и словесных излияний. Оно молчит и требует молчания от пришедших... Словно бужу себя от оцепенения - ведь мне же надо не просто любоваться, но и описать это озеро, оценить приметы его местоположения... Малая Рица покоряет своей иззелена глубокой синевой, своим покоем. Она большая, взгляду есть где отдохнуть. Ее стерегут склоны с дремучим пихтарником, который лишь в одном месте сменяется полосой криволесья - это трасса рушащихся с Пшегишхвы лавин. А сама Пшегишхва посылает к озеру слева свою последнюю осыпь. Этот откос отделен от остальных поросшей пихтами гривой. Хороший ориентир - по такому признаку можно и другим рассказать, как отыскивать Малую Рицу. Из воды косо торчат упавшие стволы. Они видны и сквозь прозрачную воду, но в ней выглядят более пологими, словно они надломлены о поверхность озера. Впрочем, физики скажут точнее и не менее образно: не надломлены, а преломлены водою. Играющей рыбы не видно, но озеро полно жизни. Застыли в воде с распластанными лапами комичные тритоны. Точно конькобежцы, рыщут по немому зеркалу тонконогие насекомые - водомерки. На берегах неразбериха - древолом из отмерших стволов. На окружающих скалах и деревьях пояски тины и грязи - следы еще более высоких стояний воды в озере. Тогда-то и оседает вся масса леса, упавшего в воду и ветром пригоняемого к берегам. Вдоль берегов, как и на Большой Рице, далеко не пройдешь, по скалам можно только карабкаться. Иногда они прямо отвесами обрываются в воду. Минуты, часы упоительного отдыха. Не снится ли это? Теперь у нас есть наше озеро, наше чудо. Насколько ближе становится и человек, который разделяет с тобою радость такой находки. Пройдут десятилетия, по-разному сложатся судьбы двух людей, изменившимися, постаревшими встретятся они когда-нибудь, во многом разойдутся их интересы. Но одно только воспоминание об этом голубом оке гор, о его сиянии заставит помолодеть и постаревшие души. Найти такое озеро достаточно раз в жизни. И уже этого на многие годы будет довольно для счастья. Какие добрые силы вели нас в обратный путь? Мы уверенно находили дорогу, опознавали собственные следы, камни, коряги, знакомые статуи леших. Какое-то чувство подсказывает - отсюда надо идти левее, иначе спустишься к Юпшаре. Крутой склон влево, за ним уже чувствуется молчание Рицы, теперь надо говорить - Большой Рицы. Выходим как раз к тому месту, от которого бросили тропу и углубились в лес. Что это? Способность ориентироваться? Но я до сих пор считал, что заблужусь в лесу скорее многих других. Нет, теперь все острее становится новое, "шестое" чувство - внутренний компас географа, возникшее вместе с заботами о выборе и запоминании путей, результат штурманской ответственности при вождении людей по горам... Вот и завал из бревен в истоке Юпшары. Большая Рица по сравнению с Малой кажется подчеркнуто зеленой, земной. В Малой Рице было так много неба! Николай Васильевич поздравляет нас с удачей. Уже в лодке успеваю ему рассказать все приметы пути к озеру, рекомендую сходить самому (конечно, с попутчиками) и посылать туда более ходких туристов. Наутро тепло прощаемся с Новопокровскими. Идем ландышевыми полянами ко входу в Юпшарское ущелье, берем на пятьсот метров вверх без троп по дальней Сосновой роще, ломимся через кусты и лианы. Час, два, три... Впереди застучали топоры дранщиков. Рабочие уже от Диго слышали, что мы правильно выбрали путь к Рице. Раза три повторяли они тот же вопрос, что и Диго: - Как ты знаешь, где надо ходить? Какая высокая похвала - одобрение самих горцев! Не начинаю ли я и сам чувствовать себя горцем, словно родился и вырос в этих горах? Прожил почему-то часть жизни вне гор, в городах, а теперь просто вернулся на родину? СЕСТРА КРАСНОЙ ПОЛЯНЫ Энгель прежний, деятельный, вдохновенно читающий лекции. Рад пополнению штата. Вскоре и я чувствую, насколько мне стало легче с появлением Жени на базе. Она быстро освоила краеведческий материал и оказалась чудесным лектором, словно давным-давно знала и любила Поляну. Прошла со мною главные тропы. На Псеашхо мы с ней ходили и вовсе по новой дороге - через Пслухский нарзан, вверх по Пслуху и с подъемом к Бзерпи через Коготь, хорошо видный из Красной Поляны. На разведку ближних маршрутов тратили вечера и ранние утренние часы... В один из августовских дней получаю сообщение о том, что я зачислен на географический факультет. Хорошо, что могу оставить Энгеля с надежным заместителем. К сентябрю мне надо быть в Москве. Решаю и возвращение из Поляны использовать для поисков нового маршрута. В компании с инженером Лукьяновым, много лет отдыхавшим в Поляне, выходим через Аибгу в Аибгу (селение в долине Псоу - тезка горы), чтобы пройти к морю навстречу былому пути Шатиловского отряда. От перевальчика с крепостью над Греческим мостиком спуск к речке Бзе и долгий подъем лесами с неприятными блужданиями на тупиковых тропах по заброшенным драночным разработкам. С перевала от Мзымты к Псоу почти нет панорам, одно только ощущение высоты и огромности воздушного пространства под ногами. Тропа косогором над глубокой долиной шумной Безыменки - притока Псоу. Справа сквозь зелень светятся ярко-красные скалы Ахюмюэ (жители Аибги зовут эту гору просто Красная скала). На спуске чудесное место, выход с затененного склона на солнечный водораздел. У ног долина Псоу, как бассейн, до краев полный голубоватым воздухом, чуть сизым от лучистой пыльцы и столбов света. И среди щедрой зелени садов россыпь игрушечно уютных белых домиков Аибги... К ним крутой спуск по скользящему вместе с нами пестрому ковру опавших листьев - невозможно остановиться, замедлить шаг... Куда уйти от чувства, что мы пришли домой, словно в свою Поляну, в уют, отдых, мир? И понятно, ведь Аибгинская поляна - это сестра Красной Поляны, как Псоу младшая сестра Мзымты. Такое же расширение у заметного, но плавного поворота долины. Такая же группа красивых пирамид на востоке, только вместо краснополянского Псеашхо здесь высятся крутоверхие зубчатые Турьи горы. А ближние хребты монотоннее краснополянских - они еще круче и поэтому видны только их лесистые низы. Лишь на юге едва высовывает двуглавую вершину сутулый и невзрачный отсюда Ахаг. Как высоко приподнято селение Аибга над дном долины! Если даже Красная Поляна, лежащая всего на десятки метров выше вод Мзымты, выглядит гордо возвышенной, не сдавленной горами, то с чем сравнить "полет" ее аибгинской сестры? Село раскинулось на привольных террасах на двести и даже на триста метров над руслом Псоу. Аибгу украшают большие кудрявые деревья ростом с высокие липы. Даже близ Красной Поляны мы не видали таких мощных старочеркесских черешен и груш. Дымят сушилки - низкие "избушки на курьих ножках", без окон, без дверей. От них тянет горьковатым ароматом сушеных фруктов. Повстречавшийся колхозник - Емельян Платонович Нарожный - рассказал немало интересного о поселке. - Родители переехали сюда, когда еще маленький был. Дороги не было, тропами шли. До того на поляне жило пять семей эстонцев, а еще раньше русский солдат Бондаренко - тот здесь еще с горцами воевал. - Бывают ли у вас автомашины? - Та заскочило две штуки. - Только две? Когда же? - Одна в гражданскую войну, другая года четыре назад. Какая глушь совсем вблизи от популярных курортов! А климат, воздух, река тут так же хороши, как и в Красной Поляне. Сады даже лучше краснополянских... Но Красную ли Поляну видим мы, словно совершая полувековую экскурсию назад на машине времени? Поляну до строительства шоссе, до дворцовой и курортной славы... "Нарожный рассказывает о пути отсюда на Рицу через перевалы Озерцо и Камыши, о дальних Аибгах, которые здесь носят совсем русские названия - Каменный столб, Лысая гора, Зеленый клин. Даже Псоу Нарожный произносит и склоняет по-русски - Псова, по Псове. А как мы обрадовались, когда узнали, что Нарожный был участником обороны туннеля в ущелье Ахцу от банды Фостикова в 1920 году! - Нашелся на Кепше предатель - эх, позабыл я фамилию, ну он такой, что свою мельницу имел. Он и обвел часть конницы хребтом в обход туннелю. Как увидели мы белых с тылу, так сразу, кто решился, в воду прыгать стали. В речку. - И вы прыгнули? - Прыгнул, потому и живу. Кто не прыгал, тех постреляли. - А говорили, что спасся только Гусев... - Так тот Гусев выше туннеля уже из-под сабли прыгал, а мы раньше, командир взвода Заикин со мной. Прыгали и еще, да поубивались. А мы за кусты, за камни позацеплялись, ну и живые остались... Вот она, живая, олицетворенная история! - А кто строил к вам дорогу и когда это было? - Трассу намечал инженер Константинов, тот же, что и краснополянскую строил. А прокладывать начали в седьмом году, года за четыре сделали. С одиннадцатого года на колесах ездим. Переселенческое управление строило - инженер Окулич. Вспоминаю, что комиссия ученых, в состав которой входили знаменитый климатолог Воейков, курортолог Пастернацкий и горный инженер Сергеев, та самая, которая в 1898 году посетила Красную Поляну и дала ей блестящую рекомендацию как горноклиматической станции, побывала тогда и на Аибгинской поляне. "Младшая сестра" тоже заслужила у них превосходный отзыв. Но о красоте дороги по Псоу они не написали ни слова. Поэтому, идя из Аибги к морю, я ожидал увидеть нечто более скромное по сравнению с краснополянским шоссе... Первые же километры старого запущенного пути ошеломили меня. Сразу за поселком начались переходы через боковые ущелья - дикие карстовые трущобы с многоступенчатыми водопадами, с головокружительными пропастями. Дорога проложена балконом над двухсотметровыми кручами. Оказалось, что ущелье Псоу может кое в чем и поспорить с Ахцу. Более того, живописные скальные участки сосредоточены тут не на трех-четырех, а на целых пятнадцати километрах. В Ахцу невелики отвесы внизу и грандиозны над вами, а на Псоу дорога прорублена почти в верхней части обрывов. Над головой нависает всего несколько десятков метров скал. Встречаются полутуннели, типа дарьяльских "Пронеси господи". О красоте пути в Аибгу надо писать, звать сюда толпы людей, не знающих, какие чудеса существуют рядом с курортами. Ущелье-песня, сказка - как его еще определить... * В Адлере прощаюсь с Лукьяновым. Пройден не только новый маршрут. Окончен большой и важный этап жизни - я еду учиться. Но я еще вернусь в эти горы. Уезжаю с чувством незаконченности дела. Как много долгов остается за мною! На скольких вершинах я не побывал. На Чугуше и Ассаре, на обоих Псеашхо, на Аишхах... У меня еще не пройден главный маршрут заповедника. Не рано ли я стал считать себя настоящим краеведом этих мест? Десятки вершин, перевалов, троп зовут, манят меня обратно в Поляну. Но и то, что я ее временно покинул,- правильно. Я вернусь, вооруженный знаниями, новым зрением. А может быть, увлечет и что-то совсем иное? Памир, Байкал, Камчатка... Начинается новая жизнь. Какое место займут в пей горы над Красной Поляной? БУДУЩИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ Помню, мне тогда казалось, Что трепещущую душу Проношу я, как ребенка С удивленными глазами, Через льды, луга и скалы, Сквозь пихтарник заповедный... СКВОЗЬ ЗАПОВЕДНИК УЧЕНИЕ О РЕЛЬЕФЕ В СТАРИННОМ здании Московского университета ютился географический факультет. Начались лекции, и первые же из них, прочитанные профессором Щукиным, сделали этого отнюдь не красноречивого человека на долгое время властителем моих дум. Его курс назывался геоморфология. Это было учение о рельефе, не просто о застывших формах поверхности, а о происхождении, о жизни рельефа, короче говоря, об исторически развивающемся рельефе. Что в ту пору могло быть для меня более привлекательным? Ведь я уже столько раз сам становился в тупик перед необычайностью скульптуры и архитектуры лика Земли? Я удивлялся, что многие из моих новых коллег слушают эти лекции без увлечения. Вот Иван Семенович рассказывает об "исполиновых котлах" - так называются ямы под водопадами, выдолбленные в русле низвергающейся струей воды. Со скукой записывает эти слова девушка, не видавшая в жизни ни одного водопада. А для меня это кровное, пережитое: именно в такой исполинов котел упал при мне турист у водопада Ачипсе. Не будь этого котла - он разбился бы. А отступание водопадов и овражных отвершков вспять к верховьям? Водопад сгрызает и заставляет отодвигаться назад тот самый уступ, с которого вода низвергается. Получается пятящаяся эрозия. Мы узнали о великих силах размыва, сдувания, стирания неровностей, о силах, которые стремятся сгладить и превратить земную поверхность в равнину. И о встречных, изнутри рожденных силах земной коры, противостоящих этому размыву, взламывающих, коробящих земную поверхность, заставляющих тороситься, крениться отдельные глыбы. Покорные этим силам, воздымаются, словно при вздохе, или погружаются, как при выдохе, груди целых материков... Перед умственным взором возникала стройная картина процессов, способных громоздить и разрушать, лепить и вырезать рельеф. Лекции о ледниковых формах поверхности были особенно радующим откровением. Все виденное и непонятное на ледниках Псеашхо получало определения. Еще так недавно мне казалась необъяснимым дивом красота высокогорных цирков Ачишхо и Аибги - правильность их чашевидных форм, многоярусное и смежное расположение целых рядов кресловин. А из объяснений профессора Щукина вытекало, что эти чаши - закономернейший результат воздействия оледенений. Любой ледник, залегший в выемке на склоне горы, неумолимо стремится превратить ее именно в цирк. Но он не выпахивает и не выкапывает ее - ведь это не экскаватор. Ледник огладил, отшлифовал лишь дно впадины. А кто же объел, обтесал отвесные стены цирка? Виновник известен. Это... климат. Да, приледниковый климат с его температурами, то и дело переходящими через ноль градусов. Раз такие переходы часты - значит, и в трещинах, пронизывающих скалы, столь же часто то замерзает, то оттаивает вода. Она размораживает, раздвигает трещины, и, таким образом, к обычному выветриванию склонов присоединяется еще и морозное выветривание. В щелях между ледником и стенами цирка морозное выветривание особенно интенсивно разъедает склоны гор как бы подкапывая их. Подточенные участки скал рушатся, из них потом образуются морены. А самый склон, подкапываемый снизу, становится с каждым обвалом все круче, пока не превращается в отвес. В дальнейшем задние и боковые стены, окружающие ледник, расступаются все шире, но продолжают оставаться отвесными. Все это было про ледники. Для Псеашхо такой удивительный механизм подкопа под гребни гор - сущая правда. Но на Аибге нет ледников, а снежники в середине лета стаивают. Почему же так правильно кресловидны, словно архитектором построены, цирки Аибги? В науке и на это уже известен ответ. Оледенение здесь существовало прежде. Цирки - его следы, свидетели былого, древнего оледенения, свирепствовавшего здесь, вероятно, в ту же пору, когда и на равнине Севера лежал великий материковый ледник... Конечно, это наука не простая. Возможно, что и только что приведенное объяснение образования цирков кого-то отпугнет ученостью. Но я слушал лекцию о цирках, как поэму: мне становилось ясно, почему они как бы подвешены на определенной высоте в виде балконов в верховьях каждой долины на былом уровне снеговой границы - это цирки моей Аибги; почему бывают сгруппированы в лестницы (их ступени отмечают не только выходы стойких пород на дне долин, но и этапы поднятия снеговой границы при потеплении и отступании ледников) - это о водопадных ступенях в верховьях Ачипсе. Теперь я знал, что встречу цирки и на многих других хребтах, превышающих 2000 метров - уровень, выше которого наверняка действовало древнее оледенение. Цирки не только "живут", но способны и отмирать. Изменится, потеплеет климат, поднимется снеговая граница, сократятся или исчезнут ледники и снежники, некому будет больше "подметать" и удалять щебень, и тогда цирки будут засыпаны осыпями: из сферических чаш они постепенно превратятся в конические воронки, а дно этих водосборных воронок изроют своими ветвящимися верховьями ручьи. Ведь и это я видел в Первом цирке Аибги, а над причинами не задумывался... Нас научили читать, как в книгах, в обрезах горных пород (теперь пришлось выражаться геологически - в обнажениях) историю формирования гор. Незыблемые, казалось мне, хребты вдруг утратили свою извечность, как бы зашатались, оказались построенными из глинистых пластов, настланных друг на друга, как скатерти, из мергельных и песчаниковых плит, из крошащегося ракушечного известняка, из окаменевших скелетов невесть когда живших организмов. Грандиозные памятники, гробницы миллиардов некогда кишевших жизней... И невольно возникала мысль: неужели и мои краснополянские святыни - дворцы, замки, крепости, мои Псеашхо и Аибги тоже окажутся лишь обкусанными ломтями, фрагментами древних кладбищ, нагромождениями окаменевших скорлуп? Сначала мне показалось, что с утратой мнимой незыблемости горы потеряли и часть своего величия. Шаткие, невечные, переменные... Никакие не алтари, не троны. Вершины - это всего лишь недоеденные речной эрозией огрызки существовавших ранее плоскогорий. Самая величавая скала - объедок, руина. Мысль работала и дальше. Хорошо, вершины - остатки, выкроенные размывом из исходных плоскогорий, то есть из чего-то еще более величественного. А это нечто большее само как-то произошло. Значит, плоскогорья были некими силами подняты на такую высоту, что из них при разрушении могли получиться вершины. А до того, как подняться, плоскогорья были выровнены размывом; еще ранее недра их были смяты в складки, а до складчатости построены из напластований, отложенных в море. Отсюда еще один вывод: до смятия и поднятия каждый из этих пластов был некогда морским дном... Можно ли, хотя бы в самой общей форме, обнять все это? Пытаюсь, и в мыслях встает картина еще большего величия. Величия исполинских размеров, непомерных масштабов, бездонных сроков. УЧЕНИЕ О ЛАНДШАФТЕ Молодых университетских географов обучали не только истории рельефа. Вся природа, совокупность всех ее отдельных сторон - климата, вод, недр, почв, жизни, все перекрестные многострунные связи между ними, создавшие ландшафт Земли и любого участка ее поверхности, раскрывались перед студентами. Было время, когда география казалась мне большой адресной книгой, отвечавшей на вопросы, где что находится, помогавшей ориентироваться в пространстве. Теперь же оказывалось, что география была не только описательной наукой. Она вырастала во всеобъемлющий свод знаний обо всей приповерхностной ландшафтной сфере Земли. Как созвучно это было всем моим кавказским впечатлениям и представлениям! И как хорошо, что понятие ландшафт значило не только то же, что и пейзаж, как мне казалось прежде, обнимало собою не только внешний вид местности, а и все, что не видно, но познано. Горно-черноморский, краснополянский ландшафт конечно включал в себя видимый облик Псеашхо, Аибги и Ачишхо с их снежниками, лугами и лесами. Но теперь я знал, что в состав ландшафта входят и недра этих гор, вздыбленные по еще неведомым мне надвигам; что в ландшафте запечатлелись и воздействия древних оледенений - то леденящие, то шлифующие, и смены горно-долинных ветров, и сложные связи рельефа с растительностью, и еще многое другое. Более того, ландшафт отныне переставал для нас быть чем-то только сегодняшним, современным: он жил, развивался, рос, за ним стояла, по его чертам читалась и в нем же многое объясняла история. География обогащалась познанием прошлого, дополнялась палеогеографией. Профессор Мазарович приоткрыл нам на своих лекциях необозримые тайны былого - историческую геологию. Эта наука оказалась совсем не хаотическим нагромождением ярусов, эр и ихтиозавров, как представлялось раньше. Перед нами раскрылась изумительная эпопея жизни Земли со своими ритмами, этапами расцветов и захирений. Это была летопись чередования периодов покоя и периодов потрясений, трагедий, и вместе с тем летопись неуклонного усложнения, обогащения, прогресса жизни. ...Качались в своих глубоких океанских "ваннах", а иногда выплескивались за их пределы на соседние равнины целые моря и океаны; прогибались, одновременно заполняясь наносами, впадины; торосились, как льдины, сминались и дробились геологические напластования; дыбылись горные страны, неся на своих поверхностях шрамы, зарубки и следы уровней древних равнин. Плодились диковинные чудовища, словно природа экспериментировала, что можно создать еще хитрее, еще умнее приспособленное к внешним условиям. Но тысячи опытов оказались неудачными - в результате в морях и на суше вымирали целые флоры и фауны... Обо всем этом Мазарович говорил патетически красочно, находя слова, достойные величия описываемых событий. Больше всего в его лекциях мое внимание привлек, конечно, Кавказ. С жадным интересом, словно слушая сказителя эпических былин, следил я, как формировались эти горы от эпохи к эпохе. На их месте особенно долго плескались моря, а возникавшие временами складчатые структуры недолго существовали в виде выступов суши. Казалось, я так и не дождусь лекций, в итоге которых Кавказ воздвигся бы перед глазами в своем современном виде. Мы еще не знали, что в те годы неотектоника * лишь зарождалась и что профессор Мазарович и сам еще не мог тогда "построить" перед нами эту горную страну до конца. Хорошо рассказывая об истории недр, он поневоле становился поверхностным, когда доходил до этапов образования ныне существующего рельефа Кавказа. Конечно, бывало, что и студенты многое пропускали мимо ушей. Даже самые увлекательные лекции подчас утомляли, и мысль отвлекалась чем-нибудь посторонним. То писал записки соседке - маленькой светлой Наташе... То рисовал очертания краснополянских гор: на обложке скольких тетрадей с конспектами высились маяками пирамиды Аибги! Учение о ландшафте... Оно вырастало из чудесного взаимопроникновения геологии с географией. Исторически развивающаяся природа оказывалась при всей своей сложности единым целым, подчинялась стройной системе геолого-географических законов. Напомню, насколько более полной стала для меня красота краснополянских гор, когда я проник в их всего лишь вчерашнее прошлое - в историю Черкесии. А в какие же бездны времени уводило теперь историко-геологическое, палеогеографическое познание любимых мест? Становилось ясно, что и всей жизни будет мало для их полного постижения. Наука о новейших движениях земной коры. Так родилась во мне потребность изучить, исследовать все тайны природы Красной Поляны, все пути и причины формирования ее рельефа. Близилось лето, полевая практика. Студенты старались устроиться в различные экспедиции коллекторами. А что, если попасть в качестве практиканта в Кавказский заповедник? Был же Георгий Владимирович практикантом университета в заповеднике! Смущенный, не умея как следует и рассказать о своем желании, обращаюсь к декану. Профессор Борзов участливо выслушивает, спрашивает, справлюсь ли я с самостоятельной исследовательской работой. Отвечаю, что попытаюсь справиться, проштудирую нужные методики и инструкции... Профессор ведет меня в Зоологический музей и там - в маленькую комнатку, в которой сидит симпатичный пожилой человек с густой каштановой бородкой. У Василия Никитича Макарова добрые лучистые глаза. Старики встречаются как большие друзья. И когда Борзов рекомендует меня Макарову для самостоятельной работы (это студента-то, третьекурсника!), научный руководитель управления всеми заповедниками страны - это и был Василий Никитич - говорит: - Ну что ж, поможем. Именно в Кавказский? ...С кем же ехать? Еще на первой учебной практике в Крыму я приметил студента Володю, выделявшегося упорством в работе, дотошностью и серьезностью. Мое предложение заинтересовало его. Ехать с нами была приглашена и Наташа. Чем мы будем заниматься? Что наблюдать? Все. Всю природу, весь рельеф, распознавать его историю. Но, может быть, это уже известно? Какое там известно! Даже такие популярные места, как Кардывач и Рица, до неузнаваемости искажены на картах. Сводной работы о рельефе заповедника, об истории этого рельефа нет. Геоморфологической карты заповедника тоже нет. Значит, нам есть, что делать! Но как мы будем это делать? Собрались втроем и явились на консультацию к известному кавказоведу профессору Добрынину, готовые впитать и выполнить любые советы. Борис Федорович спокойно выслушал нас, одобрительно просмотрел ворох изученной литературы по району, которую мы ему притащили, и... не напутствовал нас ничем, кроме самых общих фраз. Вышли от него с пожеланиями успеха в работе, но без твердых рецептов как работать. Один из старшекурсников, увидев, что мы обескуражены, утешил: - Ничего, ребятки, не робейте. Это даже полезно, когда молодежь пускают, как с лодки в воду прямо на глубоком месте, чтобы научить плавать. Кто своей головой нащупает путь к исследованию, из того и толк выйдет. Александр Александрович Борзов так и говорит: "Не поплакав на борозде, пахать не научишься". Это что же, значит, мы едем плакать на борозде? Нет, подготовимся как только можем. Изучаем "Полевую геологию" академика Обручева, инструкцию профессора Эдельштейна по наблюдениям ледников. Кое-что проясняется - уже видим возможность вести нужные измерения и записи... К ЗАПОВЕДНИКУ С СЕВЕРА В Белореченской выходим из поезда Москва - Сочи и на рассвете пересаживаемся на уютный домашний поезд, везущий нас по майкопской ветке. Въезжаем в предгорья. В обрывах скал видны косые напластования: слоеный каменный пирог из более твердых и более мягких пород. Совсем косые на вид хребты. Это чешуевидные несимметричные ступени - к у э с т ы. Как и разделяющие их перекошенные продольные долины, они появляются в рельефе с неумолимой, словно в математике, логикой. Поперечные реки, текущие в ту же сторону, в которую наклонены пласты, прогрызают предгорные гряды теснинами. Они вымывают податливые породы из-под более стойких известняковых пластов, которые в результате обваливаются. Так без конца подновляется, освежается крутизна обрывов стойких пород, поддерживается их отвесность. Там, где мощнее податливые пласты, вырабатываются обширные продольные понижения - целые долы между параллельными куэстами. Какая стройность, законность в природе! Мы почувствовали себя скульпторами, способными еще раз изваять именно этот рельеф. Иным он и не мог бы получиться при такой слоистости и неравностойкости материала для ваяния. Поезд уперся в тупик у станицы Каменномостской. Каменный Мост - это туннельный участок реки Белой, которая прорывается здесь сквозь промоины в известняке. Вспоминаю из своих исторических разысканий, что над обрывами этого Каменного Моста стояло "мехкеме" - судилище горцев. Заподозренных в измене сбрасывали прямо в пропасть. Гибель в порогах считалась неизбежной, но чудом выплывший подлежал оправданию. Путь вверх по Белой совершаем на конной линейке, встретившей нас по поручению дирекции заповедника. Каменномостское ущелье - первая большая радость на этом пути. Типичная сквозная "долина прорыва" в куэстовой гряде. Отвесные обрывы косонаклонных известняковых пластов, прорезанных широкой и мощной рекою. Пласты наклонены навстречу нашему пути от гор к равнине. Выше по течению они все больше поднимаются над водой, и долина воронкообразным раструбом расширяется - ведь из-под высоко задранных здесь стойких пластов выступили податливые, легче размываемые слои. Если бы такая же четкость связей недр с рельефом продолжалась и дальше на юг! Но нет, там нас ждут куда более запутанные загадки рельефа. Южнее обрывов Скалистой куэсты лежит привольная котловина с несколькими ярусами пологих площадок, на которых разместилась станица Даховская. Эти ярусы - речные террасы. Прежде здесь жило черкесское (абадзехское) племя дахо. Отсюда получил свое имя и Даховский отряд генерала Геймана, памятный для Сочи и Красной Поляны. Густые леса на хребтах. Внизу уже лето, а выше в горах зелень еще полна весенней свежести. С одного из поворотов долины над зеленью виден кусок пронзительной белизны. Еще не стаявший снег на горе Пшекиш. Все гуще и глуше леса. Въезжаем во второе ущелье с непоэтичным названием Блокгаузное. Оно не известняковое, а гранитное. Река, поистине Белая от сплошной пены, обезумев, мчится в гладком и крутостенном цельнокаменном желобе. Но даже здесь мы различаем горизонтальные зарубки на отвесных стенах - остатки уровней древних террас; как раз по ним было легче всего проложить дорогу. А пожалуй, плохо, что такие поперечные ущелья называют "долинами прорыва". Река тут совсем не прорвала преграду. Она пропиливала гряду сверху вниз по мере того, как постепенно выдвигалось снизу вверх само это препятствие. Представьте, что здесь не пила опускается на перерезаемое бревно, а само бревно подается вверх под зубцы распиливающей его пилы... Новое расширение долины. Хамышки. Мирно раскинувшаяся среди садов и кукурузных полей станица. А когда-то это было грозное горное гнездо последних непокоренных абадзехов и главная база "загорных" убыхов и краснополянцев - ахчипсовцев, откуда они снаряжали свои набеги на русские казачьи линии. Дорога камениста и ухабиста, выматывает душу. Предпочитаем сойти с линейки и идти пешком. Новое ущелье, менее крутосклонное. У его скал кирпично-красный цвет, неожиданно контрастирующий с зеленью леса и голубизной воды. Здесь и почва красная, как в тропиках. Но она покраснела не под влиянием сегодняшнего климата. Ее окраске помогло разрушение коренных песчаниковых плит. Даже ручьи, бегущие из ближайших лощин, несут в Белую красновато-мутную воду. А сами песчаники стали красными по явно климатической, впрочем, очень древней причине. Это сцементированные пески допотопных пустынь, существовавших здесь более двухсот миллионов лет назад. В сухих жарких пустынях накапливались окислы железа - вот и возник красный песок. Мост через Белую привел нас в небольшой поселок со старочеркесским названием - Гузерипль. Здесь на глухой лесной поляне близ знаменитого большого дольмена помещалась в те годы дирекция Кавказского заповедника. СМИРНОВ-ЧАТКАЛЬСКИЙ Нас принял местный ученый-географ. Настораживала его театрально громкая двойная фамилия: Смирнов-Чаткальский. Пахло апломбом провинциального тенора: обладатель этой фамилии явно пристроил к слишком частому "Смирнову" название Чаткальского хребта Средней Азии, чтобы звучать наподобие Семенова-Тян-Шанского. Шеф держался не очень приветливо и огорошил нас лобовым вопросом о самой цели нашей поездки. - Неужели вы считаете, что такие исследования могут быть кому-нибудь нужны? Было от чего растеряться. Мы откровенно думали, что они нужны прежде всего самому заповеднику. Разве не полезен этому научному учреждению всякий новый вклад в познание его природы, всякое упорядочение представлений о географии его территории? Разве не поможем мы нашими работами последующим исследователям - почвоведам, ботаникам, зоологам, климатологам? Разве не выявим неправильность карт? Смирнов-Чаткальский иронически выслушал нас и произнес: - Изучать заповедник ради самого заповедника, развивать науку ради науки - мертворожденное дело, порочный круг. Что вы дадите практике, хозяйству? Упрек серьезный. Но в нем звучит и крайность: требование, чтобы из любого научного достижения можно было немедленно шить сапоги. А мы по неопытности еще не умели ответить, что геоморфологические исследования важны для изучения древних металлоносных россыпей, для усовершенствования рисовки рельефа на картах и мало ли еще для чего... Меня осенил один довод, казавшийся в ту минуту исчерпывающе убедительным. Я сказал: - Но ведь "инвентаризация территории", стоящая в плане работ заповедника, имеет и оборонное значение! Разве военно-географические выводы из исследований - это не служение практике? Смирнов-Чаткальский занервничал, заерзал, в глазах заиграла недобрая сумасшедшинка; тоном морализующего пастора он произнес: - Я не ожидал от вас таких рассуждений. Вы допускаете политический ляпсус. Мы говорим о неуязвимости наших рубежей, имеем все возможности разбить врага на его собственной территории, а вы предлагаете учитывать оборонное значение чего? - гор Кавказского заповедника! Это же равносильно допущению мысли о проникновении противника на Северный Кавказ! Я еще пролепетал ему что-то насчет приграничности гор Черноморского побережья, но было уже ясно, что этого человека доказательствами не перешибешь. В сущности, зачем мы с ним вообще говорим? Ни мы ему, ни он нам не нужен, работать сумеем и без него... СКВОЗЬ ЦАРСТВО ЗУБРОВ Теперь нас четверо: нам придан рабочий при лошади - мрачный и угловатый юноша Саша. Нас предупредили, что это человек лесной, людей не видавший, малограмотный - чтобы не удивлялись. Перед нами главный маршрут через заповедник с выходом к Холодному лагерю Псеашхо и другим знакомым местам. А до этого пять дней транзитного пути через несколько перевалов, через глубины заповедника, по лесам и лугам, а в июне еще и по снегам. Иду тут впервые, еще совсем не знаю ни дороги, ни достопримечательностей, ожидающих нас на этом пути. Но впереди Красная Поляна, и я счастлив вести Наташу с Володей словно к себе домой, "в свою страну". И началась эта "страна" сразу же по выходе из Гузерипля. Даже на незнакомой тропе уже понятным, уже любимым был весь обступивший нас ландшафт. Лаковая листва понтийского рододендрона тонула в лиловой пене его роскошных цветов. Блестела глянцем лавровишня, кололся падуб, вились плющи. Юг, черноморский юг, переплеснулся и сюда, на северный склон. Очевидно, этому помогли "Колхидские ворота" - понижение Главного хребта Кавказа между Ачишхо и Чугушом. Но почему этого вечнозеленого подлеска не было видно до Гузерипля? Ведь там ниже и, значит, теплее, да и достаточно влажно, чтобы расти пышным широколиственным лесам. Впрочем, всегда ли там теплее? Зимой при вторжениях арктического воздуха с севера именно предгорья охватываются его холодом. Мощная на севере, к югу эта "воздушная масса" становится все тоньше, в Предкавказье она не превышает пятисот метров по вертикали. Вот почему она и влияет только на предгорья. Холодные массы воздуха подклиниваются под океан теплого воздуха юга, и получается, что горный мир, паря над холодом подножий, утопает в верхнем, более теплом воздухе. Не холод над теплом, а тепло над холодом. Высотная зональность оказывается как бы опрокинутой. В течение всего подъема продолжались встречи со старыми друзьями: и с пихтовым лесом, и с вечнозеленым кустарником, и с первыми стеблями высокотравья. Мы поднимались на хребет, именуемый Пастбищем Абаго, а я невольно сравнивал: вот это, как на Аибге... А это лучше, чем на Псекохо... Я так постепенно и долго вживался в душу здешней природы. А Наташа с Володей видели все это впервые и сразу в такой дозе! Но вот и для меня появилось нечто новое. Это было первое, что несколько оживило угрюмого и неразговорчивого Сашу. Он начал читать следы на тропе, там, где мы еще ничего не различали. - Вот олень шел... Кабан рыл... Медведь грыз... Вскоре мы поняли, что тропы глубин заповедника буквально испещрены следами зверей, и сами научились читать эту письменность. Не только наши желания, казалось, сам воздух наполнился ожиданием встречи с дикими животными. Мы чувствовали, что все это безмолвие живет, что за всеми деревьями притаились следящие за нами четвероногие обитатели дебрей... Саша показывает нам барсучьи следы и удивляет сообщением о том, что мясо у барсука съедобно и даже вкусное. Рассказывает об охоте на куниц при помощи ловушек (я такие видел на Лашипсе), причем непринужденно хвастается, что сам браконьерствовал в заповеднике. Странное создание. Впрочем, видимо, браконьерство и воспитало в нем зоркость следопыта. Ему доводилось сваливать десятипудовых кабанов. Для нас было новостью, что спереди туловище кабана защищено как бы подкожным панцирем. Саша называл такой панцирь "калканом". По его словам, этот калкан защищает грудь зверя от самых острых клыков соперника. Старых кабанов юноша называл "секачами", "одиицами". Все это напоминало книги Арсеньева и Сетона Томпсона... Особенно охотно Саша говорил о медведях, о том, что они добрые и не трогают людей, что их не боятся даже серны - так и пасутся рядом на лугу. Бывает, что медведь залезает на дерево стряхивать груши, а кабаны тут как тут - сбегаются воспользоваться его любезностью и подбирают упавшие фрукты. ...Лес сменился альпикой. Сочные молодые луга занимали весь округлый верх Пастбища Абаго. Называю друзьям новые для них цветы - примулы, эритрониумы, рябчики... С первого же холма открылся неохватный кругозор. Подобная Чугушу, видному с Ачишхо, здесь вставала перед глазами огромная обрывисто снежная Тыбга. От нас ее отделяла глубокая лесистая долина Молчепы. Для меня эта долина опять-таки была лишь вариантом виденной с Ачишхо: Малчепа здесь "исполняла обязанности" Ачипсе. Малчепа... Когда-то ее долину называли "царством зубров". В ней этих древних быков водилось особенно много. Во всем теперешнем заповеднике их насчитывалось свыше тысячи голов. До революции их охраняли для великокняжеских охот, и уже это озлобляло местных охотников. Браконьеры не упускали случая загубить зубра даже тогда, когда им я не удавалось воспользоваться ни шкурой, ни мясом. Охотники рассуждали так: истребим зубров - не будет и запретов на охоту,- весь зверь тогда нам достанется... Не отставали в истреблении зверя и сами "хозяева" заказника. Роскошный том "Кубанская охота" сохранил репродукции старинных фотографий "светлейших" охотников, попирающих ногами туши убитых туров и серн, оленей и зубров. Правда, и среди этих "хозяев" находились просвещенные головы, ставившие вопрос о более серьезном заповедании западнокавказской природы. Известно, например, письмо * великого князя Сергея, владевшего заказником, августейшему братцу, числившемуся президентом Академии наук, где Сергей жалуется на то, что был одинок в своих "заботах, попечениях и усилиях" о сохранении кавказского зубра, и говорит о готовности вырабатывать меры по его охране "путем объявления нагорной полосы Кубанской области заповедной". К рассуждениям князя о необходимости обеспечить приоритет русской науки в изучении "кавказского дикого быка" присовокуплялась существенная оговорка: "если на то последует высочайшее государя-императора повеление". Оговорка была не случайна. В царской России даже великокняжеские здравые мысли не гарантировали успеха делу. В 1914 году совет министров Российской империи выразил это ясней ясного: "Охрана редких зоологических пород не отвечает понятию общеполезной государственной меры, ради осуществления которой можно поступиться неприкосновенным вообще правом частной собственности". "Вообще неприкосновенная" в условиях капитализма частная собственность решала дело. Егеря великокняжеской охоты все же как могли охраняли зубров. Но в годы гражданской войны звери остались без всякой охраны. Их уничтожали и браконьеры-охотники и скрывавшиеся в лесах бело-зеленые банды. В 1919 году (истребителям зубров "помогла" и страшная эпидемия, точнее - эпизоотия, ящура и сибирской язвы. Охотники из Хамышков, Даховской и Псебая до сих пор хранят в изустных преданиях истории о варварском истреблении зубров своими односельчанами. Они убивали животных в спортивном азарте, оставляя мясо и шкуры волкам. Один житель из Даховской имеет на своей совести восемнадцать убитых зубров; его "единомышленник" из Псебая загубил семь стельных самок... * От 27 апреля (10 мая) 1909 года. Шел 1920 год, год еще не закончившейся гражданской войны ж разрухи. Но даже и в это суровое время находились люди, пекшиеся об охране природы. Краснодарские энтузиасты из музейной секции отдела народного образования во главе с профессором Григором просили свой Кубано-Черноморский революционный комитет обеспечить охрану зубра. И краевой ревком, едва лишь справившийся с белыми армиями Улагая, Шкуро и Фостикова, вынес Постановление *, запрещающее в северной части теперешнего заповедника охоту, рубку леса и рыбную ловлю. Уцелевшее поголовье зубров бралось под особую охрану. В 1923 году Кубано-Черноморский исполнительный комитет распространил заповедный режим и на южный склон Западного Кавказа. Площадь заповедника достигла 270 тысяч гектаров. Но все эти местные декреты не были подкреплены главным - обеспечением действительной охраны заповедных земель. Декларации не укрощали распоясавшихся браконьеров, а лишь подстегнули их к завершению черного дела. 12 мая 1924 года Кавказский государственный заповедник был учрежден декретом Совнаркома РСФСР. Но самый драгоценный и редкий зверь, которым были горды эти горы,- кавказский зубр - был к этому времени выбит почти поголовно. Не сразу удалось организовать действенную охрану трудноприступных гор. Остатки зубров гибли под снежными завалами в тяжелую зиму 1923 года, от новой эпизоотии, поразившей и домашний скот в 1924 году... 1927 год - мрачная дата уничтожения последнего зубра на Западном Кавказе. В Гузерипле мы слышали, что зоологи заповедника выдвинули смелый проект восстановления зубрового стада на Кавказе путем завоза сюда гибридных зубробизонок из Аскании-Нова с Украины и чистокровных самцов-зубров, уцелевших в некоторых зоопарках. Зоологи уже через год-два должны были приступить к закладке нового "зубрового парка"... Заповедник стремился вернуть природе ее утраченные богатства**. А пока перед нами простиралась огромная лесная долина - Долина зубров, лишенная зубров. * ? 408, см. газету "Красное Знамя" за 3 декабря 1920 года. ** Теперь этот проект осуществлен, и Кавказский заповедник может гордиться своими зубрами. На удобнейшем панорамном пункте, откуда в упор просматривается вся Тыбга, поставлен пустой домик, скорее сарайчик. Это горный приют, лагерь Абаго. Как и в знакомом мне Холодном лагере Псеашхо, внутри никакой мебели, только нары. В полу прорезь для очага, в дождь можно топить по-черному. Но вечер ясный, и мы жжем костерок перед лагерем. Давно ли, попадая на такие ночлеги, я терялся, не представлял, что надо предпринимать; и замирал в блаженной бездеятельности... А теперь за плечами был уже опыт и пример - как вели себя на ночлегах Лена и Всеволод, сколько полезного успевал сделать Георгиади, как по-домашнему уютно умела обжить любую ночевку Женя... Я уже знал, как это сохраняет и даже восстанавливает силы - а нам теперь предстояли ежедневные, точнее - еженощные, "полевые" ночлеги. Из дневных маршрутов и этих ночей должно было складываться нормальное течение жизни, работа в продолжение целого лета в трудном и безлюдном горном районе. Сохранение здоровья, бодрости и полной трудоспособности было одной из наших обязанностей наравне с делами исследовательскими. Словом, теперь я могу даже задавать тон друзьям: добываю воду, приношу охапку сучьев для костра, устраиваю мягкие ложа на нарах. Но и на спутников не пожалуешься - все делаем быстро, варим вкусный суп и кашу, пьем кофе со сгущенным молоком. И при этом успеваем любоваться сменой лиловатых и розовых закатных красок на снегах и обрывах страшной Тыбги... Всего одна ночь в этом лагере, и утром мы уходим. А в душе уже ощущение нежности к нему, к нашему первому домику на пути через заповедник... Тропа выводит нас на самый водораздел, полого округлый гребень Пастбища Абаго. Идем по гребню с видами по обе стороны хребта. Сам по себе скромный и монотонный, он словно специально воздвигнут на междуречье Малчепы и Безымянной, как помост для зрителей, чтобы радовать их панорамами. Перед нами пологая пирамида, которую тропа обходит косогором. Раньше ее выразительно называли Абаго-Нос. Кто-то присвоил ей сравнительно безличное имя - гора Экспедиции. Наташа вскрикивает и бежит к появившемуся на склоне этой горы первому на нашем пути снежному пятнышку. - Куда ты? - Сейчас, сейчас, я к снежку. - Опомнись, до него же не меньше двух километров! Вот так же когда-то и краснолицый побежал за снежком... Теперь Пастбище Абаго заповедно, а прежде и здесь пасли скот. Об этом напоминают пятна сорняков, сочная ядовитая чемерица, отмечающая места былых балаганов, да и само название этого хребта. Даже наш Саша знает прежние наименования полян. Для него это - Самоваровы балаганы, поляна Горского, Семенов балаган... Мы с Володей уже начинали спорить об уровнях ледниковых цирков, об их ярусах, о высоте снеговой линии. Наташа потом призналась, что ее пугали наши споры. Девушка захлебывалась первыми впечатлениями от природы в целом и еще не могла совмещать этого упоения с аналитическим взглядом исследователя, с анатомированием деталей. "Какие цирки? Где они видят ярусы?" - робко думала она про себя, страшась признаться в своей слепоте. Цирки различать мы умели, а вот зверя... Словом, нам не везло. Заповедные животные дразнили нас обилием следов, но сами нам не попадались. Сколько я ни напрягал зрения, пытаясь разглядеть их издали, хотя бы таких же маленьких, как тогда на Псеашхо, все было напрасно. Не видел их и такой зоркий лесной человек, как Саша. Лишь изредка из-под ног вспархивали и в панике улетали горные тетерева. Второй день пути. Ликующе цветут весенние луга. Гремят вздувшиеся от усиливающегося таяния снегов реки. Заповедник поддерживает в хорошем состоянии мосты на тропах. Опередив "караван", перехожу по мосту речку Безымянку. Вступил на доски и вздрогнул: слева от моста прямо в реке, всеми четырьмя копытами в воде, стоит красавец олень. Статный рогач обкусывает прибрежные кусты. Нетерпеливо машу показавшейся вдали Наташе, но олень уже заметил меня и с гордо поднятой головой пошел вброд через самую бурную часть реки. Наташа подбежала, когда он скрывался в кустах. Чувствую себя словно виноватым перед нею - я видел, а она почти нет, говорит, только мелькнуло что-то в кустах, а передо мною он стоял во всей красе - гордое лесное божество... Значит, все это действительно правда, такими красавцами населен здешний лес, и вот как близко удается их видеть! На третий день пути Саша обещает показать и показывает нам туров. Он знает, что неподалеку от тропы есть "солонец". Так в заповеднике называют не почвы, а выходы минеральных рассолов и соленосных пород. Копытные любят лизать соль, а с нею, быть может, вводят в свой рацион я какие-нибудь другие, нужные организму рассеянные химические элементы. Животные солонцуются, и тут-то их легко подстеречь на близком расстоянии. Мы наблюдаем за табунком туров метров с пятидесяти. Местами солонцы создают искусственно. "Заряжать" их солью - одна из обязанностей наблюдателей. Прошли годы, пока я, работая в Поляне, увидел первых туров на Псеашхо. А тут с первых же дней олень, туры - а как же иначе, ведь заповедник! ДИКАЯ БАБА Пересекли крупную реку Кишу и вышли на одно из глубинных урочищ заповедника - на Сенную поляну. Здесь когда-то егеря княжеской охоты заготовляли сено для зубров. У домика Сенного лагеря людно, а нашу вьючную лошадку Машку восторженно приветствует своим ржанием целый табун коней. Здесь сегодня большой день. Сенная поляна - место своеобразных общих собраний работников охраны заповедника. На такие слеты наблюдателей люди сходятся за сотню километров по трудным тропам, через высокие перевалы. Эти люди с винтовками не только караульщики. На них лежат нелегкие обязанности - по пути на слет ремонтировать тропы, распиливать упавшие стволы, чинить мосты... Клеенчатые тетрадки в их полевых сумках хранили уже немало наблюдений, ценных для науки, регистрацию встреченных следов, поведения и режима питания зверей, фенологию (сроки сезонных событий, происходящих в природе). Ежегодно совершали наблюдатели и трудней каштан да орехи запасала. Уж как она зиму переносила - подумать страшно. Потом ее издали и видеть стали, а туристов Дикой бабой пугать. Туристы, конечно, интересовались, как бы это на нее поглядеть. Ну, а мы - сказку сложили, что она по ночам подбирается к лагерям, где туристы ночуют, да и крадет самых красивых. Ой, смеху было! А потом стали замечать, что не одна живет Дикая баба: у нее ребенок в лесу народился. Много у нас споров было, как с ней быть. Одни на облаве настаивали, считали, заарестовать надо. Другие вызывались уговорить ее миром - дескать, ради ребенка. Однажды обложили ее, как волка, она на скалу забралась и с ребенком годовалым на руках. Визжит, кричит - не смейте, говорит, меня трогать. Если подойдете - со скалы брошусь. А обрыв глубокий - у Чертовых Ворот это было, взглянуть страшно. Так от нее и отступились. Следить продолжали, начальству докладывали. Одну зиму на Пшекише прожила, другую на Гефо. Узнала, что мы в лагерях спички сухие оставляем в запас да продуктишки кое-какие, наловчилась выкрадывать, сама костры запаливала - и ничего, аккуратно, всегда за собою потушит, лес не зажгла ни разу. А одну зиму, когда у нее пацаненок родился, так даже и прожила тут в лагере - мы же сюда зимой редко когда заходим". - Что, в этом самом лагере? - Ну да, в Сенном. Вот тут для ребенка вроде люльки сделала, а тут сама спала. А вещи у туристов крала. У одних рюкзак со штанами, у других, глядишь, клеенку. Так и оборудовалась. А потом у одной группы палатку стащила - ну, тогда стала совсем как экспедиция, с шиком зажила. Впечатление о достоверности рассказа так усугублялось реальными названиями и деталями, что и сами наблюдатели, в немалой степени соавторы этой легенды, заслушивались. Искусство рассказать о Дикой бабе как можно правдоподобней, крепче сбить с толку непосвященного новичка и заинтересовать своих же сослуживцев ценилось особенно высоко. Один из самых опытных наблюдателей, Александр Васильевич Никифоров, ставил сегодня новый рекорд. Общий интерес вызвал тезис о самоснабжении Дикой бабы за счет похищения имущества у туристов - это была при нас рожденная импровизация. Сколько неувязок, сколько несведенных линий сюжета ликвидировалось этим объяснением! Становилось понятно, как она не замерзла, откуда брала спички... Наш юный диковатый Саша с мрачным видом поднялся от очага и ушел в темноту - очевидно, присмотреть за лошадью. Его нелюдимость уже была предметом шуток со стороны наблюдателей. Шуток не над ним, а над нами. С их точки зрения, дирекция подшутила над молодыми исследователями, дав нам в сопровождение неотесанного лесного парня, когда можно было прикомандировать опытного наблюдателя, знающего заповедник. Работники охраны любили работать с учеными, ценили творческий и бескорыстный характер их деятельности, по-дружески делили с ними лишения, выручали из беды. Конечно, они могли бы помочь и нашей молодой группе. Но ведь для дирекции мы были только студенты-практиканты - вот и пожалели для нас опытного человека. Словом, шутки над нами и над нашим Сашей имели под собою нешуточную основу... Сегодня Никифоров превзошел самого себя. Он заключил легенду о Дикой бабе неожиданным для всех присутствующих аккордом. Он спросил: - А знаете, кто у вас проводником при лошади? - Ну как же, наш Саша. - Так вот, этот ваш Саша и есть Дикой бабы сын. Вся аудитория легла от хохота. Конечно, именно в этот момент Саша, вынырнув из тьмы, появился перед собравшимися, вызвав новый приступ веселья. Нам стало даже неловко за незаслуженно осмеянного парня. - Ничего, вот поработает с нами,- говорю я,- на-учим его про вас сказки рассказывать - тогда держитесь! И все-таки ловлю себя на том, что мысленно всерьез занимаюсь опровержением высказанной подробности Сашиной родословной. Если он родился в двадцать пятом году, ему было бы только двенадцать лет, а не семнадцать, как в действительности... Так убедительно было повествование. "Дикая баба" прочно вошла в наш быт. Наташа пугала нас с Володей призраком этой женщины, ей приписывались разные мелкие потери. В лице Дикой бабы мы получили как бы свою местную богиню и сами стали воспринимать ее как естественное дополнение к окружающей заповедной фауне. Мы уже поняли, что при Саше о Дикой бабе говорить не стоило: видимо, ему рассказали о причине всеобщего хохота, и он мрачнел при одном упоминании об этой особе. Нам доводилось слышать потом и другие версии о Дикой бабе и ее судьбе. Были в разной степени талантливые варианты с историко-политическим оттенком - что это дочь белогвардейского полковника, скрывавшегося в лесах с дней гражданской войны; варианты "Тарзана в юбке" - девушки, дружной со зверями, доившей серн и оленьих ланок; были версии о ее гибели и, напротив, в ряде случаев утверждалось продолжение ее существования... Столь оригинальный фольклор только и мог возникнуть на почве безлюдья и дикости огромных пространств заповедика. Так легко было мысленно населить эти территории неуловимыми существами, загадочными людьми... НАШ ОЛЕНЬ Мы покидали Сенной лагерь, когда слет наблюдателей начинал свою работу. Теперь они обсуждали уже не вечерние сказки о Дикой бабе, а свои трудовые будни, задания по учету туров и оленей, трудности расчистки старых и прокладки новых троп, ремонт помещений кордонов, закладку искусственных солонцов для минеральной подкормки животных и, наконец, самую опасную часть своей работы - борьбу с браконьерами. Прощаемся. Теперь на любом заповедном кордоне нас встретят как знакомых! Крутой подъем пихтовым лесом и криволесьем приводит нас к лагерю Исаева. Луговой балкон над кручами в раме пихтовых лесов. К самому домику лагеря подбегает веселое березовое криволесье. Бушуют луговые цветы- они празднуют здесь, как и на Пастбище Абаго, разгар Весны. Новые захватывающие горизонты. Через огромную глубокую долину Киши нам с высоты двух километров виден мрачный серо-коричневый Джемарук - промежуточное звено между Тыбгой и нашим краснополянским Чугушом. Как круты изборожденные кулуарами стены этого Джемарука! На них задержалось так мало снегу, когда кругом все горы еще блещут целыми полотнищами снежных полей. В дальней дали, где-то за долиной Малчепы и верховьями реки Белой, парят в дымке розоватые призраки Фишт-Оштенского массива. Нам видно, как поднимается к ним задранный вверх обрывистый край Скалистой куосты. Глубоко, почти на километр под ногами, дно долины Киши. Там Сенная поляна, там совещаются наблюдатели. А нам сверху так хорошо видна вся их могучая держава... Еще не так давно эту вознесенную над заповедником поляну называли Зубровой. Наш Саша упорно утверждает, что мы идем не к лагерю Исаева, а на Бандитскую поляну. Нам понятно, почему так приросло это черное имя к столь райскому уголку - я еще в Красной Поляне слышал трагическую историю гибели профессора Исаева в районе этого лагеря. Интересно, а что знает об этом Саша? Он угрюмо повествует: - У нас в Хамышках так говорят: ходил тут профессор, траву изучал. Гордый был, одиночкой ходил. А наши тут рядом в другом балагане сидели. - Постой-ка, какие наши? - Бандиты. Наши, хамышкинские. Растроганные столь наивно раскрываемым родством душ, слушаем внимательнее - мы-то и не знаем, с кем имеем дело. - Порешили они его словить - зачем один ходит. Ну и словили и суд над ним устроили. - За что же суд? - За то, что ученый. Говорили, не было бы ученых - не было бы и войны и заповедника не было бы. - Вот оно что! И к чему же его присудили? - Присудили убить. Привязали к лошадиным хвостам и погнали. - Кого погнали? - Лошадей. Так всего и побили. Так что его и тела не нашли. Говорят, одну книжку записную потом обнаружили. В голосе Саши не промелькнуло ни нотки сожаления или осуждения по поводу случившегося. Кто его ведает, может быть, и он воспитай был в такой же вере, а теперь сам вынужден помогать ученым! - А откуда же ты это знаешь, Саша? - Наши рассказывали. Один из тех бандитов мой дядя был. Саша и это произнес без капли смущения. Родства с Дикой бабой стесняется, а о родстве с убийцами говорит чуть не с гордостью. Дремучие же тут можно встретить души людские, тоже чем тебе не зубры!.. Сашин рассказ звучал тем убедительнее, что в основе совпадал с официальной версией о гибели Исаева. Поднимаемся по косогору горы Аспидной к Аспидному перевалу. Между полосами рододендронов спускаются ленты снегов - они лежат вдоль каждой лощины, по путям зимне-весенних лавин. Чтобы провести нашу Машку по этим крутонаклонным снежникам, долбим в них топориками карнизные уступы - ведь мы идем первыми в этом сезоне, в июне. В одном месте поленились, и Саша решил пройти с лошадью прямо по снежной целине. Легкомыслие было немедленно наказано. На крутом снежнике копыта стали скользить, ноги разъезжаться. Вьюки закачались, лишили животное равновесия, лошадь упала и поехала. Затрещали веревку из мешка вывалился и поскакал мячом вниз по рододендронам один из рюкзаков. Хорошо, что снежник в этом месте был неширок. Через несколько секунд Машка застряла, упершись брюхом в первый крупный куст. Освобождаем ее от вьюка, ослабляем седловку. Лошадь в отчаянии косит глазом, храпит, бьется. Сашка грубо орет на нее и с силой тащит под уздцы, заставляя подняться. Ноги целы, только на боку заметная ссадина. За ускакавшим рюкзаком пришлось спускаться по кустам на добрую сотню метров вниз - он застрял в криволесье. Лошадь снова навьючили и пошли к перевалу, теперь уже всюду тщательно прорубая ступеньки. Цепко впившаяся в скалистые склоны сеть рододендроновых стеблей. Узкие струи водопадов. Первые для Наташи облака, которые можно потрогать. С Аспидного перевала спустились в долину уже родного мне Уруштена. Позади остались еще десятки удивительных видов, долин, ручьев, высокотравных полян. Но что-то изменилось в пейзаже - он стал суровее. Исчезли вечнозеленые кустарники, чаще стали попадаться ели и сосны. Получалось, будто Аспидный хребет, вытянутый по меридиану, отделял не запад от востока, а юг от севера. Сосны на склонах, на островах между протоками Уруштена. Аромат сосновой хвои и смол... Пожалуй, это не случайно. К западу от Аспидного хребта еще чувствуется дыхание южной природы с ее вечнозеленым подлеском, той самой, что проникла в бассейн реки Белой через "Колхидские ворота" под Чугушом. Аспидный же хребет для этой природы непреодолим. Вот почему в бассейне реки Лабы, а именно к нему принадлежит Уруштен, господствуют уже типы ландшафта, "нормальные" для северного склона Кавказа. Все угрюмее долина. Лес уступил место криволесью. А вот и вовсе оголенные склоны - здесь даже криволесье сметено все опустошающими лавинами. Тропу преграждали вывернутые с корнями кривые буки и клены, снесенные со снегом и вытаявшие из лавинных выносов. Чем выше мы поднимались, тем чаще тропа на целые километры исчезала под навалами недотаявшего снега, и идти приходилось по его грязной ребристо-щебнистой поверхности. Снег перекрывал все днище долины, так что и сама река Уруштен исчезала под ним, пробивая себе неведомые траншеи. Как странны были входы в такие туннели! Они походили на широко распахнутые гроты с причудливо лепными потолками, словно состоящими из пчелиных сот. Ячейки разделялись выступающими ледяными гребешками. Как такие гребешки образовались? Снег в лавинном выносе неоднороден. Это не только снежная пыль, но и масса слипшихся, смерзшихся снежных глыб и комьев. Плоскости смерзания этих глыб пронизывают все тело лавинного выноса как бы сетью оледеневших перегородок. Ребра этих перегородок тают медленнее, чем снег комьев, вот и вытаивают в виде сети гребешков. Отсюда и мозаичный вид лепки туннельных потолков. Осторожно преодолеваем завалы. Как знать, где под этой многометровой толщей снега прячется река и не провалится ли под нами свод туннеля? Такие провалы мы уже видим: черные колодцы среди снега. Лавинное царство. Какой же артиллерийский грохот стоял здесь, когда массы снега рушились в Уруштен, Заодно воображаю, каково было проходить здесь Мало-Лабинскому отряду генерала Граббе. Ведь именно здесь он первым пробивался к Красной Поляне - Кбаадэ в 1864 году, и было это совсем ранней для таких высот весной - в мае. Володя с Сашей и лошадь с вьюком почему-то отстали. Иду впереди, торопясь скорее выйти к Холодному лагерю, к первому совсем знакомому месту на этом маршруте. Еще один бугор... Сейчас я увижу площадку лагеря... Взглядываю и инстинктивно приседаю, прячусь. Наташа подбегает пригнувшись, и мы не дыша выглядываем из-за пригорка. Перед нами на фоне оранжевого закатного неба, как статуя, красуется великолепный олень. Он стоит, гордый и трепетный, на лужайке среди снежных пятен. Стоит как хозяин, как властелин. В талых лужицах у его копыт отражаются отсветы зари. Он уже почуял шум или запах и встревоженно смотрит в нашу сторону. Как хочется поделиться друг с другом радостью, а надо молчать. Зато руки встретились, и их пожатие было как поздравление, как взаимная благодарность... Наш олень! Он недовольно топает копытом, разбрызгивая оранжевую лужицу, своенравно закидывает голову и делает несколько прыжков. Еще раз всматривается в нашу сторону и, уверившись, что тут не все благополучно, с достоинством уходит в криволесье. Видение исчезло. ПЯТЬ МЕДВЕДЕЙ Нас предупреждали, что Холодный лагерь сожжен туристами, не потушившими очага при уходе. Поэтому сегодня первый раз ставим свою палатку. Любуемся световыми чудесами псеашхинского заката. Куполовидный снежничек на гребне трапеции меркнет последним и, наверное, первым загорится завтра в утреннем свете солнца. Вечер в палатке. Погашена свечка. Мы забрались в свои одеяла-мешки. Мирно посапывать через минуту, после того как лег, начал один Саша. Мы с Наташей вспоминаем оленя, а Володя спугнутого им в этот же день кабана... Окружающий нас мир и ночью полон голосами живых существ. Отчетливо, с подвыванием кричит сова. Раздается визгливо отрывистый речитатив еще какой-то птицы. Совсем рядом за стенкой палатки попискивают мыши. Что-то шуршит в кустах и в подступающей ко входу в палатку траве. Кажется, мы различаем даже дыхание и почавкивание навестившего нас существа. Кто это? Барсук? Куница? Володе надоело прислушиваться, и он неожиданно громко шипит и фыркает. Сразу слышим, что неведомый гость шмыгнул в кусты. Наташа обиженно шепчет: - Володька, зачем ты его? Добрый теплый зверик, пусть бы к нам в палатку залез. Он бы понял, что мы его не тронем, приласкался бы... Володя ворчливо басит: - Ну его. Блох напустит. ...Хорошо просыпаться в палатке под отяжелевшей от росы крышей, выскакивать в обжигающую свежесть утра, умываться ледяным хрусталем, раздувать уцелевшие в золе угольки от вчерашнего костра. Помогаем Саше навьючить лошадь. Перед нами спуск к кладке через речку Холодную. Вдруг Володя тихо и коротко вскрикивает: - Тише, медведи! Глядим прямо с места ночлега через долину. До ее противоположного склона метров двести. Там луга чередуются с криволесьем, а по лощинкам еще лежат полосы недотаявшего снега. - Вон, вон, смотрите, на снегу! Вниз по снегу катятся два темных мячика, вылетают на траву и превращаются в бурые пятнышки. Они поднимаются вверх по траве вдоль края снега метров на двенадцать, затем переходят на снег и вновь катятся вниз. Наташа уже поймала их в бинокль и шепчет нам: - Это медвежата. Они катаются по снегу с горки, как ребятишки! Впиваюсь в бинокль - действительно, два медвежонка лихо катятся по снегу, вылетают внизу на траву, с разгону перекувыркиваются, отряхиваются, а потом с деловитым видом лезут по траве вверх, переваливаясь на всех четырех. Так, так, милые! Люби кататься, люби и саночки возить! Саша раньше нас понимает, что неподалеку от медвежат должна быть и мать, шарит глазами и говорит: - А вон и маманька! Правее метрах в пятидесяти в кустах замечаем более крупного зверя. Он шевелится и... Да это же не один, это сразу два медведя рядом. Тут маманька с папанькой! Когда Наташа рассмотрела под соседним кустом еще одного, видимо, более пожилого медведя (дедушку или бабушку?), мы просто не верили своим глазам. В какое же звериное царство мы попали, если можем прямо с места своего ночлега видеть одновременно пять медведей! Нам не поверят, когда мы об этом будем рассказывать, скажут - преувеличиваем. Нет, не хвастался краевед Старк, встречавший в восьмидесятых годах на Псеашхо (в Озерной долине Дзитаку) одновременно до двенадцати медведей. Правду рассказывал и Ян Нахкур, убивавший в день до девяти мишек. Достаточно полгода не ходить по тропе, и вот как перестают звери ее бояться. Это на самой торной, на главной трассе заповедника! На участке, где я уже столько раз ночевал, не подозревая, что совсем близко могут жить звери! Саша оглядывается, смотрит на лугово-скальный склон хребта Дзитаку, видный прямо над лагерем, и меланхолически заявляет. - А вон туры... - Что? Еще и туры? Бинокль помогает рассмотреть целый табунок туров - мы насчитываем пятнадцать светло-бурых пятнышек, ползающих по зеленому склону, точно тля. Саша добавляет: - Я их еще вчера видал. - Что же ты ничего нам не сказал? - А чего интересного, когда так далеко? - Чудак, ты нам всегда говори