Руал Амундсен. Южный полюс

ROALD AMUNDSEN
SYDPOLEN
Перевод с норвежского М. П. Дьяконовой
Под редакцией М. А. Дьяконова
Предисловие проф. В. Ю. Визе
ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ - 1937
Оцифровка и корректура "AkapoStation" 2001 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Имя великого норвежского полярного исследователя Руала Амундсена пользуется в Стране Советов большой популярностью. С именем Амундсена у нас прежде всего связывается представление о высшем проявлении человеческой воли в борьбе с силами природы. Почти сказочные дела, совершенные этим "викингом двадцатого века", и его трагическая, но прекрасная смерть окружают величавую фигуру норвежца ореолом романтизма - того романтизма, который присущ всякому героическому делу и который позволяет считать нашу эпоху социалистической стройки наиболее романтичной.
Сам Амундсен отнюдь не был романтиком, как, например, другой великий норвежец и современник Амундсена, не менее хорошо известный советскому читателю - Фритъоф Нансен. В этой книге, повествующей об одном из самых замечательных путешествий, когда-либо предпринятом человечеством, читатель напрасно будет искать романтических строк, - книга Амундсена необычайно проста, как, в сущности, просты были все его великие дела. Если бы не своеобразный юмор, местами грубоватый, но всегда брызжущий искрами, - книги, написанные Амундсеном, могли бы показаться чересчур "пресными". Но, в итоге, бесхитростные рассказы Амундсена об его схватках с полярной природой и победа над нею складываются в дивную сагу. Жизнь и творчество Амундсена не вылились в форму литературного романтизма, - это есть романтика дел, та романтика, которой насквозь пронизана наша великая эпоха социалистической стройки и которая поэтому особенно близка и понятна тем, кому выпало счастье участвовать в этой стройке.
Руал Амундсен родился 16 июня 1872 года в Борге, в Норвегии. Юношей ему в руки попали книги об арктических экспедициях Франклина. Он прочел их, не отрываясь, и именно эти книги пробудили в нем неугасимую жажду стать полярным исследователем. Однако мать Руала и слышать не хотела о необузданных фантазиях сына и настояла на том, чтобы молодой Руал поступил в университет, с целью изучения медицины.
В 1889 году, когда Амундсену минуло 17 лет, ему пришлось перенести жестокое испытание. Тогда в Норвегии было большое ликование: на родину вернулся юный Нансен, первый в истории пересекший ледяной покров Гренландии на лыжах. Предприятие Нансена казалось в те времена взбалмошным, и даже ученые специалисты и видные полярники предсказывали ему неминуемую гибель. Но Нансен вернулся из "белой пустыни" победителем. С горящими глазами смотрел на героя молодой Амундсен, незаметно стоявший в толпе, которая приветствовала Нансена.
"Я буду таким же, как он!" - твердо решил тогда Руал. Настала пора жестокой внутренней борьбы: вправе ли он идти против воли матери и бросить медицину? Судьба помогла разрешить этот вопрос, - мать Руала умерла. Ему шел тогда 21-й год. "С большим облегчением я бросил университет, - рассказывает Амундсен, - и решил приняться за систематические подготовления к полярным исследованиям, так как хорошо знал, что без подготовительной работы успеха быть не может". Эти слова очень характерны для Амундсена. В течение всей своей жизни он уделял подготовительной стадии экспедиции исключительное внимание. "Победа ожидает того, у кого все в порядке, - и это называют удачей. Поражение постигает того, кто упустил принять вовремя необходимые меры, - и это называют неудачей". Так объясняет Амундсен успех своей замечательной экспедиции к южному полюсу.
Первым шагом Амундсена в его подготовке к деятельности полярного исследователя было приобретение знаний по навигационному делу. Амундсен считал, что должности капитана полярного судна и начальника экспедиции обязательно должны быть совмещены в одном лице. Чтобы изучить мореходное дело, Руал поступает в 1894 году матросом на парусную зверобойную шхуну "Магдалена", на которой он и совершает свое первое плавание в арктических водах, Прослужив матросом три года, Амундсен в 1896 году сдает экзамен на звание штурмана, В следующем году он получает приглашение участвовать в качестве первого штурмана в бельгийской антарктической экспедиции Герлаха и проводит на скованной дрейфующими льдами "Бельгике" свою первую полярную зиму. Своим счастливым исходом эта экспедиция, попавшая в весьма тяжелое положение, в значительной мере обязана молодому норвежцу.
Возвратившись в 1899 году на родину, Амундсен в следующем году сдает экзамен на звание капитана. Теперь, когда он уже обладает необходимыми знаниями и полярным опытом, он считает возможным приступить к подготовке первой собственной арктической экспедиции. Амундсен сразу берется за одну из основных проблем Арктики - сквозное плавание Северо-западным проходом, то есть ставит себе ту задачу, разрешить которую человечество тщетно стремилось в течение четырех столетий. В свой смелый план он посвящает Нансена, в котором встречает полную поддержку. Вскоре план экспедиции расширяется, и задачей ее становится не только плавание Северо-западным проходом, но и посещение северного магнитного полюса и производство в его районе геомагнитных наблюдений. Таким образом, задуманная Амундсеном экспедиция приобретает и высокое научное значение.
Подготовку к этой экспедиции Амундсен ведет с присущей всем его предприятиям основательностью и продуманностью. Он считает необходимым полностью овладеть методами геомагнитных наблюдений, для чего едет в Гамбург, где в германской морской обсерватории, под руководством знаменитого профессора Неймайера, проходит курс земного магнетизма. Для своей экспедиции Амундсен приобретает "Йоа" - маленькое суденышко в 47 регистровых тонн с мотором в 13 лошадиных сил. С целью проверки пригодности судна, Амундсен в 1901 году предпринимает на нем плавание в Гренландское и Баренцево моря. Чтобы окупить расходы по этой экспедиции, Амундсен попутно занимается зверобойным промыслом. Но не забыта и наука: по данной Нансеном инструкции Амундсен производит океанографические исследования и привозит с собой научный материал высокой ценности, впоследствии обработанный Нансеном. Сам Амундсен никогда не обрабатывал добытых им во время экспедиции научных материалов. Он не был ученым, но был прекрасным полевым работником, умевшим собирать безукоризненные наблюдения. Предоставляя обработку их другим, он хорошо сознавал, что специалист сделает это лучше его и сумеет извлечь более ценные выводы.
Только к началу лета 1903 года подготовка к экспедиции Северо-западным проходом пришла к концу. Однако, когда все уже было готово, экспедиция едва было не сорвалась, Амундсен не был в состоянии расплатиться с лицами, одолжившими ему деньги на экспедицию. Свирепые кредиторы стали угрожать наложением ареста на судно и заключением самого Амундсена в тюрьму за мошенничество. "Я терял голову от горя и забот и решился на отчаянную штуку", - пишет Амундсен. Он бежал... Ночью, в проливной дождь, все участники экспедиции - их было семеро - как заговорщики отправились на набережную, где стояла "Йоа", поднялись на борт и отшвартовались. "Когда наш страшный кредитор проснулся, мы были уже в безопасности - семеро самых счастливых пиратов", - вспоминает Амундсен первый день своей экспедиции.
Плавание Северо-западным проходом продолжалось три года и было связано с очень большими навигационными трудностями как вследствие льдов, так и по причине мелководности фарватера. Особенно тяжело пришлось летом 1905 года. "Эти недели наложили на меня такой отпечаток, что мой возраст стали определять между 59 и 75 годами, хотя мне было всего 33 года", - пишет Амундсен. Но задача была все-таки Выполнена: впервые судно прошло из Атлантического океана в Тихий, обогнув Америку с севера. Мечта юных лет Амундсена осуществилась. За эту экспедицию был собран весьма богатый научный материал, особенно в области земного магнетизма.
После блестящего плавания Северо-западным проходом, когда Амундсен проявил себя как человек железной воли, дерзкой отваги и расчетливого ума, он - уже заслуженный полярник. Ему доверяют, и даже находятся люди, готовые субсидировать его предприятия, но... только в том случае, если они достаточно сенсационны. На экспедиции, преследующие чисто .научные цели, средств нет по прежнему. Можно ли обвинять Амундсена в том, что он пошел по линии наименьшего сопротивления и, после первой своей большой экспедиции, во главу всех своих дальнейших предприятий всегда ставил рекордсменство, сенсацию? Не личность Амундсена, а прежде всего та экономическая и политическая система, в которой протекала его деятельность, является тому виной.
Что может быть сенсационнее открытия северного полюса, той заветной точки, на которую, несмотря на многочисленные попытки, тогда еще не вступал ни один человек? И Амундсен ставит достижение северного полюса задачей своей следующей экспедиции. На такое предприятие, деньги находятся.
Для достижения северного полюса Амундсен решил применить метод дрейфующего судна, впервые выдвинутый гениальным Нансеном. В отличие от нансеновского "Фрама", как известно начавшего свой дрейф около Новосибирских островов, Амундсен решил вмерзнуть во льды к северу от Берингова пролива, предполагая, что отсюда ледовый дрейф понесет его судно, если не через самый полюс, то в недалеком от него расстоянии. Но вот, когда вся подготовка к экспедиции уже закончена, приходит весть, что американец Пири достиг северного полюса. Честолюбие Амундсена уязвлено. Идти на северный полюс - теперь уже не рекорд. "Раз я хотел поддержать честь своего имени как исследователя, мне нужно было как можно скорее одержать ту или иную сенсационную победу", - читаем мы в автобиографии Амундсена. В то время можно было найти, пожалуй, еще только одну столь же сенсационную экспедиционную тему, как открытие северного полюса, это - достижение южного полюса. На это Амундсен и решается с молниеносной быстротой. Правда, к южному полюсу уже отправилась английская экспедиция Скотта, но ведь Скотта можно опередить!
Та легкость, с которой Амундсен изменил план экспедиции, показывает, что его экспедиция к южному полюсу была, по существу, предприятием спортивно-рекордсменским. Сам Амундсен признает это с полной откровенностью. "Нашей целью было достижение южного полюса, все остальное - вещь второстепенная", - читаем мы в настоящей книге. "Науке предоставлялось самой пристраиваться к этому плану" (то есть плану достижения южного полюса) - пишет Амундсен в другом месте. Советскому исследователю подобная установка совершенно чужда. Но, тем не менее, и у него экспедиция Амундсена не может не вызвать величайшего восхищения, ибо она является образцом четкой организационной работы и столь же четкого выполнения плана на месте.
Книга, в которой Амундсен описывает свою экспедицию к южному полюсу, является, .несомненно, наиболее замечательным литературным наследием, оставленным нам знаменитым полярником. Эта книга не только с увлечением читается, но по ней можно и следует учиться - даже в наше время, когда техника полярных путешествий, особенно в Советском Союзе, неизмеримо шагнула вперед по сравнению с тем временем, когда Амундсен совершил свой поход к южному полюсу. Предпосылки, обусловившие успех экспедиции - продуманность плана и самое тщательное снаряжение, Амундсен делает как бы лейтмотивом всей книги. Решающими моментами в плане экспедиции были: во-первых, выбор в качестве места зимовки и исходного пункта для похода к полюсу "таинственного" ледяного барьера в Китовой бухте, и, во-вторых, применение в качестве транспортных средств собак (механический, в частности воздушный транспорт был в то время еще недостаточно совершенен, чтобы применять его в полярных условиях). Именно эти два условия дали Амундсену громадное преимущество перед Робертом Скоттом, почти одновременно с норвежцами двигавшимся к южному полюсу, достигшим его через 34 дня после Амундсена и трагически погибшим со всеми своими спутниками на обратном пути к месту зимовки. Преимущество своего плана Амундсен, несомненно, хорошо сознавал, иначе он не вступил бы в состязание со Скоттом. Сам Амундсен категорически отрицает какое бы то ни было "грязное" соревнование со Скоттом, но едва ли он был в данном случае вполне искренен. Ведь от северного полюса он отказался только потому, что Пири опередил его, и направился к южному полюсу, рассчитывая прибыть туда раньше Скотта! Элемент соревнования норвежцев с англичанами на честь открытия южного полюса, таким образом, налицо.
По возвращении экспедиций Амундсена и Скотта (последняя вернулась без своего начальника и его спутников по походу к полюсу) общественное мнение в Англии осудило Амундсена, а отдельные представители высказывались по отношению к победителю с нескрываемым негодованием. На обеде, данном Королевским географическим обществом в Лондоне в честь Амундсена, президент общества, лорд Керзон, отметив значение, которое Амундсен приписывал применению собак, закончил свою речь следующими словами, полными злой иронии: "позволяю себе поэтому предложить троекратное ура в честь собак". Позже Амундсен был исключен из состава членов этого Общества.
Поход Амундсена к южному полюсу представляет собой вершину "собачьей" техники полярных путешествий, рядом с которой может быть поставлен только поход Пири к северному полюсу. Естественно, что в своей книге Амундсен уделяет собакам очень много внимания. Эти места, также как и разбросанные по всей книге сведения о снаряжении, являются для советских работников Арктики особенно ценными.
Образцовая организация зимовки в Китовой бухте заслуживает величайшего внимания. Самый поход Амундсена к полюсу, сперва по шельфовому льду, затем по антарктическому плоскогорью, можно сравнить с безупречным разыгрыванием музыкальной пьесы, в которой каждый такт, каждая нота были заранее известны и продуманы исполнителями. Все шло именно так, как это предвидел и рассчитал Амундсен, 19 октября 1911 года пятеро смельчаков покинули зимовочную базу, 7 декабря была пройдена широта 88^o23' S, до которой в 1909 году удалось дойти Шеклтону, а 14 декабря (В книге Амундсена все даты, относящиеся к пребыванию в Китовой бухте и походу к полюсу, даны на один день позже истинных. Так, датой открытия южного полюса приводится 15 декабря, тогда как на самом деле это было 14 декабря. Разница эта, очевидно, объясняется тем, что при переходе "Фрама" с запада на восток через меридиан 180^o, - это было 6 января 1911 г., - этот день не был сосчитан вдвойне. В своей книге "Моя жизнь" Амундсен дает правильную дату открытия южного полюса - 14 декабря). Амундсен и его спутники были на полюсе. Произведенные позже точные вычисления наблюденных Амундсеном высот Солнца показали, что норвежский флаг был водружен на широте 89^o58,5' S, то есть в расстоянии около 2,5 километров от полюса. Так как Амундсен и его спутники, кроме того, исследовали местность вокруг полюсного лагеря по радиусу около 10 километров, то они имели полное право утверждать, что действительно были на полюсе. Как известно, открытие северного полюса было сделано Пири со значительно меньшей точностью, и здесь возможна ошибка в 20 километров и даже больше.
Через 34 дня к установленному норвежцами на южном полюсе флагу подошел Скотт. То, что Амундсен опередил его, было для англичан страшным ударом. "Ужасное разочарование, - записал тогда Скотт в своем дневнике, - и мне больно за моих товарищей. Конец всем нашим мечтам! Да, мы на полюсе, но при сколь иных условиях против ожидаемых! Страшное место, и каково для нас сознание, что мы за все наши труды даже не вознаграждены ожидаемым торжеством! Мы пережили ужасный день". Через два месяца умирающий Скотт, не достигнув зимовья, лежал в палатке, одиноко маячившей в ледяной пустыне, и с трудом выводил последние написанные им слова: "Мы все слабеем, и конец не может быть далек. Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать. Ради бога, не оставьте наших близких". В это самое время Амундсен находился уже на "Фраме", который уносил победителя к берегам Америки, где его ждали шумные торжества.
Хотя открытие Пири северного полюса и побудило Амундсена неожиданно для всех направиться к южному полюсу, он все же не оставлял мысли продрейфировать на судне через полюс или вблизи него. Грянувшая империалистическая война 1914 г. создала условия, мало благоприятные для осуществления этого плана. Впрочем, Амундсен, подобно многим скандинавским дельцам того времени, сумел извлечь из войны пользу для себя и задуманного им предприятия: занявшись спекуляцией, он вскоре сколотил сумму в миллион крон. Эти деньги Амундсен полностью затратил на осуществление экспедиции к северному полюсу. По чертежам Амундсена было выстроено специально приспособленное для дрейфа в тяжелых льдах судно "Мод", На этом корабле Амундсен отправился в 1918 году к исходному пункту дрейфа - Берингову проливу, куда он решил пройти северным морским путем. Неблагоприятное состояние льдов было причиной двух вынужденных зимовок на пути (в проливе Вилькицкого и у острова Айон), и только в 1920 году "Мод" достигла Аляски. После неудачной попытки начать дрейф в том же году, окончившейся вынужденной зимовкой у мыса Сердце-Камень, корабль, наконец, вмерз во льды и начал свой дрейф недалеко от острова Врангеля в 1922 году. Сам Амундсен в этом дрейфе не участвовал. Уже давно он таил мысль о возможности применения воздушных средств сообщения для проникновения в труднодоступные районы Арктики. Громадный прогресс, который во время войны сделали авиация и дирижаблестроение, доказал правильность точки зрения Амундсена, Опасаясь, что кто-нибудь опередит его, Амундсен, достигнув на "Мод" Аляски, решил немедленно приступить к осуществлению плана перелета от мыса Барроу (Аляска) через полюс на Шпицберген, Ряд неудач и, главным образом, финансовые затруднения не позволили ему тогда провести этот план в жизнь.
Только в 1925 году Амундсен, наконец, находит капиталиста, готового финансировать его предприятие- Линкольна Элсворта. Совместно с ним он стартует со Шпицбергена на двух летающих лодках Дорнье-Валь, взяв курс на полюс. На широте 88^o N мотор одного самолета сдал, вследствие чего оба самолета были вынуждены сделать посадку. Лететь обратно к Шпицбергену пришлось уже на одном самолете. Для того, чтобы подготовить на льду площадку для старта, участникам полета пришлось работать, не покладая рук, в течение 24 суток. "Мы работали как бешеные, - пишет Амундсен. - Это был бег взапуски со смертью". Вырвавшись, Амундсен со своими спутниками благополучно снизился у Шпицбергена.
В дальнейшем мысли Амундсена сосредоточиваются исключительно на вопросе завоевания Арктики с воздуха. После экспедиции 1925 года он окончательно приходит к выводу, что для достижения центральной . Арктики дирижабль имеет большие преимущества перед самолетом. Тот же Элсворт дает деньги на приобретение дирижабля, и уже в следующем году (1926) Амундсен осуществляет замечательную экспедицию на дирижабле "Норге" от Шпицбергена через северный полюс на Аляску. На этот раз план удается выполнить целиком.
Обе воздушные экспедиции Амундсена не преследовали научных задач - это было голое, неприкрашенное рекордсменство. Погоня за сенсацией, удовлетворение своего личного, все возраставшего честолюбия заслонили в Амундсене все остальное. Опустошающее влияние капитализма в конце концов сказалось и на этом человеке необычайной воли. В общественных кругах - даже в скандинавских странах - отношение к герою Северо-западного прохода и победителю южного полюса заметно охладилось. Появилось насмешливое имя: Рекламундсен. Великий исследователь замкнулся в одиночестве и ожесточился. Охлаждению к имени Амундсена не мало способствовали его отношения к известному итальянскому конструктору дирижаблей Умберто Нобиле, участвовавшему в перелете "Норге" в 1926 году в качестве капитана воздушного корабля. Тогда столкнулись два честолюбца. В своей автобиографии Амундсен подробно останавливается на конфликте с Нобиле. Не стесняясь в выражениях, он ругает итальянца... Кто знаком с жизнью Амундсена и совершенными им великими делами, не может без чувства глубокой досады и боли читать эти строки в автобиографии одного из наиболее выдающихся исследователей полярных стран, заслуженно прославленного.
После перелета через северный полюс у Амундсена возникает план воздушной экспедиции к южному полюсу. Однако, эту экспедицию ему уже не было суждено осуществить: в 1928 году Нобиле летит на "Италии" к северному полюсу и на обратном пути терпит аварию. Весь состав экспедиции оказывается на дрейфующем льду к северу от Шпицбергена. 18 морских судов и 20 самолетов, снаряженных в различных странах, отправились на спасение терпевших бедствие итальянцев. Весь мир смотрит на Амундсена-величайшего полярника современности, первого победителя Арктики с воздуха. Что он предпримет? Но Амундсен молчит, корреспонденты к нему не допускаются. Наконец, решение принято. Гибнет его личный враг, но гибнет на работе в Арктике. Нобиле - собрат по работе. Его надо спасти. И тогда Амундсен в первый и последний раз в своей жизни совершает непоследовательный поступок. После экспедиции 1925 года Амундсен пришел к заключению, что, отправляясь в полярные страны на самолете, следует иметь их по меньшей мере два. Но теперь Амундсен спешит и отправляется на одном самолете. Он летит на "Латаме", который даже водитель его, знаменитый французский летчик Тильбо, признал негодным для работы в Арктике.
Амундсен не спас Нобиле. - Амундсен погиб вместе со всем составом "Латама". Когда весть об исчезновении "Латама" облетела мир, советское правительство отдало приказ "Малыгину" и "Седову" принять все меры к розыску Амундсена. "Малыгиным" руководил тогда автор этих строк. Долго крейсировал ледокол у восточных и южных берегов Шпицбергена, где надежды найти Амундсена казались наибольшими. Зорко высматривали люди с малыгинского "Юнкерса", реявшего над безбрежными льдами. Тайну великого Руала ни нам, ни другим раскрыть не удалось. Мы знаем только, что те воды, где он за 27 лет до рокового дня проводил на маленькой "Йоа" свои первые океанографические исследования, стали его могилой... Через два с половиной месяца после вылета Амундсена у берегов северной Норвегии был найден поплавок с "Латама".
В воспоминаниях своей жизни Амундсен пишет следующее о своих юношеских мечтах: "Я хотел видеть в себе самом своего рода крестоносца в области арктических исследований. Я также хотел пострадать за свое дело не в знойной пустыне, а на холодном севере", Как и юношеской мечте о Северо-западном проходе, и этому желанию было суждено осуществиться.

Велики дела, совершенные Амундсеном!

Он первый прошел Северо-западным проходом.
Он является пока единственным кругосветным полярным мореплавателем, обогнувшим все берега Северного ледовитого океана.
Он совершил кругосветное плавание и в антарктических водах.
Он первый вступил на южный полюс.
Он первый применил самолет и дирижабль для проникновения в центральную Арктику.
Он первый пролетел на дирижабле над северным полюсом и пересек Ледовитый океан от берегов Европы до Аляски.
Поистине - чудесная жизнь!

Но что этот человек титанической воли и безграничной отваги мог бы сделать, если бы ему пришлось действовать не в гнетущих условиях капитализма, а в стране, где строится социализм!
Молодой читатель нашей страны, читая эту книгу, должен учиться у Амундсена упорству, мужеству, чтобы эти качества, в сочетании со свободным творческим трудом, отдать на дело строительства бесклассового социалистического общества.

Проф. В. Ю. Визе.

ПЛАН И СНАРЯЖЕНИЕ

"Богиня счастья - женщина. Если хочешь владеть ею, хватай ее и уводи. Бесполезно играть на мандолине под ее окошком" Рекс Бич.
"Северный полюс достигнут!" Известие об этом мгновенно облетело весь мир. Цель, о которой столь многие мечтали, ради которой столь многие трудились и страдали, даже жертвовали своей жизнью, - была достигнута.
Сообщение об этом дошло до нас в сентябре 1909 года.
Я в тот же момент ясно понял, что первоначальный план третьего похода (Первый поход Ф. Нансена (1893-96 гг.) - знаменитый дрейф "Фрама" в Сев. Ледовитом океане. Второй поход - экспедиция Отто Свердрупа (1902-1905 гг.) в воды Сев. Америки.-Прим. Ред.) "Фрама" - исследование северного полярного бассейна - заколебался. Уж если спасать задуманное дело, то нужно действовать быстро, без проволочек. С той же быстротой, с какой известие пролетело по телеграфному кабелю, с той же самой быстротой я решил переменить фронт - перестроиться и обратиться лицом к югу!
Конечно, при составлении своего плана я принимал во внимание, что третье плавание "Фрама" будет прежде всего научной экспедицией, не стремящейся к погоне за рекордами; конечно, многие жертвователи горячо поддерживали меня, имея в виду выполнение мною именно первоначального моего плана. Но обстоятельства переменились, у меня было мало шансов привести в исполнение свой первоначальный план, и поэтому я счел, что не будет ни неблагодарным, ни нелояльным по отношению к моим жертвователям, если я сделаю такой решительный шаг, который сразу же восстановит прежнее соотношение вещей, оправдает уже произведенные большие затраты на экспедицию .и не сведет насмарку оказанную мне крупную денежную помощь.
Поэтому я с легким сердцем решил отложить года на два выполнение своего первоначального плана, что-. бы за это время постараться раздобыть недостающие средства. Предпоследняя задача полярного исследования, пользующаяся популярностью широких масс, - открытие северного полюса, - была решена. Если бы мне теперь посчастливилось пробудить интерес к задуманному мною предприятию, то оставалось бы сделать только одно: постараться разрешить последнюю великую задачу - открыть южный полюс!
Знаю, на меня было много нападок за то, что я не сразу оповестил о своем расширенном плане, чтобы заранее ознакомить с ним как своих кредиторов, так и исследователей, подготовлявшихся к экспедиции в те же области. Я знал, что подобные нарекания непременно будут, а потому тщательно взвесил и эту сторону дела. Что касается лиц первой категории-людей, внесших денежные средства на мою экспедицию, то и в этом отношении я скоро успокоился. Это были все люди крупные, и они не стали бы спорить со мной о том или ином использовании мною средств, ими пожертвованных. Мне было известно, что среди них я пользуюсь таким большим доверием, что они поймут создавшееся положение, зная, что, когда настанет время, их помощь будет использована именно на ту цель, которую они имели в виду. Теперь у меня есть бесчисленные доказательства того, что я тогда не ошибался.
Что же касается последней категории - других антарктических экспедиций, намечавшихся в это время, то и они не пробуждали во мне особых угрызений совести. Я знал, что успею ознакомить капитана Скотта со своими расширенными планами до того еще, как он покинет цивилизованный мир, а потому не придавал особого значения тому, узнает ли Скотт о моих замыслах на несколько месяцев раньше или позже. План и снаряжение Скотта настолько отличались от моего плана и снаряжения, что я считал телеграмму, посланную ему мною потом с сообщением о нашем отплытии в Антарктику, скорее знаком вежливости, чем сообщением, которое хотя бы в ничтожной степени могло повлиять на изменение программы действий Скотта. Английская экспедиция целиком базировалась на научных исследованиях. Полюс стоял у нее только на втором плане, тогда как мои расширенные планы касались прежде всего полюса. Науке предоставлялось самой пристраиваться к этому небольшому отклонению от пути! Мне было ясно, что по тому направлению, по которому я рассчитывал идти, мы не можем достичь полюса, не обогатив в значительной степени науки в ее различных отраслях.
Снаряжение у меня было совершенно иное, и я очень сомневаюсь в том, чтобы капитан Скотт, имевший такой большой опыт в исследованиях областей южного полюса, в какой-нибудь степени уклонился бы от тех путей, на которые ему указывал его опыт, и переменил бы свое снаряжение на то, которое я считал лучшим для себя. И в отношении средств я тоже уступал Скотту.
Что же касается лейтенанта Шираза на "Кайман Мару", то, насколько я понимал его план, он решил уделить все свое внимание Земле короля Эдуарда VII.
Таким образом, взвесив всесторонне этот вопрос, я принял решение, о котором уже упоминал, и план мой был бесповоротно утвержден. Если бы я в это время опубликовал свое намерение, то оно дало бы повод к газетной шумихе, и все могло бы кончиться тем, что младенец был бы задушен при рождении. Все нужно было подготовить в тиши. Единственным человеком, посвященным в перемену плана, был мой брат, на абсолютную скромность которого я мог слепо положиться. За то время, когда только мы двое знали об этом, он оказал мне множество услуг. Затем вернулся домой лейтенант Т. Нильсен - в то время помощник капитана "Фрама", ныне его капитан, и я счел нужным сейчас же сообщить ему о своем решении. То, как он отнесся к этому, показало мне, что мой выбор сделан удачно. Я понял, что в его лице я нашел не только способного и надежного человека, но и хорошего товарища. А это было весьма важно! Когда отношения между начальником и его помощником хорошие, то легко избежать многих неприятностей и излишних недоразумений, Кроме того, такое взаимное понимание служит хорошим примером и является добрым залогом для взаимного понимания всех вообще на судне. Большим облегчением было для меня возвращение домой капитана Нильсена в январе 1910 года: он мог мне помочь, что он и сделал с такой готовностью, находчивостью и исполнительностью, что я не нахожу слов благодарности.
План похода "Фрама" на юг был следующий: уход из Норвегии - самое позднее в середине августа. Остров Мадейра должен был быть первой и единственной остановкой. Отсюда курс прокладывался по наилучшему пути для парусника, - "Фрам" не мог считаться иным судном,-на юг через Атлантический океан и на восток через Южный океан к югу от мыса Доброй Надежды и Австралии, чтобы приблизительно к новому 1911 году пройти через сплошной лед и войти в море Росса.
Операционной базой я выбрал самый южный пункт, до которого можно дойти на судне, - Китовую бухту в великом ледяном барьере Антарктики. Мы надеялись дойти туда около 15 января. Высадив здесь намеченную партию зимовщиков - около 10 человек, материалы для постройки дома, снаряжение и провиант на два года, "Фрам" должен был пройти к Буэнос-Айресу, чтобы оттуда совершить океанографическую экспедицию через Атлантический океан к берегам Африки и обратно. В октябре он должен был снова вернуться в Китовую бухту и забрать там зимовщиков. В то время предположения на этом и останавливались, Дальнейший ход экспедиции мог быть определен лишь позднее, когда будут выполнены работы на юге.
Мои знания о барьере Росса были почерпнуты исключительно из книг, но я изучил литературу об этой области так хорошо и тщательно, что, когда впервые столкнулся с этим могучим массивом, мне показалось, что я знаю его уже много лет.
Взвесив все основательно, я выбрал по многим причинам Китовую бухту местом своей зимовки. Прежде всего потому, что этим путем мы могли продвинуться на юг на судне дальше, чем где бы то ни было - на целый градус южнее, чем мог надеяться пройти Скотт в проливе Мак-Мурдо, где должна была быть его станция. А это имело очень большое значение для последующего санного похода к полюсу! Другим большим преимуществом было то, что мы оказывались сразу же у места своей работы и, так сказать, прямо с порога могли ознакомиться с положением вещей и видеть ту местность, с которой нам придется иметь дело. Кроме того, я имел право предполагать, что местность к югу от этой части барьера, хотя и удаленной от твердой земли, будет значительно лучше и здесь встретится меньше затруднений, чем на торосистой поверхности вдоль берега. К этому надо еще добавить, что животная жизнь Китовой бухты, судя по описаниям, чрезвычайно богата, а это могло обеспечить нас нужным количеством свежего мяса в виде тюленей, пингвинов и т. п.
Кроме этих технических и материальных преимуществ, которые, невидимому, представлял ледяной барьер как место зимовки, он являлся также особенно удобным и вполне подходящим местом для изучения метеорологических условий, так как здесь не было никаких помех в виде твердой земли со всех сторон. Тут же на месте лучше, чем где бы то ни было, можно было путем ежедневных наблюдений изучать характер барьера. Такие интересные явления, как движение громадных ледяных масс, зарождение и обвалы (теление) ледяных гор, можно было, разумеется, очень точно изучать именно здесь.
Последним, но от этого ничуть не меньшим, чрезвычайно важным преимуществом было то, что к барьеру всегда относительно легко можно было подойти на судне. До сих пор еще ни одна экспедиция не встретила затруднений, чтобы пройти сюда.
Я знал, что этот план - зимовка на самом барьере - подвергнется резкой критике, как легкомыслие, безрассудная отвага и прочее в таком же роде. Ведь по мнению всех барьер здесь, как и в других местах, плавает. Даже побывавшие тут думали то же самое. Описание Шеклтоном местных условий, когда он проходил там, действительно не сулило ничего хорошего. Лед откалывался миля за милей, и Шеклтон возблагодарил бога за то, что не построил здесь своего дома. Хотя я ставлю Шеклтона, его работу и опыт чрезвычайно высоко, однако, считаю, что его выводы на сей раз были чересчур поспешны! К счастью для меня, - прибавлю я! Ведь если бы Шеклтон, когда он 24 января 1908 года, проходя мимо Китовой бухты, увидал, что лед в бухте готов вскрыться и отдрейфовать, подождал бы несколько часов, или, в крайнем случае, несколько дней, то по всей вероятности вопрос об открытии Южного полюса был бы решен гораздо раньше декабря 1911 года. Его проницательный взор и здравое суждение быстро помогли бы ему увидеть, что внутренняя часть Китовой бухты не состоит из барьера, находящегося в плавучем состоянии, что барьер здесь покоится на хорошем, солидном основании, вероятно, в форме мелких островков, шхер или мелей. Отправившись отсюда со своими смелыми товарищами, Шеклтон мог бы раз и навсегда снять с очереди вопрос о южном полюсе. Но обстоятельства сложились иначе, и завеса не была сорвана, а лишь приподнята!
Я посвятил много времени изучению этого особого образования в барьере и пришел к заключению, что то образование в барьере Росса, которое теперь известно под названием Китовой бухты, на самом деле есть не что иное, как та самая бухта, которую наблюдал сэр Джеме Кларк Росс, конечно, с некоторыми и притом значительными изменениями, но все-таки та же самая бухта. Значит, это образование оставалось на одном и том же месте в течение 70 лет, если не считать отколовшихся кусков барьера. Поэтому я решил, что подобное образование не может быть случайным. То, что когда-то на заре времен остановило на этом месте могучий и грозный ледяной поток и образовало постоянную бухту в ледяной кромке, которая в других местах идет почти ровной линией, не было лишь капризом страшной, все низвергающей силы, а чем-то гораздо более солидным, чем-то таким, что было крепче даже твердого льда, а именно - землей! Здесь, в этом месте, ледяной барьер встретил сопротивление и образовал бухту, которую теперь мы называем Китовой. Наши наблюдения во время пребывания здесь подтвердили правильность этой теории. Поэтому я, не задумываясь, решил устроить свою станцию в этой части ледяного барьера.
План береговой партии состоял в том, чтобы немедленно по окончании постройки дома и выгрузке провианта на берег завезти провиант вглубь страны и устроить оклады как можно дальше по .направлению к югу. Я надеялся завезти к 80^o южной широты столько провианта, чтобы мы могли считать эту широту своей настоящей отправной базой для санного похода к полюсу. Позднее мы увидим, что не только эта моя надежда исполнилась целиком, но и была выполнена еще гораздо большая работа. Когда работа по устройству складов закончится, на дворе будет уже стоять зима, и тогда, зная условия жизни в антарктических областях, мы примем все меры к подобающей встрече самой холодной и, по всей вероятности, самой бурной погоды, какую когда-либо приходилось наблюдать какой-либо полярной экспедиции. Моим намерением было: как только установится зима, а на станции все будет налажено и приведено в полный порядок, сосредоточить все наши силы вокруг одной цели - достижения полюса!
Мне хотелось взять с собой людей, которые были бы особенно привычны к работам на морозе. В еще большей степени важно было найти людей, опытных в управлении собачьими запряжками. Я понимал, какое решающее значение будет это иметь для благополучного исхода дела. Есть своя преимущества и свои недостатки в привлечении опытных людей в такое путешествие, как наше. Преимущества очевидны! Если соединить вместе опыт нескольких людей и с толком им пользоваться, то, конечно, многого можно достигнуть. Опыт одного часто может прийтись очень кстати, когда у другого его не хватает. Опыт многих будет взаимно дополнять один другого, что доведет целое до возможного совершенства. Этого-то я и надеялся достигнуть.
Но нет розы без шипов! Если в этом есть свои преимущества, то есть и свои недостатки. Недостаток для данного случая таков: тому или иному может взбрести в голову, что у него столь большой опыт, что всякое иное, а не его, "опытного человека", мнение, вообще, не имеет цены. Жаль, конечно, если опытность приводит к подобным выводам, однако, действуя терпеливо и разумно, можно свести это явление на-нет. Во всяком случае преимущества столь велики и полновесны, что я решил взять с собой как можно больше опытных людей. По моему плану, зима должна была быть целиком использована на работы по нашему снаряжению, которое требовалось довести до возможного совершенства. Кроме того, часть времени нужно было посвятить заготовке такого количества тюленей, чтобы мы могли иметь на все время запас свежего мяса как для себя самих, так и для наших собак. Худший враг полярных экспедиций - цинга - не должен был к нам проникнуть, чего бы это ни стоило, и ради этого я намеревался ежедневно кормить всех свежей пищей, Выполнить это было легко, потому что все без исключения предпочитали консервам тюленье мясо. К весне я надеялся быть вместе со всеми своими товарищами вполне здоровым, бодрым и готовым в путь с полным снаряжением.
По плану, мы должны были покинуть станцию весной как можно раньше. Если уж мы пускались в погоню за этим рекордом, то должны были во что бы то ни стало оказаться первыми на месте. Для этого должно было быть сделано все. С того самого момента, когда мой план был задуман, я решил, что наш курс из Китовой бухты должен быть проложен прямо на юг, и лучше всего по одному и тому же меридиану до самого полюса. Таким образом, мы должны были пройти через совершенно неизвестные области и, кроме побития рекорда, достигнуть еще и других результатов.
Я был чрезвычайно удивлен, узнав позднее, что нашлись люди, которые серьезно думали, будто мы от Китовой бухты проложим курс на ледник Бердмора - путем Шеклтона - и направимся этим путем на юг. Позвольте мне немедленно заметить, что при составлении плана эта мысль ни разу не приходила мне в голову. Скотт объявил, что он пойдет путем Шеклтона, и это сразу решало вопрос. За наше долгое пребывание на станции "Фрамхейм" никто из нас ни разу не сделал ни единого намека на такую возможность. Без всякого обсуждения путь Скотта был признан неприкосновенным.
Нет, наш путь на юг был избран, и местность должна была бы быть совершенно непроходимой, чтобы помешать нам достигнуть плато! План состоял в том, чтобы идти на юг и не отступать от меридиана, если только совершенно непреодолимые препятствия не принудят нас к этому. Я предвидел, что найдутся люди, которые набросятся на меня с обвинением в "грязном соревновании" и т. п., и тень .правды была бы в их обвинениях, если бы мы действительно думали идти по пути Скотта. Но нам это не приходило в голову ни на одну минуту. Наш отправной пункт был удален от зимней стоянки Скотта в проливе Мак-Мурдо на 350 миль, или почти на 650 километров, поэтому не могло быть и речи о каком-либо вторжении в его область. Впрочем, проф. Нансен ясно и убедительно раз навсегда положил конец всем этим бредням, поэтому я не буду больше останавливаться на этом.
План, описанный здесь, был разработан мною дома в Вуннефьорде, возле Кристиании, в сентябре 1909 года, и - как он составлен, в таком виде до малейших подробностей и был .приведен в исполнение.
Что мои расчеты относительно времени были не так уж неправильны, свидетельствует заключительная фраза моего плана: "Таким образом, последние вернутся из похода к полюсу 25 января". 25 января 1912 года мы подъезжали к "Фрамхейму", благополучно совершив поход к полюсу.
Расчеты совпали не только в этот единственный раз. Капитан Нильсен оказался в этом отношении совершенным волшебником. Если я довольствовался определением чисел, то он определял время с точностью до часа. Он рассчитал, что мы дойдем до барьера 15 января 1911 г. От Норвегии барьер расположен на расстоянии 16000 миль, или около 30000 километров. Мы дошли до барьера 14 января-за день до назначенного срока. Ничего нельзя возразить против такого расчета! На основании постановления стуртинга (Парламента.- Прим. перев.) от 9 февраля 1909 года, "Фрам" был предоставлен для нужд экспедиции. Одновременно были отпущены 75 000 крон на его ремонт и оборудование.
Провиант был выбран с величайшим старанием и заботливейшим образом упакован. Вся бакалея была запаяна в жестяные банки и затем уложена в крепкие деревянные ящики. Чрезвычайно большое значение для полярной экспедиции имеет упаковка консервированных продуктов. Этой части пищевого запаса должно быть уделено совершенно особое внимание. Неосторожное обращение, беспечное отношение фабрики при изготовлении консервов ведет обычно к появлению цинги. Весьма интересно отметить, что за четыре норвежских полярных экспедиции - три плавания "Фрама" и плавание на "Ига"-не было ни одного случая цинги! Это служит лучшим доказательством того, что эти экспедиции были заботливо и тщательно снаряжены.
За это мы все должны горячо благодарить прежде всего проф. Софуса Турупа. Он всегда являлся контрольной инстанцией в вопросах снабжения провиантом. Так было и на сей раз.
Фабрики, доставлявшие консервы, тоже достойны всякой похвалы. Экспедиция многим обязана их превосходной, добросовестной работе. В данном случае снабжение было поручено одной фабрике в Ставангере, которая кроме всего того, что она сдала нам по заказу, еще с редкой щедростью предоставила в распоряжение экспедиции товаров на сумму 2000 крон, Другая часть необходимых консервов была заказана одной фирме в Моссе. Управляющий этой фирмой одновременно взялся приготовить необходимое количество пеммикана для людей и животных. С этой задачей он справился так, что я не могу найти достаточных слов для похвалы. Благодаря всем этим отменным товарам, и люди и животные во время полярного путешествия всегда отличались прекрасным здоровьем. Пеммикан, взятый нами с собой, существенно отличался от того, которым пользовались прежние экспедиции. Раньше пеммикан содержал в себе только нужную смесь сухого размолотого мяса и жира; в нашем, кроме мяса и жира, были еще овощи и овсяная крупа- добавление, которое в высшей степени улучшает вкус пищи, а кроме того, насколько мы могли судить, облегчает переваривание ее.
Этот сорт пеммикана впервые был предложен для армии. Предполагалось, что он заменит собой "резервный рацион". Пробы с ним еще продолжались, когда уходила наша экспедиция. Надеюсь, они оказались вполне удовлетворительными. Нельзя изготовить другой, более сытной и более питательной пищи, лучшего и более вкусного блюда!
Столь же важной, как заготовка пеммикана для нас самих, была и заготовка пеммикана для собак. Ведь собаки так же подвержены заболеваниям цингой, как и мы, люди. Поэтому такого же внимания заслуживает приготовление и этого продукта. Мы получили из Мосса два сорта пеммикана-рыбный и мясной. Оба сорта, кроме сушеной рыбы и жира, содержат также известный процент молочной муки и муки из рыбных отходов. И тот и другой сорт одинаково хороши, и собаки все время были в отличнейшем состоянии. Пеммикан был разделен на порции в полкило и в таком виде мог сразу же даваться собакам. Но, прежде чем начать пользоваться этим пеммиканом, мы должны были еще проделать пятимесячное путешествие. Для этой части нашего путешествия мне нужно было запастись доброкачественной сушеной рыбой. Я получил ее через комиссионера экспедиции в Тромсе, кандидата фармации Фрица Цаппфе. Две известных рыботорговых фирмы поставили в мое распоряжение большое количество самой хорошей сушеной рыбы. Благодаря этой великолепной рыбе и нескольким бочкам жира, нам удалось доставить собак на место в наилучшем состоянии.
Самым важным при снаряжении было найти хороших собак. Как я уже говорил, я должен был действовать уверенно, быстро и без промедления, чтобы с успехом привести все в порядок. На следующий же день после -принятия мною решения, я уже был на пути в Копенгаген, где как раз в это время находились два инспектора гренландской администрация. Я с ними договорился, и они взялись доставить мне к 1 июля 1910 года в Норвегию 100 самых лучших гренландских собак. Таким образом, "собачий" вопрос был разрешен, так как выбор собак находился в опытных руках.
Прежде чем рассказывать дальше о своем снаряжении, я остановлюсь еще немного на собаках. Без сомнения, самая большая разница между моим снаряжением и снаряжением Скотта заключалась в выборе упряжных животных. Мы уже раньше слышали, что Скотт, опираясь на свой собственный опыт и опыт Шеклтона, пришел к тому заключению, что на ледяном барьере маньчжурские пони предпочтительнее собак. Я едва ли не единственный из всех тех, кто знаком с эскимосскими собаками, призадумался, когда впервые эта мысль была высказана. Когда же я позднее прочел различные описания и составил себе точное представление. о местности и состоянии наста, то удивление мое еще более возросло! Хотя я никогда не видел этой части антарктических областей, однако, мое мнение шло как раз вразрез с мнением Шеклтона и Скотта. Если судить по их же собственным описаниям, то как условия местности, так и состояние наста совершенно идеальны для езды на эскимосских собаках. Если Пири совершил рекордное путешествие по северным льдам на собаках, то, конечно, при тех же отличных средствах можно было легко побить рекорд Пири на прекрасной ровной поверхности ледяного барьера! В основе суждения англичан о пользе эскимосских собак в полярных областях, вероятно, кроется какое-то недоразумение. Не происходило ли это оттого, что, может быть, хозяин не понимал своей собаки? А, может быть, собака не понимала своего хозяина? Прежде всего нужно установить надлежащие отношения. Собака должна знать, что она во что бы то ни стало обязана повиноваться- Хозяин должен уметь внушать к себе уважение.
Я убежден, что на длинных дистанциях собаки предпочтительнее всяких других упряжных животных, если только сразу же установить надлежащую субординацию.
Другое и еще более важное основание для пользования собакой заключается в том, что этому небольшому созданью гораздо легче перебираться через множество хрупких снежных мостов, которых нельзя избежать на барьере и на растрескавшихся ледниках. Если собака и провалится, то никакого несчастья не случится. Берешь ее за ошейник, дернешь хорошенько кверху, и она опять на поверхности! Другое дело пони. Это относительно большое и тяжелое животное проваливается, конечно, гораздо легче, а случись такое несчастье, и вытащить животное на поверхность будет трудной и долгой работой,-и то если постромки не оборвались и пони не лежит на дне трещины в 1000 футов глубиной!..
И еще одно, сразу бросающееся в глаза преимущество: собаку можно кормить собакой же! Можно постепенно уменьшать количество собак, убивать худших и кормить ими отборных. Таким образом, им обеспечивается свежая пища. Всю дорогу наши собаки получали собачье мясо и пеммикан; поэтому работали они блестяще.
А если и нам самим хотелось съесть кусок свежего мяса, то мы могли вырезать нежное филе. Нам оно казалось таким же вкусным, как и нежнейшая говядина. Собаки не имели ничего против этого. Им бы только получить свою порцию, а из какого места на теле их товарища она вырезана, это им безразлично! Единственное, что оставалось после такой собачьей закуски, - это зубы жертвы. А если день выдавался очень тяжелый, то не оставалось даже и зубов!
Если же сделать один только шаг от ледяного барьера к плато, то тут, пожалуй, совершенно придется отказаться от всякого сомнения в предпочтительности собак. Собак не только можно с легкостью вести по могучим ледникам, лежащим на пути к плато, но и пользоваться собачьей тягой всю дорогу. Наоборот, пони приходится оставлять у подножия ледника, а затем самим людям наслаждаться сомнительным удовольствием при выполнении роли пони. Насколько я понял Шеклтона, не может быть и речи о том, чтобы втащить пони на обрывистые и потрескавшиеся ледники. Должно быть чрезвычайно трудно добровольно отказаться от услуг упряжных животных, когда пройдена только четвертая часть всего пути. Я, со своей стороны, предпочитаю пользоваться "службой тяги" рее время.
С первой же минуты я увидел и понял, что самой опасной частью нашего путешествия будет путь от Норвегии до ледяного барьера. Если бы только нам удалось достигнуть барьера, сохранив собак в хорошем состоянии, то мы сможем спокойно взглянуть будущему в глаза. К счастью, и все мои товарищи смотрели на вещи точно так же, поэтому, благодаря совместной усердной работе, нам удалось не только благополучно доставить собак к месту нашей работы, но и высадить их там в гораздо лучшем состоянии, чем мы их получили. Кроме того, число их значительно возросло за дорогу, что тоже служит доказательством их процветания. Для защиты собак от сырости и жары мы устроили для них на три дюйма выше постоянной палубы настил из строганных досок. Благодаря этой добавочной палубе, мы достигли того, что брызги морской воды и дождь сбегали по палубе под собаками. Таким образом мы спасали собак от той воды, которая неизбежно постоянно переливается по палубе сильно нагруженного судна, идущего на пути к Южному Ледовитому океану. Под тропиками же эта палуба служила двойную службу. Она всегда создавала несколько охлажденную поверхность, так как между обеими палубами проходил свежий прохладный поток воздуха. Главная палуба, черная и просмоленная, была бы для собак невыносимо жаркой. Настил же из досок лежал выше и все время оставался относительно белым. Кроме того, мы везли с собой тент, главным образом, для собак. Этот тент можно было натягивать над всем судном и постоянно защищать животных от палящих солнечных лучей.
Мне до сих пор смешно, когда я вспоминаю о сострадательных голосах, раздававшихся то там, то сям, иногда даже и на страницах газет, об истязании животных на "Фраме". Все это, по всей вероятности, исходило от мягкосердечных людей, держащих у себя дома "цепных собак".
На ряду с нашими четвероногими друзьями был у нас и двуногий друг, не столько для серьезной работы в полярных областях, сколько для приятного развлечения по пути. Это была наша канарейка "Фритьоф". "Фритьоф" был одним из многочисленных подарков, поднесенных экспедиции, и при том приятным. Он сейчас же начал петь, как только его принесли на судно, и пел, не переставая, во время обоих кругосветных плаваний в этих самых негостеприимных водах земного шара. Несомненно, наш певец поставил рекорд полярного путешественника среди своих собратьев.
Позднее у нас собралось более значительное общество из представителей разных семейств: свиньи, куры, овцы, кошки и... крысы. Да, к сожалению, мы сильно чувствовали присутствие у себя на судне крыс, этих отвратительнейших созданий и худших вредителей. Но мы объявили им войну, и, прежде чем "Фрам" отправится в новое плавание, они должны будут исчезнуть. Мы заполучили крыс в Буэнос-Айресе, и приличнее всего схоронить их там же - на родине.
Экспедиция должна была считаться с весьма ограниченными средствами, а потому, расходуя деньги, мне приходилось "выворачиваться наизнанку". Снабжение одеждой - важная статья в полярном путешествии, и я считаю необходимым, чтобы экспедиция снабжала своих участников настоящей "полярной одеждой". Если предоставить каждому в отдельности эту часть снаряжения, то боюсь, что еще до конца путешествия оно придет в плохое состояние. Должен сознаться, что для меня такой порядок был бы соблазнительнее. Обошлось бы гораздо дешевле, если бы я указал каждому, что он должен принести с собой из одежды по требованию экспедиции. Но тогда я был бы лишен возможности самому контролировать качество одежды в той мере, как мне этого хотелось бы.
Наше полярное снаряжение не поражало своим великолепным внешним видом, но зато было теплым и крепким. Мы присоседились к Хортенскому котлу, а, вернее, к складам в Хортене (Хортен - база норвежского военного, флота.-Прим. перев.), которые и снабдили нас массой великолепных вещей. Я сердечно благодарен тамошнему интендантскому начальнику, который всегда любезно шел мне навстречу каждый раз, когда я совершал на него свой "набег". Через него я получил около 200 шерстяных одеял. Пожалуйста, не представляйте себе сейчас же застланные постели, какие можно видеть в витринах мебельных магазинов! Толстые, легкие белые шерстяные одеяла играют тут выдающуюся роль-изящные шерстяные одеяла, которые, несмотря на свою толщину, готовы улететь по воздуху: так они легки и .нежны. Не такие одеяла дал нам капитан Педерсен. С такими одеялами мы даже не знали бы, что нам и делать! Одеяла, выданные нам интендантством, были совсем иного сорта. Цвет?... Хм, да, я назову его скорее всего "неопределенным". Они не производили впечатления, что сейчас же "взовьются" вверх, если их выпустить из рук. Нет, даю вам слово, они придерживались земли! Они были спрессованы, сваляны в толстую твердую массу. Еще на заре времен им и укрывались на море наши храбрые воины, и нет ничего невероятного, что некоторые из этих одеял могли бы порассказать ужасные истории из времен Турденшельда (Турденшельд - знаменитый норвежский адмирал начала XVIII в. Прим. перев..)
Вступив во владение этим сокровищем, я прежде всего отдал его в покраску. Одеяла стали неузнаваемы, когда я получил их обратно окрашенными в ультрамариновый цвет или как он там еще называется! Превращение было полным. Все следы военных историй исчезли.
Я намеревался сшить из этих "200" полярную одежду. И немного призадумался, как все это устроить? Было бы не совсем политично сейчас же рассказать портному о происхождении моего товара. Я был совершенно уверен, что ни один портной в мире не возьмется шить платье из старых одеял. Надо было при-, думать какую-нибудь хитрость. Я .навел справки об одном хорошем, искусном в своем ремесле человеке и попросил его прийти ко мне. Моя контора буквально имела вид склада шерстяных материй, всюду были навалены горы одеял. Приходит портной. "Это и есть материя?" "Да, это материя. Только что доставлена из-за границы. Чертовская удача! Случайная партия образцов по дешевой цене". Я принял самый невинный и равнодушный вид. Вижу - портной искоса поглядывает на меня. По видимому, он нашел, что образцы несколько великоваты. "Плотная ткань, - сказал он, поднося материю к свету. - Готов поклясться, что она "сваляна". У меня чесался язык сказать, что сам он свалял дурака; однако, серьезность положения удержала меня от этого. Мы внимательно рассматривали "образцы" и считали их. Это была долгая и скучная работа, и я обрадовался, увидев, что мы приближаемся к концу. В углу оставалось еще несколько штук. Мы дошли до 193-й, поэтому в куче оставалось уже немного. Я был чем-то занят, на другом конце комнаты, и портной рассматривал остававшиеся одеяла один. Только что я собирался поздравить себя, по видимому, со счастливым результатом утренней работы, как вдруг был возвращен к действительности возгласом человека, рывшегося в углу. Это был боевой рев разъяренного быка! Увы и ах! Портной стоял в ультрамариновой рамке и размахивал над головой шерстяным одеялом, цвет "шанжан" которого не оставляли никакого сомнения в истинном происхождении товара, "только что пришедшего из-за границы"! Портной удалился, смерив меня уничтожающим взором, а я погрузился в мрачное отчаяние. Я не встречал этого портного больше никогда. Дело в том, что в спешке я забыл о присланном мне капитаном Педерсеном образце одеяла. И оно-то и вызвало катастрофу!
Однако, мне все-таки удалось добиться того, что работа была выполнена и, конечно, ни у одной экспедиции не было одежды крепче и теплее. На судне ее высоко ценили.
Я счел также необходимым обеспечить каждого участника экспедиции хорошей непромокаемой одеждой и, в особенности, хорошими морскими сапогами. Поэтому сапоги каждому были сшиты по мерке и .из самого лучшего материала. Я заказал их той фирме, которую всегда считал лучшей в ее отрасли. Поэтому кто может описать наше горе, когда в один прекрасный день мы, собираясь надеть свои великолепные морские сапоги, сделали открытие, что большинство из них никуда не годится! Некоторые могли плясать в своих сапогах, не отрывая их от земли. Другие, прилагая всю силу и энергию, не могли просунуть ногу через узкое отверстие, чтобы попасть, наконец, в рай. Голенище было настолько узко, что самая изящная ножка не пролезла бы в него. Зато внизу сапог был так велик, что в нем свободно могло поместиться вдвое больше того, что мог предъявить владелец ноги! Весьма немногие из нас смогли носить свои сапоги. Мы попытались было прибегнуть к старому средству - обмену. Но из этого ничего не вышло. Сапоги были сшиты, видимо, не для обитателей нашей планеты. Но моряки всегда остаются моряками, в какую бы часть света их ни перенести: их трудно припереть к стенке. Многим было известно выражение, что одна пара сапог по ноге лучше, чем десять пар, которых нельзя надеть, а потому мы взяли с собой свои собственные. И благодаря этому вышли из затруднения.
Из нижнего белья мы взяли на каждого по три пары вязанного для ношения в теплых широтах. Эта часть снаряжения была предоставлена каждому в отдельности. Ведь у большинства моряков найдется несколько старых рубашек, а большего и не требовалось для перехода через тропики. Для холодных же областей было заготовлено по две пары особо толстого нижнего шерстяного белья ручной работы, две толстых, ручной вязки шерстяных фуфайки, шесть пар вязаных чулок, исландские и более легкие нижние фуфайки, носки и чулки работы заключенных исправительного дома.
Кроме того, мы получили массу разного снаряжения из военных складов. Оттуда мы получили верхнее платье для теплой и холодной погоды, нижнее белье, сапоги, башмаки, плотную одежду, непроницаемую для ветра, и всякую другую одежду.
Чтобы завершить описание нашего личного снаряжения, упомяну о том, что каждый получил еще гренландскую одежду из тюленьего меха. Затем идут вещи вроде штопки, ниток, иголок всевозможных фасонов, пуговиц, ножниц, тесемок узких и широких, белых и черных, синих и красных. Смею утверждать, что ничего не было забыто! Мы были всесторонне и хорошо снабжены по всем статьям.
Другой стороной снаряжения, требующей внимания, является оборудование помещения, в котором приходится жить во время путешествия, как например, салонов и кают. Много значит, когда живешь в приятной обстановке. Я, например, могу сделать вдвое больше, когда вокруг меня порядок и уют. Салоны на "Фраме" были устроены очень красиво и стильно. Хортенские дамы подарили нам много красивых вещей для украшения жилых помещений, и их, конечно, порадует, что наши салоны приводили в восторг всех, куда бы мы ни заходили. "Неужели мы на полярном судне? - спрашивали нас некоторые.-Мы ожидали увидеть здесь только деревянные скамейки и голые стены". Говорилось даже что-то о "будуарах" и тому подобном. Кроме прекрасных вышивок, стены были украшены замечательнейшими фотографиями. Подарившие их, наверное, порадовались бы, услышав все те хвалебные речи, которые высказывались насчет этих великолепных произведений во время нашего плавания.
Оборудованием кают каждый мог заниматься по-своему. Каждый из нас мог перенести в свой небольшой уголок частицу своей домашней обстановки. Коечное белье было изготовлено в мастерских морского ведомства в Хортене. Работа эта была выполнена на славу, как и вообще все, что было получено нами оттуда. За прекрасные коечные одеяла, которые так часто радовали нас и согревали после холодного дня, мы должны принести свою благодарность жертвователю. Они были присланы одной суконной фабрикой в Троньеме.
Я должен упомянуть и о снабжении нас бумагой. По этой части мы были снабжены так, что лучше и быть не может: прекраснейшая почтовая бумага с изображением "Фрама" и с названием экспедиции; писчая бумага большого и малого формата, узкая и широкая, в старинном стиле и в новом. У нас был такой запас перьев, ручек и карандашей, черных и цветных, резинок, туши, чернил и чернильного порошка, кнопок и разных необыкновенных закрепок, белого и красного мела, гуммиарабика и всяких резиновых изделий, календарей и альманахов, судовых журналов и дневников, блокнотов, дневников для санных поездок и еще массы всяких иных вещей той же отрасли промышленности, что мы и сейчас еще можем совершить много кругосветных путешествий, прежде чем окончательно израсходуем все. Всем этим мы обязаны одной фирме, которая прислала нам этот подарок; каждый раз, когда я посылал письмо или заносил в дневник заметку, я мысленно благодарил эту фирму.
От одного из самых больших магазинов Кристиании мы получили в дар кухонную и столовую посуду - все первосортное и доставленное в прекрасном состоянии. Все чашки, тарелки, ножи, вилки, ложки, чайники, стаканы и т. п. были помечены именем судна.
Мы везли с собой чрезвычайно богатую библиотеку. Книги в подарок стекались к нам целыми массами. Я полагаю, что в настоящее время в библиотеке "Фрама" насчитывается до 3000 книг.
Для развлечения у нас было много различных игр. Одна из .них была любимейшим нашим развлечением в свободные вечера, проведенные нами на юге. Карт было взято несколько дюжин игр, и многие из них уже изрядно потрепались. Однако, мне думается, что лучшим нашим другом был граммофон с большим количеством пластинок. Из музыкальных инструментов у нас были: пианино, скрипка, флейта, мандолина, губная гармоника; не была забыта и гармония. Все музыкальные магазины наслали нам нот, так что мы могли заниматься музыкой, сколько нашей душе угодно.
Рождественские подарки стекались к нам целыми потоками; я думаю, их было получено штук 500. Мы взяли с собой елки, елочные украшения и всякую всячину для празднования рождества, - все это было прислано нам друзьями и знакомыми. Да, все отнеслись к нам чрезвычайно внимательно! Смею уверить .наших милых друзей, что все их подарки высоко ценились во время нашего путешествия, и будут всегда цениться.
Мы были хорошо снабжены винами и спиртными напитками, благодаря одной из самых крупных фирм в Кристиании. Выпить изредка стакан вина или добрую рюмку водки - любили у нас на судне все без исключения. Вопрос об алкоголе в полярных путешествиях обсуждался часто. Лично я считаю алкоголь, употребляемый умеренно, лекарством в полярных странахконечно, я имею в виду пребывание на зимовке. Другое дело во время санных путешествий. Все мы по опыту знаем, что тут алкоголь должен быть изгнан. Не потому, что рюмка водки может повредить, а из соображений места и веса. Во время санного путешествия всегда важно быть как можно больше налегке и брать с собой только самое необходимое. А алкоголь я не отношу к категории "самого необходимого". Впрочем, мы пользовались алкоголем не только на зимовке, но также и во время долгого, однообразного плавания по бурным холодным пространствам. Очень часто добрая рюмка водки действует чрезвычайно благотворно, когда ты, промокший и замерзший, спускаешься в свою каюту и ложишься спать после тяжелой работы на пронизывающем ветру. Пожалуй, трезвенник сморщит нос и спросит: а разве не такая же польза будет от чашки хорошего горячего кофе? Я, со своей стороны, считаю, что то количество кофе, которое человек вольет в себя при подобных обстоятельствах, во много раз вреднее какой-нибудь рюмки водки. А какую огромную роль в таком путешествии играет выпитый в компании стаканчик виски или стакан вина! Двое не поладивших между собой на неделе быстро опять приходят к полному примирению от освежающего аромата рома. Старое забыто, и снова начинается дружная совместная работа. Отнимите алкоголь от этих дружеских сборищ, и вы скоро увидите разницу. "Печально,-могут сказать, - что человеку обязательно нужен алкоголь, чтобы прийти в хорошее настроение". Ну, что ж - я вполне с этим согласен. Но раз уж мы таковы, то приходится извлекать из этого как можно больше пользы. По видимому, цивилизованному человеку нужны возбуждающие напитки; в таком случае надо как-то устраиваться.
Я - за стакан виски! Пусть кто хочет ест печенья и вливает в себя кофе. Следствием такого угощения часто бывает кардиальгия1 и прочая дрянь. Небольшой же стакан виски никому не вредит! (Сердечное заболевание,- Прим. перев.).
Расход спиртных напитков во время третьего путешествии "Фрама" был таков: 1 рюмка и еще 15 капель в среду и в воскресенье к обеду и стакан виски в субботу вечером. Каждый праздничный день полагалась добавка.
Табаком и сигарами мы тоже были хорошо снабжены различными фирмами, как норвежскими, так и иностранными. У нас было столько ящиков, что каждую субботу вечером и в воскресенье днем можно было выдавать каждому по сигаре.
Две фабрики в Кристиании прислали нам прекраснейших конфект и монпансье, а также и одна иностранная фирма "Гала-Петер"; поэтому часто можно было видеть полярных путешественников с куском шоколада или конфеткой. Владелец одной фирмы из Драммена снабдил нас в изобилии разным фруктовым соком. Если бы знал этот щедрый жертвователь, сколько раз мы благословляли его за чудесный подарок, сердце его возрадовалось бы! Возвращаясь с полюса домой, мы радовались, что с каждым днем подходим все ближе к нашим запасам фруктового сока.
От трех разных фирм в Кристиании мы получили все. что нам было нужно по части сыра, печенья, чая, caxapa и кофе. Последний был упакован так хорошо. что хотя он был и жареный, но оставался все таким же свежим и вкусным, как в тот день, когда был зажарен. Один купец прислал нам запас мыла на пять лет, а мыла нужно было не мало даже и во время полярного путешествия. Другой позаботился об уходе за кожей, волосами и зубами, и если у нас сейчас не нежная кожа, не пышная растительность на голове и не жемчужные зубы, то не его в том вина! Нас он снабдил чрезвычайно богато.
Важной статьей снаряжения являются медикаменты. Два доктора были моими советниками в этом вопросе. Поэтому у нас было все. К сожалению, среди участников экспедиции не было врача, поэтому всю ответственность мне пришлось взять на себя. Лейтенант Ертсен, у которого были выдающиеся способности рвать зубы и вправлять кости, прошел "молниеносный" курс обучения в зубной клинике и госпитале. "Если человек захочет, он многому может выучиться даже в короткий срок", - это вполне оправдалось на примере лейтенанта. С удивительной быстротой и большой уверенностью лейтенант Ертсен разбирался в самых сложных случаях. Всегда ли с пользой для пациента, это другой вопрос, который я оставлю без ответа! Зубы он рвал с ловкостью, чрезвычайно напоминавшей фокусника.
Раз - и он показывает пустые щипцы, два - и в этих щипцах уже сидит большой коренной зуб. Судя по воплям во время операции, последняя, по видимому, проходила не совсем безболезненно!
Одна спичечная фабрика снабдила нас всем необходимым количеством спичек. Они были так добросовестно упакованы, что можно было, пожалуй, всю дорогу тащить их за собой по морю, и все же, дойдя до места, мы нашли бы спички совершенно сухими. Патронов и взрывчатых веществ у нас было огромное количество. А так как трюм "Фрама" был .полон керосина, то у .нас на "Фраме" был довольно опасный груз. Поэтому мы ввели самые строгие противопожарные правила. Во всех каютах и вообще во всех подходящих местах были поставлены огнетушители. На палубе всегда была в готовности помпа со шлангом.
Не были забыты и необходимые ледовые инструменты, как например, ледовые пилы от 2 до 6 метров длиной, ледовые ломы и ледовые буры.
Научных инструментов был взят целый набор. Профессора Нансен и Хеллан Хансен посвятили много часов нашему океанографическому оборудованию. Поэтому и эта статья снаряжения была образцовой. Кроме того, как Преструд, так и Ертсен .прошли необходимую подготовку по океанографии у Хеллана Хансена на биологической станции в Бергене. Я сам тоже провел там лето и прослушал один из курсов по океанографии. Хеллан Хансан - прекрасный учитель. К сожалению, не могу утверждать, что я был столь же блестящим учеником.
Проф. Мун снабдил нас полным метеорологическим оборудованием. Из инструментов, бывших на "Фраме", назову маятник, прекрасный астрономический теодолит и замечательный секстан. Лейтенант Преструд обучался применению маятника у проф. Шейца, а обращению с астрономическим теодолитом у проф. Гэльмюйдена. Кроме того, у нас было несколько секстанов и искусственных горизонтов, как зеркальных, так и ртутных. Бинокли у нас были всех видов, от самых больших до самых маленьких.
До сих пор я описывал крупные статьи общего снаряжения, а теперь перейду к специальному снаряжению зимовочной партии. Дом, который мы везли с собой, строился у меня в Буннефьорде, поэтому я все время мог следить за работой, по мере того, как шла постройка. Его строили братья Ханс и Иерген Стубберуд, и обоим братьям принадлежит честь выполнения всей работы, в целом являющейся великолепным произведением. Весь материал оказался замечательным. Дом имел в длину 8 метров и в ширину 4 метра. От пола до конька он был около четырех метров высоты. Он был построен, как обыкновенный дом, с двухскатной крышей и с двумя комнатами. Одна из них была длимой в шесть метров; здесь должны были быть наша спальня, столовая и гостиная. Другая комната была длиной в два метра. Здесь помещалась кухня, где орудовал Линдстрем. Из кухни двойной люк вел на чердак, где предполагалось поместить часть провианта и снаряжения. Стены были сделаны из трехдюймовых досок с воздушной изоляцией. Внутри и снаружи была обшивка с воздушной изоляцией между обшивкой и досками стены. Для изоляции употреблялась целлюлоза. Пол и потолок между жилыми комнатами и чердаком были двойные, но наружная крыша - ординарная. Двери, необычайно толстые и прочные, были сфальцованы клином, поэтому они запирались хорошо и плотно. В доме было два оста, одно - тройное - в узкой стене комнаты, другое - двойное - на кухне. Для кровли мы взяли толь, а полы покрыли линолеумом. В комнате было два вытяжных ящика - один для выхода испорченного воздуха, а другой для доступа свежего. По стенам в два этажа шли койки для десяти человек: шесть по одной стене и четыре по другой. Если упомяну еще стол, табурет для каждого и лампу "Люкс", то это и будет полной обстановкой комнаты.
На кухне плита занимала половину помещения, а шкаф и полки - другую половину- Дом был несколько раз просмолен, и все его части тщательно перемечены, чтобы его легко можно было составить. Для прикрепления дома к грунту, чтобы антарктические бури не снесли его, я велел ввинтить крепкие рымы в каждом конце конькового бревна и четыре на угловых бревнах. Мы взяли с собой шесть крепких метровых рымов, намереваясь загнать их в барьер. Между этими болтами и болтами на доме мы собирались натянуть крепкие стальные тросы, которые натягивались при помощи затяжных муфт. Кроме того, у нас были взяты запасные цепи, которые можно было протягивать через крышу с обеих сторон, если бы бури были слишком свирепы. Оба вентилятора и колпак над трубой прочно укреплялись снаружи крепкими оттяжками.
Как видите, были приняты все меры, чтобы сделать дом уютным и теплым и укрепить его на земле. Мы взяли также с собой на судно массу отдельных планок и досок.
Кроме дома, было взято пятнадцать шестнадцатиместных палаток. Десять из них были старые, но хорошие. Их нам выдало морское интендантство. Пять остальных были новые и куплены у военных складов. Предполагалось пользоваться палатками в качестве временных помещений. Они были легки и быстро ставились, а кроме того - были крепки и теплы. К пяти новым палаткам Ренне по пути на юг поставил новые днища из крепкого толстого брезента.
Все ящики с провиантом, предназначавшиеся для зимовки, были маркированы и сложены отдельно в особом трюме, так что их сразу можно было выбросить на лед.
У нас было десять саней работы одного спортивного магазина в Кристиании. Они были сделаны по образцу старых саней Нансена, но несколько шире. Длиной они были в 4 метра. Полозья у них были из лучшего сорта американского хикори (Хикори - особый сорт субтропического орешника. - Прим. перев.) со стальной обшивкой. Остальные части из хорошего, упругого норвежского ясеня. У каждых саней была пара запасных полозьев, которые при помощи подкладки можно было легко надевать и столь же легко снимать, когда они были не нужны. Стальная обшивка полозьев была хорошо покрыта суриком, а запасные полозья - дегтем. Эти сани были сделаны чрезвычайно крепкими и могли выносить какую угодно работу, на какой угодно поверхности. Тогда я еще не знал так хорошо условий, существующих на барьере, как изучил их позднее. Конечно, эти сани были очень тяжелы.
Лыж мы взяли с собой двадцать пар, все из самого лучшего хикори. Они были 2/2 метров длины и относительно узки. Я выбрал такие длинные, имея в виду большое количество трещин в ледниках, через которые нам придется переходить. Ведь чем на большую поверхность распределяется вес, тем больше шансов перейти благополучно по снежным мостам. К лыжам полагалось сорок лыжных палок из бамбука с эбонитовыми кружками. Лыжные крепления представляли собою комбинацию креплений Витфельда и Хейер-Эллефсена. Кроме того, у нас была масса отдельных свиных ремней.
Мы взяли с собой шесть .палаток на три человека, все они были сшиты в мастерских морского ведомства. Работа не могла быть выполнена лучше; это были самые крепкие и самые практичные палатки из всех когда-либо применявшихся. Они были сшиты из плотнейшей ткани, защищающей от ветра, со сплошным , дном. Всего один человек при самом сильном ветре мог поставить такую палатку. Я знаю по опыту, что, чем у палатки меньше шестов, тем легче ее ставить. Это вполне естественно. У наших палаток всего один шест. Как часто приходится читать в описаниях путешествий в полярных странах, что потребовалось столько-то или столько-то времени, часто даже столько-то часов, чтобы поставить палатку. А когда, наконец, ее удастся поставить, то люди лежат в ней и ждут, что ее каждую минуту повалит ветром. Ни о чем подобном здесь не могло быть и речи. Палатка ставилась в одно мгновение и затем уж стояла при всяком ветре. Мы могли спокойно лежать в спальных мешках, предоставляя буре бушевать.
Патентованная дверь палатки была обычной модели - мешком; теперь она считается единственно применимой в полярных областях.
Патент этот чрезвычайно прост, как и вообще все патенты, годные к чему-нибудь. В палатке вырезывается отверстие нужных размеров. Затем берут мешок, открытый с обоих концов, и один конец его плотно пришивается к краям отверстия в палатке. Ход через второе отверстие мешка и будет единственным входом в палатку. Когда влезают в палатку, то собирают открытый конец мешка и завязывают его как всякий мешок, В палатку со сплошным дном и таким входом не попадет ни единой порошинки снега даже в самый сильный буран.
Провиантные ящики для санного похода были сделаны из очень тонких упругих ясеневых досок. Этот материал вполне оправдал себя. Ящики были тридцати сантиметров ширины и сорока сантиметров высоты. У них наверху было сделано только одно маленькое круглое отверстие, закрывающееся алюминиевой крышкой, которая была устроена совсем так, как крышка на молочном бидоне. Большая крышка ослабила бы ящик, а потому я и выбрал такую форму. Не нужно развязывать ящик, чтобы открыть крышку, а в этом очень большое преимущество. Когда угодно можно его открыть. Ящике большой крышкой, да еще перевязанный веревкой, всегда причиняет много лишних хлопот, ради каждой понадобившейся мелочи приходится развязывать ящик. Не всегда это бывает удобно. Если человек устал и ослабел, то может случиться, что он откладывает на завтра то, что нужно было сделать сегодня. Особенно, когда ветрено .и холодно. Чем легче и практичнее санное снаряжение, тем скорее человек может заползти на покой в свою палатку. А это имеет немаловажное значение во время продолжительного путешествия.
Я считаю, что наше снаряжение в отношении одежды было богатым и более полным, чем во всех прежних полярных экспедициях. Можно разделить его на две части: снаряжение для особенно низкой температуры и снаряжение для более умеренной. Никто еще до тех пор не зимовал на ледяном барьере, поэтому мы должны были быть готовы ко всему. Чтобы иметь возможность выносить любой мороз, мы были снабжены богатейшим выбором одежд из оленьего меха. У нас были и чрезвычайно толстые, и средние, и совсем легкие одежды. Понадобилось много времени для того, чтобы изготовить все эти меховые одежды, Прежде всего нужно было купить оленьи шкуры. Об этом позаботился Цаппфе, заготовив их для нас в Тромсе, Карасеке и Каутокейно. Он никогда не жалел труда и старательно искал, пока не доставал того, что требовалось. На этот раз он достал двести пятьдесят штук хороших оленьих шкур, заготовленных финнами, и отправил все в Кристианию. Тут у меня было много хлопот с отысканием человека, который мог бы шить мех. Наконец, я нашел его. И вот мы начали шить одежды по образцу одежды эскимосов-нетчилли, вывезенной много из экспедиции на "Йоа". Шили день и ночь. Толстые и тонкие анораки, толстенные и легкие штаны, зимние чулки и летние чулки. Кроме того, сшили дюжину совсем легких спальных мешков, которыми я предполагал пользоваться как внутренними в больших толстых мешках, если морозы приударят по-настоящему. Все было готово, но только в самый последний момент. Наружные мешки шились у скорняка Бранда в Бергене и были так великолепны и по своему материалу и по шитью, что никто на свете не мог бы сшить их лучше. Образцовая работа! Чтобы сберечь эти мешки, мы сделали на них чехлы из легчайшей непроницаемой материи. Они были сделаны значительно длиннее спальных мешков. Их легко было завязывать сверху, как всякий обыкновенный мешок, что предохраняло спальные мешки от проникновения в них снега во время дневных переходов. Таким образом, мы были всегда избавлены от несносного забивавшегося всюду снега. Мы особенно заботились о том" чтобы мешки наши шились из меха самого лучшего сорта, и тщательно следили, чтобы тонкая шкура с брюха вырезалась. Я видел, как спальные мешки, сшитые из отличных оленьих шкур, портились в сравнительно короткий срок оттого, что в них были местами куски тонкой шкуры с брюха. Холод, конечно, легче проникает через этот тонкий мех, и в мешке образуется влага в виде инея от теплоты человеческого тела. Эти куски тонкого меха остаются влажными все время, пока человек находится в мешке, и поэтому в сравнительно короткий срок с них слезает волос. Влажность расползается дальше, как гниение в дереве, и поражает все больше окружающий мех, вследствие чего в один прекрасный день человек оказывается лежащим в облезшем и лысом спальном мешке. Надо быть чрезвычайно осторожным при выборе шкур. Для экономии шкур фабриканты спальных мешков из оленьего меха шьют их обычно ворсом к отверстию мешка. Это выгодно, конечно, потому что больше соответствует форме шкуры. Но это невыгодно для того, кто будет пользоваться мешком. И без того уже трудно забираться в спальный мешок, который шьется так, что в него едва-едва можно влезть. А если еще лезть в мешок против ворса, то попасть в него вдвое труднее. Я велел шить все мешки одноместными, со шнуровкой вокруг шеи. Конечно, это не всем нравилось, о чем я и расскажу потом. Верхняя часть такого толстого спального мешка шилась из более тонкого оленьего меха, чтобы можно было плотнее затягивать его вокруг шеи. Толстый мех нельзя так хорошо стянуть и завязать плотно вокруг шеи, как тонкий.
Наше одеяние для более высокой температуры состояло из плотного шерстяного нижнего белья и костюма, сшитого из непроницаемой для ветра материи барбери. Такое нижнее белье я специально заказал для этого случая, сам следил за изготовлением материала и знал поэтому, что он был из чистой шерсти. Одежда,. непроницаемая для ветра, изготовлялась из двух различных сортов материн - барбери и обыкновенной зеленой материи, употребляемой у нас зимой. Для санных путешествий, где нужно экономить на весе и работать в просторной, удобной одежде, я решительно рекомендую барбери. Она необыкновенно легка. крепка и совершенно не пропускает ветра. Для тяжелой работы я предпочитаю зеленую материю. Она тоже хорошо предохраняет от ветра, но не так легка, более громоздка и менее удобна во время продолжительных переходов. Наша одежда из материи барбери была сшита в виде анорака и штанов, и то и другое очень просторное. Вторая шилась в виде штанов и куртки с капюшоном.
Варежки были у нас самые обыкновенные, какие можно купить в каждом магазине. Других нам не нужно было ни на нашей зимней стоянке, ни поблизости от нее. Поверх варежек мы надавали чехлы из непроницаемой для ветра материи, чтобы варежки не снашивать слишком быстро. Ведь варежки эти не очень прочны, но зато хороши и теплы. Кроме этих, у нас было 10 пар обыкновенных варежек для прогулок - варежек glace. Они были куплены в одном перчаточном магазине в Кристиании и буквально не знали износа. Я пользовался своими от "Фрамхейма" до полюса и обратно к дому и потом во время плавания до Тасмании. Подкладка, конечно, разорвалась в некоторых местах, но швы на варежках оставались в таком же виде, как в тот день, когда я купил эти варежки. Если принять во внимание, что я все время шел на лыжах и пользовался двумя палками, то легко понять, что варежки были крепкие. Кроме того, у нас был еще запас перчаток. Странное дело, некоторые из нас находили их очень хорошими, я же сам никогда не мог их носить. У меня просто отмерзали пальцы.
Однако же, обувь самое важное из всего! Ведь ноги - наиболее уязвимое место, и защитить их труднее всего. За руками можно следить. Если они замерзли, то сейчас же, похлопав ими, их можно согреть. Не то с ногами. Их обувают поутру, а это занятие настолько кропотливое, что обычно разуваешься только по вечерам, когда нужно ложиться спать. Значит, в течение дня ног не видно. Надо всецело полагаться на ощущение. Однако, ощущение в данном случае может сыграть с вами плохую шутку. Сколько раз случалось, что люди Отмораживали себе ноги, даже не зная этого. Знай они это, тогда они никоим образом не дали бы делу зайти -так далеко. Объясняется это тем, что ощущение в данном случае-весьма плохой указатель. Ноги теряют чувствительность. Конечно, есть промежуточная стадия, когда холод щиплет пальцы на ногах. Это ощущение пробуют устранить, постукивая нотами. Вот здесь-то и наступает самый критический момент. Момент неустойчивого равновесия. Чаще всего все обходится благополучно; тепло возвращается, то есть снова восстанавливается правильное кровообращение. Но случается иногда, что у некоторых чувствительность пропадает совершенно в тот самый момент, когда они начинают стучать ногами. Надо быть стреляным волком, чтобы понять, что тут случилось. Ведь многие делают вывод, что раз больше нет неприятного жгучего ощущения, значит, все в порядке. И только вечером, рассматривая ногу, обнаруживают по ее особому сальному виду, что она отморожена. Такое происшествие может погубить наилучше подготовленное предприятие, а потому с ногами следует быть до смешного осторожным.
Обычно, если человек носит исключительно мягкую обувь, то риск отморожения гораздо меньше, чем если человек принужден носить твердую обувь. В мягкой обуви ноге, конечно, легче двигаться, и она дольше сохраняет теплоту. Но если приходится идти на лыжах, пользуясь ими в полной мере, то необходимо иметь хотя бы твердую подошву, чтобы на ней держалось крепление. Что пользы в хорошем креплении, если им нельзя пользоваться надлежащим образом! Я считаю, что во время такого продолжительного путешествия,. - какое предстояло нам, нужно, чтобы лыжи сидели на ногах совершенно плотно. Ничто не утомляет меня так, как плохое крепление, когда нога хлябает в ремнях. Мне .нужно, чтобы лыжи составляли со мной одно целое и чтобы я все время чувствовал себя господином положения. Я перепробовал разные системы, всегда опасаясь жесткого крепления в мороз. Но все эти системы, без исключения, в конце концов-ужасная гадость. На этот раз я решил попробовать комбинацию твердой и мягкой обуви, чтобы применить великолепное крепление Витфельда-Хейера-Эллефсена. Но это было нелегко. Столь необходимая нам твердая нижняя часть обуви из всего нашего снаряжения, несомненно, больше всего заставила меня ломать себе голову, а позднее во время самой экспедиции доставляла нам больше всего работы. Под конец нам удалось разрешить задачу. Я обратился к самому известному в городе фабриканту спортивной обуви и объяснил ему, в чем состоят наше затруднение. К счастью, в нем я встретил человека, который, видимо, интересовался этим вопросом. Мы сошлись на том, что он попробует сшить пару сапог по образцу беговых сапог для лыж. Подошва будет толстой и твердой, - мы ведь должны были быть готовы к тому, что нам придется пользоваться шипами для льда, - но верх по возможности мягким. Чтобы обойтись без кожи, так как она чаще всего легко трескается от мороза, становясь жесткой, фабрикант решил взять для верха комбинацию из кожи и тонкого брезента - кожа у самой подошвы, а брезент в остальных частях. Мерка была снята с моей ноги, которая в двух парах толстых чулок из оленьего меха не является, конечно, детской ножкой. Таких сапог было заказано 10 пар. Отлично помню тот момент, когда л увидел эти сапоги в цивилизованной Кристиании. Они стояли на выставке в витрине магазина обуви - я нарочно сделал крюк, чтобы не встречаться на людях с такими чудовищами! Ведь мы все немного тщеславны и не любим, чтобы на наши слабости проливали яркий свет. Если я когда-нибудь и связывал мысль о "стройной ножке" со своей особой, то уверяю вас, что в тот день, когда я прошел мимо витрины сапожника и увидел собственные сапоги, последние остатки тщеславия умерли в моей душе! Я никогда больше не ходил этой дорогой, пока не узнал, что выставка закончилась. Одно верно-сапоги эти были прекрасной работы. Позднее мы узнаем, какой переделке должны были подвергнуться эти сапоги, пока, наконец, они не стали таких размеров, какие нам были нужны. Дело в том, что сапоги-великаны оказались все-таки. . . слишком малы.
Из остального снаряжения я упомяну наши замечательные примусы - кухонные аппараты. Все они с комплектом запасных частей были куплены в Стокгольме.
В качестве аппарата для варки пищи во время санного похода примус вытеснил все остальные. Он дает много жару, потребляет мало керосина и не требует никаких Хлопот. Таковы преимущества примуса, преимущества, которые везде должны играть большую роль, а особенно при продолжительном санном путешествии. С этим аппаратом никогда не бывает никаких недоразумений. Он доведен до возможного совершенства.
Мы взяли с собой пять походных кухонь Нансена, Они лучше всяких других приборов используют весь жар. Одно лишь возражение у меня есть против них: они занимают много места. Мы пользовались ими во время своих поездок для устройства складов, но, к сожалению, должны были отказаться от них при путешествии на юг. Нас тогда в палатке было не так много, а место было так ограничено, что я не решился рискнуть ими воспользоваться. При достаточном пространстве эти походные кухни, по-моему, идеальны.
Мы взяли с собой 10 пар канадских лыж и 100 собачьих сбруй по образцу аляскинских эскимосов. Эскимосы на Аляске запрягают своих собак в сани цугом. Вся сила тяги располагается тогда по прямой от саней, и это без сомнения лучший способ использования силы. Я решил пользоваться на барьере таким же способом езды. Я достигал этим не только лучшего использования силы, но и получал громадное преимущество в том, что собаки проходили через трещины поодиночке, отчего опасность провалиться значительно уменьшалась. Тяга в аляскинской упряжи менее утомительна, чем тяга в гренландской, так как в аляскинской упряжи есть узкий подбитый ошейник, надевающийся через голову животного, отчего главная тяжесть ложится на плечевую кость животного, тогда как гренландская упряжь давит на грудь. Ссадины, обычные при гренландской сбруе, при этой почти избегаются. Вся упряжь шилась в мастерских морского ведомства. И теперь еще, после долгого употребления при тяжелой работе, она осталась все такой же хорошей; лучшей похвалы нельзя и придумать.
Из инструментов и аппаратов для санных поездок мы повезли с собой 2 секстана, 3 искусственных горизонта, из них два зеркальных с темным стеклом и один ртутный, а также 4 спиртовых компаса, изготовленных в Кристиании - превосходные маленькие компасы, но, к сожалению, негодные к употреблению во время сильных морозов, то есть при понижении температуры ниже. 40^oС, так как тогда жидкость замерзала. Я заранее обратил на это внимание фабриканта и просил его взять как можно более чистый спирт. Не знаю, каково было его намерение, но только взятый им спирт был чрезвычайно слабый. Лучшим доказательством этого служит то обстоятельство, что жидкость в наших компасах замерзала раньше, чем водка в бутылках. Конечно, это доставило нам много неприятностей. Кроме этих инструментов, у нас был небольшой обыкновенный карманный компас, два бинокля, Цейса и Герца, и снежные очки доктора Шанца. У нас были разных сортов стекла, так что мы могли их менять, когда нам надоедал цвет. Сам я в течение всего времени пребывания на ледяном барьере пользовался парой обыкновенных очков со стеклами, слегка окрашенными в желтый цвет. Они с помощью какого-то химического процесса были изготовлены таким образом, что уничтожали вредные цвета солнечных лучей. Насколько хороши эти очки, можно заключить из того, что я ни разу за весь поход не страдал снежной слепотой, хотя очки мои были совершенно открыты и позволяли свету проникать всюду. Некоторые могут, пожалуй, подумать, что я меньше других подвержен этой болезни, но я по личному опыту знаю, что это не так. Много раз раньше я сильно страдал от снежной слепоты.
Два фотографических аппарата, термометр для измерения температуры воздуха, два анероидных барометра со шкалой давления для высоты до 5000 метров и 2 гипсометра. Гипсометр - это прибор с точно нанесенными делениями, с помощью которого можно определять положение данного пункта и тем самым его высоту над уровнем моря. Способ употребления и надежен, и прост.
Медицинское снаряжение для санных поездок было подарено нам одной лондонской фирмой. Способ упаковки говорит без слов о качестве всего. Ни одного пятнышка ржавчины на иглах, ножницах, скальпелях и т. п., хотя все это подвергалось большой сырости. Наше собственное снаряжение, купленное в Кристиании. и по уверениям продавца упакованное необычайно хорошо, так пострадало за короткий срок, что было совершенно испорчено.
Следует сказать несколько слов .и о провианте для санных поездок. О пеммикане я говорил уже раньше. Я никогда не считал нужным брать с собой в санное путешествие целую бакалейную лавку. Что-нибудь простое и питательное-и баста. Богатое и разнообразное меню предназначается для людей, которым нечего делать. Кроме пеммикана, у нас были печенье, молочная мука и шоколад. Печенье было подарком одной норвежской фабрики; к чести ее надо сказать, оно было приготовлено специально для нас. Это было овсяное печенье, чрезвычайно питательное, сладковатое на вкус и содержащее сухое молоко. Кроме того, оно было замечательно вкусным и, благодаря добросовестной, упаковке, оставалось свежим и хрустящим все время. Печенье составляло большую часть нашего ежедневного провианта и без сомнения в высшей степени содействовало достижению хорошего результата.
Молочная мука у нас сравнительно новый продукт, который однако стоит внимания. Ее нам доставили с Йерена. Ни тепло, ни мороз, ни сухая погода, ни сырость не вредят этому продукту. Большие запасы такой молочной муки сохранялись у нас в небольших, тонких полотняных мешочках при всякой погоде. Мука оставалась одинаково хорошей как в первый, так и в последний день. Кроме того, у нас было сухое молоко от одной фирмы в Висконсине. Молоко было смешано с солодом и сахаром и, на мой вкус, было замечательным. И оно тоже хорошо сохранялось все время. Шоколад был от всемирно известной фирмы и оказался выше всяких похвал. Вся партия его была для нас весьма желанным и ценным подарком.

НА ЮГ

Шел май месяц 1910 года.
Был он прекрасен, как может быть прекрасен только весенний месяц в Норвегии - чудесная сказочная картина из зелени и цветов. К сожалению, у нас было очень мало времени любоваться всем этим окружающим нас великолепием. Наш лозунг был: "Прочь, прочь, прочь от красоты как можно скорее!".
С начала месяца "Фрам" стоял на бочках у стен старого Акерсхюса. Он вышел с Хортенской верфи заново выкрашенный и красивый. От него просто распространялось сияние во все стороны. При взгляде на "Фрам" в голову невольно приходила мысль о праздничной прогулке по морю или увеселительном плавании. Но этим все и ограничивалось. Уже на следующий день после прихода на палубе судна разыгрывались самые будничные сцены, какие только можно себе представить. Началась погрузка.

Из подвалов исторического музея (Здесь было устроено хранилище для грузов "Фрама".-Прим. перев.) длинной, непрерывной вереницей потянулись ящики с провиантом в просторные трюмы "Фрама", где лейтенант Нильсен с тремя северянами были готовы к их приему. Прием этот протекал не так уж просто. Наоборот, он был весьма торжественен. Недостаточно было знать, что все ящики на судне; задача заключалась в том, чтобы помнить, куда поставлен каждый ящик, а кроме того укладывать ящики таким образом, чтобы в будущем было легко до каждого добраться. Это трудная работа. и она не становилась легче оттого, что нужно было принимать во внимание многочисленные люки, ведущие в нижний трюм, где стояли огромные баки с керосином. Все эти люки должны были быть доступными, иначе мы были бы лишены возможности перекачивать нефть в машинное отделение.
Но Нильсен и его помощники блестяще справились с своей задачей. Из многих сотен ящиков ни один не затерялся; не было ни одного, уложенного так, чтобы его нельзя было быстро извлечь.
Одновременно с провиантом мы грузили на судно и остальное снаряжение. Участники экспедиции деятельно заботились об этом, каждый по своей части. А дело шло не о пустяках. Сколько ни ломай себе голову заранее, все равно явятся новые потребности, пока не отдашь швартовов и не выйдешь в море, положив всему конец. Между тем, наступал июнь месяц, и время нашего ухода быстро приближалось.

Третьего июня утром "Фрам" покинул Кристианию. Пока целью его плавания был только берег Буннефьорда, где стоял в саду наш зимовочный дом. Мы должны были погрузить его уже совсем готовым. Творцом этого крепкого строения был наш славный плотник и столяр Йерген Стубберуд. Теперь дом был быстро разобран, и каждая доска и бревно тщательно перемечены. На борт судна приходилось грузить внушительную кучу материалов, а там и без того уже было тесновато. Большая часть груза была сложена под баком; остальное-в рабочем помещении.
Более опытных из участников экспедиции, очевидно, наводила на глубокие размышления мысль о назначении этого "дома для наблюдений", как окрестили его газеты. Вполне понятно, что у них были основания для догадок. Под домом для наблюдений обычно понимается относительно простое сооружение, в котором можно найти необходимую защиту в непогоду и ветер. Наш же дом был почти образцом солидности. Тройные стены, двойной пол и потолок. Внутри дом был оборудован десятью удобными койками, плитой и столом, на котором, к тому же, лежала новехонькая клеенка. "Ну, с натяжкой я еще могу понять, что им хочется наблюдать в тепле, - говорил Хельмер Хансен, - но к чему им клеенка на столе, этого уж я никак не возьму в толк!"

Шестого июня к вечеру было объявлено, что все готово для отплытия. Вечером мы все собрались в саду на скромное прощальное торжество. Я воспользовался случаем, чтобы каждому в отдельности пожелать удачи и всякого благополучия. И вот началась посадка на судно. Последним в лодке был помощник начальника. Он появился, вооруженный подковой. По его мнению, старая подкова приносит черт знает сколько счастья! Возможно, что он прав. Во всяком случае, подкова была старательно приколочена к мачте в салоне "Фрама", где она находится и по сей час.
Поднявшись на борт "Фрама", мы сейчас же приступили к подъему якоря. Застучал мотор Болиндера, и тяжелая цепь заскрипела, проходя через клюз. Ровно в 12 часов ночи якорь отделился от дна, и в ту минуту, когда над нами занимался день седьмого июня, "Фрам" в третий раз выходил из Кристиания-фьорда. Дважды горсточка отважных людей приводила это судно со славой обратно после многолетнего путешествия. Суждено ли нам продолжать эту почетную традицию? Понятно, что такие мысли обуревали многих из нас, пока наше судно скользило по зеркальной глади фьорда в светлую летнюю ночь. Начало было положено под знаком седьмого июня, (7 июня празднуется отделение Норвегии от Швеции, происшедшее в 1905 году.-Прим. пер.).
Это сочтено было многообещающим предзнаменованием, но в светлые смелые надежды закрадывалось облачко грусти. Склоны гор, леса, фьорды-все было так чарующе прекрасно и так дорого сердцу! Они звали и манили к себе. Но у дизель-мотора нет никакого сострадания. Он грубо стучит и стучит себе среди тишины. Лодочка, в которой сидел кое-кто из моих самых ближайших родственников, мало-помалу отставала от нас, исчезая за кормой. В сумерках с трудом различались белые платки... До свидания!..

На следующее утро мы ошвартовались во внутренней гавани Хортена. Какой-то невинного вида лихтер сейчас же подошел к борту судна. Но груз этого лихтера был далеко не столь невинен. Он состоял не более не менее как из полутонны пироксилина и ружейных патронов-несколько неприятной, но все-таки столь же необходимой статьи нашего снаряжения. Кроме погрузки здесь патронов, мы воспользовались также случаем пополнить свои запасы воды. Покончив с этим, мы немедленно отвалили. Когда мы проходили мимо военных судов, команда их была послана на реи, а оркестр музыки играл гимн.
Теперь мы направились на юг, как и сказано в заглавии этой главы, .но пока еще не прямо. Перед нами была еще одна дополнительная задача-океанографическое исследование Атлантического океана. Для этого пришлось делать значительный крюк. Исчерпывающее описание этого плавания будет дано в другом месте. И если я упоминаю здесь о нем вкратце, то ради связности изложения. После совещания с проф. Нансеном я составил план начать исследования в районе к югу от Ирландии и оттуда пройти к западу, насколько нам позволят время и обстоятельства. Работа должна была продолжаться и на обратном пути по направлению к северной оконечности Шотландии, По разным причинам эту программу пришлось потом очень значительно сократить.

В первые дни после ухода из Норвегии стояла прекраснейшая погода. Северное море было тихо, как гусиный пруд; "Фрам" покачивался не больше, чем когда он стоял в Буннефьорде. Это пришлось тем более кстати, что мы еще не могли похвастать своей полной готовностью к морскому плаванию, когда прошли маяк Фэрдэр и перед нами открылся капризный Скагерак. За тот короткий промежуток времени, который был в нашем распоряжении, мы не успели принайтовить и прибрать все доставленные в последний момент вещи так, как это было бы желательно; поэтому свежий ветер при выходе из фьорда был бы довольно неприятен. Теперь же все удалось устроить прекрасно. Правда, мы работали день и ночь. Мне рассказывали, что будто бы морская болезнь сильно свирепствовала на "Фраме" в прошлые плавания. Но мы легко избегли и этого испытания. Почти все участники экспедиции были привычными моряками, а у тех немногих, которые, может быть, отличались не такой уж нечувствительностью к этому, была для тренировки целая неделя хорошей погоды. И поэтому, насколько я знаю, у нас не было ни одного случая этой неприятной и, по справедливости, страшной повальной болезни.
Пройдя Доггер-банку, мы встретили весьма благоприятный северо-восточный ветер. Теперь с помощью парусов можно было немного увеличить не совсем головокружительную скорость, которую в состоянии был порождать наш мотор. Перед нашим отплытием циркулировали самые противоречивые сведения о достоинствах "Фрама" как парусного судна. Утверждали, что судно вообще не сдвинется с места на воде. С таким же убеждением поддерживалось и противоположное мнение: "Фрам" - настоящий крейсер по своей быстроте. Как полагается, истина и в данном случае находилась посредине между двумя крайностями.
Наше судно вовсе не было гоночным, но и не упрямилось во что бы то ни стало. Со свежим норд-остом мы шли к Английскому каналу со скоростью в семь узлов и этим пока были вполне довольны. Нам нужно было удержать попутный ветер и пройти с ним через пролив у Дувра, а по возможности и большую часть всего Ла-Манша. Ведь мощность нашей машины была слишком ограничена, чтобы ею можно было пользоваться для плавания против ветра. В таких случаях нам приходилось прибегать к тому способу продвижения вперед, которым обладает парусник, а именно- лавировать. Но крейсировать в Английском канале- одном из самых оживленных участков моря на земном шаре - уже само по себе мало приятное занятие. Для нас же оно было еще хуже, так как это значительно. сокращало бы время, остававшееся для океанографических исследований. Однако, восточный ветер продолжал держаться с похвальным усердием. В два дня мы прошли Английский канал, а уже через неделю после ухода из Норвегии могли взять первую океанографическую станцию в намеченном по плану месте.
До сих пор все шло как нельзя более гладко. Но вот для "разнообразия" появились и затруднения. Прежде всего в отношении неблагоприятной погоды. Стоит только северо-западному ветру начать задувать в северной части Атлантического океана, и он уж зарядит надолго и всерьез, пока, наконец, не утихнет. И теперь он не отказался от своей старой привычки. Мы не только не продвигались на запад, но одно время даже опасались, что нас отнесет к ирландским берегам. Однако, до этого не дошло; но вскоре мы оказались вынужденными значительно укоротить первоначально намеченный путь. Причиной, содействовавшей этому решению, было еще и то обстоятельство, что мотор наш задурил. Нефть ли, машина ли сама были тут виноваты, машинист не мог выяснить хорошенько. Приходилось поэтому, пока еще было время, возвращаться домой на тот случай, если потребуется сколько-нибудь значительный ремонт. Несмотря на эти затруднения, мы все же собрали приличную коллекцию проб воды и измерений температуры на разных глубинах, а затем в первых числах июля взяли курс на Норвегию, имея своей целью Берген.
Проходя проливом Пентланд-ферт, мы встретили здоровенный свежий северный ветер, давший нам возможность испытать, как "Фрам" ведет себя в дурную погоду. Проба досталась нам не так-то легко. Шторм и волна были прямо с левого борта. Мы шли почти что на всех парусах и с удовлетворением наблюдали, что наше судно делает больше девяти миль в час. При довольно сильном крене ослаб брюканец у мачты в носовом салоне, вследствие этого открылся доступ воде, и в результате в каютах помощника и моей произошло небольшое наводнение. Остальные, жившие по левому борту, оказались с наветренной стороны, и поэтому все у них было сухо. Мы отделались потерей нескольких ящиков сигар, которые промокли насквозь. Впрочем, совсем они не пропали. Ренне взял их себе на хранение и потом роскошно угощался просоленными, заплесневевшими сигарами в продолжение полугода.
При скорости от восьми до девяти миль расстояние между Шотландией и Норвегией тает быстро. К вечеру в субботу девятого июля ветер начал стихать, и одновременно вахтенный сообщил, что впереди видна земля. Это был "Сигген" на острове Беммель. В течение ночи мы подошли к берегу, а утром в воскресенье десятого июля вошли в Сэльбьернс-фьорд. У нас не было никаких специальных карт для входа в этот фьорд; но, поревев как следует своей сиреной, мы подняли, наконец, на ноги людей лоцманской станции, и на судно явился лоцман. Он обнаружил явные признаки удивления, когда увидел перед собой "Фрам", прочтя это название на борту судна. "Господи, а я-то думал, что это какой-нибудь русский парусник", - произнес он. Это заявление служило, вероятно, своего рода извинением за ту умеренную торопливость, с которой он явился к нам.
Чудесная прогулка-плавание фьордами к Бергену! Насколько ветрено и холодно было в море, настолько же тепло и тихо было здесь. Весь день стояла совершенно тихая погода; мотор с трудом сообщал скорость всего лишь в четыре мили, и был уж поздний вечер, когда мы встали на якорь у военной верфи в Сульхеймсвике. Наше пребывание в Бергене совпало с большой национальной выставкой. Комитет выставки оказал экспедиции внимание и предоставил всем ее участникам повсюду свободный вход.
Разные дела заставили меня уехать в Кристианию. "Фрам" я поручил заботам лейтенанта Нильсена. У всех хлопот было выше головы. Фирма "Дизель" в Стокгольме прислала в Берген своего замечательного монтера Аспелунда. Он сразу же приступил к основательной переборке. После тщательного изучения причин неисправности было решено заменить соляровое масло, бывшее у нас на судне, очищенным керосином. Нам удалось устроить это при содействии одной фирмы. Работа была чрезвычайно хлопотливая, но она окупила себя впоследствии.
Пробы воды, привезенные нами из плавания, были доставлены на биологическую станцию, где Кучин (Русский участник экспедиции Амундсена, позднее спутник В. Русанова, погибший вместе с ним на судне "Геркулес" во время плавания от берегов Шпицбергена к Таймырскому полуострову в 1912-1914. - Прим. перев.) сейчас же занялся их титрованием (определением содержания в воде хлора).
Наш немецкий спутник, океанограф Шрер, покинул нас в Бергене. Двадцать третьего июля "Фрам" вышел из Бергена и на другой день прибыл в Кристиансанд, где я и встретил его. Здесь снова нам предстояло провести ряд хлопотливых дней. В одном из таможенных пакгаузов лежала масса вещей, которые надо было погрузить на судно; около 400 связок сушеной рыбы, все лыжное и санное снаряжение, вагон лесного материала и т. п. На Фредриксхолме у Флеккере нам пришлось очистить место, пожалуй, для самого важного-для наших пассажиров, 97 полярных собак, прибывших в середине июля из Гренландии на пароходе "Ханс Эгеде". Пароходу пришлось сделать довольно длинный и трудный переход, отчего при прибытии собаки чувствовали себя довольно плохо, но через несколько дней, проведенных на острове под присмотром Хасселя и Линдстрема, они снова восстановили свои силы. Обильные порции свежего мяса сделали чудеса. Островок с остатками старой крепости, до того времени столь мирный, оглашался теперь каждый день, а то и по ночам, чудеснейшим концертным воем. Эти музыкальные упражнения привлекали массу любопытных посетителей, которым, кроме того, хотелось рассмотреть участников хора более подробно. Поэтому мы в известные часы открыли доступ публике для обозрения животных. Вскоре обнаружилось, что большинство собак оказались совсем не свирепыми и нетрусливыми; наоборот, они чрезвычайно ценили эти посещения. Ведь может случиться, что им перепадет лишний лакомый кусок в виде бутерброда или еще чего-нибудь в этом роде. Кроме того, не велико развлечение для полярной собаки в ее и без того мало привлекательной жизни, сидеть на привязи. А ведь каждая из них была надежно привязана. Сделать это было необходимо, главным образом, чтобы воспрепятствовать взаимным сварам. Нередко случалось, что одна или несколько собак отвязывались, но оба надзирателя всегда были готовы схватить беглецов.
Один предприимчивый молодчик даже пустился вплавь через пролив к ближайшему берегу-целью побега были, вероятно, ничего не подозревавшие овцы, щипавшие на берегу траву; однако, этот комбинированный спорт-плавание и охота-был во время прекращен.
С прибытием "Фрама" Вистинг заменил Хасселя в должности надзирателя. Он и Линдстрем жили неподалеку от островка, где были собаки. У Вистинга был особенный метод обращаться со своими четвероногими подданными, и он быстро сошелся с ними. Впоследствии он оказался обладателем редких способностей в роли врача-ветеринара - чрезвычайно полезное качество в тех случаях, когда так часто встречается необходимость лечить то или иное повреждение.
Как уже упоминалось раньше, в это время еще никто из участников экспедиции, кроме помощника начальника, лейтенанта Нильсена, не знал ничего о расширении составленного мною первоначально плана. Поэтому многое и многое из того, что грузилось на судно и что подготовлялось во время нашего пребывания в Кристиансанде, должно было казаться весьма страшным для того, кто пока ждал только плавания вокруг мыса Горна до Сан-Франциско. Какой смысл брать на судно всех этих собак и везти их с собой в такую даль? Да и вообще вынесет ли какая-либо из них путь вокруг этого пользующегося такой дурной славой мыса? А кроме того, - разве нет собак, и хороших собак, на Аляске? На что нам все эти доски и планки? Разве нельзя обойтись без них и взять потом такой груз на судно во Фриско? Такие и масса подобных им вопросов стали возникать среди команды. Даже физиономии у моряков стали походить на вопросительный знак. Но меня об этом никто не спрашивал никогда,-это моему помощнику приходилось выдерживать натиск и отвечать на вопросы по собственному своему разумению. В высшей степени неблагодарное и неприятное занятие для человека, у которого и так были полны руки дела.
Чтобы облегчить ему это трудное положение, я решил незадолго до отплытия из Кристиансанда сообщить Преструду и Ертсену о действительном положении вещей. Дав мне подписку держать все в секрете, они получили от меня все сведения о задуманном мною походе к южному полюсу и объяснения, почему все это хранится в тайн. На мой вопpoc, согласны ли они с изменением, оба они, не задумываясь, дали мне свой утвердительный ответ, и таким образом все было в порядке.
Теперь уже три человека на судне - все командование - знали положение вещей и тем самым были в состоянии парировать щекотливые вопросы и отклонять возможные домыслы у тех, кто все еще не был посвящен в курс дела.
Двое из участников экспедиции вступили в нее во время нашего пребывания в Кристиансанде - Хассель и Линдстрем. Кроме того, произошел обмен. Машинист Эллиассен был списан. Не так легко было найти теперь человека, удовлетворяющего условиям, которые ставились для занятия должности машиниста на "Фраме". Трудно было ожидать, чтобы из местных жителей кто-нибудь был основательно знаком с моторами такой величины, о какой здесь шла речь. Единственным выходом было обращение туда, где машина строилась, - в Швецию. Фирма "Дизель" в Стокгольме помогла нам выйти из затруднения. Она прислала нам человека, который, как выяснилось позднее, оказался именно таким, какой нам требовался. Звали его Кнут Сундбек. Можно написать целую главу о том, как хороша была работа этого парня и как спокойно и скромно он ее выполнял. Начать с того, что он присутствовал при постройке мотора "Фрама". Поэтому машину свою он знал досконально. Обращался он с ней, как со своей любимой игрушкой; поэтому с мотором никогда ничего не слушалось.
Тем временем мы работали изо всех сил, чтобы быть готовыми к уходу. Было решено, что он состоится в середине августа, и чем скорее, тем лучше.
"Фрам" побывал в сухом доке, где корпус судна был основательно прокрыт краской. Судно было так тяжело нагружено, что фальшкиль несколько пострадал под огромным давлением на настил. С помощью водолаза мы, однако, быстро исправили повреждение. Как ни было тесно в главном трюме, все же туда нам пришлось засунуть много сотен связок сушеной рыбы. Все санное и лыжное снаряжение было заботливо уложено, чтобы насколько возможно защитить его от сырости. Эти вещи должны сохраняться в сухом месте, чтобы они не "покоробились" и от этого не стали негодными к употреблению. Этим заведовал Бьолан, он знал, как с такими вещами нужно обращаться.
Но вот, как обычно бывает, черед дошел и до пассажиров, после того как все грузы были благополучно добавлены на судно. "Фрам" встал на якорь у Фредриксхолма, и сразу же мы занялись созданием необходимых условий для приема наших четвероногих друзей. Под просвещенным руководством Бьолана и Стубберуда большинство команды принялось орудовать топорами и пилами. В течение нескольких часов на "Фраме" была поставлена новая палуба. Она состояла из отдельных щитов, которые легко поднимались и снимались для мытья и чистки. Щиты накладывались на трехдюймовые планки, прибитые к палубе судна. Поэтому между ними и палубой оставалось значительное пространство. Цель при этом, как уже упоминалось раньше, была двойная: достижение быстрого стока неизбежного в таком путешествии избытка воды и, кроме того, предоставление воздуху возможности циркулировать и тем самым возможно больше охлаждать подстилку для животных. Это устройство, как оказалось позднее, прекрасно оправдало свое назначение.
Ограждением на фордеке "Фрама" были железные поручни, оплетенные стальной проволочной сеткой. Теперь, для большего удобства и затенения, эти поручни с внутренней стороны были забраны досками. На всех возможных и невозможных местах были приделаны цепи - для привязывания к ним собак. Нельзя было с самого же начала позволять собакам бегать свободно, была кое-какая надежда, что можно будет спустить их с цепей потом, когда они лучше узнают своих хозяев и освоятся с условиями.
К вечеру девятого августа мы были готовы к приему своих новых товарищей. По 20 штук зараз их перевозили с oострова на большой плоскодонке. Заведовавшие перевозкой Вистинг и Линдстрем превосходно командовали ими. Они вовремя успели приобрести доверие собак и внушить им полное уважение к себе - именно то, что было нужно. На "Фраме" у фалрепа собак ждал ловкий и крутой прием. Прежде чем растерявшиеся собаки успевали хорошенько прийти в себя от удивления и страха, они уже оказывались надежно привязанными на палубе, и им вежливо давали понять, что самое лучшее, что они теперь могут сделать, - это спокойно примириться со своей судьбой. Все шло само собой и настолько быстро, что через несколько часов все 97 собак были благополучно перевезены на судно, но зато вся палуба "Фрама" была использована сплошь. Мы думали оставить свободным хоть капитанский мостик, но сделать этого не удалось, иначе мы не могли бы взять всех собак. Последнюю партию - числом четырнадцать - пришлось поместить там. Таким образом, для рулевого оставалось очень мало свободного места. А с полем деятельности вахтенного офицера дело обстояло совсем плоховато. Имелись основания опасаться, что, пожалуй, он будет принужден проводить всю вахту, стоя смирнехонько на одном месте. Но пока что у нас не было времени останавливаться на такого рода маленьких неприятностях. Как только последние собаки были доставлены на борт, как только мы распорядились высадить всех посторонних на берег, сейчас же начал работать под баком мотор для подъема якоря.

Якорь поднят! Полный ход машины. И вот началось наше путешествие к цели, находившейся от нас в 16000 милях! Никем не замеченные, тихо шли мы в сумерках по фьорду. Несколько наших друзей немного проводили нас.
Вскоре после того, как за Флеккеро лоцман сошел с судна, темнота августовского вечера скрыла от нас очертания родины. Но Уксе и Рювинген еще всю ночь посылали нам свой прощальный привет.
Ранним летом в начале нашего плавания по Атлантическому океану нам повезло с погодой и ветром. На этот раз они благоприятствовали нам еще больше, если только это возможно. Погода была совершенно тихая, когда мы вышли, и гладким как зеркало было Северное море в продолжение нескольких дней.
Трудная вещь заручиться доверием всех этих собак и привыкнуть к ним, наша задача чрезвычайно облегчалась тем, что всю первую неделю стояла только хорошая погода.
Перед отплытием высказывалось немало всяких дурных предсказаний относительно того, как пойдет дело с нашими собаками. Часть этих пророчеств мы сами слышали, а тех, что не дошли до наших ушей, было, наверное, гораздо больше. Скверно, очень скверно будет этим несчастным животным. Жара под тропиками быстро скосит большую часть из них. А если иные и останутся, то для них это будет только отсрочкой смертного приговора, так как они или будут смыты за борт, или утонут в воде на палубе, когда "Фрам" будет проходить пояс западных ветров. Поддерживать их жизнь крохами высушенной на ветру рыбы-невозможно и т. д.
Как известно, все эти предсказания не сбылись, совершенно не сбылись. Случилось как раз обратное. Правда, потом уже на многих из нас, принимавших участие в этом удовольствии, постоянно сыпались вопросы: разве ваше плавание на юг не было чрезвычайно утомительной и скучной историей? Неужели вам не надоели все ваши собаки? Каким образом удалось вам сохранить их в живых?
Само собой понятно, что пятимесячное морское путешествие в тех водах, где плыли мы, неизбежно сопряжено с удручающим однообразием; многое зависит от тех средств, какие имеются для подыскания занятий. В этом отношении именно в собаках мы нашли такое совершенно замечательное средство. Допустим, что очень часто эта работа требовала от нас терпения; но, тем не менее, как и всякая другая работа, она доставляла и развлечение и удовольствие. Тем более, что ведь здесь дело касалось живых существ, которые были настолько умны, чтобы вполне оценить оказываемую им помощь и на свой лад отплачивать за нее.
С первой же минуты я старался всякими средствами пробудить и поддерживать сознание, что наиважнейшее для всего нашего предприятия заключается в том, чтобы благополучно доставить к месту высадки наших упряжных животных. Если бы у нас был какой-нибудь лозунг, то примерно только такой: "собаки, и прежде всего собаки!" Результаты лучше всего говорят о том, как мы следовали этому лозунгу. Мы устроились приблизительно так; собаки, которые с самого начала были привязаны вместе, были разделены на партии по десять штук. На каждую партию было назначено по одному или по два надзирателя, с полной ответственностью за своих животных н их обслуживание. На себя лично я взял тех четырнадцать, которые находились на капитанском мостике. Кормежка животных была авральной работой, требовавшей присутствия всей команды на палубе; поэтому она производилась при сменах вахт. Главным удовольствием полярных собак в их земной жизни является пожирание пищи. Можно с уверенностью сказать, что путь к их сердцу лежит через чашку для пищи. Мы исходили из этого соображения, и результат нас не обманул. Всего через несколько дней соответствующие партии уже состояли в нежной дружбе со своими надзирателями!
Вполне понятно, что собакам было не очень-то по вкусу .все время сидеть на привязи; для этого у них слишком живой темперамент. Мам очень хотелось доставить им удовольствие бегать везде и пользоваться необходимым моционом, но пока еще мы не решались рискнуть выпустить всю эту банду на свободу. Нужно было побольше натаскать их. Довольно легко удавалось добиться их преданности; преподать же им правила хорошего поведения было, конечно, труднее, и дело шло не так уж гладко. Было очень трогательно, видеть их радость и благодарность, когда мы уделяли им немного времени и разговаривали с ними. Особенно сердечный характер носили утренние встречи. Их чувства выражались тогда в единодушном радостном визге, он вызывался уже одним нашим появлением; но собакам недостаточно было только смотреть на нас. Они не успокаивались, пока мы не обходили их всех, беседуя с ними и похлопывая каждую из них. Если по небрежности пропустишь какую-нибудь, сейчас же обнаруживаются несомненные признаки огорчения.
Нет, пожалуй, ни одного животного, способного в такой степени проявлять свои чувства, как собаки. Радость, печаль, благодарность, угрызения совести отражаются ясно на всем их поведении. В особенности в глазах. Мы люди, часто носимся с мыслью, что одни мы являемся обладателями того, что называется "живой душой". Мы говорим, что глаза - зеркало души.
Все это прекрасно. Но обратите внимание на глаза собаки; изучите их хорошенько. Как часто в их выражении можно увидеть нечто такое, что можно назвать человеческим, те же переживания, что и у человека. Все это во всяком случае очень похоже на "душу".
Но предоставим этот вопрос тем, кто интересуется его разрешением. Здесь я упомяну лишь о другом моменте, говорящем о том, что собака не только машина из крови и плоти, а нечто большее,- об их ярко выраженной индивидуальности. На "Фраме" было около ста собак. У каждой из них, по мере того как мы, ежедневно имея с ними дело, все ближе узнавали их, обнаруживалась та или иная характерная черта, та или другая особенность. Не было двух похожих одна на другую ни своим видом, ни свойствами. Внимательному наблюдателю представлялись богатые возможности делать любопытнейшие открытия. Если кто-нибудь немного уставал от общества людей, - что смею, впрочем, заверить, случалось редко, - то общество животных, как правило, его развлекало. Я говорю - как правило. В исключениях, конечно, не было недостатка. В том, что все эти месяцы палуба была переполнена собаками, было мало веселья. Много раз наше терпение подвергалось весьма серьезному испытанию. Но, несмотря на все хлопоты и неудобства, неразрывно связанные с перевозкой собак, я положительно утверждаю, что наше многомесячное морское плавание было бы гораздо более однообразным и скучным, если бы с нами не было наших пассажиров.
В течение первых четырех или пяти дней мы постукивали себе полегоньку, подвигаясь к Ла-Маншу у Дувра, и у нас уже являлась надежда, что мы и на этот раз без особых затруднений проскочим сквозь игольное ушко. Пять дней стояло абсолютное безветрие - почему бы ему не продержаться и всю неделю? Но не тут-то было! Когда был пройден самый западный плавучий маяк у Гудвин Сенда, хорошая погода покинула нас, и ее сменил юго-западный ветер с дождем и всякой мерзостью. За какие-нибудь полчаса спустился такой туман, что невозможно было ничего разглядеть дальше, чем на двойную длину корабля, Хотя ничего не было видно, но зато было отлично слышно! Непрерывное завывание множества пароходных гудков и сирен давало нам весьма ясное представление о том, среди какого скопления судов мы находимся. Положение было не из приятных; у нашего замечательного судна было много хороших сторон, что не мешало однако ему быть необычайно неповоротливым и тяжелым. Это очень опасное качество в этих водах. К тому же, случись авария, по нашей ли вине или не по нашей, и она была бы чревата для нас роковыми последствиями. Времени у нас было в обрез, и потому вызванное аварией опоздание могло совершено погубить все наше предприятие. Обыкновенное торговое судно может рисковать. Маневрируя с осторожностью, шкипер почти всегда бывает в состоянии избежать несчастья. Обычно столкновения происходят от небрежности или неосторожности одной из сторон. Нерадивый должен уплатить .за убытки, осторожный может иногда даже еще и заработать на этом. Само собой разумеется, что мы-то были очень осторожны. Но то соображение, что в случае катастрофы кто-то другой заплатит за свою неосторожность, для нас было плохим утешением. Мы не могли рисковать, а поэтому вошли, хоть это и не было нам по вкусу, на Даунскнй рейд и бросили там якорь.
Прямо перед нами лежал город Дил, весьма популярный морской курорт. Единственным нашим развлечением было созерцание, по видимому, беззаботных людей, проводящих время в купанье или прогулках по белому соблазнительному песчаному пляжу. Их мало заботило, с какой стороны дуст ветер. Нашим же единственным желанием было, чтобы он повернул на другой румб или перестал дуть вовсе. Наша связь с берегом ограничилась тем, что мы послали домой телеграммы и письма.
Уже на следующее утро наше терпение окончательно истощилось, но оно не истощилось у юго-западного ветра. Он продолжал дуть с той же настойчивостью, хотя погода прояснилась, а потому мы решили тотчас же сделать попытку идти на запад. Оставалось только прибегнуть к старому средству-лавированию против ветра. Мы обошли один мыс, затем еще один, однако, большего пока не смогли сделать. Мы все время брали пеленги, но нет, никакого продвижения вперед не замечалось. У Дангенесса нам опять пришлось встать на якорь, и снова прибегнуть к прославленному бальзаму - терпению. На этот раз нам посчастливилось простоять не дольше ночи. Ветру угодно было повернуть настолько, что мы оказались в состоянии на рассвете двинуться дальше. Но все-таки ветер был противным, и нам пришлось лавировать почти по всему Английскому каналу. Понадобилась целая неделя для того, чтобы пройти эти 300 миль. Многовато, если вспомнить, что перед нами лежало еще такое громадное пространство!
Я уверен, что большинство команды вздохнуло с облегчением, когда, .наконец, мы прошли острова Силли. Правда, несносный юго-западный ветер все еще продолжал дуть, но теперь было уже лучше. Главное - мы находились теперь в открытом море, и перед нами лежал весь Атлантический океан. Нужно самому поплавать на "Фраме", чтобы понять как следует чувство облегчения, овладевшее нами, когда мы оказались вдали от окружавших нас берегов и многочисленных парусников в водах Ла-Манша, не говоря уже о постоянной перестановке парусов, когда вся палуба кишит собаками.
Во время плавания по Ла-Маншу в июне месяце мы поймали двух или трех почтовых голубей, опустившихся на снасти "Фрама" в состоянии полнейшего изнеможения. При наступлении темноты мы поймали их без всякого труда. Их номера и знаки были нами записаны, и когда голуби после заботливого двухдневного ухода восстановили свои силы, мы выпустили их. Покружив над верхушками мачт, голуби полетели по направлению к английскому берегу.
Мне кажется, этот эпизод внушил нам мысль взять с собой при отходе их Кристиансанда нескольких почтовых голубей. Ими должен был заняться лейтенант Нильсен, как бывший любитель голубей. Был даже построен хорошенький домик, и голуби, счастливые и довольные, жили в своем новом жилище на большой лодке посредине судна. Не знаю, как это случилось, только однажды помощник начальника, решив, что в голубятнике дурная вентиляция и надо исправить этот недостаток, приоткрыл немного дверцу. Воздух, конечно, стал хорошим, но зато голубей не стало. Какой-то шутник, увидев, что голуби улетели, написал большими буквами на стенке пустой голубятни: "сдается в наем!" В тот день помощник начальника был не совсем в хорошем настроении духа.
Насколько я помню, этот побег был совершен в Английском канале. Голуби нашли дорогу домой и вернулись в Норвегию.

Бискайский залив пользуется у моряков дурной славой, и он ее вполне заслуживает. Этот бурный участок моря похоронил много крепких судов со всем их экипажем.
Однако, мы очень надеялись, что в это время года нам удастся избежать нападения. Так и случилось. Произошло еще и другое, на что мы не смели надеяться. Нашему злому противнику, юго-западному ветру, надоели, наконец, бесплодные попытки остановить наше продвижение вперед. Ничего из них не вышло. Правда, мы двигались медленно, но все-таки двигались вперед. Из наших школьных сведений по метеорологии нам сейчас особенно приходило на память упоминание о северных ветрах, часто дующих у берегов Португалии. Мы были приятно удивлены, встретившись с ними уже в Испанском заливе. Для нас это была приятная перемена после бесконечной перестановки парусов в Ла-Манше, когда приходилось идти в бейдевинд. Северный ветер держался почти с тем же постоянством, что и юго-западный раньше, и мы, в соответствии со своими скромными желаниями, совсем приличным ходом шли день за днем к югу, под небеса, где можно положиться на устойчивое состояние погоды и где быть моряком - одно удовольствие. Впрочем, мореходная часть нашей работы даже и в эти первые трудные .недели протекала довольно гладко. Всегда находилось достаточное количество добровольных ловких рук, чтобы, когда это требовалось, приняться за работу, хотя производимые работы часто бывали не совсем приятного свойства. Взять, например, поддержание чистоты. Каждый моряк может порассказать, что происходит на судне, которое перевозит живых животных, особенно когда те находятся на палубе и мешают там всякой другой работе. Я всегда придерживался того мнения, что и полярному судну, как и всякому другому, не подобает походить на помойную яму, даже если на борту его довольно много собак. Наоборот, я считаю. что в таких путешествиях еще больше, чем где-нибудь, совершенно необходимо соблюдать чистоту и порядок повсюду вокруг себя. Нужно всегда стараться избегать всего того, что может действовать деморализующе и угнетающе. Влияние неопрятности в этом отношении настолько общеизвестно, что нет необходимости проповедовать о ней здесь!
Мое мнение разделялось всеми и каждым на борту "Фрама", и потому было предпринято все возможное, чтобы, несмотря на трудности, могущие, пожалуй, показаться огромными, поступать в соответствии с этим мнением. Два раза в день вся палуба основательно окачивалась водой, а кроме того в промежутках еще устраивались дополнительные прогулки с ведрами и швабрами. По крайней мере раз в неделю весь верхний, настил палубы снимался, и каждый щит обрабатывался до тех пор, пока он не становился скова таким же чистым и опрятным, каким был, когда его настилали в Кристиансанде. Это работа, выполняемая постоянно, требовала огромной выдержки и терпения от тех, кто должен был ею заниматься; но я никогда не видал, чтобы от нее отлынивали. "Нужно обязательно следить за чистотой!" - раздавалось на судне постоянно.
По ночам, когда из-за темноты не всегда было легко увидеть что-нибудь перед собой, частенько случалось, что раздавались более или менее крепкие выражения, вырывавшихся у тех, кому приходилось во время маневрирования парусами браться голой рукой за какую-нибудь свернутую в бухту снасть. Нет надобности распространяться подробно, почему раздавалась ругань, если вспомнить, что везде и повсюду у нас лежали собаки, изрядно евшие и пившие в течение дня. Но мало помалу ругательства переходили в шутку. Нет на свете вещи, к которой нельзя было бы привыкнуть! Если что-нибудь часто повторяется, то в конце концов начинаешь относиться со стоическим спокойствием и к тому, что у тебя на пальцах остаются следы от собачьих визитных карточек..
На всяком судне сутки обычно делятся на вахты по четыре часа. Команда делится на две части, и одна из них сменяет другую через каждые четыре часа. Но на судах, плавающих в Ледовитом океане, обычно устанавливаются вахты по шесть часов. Мы пользовались последним методом, получившим после голосования солидное большинство. При таком распорядке вахт за сутки выходит на два подъема меньше, и до каждого подъема человек, свободный от вахты, может как следует всхрапнуть. Если за четыре свободных часа нужно поесть, покурить, а то и поболтать малость, то для сна останется не очень уж много. Если же случится какая-нибудь экстренная работа, требующая всех наверх, то тут и совсем ничего не останется.
Для постоянной работы в машине у нас с самого начала было два машиниста - Сундбек и Недтведт. Они сменяли друг друга на вахте через каждые четыре часа. Когда мотор был в действии долгое время кряду, такая работа была очень утомительна. Не лишне было бы иметь еще одного человека про запас. Поэтому я решил подготовить третьего человека на должность запасного машиниста. На это место вызвался Кристенсен, и, в похвалу ему будь сказано, он прекрасно совершил этот переход на новую работу. Будучи настоящим палубным матросом, он быстро превратился в заправского машиниста, хотя можно было опасаться, что он пожалеет о перемене. Однако, это не помешало тому, что мы и потом много раз видели его на палубе, когда во время нашего перехода через пояс западных ветров нам требовался в свежий ветер умелый человек.
Мотор, бывший для нас во время нашего плавания по Атлантическому океану постоянным источником беспокойства и опасений, снискал себе под искусным управлением Сундбека наше полное доверие. На ходу он постукивал так, что было отрадно слушать. Если судить по звукам, доносившимся из машинного отделения, то можно было бы подумать, что "Фрам" несется по воде по меньшей мере со скоростью миноносца! Не машина была виновата в том, что на самом деле ничего подобного не было. Возможно, что виноват был здесь отчасти винт. Вероятно, он должен был бы быть немного больше; впрочем, специалисты не пришли к соглашению по этому вопросу. Но у нашего винта было и еще одно нехорошее "но": как только поднималось небольшое волнение, он начинал стучать в подшипниках. Этот недостаток-весьма обыкновенное явление на таких судах, где на случай льдов винт устроен поднимающимся. Мы тоже не избежали такого недостатка. Единственным целебным средством было поднять всю раму и сделать новые металлические вкладыши. Работа эта чрезвычайно трудная, когда ее приходится производить в открытом море, да еще на таком неспокойном судне, как "Фрам".
С каждым наступающим днем мы с удовлетворением замечали, что собаки чувствовали себя все лучше и лучше у нас на судне. Может быть, и среди нас самих., были такие, кто вначале несколько сомневался в глубине души в том, что "собачий вопрос" уладится. Если такая неуверенность и существовала, то во всяком случае она исчезла довольно быстро. Уже очень скоро у нас были все основания питать надежду провезти наших животных в хорошем состоянии. Прежде всего мы должны были заботиться о том, чтобы, насколько позволяли обстоятельства, давать им обильную и хорошую пишу. Для их питания мы запаслись, как уже было упомянуто раньше, главным образом сушеной рыбой. Эскимосская собака не отличается особой прихотливостью, но в конце концов даже и ее желудку сушеная рыба, и только сушеная рыба, может показаться несколько однообразной. Необходима некоторая добавка жиров, иначе дело может плохо кончиться, У нас на судне было несколько огромных бочек с жиром или салом, но запас все же был таков, что приходилось экономить этот продукт. Чтобы протянуть запас жира и в то же время! окормить нашим столовникам .побольше сушеной рыбы, нам удалось изобрести смесь, которая, по выражению моряков, .называлась "болтушкой". Не нужно смешивать ее с колотушкой, (По-норвежски daenge - болтушка - месиво, смесь - и тумак, колотушка. - Прим. перев.) хотя их тоже иногда перепадало на долго собак в изобилии, но "болтушка" расценивалась гораздо выше. Она состояла из смеси рубленой рыбы, сала и кукурузной муки; все. разваривалось в кашу. Это блюдо подавалось три раза в неделю, и наши животные были от него без ума! Они очень быстро научились распознавать дни, когда можно было ожидать этого месива. Как только собаки слышали бряканье жестяной посуды, в которой разносились отдельные порции, они оживлялись и поднимали такой лай и визг, что нельзя было расслышать ни слова. Как приготовление, так и дележка этого добавочного кушанья доставляли нам порой много хлопот; но зато они прекрасно окупались. Если бы мы из-за неудобств прекратили такое питание, то, наверное, наши собаки при прибытии в Китовую бухту выглядели бы довольно плачевно.
Сушеная рыба была далеко не так восхитительна, как "болтушка", но зато ее у нас было достаточно. Не надо понимать этого в том смысле, что сами собаки считали когда-нибудь порцию достаточной, - нет, они все равно воровали у своего ближнего; может быть, это делалось ими ради спорта, которым, однако, они чрезвычайно увлекались, и не раз какому-нибудь молодчику прописывалась хорошая трепка, чтобы внушить мысль о не дозволенности этого.
Впрочем, я боюсь, что они занимались воровством, прекрасно зная, что поступать так не годится; но привычка была слишком застарелой, чтобы можно было от нее отучиться.
Другим обычаем или, вернее, дурной привычкой эскимосских собак, которая у них появилась с течением времени и от которой, во всяком случае на время морского перехода, мы их по возможности старались отучать, была наклонность задавать концерты. Что должны были означать эти представления, - устраивались ли они для препровождения времени, выражалось ли ими удовольствие или наоборот, - этого мы не могли точно установить. Концерты начинались внезапно и без всяких предупреждений. Все собаки лежат тихо и спокойно. Но вот какая-нибудь, взявшая на себя в данном случае роль запевалы, принимается выть долго и жалобно. Если собаки были предоставлены самим себе, то ждать приходилось недолго: к этому вою присоединялась вся свора, все выли одна хуже другой изо всех сил, и эти адские звуки раздавались минуты две или около того. Самым забавным во всем представлении был конец. Все собаки разом останавливались, - совсем как хорошо спевшийся хор слушается энергичного взмаха дирижерской палочки! Те из нас, кто в это время спал, конечно, не находили в этих концертах никакого удовольствия ни в конце их, ни в другом месте; потому что следствием такого концерта было пробуждение от сладкого сна даже тех, кто вообще спит очень крепко. Но если только вовремя остановить запевалу в его намерениях, то все предприятие убивалось в самом зачатке. Обычно это и удавалось. Если среди нас и были такие, которые уже заранее питали кое-какие опасения насчет своего ночного сна, то они довольно быстро перестали об этом думать.
При отплытии из Норвегии у нас было 97 собак; из них десять сук. Этот факт давал нам право надеяться на прирост нашего собачьего населения за время плавания на юг, и ожидания эти оправдались очень скоро. Уже через три недели наступило первое "радостное событие". Такое происшествие, казалось бы, само по себе совершенно незначительно, но для нас, живущих в таких условиях, когда один день совершенно похож на другой, его было вполне достаточно для проявления чрезвычайного интереса. Поэтому радость была всеобщей, когда было доложено, что у "Камиллы" родилось четыре здоровых щенка. Двум из щенков, оказавшимся кобельками, была дарована жизнь, сучки же были отправлены на тот свет еще задолго до того, как у них открылись глаза на мирские радости и печали. Можно, пожалуй, подумать, что при сотне взрослых собак на судне не стоило заботиться еще и о щенках, но. все же о них позаботились, и при том со всей рачительностью. Причиной этому была прежде всего трогательная нежность к щенкам - помощника начальника. С первой же минуты он выступил в роли признанного защитника. По мере увеличения числа щенков могло не хватить места на палубе корабля, которая и без того уже была вся занята. "Я возьму их к себе на койку" - говорил помощник начальника. До этого дело не дошло, но если бы понадобилось, то он, наверное. так и поступил бы.
Примеры заразительны. Позднее, когда щеночки перестали сосать материнское молоко и начали питаться другой пищей, регулярно после каждого обеда на палубе можно было видеть то одного, то другого из нашей команды с какими-нибудь заботливо собранными остатками обеда на тарелке. То, что оказалось лишним, должно было попасть в маленькие голодные рты.
Во всем том, о чем я сейчас говорил, обнаруживались не только одна выдержка и сознание своего долга. Нет, это была любовь к работе и живой интерес к своему делу! На основании всего того, что я видел и слышал каждый день, я пришел к убеждению в существовании необходимой закваски, хотя ведь большинство команды все еще считало нашей целью нечто очень далекое - многолетний дрейф во льдах Северного Ледовитого океана. Расширение плана, предстоящее нам гораздо более близкое сражение с ледяными громадами на юге меньше всего приходило им в голову. Я считал нужным молчать еще некоторое время - до нашего ухода из той гавани, куда мы сейчас шли: до Фунчала на Мадейре. Многие, вероятно, подумают, что я подвергал себя весьма большому риску, откладывая до последней минуты сообщение своим товарищам о том значительном уклонении с пути, которое мы должны были сделать. Что если часть команды, а может быть, и вся она, будет против? Согласен, что тут был большой риск, но сколько раз нам приходилось рисковать в те дни!
Узнавая за эти первые недели нашего длинного путешествия все больше и больше каждого человека, я все же скоро пришел к убеждению, что на борту "Фрама" не найдется никого, кто бы стал чинить мне препятствия. Наоборот, у меня являлось все больше и больше оснований надеяться, что все с радостью примут это известие, узнав о нем. Ведь все представится сразу совсем в другом свете. Пока все шло изумительно хорошо и гладко, а потом пойдет и еще лучше.
Не скрою, что я с некоторым нетерпением ожидал прибытия на Мадейру, Как хорошо наконец будет высказаться! Остальные знавшие ждали этого с не меньшим нетерпением. Хранить тайны и неприятно, и нелегко, - во всяком случае, на таком судне, как наше, где всем приходится жить в тесном общении друг с другом. Ведь мы беседовали ежедневно; непосвященные постоянно заводили разговоры о больших трудностях, могущих испортить нам существование и помешать нашему плаванию у мыса Горн. Весьма вероятно, что и нам, и собакам удастся благополучно пройти через тропики один раз; но еще сомнительно, удастся ли это во второй раз, и т. д. до бесконечности. Легче представить себе, чем описать, как все это было утомительно и как тщательно приходилось выбирать свои слова, чтобы не сказать слишком много. Имей мы дело с людьми несведущими, это было бы не так уж трудно, но ведь нужно помнить, что на борту "Фрама" были люди, которые почти все годы своей жизни провели в плаваниях в полярных областях. Какой-нибудь слабый намек мот выдать им все. То обстоятельство, что ни команда "Фрама", ни люди посторонние не обнаружили всего преждевременно, можно объяснить только тем, что все было слишком уж очевидно.
Наш корабль слишком зависел от ветров и погоды, чтобы можно было с уверенностью высчитать, сколько нам потребуется времени на переход лежащего перед нами пространства, особенно в тех широтах, где состояние ветров непостоянно. Предварительный расчет, имевший в виду все плаваете, был основан на предположении среднего хода в четыре узла. При такой, по-видимому, очень скромной скорости, мы могли быть у ледяного барьера около половины января 1911 года. Как мы увидим позднее, это предположение оправдалось с удивительной точностью. Мы рассчитали, что до Мадейры нам понадобится месяц плавания. Вышло .даже несколько лучше, чем мы ожидали, так как мы покинули Фунчал ровно через месяц после своего ухода из Кристиансанда.
Всегда допустимо, если расчеты бывают ошибочны в другую сторону.
Опоздание, которое у нас было в Ла-Манше, мы удачно наверстали во время плавания вдоль испанского берега и дальше на юг. Северный ветер держался, пока не перешел в северо-западный пассат; с ним мы и дошли. Вечером пятого сентября мы на основании полуденных наблюдений рассчитывали увидеть маяки, и в 10 часов вечера с такелажа было сообщено, что виден мигающий свет Сан-Лоренц о на островке Фора у Мадейры.
На следующий день ранним утром мы бросили якорь на Фунчалском рейде. Я сговорился со своим братом, что он прибудет в Фунчал с таким расчетом, чтобы быть там раньше наг. Однако, прошло порядочно времени, а его все не было; мы уже стали было льстить себя надеждой, что прибыли первыми, как вдруг заметили его в одной из лодок, шедшей рядом с "Фрамом". Мы рассказали брату, что на судне у нас все обстоит хорошо и благополучно, а он привез нам изрядную свяжу писем и газет с известиями из дому. Какой-то суетливый человечек, сказавший, что он доктор и в качестве такового явился исполнять свои служебные обязанности и освидетельствовать состояние нашего здоровья, заметно заторопился уйти поскорее с корабля, так как, поднявшись по трапу, очутился прямо перед двумя десятками собачьих пастей, широк? разинутых по случаю довольно жаркой погоды. Интерес ученого мужа к состоянию нашего здоровья как ветром сдуло; ему пришлось подумать о своей собственной безопасности, охраняя свою жизнь и здоровье.
Фунчал был последним местом, где мы могли войти в связь со внешним миром, поэтому здесь были приняты все меры, чтобы всячески пополнить свои запасы; главным образом необходимо было забрать на судно как можно больше пресной воды. Нас ожидал огромный расход ее, а мы должны были во что бы то ни стало избегать малейшей возможности ее нехватки. Нам пришлось наполнить всевозможные вместилища и сосуды этой драгоценной влагой. Так мы и сделали. В громадную шлюпку, помещавшуюся как раз над большим люком, мы налили около 5000 литров. Это был довольно рискованный эксперимент, чреватый последствиями в случае крена; но мы утешали себя надеждой на. хорошую погоду и тихое море в ближайшие недели. Во время нашей стоянки в Фунчале собаки получили в виде весьма, желательной перемены в пище две солидных кормежки свежим мясом.
За каждым таким праздничным пиршеством исчезала с внушительной быстротой порядочная лошадиная туша. Сами мы, конечно, роскошно угощались имевшимися здесь в громадном изобилии фруктами и овощами; нужно было использовать последнюю представившуюся теперь нам возможность и насладиться подобными прелестями.
Наше пребывание в Фунчале затянулось на несколько больший срок, чем предполагалось раньше. Машинисты нашли нужным снять винт, чтобы осмотреть подшипники. На эту работу пошло два дня, и пока три машиниста старались изо всех сил выполнить ее, изнемогая от жары, остальной экипаж воспользовался случаем поближе осмотреть город и его окрестности; половина команды поочередно спускалась на берег на целый день. Была совершена экскурсия к одному из многих отелей для туристов, расположенных на горах, окаймляющих город. Наверх, на высоту нескольких сот метров, поднимаются очень легко при помощи зубчатой железной дороги; за те полчаса, которые продолжается подъем на гору, представляется прекрасный случай любоваться пышным плодородием этого чудесного острова; в отелях прекрасный стол и, конечно, еще более прекрасное вино. Нужно ли говорить, что мы оказали большую честь и тому и другому! Для спуска применяется более примитивный способ передвижения - он совершается на санях. Пожалуй, читатель изумится, услышав о санных поездках на острове Мадейре; для пояснения сообщу, что у саней деревянные полозья, а улица или дорога вымощена черным, очень гладким камнем. Нельзя пожаловаться на медленность спуска по крутым склонам; каждые сани тянутся или толкаются тремя-четырьмя черномазыми туземцами, которые, надо полагать, обладают первоклассными ногами и легкими.
Как курьез можно упомянуть, что местные фунчалские газеты без всяких околичностей поставили нашу экспедицию в связь с южным полюсом. Туземные газетчики не имели никакого представления о ценности выпущенной ими на рынок животрепещущей новости. Эта газетная утка была придумана на основании предположения, что если какое-то полярное судно идет на юг, то, стало быть, дело касается южного полюса. "Утка" на сей раз случайно оказалась правдой!
К счастью для нас, она не вылетела за пределы берегов Мадейры.
К вечеру девятого сентября мы могли начать подготовляться к уходу. Машинисты поставили винт на место и проверили его работу; все запасы были погружены на судно, хронометры выверены. Оставалось только избавиться от назойливых лодочников, облепивших роем "Фрам" в своих маленьких посудинах. Каждая такая посудина походила на плавучую лавочку. Живо мы спровадили всех торгашей за борт; кроме нас, на судне оставался только один мой брат. Таким образом, мы полностью .изолировались от внешнего мира.
И вот, наконец, настала долгожданная минута, когда я мог сообщить всем своим товарищам решение, принятое мною уже год тому назад, - решение идти на юг. Мне кажется, что все, бывшие тогда на "Фраме", долго будут помнить этот удушливо-жаркий вечер на рейде в Фунчале. Все были вызваны наверх; не знаю, о чем они, думали, во всяком случае едва ли об Антарктике и южном полюсе; лейтенант Нильсен держал в руках большую свернутую карту; я заметил, что эта карта служила предметом многих вопрошающих взоров.
Немного потребовалось слов для того, чтобы каждый понял, откуда ветер дует и каким курсом мы теперь пойдем. Помощник начальника развернул большую карту южного полушария, и я в кратких чертах рассказал о расширении своего плана, а также и о причинах, заставивших меня молчать об этом до сих пор. Изредка я поглядывал на лица слушателей. Сначала они, как и следовало ожидать, обнаруживали самые недвусмысленные признаки величайшего изумления, но такое выражение на лицах скоро изменилось. Я не успел еще окончить, как лица у всех уже сияли и улыбались. Теперь я был уверен в ответе, который получу, когда в заключение стану спрашивать каждого в отдельности, хочет ли он идти со мной. И, по мере того, как я выкликал фамилии, все до одного отвечали мне решительным "да"! И хотя я, как уже упоминалось раньше, ждал, что все пойдет именно так, а не иначе, все же трудно выразить радость, которую я почувствовал, видя с какой живой готовностью мои товарищи предлагали свои услуги, когда им представился столь знаменательный случай. Впрочем, по видимому, не только я один был доволен. В тот вечер у нас царило такое оживление и такое веселье, что можно было бы подумать, что мы уже закончили благополучно свое дело, тогда как оно целиком еще было впереди и мы только-только за него принялись.
Но пока у нас не предвиделось особенно много свободного времени для обсуждения новостей; надо было прежде всего скорее двигаться в путь; позднее у нас еще будет много месяцев впереди!
Был предоставлен двухчасовой срок, чтобы каждый мог написать домой своим близким о происшедшем. Письма, видимо, были не очень длинные, во всяком случае они были быстро написаны. Собранную почту вручили моему брату, который взял ее с собой в Кристианию, откуда и разослал письма по соответствующим адресам; это произошло, однако, лишь после того, как изменение нашего плана было доведено до всеобщего сведения через печать.
Сообщить новость моим товарищам оказалось довольно легко, и нельзя было принять ее лучше, чем они ее приняли; другой вопрос, - что скажут об этом у нас в Норвегии, когда сообщение дойдет до сведения публики. Позднее мы узнали, что по этому поводу говорилось и хорошее и дурное. В данный момент мы не могли особенно тревожиться об этой стороне дела. Мой брат взялся передать сообщение о том, туда мы направлялись; я, само собой разумеется, не позавидовал его задаче. Мы все обменялись с ним последним крепким рукопожатием, и он покинул нас; этим прервалась наша связь с суетным миром.
Мы были предоставлены самим себе. Никто не скажет, что положение очень тревожило нас; мы приступали к своему долгому путешествию, как приступают к танцу; не было и следа сколько-нибудь грустного настроения, всегда сопутствующего всякому прощанию. Команда шутила и смеялась, кругом сыпались более или менее удачные остроты по поводу оригинальности нашего положения. Якорь был поднят быстрее обычного, и едва успели мы с помощью двигателя выйти из угнетающе жаркой гавани, как, к своему полному удовлетворению, увидели, что все до одного паруса надулись свежим и прохладным северо-восточным пассатом.
Собаки, наверное считавшие пребывание в Фунчале несколько более жарким, чем это было им по вкусу, выразили свою радость по поводу желанной прохлады, устроив нам концерт. Мы сочли на этот раз возможным разрешить им это удовольствие.
Приятно было выйти на палубу на следующее утро после нашего ухода с Мадейры: все желали друг другу доброго утра с особой любезностью; в уголках глаз у всех сияла улыбка. Дело приняло совершенно новый оборот, и внезапный переход к совсем другим областям мыслей и представлений благотворно подействовал на всех тех, кто еще накануне думал о плавании к мысу Горн.
Многие потешались над тем, как это они ее пронюхали ничего раньше, "Каким я был болваном, что не догадался об этом раньше, - сказал Бек, сплевывая за борт жвачку, едва успев взять ее в рот. - Ведь в конце концов все было чертовски ясно! Все эти собаки, прекрасный "дом для наблюдений" с огромной плитой и чудесной клеенкой на столе, да и все остальное. Каждое животное должно было бы понять, к чему это клонилось". Я утешил его словами, что всегда бываешь задним умом крепок, а по-моему очень хорошо, что никто не открыл раньше времени, куда мы пойдем.
Те из нас, кто до тех пор принужден был молчать о том, что им было известно и прибегать ко всякого рода уловкам, чтобы не проговориться, тоже, конечно, были не менее рады отделаться от тайны. Теперь мы могли свободно говорить обо всем, сколько душе угодно. Если раньше нам приходилось играть втемную, то теперь ничто не мешало выложить все карты на стол. Сколько разговоров за истекшее время не могло состояться, потому что одни, которым о многом хотелось спросить, не смели расспрашивать, а другие, которые могли кое-что порассказать, не желали говорить! Зато теперь много должно было утечь времени, пока у нас истощился бы запас тем для разговоров. Сразу на нас свалилась такая богатая и обширная тема, что сначала даже трудно было решить, с чего нам начать. На борту "Фрама" было много людей, при обревших богатый опыт за время своего долголетнего пребывания в областях за северным полярным кругом. Однако, почти для всех большой антарктический материк был terra incognita. Один лишь я был единственным на судне, кто видел Антарктику; из моих товарищей, быть может, один-другой в былые дни во время плавания вокруг мыса Горн и побывал поблизости от какой-нибудь антарктической ледяной горы, но на этом дело и кончалось.
Вероятно, у очень немногих из экипажа "Фрама" были время и случай хорошенько ознакомиться с той работой по изучению южных областей, которая уже была выполнена, и с отчетами о тех людях, которые еще до наших времен старались расширить сведения об этой негостеприимной части света. Вероятно, для этого у моих товарищей не было и особых причин. Зато теперь явились всяческие причины. Я считал настоятельной необходимостью, чтобы всякий и каждый основательно изучал отчеты прежних экспедиций. Это было единственным средством хоть сколько-нибудь ознакомиться заранее с характером нашей задачи и условиями, в которых нам придется работать. Для этого на "Фраме" была целая библиотека антарктической литературы. Все, что было написано длинным рядом путешественников-исследователей этих областей от Джемса Кука и Джемса Кларка Росса до капитана Скотта и Эрнеста Шеклтона. И этой библиотекой мы усердно пользовались. Особенно ценились книги двух последних исследователей; все, кто мог, прочли их от коржи до корки; прекрасно написанные и замечательно иллюстрированные, эти отчеты оказались для нас чрезвычайно поучительными. Посвятив много времени и труда теоретическому изучению своей задачи, мы вместе с тем не забывали и практической к ней подготовки.
Как только мы вошли в область пассата, где, собственно говоря, направление и сила ветра постоянны, что вполне позволяло уменьшить число вахтенных, найти различные специалисты принялись за работу, чтобы привести наше разнообразное снаряжение для зимовки в возможно лучшее состояние. Правда, уже заранее были приложены все старания, чтобы все части нашего снаряжения были как можно лучше и чтобы они как можно больше отвечали своему назначению, - однако, не мешало хорошенько все пересмотреть. Вообще говоря, никогда нельзя приготовиться ко всему в таком сложном аппарате, о каком здесь идет речь. Всегда найдется, что исправить, Как мы позднее увидим, не только во время нашего продолжительного морского перехода, но и во время еще более долгой антарктической зимы у нас руки были полны дела для подготовки к санному путешествию.
Наш парусный мастер Ренне превратился, ну, скажем, в портного. Гордостью Ренне была швейная машина, которую он, благодаря своим большим способностям к красноречию, в свое время получил в Хортене. Самое большое огорчение за время путешествия он испытал тогда, когда ему пришлось при нашем прибытии к ледяному барьеру передать свое сокровище партии зимовщиков. Он не мог постигнуть, зачем нам нужна будет во "Фрамхейме" машина. Когда "Фрам" пришел в Буэнос-Айрес, Ренне сейчас же заявил местному представителю фирмы швейных машин "Зингера", что ему совершенно необходимо возместить свою потерю. Дар красноречия опять сослужил ему службу, и он получил новую швейную машину.
Впрочем, неудивительно, почему Ренне любил свою швейную машину. Он пользовался ею для всевозможных работ, парусный, сапожный, шорный и портновский шов выходили у него одинаково ловко и быстро. Он устроил свою мастерскую в рубке; и там егo машина жужжала не переставая - под тропиками, в поясе западных ветров и среди дрейфующих льдов, потому что, как ни проворны были пальцы нашего парусного мастера, но заказы поступали еще быстрее. Ренне был из тех людей, честолюбие которых заключается в выполнении как можно большего по возможности в кратчайший срок. С возрастающим изумлением увидел он, что здесь невозможно что-нибудь закончить. Сколько бы он ни сделал, а все что-нибудь да оставалось.
Перечисление всего, что вышло из его мастерской за эти месяцы, завело бы нас слишком далеко. Достаточно будет сказать, что вся его работа была прекрасна и выполнена им с достойной удивления быстротой. Кажется, из всего сшитого им сам он ценил больше всего маленькую трехместную палатку, которая позднее была поставлена на южном полюсе. Палатка эта - образец искусства - была сшита из тонкого шелка; в сложенном виде она поместилась бы в каком-нибудь обширном кармане и едва весила килограмм.
В эту пору нашего путешествия мы еще не могли с уверенностью считаться с возможностью, что все, кто собирался на юг, дойдут до 90-го градуса. Наоборот, при наших приготовлениях мы должны были иметь в виду, что кому-нибудь да придется вернуться. Упомянутой палаткой я решил воспользоваться, если, например, только двое или трое участников экспедиции отправятся в последний поход. Поэтому палатка и была сделана как можно легче и меньше. К счастью, скажу я, нам не пришлось воспользоваться ею. Когда мы все дошли до цели, то было решено, что самым лучшим использованием шедевра Ренне будет оставление его на полюсе в виде знака.
Заботам нашего парусных дел мастера не было поручено ни одной собаки, - у него для этого не было времени. Зато он охотно помогал мне ухаживать за моими четырнадцатью друзьями, жившими на мостике, но, по видимому, ему трудновато было освоиться с собаками и уходом за ними. С его понятиями о жизни на судне никак не вязалось, что палуба кишмя кишит собаками. Он смотрел на такое ненормальное положение вещей почти с каким-то презрительным состраданием. "А! у вас на судне и собачки есть?"-любил он говорить каждый раз, выходя на палубу и очутившись лицом к лицу со "зверями". Бедные звери и не думали, конечно, покушаться на особу Ренне более, чем на чью-либо другую, но, по-видимому, он долго весьма в этом сомневался. Пока на собаках не было намордников, он, кажется, никогда не чувствовал себя вполне спокойным.
Разумеется, лыжи были той частью нашего снаряжения, о которой мы особенно заботились. Ведь, по всей вероятности, они должны были быть нашим главным оружием в предстоящей битве. Хотя мы и многому научились из отчетов Скотта и Шеклтона, однако никак не могли понять, почему там говорится, что пользоваться лыжами на ледяном барьере не имело никакого успеха. Из приводимых в книгах описаний свойства поверхности и остальных условий мы, наоборот, должны были вывести заключение, что лыжи были и будут единственно пригодными там. Мы ничего не пожалели, чтобы достать хорошее лыжное снаряжение, а чтобы заботиться о нем, у нас был опытный малый- Улав Бьолан, (Известный лыжник. - Прим. перев.) - достаточно назвать это имя. Когда при уходе из Норвегии возник вопрос о подходящем месте для хранения наших лыж, то мы решили разделить с ними свое собственное жилище: все лыжи были помещены под потолком нашего носового салона. Во всяком случае, лучшего места мы не могли предложить. Бьолан, который за последние два - три месяца пробовал свои силы в несколько непривычном для себя ремесле - ремесле моряка, во время перехода через область пассатов возвратился к своему старому занятию; лыжного мастера и столяра. Как лыжи, так и крепления были получены в готовом виде от одной оружейной фирмы в Кристиания. Оставалось только согнуть железные скобы и пригнать пяточные ремни к сапогам каждого участника экспедиции, чтобы все было уже готово и в порядке ко времени нашего прибытия к барьеру. Мы озаботились полным лыжным снаряжением для всех, чтобы и те, кто должен был оставаться на судне, могли во время пребывания у кромки льда при случае предпринять прогулку на лыжах.
Для каждых из десяти саней Бьолан за время морского перехода изготовил по паре запасных полозьев, которые мы предполагали применять приблизительно по эскимосскому способу. У этих детей природы нет, или, во всяком случае, до сих пор не было, никакого материала, который был бы подходящим для обшивки санных полозьев. Они выходят из затруднительного положения, покрывая полозья слоем льда.
Нужны большой навык и терпение, чтобы как следует сделать обшивку, но раз сделанная, она, без всякого сомнения, превосходит все существующие. Как сказано, у нас была мысль воспользоваться этим способом на барьере. Выяснилось, однако, что наша тяга была настолько хороша, что мы с чистой совестью могли остаться при своей обшивке из стали и хикори.
Первые две недели после ухода с Мадейры северо-восточный пассат был настолько свежий, что мы с одними парусами могли поддерживать необходимую среднюю скорость и даже больше. Поэтому двигатель получил разрешение на отдых, а машинистам представился случай почистить и привести в порядок машину. Они занимались этим непрестанно, но, и по их мнению, в машинном отделении все еще было недостаточно хорошо и чисто! Недтведт воспользовался случаем посвятить себя деятельности, которая является его радостью в этом мире: кузнечному искусству. А здесь перед ним открывалась широкая возможность пользоваться молотком и наковальней. Если у Ренне было много шитья, то у Недтведта не меньше было ковки: санная обшивка, ножи, тюленьи багорки, ободья и болты, сотни патентованных крючков для собак, цепи и т. п. без конца. От наковальни, поставленной на юте, летели искры и раздавался лязг до тех самых пор, пока мы не зашли далеко в Индийский океан. В полосе западных ветров было, впрочем, довольно трудновато быть кузнецом. Не так-то легко попасть в самую точку, когда основание столь неустойчиво, как палуба "Фрама"; да и не совсем приятно, когда по несколько раз в день горн заливается водой.
Во время подготовки к путешествию в известных кругах непрестанно кричали о плачевном состоянии корпуса "Фрама". Говорилось, что его плохо содержали, что он течет, как решето, да и прогнил весь насквозь. Все эти разговоры покажутся довольно странными, если взглянуть на плавание, проделанное "Фрамом" в течение двух лет. Двадцать из двадцати четырех месяцев ходил он по открытому морю, да еще в водах, где к крепости судна предъявляются очень серьезные требования. И "Фрам" продолжает быть все таким же хорошим и без всякого ремонта мог бы проделать все плавание опять сначала. Все мы, плававшие на "Фраме", прекрасно знали еще до ухода, насколько беспочвенны и глупы были эти крики о "гнили"; знали также и то, что едва ли плавает такое деревянное судно на море из которого не нужно было бы время от времени выкачивать воду.
Когда двигатель был остановлен, то оказалось, что для этого было вполне достаточно десяти минутной работы ручной помпы каждое утро. Вот и вся наша "течь"! Нет, в корпусе "Фрама" не было никаких неполадок. Зато насчет его такелажа можно было кое-что сказать. Единственной причиной, почему такелаж не был таким, каким ему надлежало бы быть, является проклятая необходимость сообразоваться с бюджетом. На фок-мачте у нас было всего два прямых паруса, тогда как их должно было бы быть четыре. На утлегаре было два стакселя, а места там было на три, однако денег на столько не хватило. В районе пассатов мы пробовали пополнить немного нехватку, ставя лисель рядом с фоком и трюмсель над марса-реем. Я не стану утверждать, что эти импровизированные паруса содействовали украшению внешнего вида судна, но они прибавляли скорости, а это гораздо важнее.
В эти сентябрьские дни мы шли на юг совсем хорошим ходом. Не прошло и полмесяца, как мы уже порядочно зашли в тропический пояс. Мы не особенно чувствовали тропическую жару, во всяком случае мы, люди; обычно на борту судна в открытом море не очень замечаешь жару, пока судно движется. Правда, на парусном судне в штиль может быть более чем жарко, когда солнце стоит прямо в зените, но ведь на случай штиля у нас был двигатель, поэтому всегда наблюдалось некоторое движение воздуха. Это, конечно, на палубе. Внизу, в каютах, дело обстояло хуже: там иногда устанавливался "свински мягкий климат", как часто выражался Бек. У наших, вообще говоря, великолепных кают был один недостаток - в бортах судна не было устроено никаких вентиляторов, а потому никак нельзя было добиться сквозняка. Однако, большинство из нас переносили это и не пытались никуда выселиться. Из двух наших салонов передний безусловно предпочитался в качестве местопребывания в жару, в холодном же климате, вероятно, было бы наоборот. В носовом помещении через коридор, ведший в трюм под баком, можно было устроить доступ сквозному потоку воздуха., - в кормовом же добиться такой хорошей циркуляции воздуха было трудно; кроме того, здесь было жаркое соседство машины. Жарче всего было, конечно, машинистам, но изобретательный Сундбек придумал, как улучшить вентиляцию, так что даже и в машинном отделении, если принять во внимание обстоятельства, люди справлялись вполне хорошо.
Часто слышишь вопрос: что предпочтительнее - сильная жара или же сильный мороз? Нелегко дать на это сколько-нибудь определенный ответ. И то, и другое неприятно; что неприятнее - это в конце концов дело вкуса. На борту судна, конечно, большинство предпочитает жару, как бы сильна она ни была. Пусть день и несносен, зато ночи чудесны! А ветреный и холодный день сменяется еще худшим: - еще более холодной ночью. Для людей, принужденных часто раздеваться и ложиться в кровать и снова вставать и одеваться, конечно, теплый климат обладает несомненным преимуществом: одежда там проще. Когда тебе почти ничего не нужно надевать на себя, можно быть готовым необычайно скоро.
Если бы предоставить высказаться нашим собакам о том, как им понравилось пребывание под тропиками, то, конечно, все они, как одна, ответили бы: "Благодарим, но нельзя ли нам попасть обратно в места несколько более прохладные?" Одежда их, собственно говоря, не рассчитана на температуру в 30^o в тени, а хуже всего то, что ее нельзя снимать. Впрочем, будет совершенным заблуждением думать, что этим животным непременно нужен трескучий мороз, чтобы чувствовать себя хорошо, - наоборот, они предпочитают, чтобы им было приятно и тепло. В тропиках, конечно, этой приятности для них было многовато, но от жары они нисколько не страдали. Натянув над всем судном тент от носа до кормы, мы достигли того, что все собаки постоянно лежали в тени, а пока они не подвергались действию прямых солнечных лучей, не было никакой опасности, что дело кончится плохо. Как хорошо они переносили жару, лучше всего можно судить по тому факту, что ни одна из собак от этого не хворала. Во время нашего перехода от болезни подохло всего две собаки; в одном случае это была, сука, которая издохла, произведя на свет восемь щенков - подобная история и при иных условиях точно так же могла стоить ей жизни. Что же касается причины гибели собаки во втором случае, то мы ее не могли выяснить. Во всяком случае, это не была заразная болезнь. Эпидемических заболеваний (эпизоотии) среди животных мы боялись больше всего; но, благодаря тщательности, с какой собаки отбирались, у нас не было и признака чего-нибудь подобного.
Вблизи экватора, между границами областей северо-восточных и юго-восточных пассатов, существует так называемый пояс затишья. Местоположение и пределы этого пояса несколько изменяются с временами года. Если уж очень повезет, то может случиться, что один пассат почти сразу перейдет в другой, но обычно эта область служит причиной очень затяжного запаздывания парусных судов. Идти здесь часто бывает штиль, или же дует переходящий и непостоянный ветер. Мы подошли сюда в неблагоприятное время года и потеряли северо-восточный пассат еще на десять градусов севернее экватора. Если бы тут был штиль, то мы могли бы при помощи мотора за довольно приличный срок пройти эту область, но мы не встретили сколько-нибудь настоящего затишья. Здесь все время задувал упорный южный ветер, а ему даже не нужно было быть особенно сильным, чтобы последние градусы северной широты показались длиннее, чем нам хотелось бы.
Опоздание и без того уж могло быть досадным, но мы пережили еще одну неприятность, гораздо более серьезного свойства, а именно - к нашему удивлению, до сих пор не было ни одного шквала с настоящим лизнем. Обыкновенно в этих широтах бывают необычайно сильные ливни, которые дают возможность сразу же набрать воду целыми бочками. Мы рассчитывали таким способом несколько увеличить свои запасы пресной воды, которые были так невелики, что приходилось принимать меры строжайшей экономии, чтобы не остаться вовсе без воды. Но, в сущности говоря, эти надежды нас обманули. Немного воды мы, правда, собрали, но это не помогло сколько-нибудь заметно, и мы снова вынуждены были прибегнуть с особой строгостью к системе бережливости. Собаки все равно должны были получать свою дневную порцию, но она вымерялась с аптекарской точностью. Наше же собственное потребление было ограничено до самых крайних пределов. Супы были вычеркнуты из нашего меню, так как они поглощали слишком много драгоценной жидкости. Мытье в пресной воде было запрещено. Не нужно, однако, поэтому думать, что мы даже не имели случая помыться. У нас ведь был богатый запас такого мыла, которое мылилось так же хорошо в соленой воде, как и в пресной, и потому мы могли содержать по прежнему в чистоте и самих себя, и свою одежду. Если мы иногда и беспокоились о своем запасе воды, то это беспокойство исчезло довольно быстро. Дело в том, что запас, хранившийся в большой шлюпке на палубе, оказался невероятно растяжимым: он держался и сохранялся в два раза дольше, чем мы смели рассчитывать; таким образом, в общем положение было спасено. В случае крайней необходимости, у нас был еще один выход: мы могли бы подойти к одной из многих групп островов, которые позднее должны были встретиться нам на пути.
Уже свыше шести недель наши собаки лежали привязанными на том месте, которое им досталось по прибытии на судно. За это время большинство из них сделались такими ручными и покладистыми, что мы решили, что вскоре можно будет их спустить. Для них это будет желанным разнообразием, а что всего важнее, у них будет возможность совершать моцион. По правде говоря, мы ожидали от этого порядочного удовольствия и для самих себя, - ведь когда вся эта банда будет спущена, то, наверное, начнется изрядный кавардак, Прежде чем дать им свободу, мы должны были .постараться их обезоружить, иначе, в результате неизбежных побоищ, многие собаки остались бы на поле битвы; а это было бы для нас слишком накладно. Всем им пришлось обезвредить клыки, надев на собак крепкие намордники. Затем мы спустили собак с привязи и стали ждать, что теперь произойдет. В самом начале не случилось ровно ничего; походило на то, что собаки совсем оставили всякую мысль покинуть то место, где они сидели так долго. Но вот, наконец, какой-то из них пришла в голову блестящая мысль попробовать прогуляться по палубе, но этого ей не следовало делать: ходить здесь было опасно. Необычный вид свободно разгуливающей собаки сейчас же заставил встрепенуться ближайших из лежавших кругом собак. Целый десяток их бросился на бедняжку, которая была столь неосторожна, что решилась первой покинуть свое место. Что за наслаждение всадить клыки в ее грешное тело! Но, извините пожалуйста, удовольствие это оказалось не таким уж полным. Отвратительный ремень, стягивавший челюсти, не давал возможности вонзить зубы в шкуру: самое большее, что удавалось сделать - это вырвать несколько жалких клочков шерсти у грешницы. Эта первая стычка на аванпостах дала сигнал к общей свалке по всей линии. Ужаснейший кавардак продолжался часа два! Шерсть летела клочьями, но шкуры уцелели. В этот вечер намордники спасли не одну жизнь.
Драка - самое большое удовольствие для эскимосских собак; они предаются этому спорту с истинной страстью. Против этого нечего было бы возразить, если бы только у них не было своеобразного обычая постоянно набрасываться всем сразу на. одну, которая в данный момент избирается жертвой. Все кидаются на нее, и если их предоставить самим себе, то они не успокоятся, пока не покончат с беднягой. Таким образом, может быть загублена жизнь драгоценного животного в одно мгновение.
Поэтому мы, конечно, с первой же минуты приложили величайшие старания, чтобы смирить боевое настроение собак, и животные очень скоро поняли, что драки мы ценили не особенно высоко. Но здесь нам пришлось иметь дело с прирожденной особенностью гренландских собак, вытравить которую было невозможно. Во всяком случае, никогда нельзя было быть уверенным в том, что природа не возьмет верха над выучкой. Спустив собак с привязи, мы уже потом до конца путешествия позволяли им бегать на свободе, где им было угодно. Они привязывались только на время еды. Удивительно, как ловко умели они забиваться во все уголки и укромные места; бывало, по утрам, когда светало, не видно было почти, ни одной собаки. Конечно, они посещали и такие места, куда им ходить совсем не следовало бы. Многие из них не раз пользовались случаем свалиться в носовой трюм, когда люк бывал открыт; но падение с высоты восьми метров, невидимому, нисколько их не смущало. Одна из собак нашла дорогу в машинное отделение, как ни труден был вход туда. И там она устроилась на покой между двумя шатунами! К счастью для посетительницы, вышло так, что во время ее визита машина не была пущена в ход.
Когда после спуска, собак первые горячие схватки были изжиты, среди примирившихся довольно скоро воцарился покой. Спорт в значительной мере потерял свою привлекательность, как только собаки поняли, что виды на кровопролитие совершенно ничтожны.
Из того, что здесь говорилось, а также, вероятно, и из. других описаний свойств полярных собак можно, пожалуй, вывести заключение, что совместная жизнь этих животных проходит исключительно в драках. Однако, это совершенно неверно; наоборот, собаки очень часто вступают между собой в дружеские отношения, и эта дружба иногда может быть настолько сильна, что одна собака бывает совершенно не в состоянии обходиться без другой. Еще перед освобождением собак мы заметили, что некоторые из них по той или иной причине вели себя не так, как это следовало бы. Они были пугливее и беспокойнее других. На это не обращалось особенного внимания, а о причинах никто не задумывался. В тот день, когда мы спустили собак с привязи, мы увидели, в чем тут было дело, почему эти собаки были унылы. У них, оказывается; были старые друзья, которым случайно досталось место в другом конце палубы, и вот эта разлука с товарищами и была причиной дурного настроения. Радость, выражаемую теперь ими при этом свидании, было прямо трогательно видеть. Животные были прямо вне себя. Конечно, в этих случаях мы позаботились о перемене места в составе различных партий, чтобы те собаки, которые сами по собственной склонности соединились вместе, на будущее время попали в одну упряжку.
Мы предполагали перейти через экватор до первого октября, но неблагоприятные условия ветра, встреченные нами непосредственно к северу от экватора, немного задержали нас. Однако, не на очень долго.
Четвертого октября к концу дня "Фрам" плавно перешел через экватор. Таким образом, была пройдена важная веха на нашем пути. Уже одного сознания, что мы перешли в южные широты, было достаточно, чтобы привести нас всех в праздничное настроение, и потому необходимо было устроить хотя бы самый скромный праздник. По древнему порядку и обычаю, переход через экватор знаменуется появлением самого отца Нептуна - эту роль обыкновенно исполняет кто-нибудь из доморощенных талантов из экипажа судна. Если этот высокий посетитель .при осмотре корабля натолкнется на кого-нибудь, кто не сможет доказать ему с документами в руках, что он уже раньше переходил через этот знаменательный круг, то его без дальних разговоров передают спутникам Нептуна: для "бритья и крещения". Эта процедура, производимая не всегда с преувеличенной чопорностью, вызывает веселье и вносит желанное разнообразие в однообразную жизнь моряков во время долгих морских плаваний. Конечно, и на борту "Фрама" многие с нетерпением ожидали визита Нептуна, но он не явился. Для него просто-напросто не нашлось места на нашей палубе - она и без того уже была слишком занята.
Мы удовольствовались тем, что вкуснее пообедали, закончив обед кофе, ликером и сигарами. Кофе был подан на фордеке, где мы, потеснив немного собак, очистили для себя несколько квадратных метров площади. В развлечениях не было недостатка. Скрипичный и мандолинный оркестр, состоявший из лейтенанта Преструда, Сундбека и Бека, исполнил, в меру своего уменья, несколько -номеров из своего репертуара, а также впервые был заведен наш прекрасный граммофон.
Как только раздались звуки вальса, .на трапе появилась настоящая балетная танцовщица в маске и очень коротенькой юбочке. Это неожиданное появление из другого мира было встречено бурными аплодисментами. Восторг не уменьшился и после того, как красотка представила нам разные образцы своей ловкости в балетном искусстве. Из-за маски проглядывало лицо лейтенанта Ертсена, но и наряд и танец были чрезвычайно женственны. Ренне не успокоился, пока не усадил "дамочку" к себе на колени. Да здравствуют иллюзии!..
На граммофоне быстро переменили пластинку, и под бравурный американский кэк-уок на сцене очень, кстати появился негр во фраке с цилиндром и в огромных деревянных башмаках! Как ни черен он был, но мы сейчас же узнали в нем помощника начальника, который теперь совершенно преобразился. Одного его вида было достаточно, чтобы все мы разразились громким хохотом, но восторг достиг своего апогея, когда негр принялся отплясывать джигу. Он был невероятно забавен!
Так хорошо было немного позабавиться в эти дни, потому что именно эта часть путешествия являлась настоящим испытанием терпения. Может быть, мы были немного требовательны, но юго-восточный пассат, который мы ожидали встретить .каждый день, по нашему мнению, не появлялся слишком уж долго; когда же, наконец, он появился, то вел себя совершенно не так, как подобает ветру, который считается самым постоянным в мире; не говоря уж о том, что он был слишком слаб, чтобы отвечать нашим требованиям, он позволял себе без дальнейших околичностей всякие неправильности, перескакивал на румбах компаса между югом и востоком, но чаще всего склонялся к первому направлению. Для "Фрама", которому все время приходилось идти в бейдевинд к западу, это приводило к тому, что наша западная долгота возрастала гораздо быстрее широты. Мы быстро приближались к мысу Сан-Рок - северо-восточной оконечности южноамериканского материка. К счастью, мы избежали близкого знакомства с этим мысом, который так сильно выступает в Атлантический океан. Наконец, ветер установился, но он был такой слабый, что приходилось все время пользоваться двигателем. Медленно, но верно шли мы теперь на юг. Температура опять начала приближаться к границам, которые являются более или менее приемлемыми, по понятиям северянина. Надоедливый, натянутый немного низко тент можно было снять. Приятно было от него избавиться; теперь везде можно было ходить, выпрямившись.
Шестнадцатого октября, на основании полуденных наблюдений, мы должны были находиться поблизости .от острова Южный Тринидад-одного из редких оазисов в этой йодной пустыне Южного Атлантического океана. Мы думали было подойти к острову, даже, если будет возможно, попробовать высадиться на него, но, к сожалению, пришлось остановить двигатель, чтобы прочистить его, и это помешало нам подойти к острову днем. В сумерки мы увидели очертания земли; во всяком случае, этого было достаточно, чтобы иметь возможность проверить хронометры.
Южнее 30-го градуса широты юго-восточный пассат почти прекратился. Мы, в сущности, были даже довольны разлуке с ним, потому что он до последней минуты был неподходящим и слабым, а к тому же "Фрам" не создан для плавания в бейдевинд. В той части океана, где мы теперь находились, можно было надеяться на хороший ветер, А он нам был очень нужен, чтобы мы могли поспеть вовремя.
Мы прошли уже 6000 миль, но оставалось пройти еще 10000, а дня летели поразительно быстро! Последние дни октября принесли нам желанную перемену. Со свежим северным ветром мы шли на юг совсем элегантно и до конца месяца были. уже на 40^o широты. Таким образом, мы вошли в воды, где почти с уверенностью можно было надеяться на самый для нас желанный ветер, и притом именно нужного нам румба. С этого времени путь наш лежал к востоку вдоль так называемого южного пояса западных ветров. Этот пояс тянется между 40-й и 50-й параллелями вокруг. всего земного шара и отличается постоянными западными ветрами, которые обычно дуют с большой силой. Мы возложили свои упования па эти западные ветры; если они нам изменят, значит, мы попадем впросак;. Но не успели мы войти в их пределы, как они сразу же захватили нас в свои лапы. Обращались они с нами не совсем уже осторожно, но зато эффект получился превосходный; мы стремительно шли на восток. Пришлось отложить намечавшийся прежде заход на остров Гоф; волна была слишком велика, чтобы можно было рискнуть подойти к маленькой, узкой гавани, которая там имеется. За октябрь месяц мы несколько постегали, но зато теперь с лихвой наверстали потерянное. Мы рассчитывали быть у Мыса Доброй Надежды через два месяца после ухода с Мадейры. Так это и случилось.
В тот день, когда мы проходили меридиан Мыса Доброй Надежды, мы попали в первую настоящую сильную бурю. Волна была невероятно высокой, но тут только мы узнали как следует, на что способно наше великолепное маленькое судно! Каждый такой гигантский вал мог бы в один миг очистить всю нашу палубу, но "Фрам" совершенно не допускал подобной фамильярности! Когда волна подходила под судно и мы каждую минуту могли ожидать, что она обрушится на низкую корму, судно изящно поднималось, и волне приходилось довольствоваться тем, что она прокатывалась внизу. Даже сам альбатрос не мог бы лучше справиться с положением. Известно, что "Фрам" строился специально для льдов, и этого нельзя отрицать, но верно и то, что когда Колин Арчер создал свой знаменитый шедевр ледового судна, то оно стало одновременно и образцом мореходного судна, судна, которому по его морским качествам трудно найти равное. Чтобы увертываться от волн, как увертывался "Фрам", ему приходилось крениться, и с этим мы вынуждены были основательно познакомиться.
Во время всего нашего длинного перехода поясом западных ветров была непрестанная качка, но со временем мы привыкли и к этому неудобству. Это было довольно неприятно, но все же менее неприятно, чем заливаться .сверху водой. Хуже всего было, наверное, тем, кому приходилось работать в камбузе. Нелегко быть коком, когда целыми неделями нельзя оставить даже и кофейной чашки, чтобы она сейчас же не сделала сальто-мортале! Нужны воля и терпение, чтобы не опустить рук, но у обоих иноков, Линдстрема и Ульсена, которые готовили нам пищу в этих тяжелых условиях, была способность относиться ко всему с юмористической точки зрения. Это было прекрасно!
Что касается собак, то для их благополучия не важны качка и свежий ветер, была бы только сухая погода. Дождя они не любят, мокрота, в общем, хуже всего для полярной собаки. Когда палуба бывала мокрой, собаки не ложились и целыми часами могли стоять неподвижно, стараясь отдохнуть в этом неудобном положении.
Со сном, конечно, дело туг обстояло плохо. Зато они способны были спать круглые сутки, когда наступала хорошая погода.
У Мыса Доброй Надежды мы потеряли двух собак. Они упали за борт темной ночью во время небывалой качки. На ахтердеке с левого борта у нас был ларь с углем, доходивший до высоты поручней. Вероятно, молодчики упражнялись здесь в лазаний и потеряли равновесие. Потом были приняты меры, чтобы этого не повторялось.
К счастью для наших собак, погода в поясе западных ветров испытывала частые перемены. Бывало довольно много бессонных ночей с дождем, слякотью и градом, но, с другой стороны, никогда не замечалось больших промежутков между веселыми появлениями солнца. Ветер имел по большей части характер циклона, он сразу перескакивал с одного румба на другой, а такие переходы всегда влекут за собой перемену погоды. Когда барометр начинает падать, это служит верным предупреждением, что приближается северо-западный ветер. Он почти всегда сопровождается осадками, все увеличиваясь в силе, пока барометр не остановится. Когда это произойдет, то ветер или прекращается на короткое время или же сразу переходит в юго-западный и дует с этого румба со все возрастающей силой, причем барометр быстро поднимается. Перемена ветра почти постоянно сопровождается прояснением погоды.
При сильном ветре с кормы "Фрамом" было трудно управлять. Он чрезвычайно легко рыскал, и часто двоим едва-едва удавалось справляться с рулем. Однажды случилось, что нас повернуло к ветру, и паруса заполоскали, но мы вышли из опасного положения благодаря тому, что наш умелый машинист успел в невероятно короткий срок пустить машину полным ходом, Судно снова стало слушаться руля.
Плавание в этих водах сопряжено иной раз с известным риском, так как в темноте можно столкнуться с ледяной горой. Случается даже, что эти неприятные пловцы в своих скитаниях забираются иногда довольно далеко и за 50-й градус. Вероятность столкновения, конечно, сама по себе довольно незначительная, может быть доведена до минимума принятием мер надлежащей предосторожности. Внимательный и опытный наблюдатель в темноте всегда может заметить на достаточно далеком расстоянии отблеск льда.
С того времени, когда можно было рассчитывать хотя бы на малейшую вероятность встречи с ледяными горами, ночью через каждые два часа измерялась температура воды.
Так как остров Кергелен лежал почти прямо на том пути, по которому мы намеревались идти, то по многим причинам было решено сделать там остановку и посетить норвежскую китобойную станцию. Многие из собак за последнее время начали немного худеть, причиной чего был, по видимому, недостаток жиров в их пище. На Кергелене, вероятно, мог представиться случай достать необходимое нам количество жира. Хотя воды у нас было столько, что ее хватило бы нам при экономии, но все-таки наполнить баки не мешало. Я надеялся также, что там мне удастся принанять еще трех-четырех человек. Ведь десять человек команды довольно маловато, чтобы вывести "Фрам" изо льдов и провести вокруг мыса Горн до Буэнос-Айреса, после того как мы высадимся на ледяном барьере.
У нас было кроме того еще одно основание для задуманного визита: он был бы приятным развлечением. Только бы нам дойти туда как можно скорее. Западный ветер помогал нам совершенно замечательно. Свежий ветер дул почти непрерывно, не переходя, однако, в шторм. В этот период времени проходимое нами за сутки расстояние обычно составляло около 150 миль, но однажды нам удалось даже пройти за одни сутки сто семьдесят четыре мили. Эта скорость была наибольшей за все наше плавание, что не очень плохо для такого судна, как "Фрам", при его скупо рассчитанной парусности и тяжело нагруженном корпусе.
Двадцать восьмого ноября к вечеру мы увидели землю. Это была просто голая скала, которая, судя по определению нашего места, могла быть так называемым мысом Блай, лежащим в нескольких милях перед Кергеленом. Но погода была с плохой видимостью, и при нашем незнакомстве с фарватером мы предпочли, не приближаясь больше, лечь на ночь в дрейф.
На следующий день рано утром прояснело, и мы легко ориентировались. Курс был взят на Роял Саунд, где мы предполагали найти китобойную станцию. Мы прекрасно шли со свежим утренним бризом, но как раз в тот момент, когда нам оставалось обогнуть последний мыс, бриз снова перешел в очень свежий ветер. Пустынный и малопривлекательный берег скрылся в дожде .и тумане, и нам предстоял выбор: или ждать опять неопределенное время, или же продолжать спой путь. Мы без особого колебания выбрали последнее.
Казалось очень заманчивым встретиться с другими людьми, а, особенно, как здесь, с соотечественниками, но еще заманчивее было - как можно скорее покончить с еще остававшимися до ледяного барьера четырьмя тысячами миль. Позднее оказалось, что выбор наш был правилен.
В декабре дул еще более свежий ветер, чем в ноябре, и уже в середине месяца мы прошли половину расстояния между островом Кергеленом и своей целью. Собак мы подкармливали, давая им время-от-времени усиленные порции масла. Это чрезвычайно помогло. С нами же не было никаких хлопот, - все мы превосходно себя чувствовали, а настроение у нас по мере уменьшения расстояния все улучшалось.
Состояние нашего здоровья за все время плавания было прекрасным, что в значительной степени можно приписать нашему отличному провианту. Во время плавания от Норвегии до Мадейры мы отлично питались взятыми с собой поросятами; после всего этого великолепия пришлось перейти на консервы. Но этот переход совершился очень легко, так как у нас были удивительно хорошие и вкусные вещи. Обед подавался отдельно в обоих салонах, но пища у всех была совершенно одинакова. В восемь часов был завтрак, состоявший из "hot cakes" (американское блюдо (Судя по фотографии, где Линдстрем несет на тарелке угощение, это просто русские блины. - Прим. перев.)) с различным вареньем, из сыра, свежего хлеба, а также кофе или какао. Обед обыкновенно состоял из одного блюда и десерта. Как упоминалось выше, нам чаще всего нельзя было варить супа ради экономии воды. Повар угощал нас супом только по воскресеньям. На десерт мы получали большей, частью калифорнийские фрукты. Вообще, было решено пользоваться фруктами, овощами и вареньем в наиболее широких размерах. Это самое лучшее, что можно предложить для предохранения от болезней. За обедом мы всегда пили фруктовый сок и воду. Каждую среду и субботу к обеду полагалась рюмка водки. По своему собственному опыту знаю, как удивительно вкусна бывает чашка кофе, когда тебя будят ночью вставать на вахту. Ничего, что ты сонный и хмурый: от глотка горячего кофе человек быстро преображается. Поэтому кофе для ночной вахты был постоянным установлением на борту "Фрама".
К Рождеству мы достигли почти 150^o долготы и 56^o южной широты. Оставалось еще немногим больше 900 миль до тех мест, где можно было ожидать встречи со сплошными льдами. Наш чудесный западный ветер, который в течение многих недель так замечательно гнал нас вперед, освобождая от всяких забот и не давая нам опаздывать, теперь прекратился. Ради разнообразия нам пришлось опять несколько дней сражаться со штилем и противным ветром. 23 декабря наступило с дождем и юго-западным свежим ветром; это пока не очень веселило нас. Для устройства в этот день небольшого веселого праздника нужна была хорошая погода, иначе всякую попытку испортила бы вечная качка. Мы уже примирились с той мыслью, что такова уж наша судьба - встретить сочельник в шторм, брать рифы и вообще заниматься всякой подобной прелестью. Так бывало уже не раз. Но, с другой стороны,. каждому из нас хотелось пережить приятное и праздничное настроение. Давно уже мы жили будничной жизнью. Как я уже сказал, 23 декабря не предвещало ничего хорошего. Единственным напоминанием о Рождестве были хлопоты Линдстрема, желавшего, несмотря на качку, приготовить нам "скупого рыцаря". Мы уверяли его, что он просто должен раздать всем по порции, так как существует распространенное мнение, что "скупой рыцарь" вкуснее всего прямо со сковороды, но Линдстрем не хотел и слушать. Произведение его искусства пока что было спрятано под замок. А мы должны были удовольствоваться одним только запахом.
Утро сочельника наступило при такой прекрасной погоде и при таком тихом море, каких мы не видали уже целые недели. Судно шло совершенно ровно и спокойно. Поэтому ничто не мешало нам приготовляться к торжеству, сколько нашей душе было угодно. Днем рождественская суматоха была в полном разгаре. Носовой салон был вычищен и вымыт, так что риполиновая краска и медь соперничали друг с другом в блеске. Ренне украсил рабочее помещение сигнальными флагами, и транспарант с милыми старыми словами: "Со счастливым рождеством!" светился над дверями салона. Лейтенант Нильсен усердно работал там, проявляя незаурядный талант декоратора. Граммофон был перенесен в мою каюту, где его поставили на доске, подвешенной под потолком. Задуманное трио на рояле, скрипке и мандолине пришлось отменить, так как рояль был совершенно расстроен.
Различные члены нашего маленького общества появлялись один за другим, столь вылощенные и нарядные, что многих из них даже трудно было сразу узнать. Бородатые подбородки были выбриты начисто, что особенно меняло человека, В пять часов мы остановили машину и все собрались в переднем салоне. На палубе оставался только один рулевой. Наше уютное жилое помещение при тусклом свете массы разноцветных ламп имело сказочный вид; сразу настроение поднялось. Вся честь принадлежала стараниям декоратора и тем, от кого мы получили все наши украшения.
И вот мы уселись вокруг стола, ломившегося под тяжестью мастерских произведений кулинарного искусства Линдстрема. Я воспользовался минутой, чтобы отдернуть занавеску в средней каюте и завести граммофон. Раздались звуки рождественского гимна.
Пение возымело свое действие. При слабом освещении было плохо видно, но мне показалось, что кое у кого из этой маленькой кучки закаленных мужчин, сидевших вокруг стола, блестели на глазах слезы. Я уверен, что мысли всех были направлены в одну сторону. Они неслись домой через весь длинный путь, пройденный нами, неслись туда, на север, на нашу родину; мы могли только пожелать, чтобы и им всем было там так же хорошо, как нам здесь. Ведь нам, действительно, было очень хорошо. Тоска по родине быстро уступила место шуткам и веселью. Во время ужина первый штурман выступил с собственноручно написанными шутливыми стихами, имевшими огромный успех. Каждому из присутствовавших был посвящен стих, в котором более или менее ярко изображались его грешки и слабости. Стихи сопровождались краткими примечаниями в прозе. Стихами и декламацией автор вполне достиг своей цели - уложить нас от смеха в лоск.
В кормовом салоне был изящно накрыт стол для кофе и на стол поставлены огромные запасы рождественского печенья работы Линдстрема. Посередине стола красовался величественный кранцекаке (Традиционный миндальный торт, состоящий из все уменьшающихся колец. - Прим. перев.).
Пока мы воздавали должную честь всем этим прелестям, Линдстрем был чем-то занят в носовом салоне "Фрама". Когда мы после кофе опять перешли туда, там стояла небольшая красивая, вся разукрашенная елка. Ветки на ней были искусственные, но удивительно хорошо сделаны. Она великолепно сошла бы за елку, только что срубленную в лесу. Это тоже был подарок из дома.
И вот началась раздача подарков. Была масса красивых, забавных вещей. Всем позаботившимся о нас мы должны принести горячую благодарность, - они помогли нам сделать рождество тем, чем оно осталось для нас: светлым воспоминанием о далеком плавании.
В 10 часов вечера елочные свечи погасли, и праздник кончился. Он прошел удачно с начала и до конца. И когда началась опять будничная жизнь, у всех нас было что вспомнить.
На остававшемся нам теперь участке пути-пространстве океана между Австралийским материком и поясом антарктического дрейфующего льда - мы готовы были к встрече со всяческими испытаниями, связанными с неблагоприятными условиями погоды. Мы так много читали и слышали о том, что пришлось пережить другим в этих водах, что невольно воображали себе всякие мерзости, созданные для мучения моряков. Правда, мы ни одной минуты не опасались за судно. Мы изучили его достаточно хорошо и знали, что должна быть уж совершенно отвратительная погода, чтобы "Фрам" потерпел аварию. Одно только опоздание пугало нас.
Но мы обошлись и без опоздания, и без неприятностей. Уже в полдень на первый день рождества мы получили как раз то, что могло поддержать наше праздничное настроение; свежий северо-западный ветер, настолько сильный, чтобы прекрасным манером гнать нас вперед к нашей цели. Отойдя потом немного к западу, ветер держался большую часть следующей недели, пока мы 30 декабря не дошли до 170^o восточной долготы и 60^o южной широты. Наконец-то мы прошли так далеко на восток, что могли уже теперь взять курс на юг. Едва мы повернули, как ветер переменился на очень свежий северный. Лучшего и быть не могло! Если так будет продолжаться, то скоро мы пройдем и все оставшиеся нам градусы широты. Наши верные спутники от самого пояса западных ветров - альбатросы - теперь исчезли. Скоро мы должны были увидеть первых представителей пернатых обитателей Антарктики.
Мы всегда старались как можно больше использовать опыт своих предшественников и потому решили проложить свой курс так, чтобы 65-й градус широты был пройден по долготе 175^o. Нужно было как можно скорее пройти через пояс сплошных льдов, запиравших вход в лежавшее южнее и всегда открытое летом (В южном полушарии лето бывает в наши зимние месяцы. Прим. перев.) море Росса.
Некоторые корабли задерживались здесь в этом поясе льдов недель на шесть, другие проходили через него в несколько часов. Конечно, мы предпочли последовать примеру последних, а потому пошли путем, указанным наиболее счастливыми.
Разумеется, ширина этого пояса может подвергаться довольно значительным изменениям, однако, по видимому, наилучшие шансы на быстрый проход обычно представляет пространство между 175-м и 180-м градусами долготы. Во всяком случае, входить в лед западнее этого не следует. Под новый год в полдень мы находились на 62^o15' южной широты. Старый год истекал, и, в сущности говоря, время прошло невероятно быстро! Этот год, как и все ему предшествовавшие, принес свою долю удач и неудач, но самое главное заключалось в том, что к концу его мы находились приблизительно в той части земного шара, где по расчетам и должны были быть, и при том все были в добром здоровье. С такими мыслями мы вечером за стаканом виски дружески простились с 1910-м годом и пожелали друг Другу всяческого счастья в 1911-м.
В три часа утра в день нового года вахтенный начальник разбудил меня известием, что показалась первая ледяная гора. Я вышел наверх, потому что должен был посмотреть на нее. Действительно, далеко с наветренной стороны плыла гора, блестя как дворец в лучах утреннего солнца. Это была большая, плоская сверху гора типичной антарктической формы. Может быть, прозвучат противоречием мои слова, что все мы. с удовлетворением и радостью приветствовали это первое появление льда. Обычно ледяная гора меньше всего радует моряков, но мы пока не думали о риске, встреча с внушительным колоссом имела для нас иное значение, которое больше отвечало нашим интересам: сплошные льды должны были быть недалеко! Все мы, как один, жаждали войти в них. Это было бы чудесным разнообразием в нашей монотонной жизни, которую мы вели уже так долго и которая мало-помалу начинала нам надоедать. Уже одно то, что можно было сделать хотя бы несколько шагов по льду, было для нас выдающимся событием. Не меньше мы радовались и перспективе накормить своих собак настоящей пищей - тюленьим мясом, да и мы со своей стороны не прочь были немного изменить свой стол.
Вечером и за ночь число ледяных гор возросло. При таком соседстве было очень кстати, что дневной свет был у нас теперь круглые сутки. Лучшей погоды и желать было нечего: погода была солнечная, ясная, со слабым, но неизменно попутным ветром. В 8 часов вечера второго января мы прошли полярный круг. Через несколько часов вахтенный в бочке сообщил, что впереди виднеется пояс льда. Пока он, казалось, не мог создать нам сколько-нибудь значительной помехи, льдины собирались в длинные полосы с широкими промежуточными полыньями с открытой водой. Мы направились прямо туда. Наше положение было тогда 176^o восточной долготы и 66^o30' южной широты. Лед сейчас же прекратил всякое волнение; палуба судна опять сделалась надежной опорой, и после двухмесячного беспрестанного упражнения в приобретении "морских ног" мы снова наконец могли двигаться непринужденно. Уже одно это было для нас праздником.
Утром на следующий день около 9 часов нам впервые представился случай поохотиться. Прямо перед нами на льдине был замечен огромный тюлень Ведделя. К нашему приближению он отнесся с презрительным спокойствием и даже не счел нужным сдвинуться с места, пока не убедился в серьезности положения после того, как в него влепили несколько пуль. Тут он сделал попытку добраться до воды, но было уже поздно. Два человека забрались на самую льдину, и драгоценная. добыча была нашей. Через четверть часа зверь лежал уже у нас на палубе; сало с него было снято, а туша разделана опытными руками. Одним ударом было обеспечено по меньшей мере 300 килограммов пищи для собак и несколько кусков для людей. Ту же историю мы проделали еще три раза в течение дня и получили, таким образом, свыше тонны свежего мяса и сала.
Стоит ли говорить, что в этот день на судне было настоящее обжорство! Собаки старались изо всех сил использовать благоприятный случай. Они нажрались до того, что не могли больше таскать ног. Мы спокойно могли доставить им это удовольствие. Что же касается нас самих, то, само собой разумеется, мы более или менее знали меру, но все же наше меню получило значительное подкрепление. У тюленьего ростбифа уже и раньше было много страстных почитателей, а теперь он сразу приобрел еще новых. Суп, к которому так кстати пришлись наши прекрасные овощи, удостоился, кажется, еще большей похвалы!
В первый день нашего пребывания во льдах они были настолько разрежены, что мы, собственно говоря, шли все время прежним своим курсом и тем же ходом. В течение двух следующих дней дело шло не так гладко; полосы по временам были довольно плотны, и потому приходилось делать по пути обходы. Однако, сколько-нибудь значительной помехи мы не встретили; все время попадалась открытая вода, так что можно было продолжать плавание. Днем шестого января произошла перемена-полосы льда стали уже, а полыньи шире. В 6 часов вечера открытое море тянулось уже во все стороны, насколько хватал глаз. Наблюдения этого дня дали нам место на 70^o южной широты и 180^o восточной долготы.
Переход через пояс льдов был четырехдневной приятной прогулкой. Я подозреваю, что многие из нас с тайной тоской вспоминали о плавании в тихих водах среди льдин, когда волнение из открытого моря Росса снова дало "Фраму" повод продемонстрировать свое искусство в качке.
Но даже и эта последняя часть пути прошла чрезвычайно благополучно. Этот относительно еще мало исследованный фарватер не таил в себе ничего ужасного, Погода оставалась изумительно хорошей; лучше она не могла бы быть и в Немецком море во время летней прогулки. Ледяных гор почти не было. Несколько совсем маленьких обломков-вот и все, что мы встретили за четыре дня, которые нам потребовались для перехода через море Росса.
Одиннадцатого января около полудня сильный свет в южной части неба возвестил нам, что мы уже недалеко от той цели, к которой мы так стремились вот уже целых пять месяцев. В два с половиной часа дня мы увидели большой ледяной барьер. Медленно поднимался он из моря, пока, наконец, не предстал перед нами во всем своем пышном великолепии. Трудно описать впечатление, производимое этой могучей ледяной стеной на наблюдателя, впервые оказавшегося лицом к лицу с нею. Да и невозможно это описать, хотя легко понимаешь, что такая стена в 30 метров высотой в течение многих поколений считалась непреодолимым препятствием для дальнейшего проникновения на юг.
Мы знали, что теория о неприступности ледяного барьера давно уже опрокинута. Существует брешь, ведущая вглубь неизвестного царства. И эта брешь- Китовая бухта, - судя по имеющимся у нас описаниям, находится приблизительно милях в ста к востоку от того места, где мы теперь были. Мы изменили курс на истинный восток, и в течение двадцатичетырехчасового плавания вдоль барьера у нас был прекрасный случай полюбоваться этой гигантской постройкой природы. Не без волнения ожидали мы прибытия в намеченную нами гавань. Каковы там условия? Не окажется ли там невозможной высадка при сколько-нибудь сносных условиях?
Мыс за мысом проходили мы, но наш пытливый взор не встречал ничего, кроме все той же неприступной отвесной стены. Но вот вечером двенадцатого января стена, наконец, расступилась. Это соответствовало нашим сведениям,-мы находились теперь на 164-м градусе западной долготы, на том самом месте, где наши предшественники нашли доступ к барьеру. Перед нами был огромный бухтообразный выем - настолько длинный, что из наблюдательной бочки не было видно его конца. Но пока войти туда было совершенно невозможно. Бухта, была забита громадными, только что вскрывшимися льдинами, - то был морской лед. Поэтому мы прошли еще немного на восток, чтобы переждать ход событий.
На следующее утро мы вернулись обратно, и через несколько часов льдины в бухте начали двигаться. Они выплывали в открытое море одна за другой. Вскоре проход был свободен.
Войдя в бухту, мы тотчас же убедились в том, что здесь есть полная возможность произвести высадку. Оставалось лишь выбрать место получше.

НА БАРЬЕРЕ

Четырнадцатого января, на день раньше намеченного срока, мы дошли до великого таинственного явления природы - ледяного барьера. Была решена одна из труднейших задач нашего путешествия - доставлены на место работы здоровыми и невредимыми все собаки. В Кристиансанде мы приняли на судно 97 собак. Теперь число их возросло до 116, и все они могли быть использованы при нашем окончательном походе на юг.
Следующей большой задачей, которая нам предстояла, было найти подходящее место на ледяном барьере для нашей станции. Моим намерением было завезти все - провиант и снаряжение - как можно дальше на барьер, чтобы застраховать себя от неприятной возможности отдрейфовать в Тихий океан, в случае если барьеру вздумается "телиться". Поэтому я считал расстояние в десять миль или 18,5 километров от края барьера достаточным. Но уже судя по первому впечатлению от окружающих условий, показалось возможным избежать в значительной мере такой длинной и утомительной перевозки. Вдоль внешнего края барьер представляет плоскую ровную поверхность. Здесь же, в основании бухты, условия были совсем иные. Будучи еще на борту "Фрама", мы могли легко заметить, что со всех сторон поверхность была очень неровной. Большие возвышенности с долинами шли во всех направлениях. Самая большая возвышенность тянулась на юг в форме высокого куполообразного хребта, высоту которого над горизонтом мы определили примерно в 140 метров. Но следовало предположить, что этот хребет продолжал повышаться еще дальше за пределами нашего зрения.
Поэтому наше первоначальное предположение, что эта бухта обязана своим происхождением лежащей под ней земле, невидимому, оправдывалось. Не понадобилось много времени, чтобы пристать к крепкой кромке льда, выдававшейся от барьера в море километра на два. Все было приготовлено уже давно. Бьоланд привел наши лыжи в полный порядок. И каждый из нас заботился теперь о своей паре. Лыжные сапоги примерялись уже давно и много раз то с одной, то с двумя парами чулок. Конечно, оказалось, что лыжные сапоги были слишком малы. Я считаю положительно невозможным найти такого сапожника, который сшил бы просторную обувь. Но, куда ни шло, с двумя парами чулок нам всегда удавалось справиться, не отходя далеко от судна. Для более же далеких поездок у нас были, как я уже рассказывал, парусиновые сапоги.
Из остального снаряжения для. этого первого похода я упомяну лишь альпийские веревки. Они тоже давно уже были готовы. Длиной они были около 30 метров и сделаны из очень тонкого, нежного как шелк волокна, особенно пригодного для холодов.
После обеда на скорую руку четверо из нас отправились в путь. Эта наша первая вылазка была обставлена весьма торжественно. От нее зависело многое. Погода была самая прекрасная. Тихо, солнечно. На чудесном светло-голубом небе всего лишь несколько тонких перистых облачков. Воздух был пропитан теплом, которое чувствовалось довольно сильно даже и на этой бесконечной ледяной равнине. На ледяном припое, насколько хватал глаз, лежали тюлени - большие жирные горы мяса - пища, которой хватит на многие годы и для нас и для собак.
Поверхность снега была идеальной. Лыжи легко и свободно скользили по свежевыпавшему рыхлому снегу. Но мы после длинного морского пятимесячного плавания были не совсем "натренированы" и потому не могли идти хорошим ходом. Через полчаса ходьбы мы дошли до первого важного пункта - соединения между морским льдом и барьером. В нашем мозгу постоянно рисовалось это соединение. Как оно выглядит? Быть может, это высокий крутой край льда, на который нам с большим трудом придется при помощи талей поднимать свои вещи? Или же это большая опасная расщелина, которую придется далеко обходить? Такие мысли невольно приходили нам в голову. Так или иначе, это огромное и страшное чудовище должно же было противодействовать нам!
Таинственный барьер! Все без исключения отчеты, начиная от дней блаженной памяти Росса и до самого последнего времени, относились к этому замечательному образованию природы с боязливым почтением. Постоянно между строк можно было прочесть одно и то же: "Тш, тише, тише, - это таинственный барьер!"
Раз, два, три - небольшой прыжок, и мы на барьере.
Мы с улыбкой переглянулись. Конечно, все мы подумали об одном и том же: чудовище начало терять часть своей таинственности, ужасающее - часть своего ужаса, непонятное стало вполне понятным.
Мы проникли в свое царство без единого удара мечом. В этом месте ледяной барьер был около шести метров высотой, а переход между ним и морским льдом совершенно заметен сугробами снега, так что подъем был в виде небольшого совсем пологого склона. Это место не могло служить нам никаким препятствием.
До сих пор наше продвижение вперед совершалось без помощи альпийских веревок. Мы знали, что на морском льду нам не встретится скрытых препятствий. Но как будет обстоять дело на барьере, - это другой вопрос. Мы все считали, что лучше связаться альпийской веревкой до того, как привалиться в трещину, а не после этого, и потому при дальнейшем продвижении вперед двое передних связались веревкой.
Мы пошли в восточном направлении по небольшой долинке, образуемой "горой Нельсона" с одной стороны и "горой Ренникена" - с другой. Но мои уважаемые читатели не должны удивляться таким громким названиям и представлять себе какие-нибудь ужасной вышины горы, между которыми мы шли. "Гора Нельсона" и "гора Ренникена"-это просто-напросто два старых тороса, образовавшихся в те стародавние дни, когда огромные ледяные массы беспрепятственно скатывались вниз с ужасающей силой, и наконец в этом месте встретили более могущественное препятствие, схватившее в свои лапы, разбившее их и остановив шее их дальнейшее продвижение. Это, вероятно, было чудовищное столкновение, настоящее светопреставление. Но теперь все было кончено. Мир - печать бесконечного мира покоилась на всем. "Нельсон" и "Ренникен" были только старыми ветеранами, вышедшими на пенсию. Если рассматривать их как торосы, то они были, огромны, и их верхушки поднимались в высоту больше чем на 30 метров. Поверхность вокруг "Нельсона" здесь, в долинке, была совершенно занесена снегом, тогда как на "Ренникене" все еще виднелся шрам,- глубокая трещина или дыра. Осторожно мы приблизились к ней. Неизвестно было, какой она глубины и не находилась ли она в незаметном соединении через долину с "Нельсоном". Но этого не оказалось. При ближайшем исследовании выяснилось, что у этой глубокой расселины прочное, занесенное снегом дно. Между поросами дно было совсем ровное, и оно явилось прекрасным лагерным местом для собак.
Вместе с капитаном Нильсеном я выработал своего рода программу проведения работ, и в ней было сказано, что собак нужно будет как можно скорее перевести на барьер, где они и будут находиться под наблюдением двух человек. Для этой цели мы и выбрали указанное выше место. Старые торосы довольно ясно рассказывали историю этой местности. Поэтому нам здесь нечего было опасаться каких-либо помех. Кроме того, отсюда мы видели наше судно и могли поддерживать постоянную связь с находившимися на нем, что было очень удобно.
Отсюда долинка уклонялась несколько к югу. Отметив вехой место, где должна была быть поставлена наша первая палатка, мы стали продолжать свои исследования. Долинка ровно повышалась и, достигала гребня хребта в 30 метров. С этой возвышенности можно было прекрасно обозревать всю долинку, по которой мы прошли, и другие окрестности. К северу барьер тянулся ровно и одинаково, невидимому, не встречая никаких препятствий, и оканчивался на западе круто - обрывавшимся мысом "Манхюэ", который служил восточной границей внутренней части Китовой бухты и образовывал небольшой удобный изгиб, где мы и нашли место стоянки для своего судна. Вся внутренняя часть бухты повсюду была окружена льдом, льдом и только льдом - ледяным барьером, куда мы ни глядели, белым, белым и синим, синим. Позднее на этом месте, наверное, можно будет наблюдать поразительную игру красок. Все говорило об этом. Гребень возвышенности, на котором мы стояли, был неширок, - я думаю, метров 200; во многих местах снег с него был совершенно сметен ветром, и обнажался голый синий лед. Мы прошли по нему и направились к Фермопильскому ущелью, тянувшемуся от гребня в южном направлении и после совсем небольшого спуска переходившему в большую ложбину, окруженную со всех сторож возвышенностями - настоящую котловину. Обнаженная возвышенность, по которой мы перешли, прежде чем спуститься в котловину, была порядочно-таки растрескана; но трещины были узки и почти совсем занесены снегом, поэтому они были не опасны. Котловина производила уютное и приятное. впечатление и, что всего важнее, казалась безопасной и надежной. Этот участок, за исключением нескольких маленьких с то г о об разных холмиков, совершенно плоский и без трещин.
Мы продолжали идти дальше и вышли на возвышенность, очень слабо поднимавшуюся к югу. Вершина ее, насколько хватал глаз, была ровной и гладкой. Однако, этого было недостаточно. Мы прошли еще немного вдоль по хребту в восточном направлении, не находя, однако, места, которое было бы особенно пригодно для наших целей. Наши мысли вернулись к котловине, как наиболее защищенному месту из всего виденного нами.
С вершины, на которой мы теперь находились, была видна на юге юго-восточная и внутренняя часть Китовой бухты. В противоположность той части припоя, где мы ошвартовались, во внутренней бухте был, по-видимому, довольно торосистый лед. Но ближайшее исследование этой части должно было быть нашей последующей задачей. Котловина нам всем понравилась, и мы единодушно решили выбрать ее своим будущим местопребыванием.
Итак, мы повернули кругом и пошли обратно. Выйти на равнину по собственному следу было легко, и это не заняло много времени.
Исследовав хорошенько местность и обсудив все возможности, мы решили, что участок для постройки дома нужно искать на небольшой возвышенности, поднимавшейся к востоку. Как будто бы это место было наиболее удобным. Мы не ошиблись. Вскоре мы убедились, что выбрали самое лучшее место, какое мог предложить нам барьер. На том месте, где должен будет стоять дом, мы воткнули лыжную палку и затем отправились домой.
Приятная новость, что нам удалось-таки найти подходящее место для дома, была, конечно, встречена с большим удовольствием по всей линии. Каждый в душе ужасался, думая о длинной и утомительной перевозке грузов по ледяному барьеру.
На льду царило большое оживление. Куда ни обернись, повсюду виднелись большие стада тюленей-крабоедов Ведделя. Большого морского леопарда, изредка попадавшегося нам на дрейфующем льду, здесь не было видно. За все наше пребывание в Китовой бухте мы не видели ни единого экземпляра его. Не видели мы никогда и тюленя Росса. Пингвины показывались не очень часто, только изредка то тут, то там можно было встретить отдельные экземпляры, но тем ценнее были для насте немногие, которых мы видели, - почти все пингвины Adelie. Пока мы занимались постановкой судна на швартовы, с воды вдруг поднялась стая пингвинов штук в 10 и села на лед. С минуту они изумленно озирались. Им не каждый день приходилось встречать людей и корабли. Но, невидимому, изумление скоро сменилось желанием посмотреть, что такое тут происходит. Они форменным образом следили за всеми нашими движениями. Только время-от-времени они сердито хрюкали и прыгали по льду. По видимому, их особенно интересовала наша работа по проделыванию дыр в снегу для ледовых якорей. Они толпились вокруг работавших людей, наклонив голову набок и, как видно, находили все это чрезвычайно интересным. Не было заметно, чтобы они хоть сколько-нибудь боялись нас, а мы со своей стороны по большей части оставляли их в покое. Но некоторым все-таки пришлось расстаться с жизнью: нам они нужны были для нашей коллекции.
В тот же самый день происходила весьма интересная охота на тюленей. Три крабоеда осмелились приблизиться к судну, и мы решили, что они должны будут увеличить собой наши запасы свежего мяса. Чтобы обеспечить себе добычу, мы выбрали двух знаменитых охотников. Они стали приближаться к тюленям с величайшей осторожностью, хотя это было вовсе ненужно, потому что тюлени лежали совершенно неподвижно. Охотники подкрадывались ползком на манер индейцев, наклонив до самой земли голову и высоко подняв вверх наиболее мясистую часть своего тела. Это обещает очень многое. Я смеюсь, но все же в пределах приличия. Раздается выстрел. Двое из спящих слегка вздрагивают, но остаются на месте. Третий поступает иначе. Как змея, с удивительной быстротой скользит он вперед среди рыхлого снега. Это уже не стрельба в цель, а охота за настоящей дичью. Результат получается соответственный. Мимо, мимо и еще раз мимо! Хорошо, что у нас много патронов. Один из охотников-человек догадливый: он выпускает все свои заряды и возвращается обратно. Но другой пускается вдогонку за убегающей дичью, Ах, как я хохотал! Мне уже было не до соблюдения приличий. Я буквально катался со смеху. Они несутся по рыхлому снегу: тюлень впереди, охотник сзади. По движениям преследователя я вижу, что он вне себя от злости. Охотник чувствовал, что он ввязался в такое дело, из которого ему теперь не выйти с честью. Тюлень мчался с такой быстротой, что снег столбом взвивался в воздух. Хотя снег был довольно глубок и рыхл, но все же тюлень мчался по его поверхности. Иначе обстояло дело с охотником. Он с каждым шагом проваливался в снег по колени и очень скоро сильно поотстал. Вдруг он остановился, приложился и выстрелил. Позднее он уверял, что все до одной его пули попали. Я, однако, сомневаюсь. Во всяком случае, тюлень не обратил на это никакого внимания и с той же скоростью продолжал мчаться дальше. Наконец, знаменитый охотник вынужден был сдаться и отступить. "Свински живуч",-услышал я, когда он поднялся на судно. Я подавил улыбку, не желая обижать человека.
Что за вечер! Солнце стоит высоко на небе, несмотря на позднее ночное время. Вся эта горная ледяная страна, могучий, убегающий на юг барьер залиты блестящим белым сверкающим светом, до того сильным, что он слепит глаза. Но на севере ночь. Небо, черное, как дым, и серо-стальное у моря, переходит в темно-синее, по мере того как взор поднимается выше; оно все бледнеет и бледнеет и, наконец, переходит в сверкающий блеск барьера.
То, что лежит там позади ночи, - черная как дым масса, - нам известно. Эта часть нами изучена. Там мы победно прошли. Но что скрывает на юге ослепительный день? Ты, прекрасный, зовешь и манишь нас! Да, мы слышим, ты нас зовешь, и мы обязательно придем. Ты примешь наш поцелуй, даже если он будет стоить нам жизни!

На следующий день, в воскресенье, была все такая же прекрасная погода. Но для нас, разумеется, не могло быть и речи о каком-нибудь празднике. Никто из нас не захотел бы потерять зря целый день. Мы теперь разделились на две партии-морскую и береговую. Морская в составе десяти человек заняла "Фрам", тогда как береговая в этот день устраивала себе жилище на барьере на год, на два или насколько уж там придется.
Морская партия состояла из Нильсена, Ертсена, Бека, Сундбека, Людвига Хансена, Кристенсена, Ренне, Недтведта, Кучина и Ульсена; береговая партия - из Преструда, Иохансена, Хельмера Хансена, Хасселя, Бьолана, Стубберуда, Вистинга, Линдстрема и меня. Линдстрем должен был провести на судне еще несколько дней, так как мы пока по большей части должны были питаться на корабле.
По плану, партия из шести человек должна была устроиться в шестнадцатиместной палатке, поставив ее между "Ренникеном" и "Нельсоном", а другая партия из двух человек - поместиться в палатке на участке для дома и начать его постройку. Это были, конечно, наши искусные плотники Бьолан и Стубберуд.
В 11 часов, утра мы, наконец, были готовы к походу. Мы взяли с собой сани с восемью собаками, снаряжение и провиант - всего 300 килограммов. Это была моя запряжка, она первая должна была ринуться в бой, Морская партия в полном составе собралась на палубе, чтобы присутствовать при первом старте. Все было готово для ухода. После бесчисленных наших усилий, или, лучше сказать, после основательной обработки кнутом каждой собаки, нам удалось, наконец, выстроить их в одну линию перед санями с аляскинской упряжью. Ловкий взмах кнутом в знак приветствия, кнут щелкает, и мы пускаемся в путь. Я искоса взглянул на судно. Да, так и есть! - все товарищи выстроились в ряд и любуются нашим стильным стартом. Я не совсем уверен, но, кажется, я поднял довольно высоко голову и посмотрел вокруг с торжествующим видом. Если так, то это было глупо с моей стороны! Мне нужно было немного подождать, наше поражение тогда не было бы таким полным. Мы, действительно, потерпели поражение, это факт! Ведь собаки уже в течение полугода били баклуши, только пили и ели и, по видимому, полагали, что ничего другого им и не нужно делать. Ни одной из собак не приходило в голову, что для них наступила теперь новая эпоха - эпоха трудов и работы. Пробежав всего несколько метров вперед, все они сразу, как по команде, уселись на снег, посматривая друг на друга. На их мордах можно было прочесть самое неподдельное изумление! Наконец, нам, при помощи основательной трепки, удалось заставить их понять, что мы, действительно, требуем от них работы; однако, это не очень помогло. Вместо того, чтобы слушать команду, они затеяли друг с другом яростную баталию. Боже мой, сколько в тот день мы бились с нашими восемью собаками! "Если так будет обстоять дело и при походе к полюсу, - думал я среди всего этого гама, - то нам понадобится ровно год, чтобы добраться туда". Высчитывать, сколько потребуется времени на обратный путь, мне было некогда. Во время всей этой катавасии я снова взглянул на судно. Но то, что я увидел, заставило меня сейчас же отвести свой взор. Товарищи просто-напросто лопались от хохота, и до нас доносились громкие возгласы с самыми обидными поощрениями.
- Ну, если дело пойдет у вас так, то вы доедете к Иванову дню!-кричал один.
- Чудесно, мужайтесь! Не сдавайтесь!-кричал другой.
- Ура, вот теперь дело пошло на лад!-и т, д.
Наш воз стоял на месте, как пригвожденный. Казалось, дело было совершенно безнадежным. Общими усилиями всех людей и животных нам удалось, наконец, опять сдвинуться с места. Итак, нашу первую сапную поездку, собственно говоря, нельзя было назвать триумфом.
Первую свою палатку на ледяном барьере мы поставили между горами "Нельсон" и "Ренникен". Это была большая, прочная шестнадцати местная палатка с пришитым к ней сплошным дном. Вокруг палатки мы растянули треугольником стальные тросы в каждой стороне по 50 метров. Здесь должны были привязываться собаки. Палатку снабдили пятью спальными мешками и .некоторым количеством провианта. Расстояние до сюда, измеренное одометром, равнялось 1,2 мили, или 2,2 километра.
Выполнив эту работу, мы отправились дальше к месту, выбранному нами для станции.
Здесь мы тоже поставили палатку, - такую же шестнадцатиместную палатку, как и предыдущая, - для плотников и разметили место для дома. По условиям местности, мы решили поставить дом в направлении с запада .на восток, а не с севера на юг, как нам хотелось бы, так как, по общепринятому мнению, самые сильные и самые частые ветры дуют с юга. Наш выбор оказался правильным. Господствовавшее направление ветра было с востока, и таким образом ветер ударял в наиболее защищенную короткую стенку дома. Дверь выходила на запад.
Потом мы занялись разметкой дороги от места для дома до расположенной ниже палатки, а, оттуда до судна, ставя темные флажки через каждые пятнадцать шагов. Таким образом, мы могли спокойно ездить между различными местами, не теряя зря времени, если бы наступила непогода. Расстояние от судна до дома было 2,2 мили, или 4,5 километра.
Шестнадцатого января, в понедельник, мы начали работу всерьез. С этого времени 80 собак - шесть упряжек - отвозили к первой палатке весь тот провиант и снаряжение, которые только можно было погрузить на сани, а около 20 собак упряжки Стубберуда и Бьолана - с нагруженными полностью санями ездили к верхнему лагерю. Да, в эти дни нам пришлось-таки здорово повозиться с собаками, чтобы заставить их слушаться. Они постоянно стремились командовать сами и действовать самостоятельно. Не раз рубаха промокала у нас насквозь, пока удавалось убедить их в том, что командование принадлежит нам. Это была утомительная работа, но все-таки нам удалось с нею справиться. Бедные собаки - в эти дни им досталась здоровая трепка!
Рабочее время было у нас в эту пору продолжительным. Редко мы ложились раньше одиннадцати часов вечера, а вставали уже в пять утра. Но это не ощущалось особенно тяжело. Мы все с одинаковым усердием торопились закончить работу, чтобы "Фрам" мог уйти как можно скорее. Гавань наша была не вполне благоустроена. Внезапно откалывалась "пристань", у которой стояло судно, и всем приходилось приниматься за работу, чтобы встать на причал к новой "пристани". Бывало и так: только команда снова заснет, как нужно повторять всю операцию сначала. Ведь лед все откалывался да откалывался, и нашим бедным "морским разбойникам" приходилось постоянно находиться в непрерывной деятельности. Все время быть начеку и спать лишь одним глазом - это сильно треплет нервы. Нашим десяти товарищам за это время досталась тяжелая работа, но они относились к ней с изумительным спокойствием. Они всегда сохраняли наилучшее настроение, и у них всегда была про запас какая-нибудь шутка.
Работа морской партии заключалась в выгрузке провианта и снаряжения для зимовочной партии из трюмов на лед. Работа эта шла удивительно гладко, и редко одной партии приходилось ждать другую.
За время первых дней перевозок все участники партии зимовщиков ужасно охрипли, а некоторые даже совсем потеряли голос. Это произошло оттого, что вначале нам приходилось непрестанно кричать на собак и понукать их, чтобы заставить их идти. Конечно, это обстоятельство дало подходящий повод морской партии окрестить нас. Мы были прозваны "ландсмолистами" (Приверженцы введения ландсмола - местного, провинциального наречия.-Прим. перев.).
Если не говорить о том неудобстве, которое постоянно досаждало морской партии, вынужденной менять место стоянки всякий раз, когда лед обламывался и отдрейфовывал, то надо признать нашу гавань хорошей. Правда, иногда там разводило небольшое волнение, что бывало причиной неприятных ударов, но они никогда не бывали настолько сильны, чтобы повредить судну. Чрезвычайно большим преимуществом было то, что течение в этом участке всегда шло из гавани, и поэтому ледяные горы туда не попадали.
Сообщение между судном и барьером вначале обслуживалось пятью людьми. Плотники были освобождены от езды, так как они строили дом. Один человек должен был нести дневальство в палатке. Нам приходилось возить сани только с половиной упряжки - с шестью собаками. Полная упряжка - двенадцать собак - приводила только к шуму и безобразию- Таким образом, за остающимися собаками нужен был тоже надзор, а для этого требовался человек. Дневальный в палатке был обязан также готовить пищу и убирать палатку. Товарищи очень ценили эту должность и строго соблюдали очередь. Она вносила некоторое разнообразие в непрерывные разъезды.
Семнадцатого января плотники начали выравнивать площадку для дома. Мы решили принять все меры предосторожности, какие только можно принимать для того, чтобы дом наш крепко стоял во время сильных антарктических бурь, к которым мы должны были приготовиться. Поэтому плотники раньше всего начали углублять в барьере площадку для дома на метр в лед. Работа эта была нелегкая. Углубившись на 50 сантиметров, они очутились на гладком твердом льду, и дальше им пришлось вырубать его. К тому же, в этот самый день поднялся сильный восточный ветер. Он вес снег по всему барьеру, вздымал его высоко в воздух и засыпал на площадке все то, что наши ребята успевали выкопать. Но чтобы остановить работу наших молодцов, требовалось нечто большее. Из нескольких досок и планок они сколотили "снежный щит" от ветра и устроились так хорошо, что могли потом без всякой помехи продолжать свою работу целый день. К наступлению вечера вся площадка была выкопана. С такими людьми ничего не стоит работать хорошо!
Метель немного мешала перевозке, а так как мы нашли, что аляскинский способ запряжек непрактичен, то отправились на судно и занялись там изготовлением гренландской сбруи для собак. Мы все принялись за это дело. Наш искусник Ренне за месяц сшил 45 комплектов сбруи. Мы же тем временем приращивали к ней спинные гужи и готовили нужные потяги, пока другие сплеснивали из стальной проволоки гужи для саней.
Вскоре у нас была готова новая упряжь для всех саней и собак. В этой упряжи дело пошло на лад, и через несколько дней вся машина заработала плавно.
Мы разделились по палаткам таким образом, что пять человек спало в нижней палатке, а плотники и я - в верхней. Однажды вечером с нами случилась забавная вещь. Мы только что собрались лечь спать, как вдруг услышали у палатки крик пингвина. Мы мгновенно выскочили. Там в нескольких метрах от дверей сидел огромный "императорский пингвин" и отвешивал поклон за поклоном. Получалось полное впечатление, что он явился сюда исключительно затем, чтобы приветствовать нас. Нам очень жаль было столь дурно отплатить ему за любезность; но так уж устроен этот свет!
Так с поклонами он и закончил свою жизнь на нашей сковороде!
Восемнадцатого января мы начали подвозить материалы для дома, и по мере прибытия их на место плотники возводили дом. Мало сказать, что дело шло как по маслу. Одни сани за другими подкатывали к площадке и разгружались. Собаки работали отлично, а каюры не хуже. Подвозка материала шла быстро, и с той же быстротой рос наш будущий дом. Дело в том, что все части строения были заранее перемечены еще дома и разгружались в том же самом порядке, в каком они требовались для постройки. Кроме того, Стубберуд сам строил этот дом и потому знал в нем каждую платочку. Эти дни я вспоминаю с радостью и гордостью. С радостью - потому что за всю эту довольно трудную работу никогда не произнесено было ни одного слова неудовольствия. С гордостью - потому что я стоял во главе таких людей. Ибо это были люди в самом лучшем значении слова! Все понимали свой долг и исполняли его.
Ночью ветер затих, и на утро была превосходная погода - тихая и ясная. Одно удовольствие работать в такие дни! Настроение было прекрасным и у людей, и у собак. Во время этих поездок между судном и станцией мы постоянно охотились на тюленей. Мы стреляли только тех, которые попадались нам по пути. Нам не нужно было давать крюку, чтобы запастись свежей пищей. Порой нам попадалось целое стадо. Тогда мы стреляли тюленей, свежевали их и отвозили вместе с провиантом и материалами. В эти дни собаки обжирались. Им давалось теплых внутренностей, сколько их душе было угодно.
Двадцатого января был перевезен весь материал, и мы могли начать перевозку провианта и снаряжения. Теперь работа шла весело, и сани то-и-дело ездили к судну и обратно. Особенно приятна была поездка с пустыми санями к "Фраму" по утрам. Дорога теперь была здорово наезжена и походила на хорошую норвежскую деревенскую дорогу. Сани катились чудесно, Когда в шесть часов утра выходишь из палатки, тебя сейчас же приветствуют радостным лаем все твои 12 собак. Они визжат и воют взапуски. Тянут и рвут цепи, стараясь вырваться. Прыгают и валяются в снегу от радости. Поэтому мы прежде всего проходили по ряду и здоровались с каждой собакой в отдельности, похлопывая, лаская ее и беседуя с нею. Чудесные животные! Когда ты ласкаешь собаку, она всячески старается выразить свое блаженство. Самые нежные и самые избалованные из наших домашних животных не могут выразить большей преданности, чем эти не прирученные волки. Тем временем другие собаки лают и визжат, тянут и рвут цени, чтобы вырваться и наброситься на ту собаку, которую ласкают первой. Да, они ревнивые, и притом в совершенно невероятной степени!
Пожелав им таким образом доброго утра, принимаешься за упряжь. Тут радостный визг поднимается снова. Как это ни покажется удивительным, но я уверяю вас, что полярные собаки любят свою упряжь. Хотя они знают, что им предстоят труды и невзгоды, но все же они проявляют все признаки величайшего восторга. Спешу прибавить, что это бывает только в домашней обстановке. Длинные утомительные санные поездки меняют дело. Когда приступаешь к запряжке, начинается первая дневная забота. От кормежки накануне вечером и ночного отдыха у собак появляется такой избыток жизненной энергии и доброй воли, что их никак не заставишь стоять смирно. Приходится действовать плеткой, хотя начинать с этого, в сущности, жалко.
Поставив сани надежно "на якорь", удается, наконец, привести в порядок свою запряжку из шести собак. Казалось бы, что поле деятельности теперь свободно, стоит только "отдать концы", чтобы через час быть уже у судна. Однако, не тут-то было! Вокруг лагеря за короткой время накопилась целая масса разных предметов - вроде ящиков, лесного материала, свободных саней и т. п. И вот выбираться из всех этих вещей было великой задачей каждого утра. Наибольший интерес собак проявлялся, конечно, к этим предметам, и чтобы справиться со всей этой штукой, нужно было, чтобы тебе действительно повезло!
Проследим же за таким утренним выездом. Все люди готовы, и собаки запряжены. Раз, два, три - и все сразу срываются с места! Словно ветер несутся они, и не успеешь даже и кнутом махнуть, как уже оказываешься... в куче материалов! Собаки дорвались до мечты всей своей жизни - как можно основательней "обработать" весь этот материал столь свойственным им, а для нас столь непонятным способом. Пока происходит этот процесс, которым собаки занимаются с огромным удовольствием, каюр слезает с саней и начинает распутывать постромки, запутавшиеся за всякие доски, планки и тому подобное, находящееся поблизости. Каюр, по видимому, далек от достижения мечты всей своей жизни, судя по тем выражениям, к которым он прибегает. Наконец, все у него готово! Оглянувшись, каюр сейчас же убеждается в том, что не у него одного на пути встретились препятствия. Там среди ящиков перед ним открывается зрелище, заставляющее его сердце запрыгать от радости. Одна "борода" влипла так плотно, что, по всей видимости, ей еще не скоро выбраться. С торжествующей улыбкой каюр бросается на сани и - марш вперед!
Пока едешь по барьеру, обычно дело идет хорошо. Здесь нет ничего, способного отвлекать внимание собак. Иначе обстоит дело па морском льду. Здесь расположились группами тюлени, лениво греясь на солнце. И тогда может вполне случиться, что твой путь пойдет зигзагами. Если такой запряжке еще свежих с утра собак придет в голову мысль изменить курс и направиться к тюленям, то нужно быть очень опытным каюром, чтобы направить их снова на надлежащий путь. Что касается меня, то я в таких случаях прибегаю к единственному возможному способу спасения - опрокидываю сани. Среди рыхлого снега с опрокинутыми санями собаки быстро останавливаются. Если ты благоразумен, то тогда преспокойно направляешь их в нужную сторону, переворачиваешь сани и едешь дальше. Но, к сожалению, человек не всегда бывает благоразумен. Желание выместить досаду на непослушных бездельниках берет перевес, и тут начинается наказание. Но это не так просто! Когда ты сидишь на опрокинутых санях, то они служат прекрасным якорем, но не так обстоит дело без груза, и собаки это отлично попивают. Пока ты колотишь хорошенько одну, остальные срываются с места, и результат получается не всегда лестный для каюра. Хорошо, если ему удастся снова вскочить на опрокинутые сани, но бывает и так, что собаки и сани уезжают без каюра!
Вся эта возня в ранний утренний час настолько разогревает кровь, что на судно приезжаешь весь в поту, несмотря на двадцатиградусный мороз. Иногда поездка совершается без помех, и тогда дело идет с поразительной быстротой. Собак не приходится понукать: они бегут и без того охотно. Тогда два километра от нижней палатки до "Фрама" можно проехать в несколько минут.
Выйдя из палатки утром двадцать первого января, мы были очень изумлены. Нам казалось, что мы грезим. Мы протирали глаза, открывали их снова; нет, ничего не помогало. "Фрама" больше не было видно. Ночью задувал довольно сильный ветер с метелью. По-видимому, обстоятельства заставили судно уйти. С моря слышался грохот разбивающихся о барьер волн. Мы все же принялись за обычную работу. Накануне капитан Нильсен и Кристенсен убили 40 тюленей. Половину их мы увезли тотчас же. Теперь мы начали увозить остальных. Позднее утром, когда мы были заняты разделкой тюленей, мы услышали давно знакомый нам звук-"пют", "тот", "пют"-стук машины "Фрама", и над барьером показалась наблюдательная бочка. Однако, к своему старому месту "Фрам" не подошел раньше вечера. Сильное волнение заставило его выйти в море.
Плотники усердно строили дом. Двадцать первого января он был уже доведен под крышу и, значит, остающуюся работу можно было производить внутри. Для ребят это было большим облегчением. За это время у них была, безусловно, самая тяжелая работа. Они дрогли и мерзли, но я не слышал от них ни одного слова жалобы. Когда, окончив свою дневную работу, я приходил к ним в палатку, один из них уже занимался приготовлением пищи. Обед состоял всегда из блинчиков и черного, как уголь, крепкого кофе. Как это было вкусно! Вскоре между обоими плотниками-коками началось соревнование - кто из них испечет лучше блинчики. По-моему, оба они были одинаково искусны. Утром у нас опять бывали блинчики. Горячие, хрустящие, нежные блинчики с чудеснейшим кофе, пока я еще не вылезал из спального мешка. И плотники готовили мне завтрак уже в 5 часов утра. Немудрено, что мне нравилось их общество!
Впрочем, жившие в нижней палатке тоже не терпели ни в чем нужды. Вистинг проявил, совершенно исключительные способности в качестве кока. Его специальностью были пингвины и чайки под соусом из сливок.
Подавались они под видом рябчиков и, действительно, напоминали их.
В это воскресенье все мы, за исключением одних дневальных в обеих палатках, отправились на судно наслаждаться жизнью. Мы здорово поработали всю эту неделю.
В понедельник, двадцать третьего января, мы начали перевозить провиант. Ради экономии времени мы решили подвозить провиант не к самому дому, а оставлять его временно на высоком хребте по другую сторону "горы Нельсон", то есть южнее ее. Это место находилось всего лишь в 600 метрах расстояния от дома, но так как на этом участке поверхность была не совсем ровной, то, в общем, мы много выигрывали. Позднее, когда "Фрам" уйдет, мы могли бы перевезти все до самого дома. Однако, на это у нас так и не хватило времени, поэтому здесь был создан наш постоянный главный склад провианта.
Перевозка сюда была сначала несколько затруднительна, Собаки, привыкшие бегать к нижнему лагерю мимо "Нельсона" и "Ренникена", никак не могли понять, почему бы им не поступать так же и теперь. Много раз бывала особенно затруднительна поездка с пустыми санями к судну, С этого места собакам был слышен лай их товарищей за "Нельсоном" в нижнем лагере. И тогда нередко случалось, что инициатива переходила к собакам. Стоило им прийти в подобное настроение - почувствовать склонность к озорству, и справиться с ними было трудно; с этим пришлось познакомиться всем нам без исключения. Никто из нас не избежал такой сверх программной прогулки.
По мере подвозки провианта каждый каюр сгружал его с саней и складывал ящики в том порядке, в каком они должны были лежать. Мы начали с того, что начали выкладывать их на снег по сортам небольшими партиями. Благодаря этому, все можно было легко найти. Нагружалось на сани по большей части 300 килограммов, или шесть ящиков. Всего нам нужно было перевезти около 900 ящиков, и мы высчитали, что должны будем доставить их на место в течение недели.
Все шло в изумительном согласии с планом. В субботу в полдень двадцать восьмого января дом был готов, и все 900 ящиков доставлены на место. У склада провианта был весьма внушительный вид. Вдоль по:склону стояли длинными рядами ящики, каждый за своим номером, поэтому мы быстро могли найти все, что было нужно. А там красовался готовый дом, совсем такой, каким он был у себя на родине в Буннефьорде. Однако, большую разницу в окружающей природе трудно себе представить. Там - зеленый лиственный и хвойный лес и плещущееся море. Здесь лед, лед и только лед. Все же красиво было и там и здесь. Я стоял и раздумывал: "что же я предпочитаю?"
Мысль уносится далеко-пролетает тысячи миль в секунду. .. Лес победил.
Как я уже рассказывая, мы привезли с собой все необходимое, чтобы "привязать" дом к барьеру. Но тихая погода, державшаяся все это время, заставила нас прийти к заключению, что условия здесь не будут, пожалуй, такими уж скверными, как мы предполагали. Поэтому мы удовольствовались тем, что врылись в барьер.
Дом снаружи, был высмолен, а крыша покрыта толем, так что его далеко было видно на фоне белых окрестностей. Вечером мы сняли оба лагеря и переселились в свой дом - "Фрамхейм". Как уютно, красиво и чисто показалось нам все, когда мы заглянули в двери! Всюду блестящий прекрасный линолеум - как в комнате, так и в кухне. Мы имели полное основание быть счастливыми и довольными. Еще одна важная работа была выполнена, и притом за более короткий срок, чем я мог надеяться. Дорога к цели открывалась все больше и больше. Вдали нам уже начал мерещиться замок. Там наша красавица еще спит, но близится время, когда ее разбудит поцелуй!
В первый вечер в доме собралась веселая компания. Играл граммофон, и мы пили за будущее.
Все взрослые собаки были теперь переведены сюда и привязаны здесь к стальным тросам. Бывало, что они развлекали нас музыкой. Но когда они были собраны все вместе, то получался мощный хор, который под управлением того или иного великого певца задавал нам дневные, а что еще хуже - и ночные концерты. Удивительные животные! Что выражали они своим воем? Начинала одна собака, потом другая, затем еще несколько, и наконец - выли все сто. Во время такого концерта они обычно усаживаются поудобнее, задирают головы как можно выше и воют изо всей мочи. В это время вид у них бывает чрезвычайно занятой, и они ничем не отвлекаются. Самым замечательным, однако, бывает способ окончания концерта, А именно: он прекращается сразу по всей линии. Не бывает никаких запаздывающих, никаких заключительных аккордов! Чем объясняется такая одновременная остановка? Я долго наблюдал за ними и изучал их, не находя ответа. Казалось, это была хорошо разученная песня определенной протяженности и с определенным концом.
Обладают ли животные способностью понимать друг друга? Этот вопрос чрезвычайно интересен. Никто из тех, кто долго имел дело с эскимосской собакой, не усомнится в том, что у них есть такая способность. Под конец я так хорошо научился :понимать все издаваемые ими звуки, что, не глядя на собак, только по одному звуку мог сказать, чем они занимаются. Драка, игра, любовь и т. п. - все это сопровождается особым звуком. Если собаки хотят выразить преданность и любовь своему хозяину, то они пользуются совсем иными движениями и звуками, чем в других случаях. Если какая-нибудь из них совершала нехороший поступок - что-нибудь такое, что, как собакам было известно, им запрещалось, например, забиралась в склад мяса, то собаки, которые не могли туда попасть, прыгали вокруг и издавали звуки совершенно иные, чем другие. Мне кажется, почти все мы научились распознавать эти различные звуки. Едва ли найдется другой такой интересный и занятный для изучения зверь, как эскимосская собака.
От своего праотца - волка - они унаследовали инстинкт самосохранения, право сильного, в гораздо большей степени, чем наши домашние собаки. Борьба за существование повлекла за собой раннюю зрелость эскимосской собаки и в совершенно поразительной степени развила ее неприхотливость и выносливость. Ее ум остер, ясен и отлично развит для той работы, для которой она родится, и для тех условий, в которых она воспитывается. Нельзя считать эскимосскую собаку малоспособной потому лишь, что она не умеет служить и не хватает по команде кусочек сахару. Это фокусы, которые так чужды ее трудному жизненному пути, что она никогда им не научится или же научится лишь с большим трудом.
Среди самих собак существует только право более сильного. Сильнейший правит и беспрепятственно делает все, что хочет. Ему принадлежат все! Более слабому достаются только крохи. У этих животных легко возникает дружба, и она всегда связана с чувством уважения и страха перед более сильным. Более слабый из чувства самосохранения ищет защиты у более сильного. Более сильный принимает звание покровителя и, таким образом, приобретает себе верного помощника - всегда имея в виду еще более сильного. Все проникнуто инстинктом самосохранения. То же самое наблюдается и в отношениях собаки к людям. Этот инстинкт научил собаку ценить человека, как своего благодетеля, от которого она получает все жизненные блага. В эти отношения вплетается как будто также и любовь и преданность, но и они при ближайшем рассмотрении тоже зиждутся на инстинкте самосохранения. Как следствие всего этого - эскимосская собака питает гораздо больше почтения к своему хозяину, чем обыкновенные собаки, у которых чувство почтения развивается только из страха перед побоями. Я мог не задумываясь выхватить кусок пищи изо рта любой из своих двенадцати собак. Ни одна из них не сделала бы даже попытки укусить меня. А почему? - Она не осмелилась бы сделать это из опасения не получить в следующий раз ничего! Со своими домашними собаками я, конечно, не стал бы. проделывать такого опыта. Они сейчас же кинулись бы защищать свое добро и не постеснялись бы даже пустить в ход зубы, если будет нужно. И это несмотря на то, что домашние собаки, казалось бы, питают такое же глубокое почтение к хозяину, как и другие. В чем же тут причина? А дело объясняется тем, что их почтение базируется не на серьезном основании - инстинкте самосохранения, а просто на страхе побоев. И в таком случае, как этот, обнаруживается, что основание-то это слишком слабое. Желание есть сильнее страха наказания, и в результате собака скалят зубы.
Через несколько дней появился и последний участник партии зимовщиков-Адольф Хенрик Линдстрем, и теперь можно было считать, что все окончательно устроено. До сих пор он оставался на судне и занимался приготовлением пищи, но теперь он был там больше не нужен. Его искусство будет гораздо больше цениться "ландсмолистами". Самый молодой участник экспедиции, кок Карениус Ульсен, с того времени принял в свое ведение на "Фраме" все приготовление пищи и исполнял эту работу с редкой добросовестностью и уменьем до тех пор, пока мы не прибыли в Хобарт в Тасмании .в мае 1912 года, когда ему снова дали помощника. Прекрасно для двадцатилетнего юноши. Если бы все были такие!
С прибытием Линдстрема в нашем ежедневном обиходе и питании наступил порядок. Из-под новехонького колпачка на трубе весело поднимался дым, подтверждая, что теперь барьер стал действительно обитаемым. Как было приятно, возвращаясь с санями после дневной работы, видеть этот поднимающийся к небу дымок! В сущности, это такой пустяк, но говорит он так бесконечно много!
С Линдстремом у нас появился также свет и воздух. И то и другое составляет его специальность. Прежде всего он повесил на место лампу "Люкс" и осветил нас, что очень способствовало чувству уюта и благоденствия во время долгой зимы. Он позаботился и о воздухе, правда, приняв в компанию Стубберуда. Общими усилиями им обоим удавалось проводить в наше удобное жилище самый чистый и самый свежий воздух барьера во время всего нашего пребывания там.
Это потребовало, конечно, работы, но она их не пугала, Вентиляция была капризной и по временам выкидывала фокусы. Особенно часто это случалось во время полного затишья. Нашей "технической фирме" приходилось немало изощряться, чтобы снова наладить обмен воздуха. Чаще всего они пользовались примусом, подставляя его под вытяжную трубу и накладывая ледяной компресс на трубу, приводящую воздух. Пока один лежал, на животе, подставив примус под вытяжную трубу, и заставлял воздух подниматься в нужном направлении, другой выскакивал на крышу и обкладывал большими кусками снега "приемную" трубу, чтобы гнать воздух по ней вниз, к нам в комнату. Они могли часами возиться с этим, не сдаваясь. Долго ли, коротко ли, но дело кончалось тем, что без всякой видимой причины вентиляция начинала опять работать полным ходом. Нет сомнения, что хороший обмен воздуха во время зимовки чрезвычайно важен для здоровья и благополучия. Я читал об экспедициях, постоянно страдавших от сырости и холода с вытекавшими из этого болезнями. И все это только из-за дурной вентиляции! Если приток свежего воздуха достаточен, то и топливо может быть лучше использовано, и теплообразование, конечно, увеличивается. Если же приток слишком мал, то большая часть топлива пропадает даром, а следствием этого является холод и сырость. Обмен воздуха, само собой разумеется, должен регулироваться по мере надобности, Мы в своем доме пользовались только лампой "Люкс" и кухонной плитой, и у нас в комнате было так тепло, что спавшие на верхних койках постоянно жаловались на жару.
Первоначально в комнате было устроено десять коек, но так как нас было всего девять человек, то мы убрали одну койку и это место использовали для шкафа с хронометрами. В нем было три обыкновенных корабельных хронометра. Кроме того, у нас было шесть обсервационных часов, которые мы постоянно носили при себе и в течение всей зимы тщательно сверяли. Метеорологические инструменты помещались на кухне - это было единственное место, бывшее в нашем распоряжении. Линдстрем занял должность помощника заведующего "метеорологической станцией" во "Фрамхейме" и стал мастером экспедиции по изготовлению инструментов.
На чердак мы сложили все вещи, не переносящие больших морозов, как, например, лекарства, фруктовый сок, варенье, сливки, пикули и приправы, и кроме того - все ящики для саней. Для библиотеки тоже было отведено место на чердаке.
Начиная с понедельника, тридцатого января, мы целую неделю употребили на перевозку угля, дров, керосина и всего нашего запаса сушеной рыбы. За это лето температура колебалась между -15^o и -20^o Цельсия - чудесная летняя температура! Ежедневно мы стреляли много тюленей, и их у нас уже накопилась огромная куча - около 100 штук; они лежали на площадке перед дверями дома.
Однажды вечером во время ужина явился Линдстрем с известием, что нам теперь не нужно ходить на морской лед стрелять тюленей: тюлень сам пришел к нам. Мы выскочили наружу - и действительно: невдалеке от нас к нашей хижине быстро приближался тюлень-крабоед, блестя на солнце, как серебряный. Он подошел прямо к нам - мы сфотографировали его и,... застрелили.
Однажды я наблюдал удивительный случай. Моя лучшая собака "Лассесен" отморозила себе левую заднюю лапу. Это случилось в то время, когда мы уехали на санях. "Лассесен" был "выходной" и, улучив минуту, умудрился отвязаться. Свою свободу он, как и большинство этих собак, использовал для драки. Они любят драться и не могут без этого жить. Он набросился на "Удина" и "Тура" и вступил с ними в бой. В пылу битвы цепи, на которых сидели эти собаки, обмотались вокруг лапы "Лассесена" и затянулись так сильно, что остановили кровообращение. Не знаю, сколько времени собака оставалась в таком положении. Но когда я приехал, то сейчас же заметил, что собака не на своем месте. При ближайшем осмотре я обнаружил отморожение. Целых полчаса я потратил на то, чтобы добиться восстановления циркуляции крови. Я достиг этого, держа все время собачью лапу в своей теплой руке. Сначала, пока липа была нечувствительна, все шло хорошо, но когда кровь снова стала притекать к ней, собаке стало, конечно, больно, и "Лассесен" начал беспокоиться. Он визжал и дергал головой по направлению к больному месту, словно желая обратить мое внимание на то, что он считает всю эту операцию неприятной. Однако, не пытался укусить меня. После лечения лапа сильно распухла, но через день "Лассесен" снова был здоров, только немного прихрамывал на левую заднюю ногу.
Все мои записи в дневнике за это время велись в стиле телеграмм, - вероятно, потому, что у меня постоянно было много работы. Так, в феврале они заканчиваются следующими словами: "Только что приходил с визитом императорский пингвин - попал в кастрюлю!" Вот и вся эпитафия! За эту неделю мы освободили морскую партию от последних псов - около двадцати щенков. На судне была великая радость, когда последняя собака покинула палубу, - и это вполне понятно. При морозе свыше двадцати градусов, какой стоял последнее время, было невозможно содержать палубу в чистоте. Вес сейчас же замерзало. Но даже и в замороженном виде это "вещество" не из приятных! Когда все собаки были переправлены на лед, команда принялась обрабатывать палубу солью и водой, и вскоре мы снова узнали свой "Фрам". Щенков посадили в ящики и отвезли в "Фрамхейм". Здесь мы раскинули для них шестнадцатиместную палатку. Но с первого же мгновения они отказались жить в ней, и нам не оставалось ничего иного, как только выпустить их. Все щенки провели большую часть зимы под открытым небом. Пока тюленьи туши лежали на площадке, они болтались около них. Потом они облюбовали другие места. Палатка, которая была в таком презрении у щенят, все-таки потом пригодилась: там были устроены суки, которым нужно было щениться. Эта палатка слыла у нас под названием "родилки".
Одна за другой ставились шестнадцатиместные палатки, и в конце концов "Фрамхейм" получил очень внушительный вид. Восемь из этих палатою была раскинуты для наших восьми собачьих упряжек. Шесть служили складами, три для сушеной рыбы, одна для свежего мяса, одна для провианта и одна для угля и дров - всего четырнадцать. Они были поставлены по заранее выработанному плану; когда были поставлены все палатки, образовался целый лагерь.
В один из этих дней мы занялись собачьей упряжью, и она была подвергнута значительному изменению. У одного из участников явилась счастливая мысль скомбинировать аляскинскую упряжь с гренландской. Таким образом, у нас получилась упряжь, удовлетворявшая всем требованиям. Потом мы всегда пользовались этой системой, и все пришли к заключению, что она значительно лучше всех других. По видимому, и собакам в ней было удобнее. Они работали в ней легче и лучше - это бесспорно. Теперь мы совсем забыли о стертых местах у собак, так часто образующихся при употреблении гренландской упряжи.
Четвертое февраля было днем, богатым событиями. В тот день мы, как и всегда, выехали с пустыми санями к "Фраму" в шесть с половиной часов утра. Как только передовой достиг вершины холма, он вдруг принялся махать руками и ногами, .жестикулируя, как сумасшедший. Я понял сейчас же, что он что-то увидел, но что именно? Следующий, подъехав, стал махать, еще больше и пытался что-то крикнуть мне, но тщетно. Я все еще ничего не понимал. Но вот очередь подняться на гребень дошла и до меня - понятно, что меня порядочно-таки разбирало любопытство. Оставалось проехать всего несколько метров. Но тут-то все и объяснилось, У кромки льда, южнее нашего "Фрама", стоял, ошвартовавшись, большой барк. Правда, мы уже раньше беседовали между собой о возможности встретить судно капитана Скотта "Терра Нова", когда оно пойдет к Земле короля Эдуарда VII, но все-таки удивление наше было велико. Теперь - настал и мой черед превратиться в "дергунчика", и я уверен в том, что проделал все эти штуки не хуже первых своих товарищей. То же самое повторялось со всеми, кто поднимался на гребень. Что проделывал последний из нас, я в точности не знаю, но думаю, что и он дрыгался! Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал за нами в это утро на гребне холма, то, наверное, принял бы нас всех за сумасшедших.
В тот день дорога показалась там чрезвычайно длинной, но вот, наконец, мы доехали, и все разъяснилось. "Teppa Нова" пришла в двенадцать часов ночи. Наш вахтенный только что спустился вниз, чтобы подкрепиться чашкой кофе. Когда он вышел снова на палубу, у края барьера стояли два судна. Вахтенный стал протирать глаза, щипал себя за ногу и всякими способами старался убедиться в том, что он не спит. Однако, нет. Когда он щипал себя за ляжку, - так рассказывал он потом, - было чертовски больно! Значит, он действительно не спал. Поэтому он начал все больше и больше склоняться к заключению, что здесь стоят действительно два судна.
Лейтенант Кэмбл - начальник восточной партии, которая должна была исследовать Землю короля Эдуарда VII, первым явился к Нильсену с визитом. Он рассказал, что они не могли дойти до этой земли и теперь идут обратно к проливу Мак-Мурдо. Оттуда они намеревались пройти к мысу Норт и поисследовать берег там. Как только я поднялся на судно, лейтенант Кэмбл снова пришел на "Фрам", и я услышал сообщение от него самого. Затем мы погрузили сани и снова поехали домой. В девять часов утра мы имели удовольствие принимать у себя в новом доме лейтенанта Пэнналя - капитана "Терра Нова", лейтенанта Кэмбла и врача экспедиции в качестве наших первых гостей. Мы провели вместе несколько весьма приятных часов. Позднее днем трое из нас были с визитом на судне "Терра Нова" и остались там завтракать. Наши хозяева были чрезвычайно любезны и предложили доставить нашу почту в Новую Зеландию. Если бы у меня было время, я охотно воспользовался бы этой дружеской услугой, но у нас в данный момент буквально не было времени для писания писем. Каждый час был дорог.
В два часа дня "Терра Нова" отдала швартовы и покинула Китовую бухту. После этого посещения с нами произошел забавный случай. Почти все мы оказались простуженными. Мы сморкались и чихали. Продолжалось это недолго - всего лишь несколько часов, а затем все прошло.
В воскресенье - пятого февраля - наши "морские разбойники" были у нас в гостях. Нам пришлось принимать их в две смены, так как все сразу не могли оставить судно. Четверо были приглашены к обеду, а шестеро к ужину. Мы не могли угостить их ничем особенным, но мы позвали их не ради угощения, а чтобы показать свой новый дом и пожелать им счастливого пути.
Для всех нас, восьми человек, начало уже не хватать работы (по перевозке вещей с "Фрама", и мне стало ясно, что некоторые из нас будут полезнее я другом месте. Поэтому было решено, что четверо из нас будут заниматься вывозом того немногого, что еще оставалось, а четверо остальных отправятся до 80^o южной широты, частью для того, чтобы исследовать ближайшие окрестности, частью для того, чтобы начать завоз провианта на юг. Опять у нас оказались полны руки хлопот. Четверо, продолжавших работу у станции, были: Вистинг, Хассель, Стубберуд и Бьолан. Мы же, остальные, спешно занялись подготовкой к походу. Впрочем, все главное было уже готово. Но у нас еще не было никакого опыта для далеких путешествий. Теперь-то мы и должны были приобрести его. Отправление было назначено на пятницу, десятого февраля. Девятого я отправился на "Фрам" и простился с товарищами. Предполагалось, что, когда мы вернемся, "Фрам" уже уйдет. Я должен был поблагодарить за многое этих славных людей. Я знал, что всем им, почти без исключения, было тяжело оставлять нас в такой интересный момент и уходить в плавание, чтобы долгие месяцы бороться с холодом и темнотой, льдом и бурями, а потом еще раз проделать такой же путь на следующий год, чтобы прийти за нами. Право, это был очень тяжелый труд; но никто из них не жаловался. Все дали обещание сделать все, что было в их силах, для осуществления нашей задачи, а потому исполняли свой долг безропотно.
Я оставил письменный приказ командиру "Фрама", капитану Нильсену. Содержание этого приказа можно выразить кратко: "Выполняйте наш план, как сами сочтете наилучшим". Я знал того человека, которому давал приказ. Более способного и более честного помощника я никогда не мог бы найти. Я знал, что "Фрам" находится в надежных руках.

Лейтенант Преструд и я предприняли небольшое путешествие на юг, чтобы найти удобный подъем на барьер с другой стороны бухты. Морской лед в бухте на этом участке был совсем ровным. Только там и сям виднелось несколько трещин. Странно, что дальше в глубине бухты шли длинные ряды старых торосов. Чем это объяснить? Этот участок был совершенно защищен от моря и, казалось бы, оттуда не могли попасть сюда эти образования. Может быть позднее у нас и найдется время исследовать их. Сейчас времени на это у нас не было. Теперь мы отыскивали лишь ближайший, вернейший путь на юг. Здесь бухта была неширока. Расстояние от "Фрамхейма" до этой части барьера было около пяти километров. Подъем на него был нетруден и хорош, если только исключить несколько трещин. Подъем был недлинным, но, пожалуй, довольно крутоватым. Высота - восемнадцать метров. Очень интересно было взбираться наверх. Что-то мы увидим с вершины? До сих пор еще мы ни разу как следует не видели, каков барьер в южном направлении. Теперь это было впервые.

В сущности, то, что мы увидели, поднявшись на барьер, нас не удивило. Бесконечная равнина, тянувшаяся до крайних пределов на юг, терялась на горизонте. Наш курс, как мы могли видеть, приведет нас как раз на край уже упоминавшейся возвышенности- приметный знак для позднейшего времени. Поверхность снега была превосходной. Неглубокий слой довольно рыхлого снега покрывал твердый подслой и делал его очень удобным для лыж. По состоянию местности мы сейчас же увидели, что выбрали правильный тип лыж - равнинный тип, длинный и узкий. Мы достигли того, чего хотели, - нашли подъем для своего путешествия на юг, и путь был свободен. Это место позднее было отмечено флагом и называлось у нас "местом старта".
По пути туда и обратно мы проходили мимо больших стад спящих тюленей. Они не обращали на нас ни малейшего внимания. Если мы подходили и будили их, они поднимали слегка голову, одно мгновение смотрели .на нас, затем переваливались на другой бок и продолжали спать. Было очевидно, что эти животные здесь на льду еще никогда не встречали врагов. Если бы им нужно было чего-нибудь опасаться, то они выставляли бы свои сторожевые посты, как делают на севере их собратья.
Сегодня мы в первый раз надели меховую одежду. Это было платье из оленьих шкур эскимосского покроя. Но оно оказалось слишком теплым. Позднее мы тоже убеждались в этом. При низких же температурах оно, без сомнения, является самым лучшим. Но здесь, на юге, мы не наблюдали во время своих санных поездок низкой температуры. В тех редких случаях, когда действительно бывал мороз, стоящий упоминания, мы всегда одевались в мех. Но когда мы вернулись домой в этот вечер с рекогносцировки, нам не нужно было и в баню ходить!
Десятого февраля в девять с половинной часов утра отправилась первая экспедиция на юг. Нас было четверо с тремя санями и восемнадцатью собаками по шести собак на каждые сани. Груз состоял приблизительно из 250 килограммов провианта на каждые сани. Кроме того, были взяты провиант и снаряжение для нашего путешествия. Мы не знали даже приблизительно, сколько времени оно продлится, так как все было нам незнакомо. На санях мы везли главным образом собачий пеммикан, предназначавшийся для склада, по 160 килограммов на каждых санях, кроме того немного тюленьего мяса, сала, сушеной рыбы, шоколада, маргарина и печенья. С нами было десять длинных бамбуковых шестов с черными флажками для разметки пути. Из снаряжения мы взяли, кроме того, две трехместных палатки, четыре одиночных спальных мешка и необходимое кухонное оборудование.
Собаки охотно бежали, и мы галопом выехали из "Фрамхейма". По барьеру дело шло хорошо. При спуске на морской лед нам пришлось проезжать между большими торосами по довольно неровной местности. Последствия не замедлили сказаться. Сани опрокидывались то у одного из нас, то у другого. Но все обходилось благополучно. Мы испытывали свои силы, а это всегда полезно. Приходилось также проезжать довольно близко мимо многих стад тюленей, а для собак это слишком соблазнительно. Они кидались в сторону и во весь дух неслись к тюленям. Но на этот раз груз был тяжел, и собакам скоро надоела эта добавочная работа. Посредине бухты мы увидели "Фрам". Лед теперь совсем вскрылся, и судно стояло у самого барьера. Нас провожали четверо наших товарищей, остающихся дома. Прежде всего они желали посмотреть, как мы поедем. Затем, им хотелось помочь нам на подъеме. Мы ведь предполагали, что он нам трудно достанется и нам придется попотеть. И, наконец, наши товарищи должны были поохотиться на тюленей, а здесь для этого было широкое поле деятельности. Куда ни взгляни, всюду лежал тюлень. Большущие жирные звери.
Оставшихся дома я подчинил Вистингу и задал им порядочно работы. Они должны были перевезти с судна остаток грузов и построить большие поместительные сени у западной короткой стены дома, чтобы нам не надо было выходить из кухни прямо на лед. Кроме того, мы предполагали использовать это помещение для столярной мастерской. А охотиться на тюленей они должны были с утра до вечера. Необходимо было запасти достаточное количество тюленей, чтобы у всех - как у людей, так и у животных - было пищи вдоволь. Здесь же тюленей было сколько угодно. Если зимой мы останемся сидеть без свежей пищи, то в этом будем виноваты исключительно сами.
Хорошо, что нам помогли на подъеме. Хотя он был не так уж велик, но стоил нам большого труда. Но у нас было много собак, и когда мы припрягли их в достаточном количестве, то сани были подняты наверх. Интересно знать, что думали о нас на судне? Им было видно, что нам уже здесь трудно подниматься. Что же будет, когда нам придется взбираться на плато? Может быть, им в голову приходила старая пословица: "мастера делает опыт".
На "месте старта" мы остановились. Здесь надо было проститься с товарищами. Все мы были не очень сантиментально настроены. Крепкое рукопожатие и затем - до свидания.
Наш походный порядок был следующий: впереди Преструд на лыжах, чтобы указывать нам направление и придавать собакам бодрости. Дело всегда шло лучше, если впереди кто-нибудь был. Далее шел Хельмер Хансен. Это место - ведущие сани - досталось ему, и он занимал его потом во всех путешествиях. Я знал его еще раньше и считал самым умелым из всех известных мне каюров. Он вез на своих санях главный компас и проверял по нему направление, по которому шел Преструд. За ним следовал Иохансен, тоже с компасом, Наконец, я с одометром (измерительным колесом) и компасом на санях. Я предполагал ехать последним, чтобы всегда видеть все происходящее впереди. Как бы ты ни был осторожен, но все же обязательно бывает, что во время санных поездок иной раз с саней падает тот или другой предмет. Если последний каюр внимателен, можно избежать многих неприятностей, Я мог бы перечислить много очень важных вещей, потерянных во время наших поездок И подобранных потом последним каюром.
Самую тяжелую обязанность и наибольшей труд несет, несомненно, передовой. Ему приходится проторять дорогу и направлять своих собак, тогда как другим остается только следовать за ним. А потому вся честь тому, кто с первого дня до последнего исполнял эту обязанность, - Хельмеру Хансену. Само собой разумеется, незавидна и должность бегущего впереди. У него, правда, не бывает неприятностей с собаками, но идти в одиночестве впереди, ничего не видя вокруг себя, чертовски скучно! Его единственным развлечением являются окрики с передних саней:
- Немного вправо! Влево немножко!
Развлекают его не столько однообразные слова, сколько тот тон, в каком они выкрикиваются. Иногда эти крики звучат одобрительно, и тогда он понимает, что исполняет свою обязанность хорошо. Но иногда от них пробегают по спине мурашки. Кричащему, видимо, хотелось прибавить еще что-нибудь, вроде: "шляпа". Во всяком случае, тон бывал чрезвычайно выразительный.
Совсем не легкая штука идти по прямому направлению в такой местности, где не существует никаких примет. Представьте себе, что вам нужно идти все прямо по огромной, бесконечной равнине в густом тумане. К тому же полное затишье. Снег лежит ровной пеленой без сугробов. Что вы станете делать? Эскимосы умеют справляться с этим, но мы не умеем. Мы начинаем сворачивать то вправо, то влево и доставляем передовому каюру с компасом массу хлопот. Удивительно, как все это действует на психику человека. Хотя каждый участник похода прекрасно знает, что идущий впереди не может сделать ничего лучшего и что, будь сам он на его месте, он проделывал бы то же самое, однако, он все-таки в конце концов начинает раздражаться и думать, что ни в чем неповинный и ничего не подозревающий бегун делает все эти зигзаги только на зло ему. И команда: "немного влево" произносится тогда таким тоном, который выражает нечто весьма нелестное и понимается именно так. Я сам испытал на себе чувства и тех и других. Для каюра же время проходит необычайно быстро. Ему приходится смотреть за своими собаками и следить, чтобы все они работали и ни одна из них не "ловчилась". Его внимание занято и многим другим, связанным с упряжкой, И за самими санями он должен наблюдать непрестанно. Если этого не делать, то не успеешь и оглянуться, как из-за какой-нибудь небольшой неровности поверхности сани уже лежат полозьями вверх. А поднимать опрокинутые сани весом около трехсот килограммов нет никакого удовольствия, и потому, чтобы этим не рисковать, приходится обращать все свое внимание на происходящее вокруг.
От места старта барьер поднимается постепенно и, дойдя до идущего поперек гребня, переходит в настоящую равнину. Здесь на гребне мы еще раз останавливаемся. Наших товарищей не видно, они занялись своей работой. А там вдали в блестящей белой с синим раме стоит "Фрам". Мы только люди. За всем таится неизвестность. Встретимся ли мы снова? И если встретимся, то в какой обстановке? Столь многое отделяет сегодняшний день от нашей следующей встречи! Огромный могучий океан с одной стороны и неизвестные ледяные массы - с другой. Многое может случиться. Флаг развевается по ветру, посылая свое последнее "прости" и исчезает. Мы идем на юг.
Это первое путешествие вглубь ледяного барьера чрезвычайно волновало нас. Путь был совершенно неизвестным, снаряжение еще неиспытанным. Какой-то окажется местность? Будет ли она все время тянуться бесконечной равниной, без всяких препятствий? Или же природа поставит на нашем пути непреодолимые трудности? Правы ли мы в своих предположениях, что в этих областях лучшим средством передвижения являются собаки, или же мы поступили бы правильнее, взяв оленей, пони, автомобили или аэропланы и т.п.?
Мы шли вперед с большой быстротой. Условия пути были замечательны. Собачьи лапы едва оставляли след на тонком слое рыхлого снега. Как раз, чтобы иметь хороший, надежный упор. Состояние погоды было не совсем таким, какое нам было бы желательно в незнакомой местности. Правда, было тихо и тепло и, в общем, очень приятно идти. Однако, освещение было нехорошим. Серая пелена, самое неприятное освещение, если не считать тумана, лежала на всем ландшафте, и поэтому барьер и небо сливались. Не было видно никакого горизонта. Эта серая пелена, несомненно, младшая сестра тумана, чрезвычайно неприятна. Все время находишься в неизвестности, что делается кругом. Совершенно нет теней. Все кажется одинаковым. При таком освещении трудно бежать переднему. Он различает неровности местности только, когда бывает уже слишком поздно, когда он уже сказывается среди них. Это кончается часто падением или же отчаянными усилиями удержаться на ногах. Каюрам легче. Они могут опираться одной рукой о сани. Но они тоже должны обращать внимание на неровности и смотреть, чтобы сани не опрокинулись. Такое освещение действует также очень сильно на глаза, и после нескольких таких дней часто появляется снежная слепота. Объясняется это не только непрестанным напряжением зрения; часто это происходит и от неосторожности. Люди склонны в таких случаях сдвигать очки на лоб, особенно, если стекла у них темные. Впрочем, у нас дело всегда обходилось замечательно хорошо. Только некоторые из нас немного пострадали от этой неприятной болезни. Как ни странно, но у снежной слепоты есть нечто общее с морской болезнью. Спросите кого-нибудь, не болеет ли он морской болезнью, и в девяти случаях из десяти вы получите ответ: "Нет, ничего подобного - просто только болит живот". То же самое, но лишь с некоторым изменением, бывает и при снежной слепоте. Если кто-нибудь является вечером в палатку с воспаленными глазами, и вы спрашиваете его, не снежная ли у него слепота, будьте уверены, что он даже обидится: "Снежная слепота, - нет, что вы, вовсе нет - просто что-то попало в глаз!"
В этот день мы без напряжения прошли двадцать восемь километров. У нас были две палатки, и мы улеглись подвое в каждой. Эти палатки были сшиты на троих, но для четверых они были слишком малы. Пищу готовили только в одной. Отчасти это делалось ради экономики, чтобы побольше оставить на окладе, а кроме того - и надобности особой не было, так как погода все еще была совсем теплая.
Уже во время этого путешествия, да и позднее при всех наших поездках для устройства складов, утренние сборы отнимали у нас слишком много времени. Мы начинали собираться с четырех часов утра, но пускались в путь не раньше восьми часов. Я постоянно изыскивал способы изменить такое положение. Меня спросят, чем это могло объясняться, и я откровенно и честно отвечу, что причиной была собственная наша мешкотность! Во время поездок для устройства складов это было не так уж страшно, но во время главного нашего похода всякая мешкотность должна была изгоняться без всякой пощады!
На следующий день мы прошли намеченные двадцать восемь километров за шесть часов и еще до наступления вечера встали лагерем. Собаки порядочно устали, так как весь день путь наш шел в гору. Сегодня с расстояния пятидесяти шести километров мы видели Китовую бухту. Это свидетельствовало о том, что мы поднялись на довольно значительную высоту. По приблизительному расчету, наш лагерь в этот вечер находился на высоте ста сорока метров над уровнем моря. Такой подъем удивил нас, хотя нам, в сущности говоря, нечего было удивляться, так как в первый же день. когда мы увидели основание бухты, мы предположили, что эта возвышенность должна быть высотой около ста сорока метров. Но, так или иначе, большинство из нас всегда склонно выдвигать собственные теории и открывать что-нибудь новое. То, что видели другие, не имеет для них значения. И мы воспользовались этим случаем,-я говорю "мы", так как и я тоже в этом участвовал, - чтобы выдвинуть новую теорию - учение о леднике, равномерно спускающемся с антарктического плато. Мы уже мысленно видели, как мы равномерно и постепенно поднимаемся до самой вершины и избегаем, таким образом, крутого и утомительного подъема между горами. День был очень теплый -11^o С, и я счел нужным снять с себя все, вплоть до самого необходимого нижнего белья, Наилучшее представление о моем одеянии может дать название, присвоенное этому подъему - "кальсонный склон..."
Стоял густой туман, когда мы проснулись на следующее утро. Чертовски неприятно! Здесь каждый шаг мы делаем по девственной почве, а теперь приходилось действовать вслепую! Казалось, что в этот день мы шли куда-то в бездну. В час дня било доложено, что прямо перед нами земля. Один из шедших впереди меня так взмахнул руками, что я было подумал, что она, должно быть, совершенно необычайных размеров. Я абсолютно ничего не видел, но, впрочем, в этом не было ничего удивительного. Зрение у меня плохое, а земли вообще не существовало. Туман немного поредел, и оказалось, что местность несколько неровная. Фантазия о существовании земли продолжалась до следующего дня, когда мы определенно убедились, что Это была просто спускающаяся туманная завеса.
В этот день мы отличились, превысив намеченные двадцать восемь километров и пройдя все сорок. Мы шли очень легко одеты. Не могло быть и речи о меховой одежде; мы сразу же отказались от нее. Очень легкая одежда из непроницаемой для ветра материя поверх нижнего белья - вот и все, что на нас было. Многие из нас во время этого путешествия ложились в спальные мешки босыми.
На следующий день мы были совершенно поражены наступлением ослепительно-ясной погоды, при полном безветрии. Впервые мы могли теперь хорошенько рассмотреть окрестности. К югу барьер, по видимому, шел ровно и гладко, без подъема. Наоборот, к востоку местность заметно повышалась, - вероятно, как думали мы тогда, к Земле короля Эдуарда VII. Утром мы прошли через первую встреченную нами трещину. По всей вероятности, она была уже давно забита снегом. Расстояние, пройденное нами в этот день, равнялось тридцати семи километрам.
Во время таких путешествий для устройства складов большое удовольствие доставляли нам наши термосы. Мы останавливались среди дня и выпивали по чашке очень горячего шоколада. Чрезвычайно приятно было среди снежной равнины без всяких хлопот подкрепиться чашкой шоколада. Во время окончательного нашего похода на юг с нами не было термосов. Мы не устраивали тогда завтраков.
Четырнадцатого февраля, сделав переход в восемнадцать с половиной километров, мы дошли до 80^o южной широты. К сожалению, в эту поездку нам не удалось произвести никаких астрономических наблюдений, так как взятый нами с собой теодолит оказался не в порядке, но последующее наблюдения, повторенные много раз, дали 79^o59' южной широты. Мы прошли не так уж плохо, несмотря на пасмурную погоду. Все расстояние до этого места мы разметили бамбуковыми шестами с флагами через каждые пятнадцать километров. Но теперь, не производя, никаких астрономических определений места, мы решили, что этих знаков недостаточно. Поэтому .нам пришлось подумать о каких-нибудь иных заметных знаках. Мы разбили несколько пустых ящиков, и они дали нам некоторый материал для вех, но все-таки этого было далеко недостаточно. Случайно наш взгляд упал на полфунта сушеной рыбы, лежавший на одних из саней - и вехи были найдены! Интересно, размечалась ли когда-нибудь и где-нибудь какая-либо дорога сушеной рыбой?
Сомневаюсь в этом!
Сейчас же по прибытии на 80^o широты - в одиннадцать часов утра - мы начали устраивать склад. Он был очень солидно построен и достигал в высоту двух метров. Наст здесь, на 80-м градусе южной широты, резко отличался от всей остальной дороги, по которой мы ехали. Лежащий повсюду глубокий рыхлый снег производил такое впечатление, будто он выпал, по всей вероятности, в очень тихую погоду. Много раз, когда мы проходили мимо этого места, хоть и не всегда, мы находили здесь такой же рыхлый снег.
Устроив склад и сфотографировав его, мы уселись на сани и отправились в обратный путь. Так странно было сидеть на санях и ехать! Этого обычно не бывает. Сидел тоже и Преструд. Хансен ехал передовым, а так как теперь он мог ехать по старому следу, то дело спорилось и без впереди бегущего. На последних санях у нас были сложены вехи. Преструд следил за одометром и через каждые полкилометра подавал сигнал голосом. Тогда я втыкал в снег сушеную рыбу. Этот способ разметки пути оказался замечательным. Сушеная рыба во многих случаях не только направляла нас на верный путь, но и сослужила нам большую службу, когда на следующий раз мы возвращались домой с изголодавшимися собаками.
В этот день мы проехали семьдесят километров и улеглись спать не раньше часа ночи. Это не помешало нам, однако, быть снова на ногах уже в четыре часа для обычных утренних сборов и двинуться в путь в семь с половиной часов утра. В девять с половиной часов вечера мы подъезжали к "Фрамхейму", проехав в этот день сто километров. Мы ехали так не потому, что хотели поставить на ледяном барьере какой-нибудь рекорд, но чтобы вернуться еще до ухода "Фрама" и еще раз пожать руки нашим товарищам и пожелать им счастливого пути.
Но, доехав до края барьера, мы увидели, что несмотря на все наши старания, мы все же приехали слишком поздно. "Фрама" там не было. Это пробудило в нас какое-то странное и тяжелое чувство, почти непонятное, но сейчас же к нам вернулся здравый смысл, и верх взяла радость, что "Фрам" после долгой стоянки благополучно оставил барьер. Мы узнали, что "Фрам" вышел из бухты в двенадцать часов того же дня - как раз в то время, когда мы изо всех сил торопились доехать и еще застать отплывающих.
Эта санная поездка дала нам в достаточной степени возможность судить о будущем. После нее мы были вправе видеть его в розовом свете. Мы подвергли испытанию три важнейших фактора: местность, поверхность ее и перевозочные средства, и результат показал нам, что лучшего нечего и желать. Все было в блестящем порядке. Я всегда высоко ставил собак как упряжных животных. Но после нашего последнего путешествия мое изумление перед этими чудесными животными перешло в восторг. Давайте посмотрим, сколько пробежали в данном случае мои собаки. Четырнадцатого февраля они сделали девятнадцать километров к югу с грузом на санях в триста пятьдесят килограммов. В тот же день пятьдесят километров к северу. Только четыре из них-"три мушкетера" и "Лассесен" - выдержали до конца, "Фикс" же и "Снуппесен" до конца отлынивали. Груз, с которым они начали бежать от 80^o южной широты, был следующий: сани 75 килограммов, Преструд - 80 килограммов и я - 83 килограмма. К этому надо прибавить 70 килограммов - вес спальных мешков, лыж и сушеной рыбы. Общий вес - 300 килограммов, или от 70 до 80 килограммов на каждое животное, а в последний день - 100 килограммов. Расстояние, пройденное ими за 24 ходовых часа - 170 километров. Мне кажется, что в данном случае собаки полностью доказали, что на ледяном барьере они вполне пригодны.
На ряду с этим блестящим результатом мы достигли еще многого другого. Прежде всего возник вопрос о длительности утренних сборов. Так дело не может идти во время нашего главного похода. Одно было ясно: нужно сэкономить по крайней мере часа два. Но как это сделать? Следовало об этом хорошенько подумать. Еще одно нужно было обязательно изменить - наше тяжелое снаряжение. Сани делались в расчете на самые трудные условия пути. Местность же здесь была очень легкая, а потому допускала самое легкое снаряжение. Вес саней следовало уменьшить по крайней мере наполовину, а может быть даже и еще больше. Нужно было также переделать и совершенно изменить наши большие лыжные башмаки из брезента. Они были слишком малы и жестки. Их нужно было сделать больше и мягче. Эта часть снаряжения имела такое значение для всего нашего путешествия, что было совершенно необходимо принять все меры, чтобы достичь наиболее удовлетворительных результатов.
Четверо товарищей, оставшихся дома, выполнили за эти дни большую работу. "Фрамхейм", с большой новой пристройкой по западной стене его, почти нельзя было узнать. Эта пристройка шла во всю ширину дома-на четыре метра - и имела три метра по другой стороне. Были вставлены и окна - две штуки - и, когда мы вошли, в помещении было уютно и светло; однако, так это будет недолго. Кроме того, наши строители выкопали вокруг всего дома ров в 70 сантиметров глубины. Он был теперь перекрыт, так как покатая крыша просто-напросто была продолжена до поверхности снега, образуя крышу над ходом. На восточной коньковой стене была прибита на соответственной высоте планка, и с нее проложены на снег доски. Эта новая дощатая крыша была хорошо укреплена по нижнему краю, так как вес снега, который выпадет за зиму, будет, вероятно, велик. Ход сообщался с пристройкой через боковую дверь в северной стене. Он предназначался для склада консервов и свежего мяса. Кроме того, в восточном конце хода у нас получилось прекрасное место, откуда можно было брать снег. Линдстрем мог смело брать сколько угодно чистого снега, тогда как около дома это было невозможно. Здесь сновали наши 120 собак, которые обращали не особенно большое внимание на то, нужна ли нам будет вода для кофе или чая. Из снежной же стойки дома Линдстрем мог, не боясь собак, брать сколько угодно снега. Большое преимущество заключалось еще и в том, что Линдстрему не нужно было выходить за каждым куском льда на бурю и мороз, Теперь до наступления холодов на очереди прежде всего стояло устройство палаток для собак. Мы не могли оставить их на произвол судьбы просто на ледяном барьере. Если бы мы попробовали их там оставить, то убедились бы скоро, что зубы у них острые, как нож. А кроме того, тут было бы слишком ветрено и холодно для них. Во избежание этого, мы углубили пол каждой палатки на полтора метра ниже уровня барьера. Для этой работы пришлось пользоваться главным образом топорами, так как вскоре мы натолкнулись на лед. Такая, уже готовая, собачья палатка имела весьма внушительный вид, если стоять в ней "на полу" и смотреть вверх. От пола до верхушки палатки было пять метров, а диаметр площади пола имел около четырех метров. Здесь в этот обледеневший снег было вбито кругом вдоль стенок двенадцать кольев на равном расстоянии один от другого для собак каждой отдельной упряжки.
Уже с самого первого дня собаки оценили по достоинству свои жилища, и. были вполне правы, так как там им было хорошо. Я не помню, чтобы хоть раз я замечал бы иней на шерсти своих собак, когда они жили в палатке. Здесь у них были все блага - много места, свет, воздух и никакого ветра. Для упора палаточного шеста мы оставили посредине палатки снежную глыбу. Эта глыба была в рост человека. Нам понадобилось два дня, чтобы поставить все восемь собачьих палаток.
Еще до ухода "Фрама" мои товарищи втащили на барьер одну из промысловых лодок. Трудно наперед знать, что может случиться. Худо было бы не иметь никакой лодки, если бы она вдруг понадобилась нам. А если она нам и не пригодится, то беды в этом не будет никакой. Лодка была отвезена подальше на барьер на двух санях, запряженных двенадцатью собаками. Мачта торчала высоко вверх, а потому было издалека видно, где лодка находится.
Пока нас не было, наши четверо молодцов нашли время заняться кроме своей работы еще и охотой, и теперь повсюду были сложены большие груды мяса. Приходилось своевременно позаботиться о палатке для сохранения нашего главного запаса - тюленьего мяса. Его нельзя было оставлять долго без всякой охраны прямо на снегу. Чтобы уберечь эту палатку от собак, мы построили вокруг нее стену из больших снежных глыб в два метра вышины. Собаки сами позаботились о том, чтобы она за несколько дней обледенела, и всякая возможность добраться до мяса была для них исключена.
Недолго мы пользовались домашним уютом. Нужно было опять ехать на юг с новым запасом провианта. .
Отъезд был назначен на двадцать второе февраля. До этого времени нам пришлось основательно поработать. Прежде всего нужно было доставить с главного склада домой весь провиант и приготовить его для путешествия. Сначала мы должны были привести в порядок ящики с пеммиканом, вынуть из них банки, в которых пеммикан был запаян - по четыре порции в каждой, вскрыть банки, вынуть из них эти четыре порции и снова уложить их в ящик уже без жестяной упаковки. Таким образом, мы значительно экономили на весе, а кроме того избавляли себя от будущей возни на морозе. Жестяная упаковка была сделана для перевозки пеммикана через жаркие области, так как я боялся, как бы он у нас не растаял и не стек на дно судна. Вскрытие жестянок отнимало много времени, но мы все-таки закончили работу в срок. Пристройку, мы использовали в качестве упаковочного помещения.
Наше личное снаряжение тоже отняло у нас много времени. Был поднят вопрос об обуви. Большинство из нас стояло за надеваемые поверх всего большие сапоги, но только в новом, улучшенном издании. Были и такие, - их было немного, - которые объявили себя приверженцами исключительно лишь мягкой обуви. В данном случае это не играло столь уж большой роли, так как все знали, что во время нашего решительного похода придется взять с собой большие сапоги, ведь может встретиться необходимость перехода по ледникам. Тем же, кто хотел бы идти в мягкой обуви, предоставлялась поэтому возможность повесить башмаки . на сани. Я ни в каком случае не хотел никому навязывать обуви, которая ему не нравится. Это могло вызвать большие неприятности и было связано с серьезной ответственностью. Поэтому каждому предоставлялось поступать, как он хочет. Я лично стоял за сапоги с твердой подошвой, если только верх сапога можно сделать мягче, а самый сапог такой величины, чтобы можно было найти в нем место для любого количества чулок. Хорошо, что в эти дни сапожный фабрикант не мог заглянуть к нам во "Фрамхейм", да и позднее много раз тоже! Без всякого сострадания в эти великолепные произведения искусства всаживался нож, и весь брезент плюс целая масса лишней кожи вырезались прочь. У меня не слишком большое знакомство с сапожным ремеслом, и потому я с радостью согласился на предложение Вистинга произвести операцию над моими сапогами. Сапог нельзя было узнать, когда они вышли из его рук! Что касается формы, то, конечно, она была гораздо красивее до переделки, но так как форма играет ничтожную роль, если сапоги приятны и удобны, то надо сказать, что после переделки они много выиграли. Толстый брезент был выброшен и заменен тонкой, непроницаемой для ветра материей. Носок был надставлен большими клиньями, так что теперь освободилось место для значительно большего числа чулок. Кроме того, была удалена также одна из многочисленных стелек, которая, таким образом, еще освободила порядочное пространство.
Только теперь мне, наконец, показалось, что моя обувь отвечает всем поставленным мною требованиям: твердая подошва, вполне удобная для крепления Хейер-Эллефсена, на мягкой обуви, нигде не стесняющей ноги. Несмотря на все эти улучшения, мои сапоги еще раз поступили в руки мастера перед главным нашим походом, но тогда уже они стали совершенством. Все другие сапоги подверглись такому же изменению, и наше снаряжение совершенствовалось с каждым днем.
Гардероб был тоже подвергнут ряду мелких изменений, Один мечтал о "шорах" на шапке, другому их не нужно было. Один пришивал защититель для носа, а другой как раз спарывал свой. И оба готовы были пойти на казнь за свою идею. Все эти изменения были не особенно важны, но они соответствовали вкусу и желанию каждого, поднимали настроение и укрепляли уверенность в себе. Обсуждался также и тип подтяжек. Я сам изобрел один, которым одно время чрезвычайно гордился. Я даже добился такого успеха, что один из конкурентов воспользовался моим изобретением, что случается редко. Каждому лестно было стать самому изобретателем, и притом оригинальным. Все, что сколько-нибудь походило на вещь, уже употреблявшуюся раньше, не годилось. Но с нами случилось то же, что с известным крестьянином - старый способ оказался самым лучшим.
Двадцать первого февраля вечером мы опять были готовы тронуться в путь. Сани, числом семь, были нагружены и выглядели довольно внушительно. Обольщенные хорошими результатами прошлой поездки, мы на этот раз слишком загрузили сани - во всяком случае некоторые из них. Мои были перегружены, Я поплатился потом за это - вернее, мои чудесные животные.
Двадцать второго февраля в восемь с половиной часов утра наш караван - восемь человек, семь саней и сорок две собаки - двинулся, и началась самая утомительная часть всего нашего путешествия. Как всегда, мы резво выехали из "Фрамхейма". Линдстрем, который должен был остаться домовничать один, не помахал нам вслед. Лишь только двинулись последние сани, он, сияя от радости, вернулся в дом. Видимо, он почувствовал облегчение. Однако, я прекрасно знал, что вскоре он начнет делать вылазки и посматривать . на место нашего подъема: "да скоро ли они вернутся?"
С юга дул слабый бриз прямо нам в лоб, и небо было затянуто тучами. Свежевыпавший рыхлый снег затруднял ход, и собакам трудно было вытягивать груз. Наших следов - еще от того раза - уже не было видно, но нам удалось найти первый флаг, стоявший на восемнадцатом километре. Отсюда мы шли по сушеной рыбе, которая резко выделялась на фоне белого снега, и разглядеть ее было очень легко.
Мы встали лагерем в шесть часов вечера, пройдя расстоянием двадцать девять километров. Наш лагерь имел внушительный вид - четыре трехместных палатки по два человека в каждой. В двух палатках занимались хозяйством. После обеда погода улучшилась, а вечером небо совсем очистилось.
На следующий день дорога была еще хуже, и собакам приходилось очень туго. За восемь часов пути мы сделали всего двадцать километров. Температура держалась довольно сносная -15^o С. Мы потеряли наши вехи из сушеной рыбы и последние часы шли только по компасу.
День двадцать четвертого начался гадко: свежий ветер с юго-востока с сильной метелью. Ничего не было видно, и нам пришлось прокладывать свой курс по компасу. Хотя мороз был не больше -18^oС, но противный ветер давал себя чувствовать. Весь день мы шли, не замечая ни одного знака. Метель прекратилась к полудню, а к трем часам дня прояснело. Осматриваясь кругом в поисках места для палаток, мы увидели один из своих флагов. Когда мы подошли туда, то оказалось, что это флаг Э 5; все бамбуковые шесты были занумерованы, поэтому мы знали точно, где стоит какой флаг. Э 5 стоял в 72 километрах от "Фрамхейма". Это почти соответствовало пройденному нами расстоянию в 71 километр.
На другой день было тихо и ясно, и температура начала опускаться -25^o С. Однако, несмотря на более низкую температуру, погода казалась значительно теплее, так как было совсем тихо. Мы всю дорогу шли по знакам и рыбе и, окончив свой дневной переход, прошли двадцать девять километров - хорошее расстояние для такой тяжелой дороги.
Еще два дня было ветрено, холодно и туманно, так что мы не могли рассмотреть как следует окрестности. Большую часть пути мы шли по вехам и рыбе. Уже теперь мы пользовались рыбой, как добавочной пищей. Собаки пожирали ее с жадностью. Бегущий впереди вытаскивал каждую встречавшуюся ему рыбину и откидывал ее в сторону. Один из каюров подъезжал, поднимал ее и клал на свои сани. Если бы собакам попалась такая рыба, воткнутая в снег, они сейчас же вступили бы из-за нее в ожесточенную драку. Еще до того, как мы дошли до склада на 80^o, собаки начали обнаруживать признаки утомления, - видимо, из-за холодной погоды -27^o и тяжелой работы. По утрам у них плохо слушались ноги, и трудно было заставить собак идти.
Двадцать седьмого февраля в половине одиннадцатого утра мы дошли до склада на 80^o южной широты. Склад стоял все в том же виде, в каком мы оставили его, и вокруг него не нанесло никаких сугробов, из чего мы вывели заключение, что здесь все время погода была тихая. Снег, бывший при нашей первой поездке рыхлым, теперь затвердел от морозов. Нам повезло с солнцем, и мы точно определили местонахождение склада.
Проезжая по этим бесконечным равнинам, где совершенно нет никаких примет, мы не раз думали о том, как бы нам отмечать свои склады, чтобы быть вполне уверенными, что мы найдем их потом. Наше завоевание полюса всецело зависело от этих осенних работ, от заброски как можно большего количества провианта подальше на юг и от способа такой отметки складов, чтобы потом можно было находить эти склады наверняка. Потеряй мы их, и сражение, по всей вероятности, было бы нами проиграно. Как я уже говорил, мы обстоятельно обсуждали этот вопрос и пришли к тому результату, что нужно попытаться отмечать склады в поперечном направлении с востока на запад, а не вдоль нашего пути с севера на юг. Идущие вдоль пути вехи легко теряются в тумане, если их ставить недостаточно часто, и можно настолько уклониться от их направления, что потом возникает опасность не найти их снова.
Поэтому, в соответствии с новым решением, мы отметили свой склад на 80^o широты высокими бамбуковыми шестами с темными флажками на верхушках. Мы использовали для этого двадцать шестов - по десять с каждой стороны склада. Между каждым флажком было расстояние в 900 метров, так что размеченное расстояние с каждой стороны склада равнялось девяти километрам. Каждый шест помечался особым номером, так что по номеру всегда можно было видеть, в каком направлении находится склад и какое до него расстояние. Способ этот был совсем новый и неиспытанный, но позднее оказалось, что он абсолютно надежен. Само собой разумеется, что еще на станции мы выверяли свой компас и одометр и знали, что можем на них положиться.
Приведя все это в порядок, мы на следующий день продолжали свой путь. Температура все падала по мере того, как мы углублялись в область барьера. Если так будет продолжаться, то будет очень холодно, когда мы станем подходить к полюсу. Снежная поверхность оставалась неизменной - все такой же плоской и ровной. У нас было такое чувство, будто мы все время поднимаемся, но, как оказалось впоследствии, это было одним лишь воображением. С трещинами нам не приходилось иметь дела, и казалось, что мы совсем избежим их. Ведь следовало предполагать, что наиболее растрескавшейся должна быть область у края барьера, но она была уже давным давно оставлена нами позади, а льда мы все не видели. За восьмидесятым градусом широты поверхность была лучше; но у собак ноги уже устали, на них начали образовываться раны, и двигаться по утрам в путь было очень тяжело. У собак ноги изъязвлялись здесь гораздо меньше, чем на морском льду. За это путешествие раны на ногах образовывались, главным образом, когда нам пришлось проходить участки со слабым настом. Он был недостаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть собак, они проваливались и ранили себе лапы, а кроме того снег забивался между когтями и крепко застревал там. Гораздо хуже приходится собакам при поездке весной и летом по морскому льду. Острый лед режет им лапы, а в ранки попадает соленая вода-. Для защиты собачьих лап от поранения чуть ли не приходилось надевать им на ноги чулки. Здесь не нужно ничего подобного. Как следствие длинного морского перехода, ноги у собак стали нежнее и мягче обычного и мало выносливы. Во время нашего весеннего путешествия никаких поранений на ногах у собак не наблюдалось, хотя тогда условия были скорее хуже, чем лучше. Вероятно, за зиму ноги у них натренировались.
Третьего марта мы дошли до 81^o южной широты; температура в этот день спустилась до -40^oС, что было не особенно приятно. Перемена произошла слишком быстро. Это можно было заметить и на людях, и на животных. Мы разбили лагерь в три часа дня- и сейчас же забрались в палатки. Следующий день предполагалось использовать для постройки и отметки склада. Эта ночь была самой холодной, какую мы наблюдали за время этой поездки, так как, когда мы утром встали, температура была -45^oС. Если сравнить температурные условия в арктических и антарктических областях, то мы увидим, что температура последней неслыханно низка. Ведь начало марта соответствует началу сентября в северном полушария - тому времени, когда лето еще в разгаре. Мы были поражены столь низкой температурой в такое время, когда следовало бы быть еще лету, особенно, если вспомнить о той умеренной температуре, которую наблюдал Шеклтон во время своего санного путешествия на юг. Я сейчас же высказал догадку, что, вероятно, здесь должен находиться местный полюс холода, простирающийся на среднюю часть барьера Росса. Сопоставление с наблюдениями, сделанными на английской станции в проливе Мак-Мурдо, может быть, отчасти выяснит это. Для полного выяснения необходимо знать условия на Земле короля Эдуарда VII. Наблюдения д-ра Моусона, производимые им сейчас на земле Аделя и на барьере дальше к западу, дадут много для освещения этого вопроса.
На 81^o южной широты мы оставили склад из четырнадцати ящиков собачьего пеммикана, всего 560 килограммов. Для отметки этого склада у нас не осталось больше шестов. Пришлось для этого разбить несколько ящиков и для отметки воспользоваться досками. В этом случае было лучше что-нибудь, чем ничего. Я лично считал, что этих полуметровых досок будет достаточно, судя по условиям атмосферных осадков, которые наблюдались мною со времени нашего прибытия в эти области. Осадки, наблюдаемые нами, были очень незначительны, если принять во внимание время года - весну и лето. Но если осадки и незначительны в это время года у края барьера, то еще неизвестно, будут ли они такими же осенью и зимой дальше вглубь. Но, как сказано, лучше что-нибудь, чем ничего, а потому Бьолан, Хассель и Стубберуд, которые должны были на следующий день вернуться к мясным котлам Линдстрема, занялись постановкой этих вех. Так же, как и предыдущий, этот склад был отмечен на девять километров в каждую сторону с востока на запад. Чтобы теперь знать, где находится склад, на тот случай, если бы мы в тумане наткнулись на одну из этих досок, на всех досках, обращенных к югу, были сделаны зарубки топором. Должен признаться, что эти небольшие дощечки, быстро пропадавшие из виду на бесконечной равнине, выглядели очень невзрачно, и я невольно улыбнулся при мысли, что им суждено отмечать то место, где хранится ключ от дворца красавицы. Для этой чести .они были слишком уж ничтожны!
Мы же, которым надо было продолжать поход к югу, пока что ленились. В особенности необходим был день отдыха для собак. Однако, мороз помешал им использовать его должным образом.
На следующее утро в восемь часов мы расстались с тремя товарищами, направившимися на север. Одну из своих собак - "Удена" - с большой потертостью (на этой собаке была гренландская упряжь) мне пришлось отослать домой и продолжать путь только на пяти. Они были ужасно худы и, видимо, изнурены. Но, прежде чем сдаться, мы во всяком случае должны были дойти до 82^o южной широты. Я долго мечтал, что мы дойдем и до 83^o южной широты, но теперь виды на это как будто были ничтожны.
Начиная с 81^o, барьер принял несколько иной характер. Вместо совершенно плоской местности, мы в первый же день увидели много небольших возвышений, похожих на стог сена. В тот раз мы не обратили особенного внимания на эти, по видимому, незначительные неровности почвы. Но со временем мы научились держать ухо востро и шли осторожно, когда проходили поблизости от них. В этот первый день своего похода на юг от 81^o южной широты мы не заметили ничего. Наст был прекрасный, температура не такая уж плохая -23^o, и мы не могли пожаловаться на пройденное расстояние. Но на следующий день мы впервые поняли значение этих маленьких бугров, так как вся местность представляла собою сплошную трещину. Они были не особенно широки, но зато, насколько можно было это видеть, бездонны. В полночь три ведущие собаки Хансена - "Хельге", "Милиус" и "Ринг" - провалились в трещину и повисли на постромках. Счастье, что сбруя выдержала, так как потеря этих трех собак была бы для нас очень чувствительна. Как только следовавшие за ними собаки увидали, что три передних пропали, они сейчас же остановились. По счастью, собаки питали явный страх к этим трещинам и всегда останавливались, если что-нибудь было неладно. Теперь нам стало ясно, что эти стоговидные образования являются следствием давления и что поблизости от них всегда есть трещины.
Почти весь этот день стояла мгла, и видимость была плохая. По временам северный ветер и метель. В промежуток между двумя буранами мы увидели на востоке несколько очень высоких торосов - штуки три-четыре. Расстояние до них мы определили километров в десять. Нам пришлось испытать то самое, что во многих случаях наблюдал и Шеклтон. Утро начиналось хорошей и ясной погодой при температуре -40^o. Немного позднее, около полудня, стало задувать с юго-востока, и к вечеру ветер достиг силы очень свежего. Температура быстро поднималась, и когда в три часа дня мы остановились лагерем, она была только -18^o. У места своего лагеря мы оставили в это утро, ящик с собачьим пеммиканом на обратный путь и разметили дорогу на юг дощечками от ящика, ставя их через каждый километр. Пройденное нами расстояние в этот день было всего двадцать километров. У наших собак, в особенности у моих, был жалкий вид - они страшно исхудали. Хорошо еще, если им удастся в лучшем случае дойти до 82^o южной широты. Но даже и оттуда обратный путь будет затруднительным. Вечером мы решили удовольствоваться достижением 82^o южной широты, а затем вернуться домой.
Во время этой последней части своего похода мы ставили наши две палатки передними стенками вместе, так что дверь одной приходилась в дверь другой. Этим способом мы достигали того, что пищу можно было прямо передавать из палатки в палатку, не выходя наружу, что было большим удобством. Это обстоятельство привело к решительному изменению в системе наших палаток и подало нам мысль о лучшей пятиместной палатке, какая еще когда-либо видела свет в полярных областях. Когда мы лежали в этот вечер в полудремоте в своих спальных мешках, раздумывал о всякой всячине, у нас вдруг явилась мысль, не сшить ли нам палатки вместе так, как они стоят теперь - отпоров передние стенки - ведь тогда получилась бы одна палатка, гораздо больше и поместительнее для пятерых, чем две отдельные палатки, бывшие у нас. Эта мысль была приведена в исполнение, и в результате получилась палатка, которой мы и пользовались во время своего похода к полюсу - во всех отношениях идеальная палатка.
Восьмого марта мы дошли до 82^o южной широты. и это было самым большим, на что оказались способны мои пять собак. Как мы увидим потом, даже этого было слишком много. Они, бедняги, были совершенно изнурены. Единственным моим грустным воспоминанием, которое я вынес из нашего пребывания здесь, было сознание, что я загнал своих чудесных животных. Я потребовал от них больше того, что они могли вынести. Одно утешение, что сам я тоже не жалел себя! Сдвигать с места сани в 450 килограммов при измученных животных - не детская забава. И не всегда было достаточно только сдвигать их с места. Подчас нужно было просто-напросто толкать сани, чтобы принудить собак идти. Кнут уже давно перестал пугать их; когда я пробовал бить собак, они только собирались в комочек, стараясь получше предохранить голову; не беда, если попадет по телу. Много раз вообще не удавалось заставить собак идти, и тогда мне приходилось прибегать для этой работы к чужой помощи. Двое толкали сани, а третий нахлестывал кнутом, выкрикивая при этом самые горячие пожелания!
Каким жестоким и бесчувственным становишься при подобных условиях! Как меняется характер человека! Я по природе своей очень люблю всех животных и всегда стараюсь не причинять им вреда. Потому-то и охота совершенно не в моем вкусе. Мне никогда не приходит в голову мысль убить какое-нибудь животное, кроме крыс и мух, - разве лишь ради поддержания жизни. Мне кажется, я вправе сказать, что при нормальных условиях я любил своих собак, и это чувство было, конечно, взаимным. Но данные условия были ненормальны. А, может быть, я сам был ненормален? Часто потом я думал, что так оно и было на самом деле. Ежедневная изнурительная работа и цель, отказаться от которой я не хотел, сделали меня жестоким. Конечно, я был жесток, заставляя этих пять скелетов тянуть чересчур тяжело нагруженные сани. До сих пор я не моту забыть "Тура" - большую превосходную гладкошерстную собаку, издававшую во время пути жалобный вой, чего обыкновенно никогда не услышишь от собаки на работе. Я никак не мог понять причины этого. А может быть, не хотел понимать. Собаку гнали вперед - вперед, пока она не упала. Когда мы потом разрезали ее тушу на части, то увидели, что вся грудь собаки состояла из сплошного нарыва!
Полуденная высота солнца показала, что мы находимся на 81^o 54' 30", поэтому мы прошли еще десять километров к югу и разбили свой лагерь в три с половиной часа дня на 82^o южной широты. За последнее время у нас постоянно было такое впечатление, что барьер повышается, и по общему убеждению мы должны были теперь находиться на высоте 430 метров, поднявшись значительно вверх по пути, идущему к полюсу. Я лично считал, что местность дальше к югу постепенно повышается. Все это однако было, как показали потом измерения высоты, лишь воображением.
Итак, мы достигли своей самой южной широты за эту осень и потому были вполне довольны. Нами было оставлено здесь 620 килограммов провианта-главным образом, собачьего пеммикана. В этот вечер мы больше ничего не делали, а только отдыхали. Погода была холодная, ясная и тихая, -25^o. Пройденное за последний день расстояние - 22 километра.
Следующий день мы провели на месте, строили склад и отмечали его. Отметка производилась таким, же образом, как и на 81^o южной широты, с той лишь разницей, что на верхних концах ящичных досок, которыми мы. здесь пользовались, был небольшой лоскут темно-синей материи, чтобы эти знаки были более заметны. Мы очень тщательно укрепили этот склад, чтобы быть уверенными, что он устоит в случае плохой погоды в течение зимы, Я оставил здесь также и свои сани, считая невозможным доставить их домой на своей упряжке. А кроме того лишние сани могли бы потом нам пригодиться на этом месте.
Склад, высотой в 4 метра, был отмечен высоким бамбуковым шестом с флагом, так что его можно было видеть издалека.
Десятого марта мы отправились в обратный путь. Своих собак я поделил между Вистингом и Хансеном. Но от этих "ходячих скелетов" им было мало проку, одна только морока! Остальные три упряжки держались хорошо. Упряжка Хансена почти совсем не пострадала; упряжка Вистинга считалась самой сильной, но его собаки очень исхудал". Однако, они справлялись хорошо. Сани Вистинга были тоже перетружены. Они были даже еще тяжелее моих. Животные Иохансена, первоначально считавшиеся самыми слабыми, в дальнейшем оказались выносливыми. Они не были рысаками, но никогда не отставали. Они придерживались правила: "ну, если я не дойду сегодня, так приду завтра". Все они вернулись домой.
Раньше мы думали, что наш обратный поход будет протекать со всеми удобствами - так, нечто в роде санной прогулки. Но при данных обстоятельствах об этом не могло быть и речи. Нам пришлось удовольствоваться передвижением на своих на двоих. Собакам было вполне достаточно и пустых саней. В тот же день мы прошли сорок восемь километров и дошли - до того места, где был оставлен ящик с пеммиканом; здесь мы и разбили свой лагерь. Холодная, пронизывающая погода при -32^o. Эта погода совсем доконала моих собак. Вместо того, чтобы отдохнуть, они всю ночь дрожали и мерзли. Жалко было смотреть на них. Утром их пришлось подымать, чтобы поставить на ноги. У них не было сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Проковыляв таким образом и согревшись, они стали чувствовать себя лучше. Во всяком случае, они уже могли идти наравне со всеми.
На следующий день мы сделали сорок километров. Температура была -36^o. Двенадцатого мы миновали склад на 81^o южной широты. Большие торосы на востоке были в этот день хорошо видны. Нам удалось запеленговать их, что могло пригодиться впоследствии при определении местонахождения склада. В этот день мы прошли сорок километров. Температура была -39,5^o.
Тринадцатое марта началось при тихой и хорошей погоде, но в половине одиннадцатого утра начался свежий ветер с востока-юго-востока с густой метелью. Чтобы не потерять своего- следа, по которому мы шли до этих пор, мы остановились лагерем переждать непогоду. Ветер завывал. Буря сильно качала палатки, но не могла повалить их. На следующий день ветер задувал по-прежнему и с той же стороны, и мы решили переждать еще один день. Температура, как и всегда при ветре с этой стороны, была всего -24^oС.
Только в половине первого дня пятнадцатого ветер настолько стих, что мы могли двинуться в путь. Но какое перед нами открылось зрелище! С чего начать, чтобы привести в порядок весь этот хаос? Сани совсем заметены снегом. Кнуты, лыжные крепления и упряжь по большей части обгрызены. Да, нечего сказать, красивое зрелище! К счастью, у нас было много альпийских веревок, и мы починили ими упряжь. Запасными свиными ремнями были починены лыжные крепления. Но хуже дело обстояло с кнутами. Хансену, ехавшему впереди, на всякий случай нужен был хоть какой-нибудь сносный кнут. Для других это было не так уж, важно, хотя иной раз все же могло быть и довольно скверно. Так или иначе, но у Хансена все-таки оказался какой-то кнут, которым он и действовал. Кто-то другой вооружился палаточным шестом; им он пользовался до самого "Фрамхейма". Сначала собаки ужасно боялись такого чудовищного кнута, но вскоре поняли, что достать их этим шестом - напрасный труд, а потому в конце концов не обращали на него ровно никакого внимания.
Наконец, все как будто бы было приведено в порядок. Оставалось только поднять собак и поставить их на места. Большая часть из них уже была настолько равнодушна, что позволила снегу совсем занести себя. Но мало-помалу нам удалось отыскать их всех и поднять на ноги. Однако, "Том" отказался наотрез. Невозможно было поставить его на ноги; он лежал и жалобно скулил. Оставалось только прикончить его. Огнестрельного оружия у нас с собой не было, поэтому пришлось убить собаку топором. Это было легко. Собака издохла бы и от меньшего, чем удар топора.
Вистинг взял собачий труп на свои сани, чтобы довезти его до следующей стоянки и там разделить.
День был пасмурный и холодный. Туман и метель с южным ветром при -26^oС. Однако, нам посчастливилось сразу же по выезде найти свои следы, и мы могли идти по ним. "Лурвен" - лучшая собака Вистинга - упала во время перехода и издохла на месте. Это тоже была одна из тех собак, которая работала, напрягая все время свои силы. Ей ни разу не приходила в голову мысль как-нибудь изловчиться, хотя бы на минуту. Она тащила, тащила, пока смерть не скосила ее. Все-сантименты были давно уже оставлены. Никто и не. подумал о том, что хорошо бы почтить "Лурвена" за его заслуги. Кожа да кости, из которых он теперь состоял, были разрублены на части и поделены между товарищами пса.
Шестнадцатого марта мы прошли двадцать восемь километров. Температура была-34^oС. "Йенса", одного из моих чудесных "трех мушкетеров", пришлось целый день везти на санях Вистинга. Он был слишком слаб, чтобы идти дальше. Вечером мы хотели разделить "Тура" между его товарищами, но не сделали этого из-за нарыва, который был у него на груди. Мы положили труп в пустой ящик и зарыли его. Ночью нас разбудил ужасный шум. Собаки отчаянно дрались, и по их вою можно было легко понять, что дело идет о пище. Вистинг, который умел всегда раньше других выбраться из спального мешка, сейчас же очутился на месте битвы. Оказалось, что собаки откопали "Тура". и теперь собирались им угощаться. Очевидно, они были не особенно разборчивы в пище. Вистинг снова закопал труп, и мы мирно провели ночь.
Семнадцатого был трескучий мороз -41^o и холодный ветер с юго-востока. "Лассесен"-одна из моих собак, шедшая без упряжи за санями, осталась в это утро на лагерной стоянке. Мы хватились ее только днем. "Расмус", один из "трех мушкетеров", пал в этот день. Подобно "Лурвену", этот пес вез сани до самого конца. "Йене" был очень плох и не мог есть. Вистинг вез его. В этот вечер мы дошли до своего склада на 80^o южной широты и смогли выдать собакам двойные порции. За день пройдено тридцать пять километров.
Местность вокруг изменилась за время нашего отсутствия. По всем направлениям виднелись большие, высокие сугробы. На одном из ящиков склада Бьолан написал нам краткое приветствие. Кроме того, мы нашли и поставленный по уговору с Хасселем знак - снежную глыбу на вершине склада в знак того, что наши товарищи прошли здесь и все оказалось в порядке.
Мороз упрямо держался. На следующий день было -41^o. В этот день нам пришлось прикончить последних двух из "трех мушкетеров"-"Улу" и "Йенса". Жаль было тянуть дольше их существование. С ними со страниц нашей истории исчезают и "три мушкетера". Это были три неразлучных друга. Все трое почти совсем черные. На Флеккере, у Кристиансанда, три наши собаки провели несколько недель, до того как мы забрали их на судно; "Расмус" убежал, и поймать его было невозможно. Когда его переставали ловить, он всегда приходил и ложился около своих двух друзей. Только за несколько дней по погрузки собак на судно нам удалось изловить "Расмуса". Он был тогда почти совсем диким. Все трое были привязаны на мостике "Фрама", где должна была находиться моя упряжка, и вот с этого дня и начинается мое более близкое знакомство с этой троицей. Первый месяц они не подпускали к себе близко. Я ласкал их длинной палкой, почесывая им спины. Таким образом, я вкрался в их доверие, и мы стали большими друзьями. Однако, на борту судна они были грозной силой. Где бы ни появлялись эти три разбойника, там сейчас же устраивался скандал. Они любили драться. Это были самые быстрые наши собаки. Когда мы ездили наперегонки на пустых санях вокруг "Фрамхейма", никто не мог поспеть за этой тройкой. Я всегда был уверен, что перегоню всех, когда у меня в упряжке бывали эти три собаки.
На "Лассесена", покинутого нами в это утро, я совсем уже махнул рукой, и мне его было очень жаль, так как это было самое сильное и послушное животное.
Поэтому я страшно обрадовался, когда он вдруг опять появился у нас, и, по-видимому, бодрый и сильный. Мы решили, что он снова вырыл "Тура" и сожрал его. Ведь только пища и могла оживить его. От 80^o южной широты до дому он отлично работал в упряжке Вистинга.
В этот день мы извлекли для себя замечательный опыт, который мог пригодиться нам в будущем. Компас на санях Хансена, всегда бывший самой точностью, вдруг начал показывать неверно, во всяком случае его показания не совпадали с пеленгом солнца, светившего, к счастью, в этот день. Мы изменили свой курс в соответствии с пеленгом. Вечером, когда мы занесли в палатку свои вещи, оказалось, что мешок с ножницами, гвоздями, иголками и т. п. лежал рядом с компасом. Нет ничего удивительного, что компас возмутился!
Девятнадцатого марта ветер с юго-востока и температура -43^o. "Довольно свежо" - читаю я заметку в своем дневнике. Вскоре после утреннего выступления в путь Хансен увидал наш старый след. У него необычайное зрение! Он всегда видел все раньше других. Бьолан тоже видел хорошо, но ему далеко было до Хансена. Дорога домой была теперь легкой, и мы уже видели ее конец. Однако, на другой день поднялся сильный ветер с юго-востока и заставил нас остановиться. Температура была -34^o.
На следующий день, как всегда бывало при юго-восточном ветре, температура поднялась. Двадцать первого марта утром мы проснулись при -9^o. Да, это была значительная перемена, и не неприятная! Довольно мы натерпелись от морозов в сорок градусов. В эту ночь погода была удивительная. Сильнейшие порывы ветра с востока-юго-востока и совершенно тихо в промежутках между шквалами. Как будто они налетали с какой-то возвышенности. По пути на север в этот день мы прошли флаг Э 6 и таким образом узнали, что находимся в восьмидесяти пяти километрах от "Фрамхейма". Вечером разбили лагерь .в шестидесяти километрах от станции. Мы рассчитывали пройти это расстояние дня в два, так как собаки очень устали. Но вышло иначе. Утром мы потеряли свой старый след и прошли потому слишком далеко к востоку, поднявшись по ранее упоминавшейся возвышенности. Вдруг Хансен кричит, что он видит впереди что-то необыкновенное - что именно, он не знал хорошенько. В таком случае пришлось искать ответа у того, кто видел гораздо лучше Хансена: у моего бинокля. Итак, был вынут бинокль, старый милый бинокль, служивший мне так много лет. Да, действительно, видно что-то странное! Внизу виднелась, невидимому, Китовая бухта, но что это такое черное, что двигалось там взад и вперед? - Это наши товарищи на охоте за тюленями, - предположил кто-то.
Все согласились. Да, конечно, это было так ясно и отчетливо видно, что тут не могло быть никакой ошибки.
- Я вижу сани, а вот еще сани, а вот и третьи! Мы чуть не плакали от восторга, любуясь их прилежанием.
Вот они исчезают! Нет, опять видны. Странно, как эти парни то вынырнут, то пропадут. Оказалось, что это "Фрамхейм" предстал пред нами со всеми своими палатками. Парни наши преспокойно отдыхали после сытного обеда. Пришлось отереть навернувшиеся на глаза слезы. Теперь мы спокойно могли обсудить свое положение. Вот здесь "Фрамхейм", здесь мыс "Манхюэ", вот Западный мыс и, значит, мы зашли слишком далеко на восток.
- Ура, мы будем во "Фрамхейме" в половине восьмого вечера!-закричал один.
- Да, приходится успокоиться на этом!-воскликнул другой.
Мы двинулись в путь, взяв направление прямо на середину бухты. Должно быть мы забрались довольно. высоко, потому что теперь неслись вниз под гору с такой быстротой, что в ушах свистело. Бегущий впереди не мог поспевать. Он на ходу вскочил на одни из саней. Хансен усердно занимался изготовлением кнутовища, когда вдруг началась гонка. Я мельком увидел его. В это время самое заметное место занимали его подметки. Я же лежал на санях Хансена, покатываясь со смеху! Положение было чересчур забавным. Хансен поднялся, когда проезжали последние сани, и успел броситься на них. У подножья холма мы все сбились в одну кучу: собаки и сани лежали друг на дружке!
Последняя часть пути была довольно длинной. След, потерянный нами ранним утром, мы теперь нашли снова. Одна за другой сушеная рыба высовывалась из-под снега и вела нас прямо вперед. До "Фрамхейма" мы доехали в семь часов вечера - на полчаса раньше, чем рассчитывали. Это был переход в 60 километров - не так уж плохо для измученных собак! Из всей моей упряжки уцелел один лишь "Лассесен". "Уден", отосланный мною домой с 81^o южной широты, издох по возвращении домой. Всего мы потеряли за время похода восемь собак. Восемь собак Стубберуда подохли вскоре .по возвращении домой с 81^o южной широты. Вероятно, главной причиной был все-таки мороз. Я с уверенностью могу сказать, что, будь у нас умеренная температура, собаки справились бы.
Трое наших товарищей, вернувшиеся с 81^o южной широты домой, были вполне здоровы. Правда, в последний день им не хватило спичек и пищи, но на крайний случай у них все-таки были еще собаки. Со времени возвращения домой они застрелили, перевезли, разрезали .на части и убрали пятьдесят тюленей - прекрасно проделанная работа!
Линдстрем за время нашего отсутствия был неутомим. Он все привел в полнейший порядок. В выкопанном вокруг дома ходе он устроил в снегу полки и перенес туда нарезанное тюленье мясо. Только тут было достаточное количество бифштексов для всех нас на все время, которое мы должны были провести здесь. По внешним стенам дома, которые образовывали другую стену хода, он прибил полки, и там были сложены всевозможные консервы. Это было так прекрасно устроено и находилось в таком порядке, что можно было доставать с закрытыми глазами все, что угодно. Здесь было отдельно сложено соленое мясо и сало, в другом месте лежали рыбные консервы - клецки. А вот здесь поблескивала этикетка карамельного пудинга - вероятно, и все другие банки с пудингом были где-нибудь поблизости. Так и есть, вот они стоят рядком, как солдаты в шеренге.
О, Линдстрем, долго ли продержится этот порядок? Конечно, с этим замечанием я в глубокой тайне обратился к самому себе! Я перелистываю свой дневник. В четверг, двадцать седьмого июля, я нахожу следующие строки:
"В провиантском коридоре теперь полный хаос. Как мне вспоминаются те дни, когда без фонаря или без лампы можно было найти все, что угодно! Стоило только протянуть руку за плумпудингом, и наверняка в руке оказывался плумпудинг! И так можно было достать все в департаменте Линдстрема. А теперь - боже ты мой! Мне стыдно рассказывать, что случилось со мной вчера. Я отправился туда в полнейшем неведении существующего теперь положения вещей, света со мной, конечно, не было - ведь все стояло по местам. Я протянул руку и схватил что-то. По моему расчету, это должен был быть пакет со свечами. Но опыт не удался! То, что я держал в руке, ни в каком случае не могло быть пакетом свечей. Я ясно ощущал, что это что-то шерстяное. Я отложил предмет в сторону и прибегнул к старому, испытанному средству, - чиркнул спичкой. Знаете, что это было? Старые грязные кальсоны! А хотите знать, где я их нашел? Среди масла и конфет. "Кнуты, хомуты и съестные припасы". Однако, тут виновен не Линдстрем. В этом коридоре все постоянно сновали взад и вперед с утра до поздней ночи и обычно впотьмах. И если им случалось по дороге уронить что-нибудь, то я не вполне уверен в том, что они останавливались, чтобы положить этот предмет опять на место".
Линдстрем выкрасил в комнате потолок белой краской. Как там было уютно, когда мы в тот вечер ввалились туда! Мошенник давно уже заметил нас, когда мы шли по барьеру. И теперь стол гнулся от всяких вкусных вещей. Больше всего нас манил к себе запах бифштекса и кофе, .и в этот вечер их было уничтожено не малое количество.
Дома! Слово это звучит всегда хорошо, где бы ваш дом ни находился, - в море, на земле или же на ледяном барьере Как мы блаженствовали и наслаждались в этот вечер!
Прежде всего мы высушили все свои меховые одежды. Они порядочно промокли. Скоро сделать это было нельзя. Вещи, подлежавшие просушке, пришлось растягивать на веревках под потолком в нашей комнате, а там, конечно, не хватало места для всего сразу.
Мы приготовили все и ввели некоторые улучшения для своего следующего похода для устройства склада еще до наступления зимы. На этот раз целью нашего путешествия был 80^o широты, куда требовалось завести 1200 килограммов свежего тюленьего мяса. Какое огромное значение будет иметь для главного путешествия, если мы сможем накормить своих псов до отвала свежим тюленьим мясом на 80^o южной широты! Все понимали это и были полны рвения скорее выполнить задание. Мы снова поднажали со снаряжением. Последнее путешествие научило нас многому новому. Преструд и Иохансен нашли, например, что один двойной спальный мешок лучше, чем два ординарных мешка. Я не стану вдаваться в подробности дискуссии, которая, конечно, возникла по этому поводу. У двойного спального мешка много преимуществ, но много их и у мешка на одного человека. А потому пусть это будет делом вкуса. Впрочем, только эти двое товарищей и пожелали переменить спальный мешок. Хансен и Вистинг занялись осуществлением новой идеи, относящейся к устройству палатки. Не много понадобилось времени, чтобы все у них было готово. Эти палатки по своей форме чрезвычайно похожи на снежную хижину. Они не совсем круглы и имеют несколько продолговатую форму. У них нет плоских сторон. Для атак ветра нет никаких слабых пунктов. В наше личное снаряжение тоже были внесены некоторые улучшения.
Китовая бухта - внутренняя ее часть - от "Манхюэ" до Западного мыса теперь вся замерзла, но мористее ее расстилался широкий и темный океан. Дом наш весь был покрыт снегом. Больше всего для этого потрудился Линдстрем; пурга мало помогала ему в этом. Такое забрасывание дома снегом прекрасно способствует сохранению в нем уюта и тепла.
Наши собаки - числом сто семь - теперь больше всего походят на рождественских свиней, И даже исхудавшие за последнее путешествие начинают приходить в норму. Удивительно, с какой быстротой эти животные толстеют!
Чрезвычайно интересно было наблюдать, как отнеслись наши собаки к своему возвращению домой. Они не проявили никаких признаков удивления, когда мы пришли в лагерь. Как будто они были там все время. Правда, они были несколько голоднее, чем всегда, но в общем, такие же, как обычно. Комична была .встреча "Лассесена" с "Фиксом". Оба они были неразлучными друзьями. Первый был предводителем, а второй слепо повиновался. В наше последнее путешествие я не брал с собою "Фикса", оставив его дома, так как не считал его настолько работоспособным, как это требовалось. И вот за это время он, будучи обжорой, изрядно отъелся. Я с интересом наблюдал их встречу. Не захочет ли "Фикс" воспользоваться случаем, чтобы стать предводителем? Прошло некоторое время, пока они, среди кучи всех остальных псов, не встретились, наконец, друг с другом. Встреча была очень трогательна. "Фикс" бросился к "Лассесену", начал облизывать его и выражать ему все знаки своей радости от встречи и величайшей преданности. "Лассесен" со своей стороны принимал все это чрезвычайно высокомерно, как и полагается предводителю. Без дальнейших разговоров он опрокинул своего большого, толстого друга и некоторое время стоял над ним, - очевидно, чтобы дать ему почувствовать, что он по прежнему остается неограниченным предводителем - несомненным и неоспоримым. Бедняжка "Фикс"! Он выглядел чрезвычайно приниженным, когда поднялся снова. Но это продолжалось недолго; он скоро вознаградил себя, набросившись на другую собаку, с которой знал наверняка, что справится!
Чтобы дать представление о нашей жизни, как она складывалась в это время, я процитирую описание одного из дней по своему дневнику:
"Двадцать пятое марта, суббота. Прекрасная мягкая погода -14^oС целый день. Совсем слабый ветер с юго-восточной стороны. Наши охотники за тюленями из той партии, что вернулись домой с 81^o южной широты, уходили сегодня утром и вернулись с тремя тюленями,--всего шестьдесят три штуки с того времени, как они вернулись 11 марта. Теперь у нас совершенно достаточно свежего мяса и для нас самих, и для всех собак- Нам с каждым днем все больше и больше нравится тюлений бифштекс. Мы все охотно ели бы его за каждой едой, но из осторожности вносим некоторое разнообразие в пищу. К завтраку в восемь часов у нас теперь твердо установлено: "горячие лепешки" с вареньем - кушанье, которое Линдстрем умеет готовить необычайно вкусно. Лучше нельзя подавать и в самом хорошем американском доме! К этому у нас еще бывает масло, хлеб, сыр и кофе. К обеду у нас по большей части подается тюленье мясо (В течение зимы мы, однако, довольно часто пользовались консервами) и десерт в виде калифорнийских консервированных фруктов, сладкого пирога или консервированного пудинга. По вечерам тюлений бифштекс с брусничным вареньем, сыр, масло, хлеб и кофе. Каждую субботу вечером - виски и сигара.
Откровенно признаюсь, что я никогда еще не переживал таких чудесных дней. Все чувствуют себя прекрасно, и у меня полная уверенность в том, что наше. предприятие должно увенчаться успехом.
Какое удивительное чувство, когда выйдешь вечером из дому, увидишь мирный теплый свет лампы в окне маленькой, занесенной снегом хижины и подумаешь о том, что этот мирный н уютный дом находится на грозном и внушающем ужас барьере!
За стенами дома возятся все наши; щенки - круглые, как рождественские поросята, а на ночь ложатся кучками у наших дверей. По ночам они никогда не забираются под крышу. Из них, должно быть, вырастут выносливые животные. Некоторые так толсты, что буквально переваливаются с боку на бок, словно гуси".
Первое южное сияние показалось вечером двадцать восьмого марта. Сияние это было в виде снопов лучей и лент и шло от юго-запада к северо-востоку через зенит. Оно было бледно-зеленым и красным.
Здесь мы наблюдаем много прекрасных солнечных закатов. Совершенно изумительное великолепие красок! Окрестности тоже очень способствуют красоте общей картины. Волшебная бело-синяя страна!
Выступление в последний поход для устройства склада было назначено на тридцать первое марта. За несколько дней перед тем партия охотников на тюленей выходила на лед и застрелила для похода шесть порядочных тюленей. Чтобы облегчить их, они были выпотрошены, и с них срезали ласты. Вес этих шести штук в таком виде составлял, по нашему предположению, около 1100 кило.
В назначенный день в десять часов утра последняя партия вышла в поход, для устройства склада. Она состояла из семи человек с шестью санями и тридцатью шестью собаками. Сам я не принимал участия в этом путешествии. Для начала выдалась замечательная погода, совершенно тихая и ослепительно-ясная.
Когда в семь часов утра в этот день я вышел из хижины, предо мной открылось такое красивое зрелище, что я не забуду его до конца своей жизни! Все окрестности станции лежали в глубокой темной тени от возвышенного гребня, тянувшегося на восток. Но дальше к северу барьер освещался солнцем. Барьер купался в золотисто-красных лучах утреннего солнца. Отливал багрянцем, блестел золотом зубчатый ряд могучих торосов, которые ограничивали наш барьер с севера. Все дышало несказанным спокойствием и миром. А из "Фрамхейма" поднимался тихонько в воздух дымок, оповещая о том, что тысячелетние чары рассеяны...
Тяжело натруженные путники двинулись на юг. Я видел, как они медленно исчезли за гребнем у места старта. После всей этой спешки и тяжелой работы по подготовке похода теперь наступило спокойное время. Правда, не такое уж спокойное, чтобы нам двоим, оставшимся дома, сидеть, сложа руки. Мы хорошо использовали свое время. Прежде всего нужно было привести в порядок метеорологическую станцию. С первого апреля все инструменты уже работали полным ходом. В кухне были повешены два наших ртутных барометра, четыре анероида, термограф и термометр. Для них было отведено особое удобное место в защищенном .и самом дальнем от плиты углу. Для наших наружных инструментов все еще не было никакого отдельного помещения. Но помощник заведующего поспешно занялся его постройкой. Он оказался таким расторопным, что к возвращению партии, устраивавшей склад, на возвышенности уже стояла отличная инструментальная будка, выкрашенная в белый цвет, от которой на далекое расстояние исходило сияние. Флюгер, - образец мастерства - был сделан нашим искусным машинистом Сундбеком. Самая лучшая фабрика не могла бы сделать его красивее и изящнее. В инструментальной будке были установлены термограф, гидрометр и термометры.
Наблюдения производились нами в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Ими занимался я, когда бывал дома. В мое же отсутствие это было обязанностью Линдстрема.
В ночь на одиннадцатое апреля на кухне что-то свалилось, - по заявлению Линдстрема, это было верным признаком того, что сегодня нужно было ждать возвращения наших. А в полдень мы увидели их на возвышенности у места старта. В это время они спускались с такой быстротой, что снег столбом взвивался вокруг них. Через час они были дома. У них было много о чем порассказать. Прежде всего о том, что все было доставлено на склад на 80^o южной широты. Затем они поразили меня сообщением, что в семидесяти пяти километрах от станции они наткнулись на местность, покрытую страшными трещинами, и потеряли там двух собак. Это было совершенно изумительно! Ведь мы уже четыре раза проходили через эту область, не встречая никакой такой мерзости! И вот вдруг, когда мы были уверены, что весь грунт крепок, как скала, он грозит все погубить! Оказывается, в пасмурную погоду с плохой видимостью они зашли слишком далеко на запад. Вместо того, чтобы выйти к складу, как это мы делали до сих пор, они спустились в долину, где и наткнулись на такую опасную область, что дело чуть не кончилось катастрофой. Это произошло как раз в местности, похожей на ту, которую мы встретили южнее 81^o южной широты, где была масса, мелких холмиков. Поверхность казалась вполне надежной, а это именно и есть самое опасное! Едва лишь они ступили на нее, как откололись большие куски поверхностного слоя, провалившись сейчас же за ними, и разверзлась бездонная пропасть, достаточно широкая, чтобы поглотить и людей, и собак, и сани.
С трудом выбрались они из этого опасного места, направившись к востоку. Теперь мы знали об этом и впредь будем осторожны и не попадем туда еще раз.
Однако, позднее у нас произошла одна еще более серьезная встреча с этакой "свиной дырой", как мы ее назвали.
По дороге пришлось бросить одну собаку. У нее на ноге образовалась рана, и собаку нельзя было использовать для саней. Ее выпрягли в нескольких километрах южнее склада. Они думали, конечно, что собака пойдет за ними. Но у нее на это, невидимому, был другой взгляд. Она больше не показывалась. Некоторые думали, что собака, наверное, вернулась к складу и теперь проводила свои дни спокойно и радостно среди тюленьих туш, привезенных туда с таким трудом. Должен признаться, что такая мысль не особенно мне понравилась. Не исключалась такая возможность, что, когда нам понадобится тюленье мясо, то большей его части уже не будет. Эти наши опасения оказались впоследствии неосновательными. "Кук", как звали собаку, пропал навсегда (У нас был, конечно, и "Пири"! ).
Улучшенное снаряжение оказалось превосходным во всех отношенияхНовая палатка превозносилась до небес. Преструд и Иохансен были на седьмом небе от двойного спального мешка. Я думаю, что остальные были вполне довольны своими одиночными мешками.
Этим закончилась самая важная осенняя работа. Был заложен солидный фундамент. Оставалось только "поднимать сообща" (Из стихотворения Б. Бьернсена, - Прим. перев.).
Резюмирую вкратце всю работу, проделанную нами от четырнадцатого января до одиннадцатого апреля:
Поставлена и оборудована станция на девять человек на несколько лет.
Заготовлена на полгода свежая пища для девяти человек и ста пятнадцати собак. Вес убитых тюленей доходил до 60000 килограммов.
Наконец, распределено 3000 килограммов провианта по складам на 80^o, 81^o и 82^o южной широты. Склад на 80^o содержал тюленье мясо, собачий пеммикан, печенье, масло, молочную муку, шоколад, спички и керосин; кроме того, еще разное снаряжение. Общий вес содержимого этого склада равнялся 1900 килограммам. На 81^o южной широты оставлено 500 килограммов собачьего пеммикана. На 82^o южной широты пеммикан для людей, собачий пеммикан, печенье, молочная мука, шоколад, керосин и разное снаряжение. Вес этого склада доходил до 620 килограммов.

ЗИМА

Зима! Мне кажется, многим зима представляется временем бурь, морозов и всяких неприятностей. Они встречают ее с печальными душами и склоняются перед неизбежным. Конечно, один-два пиршества в перспективе несколько просветляют горизонт; но все-таки - темнота и холод! Нет, брр! Пусть уж будет лето!
Не решаюсь сказать, что думали мои товарищи о приближающейся зиме. Что касается меня, то я встречал ее с радостным чувством. Когда я стоял на снежном сугробе и смотрел на огонек в кухонном окне, мной овладевало чувство неописуемого блаженства и уюта. И чем больше будет бурь, чем темнее будут зимние ночи, тем сильнее мы будем ощущать чувство благополучия в своем чудесном домике. Многие, быть может, спросят:
- Но разве вам не было страшно, что ледяной барьер отколется и вы уплывете в океан?
Честно и откровенно отвечу на этот вопрос:
- Все мы, за одним лишь исключением, были уверены тогда, что та часть барьера, на которой стоял наш дом, покоилась на твердой земле. Поэтому напрасно было бы питать страх перед морским путешествием. И я с полной уверенностью готов ручаться, что даже и тот, кто думал, что мы поплывем, тоже не боялся. Мне кажется, впрочем, что, в конце концов, и он присоединился к мнению других.
Если полководец хочет выиграть битву, он должен быть всегда готовым. Если противник передвигает фигуру, нужно уметь ответить ему другим ходом. Все должно быть продумано заранее, чтобы внезапно не случилось ничего непредвиденного. Так было и с нами. Мы должны были заранее обсудить, что может приготовить нам будущее, и заблаговременно устраиваться в соответствии с этим.
Если бы солнце покинуло нас и наступило темное время, было бы уже слишком поздно. Нашим вниманием прежде всего овладела и привела в действие всю нашу мозговую машину в целом - женщина. Даже здесь на ледяном барьере она не смогла оставить нас в покое! Дело в том, что все наше "дамское" общество - в количестве одиннадцати штук - вздумало целыми пачками оказываться в положении, которое обыкновенно называют "интересным", но на которое мы, в наших условиях, никак не склонны были смотреть теми же глазами. У нас и так было впереди много работы. Что нам делать? Состоялось большое совещание. Заводить одиннадцать "родилок" казалось нам слишком затруднительным. Но уже по опыту мы знали, что все наши дамы потребуют оказания им первой помощи. Если оставить нескольких в одном помещении, то поднимется ужасный шум и гам, и дело кончится тем, что родильницы сожрут друг у друга щенков. Так это уже случилось однажды... "Кайса", большая черно-белая сука, улучила момент, когда за ней не смотрели, и слопала трехмесячного щенка. Когда мы подоспели, уже исчезал кончик его хвостика. Делать нечего!
К счастью, вышло так, что освободилась одна из собачьих палаток, так как упряжку Преструда распределили по другим палаткам. В качестве бегущего впереди он не нуждался в собаках. Сюда можно было, изловчившись, засунуть двух сук. Ведь можно было поставить перегородку.
Еще при устройстве своей станции мы приняли во внимание эту сторону нашего быта и завели себе "родилку" в виде шестнадцатиместной палатки.
Но этого далеко не было достаточно. Тогда мы прибегли к тому материалу, которого в этой части земного шара такое благословенное изобилие - к снегу, Мы построили большую, великолепную снежную хижину. Кроме того Линдстрем в свои свободные часы возвел еще одну небольшую постройку, которая была готова, когда мы вернулись из своей второй санной .поездки. Никто из нас даже не опросил, для чего эта постройка. Отнюдь не следует оставлять в стороне деликатных чувств, хоть ты и полярный исследователь! В случае очень большой нужды, мы рассчитывали на добросердечие Линдстрема.
Имея в своем распоряжении все эти помещения, мы решили смело идти навстречу зиме. "Камилла", старая лисица, устроилась вовремя. Она знала, что значит воспитывать детей в темное время. Да и правда, удовольствия в этом мало. Поэтому она поторопилась и ощенилась сейчас же, как была приведена в порядок первоначальная "родилка". Теперь она тихо и мирно могла "при последних лучах заходящего солнца" глядеть будущему в лицо! С наступлением темноты потомство могло бы уже само постоять за себя. Впрочем, у "Камиллы" был свой взгляд на воспитание детей: не знаю, что именно не поправилось ей в "родилке", но во всяком случае она предпочитала ей всякое иное место. Нередко можно было встретить "Камиллу" в тридцатиградусный мороз и дикий ветер несущей в зубах одного из своих детенышей. Ей понадобилось как раз в этот момент выйти, чтобы отыскивать себе новое место! А тем временем остальные три щенка, которым приходилось дожидаться, выли и лаяли. По нашему понятию, место, обычно выбираемое ею, отнюдь не было комфортабельным. Например, какой-нибудь ящик, стоявший на боку на самом ветру. А то где-нибудь за штабелем досок, где продувало, как в хорошей фабричной трубе. Но что же делать, если это ей так нравилось? Если оставить ее семейство в покое в каком-нибудь таком месте, то она, проведя здесь несколько дней, снова пускалась в странствование. В "родилку" она никогда не возвращалась добровольно. Впрочем, нередко можно было видеть Иохансена, на попечении которого находилось семейство, как он тащил мамашу и стольких из ее малюток, сколько ему удавалось впопыхах захватить. Со словами увещевания он засовывал их в "родилку".
Одновременно с этим мы ввели также новый порядок по отношению к собакам. До сих пор нам приходилось их привязывать, чтобы удержать от охоты на тюленей. Иначе они действовали за свой риск и страх и бесчинствовали. Особенно отличались некоторые из них. Таков, например, был "Майор" Вистинга. Это был прирожденный охотник. Когда дело шло об охоте, все было ему нипочем.
Собаки очень скоро привыкли к своей палатке и к тому месту, которое они в ней занимали. Мы выпускали их, как только вставали утром, и снова привязывали по вечерам перед кормежкой. К этому они так привыкли, что у нас никогда не было особенной возни. Они все сами, когда мы приходили по вечерам, чтобы привязать их, сейчас же радостно появлялись. И каждое животное знало точно и своего хозяина, и свою палатку; поэтому, как только наступало время и собаки видели своего соответствующего начальника, они тотчас же понимали, что им нужно делать. С визгом и радостным лаем собирались разные собаки вокруг своего хозяина и очень весело срывались с места и неслись к палаткам. Такого порядка мы придерживались все время.
Их корм состоял один день из тюленьего мяса и сала, а другой день из сушеной рыбы. Обычно и то и другое исчезало без возражений. Однако, все же мясо им нравилось больше. В течение большей части зимы тюленьи туши лежали прямо на снегу. Вокруг них обыкновенно сосредоточивались главнейшие интересы. Место это можно было считать чем-то вроде "Фрамхеймского" базара. И на базаре не всегда бывало мирно. Покупателей было много и спрос велик, так что подчас здесь бывало оживленно. Наш основной запас мяса хранился в "мясной палатке".
Там лежало около ста тюленей, рознятых на части и сложенных в штабеля. Как я уже рассказывал раньше, мы возвели вокруг этой палатки, чтобы предохранить склад от собак., двухметровую снежную стену. Хотя собаки ели сколько хотели и хотя они знали, что им не разрешается делать попытки забираться туда, - а может быть, это-то и служило притягательной силой, - однако, они всегда поглядывали туда жадными глазами. И многочисленные следы на стене от их когтей ясно говорили о том, что происходило в те часы, когда не было надзора. В особенности "Снуппесен" не могла держаться в стороне. К тому же, она была необычайно легка и ловка, а потому и шансов у нее было больше, чем у других. Никогда она не занималась этим спортом в одиночестве, но всегда увлекала с собой своих кавалеров - "Фикса" и "Лаосе", Эти, однако, были далеко не так ловки и должны были довольствоваться только созерцанием. Пока "Снуппесен" прыгала через стенку, что однако же ей удалось сделать раза два, кавалеры бегали кругом и лаяли. Услышав этот вой, мы уже точно знали, что тут происходит, и кто-нибудь из нас выходил, вооружившись палкой. Чтобы поймать собаку на месте преступления, нужно было приниматься за дело с хитростью, потому что, как только человек подходил, кавалеры переставали лаять, и она понимала, что кто-то ведет наступление. В этот момент виднелась только ее поглядывавшая по сторонам рыжая лисья голова. Само собой разумеется, что собака не прыгала в объятия человека с палкой. Обыкновенно мы все же не сдавались, но ловили и наказывали ее. Попадало немного и "Фиксу" с "Лассе". Они, правда, не делали ничего дурного, но могли присоединиться к преступнице. Они знали это и наблюдали за наказанием "Снуппесен" на почтительном расстоянии.
Палатка, где хранилась сушеная рыба, всегда была открыта. Никто не делал попыток стащить рыбу.
Солнце все ниже и ниже совершало свой дневной путь. В дни после своего возвращения из последнего похода мы видели его уже не подолгу. Одиннадцатого апреля оно показалось и сейчас же исчезло. Пасха наступила и здесь, как и в других местах земного шара, и ее нужно было отпраздновать.
Праздник у нас состоял в том, что по этому случаю мы поели немного больше обыкновенного. В остальном он ничем не отмечался. Оделись мы, как обычно, и вообще не предпринимали ничего особенного. По вечерам в такие праздничные дни играл немного граммофон, затем выдавались виски и сигары. Впрочем, граммофоном мы не злоупотребляли. Мы знали, что он нам скоро надоест, если мы будем заводить его слишком часто. Поэтому мы пользовались им редко, но зато тем больше нам нравилось все то, что он играл в те дни, когда мы им пользовались.
Когда прошла пасха, все облегченно вздохнули. Все эти праздники утомительны. Они надоедают и там, где бывает больше развлечений, чем на нашем барьере; здесь же они тянулись невыносимо долго. Наш распорядок был теперь совершенно налажен, и работа шла легко и хорошо. Главная зимняя работа состояла в подготовке снаряжения для предстоящего нам путешествия на юг.
Нашей целью было достижение полюса! Все остальное - вещи второстепенные.
Метеорологические наблюдения шли полным ходом и были приспособлены для зимнего времени. Наблюдения велись в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Нас было так мало, что я не мог выделить никого для ночной службы. Кроме того, если бы в такой маленькой комнате, в какой мы жили, кто-нибудь постоянно должен был вставать, то этим он мешал бы всем - никогда не было бы покоя.
Для меня же самое главное было в том, чтобы каждый чувствовал себя хорошо и чтобы к наступлению весны все были здоровы и бодры и охотно взялись бы за выполнение нашей окончательной задачи.
Это вовсе не значит, что мы всю зиму напролет ленились. Совсем нет. Чтобы быть довольным и благополучным, нужно быть всегда занятым работой. Поэтому я требовал, чтобы все были чем-нибудь заняты в часы, назначенные для работы. Когда трудовой день кончался, каждый мот делать все, что хотел. Кроме того нужно было стараться поддерживать кое-какой порядок, поскольку это позволяли условия. Поэтому было решено, что каждый из нас будет нести недельную службу в качестве "дежурного". Его обязанности состояли в подметании пола каждое утро, очистке пепельниц и т.п.
Чтобы обеспечить хороший и обильный приток воздуха, особенно в местах для постелей, было постановлено, что никто не имеет права держать под койкой ничего, кроме нужной ему обуви. У каждого было по два крюка, чтобы вешать платье, и этого было вполне. достаточно для одежды, употреблявшейся ежедневно. Вся лишняя одежда укладывалась в одежные мешки и выносилась. Таким образом, нам удавалось поддерживать некоторый порядок. Во всяком случае, удалялась главная грязь. Сомнительно, однако, чтобы придирчивая хозяйка нашла, что у нас все в порядке.
У каждого была своя определенная работа. Преетруд с помощью Иохансена занимался астрономическими и гравитационными наблюдениями. Хассель заведовал углем, дровами и керосином. Он отвечал за то, чтобы запасов хватило. В качестве заведующего "фрамхеймским складом дров и угля" он получил титул директора. Это, может быть, и вскружило бы ему голову, если бы сюда же не включались и обязанности мальчика-разносчика. А он был и им. Хассель не только принимал заказы, но должен был сам лично доставлять товар. Он блестяще выполнял и те и другие обязанности. Ему удалось провести своего главного потребителя, Линдстрема, и к концу зимы он сэкономил порядочно угля.
Хансен должен был содержать в порядке главный склад и приносить домой все, что требовалось. Вистингу было поручено все снаряжение, и он отвечал за то, чтобы ничего не брали без спроса. Бьолан и Стубберуд следили за порядком в пристройке и вокруг дома. У Линдстрема была кухня - самая тяжелая и самая неблагодарная работа в таком путешествии. Пока пища хороша, все молчат. Но стоит только случиться несчастью и как-нибудь испортить суп, и повар сейчас же услышит лестный отзыв о своем искусстве. У Линдстрема была одна прекрасная особенность. Его постоянным присловьем было: "все под одно". В начале я думал, что это относится к его сложению, но потом заметил свою ошибку. Это должно было означать, что ему "все равно". Таким он и был в действительности.
Девятнадцатого апреля мы увидели солнце в последний раз, так как в этот день оно ушло за наш горизонт - гребень возвышенности на севере. Оно было ярко-красное и окружено пылающим морем огня. И только двадцать первого его совсем не стало. Теперь все, что касалось нашего дома, обстояло весьма хорошо и лучше и быть не могло. Но пристройка, которую первоначально мы предназначали для рабочего помещения, вскоре оказалась слишком тесной, темной и холодной. Кроме того через нее все постоянно проходили, а потому работа нарушалась или даже прерывалась бы на долгое время. Кроме этой темной дыры у нас не было никакого рабочего помещения,, а нам нужно было провести большую работу. Правда, мы могли бы использовать свою комнату, по тогда целый день напролет все толкались бы здесь и только мешали бы друг Другу. Да и не годилось устраивать мастерскую в единственной комнате, где мы время от времени могли бы найти себе покой и отдых. Конечно, я знаю, что обычно принято так поступать, но я всегда считал такой порядок дурным.
Тут-то и пригодился бы хороший совет. Но опять-таки обстоятельства сами пришли к нам на помощь. Оказывается, мы забыли, - так уж и быть, признаемся в этом! - взять с собой орудие чрезвычайно полезное и необходимое для полярной экспедиции, а именно - снежную лопату. У хорошо оборудованной экспедиции, какой до некоторой степени являлась наша, должно быть по крайней мере двенадцать крепких, толстых железных лопат. А у нас не было ни одной! У нас были два обломка, но от них было мало толку. К счастью, у нас был очень хороший толстый лист железа, И вот Бьолан взялся за дело и сфабриковал нам целую дюжину прекрасных лопат. Стубберуд сделал к ним ручки; работа закипела, как на большой фабрике. Как мы потом увидим, это сыграло большую роль в нашем будущем благополучии. Если бы у нас с самого начала были лопаты для снега, то мы, как люди порядочные, отгребали бы снег от своих дверей каждое утро. Но, поскольку лопат у нас не было, то перед нашей дверью с каждым днем все больше и больше наметало снега, и к тому времени, когда, наконец, Бьолан приготовил лопаты, образовался огромный сугроб, простиравшийся от входной двери к западу и как бы являвшийся продолжением дома.
Разумеется, этот нанос, высотою почти что с дом, заставил нас нахмурить брови, когда в одно прекрасное утро мы вышли из дому, вооружившись новыми лопатами, чтобы расчищать и разгребать снег. Пока мы стояли тут в раздумье, не зная, с чего начать, у кого-то из нас, - кажется, это был Линдстрем, или Хансен, а может быть я, в сущности это неважно, - у кого-то из нас родилась блестящая идея подать руку природе и работать с ней заодно, а не против нее. Предложение состояло в том, чтобы вырыть в сугробе столярную мастерскую и соединить ее непосредственно с домом. Едва только эта мысль была высказана, как ее сейчас же единогласно одобрили. И вот начались "подземные" работы, которые превратилась в затяжные, потому что одна раскопка влекла за собой другую, и мы окончили их только тогда, когда вырыли целый подземный город.
Несомненно, это была одна из самых интересных работ, производившихся когда-нибудь вокруг полярной станции. Начнем с того утра, когда мы всадили первую лопату в сугроб. Это было в четверг, двадцатого апреля. Пока трое из нас старались врыться прямо в сугроб от дверей дома на запад, трое других принялись соединять выемку с домом. Они прокладывали досчатые щиты, - те самые, которыми мы пользовались па "Фраме" для предохранения собак, - с сугроба на крышу пристройки. Открытая часть между, сугробом и пристройкой с северной стороны была целиком заполнена крепкой стеной, подходившей под только что положенную крышу. Пространство между пристройкой и сугробом по южной стене мы пока оставили открытым для выхода.
Но теперь нами овладела настоящая строительная лихорадка, и мы начали выдвигать одно предложение грандиознее другого. Так. например, мы единогласно решили прокопать ход по всей длине сугроба и закончить его большой снежной хижиной, где у нас должна была быть паровая баня.
Да, таковы были наши планы! Паровая баня на 79^o южной широты! Хансен, профессиональный снежный строитель, начал постройку хижины. Он выстроил совсем маленькую и крепкую и углубил и расширил ее внизу, так что когда она была совсем готова, то от пола до потолка в ней было три с половиной метра. Здесь было достаточно места для устройства бани.
Между тем, было слышно, что роющие ход приближаются. Стук их кирок и лопат слышался все ближе и ближе. Хансен не мог этого вынести. Окончив постройку хижины, он принялся рыть ход навстречу приближающимся. А когда Хансен за что-нибудь берется, то он делает дело быстро. Было слышно, как обе партии все приближались друг к Другу. Настрое-кие начало повышаться. Встретятся ли они, или же вроются вкось и одна партия пройдет мимо другой? Я невольно вспомнил о Симплоне, Гравехалсене и других знаменитых туннельных работах. Уж если рабочие могли встретиться внутри темной горы, гак мы-то наверное. .. Алло! Я был вырван из царства грез, увидев скалившую зубы физиономию, которая торчала из дыры в стене как раз там, куда я только что хотел всадить лопату...
Это был Вистинг - первый, кто сомкнул обе части "Фрамхеймского туннеля". Право, он должен был радоваться, что унес из этого предприятия по добру по здорову свой нос. Еще одно мгновение, и нос был бы у меня на лопате!
То было красивое зрелище - белый длинный ход, заканчивавшийся высоким сверкающим куполом. Прокапываясь вперед, мы в то же время зарывались и вниз, чтобы не ослаблять потолка. Вниз можно было копать довольно глубоко, - ведь ледяной барьер толстоват!
Окончив эту работу, мы принялись за столярную мастерскую. Ее надо было копать гораздо глубже; сугроб как раз закруглялся немного в сторону. Поэтому сперва мы врывались в сугроб в правой длинной стенке хода или, вернее, несколько ближе к банному заведению, а затем начали копать вглубь. Насколько помню, мы углубились здесь в барьер почти на два метра. Помещение было сделано большим и просторным, места хватало для двух столяров, а в длину оно было достаточно для наших саней. Верстак был вырезан в стене и покрыт доской. Мастерская заканчивалась в западном конце очень маленьким помещением, где столяры хранили свои самые тонкие инструменты. Из мастерской в проход вела вырубленная в снегу широкая и хорошая лестница с выложенными досками ступеньками.
Как только мастерская была готова, рабочие перебрались туда и основались там под названием: "Объединение столяров". Здесь было заново переделано все санное снаряжение для похода к полюсу. Прямо против "объединения" поместилась кузница, выкопанная на той же глубине. Ею пользовались реже. По другую сторону кузницы, ближе к дому, была выкопана глубокая яма, куда выливалась вся грязная вода из кухни.
Между "Объединением" и входом в пристройку, прямо против хода на барьер, было построено небольшое помещение, заслуживающее, в сущности, очень подробного объяснения, но места мало - а потому умолчим о нем. Выход на барьер, оставленный нами открытым, пока шли все эти работы, теперь был закрыт. Устройство двери тоже заслуживает упоминания. Есть много людей, которые, невидимому, никогда не могут научиться закрывать за собой дверь. Где соберутся двое или трое, там найдется по меньшей мере один, страдающий таким недостатком. Тем более здесь, где нас было девять человек. Бесполезно просить человека, страдающего этой "болезнью", закрывать за собою дверь. Он все равно не сможет этого выполнить. Я еще недостаточно хорошо был знаком со своими спутниками, чтобы знать, как у них обстоит дело по этой части, но для большей верности мы, на всякий случай, сделали самозакрывающуюся дверь.
Эту работу выполнил Стубберуд, укрепив дверную раму в стене в наклонном положении. Совершенно так, как устраивается у нас в Норвегии вход в погреб. В таком положении дверь не может стоять открытой, Она обязательно захлопывается сама собой. Я очень обрадовался, когда ее навесили. Теперь мы были защищены от нападения собак. Четыре снежных ступеньки, покрытых досками, шли от двери в ход. Таким образом, кроме всех этих новых помещений, у нас была еще и добавочная защита для нашего дома.
Пока производилась вся эта работа, наш инструментальных дел мастер тоже не сидел без дела. Часовой механизм термографа испортился. Кажется, сломался веретенный штифт. Это было чрезвычайно досадно, так как этот термограф очень хорошо работал в мороз.
Второй термограф делали, очевидно, с расчетом на тропики. Во всяком случае, в мороз он не желал действовать. У нашего мастера есть одно средство, которое он применяет ко всем инструментам, почти без исключения. Он сажает их в духовку и топит плиту. На сей раз это средство оказалось прекрасным; по крайней мере, мастер с уверенностью мог сказать, что инструмент не годится к употреблению. Термограф не желал работать на холоду. Мастер очистил его от старого масла, накопившегося повсюду вокруг колесиков и штифтов и напоминавшего рыбный клей. Затем инструмент был подвешен в кухне под потолком. Может быть, температура кухни оживит его и заставит думать, что он находится под тропиками?
Таким образом температура регистрировалась у нас в "камбузе", что, конечно, когда-нибудь послужит материалом для вычислений, что было у нас на обед в течение недели. Будет ли удовлетворен этой работой профессор Мун, вопрос другой, поднимать который не осмеливаются ни инструментальных дел мастер, ни директор!
Кроме этих инструментов, у нас был еще гидрограф" имевший обыкновение делать передышку раз в сутки. Линдстрем вычистил и смазал его и всячески его обхаживал. Но ничего не помогает - в три часа утра он останавливается. Но я никогда еще не видел Линдстрема припертым к стене. Получив несколько полезных советов, он взял на себя задачу попробовать сделать гидрограф из не работавшего термографа. Результат, который он мне показал несколько часов спустя, заставил мои волосы стать дыбом. Что сказал бы Стэн! Знаете ли, что я увидел?
Представьте себе жестянку из-под консервов, прогуливающуюся в коробке термографа! О, боже, какое обращение с саморегистрирующими метеорологическими инструментами! Я точно с неба свалился. И, конечно, подумал, что малый считает меня дураком. Все время я очень внимательно наблюдал за лицом Линдстрема, чтобы по его выражению найти ключ к этой загадке. Я не знал, плакать мне или смеяться. Но лицо Линдстрема оставалось вполне серьезным. Если бы судить по нему о положении, то я думаю даже, что уместнее были бы слезы. Но когда я заглянул в термограф и увидел, что там марширует "Консервная фабрика в Ставангере, лучшие мясные котлеты", то не выдержал. Комичное победило, и я разразился безумным хохотом. Когда я успокоился, мне было преподано объяснение. Цилиндр не подходил, а потому Линдстрем и попробовал пустить в дело банку, и она прекрасно работала.
"Котлетный термограф" работал вполне исправно до -40^o, но тут машина останавливалась.
Рабочая сила была разделена теперь на две партии, Одна из них должна была откопать около сорока тюленей, лежавших под метровым покровом снега. На эту работу пошло два дня. Нелегко было справляться с огромными, твердыми как кремень тюленьими тушами. Псы очень интересовались этой работой. Каждая туша, вытащенная на поверхность, принималась ими и тщательно инспектировалась. Все туши были сложены в два штабеля, и тут псам было достаточно работы на всю зиму.
Тем временем другая партия под начальством Хасселя строила подвал для керосина. Бочки, сложенные здесь в начале февраля, теперь лежали глубоко под снегом. Партия Хасселя вкопалась с обоих концов бочек и проделала ход под снежной поверхностью вдоль них. Одновременно мы зарылись в барьер поглубже, чтобы бочки оказались на нужной высоте. Повыкинув весь снег, мы снова закрыли одно отверстие, а другое расширили, устроив через него большой крытый спуск. Знание Стубберудом сводчатой кладки здесь очень пригодилось. Ему принадлежит часть постройки великолепного сводчатого входа в склад керосина. Приятно было туда спускаться. Наверное, ни у кого не было еще такого прекрасного складочного места для керосина!
Но Хассель этим не удовольствовался. Теперь он всерьез был охвачен строительной лихорадкой. От его великого проекта - соединить проходом склад угля и дров с домом, под снежной поверхностью - у меня просто дух занялся. Мне это показалось почти что нечеловеческой работой. Однако, они и с нею справились! Расстояние от угольной палатки до дома было около десяти метров. Хассель и Стубберуд сделали здесь разметку пути таким образом, чтобы он соединился с ходом вокруг дома в юго-восточном углу. Покончив с этим, они прорыли в барьере гигантскую яму между домом и палаткой и отсюда стали прокапываться в противоположные стороны и в короткое время выполнили всю работу.
Но тут принялся за дело и Преструд. Он захотел воспользоваться случаем, пока большая яма оставалась еще открытой, чтобы построить себе обсерваторию для гравитационного аппарата. И ему удалось прекрасно устроиться! А именно - он врылся в снег сбоку хода, и у него между угольной палаткой и домом получилась маленькая удобная обсерватория. Большую яму снова замуровали, когда был выброшен весь снег. И теперь можно было, не выходя наружу, проходить от кухни до самого угольного склада.
Сначала надо было пройти по ходу вокруг дома. Помните, это там, где в таком образцовом порядке стояли все банки с консервами. Если дойти по этому ходу до юго-восточного угла дома, то здесь открывается новый ход, ведущий к угольной палатке. Посредине этого хода, по правую руку, дверь вела в гравитационную обсерваторию. Если идти дальше, то сначала подходишь к нескольким ступенькам, идущим вниз, а затем ход кончается крутой высокой лестницей, ведущей вверх через отверстие в снежной поверхности. Вы поднимаетесь по этой лестнице и попадаете сразу в угольную палатку.
Честь и слава строителям этого изумительного сооружения! Работа эта вполне оправдала себя. Теперь .Хассель во всякое время мог приносить уголь, не выходя из-под крыши, и был избавлен от необходимости выходить для этого на холод.
Но этим все еще не кончились наши подземные работы. Нам нужно было помещение, куда Вистинг мог бы сложить все вещи, отданные ему на хранение. Особенно он беспокоился за меховую одежду и обязательно хотел держать ее под крышей. Мы решили устроить такое просторное помещение, чтобы оно могло вместить все эти вещи и вместе с тем служить местом работы для Вистинга и Хансена, которые должны были скреплять асе сани, поступающие к ним от Бьолана.
Для постройки этого помещения Вистинг выбрал огромный снежный нанос, образовавшийся вокруг той палатки, где у него помещались все нужные принадлежности. Место это было расположено к северо-востоку от дома. "Интендантство", как называлась эта постройка, вышло довольно поместительным, и в нем вполне хватило места как для всего снаряжения, так и для мастерской. Из него вела дверь в совсем маленькое помещение, где Вистинг поставил свою швейную машину и работал на ней всю зиму. Если идти дальше в северо-восточном направлении, то мы попадем в другое огромное помещение, названное "Хрустальным дворцом". Здесь хранились все лыжи и ящики для саней. Здесь же упаковывался весь санный провиант. Пока эти помещения лежали отдельно от других, и, чтобы попасть в них, нужно было выходить на поверхность. Позднее, когда Линдстрем выкопал громадную пещеру в барьере на том месте, где брал снег и лед для своей стряпни, мы соединили это помещение с двумя только что названными и, в конце концов, могли попасть всюду по ходу под снегом.
Выросла и астрономическая обсерватория. Она находилась тут же рядом с "Хрустальным дворцом". Было похоже на то, что она страдает зубной болью, И в очень непродолжительном времени она тихо скончалась. Позднее Преструд прибегал ко всевозможным изобретениям. Одно время цоколем для инструмента служил ему пустой бочонок, потом старый обрубок.
Велик опыт, приобретенный Преструдом по части подставок для инструментов!
Все эти строительные работы были закончены в первых числах мая. Оставалась еще одна последняя работа, и тогда все будет в порядке. Это была переделка склада. Ящики с провиантом лежали отдельными партиями, что оказалось неудобным. Проходы между отдельными штабелями являлись самым подходящим местом для заносов. Поэтому все ящики были теперь вытащены и поставлены двумя длинными рядами на таком расстоянии друг от друга, что они не могли задерживать несущийся снег. Эта работа была выполнена в два дня.
Дни теперь стали уже довольно коротки, и мы были готовы приступить к работам внутри помещения. Зимние работы были распределены следующим образом. Преструд - научные занятия.
Иохансен упаковывал весь провиант для саней. Хассель снабжает Линдстрема углем, дровами и керосином и делает кнуты. С этой работой он хорошо ознакомился со времени второго похода "Фрама".
Стубберуд уменьшает вес ящиков для саней до возможного предела и занимается еще всякой всячиной. Не было вещи, которой он не мог бы сделать. Поэтому программа его зимних работ вышла несколько неопределенной. Я знал, что он справится с гораздо большим, чем работа с ящиками для саней. Хотя нужно сказать, что доставшаяся ему работа была очень кропотливой!
Бьолану была поручена работа, за которой мы следили с величайшим волнением: переделка саней. Мы знали, что можно сэкономить невероятно много на их весе, но сколько же именно?
Хансен и Вистинг должны были скреплять разные готовые уже части. Это производилось в "Интендантстве". Кроме того, у обоих в программу их зимних работ входило еще много рваных других дел. Многие думают, что полярное путешествие - это просто препровождение времени. Мне очень хотелось бы, чтобы приверженцы такого мнения побывали в ту зиму у нас во "Фрамхейме". Они бы ушли отсюда совсем с другим мнением! Не оттого, что рабочее время было у нас чересчур длинным. Этого не допускали обстоятельства. Но в рабочее время приходилось работать интенсивно.
Из опыта многих прежних санных поездок я вывел заключение, что термометр - весьма хрупкая вещь. Часто случается, что еще в начале путешествия разбиваются все термометры и в один прекрасный день можно очутиться без всяких средств для определения температуры. Если при таких условиях выработать в себе привычку угадывать температуру, то можно будет с некоторой вероятностью определять среднюю месячную температуру. Отдельные дневные угадывания могут несколько уклоняться от настоящей температуры то в ту, то в другую сторону, но, как я уже сказал, некоторая средняя температура все же получится.
Имея это в виду, я объявил конкурс по угадыванию температуры. Каждый, входящий по утрам в комнату, высказывал свое мнение относительно температуры дня. Это заносилось в протокол. В конце месяца делался подсчет, и верно угадавший большее число раз получал назначенную премию - несколько сигар. Приучая угадывать температуру, такое соревнование кроме того служило прекрасным развлечением, с которого начинался наш день.
Если жить подобно нам изо дня в день все в одних и тех же условиях, почти без всякого изменения, то, нередко первый утренний глоток кофе кажется горьковатым. Особенно некоторые бывают немножко капризны, пока они не проглотят кофейку. Сейчас же спешу отметить, что утренних капризов я видел у нас чрезвычайно мало. Но ни за что нельзя поручиться, никогда нельзя быть вполне уверенным. Милейшие люди часто могут поразить каким-нибудь удивительнейшим выпадом, пока кофе еще не оказало своего действия. Придуманное мною угадывание было замечательным умиротворяющим средством. Оно привлекало к себе всеобщий интерес и служило громоотводом в критические моменты. Выступление отдельных лиц ожидалось с большим интересом.
Никому не позволялось угадывать так, чтобы слышал другой. Это, несомненно, повлияло бы на ответы. Поэтому записи делались по мере того, как товарищи появлялись один за другим.
- Ну, Стубберуд, какая же у нас сегодня температура?
У Стубберуда была своя собственная, система вычисления, постичь которую мне так и не удалось. Вот и сегодня. Он огляделся по сторонам и стал изучать различные физиономии.
- Сегодня нежарко, - произнес он очень уверенным тоном.
Я мог сейчас же утешить его, что он отгадал правильно. Было -56^o С.
Месячный подсчет бывал очень интересным. Насколько я припоминаю, лучшим результатом, который когда-либо дал наш конкурс в один из месяцев, было восемь приблизительно правильных угадываний. Кто-нибудь в течение долгого времени упорно указывал температуру, удивительно близко подходившую к действительной. Но вдруг в один прекрасный день делал громадный скачок-градусов на пятнадцать от настоящей температуры. Оказалось, что средняя температура. по данным наилучшего отгадчика отличалась от действительной на несколько десятых градуса. Если взять среднее из всех средних показаний конкурентов, то получался результат, настолько близкий к настоящей температуре, что на практике его можно было принять за действительную температуру. Имея в виду главным образом все это, я и придумал такие угадывания. Если потом нам так уж не повезет, что мы потеряем все свои термометры, то мы не окажемся совсем беспомощными.
Здесь будет уместно сообщить, что во время санного путешествия к югу у нас было с собой четыре термометра. Наблюдения производились три раза в день. Все четыре термометра были привезены домой в неповрежденном виде. Вистинг возглавлял эту отрасль науки, .и мне кажется, что тот фокус, который он выкинул, не разбив ни одного термометра, не имеет себе подобного...
Пройдемся по "Фрамхейму", чтобы лучше понять нашу повседневную жизнь. Раннее утро двадцать Третьего июня. Полнейшая тишина над всем барьером - такая тишина, представить себе которую может лишь тот, кто побывал в этих областях - одним словом, полнейшая тишина!
Мы поднимаемся по старой дороге от того места, где "Фрам" стоял в первый раз. Идя, не раз хочется остановиться и спросить: да неужели же все это действительно существует? Такой непостижимой красоты никому еще не приходилось видеть! Вот северный край барьера "Фрама" с ближайшими к нему "горами Нельсона и Ренникен". За ними зубец за зубцом, вершина за вершиной, один выше другого громоздятся Старые, почтенные торосы. Освещение изумительно! Откуда распространяется этот удивительный свет?
Светло, как днем, а. между тем у ворот уже стоит самый короткий дань в году. Теней никаких нет, поэтому это не может быть луна. Нет, это игра одного .из немногих, действительно сильных южных сияний.
Кажется, будто природа хочет угодить своим гостям и показаться в лучшем своем убранстве. И наряд, выбранный ею, красив. Ни малейшего ветра, сверкающие звезды, и ниоткуда ни звука. Однако, нет. Что эти? Как огненный луч, скользит свет через все небо, И это движение сопровождается шипящим звуком. Тш... Ты не слышишь? Вот он снова движется, он принял форму ленты и отливает красным и зеленым. С минуту стоит спокойно, как бы раздумывая, в каком ему направлении двинуться, и снова движется, сопровождаемый прерывистым шипящим звуком, Итак, в это изумительное утро природа подарила нас и этим, чем-то самым таинственным, самым непостижимым изо всего существующего, - говорящим южным сиянием. Теперь вы можете вернуться домой и рассказать, что сами видели и слышали южное сияние, Ведь теперь вы не сомневаетесь больше? Как можно сомневаться в том, что ты слышал собственными двоими ушами и видел собственными своими глазами? А все-таки вы обмануты - и вы, как многие другие. Шипящего северного и южного сияния не существует вовсе - это всего лишь плод вашего стремления к таинственному, сопровождаемый вашим замерзающим на морозном воздухе дыханием! Может быть, было глупо с моей стороны обращать на это ваше внимание. Пропало теперь многое из очаровательной таинственности, и ландшафт утратил свою былую привлекательность.
Мы тем временем поднялись мимо "Нельсона" и "Ренникена" и дошли как раз до первого гребня холмов, Тут неподалеку под нами возвышается громадная палатка, и по ее краю видны две длинные темные полосы. Это взор наш остановился на главном складе.
Вы увидите, что мы держим свои вещи в порядке. Ящик лежит на ящике, как будто они сложены на месте образцовой постройки. И все уложены в одну сторону. Все номера обращены к северу.
- Почему вы выбрали именно это направление? - задается естественный вопрос. - Сделано ли это с какой-то определенной целью?
- Да, конечно. Так оно и есть. Если вы посмотрите на восток, то заметите, что небо на горизонте немного более светлого, нежного оттенка, чем в других местах. Это день, каким он сейчас здесь бывает. При таком дневном свете все еще нельзя ничего делать. Положить все ящики номерами на север было бы невозможно без сильного южного сияния. Но этот светлый оттенок будет возрастать и станет сильнее. В девять часов утра он будет на северо-востоке и распространится по небу на 10^o в высоту. Этот свет не производит такого впечатления, что он дает какое-нибудь освещение, хотя так оно и есть; но вы без труда сможете тогда прочесть номера. Больше того, вы прочтете и названия фирм, которыми помечены почти все ящики. Когда же утренняя заря дойдет до севера, вы увидите это еще яснее. Правда, эти цифры и буквы большие - около пяти сантиметров в высоту и пяти в ширину, но это все же показывает, что день у нас бывает и здесь в самое темное время года. Значит, абсолютной темноты, как некоторые себе представляют, здесь не бывает.
В палатке, стоящей позади, хранится сушеная рыба. Ее у нас много. Нашим собакам никогда не придется терпеть нужду. Но теперь нам надо поторопиться, если мы хотим посмотреть, как начинается во "Фрамхейме" день. Вот мы проходим мимо флага - это веха. У нас их поставлено пять штук между лагерем и складом. Они нужны в темные дни, когда дует восточный ветер и метет снег.
А вот там на склоне вы видите "Фрамхейм". Пока он кажется нам какой-то темной тенью на снегу, хотя до него и недалеко. Вот эти острые крыши, торчащие вверх на фоне неба,-наши собачьи палатки. Самой хижины вам не видно. Она совершенно занесена снегом и скрыта в барьере. Но, я вижу, вам стало жарко от ходьбы? Мы пойдем немного потише, тогда вы не очень вспотеете; это не годится. Всего -40^o, а потому понятно, что вам стало жарко во время ходьбы.
При такой температуре и затишье, как сегодня, быстро согреваешься, если спешишь... Равнина, куда мы сейчас спустились, представляет нечто вроде котловины. Если вы немного наклонитесь и посмотрите в сторону горизонта, то при некотором старании увидите возвышенный гребень и повсюду вокруг торосы.
На склоне, к которому мы теперь приближаемся, стоит наш дом. Мы построили его именно здесь, считая, что тут он будет лучше защищен, и, оказывается, мы не ошиблись. Наблюдаемый здесь ветер, если он хоть сколько-нибудь значителен, почти всегда дует с востока, А против таких ветров находящийся здесь склон является прекрасной защитой. Если бы мы построили свой дом там, на месте нашего склада, который мы только что прошли, то мы, конечно, гораздо сильнее чувствовали бы непогоду.
Но теперь, подходя к дому, будьте осторожней, чтобы вас не услышали псы. Теперь их у нас около 120 штук, и если они сейчас поднимут лай, тогда прощай, прекрасное полярное утро!
Вот мы и пришли, и при том дневном свете, какой сейчас есть, вы можете разглядеть ближайшие окрестности. Вы не видите дома, говорите вы? Охотно верю! Труба вон там на снегу, вот и все, что осталось над барьером; откидная дверь, к которой мы подходим, по вашему мнению, может быть, просто валяется на снегу без всякой надобности, но это неверно. Это вход в наш дом. Вам нужно хорошенько нагнуться, когда вы будете спускаться в барьер. Здесь в полярных областях все делается в уменьшенных масштабах. Нам нельзя быть расточительными! Вот перед вами сначала четыре ступеньки вниз. Осторожнее, они довольно высоки! К счастью, у нас еще есть достаточно времени, чтобы увидеть все с самого начала. Я вижу, лампа в коридоре еще не зажжена, значит Линдстрем не встал. Ухватитесь теперь за мой анорак и следуйте за мной. Мы теперь находимся в снежном коридоре, ведущем в пристройку. Ах, извините! Простите, пожалуйста! Вы ушиблись? Я совсем забыл предупредить вас, что здесь в дверях пристройки порог. Не впервые люди разбивают себе носы, спотыкаясь об него. Мы все проделали это антраша! Теперь мы уже знаем и не попадаемся больше. Подождите минутку, я зажгу спичку, и вам будет видно, куда идти. Вот мы в кухне. ...Превратитесь же теперь в невидимку и следуйте за мной по пятам целый день, тогда вы увидите, как протекает наша жизнь. Вечером вы увидите, как проводится у нас праздник. Когда вы будете посылать домой свои сообщения, не сгущайте красок, обещайте мне это. До свидания!.
"Дрень, др... р... р". Это будильник. Я жду, жду и жду. Дома я привык к тому, что за этим звонком следует шлепанье по полу босых ног, зевок или что-нибудь в таком роде. Но здесь-ни звука. Когда Амундсен ушел от меня, он забыл сказать, куда мне прежде всего сунуться. Я попробовал было последовать за ним и войти в комнату, но воздух там. . . нет, спасибо: я понял, что тут спят девять человек в помещении 6 на 4 метра. Комментарии излишни!
Все еще ни звука. Будильник у них существует, видимо, лишь для самообмана, чтобы воображать, будто они встают. Но вот, тш....
- Линтрум, Линтрум! (Он слыл под именем Линтрума, а не Линдстрема.). Тебе, как будто бы, надо уже вставать! Кажется, будильник уж пошумел довольно !
Это Вистинг-я узнаю его по голосу.
Страшный треск: это Линдстрем осторожно вылезает из койки. Если он поздно просыпается, то одевается зато недолго. Раз, два, три - и он стоит уже у двери с лампочкой в руке. Около шести часов утра. Он хорошо выглядит. Круглый и толстый, как и в последний раз, когда я его видел. Одет он в толстую темно-синюю одежду. На голове у него вязаный колпак. Почему это? Ведь в комнате ничуть не холодно. Зимой у нас дома в деревне на кухне часто бывает холоднее. Значит, причина не в этом. А, вот в чем дело! Линдстрем лыс и стесняется показывать свое слабое место. Так обычно бывает со всеми лысыми людьми. Они не любят, когда кто-нибудь это видит.
Прежде всего он затопляет плиту. Она стоит под окном и занимает половину кухни в 2 на 4 метра. Мое внимание прежде всего останавливается на его способе топки. Дома мы обыкновенно колем сначала лучину и очень старательно следим за тем, как положить дрова. Но Линдстрем сует дрова, не обращая внимания ни на их расположение, ни на их место. Да, если теперь все это у него загорится, то он ловкач! Я все еще соображаю, как ему удастся справиться, как вдруг он решительно нагибается и хватает бидончик. Не сморгнув глазом, будто это самая естественная на свете вещь, льет он на дрова керосин. И не каплю или две! Нет, столько, чтобы уж загорелось наверняка! Спичка - да, ну теперь я понимаю, как Линдстрему удается все это зажечь. Сделано чертовски хитро, но видел бы это Хассель!
Уже со вчерашнего вечера кастрюля налита водой, и Линдстрем только сдвигает ее в сторону, чтобы очистить место для кофейника; кофе скоро закипит на таком огне, который Линдстрем развел. Пламя пылало так, что в трубе гудело. Нашему молодцу нужно порядочно горючего!
Удивительно, почему это Линдстрем так торопится сварить кофе. Я думал, что завтрак подается в восемь часов, а теперь всего только четверть седьмого. Линдстрем мелет кофе без передышки, даже щеки у него трясутся. Если качество соответствует количеству, то получится изрядная вещь!
- Вот, черт! -это утреннее приветствие Линдстрема, - эта кофейная мельница не годится я свиньям! Просто хоть грызи зерна! Право, это было бы скорее!
Он, действительно, прав. После усердной десятиминутной работы у него набралось кофе столько, сколько требуется. На часах уже половина седьмого. Кофе заваривается. Ах, какой запах! Откуда это только Амундсен достал такого? А пока что, кок вытащил трубочку и задымил вовсю натощак. Невидимому, это ему не вредит. Ух! Кофе убежало. Пока кофе кипело, а Линдстрем дымил вовсю, я все раздумывал, зачем ему нужно так спешить с кофе. Глупец, как это я не понял сразу! Конечно, он хочет напиться горячего свежего кофе, пока все остальные еще не поднялись. Совершенно ясно!
Когда кофе вскипело, я спокойно уселся на складной стул, стоявший в одном из углов, и стал ждать, как будет происходить утреннее угощение. Однако, должен сказать, что Линдстрем опять поразил меня. Он отодвинул кофейник с огня, снял со стены чашку, пошел за чайником, стоявшим на скамейке, и налил себе-поверите ли! - чашку старого холодного чаю. "Вот удивительный тип!" - подумал я про себя.
Но вот Линдстрем чрезвычайно заинтересовался эмалированной миской, стоявшей на полке над плитой. Теперь стало основательно жарко - я взглянул на термограф, висевший под потолком: + 29^o С - но, по-видимому, этого было недостаточно для таинственного содержимого миски. Она была при этом закутана в полотенца и одеяла и производила на меня впечатление сильно простуженной. Время от времени Линдстрем бросал на миску вопрошающий взор. Он смотрел на часы, приподнимал одеяло, и вид у него был задумчивый.
Но вот я вижу, что лицо его просветляется, он издает долгий, мало мелодичный звук, нагибается, хватает совок для мусора и убегает в пристройку. Тут уж. я серьезно, заинтересовался.
Что-то будет теперь ? В следующую минуту он возвращается, радостно улыбаясь, и несет полный совок угля.
Если раньше я был только любопытен, то теперь я испугался. Я отодвинулся как можно дальше от плиты, уселся прямо на пол и стал искоса поглядывать на, термограф. И действительно, перо задвигалось вверх большими шагами. Это уж чересчур! Я решил сейчас же по возвращении посетить метеорологический институт и сообщить там обо всем, что видел собственными глазами.
Даже здесь, на полу, где я сидел, жара казалась мне невыносимой. Как же ему-то,.. Боже мой, да ведь он усаживается прямо на плиту! Должно быть, он помешался. Только что я собирался закричать от ужаса, как дверь отворилась, и из общей комнаты вышел Амундсен.
Я облегченно вздохнул. Теперь будет лучше. На часах было уже десять минут восьмого.
- Здрасте, толстяк!
- Здрасте!
- Какая сегодня погода?
- Когда я выходил, был восточный ветер и сильная метель, но это было уже довольно давно. У меня все смешалось в голове, - Линдстрем с невиннейшим видом рассказывал о погоде, а я моту прозакладывать душу, что он сегодня утром даже не выходил за двери.
- А как дела с этим сегодня? Что-нибудь выходит? Амундсен с интересом заглядывает в таинственную миску. Линдстрем снова приподнимает одеяло.
- Да, поднимается, наконец, но и досталось же ему сегодня здорово!
- Да, оно и видно, - отвечает собеседник и уходит. Мой интерес разделяется теперь между "этим" в миске и возвращением Амундсена со следующей за тем метеорологической дискуссией.
Амундсен скоро возвращается. Температура воздуха очевидно, не особенно привлекательна.
- Скажите, мой добрый друг, - Амундсен садится на складной стул у самого того места, где я сижу на полу, - какая была погода, сказали вы?
Я в восторге. Будет забавно.
- Дул восточный ветер и шел снег, густой как стенка, когда я выходил в шесть часов.
- Гм! С тех пор удивительно быстро прояснело и стало тихо. Ведь сейчас совершенно тихо и ясно.
- Ну, я так и думал. Я понял, что она уляжется, да и на востоке как будто бы светлело.
Он ловко выпутался. Между тем "это" в миске снова подверглось осмотру. Миску сняли с полки над плитой и поставили на скамейку. Разные тряпки, в которые миска была закутана, были сняты одна за другой, пока она не предстала во всей своей наготе. Я уже не мог больше сдерживаться. Я должен был подойти и заглянуть в миску! И, правда, было на что посмотреть. Миска была полна до краев золотисто-желтым тестом, со множеством пузырьков и явными признаками того, что оно "удалось". Я начал чувствовать почтение к Линдстрему. Чертовски ловкий парень! Лучшего теста не сделать ни одному кондитеру и в наших широтах!
Часы показывают теперь семь часов двадцать пять минут. По-видимому, все здесь происходит по часам. Линдстрем бросает на своего баловня последний взгляд, хватает бутылочку со спиртом и уходит в соседнюю комнату. Я вижу, что мне следует идти за ним туда же. Оставаться с Амундсеном, сидевшим на складном стуле и дремавшим, было неинтересно. В комнате был полный мрак и... атмосфера! нет, по крайней мере,.. десять атмосфер!..
Я тихо стоял у дверей и с трудом дышал. Линдстрем .возился там в темноте, искал ощупью спички и, наконец, нашел их. Чиркнул одну и зажег спирт в чашечке под висячей лампой. При свете горящего спирта ничего нельзя было хорошенько рассмотреть. Все еще приходилось только угадывать и, пожалуй, также слышать. Ребята горазды спать! Один сопел здесь, другой там; из каждого угла доносился легкий храп. Спирт горел минуты две, как вдруг Линдстрем заторопился. Он бросился к выходу как раз в тот момент, когда погасло спиртовое пламя. Полная тьма. Я слышал, как впопыхах Линдстрем опрокинул бутылочку со спиртом и ближайший стул; не моту оказать, что еще подверглось той же участи, так как я плохо знаком с местностью; но во всяком случае еще много чего. Я услышал щелканье, но понятия не имел, что это такое; затем опять то же стремительное движение к лампе. Теперь, конечно, Линдстрем наступил на то, что уронил перед тем. Но тут я услышал свистящий звук и почувствовал удушливый запах керосина.
Я собирался было уже открыть дверь и удрать, как вдруг, - так, представляю я себе, должно быть происходило в первый день мироздания, я хочу сказать столь же мгновенно, - появился свет, но свет, не поддающийся никакому описанию. Он светил так, что слепил и резал глаза. При этом он был совершенно белый и необычайно приятный. Очевидно, это была одна из так называемых 200-свечовых ламп "Люкс". Мое изумление перед Линдстремом перешло в восторг. Чего бы я не дал теперь, чтобы опять сделаться видимым, обнять его и выразить ему свое о нем мнение! Но этого делать нельзя. Тогда я не увижу, как в действительности живут во "Фрамхейме". Поэтому я продолжал стоять тихо.
Прежде всего Линдстрем постарался привести в порядок все, что он опрокинул, возясь с лампой. Спирт, конечно, весь вытек из бутылочки, когда она упала, и теперь растекся по всему столу. Это, невидимому, не произвело ни малейшего впечатления на Линдстрема. Взмах руки-и все очутилось на одежде Иохансена, лежавшего около стола. Малый, кажется, столь же щедр со спиртом, как и с керосином!
Теперь Линдстрем исчезает в кухне, но сейчас же появляется снова с тарелками, чашками, ножами и вилками. Способ Линдстрема накрывать на стол для завтрака мог служить прекраснейшим образцом неслыханного содома. Если ему нужно было положить ложку в чашку, то это. происходило не обыкновенным .манером. Нет, Линдстрем отставлял от себя чашку, поднимал ложку высоко в воздух и затем ронял ее в чашку. Шум, производимый им при этом, был просто адский!
Теперь мне стало ясно, почему Амундсен вышел так рано. "Он, наверное, удрал от этой сцены накрывания на стол", - подумал я. И сейчас же я убедился в добродушии всех, спавших здесь. Где бы в другом месте это ни происходило, но Линдстрем обязательно получил бы башмаком по черепу. Однако, здесь должно быть, это миролюбивейшие люди на свете.
Между тем, я успел немного оглядеться. У самой двери, где я стоял, зияло отверстие трубы у пола. Я сейчас же понял, что это вентиляционная труба. Я наклонился и приложил руку. Не чувствовалось и признака движения воздуха. Значит, вот где причина удушливой атмосферы!
Первое, что мне потом попалось на глаза, были койки - девять штук. По правой стороне три, по левой шесть. Большинство спящих, - если только после такого накрывания на стол можно было еще думать, что они спят, - лежали в спальных мешках. Им было в них, вероятно, тепло и приятно. Все остальное место было занято столом и двумя узкими скамьями по бокам. Все было в порядке. Большая часть одежды была развешена. Некоторые вещи валялись, правда, и на полу, но ведь здесь в потемках бродил Линдстрем. Может быть, это он и уронил их?
На столе, ближе к окну, стоял граммофон и кроме того несколько коробок с табаком и пепельницы. Обстановка была небогатая и не в стиле ни Людовика XV, ни Людовика XVI, но она выполняла свое назначение. На одной из стен, поближе к окну, висело несколько картинок, а на другой - портреты короля, королевы и принца Улава, по-видимому, вырезанные из газет и наклеенные на синий картон. В углу, ближайшем к двери направо, где не было коек, место было занято одеждой, висевшей частью на стене, частью на натянутых веревках. Значит, это место для просушка - скромной по своей простоте. Под столом стояло несколько лакированных ящиков. Что там было, бог его знает!
Но вот одна из коек проявила признаки жизни. Это был Вистинг; ему надоел шум, который все еще продолжался. Линдстрем не спешил, гремел ложками, злорадно улыбался и поглядывал на койки. Очевидно, он шумел не без определенного намерения. Вистинг был первой жертвой и, насколько я мог заметить, кажется, единственной.
Во всяком случае, ни на одной из коек не наблюдалось движения.
- Здравствуй, толстяк! Я думал, ты будешь валяться до обеда. Таково было утреннее приветствие Линдстрема.
- Поглядывай, брат, сам за собой. Не растолкай я тебя, ты спал бы себе до сих пор.
Расплата той же монетой! Очевидно, с Вистингом шутки плохи. Но, впрочем, оба кивали друг другу и улыбались, - значит, все это говорилось добродушно.
Наконец, Линдстрем отставил от себя последнюю чашку, выразительно и энергично уронив туда последнюю чайную ложку, словно поставив на этом точку.
Я ждал, что теперь Линдстрем вернется обратно к своим обязанностям на кухне. Но, видимо, у него на уме было еще что-то. И точно, он подтягивается, вытягивает шею, закидывает голову, - он очень живо напомнил мне молодого петушка, готового закукарекать, - и орет изо всей силы своих легких:
- Все наверх, рифы брать, ребята!
Теперь его утренняя служба закончена. Спальные мешки вдруг оживились, и некоторые выражения в роде: "вот, дьявол!"-или "заткни глотку, болтун!" явно свидетельствуют о том, что обитатели "Фрамхейма", наконец, проснулись.
Сияя от удовольствия, нарушитель покоя исчезает на кухне...
Спавшие один за другим начинают теперь высовывать из мешков свои головы и прочее. Вот это, должно быть, Хельмер Хансен, участник плавания на "Йоа". Ему, должно быть, легко справляться с брасами. А вот, конечно, Улав Улавсен Бьолан. Мой старый приятель по Уолменколлену (Гора возле Осло. где происходят состязания в лыжных прыжках и беге на лыжах. - Прим. перев), помните, такой страшный стайер? Да и в прыжках молодец,-пятьдесят метров, кажется, не падая. Если у Амундсена много таких ребят, он дойдет-таки до полюса!.. Вот появляется и Стубберуд, тот самый, про которого газета "Афтенпостен" писала, что он такой знаток двойной бухгалтерии, Сейчас он мало похож на счетовода - но как знать! А вот появляются и Хассель, Иохансен и Преструд. Ну, вот, теперь они все встали, и скоро начнется дневная работа..
- Стубберуд!.- это Линдстрем просовывает голову в дверь, - если хочешь получить горячий блин, то позаботься пустить немного воздуху снизу.
Стубберуд только улыбается в ответ. У него такой вид, будто он и так уверен в том, что все равно получит этот... как это он сказал? - горячий блин! Это, должно быть, нечто такое, что стоит в связи с чудесным тестом и заманчивым нежным запахом жареного, проходящим сюда через дверную щель. Стубберуд уходит, я следую за ним. Да, совершенно верно, Линдстрем стоит во всем своем великолепии перед плитой и вертит в руках свое оружие - лопаточку. А на плите лежат три золотистых горячих блинчика, шипя и треща на жарком огне. Ух, как мне захотелось есть! Я занимаю опять свое старое место, чтобы никому не мешать, и наблюдаю за Линдстремом. Вот это молодец! Он печет горячие блинчики с поразительным уменьем.
Он напоминает мне жонглеров с шарами, - так точно и уверенно это делается. Манера, с какой он манипулирует лопаточкой, подцепляя блинчики, обнаруживает его баснословную ловкость. Держа в одной руке ложку, он накладывает новое тесто на сковороду и, работая другой рукой, одновременно снимает лопаточкой уже зажаренные. Ловко!
Подходит Вистинг, отдает честь .и протягивает жестяную кружку. Польщенный почтительным приветствием, Линдстрем наливает ему полную кружку кипятку, и Вистинг исчезает в пристройке. Но этот перерыв выводит Линдстрема из ритма жонглирования горячими блинчиками. Один из них скатывается за плиту. Малый соблюдает полнейшее равнодушие. Я никак не могу уяснить себе, заметил ли он потерю блинчика или нет. Вздох, вырвавшийся у него, выражал приблизительно следующее: "И собакам ведь тоже что-нибудь нужно!"
Тут все подходят по очереди, протягивают кружечки и получают свою долю кипятка. Я заинтересовываюсь всем этим, встаю и проскальзываю за одним из них в пристройку и дальше на барьер. Едва ли вы поверите мне, когда я расскажу вам, что я увидел. Все полярные путешественники заняты чисткой зубов! Оказывается, они вовсе уж не такие свиньи. Везде пахнет зубной пастой - стоматолом. Подходит Амундсен. Очевидно, он выходил из дому и производил метеорологические наблюдения, так как он держит в одной руке анемометр. Я иду за ним по снежному ходу. Я пользуюсь этим случаем, чтобы ударить его по плечу, когда, нас никто не видит, и говорю: "Черт, что за молодцы!" Он только улыбнулся. Но часто улыбка может сказать гораздо больше слов. Я понял, что он хотел сказать:
"Я давно знал это, и даже гораздо больше!"
Но вот восемь часов. Дверь из кухни в комнату открыта настежь, и тепло устремилось туда, смешиваясь со свежим воздухом, который Стубберуд заставил-таки пойти должным путем; везде теплый свежий воздух. Происходит весьма интересная сцена. Возвращаясь обратно, господа, чистившие зубы, должны были по очереди угадывать температуру воздуха. Это дает повод к шуткам и веселью, и под смех и болтовню начинается первый дневной прием пищи.
Когда звенят стаканы и царит приподнятое настроение, наших полярных путешественников часто сравнивают с их праотцами - отважными викингами. Такое сравнение ни разу не пришло мне в. голову, когда я увидел, как это сборище обыкновенных, буднично выглядевших людей чистило зубы. Но теперь, когда они придвинули к себе тарелки, это сравнение родилось само собой.
Даже наши праотцы - викинги - не могли бы сильнее вгрызаться в пищу, чем эти девять человек! Одна гора блинчиков исчезала за другой, как будто в них был воздух. А я-то в простоте своей думал, что каждый блин представляет порцию для одного. Пропитанные маслом, облитые вареньем, эти огромные блины, - я чуть не сказал "омлеты", - проскальзывали в желудки с баснословной скоростью. Я невольно подумал о фокуснике, который только что держал яйцо в руке, и его уже нет. Лучшая плата для повара, когда- его -кушанье нравится! В таком случае Линдстрем получал огромное жалованье. "Омлеты" запивались большими чашками крепкого ароматного кофе.
Можно проследить постепенное действие еды - разговор становится общим. Первой серьезной темой для разговора служит роман, видимо, очень популярный; он называется: "Экспресс Рим - Париж". Мне удалось понять из разговора, - к сожалению, я сам так и не читал этого знаменитого произведения, - что в этом .поезде произошло какое-то убийство. Теперь очень оживленно обсуждался вопрос о том, кто же совершил его. Кажется, все голоса сошлись на самоубийстве.
Я всегда придерживался того мнения, что в таких путешествиях, где одни и те же люди проводят время вместе день за днем годами, очень трудно найти тему для разговора. Но не так это было здесь. Не успел экспресс исчезнуть вдали, как на всех парах подкатил вопрос о ландсмоле (Ландсмол-национальный литературный язык Норвегии, создаваемый на основе народных диалектов. - Прим. перев.). Действительно, пару тут было довольно! Очевидно, здесь собрались люди из обоих лагерей. Чтобы не обижать ни той, ни другой партии, я не буду повторять того, что я услышал. Но все же могу сказать, что партия ландсмола, в конце концов, объявила его единственно правильным, и то же самое заявление было сделано другой партией на своем языке.
Постепенно появились трубки, и вскоре запах "крошеного листа" вступил в жаркий бой за господство со свежим воздухом. Покуривая, люди обсуждали намеченные на этот день работы.
- Да, придется мне потрудиться, чтобы припасти к празднику дровец для этого молодца, который их просто жрет, - сказал Хассель.
Я внутренне потешался. Знай Хассель об утреннем потреблении керосина, подумал я, так он прибавил бы, конечно-"и который просто пьет керосин"!
На часах теперь половина девятого, и Стубберуд и Бьолан встают. Они надевают на себя разную меховую одежду, из чего я могу заключить, что они собираются выходить. Не говоря ни слова, они исчезают. Тем временем остальные продолжают свое утреннее куренье, а некоторые даже принимаются за чтение. Но к девяти часам все начинают подниматься. Надевают на себя меховые одежды и собираются выходить.
Между тем, Бьолан и Стубберуд вернулись с прогулки, насколько я мог понять по некоторым выражениям в роде: "пробирает морозец", "у склада здорово задувает" и т.п. Один Преструд не снаряжается для выхода. Наоборот, он подходит к открытому ящику под дальней койкой, в котором стоит коробка. Открывает крышку, и появляются три хронометра. Одновременно трое сидящих в комнате вынимают свои часы и производят сверку их, занося результаты в протокол. После сверки часов владельцы их исчезают, каждый со своими часами. Я пользуюсь случаем и незаметно выскальзываю за последним выходящим, Преструд и сверка хронометров - вещь слишком серьезная для меня.
Мне хотелось посмотреть, что они будут делать. Тут царило большое оживление. Из палаток на все лады раздавался собачий вой. Я не видел никого из тех, кто вышел перед нами - все, вероятно, были уже в палатках. Во всех палатках виднелся свет, значит, люди занимались спуском собак с привязи. Как красиво выглядели освещенные палатки на темном, усеянном звездами небе! Правда, темным его уже нельзя было больше назвать. По небу разливалось небольшое зарево, победоносно затмевая южное сияние. Оно значительно уменьшилось в своей интенсивности, с тех пор как я его видел в последний раз. По-видимому, разыгрывался последний бой.
И вот из палаток высыпала четвероногая армия. Собаки вылетали из палаток ракетами. Здесь были все оттенки - серые, черные, рыжие, коричневые, белые и смесь всех цветов. Мня поразило, что собаки по большей части были маленькие. Но как они хорошо выглядели! Круглые и бочковатые, чистые и холеные, полные жизни. Они сейчас же разбились на небольшие партии от двух до пяти штук в каждой. Ясно было, что эти группы состояли из интимных друзей. Они буквально ласкали друг друга. В каждой из этих групп главным образом одна собака пользовалась особенным вниманием товарищей. Вокруг нее группировались все остальные. Они лизали ее, махали перед ней хвостами, вообще выражали ей всяческие знаки верности. Все они бегали кругом друг около друга, не обнаруживая никаких признаков вражды.
Главный их интерес, по-видимому, сосредоточивался на двух больших черных кучах, которые виднелись у края палаточного лагеря. Я не мог решить, что это такое, так как все еще не было достаточно светло. Но думаю, что я не ошибусь, если предположу, что это были тюлени. Что-то жесткое и съедобное, - ибо я слышу, как оно хрустит у собак на зубах. Здесь мир иногда нарушается. За едой собаки, видимо, плохо уживаются друг с другом.
Но настоящей битвы не происходит. Здесь присутствует сторож с палкой, и, как только он показывается и раздается его голос, собаки быстро разбегаются. По-видимому, собаки очень послушны. Больше всего мне понравилась молодежь и щенки. Молодежи можно дать на вид месяцев десять. Они совершенны со всех точек зрения. Заметно, что за ними хорошо ухаживали с самого рождения. Их шерсть была поразительно богата и густотой своей далеко превосходила шерсть старшего поколения. Они были поразительно смелы и не останавливались ни перед чем. А вот и самые маленькие щенки. Они похожи на клубочки шерсти, катаются себе по снегу и веселятся вовсю. Я поражаюсь, как эти крошки могут переносить трескучий мороз. Я думал, что такие маленькие животные не смогут пережить зиму. Позднее я услышал, что щенки не только выносили мороз, но и были гораздо выносливее взрослых собак. Взрослые собаки любили забираться по вечерам в палатку, крошки же отказывались входить туда. Им хотелось спать на воздухе. И так поступали они большую часть зимы. Но вот все люди справились с работой и выпустили своих собак; теперь с фонарями в руках идут они в разных направлениях и исчезают - по-видимому, под поверхностью барьера. Я понимаю теперь, что здесь за день можно увидеть много интересного. Куда же, скажите на милость, все они девались?
Но вот Амундсен. Он остался снова один. Он, вероятно, несет дежурство при собаках. Я подхожу к нему и появляюсь перед ним.
- Вот и хорошо, что вы пришли,-говорит он,-я смогу представить вам некоторых из наших знаменитостей. Вот прежде всего "трилистник": "Фикс", "Лассе" и "Снуппесен". Они всегда ведут себя так, когда : выхожу. Они не могут оставить меня в покое ни на минуту. У "Фикса", большого, серого, похожего на волка пса, на совести много укусов. Свой первый подвиг он совершил на Флеккеро. Он здорово вцепился Линдстрему в зад. Что вы скажете, если вас хватит вот этакая пасть?
"Фикс" теперь ручной, и он без ворчанья позволяет своему господину взяться одной рукой за верхнюю челюсть, другой за нижнюю и широко открыть пасть. Ну и ну, что за зубищи! Я радуюсь в глубине души, что в тот день не я был в штанах Линдстрема!
- Если вы обратите внимание, - продолжает Амундсен, улыбаясь, - то увидите, что и по сей час Линдстрем все еще садится с осторожностью! У меня самого на левой ноге тоже остался знак, да и у многих из нас есть такие знаки. Здесь все еще многие питают к этому псу почтение.
- А вот это, - продолжал Амундсен, - "Лассесен"-это его ласкательное имя, а окрещен он "Лассе" - почти совсем черный, как видите. Он, кажется, был самым злющим из всех собак, когда их приняли на судно. Я привязал его наверху на мостике вместе с другими своими собаками рядом с "Фиксом". Оба они были друзьями еще с Гренландии. Но когда мне приходилось проходить мимо "Лассе", я всегда сначала прикидывал на глаз расстояние. По большей части он стоял и смотрел вниз на палубу, совсем как бешеный. Если я пытался приблизиться, он не двигался и продолжал стоять смирно. Но я видел, как у собаки поднималась верхняя губа, обнажая ряд таких зубов, с которыми я совершенно не хотел заводить знакомства! Так продолжалось две недели. Наконец, верхняя губа перестала подниматься, и пес стал слегка поднимать голову, как будто возымев желание посмотреть на того, кто ежедневно приносил ему пищу и воду. Но путь до дружбы был еще долог и извилист. В последующий затем период я чесал собаке спину палкой. Первое время пес бросался, кусал палку и грыз ее зубами. Я поздравлял себя с тем, что это была не моя рука. День изо дня я подходил все ближе и ближе, пока, наконец, не отважился дотронуться до собаки рукой. Собака страшно оскалилась, но не сделала мне ничего плохого. А потом наступило время, когда и дружба завязалась. День ото дня мы становились все лучшими друзьями, а теперь вы сами видите, как у нас обстоит дело.
- Третья - "Снуппесен", темно-рыжая дама. Она поклялась в дружбе обоим псам и никогда их не покидает. Это самая легкая и самая гибкая из всех наших животных. Вы, наверное, заметили, что она меня любит. Она больше всего любит становиться на задние лапы и старается достать до моего лица. Я пытался отучить ее от этого, но тщетно. Она желает поступать по-своему. В данный момент я лично не могу показать вам больше ни одной собаки, достойной внимания.
Есть еще одна, если вам хочется послушать красивое пение, У меня есть "Уранус", профессиональный певец. Возьмем с собой "трилистник", и тогда вы услышите пение.
Мы направились к двум собакам, черным с белым, лежавшим неподалеку отдельно на снегу. "Трилистник" прыгал и танцевал около нас. Когда мы подошли к двум собакам и те увидели приближающийся "трилистник", они обе вскочили, как по команде, и я догадался сейчас же, что мы дошли до певца. Боже, что за ужасный голос! Было ясно, что концерт этот давался "Лаосе", и пока мы стояли там, а "трилистник" находился поблизости, "Уранус" продолжал свой концерт. Но вот мое внимание вдруг привлек к себе другой "трилистник". Он производил необычайно хорошее впечатление. Я спросил своего спутника, кто это такие?
- Ax, да,-сказал он,-это тройка из упряжки Хансена, одни из наших лучших животных. Большая черная с белым называется "Цанко". Она, кажется, немного стара. Две других, похожих на сардельки на спичках, это "Ринг" и "Милиус". Как видите, они небольшие, скорее даже маленькие, но, тем не менее, это наши самые выносливые животные. Мы пришли к заключению, что, наверное, они братья. Они похожи друг на друга, как две капли воды. Теперь мы пройдем через всю свору и посмотрим, не встретим ли мы еще какой-нибудь знаменитости. Вот "Карениус", "Сэуен", "Шварц" и "Лусси". Они принадлежат Стубберуду и в лагере являются силой. Палатка Бьолана здесь рядом. Вот лежат его любимцы - "Квен", "Лапп", "Пан", и "Йола". Они, в общем, малы, но прекрасные животные. Здесь в юго-восточном углу стоит палатка Хасселя. Но сейчас здесь нет ни одной из его собак. Они все лежат у спуска в керосиновый склад, где Хассель бывает чаще всего. Следующая палатка - Вистинга, Мы пройдем туда и посмотрим, не удастся .ли нам увидеть его "гордость". А вот и они - те четыре, что там играют и валяются. Большая рыже-бурая, вот там направо, это "Полковник" - наше самое красивое животное. У него три друга: "Сугген", "Арне" и "Брун".
- Я должен рассказать вам небольшую историю о "Полковнике", когда он находился на Флеккерб. В ту пору он был еще совсем дикий. Однажды он сорвался с привязи и бросился в море. Его заметили только тогда, когда он уже был на половине пути между Флеккерб и берегом, куда он, невидимому, направлялся, чтобы заполучить баранье жаркое. Вистинг и Линдстрем, смотревшие в то время за собаками, поспешили сесть в лодку. Им удалось в конце концов догнать собаку, но, прежде чем втащить ее в лодку, им пришлось вступить с "Полковником" в настоящую схватку. Позднее как-то у Вистинга с "Полковником" было состязание в плавании; я не помню хорошенько, кто из них победил. На этих собак мы возлагаем большие. надежды.
- Вот там в углу расположена палатка Иохансена. Об его собаках я мало что могу сказать. Больше всего отличается от других "Камилла". Она прекрасная мать, хорошо воспитывает своих детей и обыкновенно их у нее целая куча.
- Теперь, мне кажется, вы уже достаточно насмотрелись на псов, и, если не возражаете, я покажу вам подземный "Фрамхейм" и то, что там происходит. Добавлю еще, что мы гордимся этой работой; я думаю, что вы сами придете к заключению, что на это мы имеем право. Мы начнем с Хасселя, так как его департамент находится ближе всего.
Мы пошли по направлению к дому, прошли его западную сторону и скоро очутились у каких-то козел. Под козлами лежал большой деревянный щит. К козлам в том месте, где соединяются все три ножки, был приделан маленький блок. Через блок проходила тонкая веревка, привязанная к одному концу щита. На другом конце ее висел груз на метр выше поверхности снега.
- Ну, вот мы и у Хасселя, - сказал мой проводник. Хорошо, что он меня не видел, так как у меня, должно быть, был довольно глупый вид. "У Хасселя? - подумал я. - Что этот человек хочет сказать? Ведь мы стоим на пустынном барьере".
- Слышите этот визг? Это Хассель пилит дрова.
Но вот Амундсен нагнулся и легким движением поднял кверху довольно тяжелый щит. Груз подействовал. Вниз, глубоко вниз в барьер вели широкие снежные ступеньки. Мы оставили щит поднятым, чтобы тот слабый дневной свет, который был в это время, помогал нам. Мой хозяин пошел вперед, а я последовал за ним.
Спустившись на четыре-пять ступенек, мы очутились перед дверным отверстием, завешенным шерстяным одеялом. Мы откинули его в сторону. Звук, доходивший до меня раньше в виде жужжания, стал теперь громче, и я отчетливо различил, что он происходит от пилки. Мы вошли.
Помещение, в которое мы вошли, было длинное и узкое, вырубленное в ледяном барьере. На крепкой снежной полке лежали один за другим бочата в образцовом порядке. Если все это керосин, то мне стала понятна расточительность Линдстрема во время утренней топки. Здесь керосина хватит на несколько лет. Посреди помещения висел обыкновенный фонарь с крышкой и стальной сеткой вокруг. В темном помещении он, конечно, давал бы немного света, но здесь, в этом белом окружении, казалось, что он проливает солнечный свет. На полу стоял горевший примус. Термометр, висевший неподалеку от примуса, показывал -20^o С. Таким образом, Хассель не обременял себя жарой. Ног если пилишь дрова, то это ничего! Мы подошли к Хасселю. У него был такой вид, будто он очень торопится; он пилил так, что только опилки летели.
- Здраст-те!
- Здрасте!
Опилки полетели еще сильнее.
- Вы сегодня что-то очень заняты!
- Ну, да, - пила заработала с опасной быстротой,-чтобы кончить к празднику, приходится поторапливаться.
- Как обстоит дело с расходом угля?
Это, по-видимому, подействовало. Пила сразу была остановлена, поднята и поставлена к стенке. Я удивился и с нетерпением стал ждать, как Хассель поступит дальше. Сейчас, наверное, должно произойти нечто непредвиденное. Хассель огляделся по сторонам, - осторожность никогда не мешает, - приблизился к моему хозяину и обнаружил все признаки величайшей осторожности.
- За прошлую неделю мне удалось надуть его на 25 килограммов.
Я опять облегченно вздохнул - я ждал чего-нибудь похуже! С довольной улыбкой Хассель снова принялся за прерванную работу. Теперь уж, я думаю, ничто на свете не в состоянии будет остановить его. Последнее, что я заметил, когда мы исчезали за занавеской, был Хассель в ореоле опилок.
Мы снова вышли на поверхность барьера; легкое прикосновение пальца, и щит повернулся и бесшумно упал. Я понял, что Хассель умеет не только пилить березовые дрова. Неподалеку лежала на снегу его свора, следившая за малейшими движениями своего хозяина. Здесь были "Миккель", "Рвен", "Масмас" и "Эльсе". Все они выглядели хорошо Теперь идем посмотреть на других. Мы подошли к спуску в хижину и подняли щит. В глаза мне ударил ослепительный свет. В стенку лестницы, ведущей вниз с барьера, был вделан деревянный ящик, обитый блестящей жестью. В нем стояла и светила лампочка, и она-то и распространяла такой сильный свет. Но причина крылась во всем окружении, - повсюду ведь здесь лед и снег. Впервые я мог оглядеться. Утром, когда я пришел сюда, здесь было темно. Снежный туннель вел в пристройку. Это я заметил теперь по порогу, усмехавшемуся мне навстречу. Но что это такое там, в противоположном направлении? Я видел, что ход продолжается и в эту сторону, но куда он ведет? Здесь на свету мне показалось, что дальше в коридоре совсем темно.
- Теперь мы прежде всего пойдем к Бьолану, - с этими словами проводник наклонился и направился по темному ходу. - Посмотрите, там в снежной стенке, как раз у нас под ногами, вы видите свет?
Мало-помалу мои глаза стали привыкать к темноте хода. И, правда, в указанном направлении сквозь снежную стенку пробивался зеленоватый свет. Здесь я снова обратил внимание на какой-то шум - однообразный звук, доносившийся снизу.
- Осторожней, ступенька!
Мы спустились снова вниз, вглубь барьера, по крепким широким ступеням, покрытым досками.
Вдруг открылась дверь - дверь на петлях в снежной стенке - и я очутился в комнате Бьолана и Стубберуда. Она, должно быть, была метра два в высоту, пять метров в длину и два метра в ширину. На полу лежала масса стружек, что давало уют и тепло, В одном конце на примусе стоял большой жестяной ящик, и из него валил пар.
- Как дела?
- Хорошо. Принимаемся за сгибание полозьев. Я прикинул, примерно, вес и вижу, что могу уменьшить его до двадцати двух кило.
Это показалось мне почти невероятным. Амундсен только что, когда мы поднимались сюда утром, рассказывал мне по дороге о своих тяжелых санях. Семьдесят пять кило весили каждые! А теперь Бьолан хотел довести их до двадцати двух кило. Это меньше чем третья часть первоначального веса.
Кругом в снежные стенки были воткнуты крючки и вделаны полки, где лежали инструменты. Верстак у Бьолана был довольно массивный, вырублен в снегу и покрыт досками. По другой стенке тоже был верстак, такой же массивный, но только немного короче. Очевидно, это было место Стубберуда. Сегодня его здесь не было. Однако, можно было видеть, что он занят обстругиванием ящиков для саней, чтобы они были более легкими. Один из ящиков стоял тут уже готовым. Я нагнулся и осмотрел его. На верхней стороне, там, где была прилажена маленькая круглая алюминиевая крышка, было помечено: первоначальный вес девять килограммов, уменьшенный - шесть килограммов. Я понял, как велико значение такого большого уменьшения веса для людей, готовящихся к задуманному ими походу. Источником освещения служила всего лишь одна лампа, но она давала прекрасный свет. Мы оставили Бьолана. Я увидел, что санное снаряжение находится в наилучших руках.
Мы вошли теперь в пристройку. Здесь мы встретили Стубберуда. Он наводил порядок и готовил все к празднику. Весь выходящий из кухни пар, когда двери отворялись, плотно оседал здесь на потолке и стенах, образуя иней в несколько сантиметров толщиной. Теперь Стубберуд был занят его удалением при помощи длинной метлы. "Все ведь должно быть в полном блеске и Иванову дню",-подумал я.
Отсюда мы вошли в дом. Обед готовился, шипя и кипя. Кухонный пол был чисто вымыт, и линолеум, которым он был застлан, сверкал по-праздничному. Так же и в комнате. Все было убрано. На полу блестел линолеум, а стол был покрыт праздничной белой клеенкой. Воздух был чист - абсолютно чист. Все койки прибраны, и лавки поставлены по местам. Сейчас здесь никого не было.
- Вы видели только незначительную часть наших подземных дворцов, - сказал мой проводник, - но я думаю сначала пройти с вами на чердак и посмотреть, как обстоят дела там. Идите за мной.
Мы пошли в кухню и поднялись по нескольким ступенькам, прибитым к стенке, до чердачного люка, Амундсен зажег электрический фонарь, заливший помещение ярким светом. Первым, на что я обратил свое внимание, была библиотека. Библиотека "Фрамхейма" выглядела очень нарядно. Книги по номерам от 1 до 80 стояли на трех полках. Тут же рядом лежал каталог, и я заглянул в него. Книг было немного, но зато на всякий вкус. На каталоге была надпись в углу: "Библиотекарь Адольф Хенрик Линдстрем". Разве он и библиотекарь тоже?-вот уж поистине разносторонний человек!
Длинными рядами стояли ящики с брусничным вареньем, морошкой, фруктовым соком, сливками, сахаром и пикулями. В одном из углов я, по всем признакам, узнал темную фотолабораторию. Слуховое окно было завешено, чтобы через него, не проходил свет, и там стояли бутылки с проявителями, мензурки и пр. Чердак был отлично использован!
Теперь мы уже все видели здесь и потому спустились вниз продолжать свой дальнейший обход. В тот момент, когда мы выходили в пристройку, нам попался навстречу Линдстрем с большим подносом, на котором лежали куски льда. Я понял, что они предназначались для получения воды.
Спутник мой вооружился большим сильным фонарем, и я понял, что сейчас начнется наше подземное странствование. От северной стены пристройки вела дверь. Через нее-то и началось наше путешествие. Мы вошли в крытый коридор. Здесь было темно, как в могиле. Фонарь утратил все свои осветительные способности. Он горел тускло и слабо и, казалось, освещал только самый купол помещения. Я старался придерживаться руками. Мой хозяин остановился и сделал мне доклад о том блестящем порядке, который им удалось установить здесь общими усилиями, Я был внимательным слушателем. К этому времени я уже столько видел, что готов был без всяких разговоров выдать им аттестат. Но здесь на том участке, где мы сейчас про двигались, я должен был принимать на веру все то, о чем только слышал, ибо тут ни зги не было видно!
Мы двинулись дальше, и я после только что выслушанного доклада о порядке почувствовал себя настолько уверенно, что выпустил анорак своего спутника, за который до сих пор держался. Но поступил глупо.
Я вдруг растянулся во весь свой рост. Я наступил на что-то круглое и упал. Падая, я ухватился за что-то, тоже нечто круглое, и лежа судорожно сжимал его в руках. Мне хотелось непременно увидеть, что же это может валяться на полу в столь аккуратном доме? При слабом свете фонаря мне удалось узнать, что я держал в руках: это был эдамский сыр! Я отложил его, оставив лежать на том же месте, порядка ради, сел и взглянул себе на ноги. На что же это такое я наступил? Тоже на эдамский сыр! А вот еще лежит один из того же семейства. У меня начало создаваться теперь свое особое мнение о порядке, но я ничего не сказал. Ведь почему-то он, шедший впереди, не наступил ни на один сыр?.. "Ах, да, - произнес я про себя, - ведь он знает хорошо порядки этого дома".
С восточной, стороны дома ход хорошо освещался через единственное, выходившее сюда, окно. Я мог теперь лучше осмотреться. Прямо против окна, в той части барьера, которая образовывала противоположную стену хода, была вырублена большущая пещера. Из глубины ее глянула на нас темнота.
Спутник мой знал местность, а потому я мог положиться на него. Один я, конечно, призадумался бы, прежде чем пойти туда. Пещера эта расширялась в барьере, и образовывала в конце концов довольно большое помещение со сводчатым потолком. На полу я видел только лопату и топор.
- Для чего же, скажите пожалуйста, служит этот зал?
- А видите ли, этот снег и ледяные глыбы до сих пор шли на снабжение нас водой!
Значит, это и был тот источник, откуда Линдстрем и течение всех этих месяцев вырубал снег и лед, необходимые для приготовления пищи и для получения воды-питьевой и для мытья. В одной из стен, внизу у самого пола, было небольшое отверстие, как раз такое, чтобы через него мог проползти человек.
- Ну, теперь постарайтесь сделаться поменьше и следуйте за мной, тогда мы посетим Хансена и Вистинга. С этими словами мой спутник, словно змея, исчез в отверстии. Я с быстротой молнии бросился на пол и полез следом. Мне совсем не хотелось оставаться здесь в полной темноте одному. Впопыхах я ухватился за его ногу и не выпускал ее, пока не увидел света с той стороны. Ход, через который мы ползли, везде был одинаково узок, что заставляло нас ползти на коленях. К счастью, он не был длинен. Оканчивался он довольно большим почти четырехугольным помещением. Посредине стоял низкий стол, и на нем Хельмер Хансен перевязывал сани. Помещение было довольно скудно освещено, хотя у них горели и лампа и свеча. Позднее я понял, что причину этого нужно искать в наличии здесь большого числа темных предметов. У одной из стен лежала одежда - меховая одежда, сложенная в большие кучи. На кучи были накинуты сверху шерстяные одеяла для предохранения одежды от образовывавшегося на потолке и падавшего вниз инея. У другой стены штабелем стояли сани. У стены прямо против двери сложено шерстяное нижнее белье. Любой магазин в Кристиании мог бы позавидовать этому запасу! Здесь были исландские куртки, свитеры, нижнее белье невероятной толщины и размеров, чулки, варежки и многое другое.
Из угла между этой стеной и длинной стеной, у которой стояли сани, мы и вошли сюда через небольшое отверстие. По той же стене за санями была завешенная дверь,, и оттуда слышалось какое-то странное жужжание. Мне было очень интересно узнать, что бы это такое могло быть, но раньше нужно было послушать, о чем станут говорить эти двое людей.
- Что вы теперь думаете, Хансен, о скреплениях?
- Пожалуй, они выдержат. Во всяком случае, они лучше тех, что были. Посмотрите, как были закреплены концы!
Я тоже наклонился, чтобы посмотреть, что такое случилось с санными скреплениями. И должен сказать, что меня тоже поразило то, что я увидел. - Разве так делается? Способ скрепления - это вопрос, к которому моряк относится с большим вниманием: он знает, что если концы плохо закреплены, то тут не поможет и хорошо сделанная обмотка. Поэтому существует непременное правило, чтобы скрепление производилось возможно тщательнее. Здесь же конец скрепления был прибит штифтиком, каким обычно прикрепляют ярлычки.
- Вот хорошо-то было бы отправиться с этим к полюсу!
Это заключительное замечание Хансена, невидимому, было самым скромным из всего того, что он думал о такой работе. Я посмотрел, как теперь делались скрепления, и согласился с Хансеном, что они будут отлично исполнять свою службу.
Довольно неприятна эта работа по скреплению саней при -26^oС, которые показывал термометр, но, невидимому, Хансен не обращал на это внимания. Я слышал, что и Вистинг принимал участие в этой работе, но его не было видно. Где же это он? Мой взор невольно обратился к занавеске; из-за нее доносилось слышанное мною жужжание. Я просто сгорал от любопытства! Наконец, обсуждение вопроса о скреплениях как будто бы закончилось, и мой проводник собирается идти дальше. Он оставляет фонарь и направляется к занавеске.
- Вистинг!
- Что?
Ответ звучал так, словно он доносился откуда-то очень издалека. Жужжание прекращается, и занавеска отдергивается в сторону. И вот передо мной открывается зрелище, больше всего поразившее меня в этот и без того богатый событиями день. Оказывается, Вистинг сидит в глубине барьера и преспокойно шьет себе на швейной машине! На воздухе сейчас температура -51^o. Это показалось мне страннее всего самого странного!
Я подкрадываюсь к отверстию, чтобы взглянуть поближе. И вдруг-уф!-встречаю там настоящую тропическую жару. Я искоса взглянул на висящий термометр: +10^o С. Как же все это вяжется одно с другим? Вистинг сидит тут в ледяном погребе и шьет при температуре в десять градусов тепла! В школьные дни я учил, что лед тает приблизительно при 0^o. Если этот закон все еще продолжает действовать, то ведь Вистингу приходится сидеть под душем. Я вхожу туда совсем. Швейная комната невелика: приблизительно два метра во все стороны. Рядом со швейной машиной - современной ножной машиной - в этом помещении кроме огромной палатки, которой Вистинг сейчас занят, есть еще много инструментов, компасов и т. д. Но меня больше всего интересует, как это Вистинг устраняет душ. Оказывается, крышу и стены он обшил жестью и брезентом. Последний натянут таким образом, что вся талая вода стекает по нему и собирается в подставленный внизу таз. Таким образом, Вистинг собирает себе воду для мытья, столь драгоценную в этих областях. Вот мошенник! Здесь, в этом крошечном ледяном мешке, было сшито, как я позднее услышал, почти все снаряжение для похода к полюсу. Если с такими людьми Амундсен достигнет полюса, то и благодарить его не за что! Его следовало бы вздуть, если бы он не сделал этого!
Теперь мы окончили осмотр здесь и, по-видимому, осмотрели уже все. Мой спутник подходит к длинной стенке, где лежит платье, и начинает там рыться. "Ну, - думаю я, - осмотр одежды - это не так уж интересно!" Я уселся на груду саней у противоположной стены, чтобы немного отдохнуть, как вдруг Амундсен вытягивает голову вперед, будто собирается нырнуть - и исчезает в ворохе мехов. Я вскакиваю и бросаюсь к груде одежды. Мне становится просто не по себе в этом таинственном мире. Второпях я задеваю и чуть не роняю со стола сани Хансена. Он изумленно озирается по сторонам. Хорошо еще, что он меня не видит, а то мне, конечно, влетело бы, - такой у него был вид. Я пролезаю между связками одежды - и что же вижу? Опять дыру в стене, снова низкий темный ход. Я собираюсь с духом и устремляюсь туда. Этот ход немного выше прежнего, так что я могу идти согнувшись. К счастью, с той стороны сейчас же мне навстречу пробивается свет, поэтому на сей раз мое странствование в потемках длится недолго.
Я вхожу в другое большое помещение почти такой же величины, как и предыдущее - "Интендантство". Позднее я услышал, что оно слыло под названием "Хрустального дворца". Название подходящее, так как здесь со всех сторон поблескивали кристаллы.
Вдоль одной стены сложена масса лыж, а вокруг других стен стоят ящики. Одни из них желтые, другие черные. После визита к Стубберуду я сейчас же понимаю, в чем тут дело. Желтые ящики-старого образца, черные - улучшенные. Значит, здесь обо всем подумали! Конечно, на снегу черный цвет во всех отношениях лучше светло-желтого. Это приятнее для глаза. И, кроме того, черные ящики гораздо легче увидеть на расстоянии. А если понадобятся вехи, тогда можно будет разбить один из ящиков и наделать из него сколько угодно черных вех. Получится нечто такое, что хорошо видно на снегу.
Меня поразили крышки на этих ящиках. Они не больше обыкновенных крышек для молочных жбанов и такой же формы. Они свободно вынимаются, как на молочном жбане, и так же легко ставятся на место. Я вдруг вспоминаю. Когда я сидел у Хансена на санях, то заметил небольшие куски стальных тросов, привязанные к ребрам по обеим сторонам саней. С каждой стороны их было по восемь, - так и есть. Они служат для привязывания четырех ящиков, - на сани едва ли берут больше. По одному ребру все тросы кончаются петлей; по другому они заканчиваются тонкими бечевками. Очевидно, для каждого ящика их четыре пары - две до крышки и две за крышкой. Если их сильно затянуть, то ящики будут стоять на месте, как привинченные, а крышки могут легко сниматься в любое время. Остроумная идея, сберегающая много труда!
Но вот среди "дворца" сидит Иохансен и упаковывает. Несомненно, ему поручено решение трудной задачи. У него такой сосредоточенный вид! Сейчас перед ним стоит наполовину упакованный ящик, помеченный: "сани Э V, ящик Э 4". Я никогда, не видывал, столь оригинального содержимого - смесь пеммикана с колбасой. Я никогда не слышал упоминания о колбасе во время санных путешествий .Это, должно быть, что-то совсем новое. Куски пеммикана цилиндрической формы около пяти сантиметров высоты и двенадцати сантиметров в диаметре. Если эти цилиндры сложить, то между каждыми четырьмя образуются большие звездообразные промежутки. Каждый такой промежуток заполняется перпендикулярно поставленной колбасой, имеющей как раз высоту ящика. Но колбаса ли это, - дайте-ка посмотреть! Да, вот там лежит колбаса с надорванной кожицей. Я подхожу и рассматриваю ее. Ах, выдумщики! Ведь это они ухитрились взять с собой в таком виде молочный порошок! Таким образом, использованы все пустоты. Свободное пространство, образуемое этими круглыми кусками пеммикана и стенками ящика, конечно, вполовину меньше и слишком мало, чтобы молочная колбаса могла там поместиться. Но не думайте, однако, что место это Пропадет зря. Вовсе нет! Ломается на маленькие кусочки шоколад и засовывается в эти промежутки. Когда упаковка ящика окончена, он так заполнен, словно сделан сплошным. Вот там стоит уже совсем упакованный ящик. Я подхожу к нему и смотрю, что он содержит. "Галеты 5400 штук", - написано на крышке. Говорят, будто ангелы особенно щедро наделены терпением. Но все это просто пустяки по сравнению с тем терпением, которым обладает Иохансен. В этом ящике не было, ну, абсолютно не было ни единого миллиметра свободного пространства!
В данный момент "Хрустальный дворец" вполне напоминает собою колониальный и продуктовый магазин. Везде разложен пеммикан, галеты, шоколад, молочная колбаса. В другой поперечной стене - прямо против лыж - есть оконце. Я вижу, что мой спутник приближается к нему, но на этот раз я буду внимательнее. Он поднимается по двум ступенькам, надавливает на оконце, и вот уже он на барьере. Но и я следую за ним. Оконце опять захлопывается.
Мы стоим теперь у другой двери в барьере, но это уже современная дверь на петлях. Она ведет в "Интендантство". Я обращаюсь к своему хозяину и горячо благодарю его за интересный обход внутри барьера, за посещение всех прекрасных помещений и т. д. Он тут же прерывает меня, говоря, что мы далеко еще не кончили. Оказывается, он провел меня этой дорогой только для того, чтобы мне не пришлось снова ползти обратно.
- Теперь войдем, - говорит он, - и будем продолжать свое путешествие внутри барьера.
Я вижу, что никакие возражения невозможны, хотя уже начинаю чувствовать, что с меня довольно всех этих подземных помещений. Мой хозяин, словно угадав мои мысли, прибавляет; - Нам нужно осмотреть все теперь же, пока там работают. Потом это уже не будет так интересно.
Я соглашаюсь, что он прав, собираюсь с духом и следую за ним.
Но судьбе было угодно иное. Только мы вышли, как увидели Хансена с санями и шестью бойкими собаками. Мой проводник едва успевает шепнуть мне: "Кидайтесь на сани! Я подожду вас здесь", - как сани срываются с места и несутся с невероятной быстротой, унося меня в качестве пассажира, на санях ничего не подозревающего Хансена.
Мы неслись так, что над нами снег стоял столбом. Я сразу понял, что этот парень прекрасно распоряжается своими собаками. Но ему приходилось управлять буйными бездельниками. Особенно часто я слышал имена: "Хек" и "Того". Невидимому, они любили поскандалить. То прыгая через постромки, то пролезая под ними, кидались они на своих товарищей и. производили беспорядок. Впрочем, им не удавалось учинить ничего серьезного, так как кнут, пускавшийся в ход с большой ловкостью, все время свистел над их головами. Два колбасных обрубка, на которые я обратил внимание еще раньше - "Ринг" и "Милиус" - были впереди. Они, видимо, тоже были полны задора и сумасбродства, но держались на своем месте довольно хорошо. "Хай" и "Рапп" тоже были здесь. "Раппу" с раздвоенным ухом, очевидно, очень хотелось вместе со своим другом "Хаем" вступить в небольшое сражение с "Хеком" и "Того", но кнут, кнут! Он беспощадно свистел над собаками и заставлял их вести себя паиньками.
За нами, в нескольких шагах расстояния, бежал "Цанко". Он, очевидно, грустил оттого, что не был в упряжке. Между тем, мы мчались буйным галопом вверх по возвышенности, где был склад, и проехали последний флаг. Была большая разница между дневным светом сейчас и ранним утром. Было одиннадцать часов утра, и утренняя заря значительно продвинулась по небу и приблизилась к северу. Номера и отметки на ящиках были хорошо видны.
Хансен красиво повернул у ряда ящиков и остановился. Мы слезли с саней. Он постоял немного, оглядываясь, и затем повернул сани вверх полозьями. Я предположил, что он сделал так, чтобы собаки не умчались отсюда, улучив удобную минуту. Я лично счел такую предосторожность ничтожной. Я вспрыгнул на один из ящиков и уселся там, чтобы следить за могущими произойти событиями. Хансен отошел немного в сторону с какой-то бумажкой в руке и, по-видимому, рассматривал ящик. "Цапке" добежал до своих друзей "Ринга" и "Милиуса", и свидание их было необычайно сердечным с обеих сторон... Это было уж слишком для "Хека". Как ракета бросился он между ними в сопровождении своего друга "Того". "Хай" и "Рапп" никогда не упускали подобного случая и с жаром кинулись в, гущу боя.
- Ах, проклятые канальи! - Это бегущий к месту сражения Хансен посылал им уже свое предварительное благословение.
"Цанко", бывший на свободе, ухитрился в самый разгар битвы заметить приближающуюся опасность. Не долго думая, он выскочил и с завидной быстротой взял курс на "Фрамхейм".
Хватились ли вдруг все остальные своего шестого собрата по сражению, или, может быть, они тоже заметили грозную близость Хансена, это неважно. Верно только то, что все они, как одна, словно по данному сигналу, оставили друг друга и пустились тем же путем. Опрокинутых саней они даже и не заметили. Бурей понеслись они вниз и исчезли за возвышенностью у флагштока. Хансен тоже не раздумывал долго. Но что толку! Он бежал со всех ног, но не успел добежать и до флагштока, как собаки с опрокинутыми санями уже въезжали во "Фрамхейм" и были там остановлены.
Я спокойно отправился в обратный путь, довольный этим неожиданным происшествием. Внизу на равнине я встретил Хамсена, отправлявшегося снова на санях К складу. Он был очень недоволен, и манера, с какой он пользовался своим кнутом, не сулила ничего хорошего собачьим спинам. Теперь и "Цанко" был тоже в упряжке.
Вернувшись во "Фрамхейм", я не встретил никого. Поэтому тихонько пробрался в пристройку и ждал случая, чтобы попасть на кухню. Случай не заставил себя долго ждать. Кряхтя и пыхтя, как маленький локомотив, появился из хода, идущего вокруг дома, Линдстрем. В руках он теперь нес огромную лоханку со льдом. В зубах у него был электрический фонарь. Чтобы открыть кухонную дверь, ему понадобилось только толкнуть ее коленом. Пробрался и я. Дом был пуст.
"Ну, - подумал я, - теперь мне представляется прекрасный случай увидеть, что делает Линдстрем наедине". Он поставил лоханку со льдом и наполнил им горшок для воды, стоявший на огне. Посмотрел на часы - четверть двенадцатого; значит, обед поспеет вовремя. Тяжко вздохнул, вошел в комнату, набил свою трубку и зажег ее. Потом сел и снял сидевшую на настольных весах куклу. Все лицо его сияло.
Видно было, что он забавляется. Линдстрем завел куклу и поставил ее на стол. Как только он ее отпустил, кукла начала выделывать бесконечные сальто-мортале. А Линдстрем? Он хохотал чуть ли не до истерики, выкрикивая:
- Здорово, Улава, ну-ка еще разок!
Я стал рассматривать куклу, вызвавшую такое веселье. И действительно, она была чрезвычайно своеобразна. Голова, как у старой женщины или злой старой девы - со светло-желтыми волосами цвета льна, с отвисшей нижней челюстью и страстным взором. Одета она была в красное с белыми горошками платье. Когда же она "стояла на голове", то, что вполне естественно, иногда оказывалась в не совсем одетом виде.
Видно было, что эта фигурка раньше была акробатом, а теперь эти полярники преобразили ее в такую ужасную уродину. Когда эксперимент был повторен и я понял ситуацию, то захохотал и я. Позабавившись этак минут десять, Линдстрем устал от "Улавы" и посадил ее обратно на весы. Теперь она сидела тут, кланяясь и кивая, пока ее не забыли.
Тем временем Линдстрем подошел к койке и нагнулся. "Ну, посмотрим, - подумал я, - кажется, он собирается вздремнуть перед обедом". Но нет, он быстро возвратился, неся в руке старую потрепанную колоду карт. Снова пошел на свое место и начал раскладывать мирный и серьезный пасьянс. Он не занял много времени и, конечно, был не очень сложен, но, впрочем, выполнял свое назначение. Заметно было, что Линдстрем блаженствовал, когда карта ложилась на нужное место. Наконец, все карты расположились в порядке. Пасьянс разошелся! Линдстрем посидел еще немного, любуясь стройными рядами карт. Затем смешал их со вздохом, поднялся и пробормотал:
- Да, до полюса они дойдут, это наверное, и ей-ей придут первыми! - И удовлетворенный сунул карты обратно на полку над койкой.
Теперь опять начался процесс накрывания на стол, однако, менее шумный, чем утром. Ведь теперь некого было дразнить. Без пяти минут в двенадцать раздался звон большого судового колокола, и вскоре начали показываться столовники. Они не совершали особого туалета, а прямо садились за стол.
Блюд было немного. Густой, черный тюлений суп со всякой всячиной - тюленьим мясом, нарезанным маленькими кубиками (впрочем, они были далеко не маленькими), картофелем, морковью, капустой, репой, горохом, сельдереем, черносливом и яблоками. Один бог знает, как наши хозяйки назвали бы это блюдо! Два больших кувшина с ледяным фруктовым соком и водой стояли посреди стола. Я опять изумился. Я думал, что такой обед проходит в полной тишине, - но мне пришлось услышать совсем иное. Обедавшие болтали все время. Разговор, главным образом, шел о том, что каждый пережил за утро.
На десерт были поданы "зеленые сливы".
Вскоре появились трубки и книги. К двум часам ребята снова оживились. Я знал, что сегодня вечером они не будут работать, - был ведь Иванов день, - но привычка так сильна! Первым решительно поднялся Бьолан и спросил, чья первая очередь.
После долгих переговоров было решено, что первым будет Хассель. В чем было дело, я никак не мог взять в толк. Я слышал, что все говорили об одном или двух примусах и о том, что выдержать можно самое большее полчаса и т. п. Смысла этого я не понимал. Нужно было держаться Хасселя, Я знал, что "первый" будет он. Если так случится, что второго не будет, то я во всяком случае узнаю, в чем тут дело. Все опять успокоилось, Только на кухне были признаки того, что барьер обитаем.
Выходивший на время Бьолан вернулся в два с половиной часа и объявил:
- Там теперь все полно пара.
Я с интересом взглянул на Хасселя. И правда, это известие оживило его. Он встал из-за стола и принялся раздеваться. "Чрезвычайно странно, - подумал я. - Что это может быть?" Я попытался действовать по примеру Шерлока Холмса. Сначала ушел Бьолан, - это факт. Он вернулся, - и это я установил точно. Пока что, этот способ помогал блестяще. Но вот третий пункт: "Все полно пара". Что же, скажите на милость, означает это? Человек выходил, если не на самый барьер, то уж во всяком случае спускался в него - в снег и лед. А затем возвратился и сообщил, что все полно пара. Это бессмыслица, абсурд!..
Мысленно я выругал Шерлока Холмса и с возрастающим интересом стал наблюдать за Хасселем. Если он. снимет с себя еще что-нибудь... - я чувствую, что краснею, и потому отворачиваюсь, но он остановился, И вот он схватил полотенце и убежал. Через дверь в пристройку, - я едва поспел за ним! - через снежный ход в одних... Здесь навстречу нам действительно хлынул пар. Он становился все гуще и гуще по мере того, как мы шли дальше в барьер. Но вот все так наполнилось паром, что я уже ничего не видел. Я с грустью вспомнил про подол анорака Амундсена, - он бывал так кстати в подобных случаях. Но здесь схватиться было не за что.
Далеко в тумане я различал свет, и туда-то и стал с осторожностью пробираться. Не успел я прийти в себя, как уже очутился в другом конце хода, который вел в большое заиндевевшее помещение, отделенное от снежной поверхности мощным ледяным куполом. Но пар был чрезвычайно неприятен и чрезвычайно портил великолепное зрелище. Но где же Хассель? Я видел теперь только Бьолана. И вдруг среди пара я увидел, в каком-то просвете, голую ногу, исчезающую в большом темном ящике, а через минуту улыбающееся лицо Хасселя над краями ящика. Как будто ему отрубили голову. Но для этого у него слишком веселое лицо - значит, голова еще не отделена от туловища!
Но вот пар мало-помалу начал рассеиваться, и, наконец, можно было как следует разглядеть все происходящее. Я не мог удержаться от смеха. Все стало вполне понятным. Но все же Шерлоку Холмсу пришлись бы разгрызть твердый орешек, если бы его с завязанными глазами перенесли в антарктический барьер, как меня, и кто-нибудь попросил бы его объяснить, что тут происходит.
Хассель сидел в американской складной паровой бане! Помещение, казавшееся в тумане таким огромным и элегантным, теперь съежилось до размеров маленькой снежной хижины - совсем невзрачной на вид. Весь пар собрался в бане и по лицу, видневшемуся над верхним краем ящика, можно было судить о том, что в ней стало жарко. Последнее, что я видел, это как Бьолан, накачав до отказа два примуса, поставленных прямо под баней, исчез. Сколь полезно было бы для актера наблюдение за этим лицом! Началось с улыбки - на всех чертах лица яркими буквами было написано блаженство. Но понемногу улыбка исчезла, заменяясь серьезным выражением. Но и это продолжалось недолго. Ноздри начали дрожать, и вскоре на лице можно было прочесть, что баня уже не доставляет особого удовольствия. Цвет лица от нормального перешел в неприятный ультрафиолетовый. Глаза все больше и больше вылезали, и я с волнением ждал катастрофы.
И она наступила, но совсем в иной форме, чем я ожидал. Внезапно и беззвучно баня поднялась, и пар снова вырвался наружу и лег мягким, белым покровом на все, что последовало затем. Я не видел ничего. Слышал только, как были потушены два примуса. Я думаю, что пару понадобилось минут пять, чтобы рассеяться, и что же тогда предстало перед моим взором? - Хассель, чистенький, как новая монетка, одетый и прибранный к празднику.
Я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть эту, вероятно, первую и единственную паровую баню на антарктическом барьере. Все здесь, как и остальное, что я видел, было необычайно остроумно придумано. Баня была просто высоким ящиком без дна и с дырой в верхней части такой величины, как голова. Все стенки были сделаны из двойной очень плотной, не пропускающей ветра материи с промежутком в два миллиметра. Здесь мог циркулировать воздух. Ящик стоял на платформе, поднятой над поверхностью снега .на полметра. Внизу были сделаны закраины, а потому, опустившись, ящик был абсолютно непроницаем. В платформе, как раз посреди бани, было проделано прямоугольное отверстие, обшитое крутом резиновой обкладкой, В это отверстие вставлялся точно пригнанный жестяной ящик. Под жестяным ящиком стояло два примуса, и каждому теперь станет понятно, почему Хасселю было жарко. Наверху хижины висел блок с пропущенной через него веревкой. Один конец ее был привязан к верхнему краю бани, а другой спускался в баню. Таким образом, купающийся мог сам, без помощника, поднять баню и освободиться от жары, когда она становилась слишком сильной. Температура за снежной стеной была -54^o С. Ну, и ловкачи! Позднее я узнал, что эту остроумную баню соорудили Бьолан и Хассель.
Я вернулся обратно в комнату и был свидетелем того, что почти все воспользовались баней. В пять с четвертью купание закончилось, и все оделись теперь в меховые одежды. Было ясно, что они собираются выходить. Я последовал за первым, покинувшим хижину. Он вооружился фонарем. И, действительно, фонарь был необходим. Погода переменилась. Сразу поднялся юго-западный ветер, и теперь кругом бушевала метель. Снег не шел, так как среди неба в зените виднелись звезды, но ветер подхватывал снег и гнал его с собой. Теперь, чтобы найти дорогу, нужно было хорошо знать местность. Приходилось идти ощупью - держать глаза открытыми было невозможно.
Я укрылся от ветра за сугробом и стал ждать, что будет. Собак, по-видимому, не смущало состояние погоды. Некоторые из них лежали на снегу, свернувшись комочком и спрятав морду под хвостом, другие же бегали кругом. Один за другим выходили люди. У каждого в руках был фонарь. По мере того как они выходили на площадку, где были собаки, каждого хозяина окружала его упряжка и с радостным лаем провожала его до палатки. Но ни все шло мирно. Так, например, я услышал, - мне кажется, что это происходило в палатке Бьолана, - какой-то раздирающий уши гвалт.
Я заглянул в двери. Внизу, ниже поверхности снега, шла жаркая схватка. Все собаки сгрудились в кучу. Кто кусался, кто лаял, кто выл. Посреди обозленных. собак я увидел человеческую фигуру, которая вертелась кругом со связкой ошейников в одной руке, а другой рукой отбивалась налево и направо, в то же время ругая собак. Я подумал о собственных ногах и поспешил убраться. Но человеческая фигура, которую я видел, очевидно, одержала верх, так как шум мало-помалу утих и все успокоилось.
Привязав своих собак, все люди направились потом к мясной палатке, и достали ящик с нарубленным тюленьим мясом, стоявший на снежной стенке вне пределов досягаемости для собак. Это мясо еще раньше днем было нарублено двумя людьми. Я слышал, что они подвое по очереди несут эту службу. Затем были накормлены собаки. Через полчаса после начала этой работы, в лагере снова наступили покой и тишина, как и утром, когда я пришел. Юго-западный ветер при температуре -54^oС и при скорости десяти миль в час задувал над барьером, вздымая высоко снег над "Фрамхеймом". А в палатках лежали сытые и довольные псы, не зная о непогоде.
Между тем в хижине все готовилось к празднику. Да, только теперь можно было как следует оценить, что значит хороший дом. Когда входишь туда, то переход от завывающего ветра, несущегося снега, сильной стужи и абсолютной темноты поистине громадный! Все и вся заново вымыто, а стол накрыт по-праздничному. Много национальных флажков по стенам и на столе. В шесть часов .началось торжество, и викинги снова весело уселись в ряд.
Линдстрем постарался, а это много значит. Особенно Я проникся уважением к его способностям и щедрости, когда, он появился с, "пирожными наполеон". Он не любил "мелочности". Заметьте, что эти пирожные подавались после того, как каждый спровадил к себе в желудок по четверти плумпудинга. У пирожных был прямо-таки замечательный вид. Нежнейшее слоеное тесто, проложенное сбитыми сливками с ванилью. Я весь извивался на месте от жадности. А размеры-то, размеры! Не может же быть, чтобы каждому досталась такая пирожная гора! Поделить одну на всех- еще куда ни шло, если люди могут есть "наполеон" после плумпудинга. Зачем же тогда Линдстрем подал восемь штук: два огромных блюда по четыре штуки на каждом? Бог ты мой! Один из "богатырей" завладел уже такой горой и вгрызся в нее. И один за другим все восемь человек тоже усердно занялись тем же.
Когда я вернусь домой, мне не придется рассказывать о нужде, унынии и холоде!
Я схватился за голову, у меня закружилась голова. Температура здесь, наверное, была на столько же градусов выше нуля, насколько она была ниже его на воздухе. Я взглянул на термометр, висевший над койкой Вистинга: -35^oС. "Богатыри", видимо, не обращали ни малейшего внимания на такой пустяк! Работа над "наполеоном" продолжалась невозмутимо.
Наконец, исчезла последняя крошка от великолепного пирожного, и появились сигары. Все без исключения предавались и этому наслаждению. До сих пор они не проявляли особой воздержанности. Интересно знать, как у них обстоит дело с "крепкими напитками"? Я слышал, что употребление алкоголя в полярных путешествиях очень вредно, чтобы не сказать - опасно. "Бедные ребята, - подумал я про себя, - вот причина, конечно, почему вам так нравятся пирожные! У каждого должен же быть хоть какой-нибудь порок. Лишенные возможности погрязнуть в грехе пьянства, они предаются обжорству". Я отлично понимал это и в глубине души очень жалел их. Как-то "наполеон" даст себя знать? Все немного "посоловели". Очевидно, пирожному нужно время, чтобы осесть в желудках.
Линдстрем, у которого в данный момент, несомненно, бил самый осмысленный вид, вошел и начал убирать со стола. Я думал, что сейчас все заберутся на свои койки в целях лучшего пищеварения. Но нет, не было похоже на то, чтобы эта сторона дела слишком их. волновала. Они продолжали сидеть, будто ждали еще чего-то. Ну, да, конечно, им нужно еще кофе! Линдстрем стоит уже в дверях с чашками и кофейником. Вполне понятно, что после такого обеда чашка кофе должна показаться вкусной.
- Стубберуд! - Это кричал откуда-то издалека Линдстрем, - поторапливайся же, пока они не успели согреться!
Я подумал, что, вероятно,. нужно помочь что-то вынести. О, небо! Линдстрем лежит на животе на чердаке и протягивает вниз через люк - ну, что бы вы думали? - бутылку бенедиктина и бутылку пунша - все белые от инея! Теперь я сообразил, что рыбка любит поплавать! И мало того - она, чего доброго, еще потонет! Более блаженной улыбки, чем у Стубберуда, когда он принимал бутылки, и более бережного и любовного обхождения с ними, когда он нес их из кухни до комнаты, я не видел никогда. Я был тронут. А какой ему был оказан прием! Бурные овации! Да, эти молодцы знали, как подавать ликеры к кофе. "Подавать холодным" - так написано на бутылке с пуншем. Могу заверить поставщика, что в этот вечер его предписание было выполнено с точностью!
Теперь появился и граммофон, и меня позабавила радость, с которой он был встречен. Кажется, он все-таки поправился больше всего. И каждый прослушал свою любимую музыку. Все были согласны, что следует прежде всего почтить Линдстрема за все его старание и работу, и поэтому начали концерт с "Та-ра-ра-бум-бия". Затем был исполнен вальс. Часть программы, посвященная Линдстрему, была закончена "речью в честь мадам Хансен".
Все это время Линдстрем стоял в дверях, блаженно улыбаясь. Вот это как раз по нему!
Таким образом, был проделан полный круг, и каждый прослушал свои любимые мелодии. Несколько пластинок приберегались к концу. Я понял, что это самые любимые номера. Сначала появилась ария из "Гугенотов" в исполнении Михайловой. У "богатырей" хороший вкус, так как вещь эта очень красива и была пропета удивительно хорошо.
- Но разве, - кричит какой-то нетерпеливый голос, - сегодня не появится Боргхильд Брюн?
- Конечно,-раздается в ответ, - вот и она. И комната наполнилась звуками песни "Сульвейг". Жаль, что здесь не было самой Боргхильд Брюн. Мне кажется, ее не так тронул бы даже гром самых бурных аплодисментов, как тот прием, который был оказан здесь в этот вечер ее пению. Когда в комнате зазвучали высокие и чистые ноты, все стали серьезными. Возможно также, что и слова песни растрогали тех, кто сидел тут темной зимней ночью на пустынной равнине за тысячи и тысячи миль от всего, что было им дорого. Я думаю, что это так. Но все же чудесная мелодия, в совершенстве переданная богатейшим голосом, заставила раскрыться все сердца. Чувствовалось, что всем стало хорошо. Еще долго царила тишина после того, как замерла последняя нота. Казалось, каждый боялся услышать звук собственного, голоса. Но, наконец, слушатели не выдержали.
- Боже ты мой, как чудесно она поет! - вдруг нарушает кто-то тишину.
- А в особенности заключительные слова! Я несколько опасался, что певица, несмотря на все свое величайшее уменье управлять голосом, все-таки возьмет последнюю ноту слишком резко. Она ведь так безобразно высока! Но вместо этого услышал звук такой чистый, полный и нежный, что одна лишь эта нота могла сделать человека лучше!
После этого граммофон убрали со стола. По-видимому, им больше не хотелось слушать ничего другого. На часах уже половина девятого, - все, наверное, будут ложиться спать. Довольно праздновали: ели, пили, слушали музыку.
Но вот все поднялись с криками: "Лук и стрелы!" - так прозвучало в комнате. Я прячусь в угол, где висит одежда, решив, что это начинает действовать алкоголь. Очевидно, произойдет что-то чрезвычайно интересное, раз все так возбуждены.
Один идет за дверь и приносит маленькую пробковую мишень, а другой достает с полки над одной из коек ящик со стрелами.
Ага, значит, будет происходить метание стрел - детки будут забавляться! Мишень вешается на кухонную дверь, ведущую в пристройку. Первый, кто будет стрелять, становится у конца стола - на расстоянии трех метров. И вот среди смеха и веселого гама начинается состязание в стрельбе. Здесь есть всякие стрелки. Не все они одинаково замечательные. Но вот выходит чемпион. Это видно по той решительности, с какой он накладывает стрелу и посылает ее в цель. Он уверен в своей победе. Это Стубберуд. Из пяти стрел у него две попали в центр и три рядом. Следующий Иохансен. Он тоже не плох, но все же не может сравниться с первым.
Выходит Бьолан. Интересно, так же ли он ловок в этом, как и в прыжках на лыжах? Он становится у края стола, как и другие, но делает вперед гигантский шаг. Парень хитрит! Теперь он от цели всего в полутора метрах. Стреляет он хорошо. Стрела описывает большую дугу. Время от времени он демонстрирует так называемый "дверной выстрел" и вызывает всеобщий восторг. "Дверным выстрелом" называется, когда стрела посылается слишком высоко и попадает в стену комнаты или в дверной косяк. Хассель стреляет "с расчетом". Что он рассчитывает, понять трудно. Во всяком случае он не рассчитывает попасть в цель. Если же его "расчеты" касаются кухонной двери, то тогда... Стреляет ли Амундсен с расчетом или без него, результат получается один и тот же. Все та же "промазка". Вистинг получает ту же отметку. Преструд стоит, как пограничный столб между обеими группами. Хансен - стрелок-профессионал. С силой и мощью посылает он стрелу. Он, видимо, думает, что находится на охоте за моржами. Все результаты тщательно заносятся в протокол. Позднее будут раздаваться премии.
А пока Линдстрем занялся пасьянсами. Дневная его работа теперь закончена. Но на ряду со своим занятием он очень интересуется и тем, что происходит вокруг мишени. То-и-дело вставляет острое словечко. Но вот он поднимается, вид у него решительный. Он приступает к своей самой последней дневной обязанности. Она состоит в замене большой лампы под потолком двумя небольшими лампами. Это нужно делать, так как жара от большой лампы сильно чувствуется на верхних койках. Маневр этот служит легким намеком на то, что порядочным людям пора уже укладываться спать. В комнате становится темно после того, как гасится яркое солнце под потолком. Две лампы, горящие теперь, тоже светят хорошо, но, кажется, будто мы сделали шаг назад и снова переживаем эпоху серных спичек.
И вот понемногу "богатыри" начинают забираться на свои койки. Описание дня и жизни во "Фрамхейме" было; бы неполным, если бы я не изобразил и этой сцены. Величайшая гордость Линдстрема, слышал я, быть всегда первым в постели. Он часто жертвовал многим для того только, чтобы быть "первым в постели". Чаще всего такое желание удовлетворялось, потому что другие относились к этому спокойно. Но в этот вечер вышло иначе. Оказывается, Стубберуд давно уже начал раздеваться, когда вошел Линдстрем. Стубберуд, увидав, наконец, что у него есть шансы быть "первым в постели", тут же вызвал Линдстрема на соревнование. Линдстрем, не учитывая вполне ясно положения, принимает вызов. Загорелась битва не на живот, а на смерть, и за состязанием с большим интересом следят все присутствующие. Раз, два, три - и Стубберуд готов и собирается прыгнуть на свою койку, которая находится во втором этаже над койкой Линдстрема, И вдруг он чувствует, что кто-то судорожно хватает его за ногу и тянет назад, В ногу крепко вцепился Линдстрем, вопивший жалостным голосом:
- Подожди же, пока и я разденусь!
"Подожди, пока я тебя схвачу", как сказал один человек, собираясь драться. Но Стубберуд не поддается уговорам. Он хочет выиграть. Тогда Линдстрем выпускает его ногу, срывает с себя правую подтяжку, - большего снять он не успевает, - и кидается на свою койку одним прыжком - головой вперед. Стубберуд пробует протестовать:
- Это мошенничество, он не разделся!
- Неважно - изрекает толстяк, - а все-таки я первый !
Сцена сопровождалась общим весельем и поощрительными возгласами и закончилась всеобщим восторгом, когда Линдстрем не раздеваясь бухнулся на койку. Но этим комедия еще не кончилась. Его прыжок в постель сопровождался страшным треском, на который в пылу битвы никто не обратил внимания, и меньше всего сам Линдстрем. Но теперь последствия сказались. Полка над койкой, куда Линдстрем обыкновенно складывал массу всякой всячины, теперь обрушилась, и на койку свалились ружья, патроны, граммофонные пластинки, ящики с инструментами, банки из-под конфет, трубки, коробки с табаком, пепельницы, коробки спичек и многое другое. И для самого толстяка больше не осталось места. Ему пришлось снова вылезать, и поражение было вдвое горшим. Со стыдом он должен был признать Стубберуда победителем. "Но, - прибавил он, - это уж будет в .последний раз!" Но вот все мало-помалу забрались на койки, и появились книжки; некоторые закурили трубки. И так был проведен последний час до одиннадцати часов вечера. В одиннадцать часов лампы были потушены, и день кончился.
Немного погодя, мой хозяин выходит. Я следую за ним. Я сказал ему, что должен уехать в тот же вечер и потому он вышел, проводить меня.
-Я провожу вас до склада, - говорит он, - дальше вы найдете дорогу сами.
Погода значительно улучшилась. Темно, чертовски темно.
- Чтобы лучше найти дорогу, - говорит он, - я возьму с собой свой "трилистник". Если они и не видят дороги, то чуют ее.
Спустив с привязи трех собак, которые, по всей вероятности, раздумывали над тем, что бы это могло значить, он ставит фонарь на штабель из досок, очевидно, для того, чтобы найти дорогу обратно, и мы отправляемся. Видимо, собаки привыкли бегать этой дорогой, так как они сейчас же направились к складу.
- Да, - говорит мой проводник, - нечего удивляться, что они знают дорогу. Они бегают здесь каждый день, по меньшей мере один раз, часто и два раза в день, с тех пор, как мы здесь.
- Нас, - продолжает он, - трое, обычно совершающих ежедневную прогулку по этой дороге, а именно - Бьолан, Стубберуд и я. Как вы видели сегодня утром, они выхолили в половине девятого. Им хотелось вернуться обратно к началу работ в девять часов. Нам так много нужно сделать, что мы должны экономить время, если хотим поспеть. Они совершают рейс до склада и обратно. В девять часов и я обычно иду тем же путем. Остальные тоже начали было зиму таким же образом. Все были в восторге от утренней прогулки. Но увлечение скоро прошло, и теперь осталось только нас трое "увлекающихся". Хотя мы ходим и недалеко - всего около 600 метров, - но и то не отваживаемся ходить без вех, которые вы видели, и при том всегда нас сопровождают собаки. Часто я, кроме того, вывешиваю фонарь; но когда бывает так холодно, как сегодня вечером, керосин замерзает и свет гаснет. Потеря здесь дороги может повести за собой серьезные последствия, и я стараюсь не подвергаться этой опасности. Видите, вот первая веха. Нам повезло, что мы сразу попали на нее. Собаки уже впереди у склада. Я всегда соблюдаю осторожность, идя по дороге к складу, так как на склоне, где, если вы помните, стоит последний флаг, есть большая впадина, метров пять глубиной, у самого тороса. Если ошибиться и попасть туда, можно легко себя искалечить.
Мы прошли вплотную мимо другой вехи. - Два следующих знака найти труднее, так как они низки и мне часто приходится останавливаться и подзывать к себе собак, чтобы найти дорогу. Вот, как сейчас, например. Совершенно невозможно разглядеть что-нибудь, если не наткнешься сразу, поэтому приходится ждать и заставлять собак находить дорогу. Я точно знаю число шагов между вехами, и если это расстояние пройдено, то не иду дальше, а сперва тщательно исследую все кругом. Если же и это не помогает, тогда я свищу своих собак, которые и появляются моментально. Вот вы увидите, - раздается долгий свист, - нам не придется их долго ждать. Вот я уже слышу их, - и правда, из темноты прямо на нас выбегают собаки, - для того, чтобы они теперь поняли, что мы хотим продолжать свой путь к складу, мы должны двинуться.
Так мы и сделали. Как только собаки увидели это, они снова бросились бежать, на этот раз не быстрее того, чтобы нам рысцой можно было поспевать за ними. И вскоре мы уже стояли у последней вехи.
- Как вы видите, фонарь в лагере начинает гаснуть, и потому я надеюсь, что вы извините меня, если я не стану провожать вас дальше, а поверну домой, пока фонарь еще светит хоть немного. Отсюда вы сами найдете дорогу.
С этими словами мы расстались, и мой спутник отправился обратно в сопровождении своего верного "трилистника", между тем как я..."

ПЕСНЯ В ИВАНОВ ДЕНЬ ИЛИ В СОЧЕЛЬНИК, ИСПОЛНЕННАЯ ВО "ФРАМХЕЙМЕ" 23/VI 1911 (Перевод А. М. Дьяконова)
Шесть месяцев тому назад мы поселились здесь,
И сообщает календарь нам радостную весть:
Настал Иванов день уже, а с ним солнцеворот,
И вечером поэтому наш праздник настает.
И если мы оглянемся на прожитые дни,
То скажем, что неплохо протекли для нас они.
Что тяжко в ночь полярную, всегда болтали мне,
Но в общем все равно, как будет солнце в вышине.
Ну, и житье!

Дела-как маслом смазаны, вот это верно сказано,
Но времени в обрез; чтоб сделать все, что нам приказано,
Изобретаем, пробуем и чиним тут и там.
И без работы не придется здесь остаться нам.
Сейчас я, роясь в памяти, припомнил день такой:
Однажды, поздним летом, сообщил нам наш старшой:
"Идемте, boys, хорошие деньки стоят подряд,
На восемьдесят с чем-нибудь, и там построим склад".
Они упаковали все и двинулись в карьер,
Гордясь своей упряжкой, понеслись через барьер.
Я, как рассыльный мальчик, впереди их всех бежал,
Иль брел вперед через туман, а Хельмер запевал.
Ну, и житье!

Но только зорким глазом следите за компасом;
Огромный снежный нож вблизи него, смущает нас он.
Давай-ка подождем, а то мы не поймем.
Как может нам на запале являться солнце днем!
Достичь нам удалось потом "восьмидесяти двух".
К "восьмидесяти" о третий раз помчались во весь дух.
И в общем, все прекрасно шло, но только как назло
В тумане как-то нас немного криво понесло.
Со старого пути совсем мы сбились и пришли
В местечко, где мы сразу провалиться все могли.
Два пса упали в пропасть, так как мостик наш был плох,
На дне глубокой трещины их дикий вой заглох.
Ну, и житье!

Вот смерть на поле брани.
Померкло все в тумане.
Но все ж им очень повезло- тащить не надо сани!
Их след во мгле пропал, никто их больше не видал,
И только боги знают, куда "Имиль" наш упал.
Когда же мы домой пришли, закончивши свои бег,
На километры порешили закопаться в снег.
Идея не плохая, да, даю вам слово в том:
Ведь каждый получил теперь большой, прелестный дом,
Накует Йорген ящики довольно много дней,
И Бьолан занят рядом переделкою саней.
А Йорген сетует, что дело очень медленно идет.
Но плачь, мой друг, бери опять работу в оборот.
Ну, и житье!

А вот "Дворец хрустальный", там Иохансен беспечальный,
И с ящиками рядом "док" стоит монументальный:
Ведь Вистинг, ты из Хортена, и дому твоему
Название подходит, это видно но всему.
Однажды утром Вистинг и наш Хельмер Перигор
Идут работать в "док" -по только отперли запор,
Как чуют запах странный к удивленью своему:
О, боже мой! Ведь "док" горит, и комната и дыму!
"О, черт дери нас, Вистинг, март на кухню за водой;
Не будь я больше Перигор, дела грозят бедой!"
Но только как случилось это в доме изо льда?
От лампы накалился он, и грянула беда...
Ну, и житье!

После сего испуга поздравили друг друга:
Лишь ящику с приборами пришлось немного туго,
Да наш теодолит, мы думали, сгорит -
В календаре дыра и копоти гора.

После Иванова дня время полетело еще быстрее, чем раньше. Самое темное время уже миновало, и солнце с каждым днем подходило все ближе и ближе. Среди самой глубокой темноты однажды утром пришел Хассель и сказал, что у "Эльсе" родилось восемь щенят. Шесть из них были дамы, и судьба их была тут же решена. Их убили и скормили родителям, которым они пришлись по вкусу. Как будто бы даже они их и не жевали совсем, а просто проглатывали целиком. В том, что они им понравились, не было никакого сомнения, так как на другое утро исчезли и остальные два.
Условия погоды здесь весьма поразили нас. Обо всех известных антарктических областях мы имели сведения, что погода там постоянно бывает очень неспокойной. Когда мы были на "Бельгике" в дрейфующих льдах к западу от Земли Греема, все время стояла ветреная неприятная погода. Норденшельд во время своего пребывания на восточной стороне Земли Греема убедился в том же самом; один шторм сменялся другим. Различные английские экспедиции, побывавшие в проливе Мак-Мурдо, говорят о постоянно господствовавших там сильных ветрах. Мало того, в то время как у нас на барьере стояла прекраснейшая погода, - тихо или слабый ветер, - Скотту, как мы теперь знаем, на его станции, километров на 650 западнее нас, досаждали частые ветры, мешавшие его работе.
Я ждал, что температура будет держаться высокой, так как всю зиму можно было очень ясно видеть темный воздух над океаном. Всегда, когда состояние воздуха позволяло это, тяжелое водяное темное небо резко вырисовывалось, не оставляя никакого сомнения в том, что море Росса на большое пространство открыто круглый год. Однако, несмотря на это, температура опускалась очень низко, и средняя температура, которую дали наши наблюдения за год, наверное, является самой низкой из когда-либо наблюдавшихся. Самая низкая температура у нас была -59^o С, это было тринадцатого августа 1911 года. В течение пяти месяцев в году температура бывала ниже -59^oС. Температура поднималась при всяком ветре, кроме юго-западного, когда она даже понижалась.
Южных сияний мы наблюдали много. Но очень сильных было всего несколько. Все они были всевозможных форм, но, кажется, сияние в форме ленты было наиболее частым. По большей части они были разноцветные - красные и зеленые. Мое предположение, что барьер прочен, то есть что он расположен на лежащей под ним земле, по-видимому, полностью подтвердилось всеми нашими наблюдениями за год нашего пребывания на ледяном барьере. В течение зимы и весны о барьер торосился сплошной морской лед, образуя торосы высотою метров в десять. Все это происходило всего лишь в расстоянии двух километров от нашего дома, но мы совершенно этого не замечали. Мне кажется, что если бы барьер был на плаву, то происходившие здесь страшные толчки не только чувствовались бы слабо, но просто сотрясали бы наш дом. Во время постройки дома Стубберуд и Бьолан слышали вдали сильный шум, но ничего не почувствовали. За все свое пребывание на этом месте мы не слышали ни одного звука и не чувствовали никакого движения. Другим и очень хорошим свидетельством послужил наш большой теодолит, которым пользовался Преструд. Можно сказать, что нужен был самый пустяк, чтобы вывести его из горизонтального положения, - достаточно было небольшой перемены температуры. И такой точный и чувствительный инструмент, если бы он находился на плавающем основании, сейчас же сообщил бы нам об этом. В тот день, когда мы впервые вошли в бухту, откололась совсем небольшая часть западного мыса. Весной от напора дрейфующего льда откололся незначительный кусок у одного из многих мысов на внешней стороне барьера. Если исключить эти два случая, то мы покинули барьер таким, каким нашли его, то есть совершенно не изменившимся. Данные промеров глубины, указывавшие на быстро возраставшее поднятие дна по мере перехода "Фрама" к юту вдоль барьера, тоже служат явным признаком того, что земля здесь лежит близко. Наконец, лучшим доказательством является самое строение ледяного барьера. Он не достиг бы вышины трехсот метров, на каковую высоту он повышается по нашим измерениям к югу от "Фрамхейма" до пятидесятого километра, если бы не покоился на земле.
Работа по подготовке санного снаряжения шла теперь с лихорадочной быстротой. Мы давно уже заметили, что нам нужно будет работать полным ходом и использовать все рабочее время, если мы хотим успеть изготовить к половине августа все главное общее снаряжение. Для подготовки же личного снаряжения нам придется пользоваться свободным временем. В первой половине августа стало видно, что приближается конец работы. К этому времени Бьолан сделал четыре пары новых саней. Это была образцовая работа, которую он выполнил за зиму. Сани были сделаны чрезвычайно легкими, но упругими и крепкими. Они были той же длины, что и первоначальные - около четырех метров. Окованы они не были. Мы думали взять с собой три пары старых саней "Фрама", подбитых толстыми стальными листами. Их можно будет использовать на случай, если этого потребуют состояние пути и условия местности. Средний вес новых саней был двадцать килограммов. Таким образом, мы сэкономили по пятьдесят килограммов на каждых санях. От Бьолана они переносились уже готовыми в "Интендантство". Способ, каким Хансен и Вистинг скрепляли отдельные части саней, гарантирует их крепость. Кроме того, единственный способ, при котором можно быть уверенным, что работа будет действительно сделана как следует, состоит- в том, чтобы она выполнялась теми, кто сам будет пользоваться сделанными вещами! Работающие сами знают, что от этого многое зависит. Они работают ради достижения цели, еще больше этого - они работают и для того, чтобы обратно вернуться. Каждая завязка тщательно исследуется и пробуется, а потом уже накладывается - осторожно и точно. Каждый оборот затягивается и потом тщательно осматривается, чтобы он лежал на своем месте. И, наконец, когда такая обвязка уже наложена, то, чтобы распустить ее снова, лучше всего перерезать ее ножом или топором, а не развязывать пальцами. Такое санное путешествие, в какое мы отправлялись, было серьезным предприятием, поэтому и работа должна была производиться со всей серьезностью. Эту ручную работу приходилось выполнять не в каком-нибудь теплом и хорошем помещении. В "Интендантстве" всегда было холоднее всего, вероятно, потому, что там всегда был сквозняк. Там были и дверь, ведущая на барьер, и открытый ход в дом. Здесь всегда проходил свежий воздух, хотя и не в значительных количествах. Да много его и не нужно, чтобы почувствовать, если температура воздуха около -60^oС, а работать приходится голыми пальцами! В этом помещении температура всегда была ниже 0^o. Чтобы накладываемая обмотка была мягкой, они ставили примус, на котором лежал камень, как раз у места работы. Глядя на них, я не раз изумлялся их терпению. Часто я видел, как они часами работали голыми руками при температуре около -30^o С. Так, конечно, можно работать недолго; но в самую темную, холодную часть зимы, когда они работали в таких условиях изо дня в день, это дает себя знать и подвергает испытанию терпение. Ногам тоже приходится плохо. Не помогает почти ничего, что бы на них ни надеть, когда стоишь неподвижно на одном месте. Здесь, как и вообще везде на морозе, мы убедились в том, что сапоги с деревянной стелькой больше всего пригодны для работы на одном месте. Но, неизвестно по какой причине, господа из "Интендантства" не желали следовать теории деревянных стелек и потому всю зиму работали в сапогах из оленьего и тюленьего меха. Они предпочитали колотить ногой об ногу, а не склоняться перед безусловным превосходством деревянной стельки в данных условиях.
По мере изготовления сани нумеровались (от номера 1 до 7) и складывались в "интендантстве". Трое старых саней, которыми мы должны были воспользоваться, делались для второго путешествия "Фрама". Они были необычайно прочны и, следовательно, гораздо тяжелее новых, Их мы тщательно осмотрели. Все обвязки и обмотки были проверены, и там, где это оказалось необходимым, наложены новые. Стальная обшивка полозьев на одних санях была сорвана, но оставлена на других - на тот случай, если бы встретились условия, где такие сани понадобились бы. Кроме того, господа из "обмоточной фирмы" были очень заняты и по другим специальностям. Таким образом, всякий раз, когда Вистинг не был занят работой с санями, слышалось жужжание его швейной машины. В своей комнатке для шитья ему приходилось заниматься тысячей разных вещей, и он постоянно проводил там целые дни до самого позднего вечера и появлялся только в восемь с половиной часов, когда извлекались лук и стрелы. И если бы он не взял на себя должности "судьи" в этом соревновании, то мы, пожалуй, не видели бы его и в это время. Его первой большой и важной работой была переделка четырех трехместных палаток в две. Нелегкая была работа возиться с этими довольно большими палатками в крохотной пещере, носившей громкое название "швейной комнаты". Правда, вместо закройного стола он пользовался столом в "Интендантстве", но все же остается загадкой, как это он умудрялся делать правильные швы, сидя в своей дыре! Я уже приготовился увидеть довольно странные палатки, когда их в один прекрасный день вынесут отсюда и расставят на дневном свету. Возможно, например, что пол одной палатки будет пришит к стенке другой. Однако, ничего подобного не случилось. Когда палатки были впервые поставлены, то оказалось, что они превосходны. Скорее можно было предположить, что шились они в просторном помещении, где шьются паруса, а не в снежном сугробе.
Люди с такими ловкими руками неоценимы в путешествиях, подобных нашему!
Во время второго плавания "Фрама" употреблялись двойные палатки, а так как уже известно что всегда то, чего ты не имеешь, кажется хорошим и замечательным, то и у нас стали расхваливать на все лады двойные палатки. Ну да, конечно, я сейчас же сдаюсь и признаю, что дом с двойными стенами теплее дома с ординарными, но нужно помнить, что двойной дом и тяжелее вдвое. А когда, к тому же, приходится поднимать вопрос даже о весе носового платка, то вполне понятно, что вопрос о действительном преимуществе дома с двойными стенками должен быть основательно взвешен, прежде чем сделать решительный шаг и остановить свой выбор на нем. Я было думал, что, может быть, при двойных стенках удастся до некоторой степени избежать образования инея, что обычно так досаждает в палатках и часто бывает очень неприятно. Если бы двойные стенки хоть сколько-нибудь устраняли это или препятствовали этому, то я признал бы их превосходство. Порядочный вес ежедневно образующегося инея в очень скором времени стал бы равным весу двойных стенок - если даже не больше.
Подобная двойная палатка шьется таким образом, что внешнее ее полотнище натягивается плотно, а внутреннее висит свободно. Но при испытаниях оказалось, что образование инея появлялось столь же быстро в двойной палатке, как и в ординарной. Поэтому польза от двойной палатки показалась мне несколько сомнительной. Цель всего этого была лишь в том, чтобы поднять температуру в палатке на несколько градусов, поэтому я счел более правильным пожертвовать удобством ради экономии веса. Кроме того, мы были так обильно снабжены теплыми спальными принадлежностями, что не должны были испытывать никакой нужды. В результате всех этих споров, возник другой вопрос-вопрос о наиболее практичном цвете палатки. Мы быстро пришли к соглашению, что лучше всего будет палатка, окрашенная в темный цвет. И к тому было много причин. Прежде всего - как лекарство для глаз. Мы уже по собственному опыту знали, что когда пройдешь целый день по блестящей поверхности барьера, то пребывание в темном помещении для глаз - огромное облегчение. Затем не менее важно, что темный цвет делает палатку значительно теплее когда светит солнце, В этом легко убедиться, если ходить по самому солнцепеку в темной одежде, а затем переменять ее на белую. И, наконец, темную палатку гораздо, легче различать на белой поверхности, чем светлую.
После того как все эти вопросы были обсуждены и признано преимущество темной палатки, мы снова очутились в большом затруднении, потому что наши-то палатки были очень светлыми, или, говоря попросту, почти белыми, а возможность создать темные была не особенно велика. Правда, у нас с собой было несколько метров темноватого "габардина", или легкой непроницаемой для ветра материи, которая отлично пригодилась бы для этой цели, но вся она до последнего метра уже давно ушла на разные поделки, так что тут выхода не было.
- Но разве у нас, - сказал кто-то, и вид у него был чрезвычайно лукавый, - разве у нас нет чернил и чернильного .порошка, чтобы выкрасить палатки в черный цвет? Конечно, есть!
Все мы презрительно улыбнулись. Ведь дело было настолько яснее ясного, что даже и говорить о нем глупо, а все-таки... Мы простили товарищу его глупость и организовали красильню. Вистинг принял на себя обязанности красильщика и повел дело так хорошо, что вскоре на площадке уже стояли вместо белых две темно-синих палатки. Выглядели они довольно хорошо, пока были только что выкрашены, но вот вопрос; какими они будут через месяц или два? Общее мнение было таково, что, по всей вероятности, они в значительной степени примут свой первоначальный цвет - вернее "нецвет". Значит, нужно было усовершенствовать изобретение.
Как-то раз мы сидели, пили кофе после обеда, и вдруг кто-то говорит:
- А что если взять да сшить внешнее полотнище палаток из коечных занавесок?
Улыбка, появившаяся у всех, сидевших за столом, на этот раз была почти сострадательной. Никто ничего не сказал, но все, вероятно, подумали: "Что за дурак! Разве мы сами не думали об этом уже давно?" Предложение было принято без обсуждения, и у Вистинга опять к его многочисленным обязанностям прибавилась новая, отнявшая у него много времени. Наши коечные занавеси были темно-красного цвета и из очень легкой материи. Теперь их стачали вместе, занавеску к занавеске, и затем из всего этого сшили чехол для палатки. Занавесок хватило только на одну палатку. Но если взглянуть на дело с той точки зрения, что лучше что-нибудь, чем ничего, то мы были удовлетворены.
Красная палатка, поставленная через несколько дней на площадке, удовлетворила всех. Ее можно было видеть на снегу за несколько километров. Другое ее значительное преимущество заключалось в том, что такая покрышка защищала и предохраняла основную палатку. Внутри сочетание красного и синего .цветов создавало темное приятное освещение. Теперь возник. еще один вопрос, показавшийся мне важным; как нам защитить палатку от целой сотни бегающих на свободе псов? Ибо мы знаем, что там, где соберутся два или три пса, там... ну, там палаткой быть нехорошо! Наши собаки были не цивилизованнее всяких других, и потому приходилось принимать свои меры предосторожности. Если полотнище палатки затвердеет и сделается ломким, то материя может легко треснуть, и очень скоро все будет испорчено. А мы предъявляли к своим палаткам немалые требования. Нам хотелось, чтобы они прослужили по крайней мере сто двадцать дней. Поэтому я поручил Вистингу сшить два предохранителя для палаток, или как мы их потом называли. два "заборчика". Такой "заборчик" состоял из куска "габардина" такой длины, что им можно было окружить всю палатку в виде изгороди, что мешало собакам приходить в непосредственное соприкосновение с палатками. К "заборчикам" были пришиты петли, так что их можно было натягивать на лыжные палки. Выглядели эти "заборчики" довольно роскошно, когда они были готовы, но мы ими никогда и не пользовались. Дело в том, что, как только началось наше путешествие, мы нашли материал, который был еще лучше и, кроме того, всегда бывал у нас под рукой - снег! "Вот дураки, ведь мы же это давно знали! Только не хотели говорить!" Ну, конечно, этим-то все .и объяснялось! "Заборчики" пригодились нам в качестве запасной материи во время путешествия и пошли на множество разных вещей.
Затем Вистингу пришлось сшить верхнюю непроницаемую для ветра одежду всем участникам похода. Бывшая у нас оказалась слишком тесной, зато сработанная им была достаточно велика. Я, например, мог свободно поместить в свои штаны еще двоих. Но такой эта одежда и должна была быть. В этих областях все должно быть таким. Здесь скоро убеждаешься на опыте, что все просторное и тепло и приятно, тогда как все, что облегает тело плотно, за исключением, конечно, обуви, хотя и тепло, но неудобно. Человек быстро потеет, и одежда портится. Кроме штанов и анораков, сшитых из легкой непроницаемой для ветра материи, Вистинг сшил из нее таки же чулки. Я считаю, что эти чулки, занимая промежуточное место среди остальных чулок, надетых на ногу, будут служить изоляционным слоем. Мнения на этот счет разделились. Но как я, так и мои четыре спутника по полярному походу можем засвидетельствовать, что мы никогда не отправимся в сколько-нибудь серьезное путешествие без них. Они в точности выполнили свое назначение. Иней осаждался на них в строчном количестве и легко счищался. Если они промокли, то было легко почти при всякой погоде высушить их, Я не знаю никакой другой материи, которая сохла бы так быстро, как эта непроницаемая для ветра материя.
Такие чулки кроме того еще и защищали остальные чулки от износа, так что те держались дольше обычного.
В виде доказательства того, как мы, участники далекого путешествия, были довольны этими чулками, я расскажу одну историю. Когда мы дошли до склада на 80^o южной широты, - заметьте, это было уже на пути домой,-то есть когда мы считали свой поход законченным, мы нашли несколько мешков с различными частями одежды. В одном из них мы нашли две пары новых чулок из непроницаемой для ветра материи, - мешок принадлежал, очевидно, какому-нибудь противнику этой идеи, - и вы не поверите, как вышло забавно! Всем хотелось забрать их - всем без исключения. Двое одержавших победу схватили каждый по паре и спрятали чулки, словно это было какое-то драгоценное сокровище. На что они им понадобились, я не представляю себе, - ведь мы были уже дома! Но это ясно показывает, как высоко мы научились ценить эти чулки. Я самым горячим образом рекомендую их людям, отправляющимся в подобные путешествия. Но,-и на это я должен обратить внимание, - нужно будет примириться с работой по стаскиванию с себя обуви каждый вечер и очистки чулков от инея. Если этого не делать, то иней, конечно, растает за ночь, и на утро все будет мокрым насквозь. Но тогда уж не вините чулки. Виноваты будете вы сами.
После этого наступила очередь нижнего белья. Не было такой вещи в портняжном ремесле, с которой не справился бы Вистинг. Среди нашего медицинского снаряжения были две большие штуки чудеснейшей первосортной тонкой фланели. Из нее-то он и сшил нам всем нижнее белье. Нижнее белье, привезенное нами с собой из дома, было сшито из чрезвычайно толстой шерстяной материи. Мы боялись, что оно окажется слишком теплым, Я лично в течение всего нашего путешествия пользовался продукцией Вистинга и знаю, что никогда еще у меня не было более совершенного белья. Затем ему нужно было сшить и заплатать покрышки для спальных мешков, а потом еще то одно, то другое.
Глядя на некоторых людей, получаешь впечатление, что они все умеют делать и со всем быстро справляются!
У Хансена, благодаря его золотым рукам, все дни-были заняты, С искусством производства саней он давно уже был знаком и знал в точности, что для этого требуется. Там, где он появлялся, я всегда мог быть спокойным. Он никогда не полагался на случай. Кроме перевязки саней, он трудился еще над массой всяких вещей. Между прочим, он должен был озаботиться изготовлением всех нужных нам кнутов, - по - два на каждого, или всего четырнадцать штук. Стубберуд должен был поставлять кнутовища. После совещания с "Объединением" я выбрал кнутовище, состоявшее из трех узеньких планочек хикори. Я считал, что если их хорошенько обмотать и поверх обшить кожей, то они. будут такой крепости, какую вообще могут иметь кнутовища. Решение делать кнутовища из трех частей объяснялось тем, что они будут сгибаться, но не ломаться. Сплошное кнутовище, как мы знали по опыту, служит не очень долго. Сказано - сделано. Стубберуд изготовлял кнутовища и передавал их Хансену. Ремни в течение зимы изготовлялись Хасселем по эскимосскому образцу. Они были круглые и тяжелые, какими и должны быть, и приближаться к ним было опасно, когда они находились в умелых руках! Хансен принимал эти различные части и делал бичи. По обыкновению, все делалось с величайшей тщательностью. На каждое кнутовище накладывались три прочных обвязки, и затем все обшивалось кожей. Сам Хансен не был сторонником тройного кнутовища из хикори, но работу выполнял без возражений. Мы все заметили, что в это время он, против своего обыкновения, стал после ужина оставаться с Вистингом. Меня это несколько заинтриговало, так как я знал, что Хансен очень любит поиграть в вист после ужина и ни за что не откажется от этого удовольствия, если только у него нет какого-нибудь неоконченного дела. Как-то при случае я высказал свое удивление по этому поводу. Стубберуд ответил на это:
- Они делают кнутовища.
- Какие кнутовища?
- Для кнутов! Но, - прибавил Стубберуд, - я могу ручаться за кнутовища из хикори, которые я вырезаю. Более крепких и упругих кнутовищ сделать нельзя. Было заметно, что он как будто сердится. Тут появляется Хансен с большим прекрасным бичом в руке.
Разумеется, я сделал вид, будто чрезвычайно изумлен.
- Что это, - сказал я, - еще какие-то кнуты?
- Да, - ответил он, - я не очень доверяю тем, над которыми работаю теперь днем. Но вот кнут, на который я могу положиться.
Должен сказать, что кнут этот был очень красив с виду. Все кнутовище было обтянуто, и потому нельзя было понять, из чего оно сделано.
- А этот кнут, - робко ввернул я, - столь же прочен, что и остальные?
- Ну, что касается этого, то за него я могу поручиться, не в пример любому из тех...
Он не окончил, но этого и не требовалось! Безошибочно можно было сказать, что он хотел добавить: "дрянных кнутов". Атмосфера была буквально насыщена словами: "дрянной кнут, дрянной кнут". Я не успел еще заметить, какое произведет действие это сильное выражение, как вдруг прозвучали слова, произнесенные решительным тоном:
- Ну, еще посмотрим!
Я обернулся. Стубберуд поднялся во весь свой рост в конце стола, видимо, глубоко уязвленный заявлением, принятым им за личное оскорбление.
- Если смеешь, то выходи со своим кнутом.
Он снял с полки над своей койкой один из "обиженных" тройных кнутов и стоял уже в боевой позе. Это обещало многое. Мы все посмотрели на Хансена. Он зашел слишком далеко и теперь не мог идти на попятный. Ему пришлось принять вызов. Он взял свое оружие в руку и вошел в "круг". Условия были намечены и приняты обеими сторонами. Сражение должно продолжаться до тех пор, пока одно из кнутовищ не сломается. И вот началось единоборство, так называемая "дуэль кнутов". Противники были очень серьезны. Раз, два, три - наносится первый удар кнутовищем по кнутовищу. Бойцы закрыли глаза и ждали результата.
Когда они их снова открыли, взоры их блистали от приятного удивления - оба кнутовища оказались целыми. Теперь уже и вправду каждый из них пришел в восторг от своего кнута, - этого они никак не ожидали, - и удары посыпались чаще. Стубберуд, стоявший к столу спиной, был так возбужден неожиданным исходом, что, подымая каждый раз свое оружие для удара, с треском хлопал по краю стола, сам того не замечая. Не знаю, сколько было сделано выпадов, но вот, наконец, я услышал треск и последовавшие за ним слова:
- Вот видишь, батенька!
Так как Стубберуд быстро удалился из "круга", то я увидел прежде всего Хансена. Он все еще стоял на месте сражения и смотрел на свой кнут. Кнут был похож на сломанную лилию. Зрители все время не оставались бесстрастными. Они с волнением следили за битвой, сопровождая ее смехом и громкими возгласами :
- Правильно, Стубберуд, не сдавайся!
- Браво, Хансен, ты здорово попал! Позднее кнуты оказались превосходными. Не следует понимать это в том смысле, что они выдержали весь поход; но они держались долго. Кнутовища - вещь очень ходовая. Если бы пускался в ход только самый бич, то кнут служил бы бесконечно. Но обычно одним этим не ограничиваются долго. Если приходится "причащать" собак, как это у нас называлось, то кнуты ломаются. "Причастию" часто подвергался тот или иной из грешников, когда поступал неподобающим образом и переставал слушаться. Оно заключалось в том, что, воспользовавшись первым случаем остановки саней, вытаскивали упрямицу и угощали ее кнутовищем. Для таких причастий, если они повторяются часто, требуется много кнутов.
Хансену еще нужно было приспособить очки на эскимосский манер. Он и принялся было за это дело, но оказалось, что у каждого имеется свой, гораздо лучший образец. Поэтому это дело было оставлено, и каждый сам изготовил себе очки.
Главной работой Стубберуда было уменьшение веса ящиков для саней. Это ему тоже удалось, но тут пришлось поработать. Это отняло гораздо больше времени, чем можно было предполагать. Дерево оказалось порядочно сучковатым, и нередко оно задиралось. Обстругивание часто бывало поэтому делом довольно трудным и долгим. Стубберуд сострогал с ящиков много, но все же мог их "гарантировать", как он говорил. Стенки их были всего лишь в несколько миллиметров толщиной. Чтобы укрепить их в стыках, он поставил по углам алюминиевые скобы.
Кроме производства саней, Бьолан занимался также приведением в порядок лыж. Для больших широких сапог, которыми нам пришлось бы .пользоваться, вигфельдовская скоба должна была делаться значительно шире. Мы захватили с собой и такие скобы, поэтому теперь Бьолану нужно было только переменить их. С креплениями было то же, что и со снежными очками: у каждого был свой собственный способ. Я нашел крепления Бьолана, которые он приготовил себе для похода, настолько практичными, что без долгих размышлений заказал себе такие же. И нужно сказать к их чести и к чести того, кто их сделал, что они оказались превосходными и отлично служили мне во время всего пути. В сущности, в них была сохранена старая система, но при помощи петель и крючков такие крепления можно было легко снять и надеть. А мы предъявляли своим креплениям следующие требования: во-первых, чтобы они держали ногу, как в тисках, а во-вторых, чтобы они легко снимались и надевались. Ведь нам во время похода постоянно .приходилось бы проделывать это. Кроме того, стоит только оставить крепления на ночь под открытым небом, как они утром исчезнут. Собаки считали их лакомством... Поэтому носочные ремни тоже нужно было снимать по вечерам. Другими словами, с лыж нужно было снимать абсолютно все ремни.
Иохансен на ряду с упаковкой был занят также изготовлением весов и палаточных колышков. Весы были сделаны очень остроумно. Он применил систему безмена. Если все же мы ими никогда не пользовались, то весы в том не виноваты - они были достаточно хороши. Объясняется это тем, что весь наш провиант был таков, что его можно было брать, не взвешивая.
Иохансен сделал такие же большие весы. Вместо груза он использовал точильный камень. Шестого августа мы все взвесились, и оказалось, что Линдстрем тяжелее всех - 86,5 килограммов. По этому случаю он был официально окрещен "толстяком".
Кроме того, Иохансен изготовлял колышки для палаток. Они были полной противоположностью тем, какие обыкновенно делают, то есть были плоскими, а не высокими. Преимущество этого мы поняли сразу. Будучи во много раз легче, они в то же время были и во много раз крепче. За путешествие мы, кажется, не сломали ни одного колышка, - может быть, потеряли штуки две. Большинство их мы привезли в целости домой.
Хассель занимался своими бичами в керосиновом складе. Место у него было неприятное; вечно холодно. Но бичи он все-таки изготовил к обещанному сроку. Преструд чертил карты и списывал таблицы. У шестерых из нас должны были быть такие копии.
На каждых санях была общая тетрадь для записи провианта и наблюдений. Тетрадь эта была за тем же номером, что и сани. В нее была прежде всего занесена точная опись всего содержащегося в каждом ящике на санях провианта. Кроме того, необходимые таблицы для наших астрономических наблюдений. В эти тетради каждый записывал ежедневный расход малейших количеств взятого им провианта. Таким образом, мы всегда могли учитывать содержимое ящиков, то есть знать количество своего провианта. Далее, в тетрадь заносились наши наблюдения и записывалось пройденное расстояние за каждый день, курс и т.п.
Вот в общих чертах все, чем мы занимались в течение зимы в так называемое "рабочее время". Кроме этого, была еще тысяча всяких вещей, которые каждый из нас должен был привести в порядок в своем яичном снаряжении. Зимой каждому была выдана его часть снаряжения, чтобы он вовремя мог сделать те изменения, которые находил нужными. Из меховой одежды каждый получил по очень теплому и затем по более легкому комплекту из оленьего меха; кроме того, варежки и чулки из оленьего же меха; затем чулки из собачьего меха и камики из тюленьего меха. К этому полагался еще полный комплект нижнего белья и затем верхнего платья из материи, непроницаемой для ветра, Все было выдано без разбору. Никто не пользовался каким бы то ни было преимуществом. Прежде всего принялись за меховую одежду. Здесь приходилось кое-что переделать. Все было сшито не по мерке. Один считал, что .капюшон анорака слишком спускается на глаза. У другого он не спускался достаточно далеко вниз. И оба принимались за переделку. Один отрезал, другой надставлял. У одного штаны были слишком длинны, у другого - коротки, - это нужно было исправить. Как мы ни вертелись, но всегда приходилось пускать в ход иглу или для пришивания надставки, или для зашивания распоротых швов. Хотя мы и начали эту работу своевременно, однако, казалось, что мы так таки и не окончим ее. Дежурный каждый день выметал большие горы меховых лоскутьев и оленьего волоса. Но на другой день они опять валялись всюду. Если бы мы остались там, то я уверен, что мы и до сих пор еще сидели бы и шили себе снаряжение!
Было сделано множество разных изобретений. Разумеется, фигурировала и неизбежная маска для лица, принявшая форму защитителя для носа. Я тоже позволил себе увлечься экспериментами и, как полагал, достиг больших успехов, но результат получился чрезвычайно плохой. Я изобрел нечто такое, что, разумеется, считал во много раз лучше всего, что было испытано раньше. Когда же применил свое изобретение на деле, то у меня замерз не только нос, но и лоб и подбородок. И я больше не пробовал.
Хассель с большим жаром хватался за новые идеи. Он всюду вводил носозащитители. Я не удивился бы, если бы такой "защититель" оказался сзади на его штанах! Все эти изобретения хороши для времяпрепровождения. Когда же ты выходишь в настоящий поход, все они исчезают. Во время серьезной работы они неприменимы.
Спальные мешки чрезвычайно всех интересовали. Иохансен сшил любимый - "на двоих". Бог знает, сколько меха он туда нашил! Я не знаю, да и не старался узнать. Бьолан тоже был занят вовсю переделкой своего мешка. Он нашел, что неудобно влезать сверху, - посередине будет лучше. Целая система клапанов с пуговицами и крючками производила такое впечатление, что второпях можно было принять Бьолана за драгунского полковника, когда он укладывался спать. Впрочем, сам он был "чертовски" доволен своим мешком! Но он был доволен и своими снежными очками, и, несмотря на это, все-таки заболел снежной слепотой, хотя через его очки вообще ничего не было видно. Мы же, все прочие, оставили свои спальные мешки в том виде, как они были, за исключением лишь того, что сделали их или короче, или длиннее. Системой завязывания, по способу мешка, мы все были чрезвычайно довольны. Поверх спальных мешков надевался мешок из совсем тонкой материи, употребляющейся для пуховиков. Такой чехол оказался нам чрезвычайно полезным, и я ни за что не захотел бы с ним расстаться. Днем спальный мешок всегда лежал в чехле, который его прекрасно защищал. Внутрь совершенно не мог забиться снег. Ночью же, пожалуй, пользы от этого мешка было еще больше, так как тогда он защищал спальный мешок от сырости, образующейся от дыхания. Вместо того, чтобы осаждаться на мехе и делать его влажным, влага теперь оседала на чехле и за ночь образовывала ледяной покров,. снова исчезавший днем, - он обламывался и высыхал, пока мешки лежали на санях. Такая покрышка должна быть просторна, а главное - несколько длиннее спального мешка, чтобы ее удобно было подоткнуть вокруг шеи и тем самым помешать дыханию проникать в мешок. У всех нас были двойные мешки-внешний и внутренний. Внутренний был из меха пыжика или тонкого меха оленьей самки и был очень легок. Внешний был из меха оленя-самца и весил около шести килограммов. Оба спальных мешка открывались вверху, как обыкновенный мешок, и зашнуровывались вокруг шеи. Я всегда считал такую систему легчайшей, простейшей, удобнейшей и самой лучшей. Рекомендую ее всем!
Снежные очки у нас были самых различных систем. Это тоже был чрезвычайно важный вопрос, требовавший серьезного изучения. Ну, и изучали же мы его! Особенно мы старались над изобретением хороших очков без стекол. Правда, я всю осень носил самые обыкновенные очки со светло-желтыми стеклами, и они оказались прекрасными. Но теперь, готовясь к продолжительному путешествию, я боялся, что они будут недостаточно защищать глаза. Поэтому и я вступил в борьбу за лучшее изобретение. Дело кончилось тем, что все завели себе кожаные очки с небольшой щелью для глаз. Патент Бьолана получил премию и стал наиболее употребительным. У Хасселя было собственное изобретение - очки в комбинации с "защитителем для носа". В растянутом виде такие очки напоминали мне американского орла! Я не видел, чтобы Хассель когда-либо пользовался очками, - как и все мы, за исключением Бьолана. Тог всю дорогу пользовался очками своего собственного изобретения, но зато он единственный из всех и заболел снежной слепотой! Обыкновенные очки, которыми пользовался я, - у Хансена были точно такие же, их было всего две пары, - оказались вполне надежными. Ни разу я не подвергался снежной слепоте. Они были самыми обыкновенными очками, даже с не совсем круглыми стеклами. Они надевались свободно, и свет проникал всюду. Доктор Шанц из Берлина, пославший их мне, должен быть вполне удовлетворен своим изобретением. Они превосходят все, которые я когда-либо пробовал носить или видел.
Следующим важным вопросом были наши сапоги. Я самым решительным образом обратил внимание всех на то, что сапоги обязательно должны быть взяты, все равно, намерен ли их владелец пользоваться ими или нет. Сапоги нам обязательно понадобятся, если придется идти по леднику, на что мы должны были рассчитывать, судя по известным нам описаниям этих областей. Каждому предоставлялось делать, что он хочет, имея это в виду. Все принялись за их переделку, основываясь на ранее приобретенном опыте. Улучшение состояло в том, чтобы сделать сапоги больше, Вистинг опять взял в оборот мои сапоги, и снова началась работа по выдиранию всего лишнего. Только тогда, когда вещь разрывают на части, можно судите о том, как она сработана. Нам представился прекрасный случай посмотреть, как сработаны наши сапоги. Их нельзя было сделать крепче и добросовестнее. Было настоящим наказанием разрывать их на части! На этот раз из 264 моих сапог исчезли еще несколько стелек. Которые это были по счету, я уже не помню! Теперь в сапогах оказалось достаточно места, к чему я все время стремился. Кроме всего того, что у меня обычно было надето на ноги, я мог еще засунуть в сапоги деревянную стельку. И теперь я был счастлив, - "великая цель была достигнута". Теперь могли свирепствовать какие угодно морозы: им уже не пробраться через мои деревянные стельки и, кажется, семь пар различных чулок. В тот вечер, когда был достигнут этот результат, я был очень .доволен. Ведь борьба шла не со вчерашнего дня. Она отняла у меня почти два года!
Затем и всю собачью упряжь нужно было привести в порядок. Печальное происшествие последней поездки для устройства склада, когда две собаки упали в трещину из-за плохого состояния упряжи, не должно было больше повторяться. Поэтому в работу было вложено все старание и тщательность. Было пущено в ход все, что у нас было самого лучшего. Результат получился соответственный; крепкая, прекрасная собачья упряжь.
Это описание, может быть, откроет некоторым глаза на то, что снаряжение для такого похода, который мы сейчас собирались начинать, не является делом одного дня. В таком походе победу обеспечивают не одни только деньги - хотя, видит бог, их тоже очень хорошо иметь. В большей степени, да, пожалуй, смею сказать, в наибольшей степени здесь играет роль метод, при помощи которого проводится снаряжение к походу- метод, при котором предусматривается каждая трудность и подыскиваются средства бороться с нею или избегать ее. Победа ожидает того, у кого все в порядке, - и это называют удачей! Поражение безусловно постигает того, кто упустил принять вовремя необходимые меры предосторожности, - и это называют неудачей! Не думайте, пожалуйста, что это эпитафия, которую я желал бы видеть на своем могильном камне. Нет, честь победы принадлежит тому, кто заслужил ее, честь принадлежит моим верным товарищам, которые с терпением, усердием и опытностью довели наше снаряжение до грани совершенства, а потому и победа наша стала возможной.
Шестнадцатого августа мы начали укладку своих саней. Двое из них помещались в "Хрустальном дворце", а двое в "интендантстве". Большим удобством была возможность заниматься этой работой в помещении. В это время температура выплясывала канкан между -50^oС и -60^oС, изредка с небольшим прохладным ветерком со скоростью в шесть метров в секунду. На воздухе было почти немыслимо заниматься укладкой саней при данных условиях, если делать .все тщательно и прочно. А это именно и было необходимо. Наша постоянная перевязка из стальной проволоки должна была сплесниваться (Сплесень - соединение отдельных прядей каната) с тонкой веревкой, что требовало времени. Но, раз перевязав все как следует, мы уже знали, что ящики будут теперь стоять, как в тисках, и не сдвинутся с места. Цинковые листы, подкладываемые под сани, чтобы они не проваливались в рыхлом снегу, мы сняли. Мы решили, что они нам не потребуются. Вместо этого мы подвязали под каждые сани по запасной лыже, и они очень пригодились нам впоследствии.
Двадцать второго, августа все сани были уже готовы и только ждали, когда мы двинемся в путь. Собакам, видимо, не нравилась холодная погода, стоявшая у нас уже так давно. Когда температура колебалась между -50^oС и -60^oС, то по их движениям было заметно, что они ее чувствуют. Собаки попеременно поднимали лапы и держали их некоторое время поднятыми, прежде чем опустить снова на холодную поверхность. Они ужасно хитры и смышлены; Мясо и рыбу им давали через день. Рыбой они не особенно интересовались, и бывало даже, что некоторые из них не слишком спешили возвращаться домой по вечерам, когда знали. что сегодня будет рыба. Особенно много возни было у Стубберуда с одной из его молодых собак. Ее звали "Фунчо". Она родилась на Мадейре во Бремя нашего там пребывания в сентябре месяце 1910 года. По вечерам, когда давалось мясо, все, привязав собак в палатке, ходили, как я уже рассказывал, за своими ящиками с нарубленным мясом к стенке, окружавшей палатку с мясом. "Фунчо" обычно наблюдал за этим моментом. Если он видел, что Стубберуд берет ящик, то знал уже, что будет мясо, и как ни в чем не бывало приходил в палатку. Если же Стубберуд не намеревался брать ящика, собака не являлась, и ее нельзя было поймать. Это -повторялось несколько раз, пока Стубберуд не придумал хитрость. Когда в один из "рыбных вечеров" "Фунчо", по обыкновению, стоял на некотором расстоянии и наблюдал, как привязывали других собак, Стубберуд спокойно направился к стенке, взвалил на плечо пустой ящик, стоявший там, и вернулся к палатке. "Фунчо" поддался на обман. Веселый и довольный помчался он в палатку, несомненно придя в восторг от того, что Стубберуд против обыкновения оказался столь щедрым, и в этот вечер тоже будет мясо. Но здесь "Фунчо". к его великому изумлению, ждал совсем иной прием, чем тот, на который он рассчитывал. Его схватили за шиворот и привязали на ночь. Пес злобно покосился на пустой ящик и на Стубберуда. Не могу точно сказать, о чем он думал. Во всяком случае, потом уж такая хитрость не часто удавалась Стубберуду. "Фунчо" получил на ужин сушеную рыбу и должен был ею удовольствоваться.
За зиму мы потеряли не много собак. Две из них - "Йеппе" и "Якоб" подохли от болезней, "Кнектена" мы застрелили, так как у него с половины туловища вылезла почти вся шерсть. "Мадейро", родившийся на Мадейре, исчез ранней осенью. Позднее исчез "Том". Оба. они, по всей вероятности, упали в какую-нибудь трещину. Дважды нам случалось видеть, как это происходит. Оба раза мы видели, как собака исчезала в трещине, и могли наблюдать за нею сверху. Она бродила там преспокойно взад и вперед, не издавая ни звука. Эти трещины были неглубоки, но круты, и собаки не могли выбраться оттуда без посторонней помощи. Те две собаки, о которых я говорил, очевидно, .нашли свою смерть именно таким образом. Медленную смерть, если вспомнить, как живучи собаки! Очень часто случалось, что собаки пропадали па несколько дней, а потом возвращались снова. Возможно, что и они побывали в трещине, из которой им в конце концов удавалось выбраться. Удивительно, что, отправляясь в такие путешествия, собаки не очень-то считались с погодой. Если им приходила в голову подобная блажь, они исчезали в такой день, когда температура была ниже -50^oС, с ветром и метелью. Любовные квартеты тоже происходили иногда где-нибудь в другом месте, чтобы в более торжественном уединении наслаждаться нежными чувствами. "Йола", дама, принадлежавшая Бьолану, однажды вздумала удалиться таким образом с тремя кавалерами. Позднее они встретились нам. Они лежали себе преспокойно за торосом на льду и, по-видимому, чувствовали себя прекрасно. К тому времени они пропадали уже около недели без пищи. За эти дни температура редко была выше -50^oС. Прохладная любовь!
Двадцать третье августа наступило при тихой погоде, небо было частично покрыто облаками, температура -42^oС. Трудно было представить себе лучшую погоду, чтобы вывезти сани :и доставить их на место старта. Сани нужно было поднимать через двери в "интендантстве". Они были больше других, и через них легче всего было выйти. Прежде всего пришлось разгрести снег, который за последнее время беспрепятственно наметался здесь в сугробы, так как работавшие в "интендантстве" всегда пользовались внутренним ходом. Метель так сравнила все, что не видно было даже и признака спуска; однако, несколькими сильными ударами лопатой нескольких сильных людей вход был скоро освобожден. Вытащить сани было труднее. Они весили по четыреста килограммов каждые, подъем же до поверхности был крутой. Были устроены тали с блоками. Подтаскивая и подталкивая сани, мы медленно поднимали их одни за другими на поверхность. Затем оттаскивали на площадку около будки с метеорологическими инструментами, чтобы иметь свободное место для старта от дома. Ведь собаки были слишком бодры и жизнерадостны, и им нужна была свободная дорога, Какой-нибудь ящик, столб, не говоря уж о будке с инструментами-все привлекало к себе их живейший интерес, и они, если бы только им представился случай, обязательно кинулись бы туда. Им было бы наплевать на все протесты каюра! Собак в это утро мы не спускали, и каждый из нас был уже в своей палатке, чтобы надеть на них упряжь. А я тем временем смотрел на погруженные сани, совсем готовые к долгому пути. Я старался вдохновиться поэзией.... "Неутомимый дух человека...", "таинственная, страшная ледяная пустыня!" Но - ничего не получалось! Вероятно, оттого, что было слишком раннее утро. Я прекратил свои старания, после того как убедился, что сани с выкрашенными в черную краску ящиками больше всего напоминали собою гробы. Все вышло так, как мы и предполагали. Псы готовы были возмутиться. Сколько понадобилось хлопот, работы и шума, чтобы запрячь их всех! Они ни минуты не могли постоять спокойно. То был друг, с которым нужно было поздороваться, то враг, которого нужно было цапнуть. Всем что-нибудь да требовалось. Если собаки скребли задними ногами, так что высоко взлетал снег, недружелюбно смотрели друг на друга, то часто это было явным вступлением к общей свалке. Если заметить это вовремя, то можно было бы быстро и решительно помешать задуманному сражению. Но невозможно было быть вездесущим, и вследствие этого произошел ряд диких боев. Удивительные животные! Они относительно .спокойно всю зиму прогуливались вместе, но как только попали, в упряжку, сейчас же им нужно было начать драться не на живот, а на смерть.
Наконец-то мы справились и двинулись в путь. В первый раз мы ехали с двенадцатью собаками в упряжке, и нам было очень интересно, что из этого получится. Против ожидания, все шло хорошо. Конечно, не как по маслу; но этого нельзя было ожидать с первого же раза. Некоторые собаки, растолстели за зиму и с трудом поспевали. Для них этот первый выезд был тяжелым испытанием. Но большинство было в прекрасном состоянии - прекрасные округлые формы, но без избытка жира. На этот раз мы не потратили много времени, чтобы подняться по обрыву. Большинству на подъеме понадобилась передышка, но были. и такие, которые справились с ним, не останавливаясь. Здесь наверху все было точно таким же, каким мы видели это в апреле месяце. Флаг стоял там, где мы его поставили в последний раз, и не имел даже очень потрепанного вида. И еще страннее, - что были заметны паши старые следы, ведшие на юг. Мы вывезли все сани наверх, распрягли собак и выпустили их. Мы считали естественным, что все радостно, кинутся домой к "мясным котлам". Большинство из них и не обмануло наших надежд. Довольные и веселые кинулись они обратно, и вскоре весь лед пестрел собаками. Они вели себя не совсем паиньками. В некоторых местах над льдом словно туман поднимался. Это был снег, вздымающийся над сражающимися. При возвращении они. однако, вели себя безупречно. В счет не идет, что кое-где встречались хромавшие.
Вечером при проверке оказалось, что не хватает десяти собак! Это было удивительно.
Неужели все они попали в трещины? Невероятно. На другое утро двое из нас отправились к месту старта, чтобы поискать пропавших собак. По дороге они прошли мимо нескольких трещин, но там не видно было собак. По пути они тоже не встретили их. Когда. же дошли до места, где стояли сани, то там все десять собак преспокойно лежали и спали. Лежали они у своих собственных саней. Они, по-видимому, не обратили на пришедших никакого внимания. Покосилась одна, другая, - вот и все. Когда их разбудили и наглядными жестами обратили их .внимание на то, что желательно их возвращение домой, собаки чрезвычайно удивились, Некоторые из них просто даже не хотели этому верить! Они только повернулись на месте раза два и снова улеглись там же. Их пришлось гнать домой побоями. Ну, можно ли представить себе что-нибудь более непонятное? Они лежали в сорокаградусный мороз в пяти километрах от своего удобного, уютного дома, где, как они знали, их ждет в изобилии пища. Хотя они уже пробыли здесь двадцать четыре часа, но ни одна из них не подавала и признака, что хочет покинуть это место. Ну, если бы еще было лето, солнце и тепло, тогда можно было бы с трудом все понять. Но теперь - нет, невозможно!
В этот день, двадцать четвертого августа, солнце снова выглянуло из-за барьера, в первый раз после четырех месяцев. Оно будто улыбалось, .приветствуя знакомые старые торосы, которые видело уже столько лет. Но когда его первые лучи коснулись места старта, то лик его выразил изумление. "Ну вот, они все-таки оказались здесь первыми! А я-то торопилось, чтобы быть первым на месте!" Но делать нечего, - мы выиграли бег и днем раньше вышли на барьер.
Мы не могли твердо установить дня окончательного своего отъезда. Нам нужно было дождаться времени, когда температура будет хоть сколько-нибудь сносной. Пока она бесчинствовала, как хотела, нельзя было и думать двигаться в путь. Теперь уже все наши вещи были в полной готовности на барьере и оставалось только запрячь собак и пуститься с ними в путь. Хотя все наши вещи и были готовы, но на это, собственно говоря, было мало похоже, если бы кто заглянул к нам. Кроилось и шилось еще больше, чем когда-нибудь. То, что иной раз кому-нибудь приходило в голову, но как вещь маловажная, которую можно сделать, когда выдастся время, а то и вовсе не делать, теперь вдруг становилось наиважнейшим. И вот быстро появлялся нож, и люди начинали кромсать да кромсать, пока не вырастали целые кучи лоскутьев и волос. Затем появлялась игла, и шов за швом прибавлялся к тем, что уже были сделаны.
Шли дни, но температура не желала подавать и признаков весны. Изредка бывали подъемы до -30^o, но лишь с тем, чтобы снова быстро опуститься до -50^oС. Нет ничего приятного в таком ожидании. У меня всегда бывает такое впечатление, будто один я поджидаю, а другие уже давно отправились в дорогу. Но, оказывается, я был не один.
- Интересно знать, докуда уже дошел теперь Скотт?
- А, нет, какого орта, он еще не вышел! Разве ты не понимаешь, что для его пони еще слишком холодно?
- Да, а кто сказал тебе, что у них так же холодно, как и у нас? Может быть, у них там под горой много теплее, а тогда можешь закладывать душу, что баклушей они не бьют. Эти ребята показали уже, чего от них можно ждать.
Такие рассуждения можно было слышать ежедневно. Неопределенность угнетала многих из нас, я же совершенно не знал покоя. Я твердо решил двинуться в путь, как только к этому явится хоть какая-нибудь возможность. Я не мог вполне согласиться с тем мнением, что мы можем много потерять, выйдя слишком рано. Ведь если мы увидим, что становится слишком холодно, то у нас будет выход - мы можем вернуться. Поэтому я не видел в этом никакого риска.
Сентябрь наступил при температуре -42^o С. Такая температура уже приемлема, но приходилось все-таки еще повременить. Возможно, что это снова обман. На Другой день -53^oС, Тихо и ясно. Шестого сентября -29^o С. Наконец-то наступила перемена! По-нашему, было давно уже пора. На следующий день -22^oС. Легкий ветерок с востока ощущался, как теплое дуновение весны. Вот, -наконец, температура, во всяком случае подходящая для старта. Все готовы. Завтра в путь!
Наступило восьмое сентября. Мы поднялись, как всегда, позавтракали и зашевелились. Дела у нас было немного. Пустые сани, на которых мы должны были ехать к месту старта, были готовы, и оставалось лишь бросить на них кое-что из вещей. Но оказалось, что именно из-за того-то, что у нас было так мало вещей, мы и потратили много времени. Нам приходилось теперь запрягать по двенадцати собак в пустые сани, и мы уже предчувствовали, что начало будет сопряжено с катавасией. Мы подвое помотали друг другу подводить собак к саням и запрягать их.
Наиболее осторожные из нас привязали свои сани к крепкому колу, воткнутому в снег. Другие довольствовались тем, что опрокинули сани, а иные были совсем беспечны. Все должны были быть готовыми к тому моменту, когда передовой двинется с места. В противном случае, запоздавшие не могли бы удержать собак, вследствие чего им пришлось бы ехать не вполне готовыми.
В это утро собаки подняли ужасную суматоху и гвалт. В двух упряжках были "дамы" в привлекательном положении, вызывавшие смятение не только в своей упряжке, но и среди других. Один из каюров был настолько благоразумен, что оставил свою "даму" дома, Он запер ее в помещении "Объединения". Тем не менее, и он не избежал хлопот со своей упряжкой. Собаки вставали на задние лапы, прыгали и вырывались из упряжи, чтобы броситься к "Объединению". Но каюр только мило улыбался. Он. знал, что стоит только им побежать, как вся любовь будет забыта ради желания бежать вперед. Другой же каюр, наоборот, оставил суку в запряжке. Она, видите ли, такая хорошая собака, что упряжка без нее никуда не будет годиться, если оставить ее дома!
И вот все уже было почти готово. Мы ждали только еще каких-то мелочей, И вдруг я слышу дикий крик и, обернувшись, вижу одну упряжку, несущуюся во весь дух без каюра. Ближайший каюр бросился, чтобы помочь товарищу, в результате чего помчались и его собаки. Двое саней неслись вперед, а за ними бежали во всю прыть оба каюра. Однако, силы были слишком неравные. Через несколько мгновений каюры далеко отстали. Обе удравшие упряжки взяли курс на юго-запад и неслись бурей. Людям предстояла трудная задача; они давно уже перестали бежать, и теперь шли по санному следу. Тем временем сани исчезли за торосами, до которых люди дошли значительно позже. Мы стали ждать их.
Теперь возникал вопрос: что же предпримут те двое, поймав, наконец, свои сани? Вернутся ли они домой или же отправятся на место старта? Ждать было во всяком случае не весело, а потому мы решили отправиться на место старта и лучше уж подождать их там, если будет нужно. Сказано - сделано, и мы тронулись в путь. Посмотрим, как справляются ребята со своими псами. Ведь каждому было ясно, что теперь и наши упряжки захотят бежать той же дорогой, которую выбрали убежавшие. Страх наш оказался не напрасным. Троим из нас удалось повернуть и направить своих псов в надлежащем направлении. Однако, двое других помчались-таки по новому направлению. Правда, потом они утверждали, что думали, будто и мы все поедем неправильной дорогой. Я улыбнулся на это, но ничего не сказал. Много раз случалось, что собаки командовали и мной. Несомненно, я думал каждый раз, что это немножко стыдно, но что же, бывает...
Только в двенадцать часов дня мы все собрались у Своих саней. На долю догонявших собак выпала утомительная работа, и от нее они были все в поту. Я подумывал было вернуться обратно, тем более, что за нами привязались три щенка. Если мы пойдем дальше с такой свитой, то нам придется их застрелить. Однако, возвращаться назад после всей этой работы и, несомненно, назавтра опять испытать ту же самую катавасию, не представлялось нам приятным. А хуже всего увидеть, как Линдстрем в дверях корчится от смеха-нет, лучше уж идти вперед! С этим мы все согласились. И вот собак запрягли в нагруженные сани, а пустые были поставлены штабелем друг на дружку.
В половине первого дня мы тронулись в путь. Замеченный нами след сейчас же исчез, но мы вскоре встретили ряд флажков, поставленных через каждые два километра во время последней санной поездки для устройства склада. Дорога была превосходная, и мы быстро двигались к югу. В первый день мы уехали недалеко - всего девятнадцать километров - и встали лагерем в половине четвертого дня.
Первая ночь на воздухе обычно всегда бывает неприятна, но эта была ужасна! Вышеупомянутая "дама" всю ночь служила причиной бурных сцеп. Наши девяносто собак поднимали такой шум, что мы не могли глаз сомкнуть. Мы встретили с облегчением наступление четырех часов утра, когда можно было начать утренние сборы. Каюр на утро переменил свое мнение. Такую собаку нельзя брать в упряжку. Полярный поход с нею невозможен. Когда мы в этот день остановились на завтрак, я приказал застрелить собаку. Одновременно мы застрелили и трех щенят. Дорога и в этот день была такой же: лучше и быть не могло. Флажки, вдоль которых мы ехали, стояли в том же виде, в каком мы их поставили. Судя по ним, нельзя было сказать, что здесь за это время бывали осадки.
За этот день мы сделали двадцать пять километров. Собаки были еще не натренированы, но с каждым часом выравнивались. Десятого они, невидимому, достигли уже полной силы. В этот день никто не мог удержать своих саней. Все собаки стремились вперед, вследствие чего одна упряжка наезжала на другую, и начиналась грызня. Это ужасно надоедало. Собаки без толку тратили свои силы, а время, уходившее на то, чтобы их разнимать, терялось зря. В тот день они были совершенно дикими. Когда, например, "Лассесен" заметил своего врага "Ханса", бывшего в другой упряжке, то сейчас же пригласил себе на помощь своего друга ".Фикса". Оба они припустили изо всех сил, в результате чего и все остальные собаки упряжки, возбужденные внезапной быстротой бега, понеслись во весь дух. Каюр, как ни старался, не мог остановить их. Собаки продолжали нестись вперед, пока не догнали той упряжки, которая являлась целью стремлений "Лансена" и "Фикса". Тут обе упряжки сцепились, и пришлось разбираться в девяноста шести собачьих лапах. Тем, кто не мог удержать своих упряжек, пришлось выпрячь нескольких собак и привязать их к саням. Таким образом, нам, наконец, удалось наладить работу. В этот день было пройдено тридцать километров.
В понедельник, одиннадцатого, мы проснулись при температуре -55^o С. Погода была чудесная: тихо и ясно. По собакам было заметно, что им не очень приятно, так как всю ночь они вели себя относительно спокойно. Мороз сейчас же сказался на состоянии наста. Он стал не скользким, а вязким. Нам встретилось несколько трещин, и сани Хансена чуть не провалились, однако, их удалось удержать, и он выпутался из этого дела без всяких дурных последствий. На ходу мороз не досаждал нам. Наоборот, по временам становилось даже чересчур тепло. Дыхание вылетало облаками изо рта, и над каждой упряжкой стоял такой пар, что невозможно было разглядеть отдельные упряжки, хотя сани следовали сейчас же одни за другими.
Двенадцатого было -52^o С с ветром прямо в лоб. Пронизывало невероятно. Легко можно было видеть, что собаки страдали от мороза. Особенно по утрам на них просто жалко было смотреть. Они лежали, свернувшись как можно больше комочком и засунув морды под хвост. Время от времени по телу их пробегала дрожь. А некоторые даже непрестанно дрожали. Нам приходилось поднимать их и тащить в упряжь. Я должен был признаться, что при такой температуре нам не стоило продолжать. Риск был слишком велик.
Поэтому мы решили доехать до склада на 80^o южной широты и оставить там свой груз. В этот же день мы сделали ужасное открытие: в компасах замерзла жидкость (Спирт, в котором плавает магнитная стрелка. - Прим. ред.), и ими нельзя было пользоваться. Видимость стала очень плохой, и о том, где находится солнце, у нас было только слабое представление. Продвижение вперед при таких обстоятельствах было делом очень неверным. Могло случиться, что мы идем правильным Kypcoм, но было столь же вероятно-а пожалуй, даже еще вероятнее,-что мы сбились с курса. Самым лучшим поэтому было разбить лагерь и подождать улучшения обстановки. В этот вечер мы не воссылали благословений по адресу того мастера, который изготовил эти компасы и снабдил нас ими.
Было десять часов утра, когда мы остановились. Чтобы на весь предстоявший нам длинный день иметь хорошее пристанище, мы решили построить две снежные хижины. Снег для этой цели был плохой, но, набрав глыбы его повсюду, мы все же смогли построить хижины. Мастером при постройке одной из них был Хансен, другой - Вистинг. При той температуре, которая у нас была, снежная хижина во много раз предпочтительнее палатки. Поэтому мы чувствовали себя очень недурно, забравшись в хижины и пустив в ход примус. Ночью вокруг нас послышался какой-то странный шум. Я заглянул даже под спальный мешок, чтобы узнать, далеко ли донизу, но нигде не было никаких признаков трещины. В другой хижине наши ничего не слышали. Мы открыли потом, что звук этот происходит от оседания снега. Под этим я разумею движение, происходящее от откалывания и опускания больших пространств снежного покрова. Это движение производит впечатление опускания под вами почвы, и ощущение это неприятно. Оно сопровождается продолжительным звуком, заставляющим часто собак, да и каюров тоже, высоко подпрыгивать. Этот грохот мы слышали однажды на плато, и он был настолько силен, что напомнил нам пушечный залп. Скоро мы к этому привыкли.
На следующий день температура была - 52,5^o С, Тихо и совершенно ясно. Мы сделали тридцать километров и по возможности держались направления по солнцу. Когда мы становились лагерем, было -56,2^o На этот раз я сделал нечто такое, против чего всегда восставал, а именно - взял с собой спиртных напитков в виде бутылки простой водки и бутылки имбирной водки. Данные условия я счел теперь подходящими и принес бутылку с имбирной водкой. Она вся промерзла насквозь. Во время оттаивания бутылка лопнула, и мы выбросили ее на снег; в результате все наши собаки принялись чихать. Другая бутылка-"Люсхолм Э 1"- была в порядке.
Потеряв одну бутылку, мы стали умнее и осторожно довели до конца оттаивание второй. Мы подождали, пока все улягутся по мешкам, и тогда начали бутылку. Я был очень разочарован. Она не имела того вкуса, -какого я ожидал. Но я доволен, что попробовал, потому что в другой раз я уже больше этого не сделаю. Действие водки равнялось нулю? Ни в голове, ни в ногах ровно ничего не ощущалось...
Четырнадцатого было "прохладно" - температура держалась на -56^o С, К счастью, было ясно, и потому мы могли видеть, куда идем. Мы прошли недолго, как вдруг на ровной поверхности снега показалась какая-то блестящая возвышенность. Были вынуты бинокли. Склад! Он находился как раз в том направлении, куда мы шли. Хансену, ехавшему передовым всю дорогу, без бегущего впереди и большую часть пути даже и без компаса, стыдиться не приходилось. Мы все единогласно, считали, что сделано это хорошо, и в этом заключалась вся наша благодарность ему.
Мы дошли туда в десять с половиной часов утра и сейчас же разгрузили свои сани. Вистинг занялся более чем неприятной работой приготовления нам по чашке горячего молока при -56^o С. За ящиками с провиантом он поставил примус и зажег его. Удивительно, что керосин остался жидким в резервуаре примуса, но это произошло, вероятно, оттого, что примус был хорошо защищен от холода в ящике. Чашка "солодового молока Хорлика" в этот день была вкуснее, чем когда я пил его в последний раз в ресторане в Чикаго. Когда закончилось это удовольствие, мы вскочили на почти пустые сани и направились домой.
Наст был вязкий, но собаки тянули хорошо тот легкий груз, который теперь у нас был. Я сел с Вистингом, так как считал его упряжку самой сильной. Мороз Держался неизменно, и я часто поражался, как это мы можем сидеть неподвижно на санях, не замерзая. Но все шло хорошо. Некоторые из нас не слезали с саней Целый день, по большинство спрыгивало с них время от времени и бежало рядом, чтобы погреться. Сам я надел лыжи и прицепился к саням. Я никогда не любил этого довольно противного спорта, но при таких условиях и он годился. При беге ноги согревались, а это и было моей целью. Я и позднее прибегал к этому "спорту", но тогда причина была другая.
Пятнадцатого, когда мы сидели вечером в палатке, варили себе пищу и разговаривали, Хансен вдруг заявил:
- А знаете, мне кажется, у меня пропала пятка! Моментально были стянуты чулки, и открылась большая восковидная, помертвевшая пятка. Вид у нее был нехороший. Хансен растирал ее до тех пор, пока не почувствовал ее снова, как ему показалось, а затем опять натянул чулки и залез в спальный мешок. Теперь наступила очередь Стубберуда.
- А ведь и с моей пяткой, кажется, тоже что-то неладно.
Тот же образ действия - тот же результат. Однако, вот удовольствие - две подозрительных пятки и семьдесят пять километров до "Фрамхейма"!
Когда мы выехали на следующее утро, стояла, к счастью, более мягкая погода - "почти лето" - минус 40^o С. Однако, перемена уже приятно ощущалась, По-моему, разница между -40^o и -50^o очень чувствительна. Можно, пожалуй, подумать, что когда температура опустилась так низко, то несколько градусов больше или меньше уже не имеют значения. Однако, нет - имеют! Во время езды в этот день нам пришлось отпустить нескольких собак, которые не могли за нами поспевать. Мы рассчитывали, что они побегут по следу. Но "Адам" и "Лазарь" больше уже не появлялись. "Сара" подохла по пути, хотя ничто не указывало, что она так плоха. "Камилла" тоже была среди отпущенных собак.
Возвращаясь домой, мы придерживались того же порядка, что и в предыдущие дни. Хансен и Вистинг, если они не останавливались и не поджидали нас, обычно далеко обгоняли всех. Ехали мы быстро. У флага на шестнадцатой миле, или нашей вехе на тридцатом километре от "Фрамхейма", мы решили остановиться и подождать остальных, но так как погода была чудеснейшая, тихая и ясная, а наш старый след днем был очень отчетливо виден, то я решил продолжать. Чем раньше больные пятки попадут домой, тем лучше! Первые двое саней достигли дома в четыре часа дня; следующие в шесть; затем еще двое в шесть с половиной часов. Последние сани доехали только в половине первого на следующее утро. Что кагор их делал дорогой - бог его ведает!
При тех низких температурах, которые мы встретили во время этой поездки, мы натолкнулись на одно своеобразное снегообразование, какого я раньше никогда не видал. Нежные, чрезвычайно нежные снежинки собирались вместе и образовывали небольшие цилиндрические тельца со средним диаметром в три сантиметра и с такой же примерно высотой. Впрочем, величина их бывала различна. Обычно они катились по поверхности, как колесико, и время от времени собирались в большие кучи, откуда снова одна за другой, а то и сразу несколько, продолжали катиться дальше. Если положить одно из таких телец на ладонь, то не почувствуешь ни малейшего веса; если же взять какое-нибудь побольше и спрессовать его, то на руке буквально ничего не остается. При -40^o таких снежинок не было видно.
Вернувшись домой, мы сейчас же занялись пятками. Преструд немного отморозил обе пятки, - одну легко, а другую сильнее-однако, насколько я мог судить, не так уж сильно, как двое других товарищей. Прежде всего мы разрезали образовавшиеся огромные пузыри и выпустили из них жидкость. Потом меняли утром и вечером компрессы из борной. Мы долго применяли такой способ лечения. Наконец, можно было удалить старую кожу, под ней уже образовалась новая, здоровая и крепкая.
Пятки были заштопаны!
Все эти обстоятельства повлияли на то, что я счел нужным разделить партию на две части. Одна из них должна была предпринять поход к югу. Другая - постараться достигнуть Земли короля Эдуарда VII и посмотреть, что там можно сделать, а попутно исследовать окрестности Китовой бухты. Эта партия состояла из Преструда, Стубберуда и Иохансена под начальством первого из них. Выгода от такого деления получилась большая. Прежде всего, маленькая партия сможет быстрее продвигаться вперед, чем большая. Много людей и большое количество собак, которыми мы располагали во время большинства своих предыдущих поездок, ясно доказали, что такой порядок не совсем удачен. Наши четырехчасовые утренние сборы были, таким образом, следствием столь большого снаряжения. С половиной участников - или при постановке только одной палатки-я надеялся вдвое сократить это время. Значение устроенных нами складов тоже, разумеется, возрастало, так как теперь склады должны были служить поддержкой только пяти участникам намеченной партии, а потому могли приносить пользу им в течение гораздо более долгого времени. Для научных результатов такое изменение давало столь явные преимущества, что не нужно и распространяться об этом, Восточная партия получила следующее инструкции:
1. Пройти к Земле короля Эдуарда VII и произвести там исследования, какие только позволят время и обстоятельства.
2. Нанести на карту и исследовать Китовую бухту с ее ближайшими окрестностями.
3. Насколько будет возможно, поддерживать в порядке все оборудование "Фрамхейма" па случай, если нам придется еще раз здесь перезимовать.
В последовавшее затем дни мы, так сказать, работали как две отдельные партии. Полярная партия должна. была отправиться в путь, как только весна наступит по-настоящему. Я предоставил самому Преструду назначить срок для выхода его партии. Это было не так уж спешно. Им не нужно было особенно торопиться.
И вот. началась прежняя возня со снаряжением, и иголки прилежно работали все время. Через два дня после нашего возвращения Вистинг и Бьолан отправились на тридцатый километр с намерением привести обратно отпущенных па этом участке и все еще не вернувшихся домой собак. Они проехали шестьдесят километров за шесть часов и привели с собой всех оставленных нами собак - десять штук. Те, которые были дальше всех, лежали у вехи. Ни одна из них не проявила желания подняться, когда подъехали сани. Их пришлось впрячь в сани. Собак с ранеными лапами, - таких было две-три, - пришлось везти на санях. По всей вероятности, большинство из них вернулось бы домой через несколько дней. Но непостижимо однако, зачем здоровым и сильным собакам, какими большинство из них было, могло прийти в голову лечь на снег?
Двадцать четвертого сентября появился первый вестник весны: Бьолан вернулся с морского льда, где застрелил тюленя. Значит, тюлени начали выходить па лед. Это было хорошим знаком! На другой день мы съездили за тушей. Тогда же нам удалось убить еще одного. Собаки оживились, получив свежее мясо, не говоря уж о свежем сале. И мы, люди, тоже не отказались от свежего бифштекса.
Двадцать седьмого сентября мы убрали навес, прикрывавший окно жилой комнаты. Свет проникал к нам через узкий деревянный канал, а потому его попадало не очень много. Но ведь это был свет - настоящий дневной свет, и это было очень ценно!
Двадцать шестого возвратилась "Камилла" после десятидневного отсутствия. Она была отпущена во время последней санной поездки в 110 километрах от "Фрамхейма". Когда она вернулась, то была так же толста и жирна, как и всегда. Вероятно, оставшись в полном одиночестве, она угощалась кем-нибудь из своих товарищей, Она была встречена бурными овациями со стороны множества своих поклонников...
Двадцать девятого сентября появился еще более верный вестник весны - стая антарктических петрелей. Мы радовались, что опять видим этих красивых быстрых птиц. Они облетели дом кругом несколько раз, словно желая убедиться в том, что все мы еще тут. Мы все вышли из дому, чтобы встретить их. Занятно было наблюдать за собаками! Птицы сначала летали довольно низко над землей. Заметив их, собаки кинулись за ними всей компанией, чтобы поймать. Они носились, просто расстилаясь по снегу, и каждой хотелось быть первой. Но вот стая птиц поднялась так высоко, что собаки потеряли их из виду. Некоторое время они глазели друг на друга, невидимому, не зная, что же им теперь делать? Такое неопределенное состояние продолжается обыкновенно недолго. С завидной быстротой собаки приходят к решению я вцепляются друг дружке в спины.
Итак, весна наступила всерьез, теперь нужно только залечить пятки и - в путь!..

К ПОЛЮСУ

Наконец, двадцатого октября мы двинулись в путь. За последние дни погода была не очень устойчивая. То ветер, то тихо. То пасмурно, то ясно. Другими словами, настоящая весенняя погода. И в этот день погода была ненадежная. С утра изморозь и туман, что не обещало хорошего дня. Но в половине десятого поднялся легкий ветерок с востока, и одновременно стало проясняться. Не нужно было долго изучать настроение среди участников похода.
- Ну, как вы думаете, поедем?
- Ну, да, конечно, отправимся рысцой. У всех было одно лишь мнение. Быстро на наших ходоков была надета сбруя, и, кивнув остающимся товарищам, словно мы расставались с ними только "до завтра", мы двинулись в путь. Такое будничное происшествие! Кто же станет обращать на него внимание? Линдстрем, кажется, даже не вышел за дверь, чтобы проводить нас. Нас было пятеро - Хансен, Вистинг, Хассель, Бьолан и я. С нами было четверо саней, по тринадцать собак на каждые. При отъезде сани были очень легки, так как на них было погружено только наше снаряжение для похода до 80^o южной широты. Там стояли запакованными все наши ящики. Поэтому мы могли сидеть себе спокойно на санях, да помахивать кнутом. Я сидел верхом на санях Вистинга, и те, кто нас увидел бы, конечно, сочли бы, что полярное путешествие очень привлекательная вещь!
На морском льду стоял Преструд с киноаппаратом и, когда мы проезжали, завертел ручку быстрее. Когда мы поднимались на барьер с другой стороны, он все еще стоял и, не переставая, вертел ручку. Последнее, что я увидел, когда мы переваливали через хребет возвышенности и из виду исчезло уже все знакомое, был киноаппарат.
Мы уезжали все дальше, несясь карьером. Наст был прекрасный, но по мере того, как мы ехали, сгущался туман. Первые двадцать километров от края барьера я сидел с Хасселем. Но, увидев, что собаки Вистинга справляются лучше других с двумя седоками, я пересел к нему. Хансен ехал передовым. Он мог править только по компасу, так как спустился туман. За ним ехал Бьолан, потом Хассель и, наконец, Вистинг и я.
Мы только что въехали на небольшой склон, как неожиданно по другую сторону открылся довольно крутой спуск. Пространство это было самое большее метров двадцать. Я сидел спиной к собакам, смотрел назад и наслаждался быстротой езды. И вдруг рядом с санями сразу обрушилась снежная поверхность, обнажив страшную черную пасть, достаточно большую, чтобы поглотить нас всех и даже больше того! Еще несколько дюймов в сторону, и мы не совершили бы полярного путешествия все вместе. Судя по холмистой местности, мы поняли, что заехали слишком далеко на восток, и потому теперь взяли западнее. Когда мы добрались до надежной местности, я воспользовался случаем и, надев лыжи, прицепился к саням. Таким образом, тяжесть распределялась лучше.
Вскоре немного прояснилось, и мы увидели как раз впереди себя один из наших флагов. Мы поехали к нему. С этим местом было связано много воспоминаний: мороз, застреленные собаки. Здесь мы застрелили трех щенков и суку в прошлую поездку. Мы проехали к этому времени тридцать семь километров и, очень довольные первым днем своего долгого пути, разбили лагерь.
Мое предположение, что, устраиваясь все в одной палатке, мы и с разбивкой ее, и со всей возней справимся гораздо удачнее, чем раньше, сейчас же оправдалось. Палатка словно из земли вырастала, и все шло так, будто мы привыкли к этому с давних времен. Палатка оказалась вполне поместительной, и способ нашего устройства оказался замечательно практичным в течение всего пути. Порядок был таков: как только мы останавливались, сейчас же все собирались у палатки. В петли вставлялись колышки, а Вистинг заползал внутрь и ставил шест на место, пока мы натягивали оттяжки. Когда это было готово, я входил внутрь и принимал все, что должно было находиться в палатке - спальные мешки, личные мешки, ящики с кухней, провиант. Все раскладывалось по местам. Зажигался примус, и в котелок накладывался снег. А в это время остальные кормили своих собак и спускали их. Вместо "заборчика" мы теперь нагребали вокруг палатки рыхлый снег. Это оказалось достаточной защитой. Собаки уважали ее. Лыжные крепления снимались со всех лыж и вмести с другим движимым имуществом или засовывались в ящик из-под провианта, или вместе с упряжью вешались на конец лыж, .которые крепко привязывались стоймя к передней части саней.
Палатка оказалась превосходной во всех отношениях. Темные цвета смягчали свет и придавали уют нашему жилищу.
"Нептун" - великолепная собака - был отпряжен, когда мы проехали десять километров. Он был так жирен, что не мог бежать со всеми вместе. Мы были уверены, что он побежит за нами. Но он не пришел. Мы сочли тогда, что он повернул и направился домой к "мясным котлам". Странно, но и этого он не сделал. Он не явился на станцию. Совершенно загадочно, что сталось с животным. "Ротта" - другое великолепное животное - тоже была отпряжена. Она вся опухла и не могла идти. Позднее она вернулась домой. "Ульрика" пришлось везти на санях. Потом он оправился. "Бьорн" ковылял за санями. "Пири" был неработоспособен. Его отпрягли, и некоторое время он шел за санями, но потом исчез. Когда позднее восточная партия проходила склад на 80^o южной широты, она нашла эту собаку там в хорошем состоянии. Сначала она была пуглива, но постепенно им удалось приблизиться и запрячь ее. Со временем она оказалась очень полезной. "Уранус" и "Фукс" были не в форме. Для первого дня это было громадным уроном, но зато все те, что у нас теперь остались, были настоящим золотом.
Ночью дул свежий ветер с востока, однако к утру он утих, и мы снялись в десять часов утра. Хорошая погода держалась недолго. Ветер вернулся с новыми силами и с той же стороны, в сопровождении густой метели. Все же мы хорошо продвигались вперед и проходили флаг за флагом. Пройдя тридцать один километр, мы дошли до снежного гурия, поставленного еще в начале апреля и простоявшего так вот уже семь месяцев. Он все еще был хорош и крепок. Это дало нам повод к размышлениям. Оказывается, на такие гурии можно полагаться. Они не разваливались. На основании приобретенного нами здесь опыта, мы и возвели потом всю свою могучую систему гуриев по пути к югу. Днем ветер изменился на юго-восточный. Он продолжал задувать, но, к счастью, метель прекратилась. Температура была -24,2^o С и идти было довольно холодно.
Остановившись вечером и поставив палатку, мы обнаружили свои следы от предыдущего путешествия. Они были отчетливы и ясно видны, хотя прошло уже шесть недель. Мы были довольны, что нашли их, так как за последнее время нам не попадалось ни одного флага, а мы уже приближались к "свинской дыре" на семьдесят пятом километре от дома, и нам нужно было соблюдать осторожность.
Следующий день - двадцать второе октября - наступил с жестоким бураном. Сильный ветер с юго-востока со страшной метелью. Такой день был бы не очень подходящим для прохождения через "свинскую дыру", если бы мы не нашли своих старых следов. Правда, далеко их не было видно, но мы могли зато видеть направление, по которому они шля. Для пущей уверенности, я проложил курс на северо-восток ближе к востоку - на два деления восточнее нашего первоначального курса. По отношению к нашему старому следу это направление было тоже подходящим, так как наш новый курс был значительно восточнее того направления, по которому шел старый след. Еще один последний взгляд на место, где была палатка, чтобы убедиться в том, что нами ничего не забыто, и мы устремляемся в самую гущу пурги. Погода поистине была свинская. Снег валил сверху, и его мело снизу, что совершенно слепило глаза. Видно было недалеко. Часто бывало, что с задних саней с трудом можно было видеть передние.
Перед нами ехал Бьолан. Уже довольно давно мы заметно спускались, что не соответствовало расчетам, хотя сколько-нибудь верных расчетов в такую погоду и нельзя было делать. Мы уже несколько раз переезжали через трещины, но не особенно большие. Вдруг мы видим, что сани Бьолана опускаются. Сам же он соскакивает с саней и хватается за потяг. Сани, пролежав несколько мгновений на боку, начали теперь все больше и больше опускаться я, наконец, совсем исчезли. Бьолан крепко уперся ногами в снег, а собаки распластались по нему, цепляясь когтями. Между тем сани все больше и больше опускались. Все это продолжалось несколько секунд.
- Я больше не могу держать!
Мы - Вистинг и я - уже были около Бьолана. Он судорожно ухватился за потяг, напрягая все силы. Но это уже не помогало. Дюйм за дюймом сани опускались все глубже. Собаки тоже, видимо, понимали серьезность положения. Распластавшись по снегу, они цеплялись за него когтями и сопротивлялись, сколько было сил. Однако, и это не помогало. Дюйм за дюймом - медленно, но верно - все опускалось в бездну. Бьолан был прав, думая, что ему не справиться больше. Еще несколько секунд, и ни его саням, ни его тринадцати собакам никогда бы уже больше не видать света белого! Помощь подоспела в последнее мгновение. Когда все это случилось, Хансен и Хассель были несколько впереди. Теперь они, сорвав с саней альпийскую веревку, прибежали на помощь. Веревку эту крепко привязали к потягу, и двое из нас - Бьолан и я, упираясь ногами в снег, старались удержать сани на весу. Прежде всего были выпряжены собаки. Затем подтянуты обратно сани Хасселя, которые и были поставлены поперек самого узкого места трещины, где, как мы видели, края были крепки. Затем общими усилиями сани, теперь уже провалившиеся очень глубоко, были подтянуты как можно больше вверх и при помощи собачьих гужиков привязаны к саням Хасселя. Теперь мы спокойно могли отпустить веревку. Одни сани надежно удерживали другие. Наконец-то мы могли вздохнуть с облегчением!
Теперь нужно было совсем вытащить наверх сани, а для этого необходимо было прежде всего их разгрузить. Кто-нибудь должен был спуститься в трещину на альпийской веревке, развязать ящики и обвязать их снова для подъема наверх. Этим делом хотелось заняться всем; но оно было поручено Вистингу. Он обвязался альпийской веревкой и спустился. Бьолан и я заняли свои прежние места и служили якорем. Тем временем Вистинг доносил нам о том, что он видел внизу. Ящик: с кухней держался на волоске, допевая свою лебединую песенку. Его обвязали и выволокли снова на свет божий. Хассель и Хансен вытаскивали ящики наверх по мере того, как Вистинг их привязывал. Эти два человека действовали здесь на краю пропасти с беспечностью, на которую я сначала взирал восхищенным взором. Я преклоняюсь перед мужеством и презрением к опасности! Однако, их манера держаться превышала все границы. Они буквально играли своей жизнью. Когда Вистинг снизу осведомил их о том, что слой, на котором они стоят и который их держит, всего каких-нибудь несколько сантиметров толщиной, это, казалось, не произвело на них ни малейшего впечатления. Наоборот, они держались как будто еще увереннее.
- Мы удачно выбрали, - сообщил Вистинг, - ведь это единственное место, где трещина настолько узка, что тут можно поставить сани поперек. Вели бы мы проехали немножко левее... - Хансен с вожделением взглянул в указанном направлении, - то никто из нас не выбрался бы. Там нет снежного слоя, а только снежная корка в волосок толщиной. Впрочем, и здесь тоже не очень уж симпатично. Со всех сторон торчат страшные ледяные зубья, готовые проткнуть каждого, прежде чем он успеет свалиться ниже.
Такое описание было мало привлекательным! Хорошо, что мы нашли "такое удачное место"!
Между тем Вистинг окончил свою работу, и его вытащили наверх. На вопрос, рад ли он, что опять очутился наверху, он улыбаясь ответил:
- Внизу было так уютно!
Теперь мы вытащили сани наверх, и пока все у нас обстояло хорошо и благополучно.
- Но нужно быть осторожнее, - сказал Хассель, - когда мы пойдем дальше, потому что я едва не провалился когда мы с Хансеном подтаскивали сюда сани.
Он улыбнулся, будто вспомнив о чем-то приятном, И Хассель, оказывается, тоже убедился в том, что лучше быть осторожным. Чтобы найти, трещины, не нужно было их искать! Ничего другого, кроме трещин, здесь вообще не было!
Не могло быть и речи о том, чтобы продолжать путь по этой "свинской дыре", - мы уже давно убедились, что, несмотря на все принятые нами меры предосторожности, мы все-таки угодили в это место. Мы принялись искать место для палатки. Но сказать легче, чем сделать. Найти достаточно большое место и для палатки, и для оттяжек было трудновато. Палатку мы поставили на маленьком, повидимому, надежном участке, а оттяжки протянули во все стороны над трещинами. Мы уже стали знатоками местности. Вот эта трещина идет сюда и сюда, а От этой отходит еще вторая трещина, идущая так-то и так-то. Совсем как реки, о которых мы учили когда-то в школе. Я буквально содрогался, глядя на трещины, - для палатки едва хватило места. Тем временем мы постарались поместить все свои вещи в безопасное место... Собаки были оставлены в упряжи, так что риск потерять их был ничтожен. Вистинг отправился было к своим саням, - по этой дороге он уже проходил несколько раз, - как вдруг я увидел над снегом только его голову, плечи и руки. Он провалился, но падая удержался, расставив руки. Он выбрался сам. И эта трещина, как и другие, была бездонна.
Мы забрались в палатку и сварили себе латтскэус ( Мясо с овощами.-Прим, перев.). Мы предоставили погоду самой себе и постарались расположиться поудобнее. Был час дня. С тех пор, как мы очутились в палатке, стало значительно тише, и не успели мы оглянуться, как и совсем стихло. К трем часам начало проясняться, и мы вышли взглянуть на "это безобразие". Погода заметно улучшалась, и на северной части горизонта проглядывало что-то вроде голубого неба. На юге был туман. Там среди густейшей мглы можно было с трудом различить очертание какого-то куполообразного образования. Вистингу и Хансену захотелось его исследовать. Оказалось, что этот купол не что иное, как одно из тех маленьких образований, которые мы и раньше видели в этой области. Они ударили по нему палкой, и, действительно, он был полым, и там открывалась темнейшая пропасть. Хансен просто задыхался от блаженства, рассказывая об этом. Хассель бросал на него завистливые взгляды. В четыре часа прояснилось, и небольшой отряд из трех человек отправился на разведку, чтобы найти выход отсюда, Я был одним из этих троих, а потому все мы перевязались длинной веревкой. Я не люблю проваливаться, когда для того, чтобы избежать этого, нужно так мало труда. Мы направились к востоку, по тому направлению, которое вывело нас и раньше из этой местности. Не прошли мы и нескольких шагов, как уже выбрались. Было уже настолько ясно видно, что мы могли осмотреться. Наша палатка стояла в северо-восточном углу участка, переполненного множеством небольших ледяных бугров. Мы без труда узнали "свинскую дыру". Мы прошли еще немного на восток, пока не нашли сносной дороги, и затем вернулись к палатке. Мы поторопились привести все в порядок и уйти отсюда поскорей. Настоящим облегчением было снова очутиться на надежном грунте, и полным ходом мы помчались на юг.
Знаком того, что мы все еще не совсем вышли из опасной местности, были несколько маленьких "стогов" в южном направлении. Они пересекали наш курс.
Длинные, но узкие трещины, через которые мы проходили, напоминали нам о том, что мы должны идти с оглядкой. Подойдя к линии бугров, лежавших на нашем пути, мы остановились, чтобы обсудить положение.
- Если мы пройдем здесь прямо поперек, - сказал Хансен, - то сэкономим больше времени, чем если будем объезжать.
Я должен был, конечно, согласиться с этим. Но, с другой стороны, здесь был гораздо больший риск.
- А попробуем все-таки! - добавил Хансен. - Не выйдет, так не выйдет.
Я был слаб и дал уговорить себя, и мы бодро двинулись вперед между "стогами". Я видел, что Хансен был доволен. Все это было как раз по его вкусу. Приходилось рисковать жизнью. К своему удивлению, мы прошли несколько таких образований, не заметив ничего особенного, и надеялись было уже, что наше дело выгорит. Как вдруг три передовых собаки Хансена исчезли, а остальные сразу остановились. Без особого труда он выволок их наверх и перебрался. Мы все, следовавшие за ним, перешли без всяких происшествий. Однако, дальнейшее продвижение казалось довольно сомнительным, потому что через несколько шагов опять провалились три собаки. Мы теперь снова оказались в совершенно такой же местности, что и раньше. Трещины шли в разных направлениях, как в разбитом оконном стекле. С меня уже было довольно, и я не желал больше принимать участия в этой скачке смерти. Я решительно заявил, что мы должны повернуть, держаться своего старого следа и объехать всю эту местность. У Хансена был очень удрученный вид:
- Но ведь мы сейчас перейдем, - возразил он.
- Весьма возможно,-сказал я,-но сначала мы поедем обратно.
Очевидно, это было для него жестоким ударом. 0н только-что облюбовал себе одно из образований и хотел померяться с ним силами. Это был торос, который, судя по его внешнему виду, с таким же успехом мог бы образоваться и в дрейфующем льду. Казалось, что он состоит из четырех огромных льдин, поставленных друг к дружке "на попа". Даже и не исследуя его, мы прекрасно знали, что внутри этого тороса находится зияющая бездна. Хансен бросил на него последний скорбный взор и повернул.
Теперь можно было вполне ясно видеть все окрестности. Это место находилось, как я уже раньше заметил, в котловине. Мы объехали ее кругом по краю и поднялись к югу на более высокое место без всяких происшествий. Здесь мы увидели один из своих флагов. Он стоял восточнее и, таким образом, подтверждал каше предположение, что мы зашли слишком далеко на запад. Мы снова задели краешком область трещин, ибо нам пришлось перейти еще раз несколько трещин и мимо большой дыры. Но этим все и кончилось, и мы снова могли наслаждаться надежной почвой. Хансену, впрочем, понадобилось сначала пойти, заглянуть в дыру. Вечером мы доехали до двух снежных хижин, построенных нами в прошлую поездку, и расположились там лагерем в сорока двух километрах от склада. Хижины были забиты снегом, поэтому мы оставили их в покое. К тому же погода теперь была такая мягкая и приятная, что мы предпочли палатку. День этот был богат событиями, и нам оставалось только радоваться, что мы так легко отделались. Вообще же, наст был хороший, и мы проехали играючи.
Когда на другое утро мы выехали, небо было покрыто тучами и видимость плохая; не успели мы отъехать далеко, как очутились среди такой густой метели с юго-западным ветром, что едва могли видеть перед собой на расстоянии длины десяти саней. Мы предполагали-было в тот же день достичь склада, но если так будет продолжаться, то более чем сомнительно, что мы найдем его. Однако, мы продолжали нажимать. До склада было еще далеко, а потому нам нечего было опасаться, что мы проедем мимо. Между тем небо в зените все время было ясно, а потому у нас была некоторая надежда на то, что ветер и метель прекратятся. Но обстоятельства не сложились столь благоприятно. Ветер скорее увеличивался, чем - уменьшался. На санях Вистинга у нас был наш самый испытанный одометр, и мы знали, что на него мы можем положиться. Поэтому Вистинг проверял пройденное расстояние. В половине второго дня он повернулся ко мне и обратил мое внимание на то, что теперь как раз пройдено необходимое расстояние. Я окликнул Хаисена и попросил его смотреть во все глаза. И вдруг в то же самое мгновение склад вынырнул налево от нас на расстоянии длины всего каких-нибудь нескольких саней. Он вырисовывался в туманном воздухе в виде настоящего снежного дворца. Хорошая проверка и одометра, и компаса!
Мы подъехали к складу и остановились. На своем пути к юту нам нужно было найти три важных пункта, - и первый из них был найден. Все мы были рады и довольны. 160 километров от "Фрамхейма" досюда были пройдены за четыре перехода, и теперь мы могли дать отдых своим собакам и отпустить им столько тюленьего мяса, сколько они смогут съесть, Переход досюда превосходно подействовал на наших собак. Теперь все они, за одним лишь исключением, были в самом хорошем состоянии. Этим исключением был "Уранус". Нам никогда не удавалось откормить его. Он оставался тощим я худым и ждал своей смерти у склада на 82^o южной широты. Если "Уранус" был поджар, то грешно сказать то же самое о "Йоле". Бедняжка! Несмотря на свое положение, она старалась и поспевала за всем. Она вела себя молодцом и работала изо всех сил, но если ее размеры не уменьшатся до ухода с 82^o южной широты, то и ей придется последовать за "Уранусом" в лучший мир.
Наши ящики с провиантом и наше снаряжение, оставленные нами здесь в прошлый раз, были почти совсем занесены снегом. Но откопать их было недолго. Первым делом мы принялись за тюленей и нарубили их мяса для собак. Не было надобности уговаривать их скушать большие великолепные куски мяса с висящим на нем салом. Собаки славно принялись за угощение, и, пока еще было нарубленное мясо, они ели его, но когда оно кончилось, они без всякого стеснения набрасывались и на целую тушу. Одно удовольствие было смотреть на них, когда они лежали на снегу, наслаждаясь мясом. В начале все шло мирно и благородно. Всем собакам хотелось есть, и они думали только о том, чтобы утолить свой первый голод. Но когда это совершилось, то окончились и мирные отношения. Хотя "Хай" еще и наполовину не кончил того, что ему дали, однако ему понадобилось пойти к "Рапу" и отнять у того все то, что он ел. Конечно. это не могло произойти без шума и лая, и в результате на месте происшествия появился Хансен. Тут "Хай" исчез. Это было великолепное животное, но ужасно упрямое. Если что-нибудь приходило ему в голову, то выбить это было нелегко. Во время одной из поездок для устройства окладов случилось как-то, что я кормил собак Хансена. "Хай" быстро проглотил свой пеммикан и стал оглядываться, где бы ему раздобыть еще. Так и есть, вот "Рап" уписывает свою порцию - как раз кусочек для "Хая". Раз, два, три, и он уже вцепился в загривок собаке, заставил ее отдать пищу и собирался было управиться с нею сам. Между тем, я наблюдал за всем этим, и, прежде чем "Хай" успел сообразить, я в свою очередь схватил его за шиворот. Ударив его по морде кнутовищем, я старался отнять у него пеммикан. Однако это было дело нелегкое. Никто из нас не хотел сдаваться. Дело дошло до того, что во время битвы за первенство мы оба покатились по снегу. После довольно горячей схватки я оказался победителем, и "Рап" получил свою пищу обратно. Всякая другая собака сейчас же отдала бы все, если бы ее ударили по морде, но только не "Хай"!
Приятно было войти в палатку. День был холодный, Ночью ветер перешел в северный, и всему снегу, который накануне несся к северу, теперь нужно было только сделать полный оборот: дорога свободна, а перевозка даром! Он и использовал этот случай в самых широких размерах.
Когда на следующее утро мы проснулись, среди бурана ничего не было видно. Нам пришлось ждать и утешаться тем, что это ничего не значит, так как: было решено, что мы пробудем здесь два дня. Но, как известно, пережидать в палатке нет никакого удовольствия, особенно если ты все время принужден лежать в мешке. Болтать скоро надоедает. Писать тоже нельзя все время. Еда - хорошее времяпрепровождение, если для этого есть возможность; чтение тоже хорошая вещь, если есть что читать. Но когда твое меню ограничено, а библиотека при санных поездках обычно страдает некоторой неполнотой, то обе эти возможности отпадают. Однако, все же есть занятие, которому при этих условиях можно беззаботно предаваться, и это - сладкий сон. Да, счастлив тот, кто в такие дни может спать целые сутки напролет! Но не все наделены таким даром, а те, у кого он есть, не хотят в нем признаваться. Я слышал такой храп, что просто боялся, как бы люди не задохлись, но сознаться в том что они спали, никто никогда не хотел! Иные даже нахально утверждают, что они страдают бессонницей. Но так далеко никто из нас не заходил.
Днем ветер утих, и мы вышли немного поработать, Мы разобрали старый склад и сложили новый. Ведь здесь у нас было теперь три комплекта санного снаряжения, .которое не так уж было нам нужно, и его следовало тут оставить. Восточной партии во время ее путешествия могло кое-что и пригодиться, но немногое, Этот склад был довольно разнообразен и мог бы принести пользу, если бы кто-нибудь вздумал исследовать пространства к югу от Земли короля Эдуарда VII. В наших же условиях мы не попользовались ничем. Одновременно были уложены сани, и с наступлением вечера все было готово к отправлению. Собственно говоря, с этой работой можно было бы и не торопиться, так как мы все равно весь следующий день должны были просидеть на месте. Но в этих местах быстро узнаешь, что всегда лучше использовать время наступившей хорошей погоды. Никогда не знаешь, сколько времени она продлится.
Но следующий день упрекнуть было не в чем. Можно было спать, спать, сколько влезет. Однако, работа все же шла своим чередом. Собаки грызли да грызли, с каждым часом набираясь сил. Пройдемся же пока к нашим нагруженным саням и посмотрим, что на них находится. Первыми стоят сани Хансена - носом к югу. За ними следуют сани Вистинга, Бьолана и Хасселя, У них у всех почти одинаковый вид. Провиантом все они снабжены совершенно одним и тем же. Ящик Э 1 содержит около 5300 галет и весит 50,38 килограммов; ящик Э 2 - 112 порций собачьего пеммикана, 11 колбас с молочной мукой, шоколад и галеты всего весом брутто 80,40 килограммов; ящик Э 3 - 124 порции собачьего пеммикана, 10 колбас молочной муки и галет, вес брутто 74,90 килограммов. Вес нетто всего провианта на каждых санях - 303,2 килограмма. Со снаряжением и включая собственный вес, сани весили почти 400 килограммов. Сани Хансена отличались от других тем, что у них все обвязки были алюминиевыми, а не стальными, и не было одометра; на этих санях не должно было быть железа, так как Хансен вез главный компас. На трех остальных санях были и компас, и одометр. Таким образом, у нас было три одометра и четыре компаса. Из инструментов мы везли два секстана и три искусственных горизонта-два зеркальных и один ртутный. Один гипсометр для измерения высоты и один барометр-анероид. Для метеорологических наблюдений - четыре термометра; кроме того, два бинокля. Из медицинского оборудования была взята походная аптечка. Хирургических инструментов у нас было немного: щипцы для зубов и машинка для стрижки бороды. Швейное оборудование было богато. Про запас мы взяли с собой маленькую, очень легкую палатку. Это было необходимо, если бы кому-нибудь из нас пришлось возвращаться домой. Также два примуса. Керосином мы были снабжены в изобилии, так как его было у нас 102 литра, разделенных на трое саней. Мы. оставили его в обыкновенной упаковке, но она оказалась слишком слабой, -не настолько, чтобы мы потеряли сколько-нибудь керосина, но все же, чтобы держать бидоны целыми, Бьолану приходилось постоянно их запаивать. У нас было хорошее снаряжение для запаивания. У каждого из нас был свой личный мешок, где хранилась вся запасная одежда, дневники и журналы для наблюдений. Было также несколько запасных отдельных ремней для лыжных креплений. Первое время у нас были двойные спальные мешки, то-есть один внутренний и один внешний. У нас было пять пар часов, из которых три пары предназначались для наблюдений.
Мы решили проехать расстояние между 80^o и 82^o южной широты дневными переходами по двадцать восемь километров. Мы легко могли бы проезжать и вдвое больше, но так, как дело шло о том, чтобы дойти, а не о том, чтобы передвигаться быстро, то мы и выбрали такие небольшие переходы. Кроме того на путь от склада до склада пищи у нас было достаточно, и потому мы могли себе это позволить. Нас очень интересовал вопрос, как наши собаки будут справляться с нагруженными санями. Мы, конечно, рассчитывали, что дело пойдет, однако, не предполагали, чтобы оно шло так, как это было на самом деле.
Двадцать шестого октября мы покинули 80^o южной широты при небольшом северо-западном ветре и ясной и мягкой погоде. Теперь я должен был занять свое место в качестве бегущего кпереди и потому встал в нескольких шагах перед санями Хансена, повернув лыжи в надлежащем направлении. Последний взгляд назад: здесь все в порядке. И я побежал. Я подумал... нет, времени для дум у меня не оказалось. Не успел я и глазом моргнуть, как меня настигли собаки. Произошла свалка, но, к счастью, они остановились, так что я обошелся на сей раз без повреждений. Я, конечно, обозлился, но так как был благоразумен и понял, что это и без того смешное .положение станет еще более смешным, если я дам волю своему гневу, то решил, что умнее будет промолчать. Да и кого же, собственно говоря, винить? Я был единственным, кого можно было в чем-то упрекнуть. Зачем, спрашивается, я не бежал с нужной скоростью? Я решил переменить политику - в этом ведь нет ничего постыдного - и присоединиться к косолапым. Так я выполнял свои обязанности лучше.
Все в порядке? Вперед! Ну и понеслись же мы! Впереди Хансен мчался, как метеор. Следом за ним по пятам Вистинг, затем Бьолан и Хассель. Все они были на лыжах и бежали, прицепившись к саням. Я же решил бежать следом, так как думал, что собаки в конце концов выдохнутся. Однако, скоро это мне надоело. Первые десять километров мы проехали в час. Для меня это было вполне достаточно! Я подошел к Вистингу, примостился к его саням и оставался здесь до тех пор, пока мы не достигли 80^o30' южной широты, то-есть проехали пятьдесят километров. Да, это было приятной неожиданностью. Об этом мы и не мечтали - катиться к полюсу на лыжах, прицепившись к саням!
Благодаря поразительному таланту Хансена управлять собаками, всем нам было легко. 0н командовал своими собаками, а собаки признавали в нем своего хозяина. Они знали, что в ту минуту, как они перестанут исполнять свои обязанности, их остановят и последует всеобщая порка. Случалось, конечно, как и везде, что время от времени природа брала верх над выучкой. Но следовавшее затем "причащение" надолго прекращало все подобные поползновения.
Дневной переход при таком способе был быстро пройден, и мы рано встали лагерем. Уже на следующий день мы заметили огромные торосы на востоке, которые мы впервые увидели между 81 и 82^o южной широты во время второй поездки для устройства склада. Это показывало, что воздух был очень чист. Но мы не видели их больше, чем в первый раз. На основании опыта, приобретенного нами по постройке снежных гуриев, мы поняли, что гурии, которые мы строили теперь по пути на юг, будут служить нам на обратном пути прекрасными отличительными знаками. Поэтому мы решили использовать эту систему вех в возможно широких размерах. Мы построили всего сто пятьдесят гуриев вышиной в два метра. На них пошло 9000 глыб, вырезанных нами из снега большими ножами, сделанными для этой цели.
В каждом гурии оставлялась записка с его номером и местом расположения, а кроме того с обозначением, сколько еще нужно проехать и в каком направлении, чтобы встретить следующий гурий, лежащий севернее. Может показаться, что моя предосторожность была чрезмерной. Но я всегда считал, что ста этих бесконечных, лишенных всяких примет пространствах, никогда нельзя быть чересчур осторожным. Стоит только потерять здесь дорогу-и добраться домой будет довольно трудно. Кроме того такая постройка гуриев давала еще и другие преимущества, которые мы все признали и оценили. Каждый раз, когда мы останавливались для постройки гурия, для наших собак наступал час отдыха, а это им требовалось, чтобы выдерживать темп. Первый гурий мы поставили на 80^o23' южной широты. Для начала мы довольствовались постройкой их на каждом 13-м и 14-м километре.
Тридцатого мы застрелили первую собаку. Пала жертвой собака Хансена "Буле". Она была слишком стара, чтобы поспевать за нами, висла только и мешала. Мы оставили ее в складе под гурием, и она потом доставила нам, вернее - собакам, большое удовольствие.
В тот же день мы достигли другого важного пункта - склада на 81^o южной широты. Наш курс прошел чуть восточнее его. Маленькие доски от ящиков. которыми был отмечен склад поперек, были видны на далеком расстоянии. При позднейшем исследовании мы не заметили на них никаких признаков осадков. Они так и стояли, как мы их поставили. Поблизости от склада мы прошли через две значительные трещины; повидимому, они были заполнены снегом и потому не причинили нам никаких затруднений. Мы дошли до склада в два часа дня. Все оказалось в полнейшем порядке. Флаг развевался, и по нему почти не было заметно, что он все время был поднят, однако он полоскался здесь вот уже восемь месяцев. Снежные сугробы вокруг склада были около полуметра вышиной.
Следующий день был яркий и солнечный. Солнце просто опаляло кожу на лице. Мы выложили все свои меховые одежды для просушки. В глубине спальных мешков всегда скопляется немного инея. Кроме того, мы воспользовались удобным случаем для определения своего места и проверки наших компасов. Они оказались в порядке. Мы пополнили провиант, истраченный нами по пути сюда, и первого ноября поехали дальше.
На следующий день стоял густой туман, и была весьма неприятная погода. Возможно, что она ощущалась больше благодаря тому, что накануне была такая хорошая погода. Когда мы шли здесь на юг в первый раз, то собаки Хансена попали в трещину, но это пустяки. Вообще же, у нас тут не было никаких неприятностей. Не ожидали мы их и на этот раз. Но то, чего в этих местах меньше всего ждешь, как раз и случается. Снег был рыхлый, и идти было тяжело. Время от времени мы проходили через узкие трещины. Однажды среди мглы мы увидели большую отверстую пропасть. Мы были от нее недалеко, так как иначе не заметили бы ее в таком тумане. Но все шло благополучно, пока мы не прошли двадцать два километра. Тут Хансену пришлось переезжать трещину в метр шириной. К несчастью, во время этого маневра носок его лыжи попал между гужиками задних собак, и Хансен упал поперек трещины. Все это имело нехороший вид. Собаки были уже на метр с лишним впереди по ту сторону трещины. Но сани стояли над самой трещиной и, когда Хансен упал, сдвинулись так, что незначительный толчок повернул бы их вдоль трещины, и, само собой разумеется, они свалились бы в пропасть. Собаки почуяли, что их хозяин и господин в данный момент "неспособен причащать". И потому не пропустили благоприятного момента! Как разъяренные тигры сцепились все псы упряжки и стали драться так, что только клочья летели. Это вызывало, конечно, короткие, быстрые рывки гужиков, вследствие чего сани все больше и больше валялись боком в трещину. Одновременно и собаки в пылу битвы придвигались все ближе и ближе к краю пропасти. Если бы это продолжалось и дальше в таком же роде, то все было бы безвозвратно потеряно. Один из .нас перепрыгнул через трещину, кинулся в середину собачьей своры и, к счастью, остановил их. Тем временем Вистинг бросил Хансену веревку и извлек его из мало приятного положения. Сани были спасены. Потом, когда мы тронулись дальше, я все же подумал: "А может быть, Хансен и наслаждался своим положением? Быть распростертым над головокружительной пропастью с перспективой сверзиться туда каждую минуту - это ведь как раз в его вкусе!"
Мы прошли свои двадцать восемь километров и встали лагерем.
От 81^o южной широты мы начали ставить гурии через каждые девять километров. На следующий день мы наблюдали самую низкую температуру за все наше путешествие -34,5^o С. Ветер дул с юго-востока, но не очень сильный. Все же летняя погода что-то не чувствовалась! Теперь у нас завелась привычка, которую мы сохранили в течение всего своего похода на юг, а именно - при постройке гурия, которая приходилась как раз посреди нашего дневного перехода, завтракать. Завтрак этот был не очень жирный. Три-четыре сухих овсяных галеты - и все. Если кому-нибудь хотелось пить, он мог подбавить снегу к галете - получались "хлеб и вода". Блюдо не из очень соблазнительных в наших родных широтах. Но широта играет в жизни очень большую роль. Если бы здесь нам предложили еще "хлеба и воды", то мы с радостью приняли бы такое предложение!
В этот день мы прошли трещину, последнюю на долгое время вперед - и она была всего лишь несколько сантиметров шириной. Впереди местность имела прекрасный вид. Она была покрыта длинными, почти незаметными волнистыми образованиями: мы замечали их только благодаря тому, что возводимые нами гурии часто очень скоро исчезали из вида. Третьего ноября дул свежий ветер с юга с сильной метелью. Наст был вязкий, но собаки, сверх ожидания, хорошо справлялись с санями. Температура поднялась, как обычно при ветре с этой стороны, до -10^o С, Ехать при такой температуре было одним удовольствием, несмотря на то, что дул ветер.
Через день подул легкий ветер с севера. Вязкий наст, который был накануне, совершенно пропал, а прекрасная дорога соблазняла наших собак неожиданно пускаться во всю прыть. Это был тот день, когда мы должны были бы дойти до склада на 82^o южной широты; но так как стоял туман, то шансов на это было мало. К вечеру вся дистанция была пройдена, но не было видно никакого склада. Правда, и видимостью нельзя было похвастать: длина десяти саней - вот и все. Самое благоразумное, что при таких обстоятельствах нам оставалось делать, - это разбить лагерь и ждать, пока не прояснится.
В четыре часа на следующее утро проглянуло солнце. Мы дали ему время пригреть и разогнать туман - и затем вышли. Что за утро встретило нас! Ясно до прозрачности и тепло. В глубокой-глубокой тишине простиралась перед нами могучая пустыня, ровная - такая ровная и белая-белая. Однако, нет, там вдали ровная поверхность нарушалась, - белое было чем-то зацвечено. Мы дошли до третьего важного пункта - самый дальний форпост цивилизации на юге был достигнут; это был наш последний склад. Несказанное облегчение! Мы уже чувствовали себя наполовину победителями. В тумане мы прошли на пять с половиной километров западнее. Но теперь оказалось, что если бы мы продолжали идти вчера в тумане, то как раз наткнулись бы на ряд своих флажков. Вдали виднелись флаг за флагом, а черные тряпочки на них, казалось, развевались гордо, словно кичась тем, как они хорошо выполнили свой долг.
Здесь, как и у склада на 81^o южной широты, почти не было заметно никаких осадков. Снежные сугробы вокруг склада, как и там, достигали такой же высоты - полуметра. Невидимому, на этом участке господствовали те же условия погоды. Склад так и стоял, как мы его поставили, а сани так и лежали, как мы их положили. Выпавшему и наметенному снегу даже и их не под-силу было покрыть. Небольшой снежный нанос, плотный и твердый, послужил нам прекрасным местом для установки палатки.
Мы сейчас же принялись за ожидавшую нас работу. Прежде всего был отправлен на тот свет "Уранус". Хотя он всегда производил впечатление худого и костлявого, однако, теперь оказалось, что у него вдоль хребта масса жиру. Его оценят по достоинству, когда на обратном пути мы дойдем досюда. По виду "Йолы" нельзя было предполагать, что она намерена выполнить поставленные ей условия. Оставалась еще одна ночь. Если она успеет за это время устроиться, то тем лучше для нее. Собачьего пеммикана в складе хватило ровно на то, чтобы как следует накормить собак и снова нагрузить сани. Всякого иного провианта у нас было так много, что мы могли оставить значительную его часть лежать здесь до нашего возвращения.
Следующий день мы провели на месте, чтобы дать собакам основательно отдохнуть в последний раз. Мы воспользовались прекрасной погодой для просушки своего снаряжения и проверки инструментов. С наступлением вечера все было готово, и теперь мы порадовались на свою усердную осеннюю работу. Мы выполнили целиком то, что имели в виду: перенести свою базу с 78^o38' южной широты на 82^o южной широты.
"Йоле" пришлось последовать за "Уранусом". Их обоих сложили на верхушке склада, а рядом лежали восемь малюток, которое так никогда и не увидели дневного света.
За время своего здесь пребывания мы решили строить гурии на пути к югу через каждые пять километров и устраивать склады на каждом градусе широты. Хотя собаки и везли сейчас сани легко, однако мы знали, что если им все время придется тащить тяжелые сани, то это в конце концов на них отразится дурно. Поэтому, чем скорее и чем больше мы сможем сгрузить с саней, тем будет лучше.
Седьмого ноября в восемь часов утра мы покинули 82^o южной широты. Теперь перед нами открывалось неизвестное, и только с этого момента дело пошло всерьез. Вид барьера повсюду был все тот же: ровная поверхность и великолепный наст. Уже у первого построенного нами гурия пришлось застрелить "Лусси". Нам было очень жаль убивать это прекрасное животное, но делать было нечего. Ее фавориты - "Карениус", "Сэуен" и "Шварц" - жалобно выли на гурий, когда мы проезжали мимо. Им, вероятно, было тяжко покидать возлюбленную; однако, долг призывал, а кнут так близко и так грозно взвивался над каждым, кто не хотел его слушаться. Теперь мы увеличили свои дневные переходы до тридцати семи километров. Таким образом, мы могли проходить градус в три дня.
Четвертого мы решили остановиться на отдых. Собаки изумительно крепли с каждым днем и теперь достигли наивысшего предела в отношении своего здоровья и тренировки, С большой легкостью они делали дневной переход ее скоростью семи с половиной километров в час. Нам не приходилось делать ни шагу. От нас требовалось только уменье катиться на лыжах за санями, прицепившись к ним. В тот же вечер нам пришлось прикончить последнюю из наших "дам" - "Эльсе", Она была гордостью Хасселя и украшением его упряжки. Но что поделаешь? За последнее время ее поведение шло вразрез с "хорошим тоном", а за это у нас раз навсегда было установлено одно наказание: смерть. И ее мы тоже положили на верхушку гурия. Когда вечером мы остановились на 82^o20' южной широты, то в юго-западной части горизонта были большие белобурые массы облаков, какие обычно лежат над землей. Все же в этот вечер мы не могли различить никакой земли, но когда на следующее утро вышли из палатки и направили в ту сторону свои бинокли, то ясно увидели возвышенную землю, освещенную утренним солнцем. Теперь мы с уверенностью могли различить отдельные вершины и сказать, что это та самая земля, которая простирается к юго-востоку от ледника Бердмора на Южной Земле Виктории. Наш курс все время прокладывался на истинный юг; на этом месте мы находились приблизительно в 400 километрах к западу от ледника Бердмора. Наш курс будет продолжать идти все время на истинный юг.
В тот же вечер, девятого ноября, мы по счислению дошли до 83^o южной широты. Полуденная высота на следующий день дала нам 83^o 1' южной широты. В построенном нами здесь складе был оставлен провиант на пять человек и двенадцать собак на четыре дня. Он был сделан четырехугольным - два метра во все стороны - из твердых, прочных снежных глыб. На верхушке мы поставили большой флаг. В этот вечер случилось нечто, замечательное: дезертировали три собаки, убежавшие по нашему старому, следу обратно на север. Это были фавориты "Лусси", которым, очевидно, пришло в голову вернуться обратно и поискать свою возлюбленную. Для нас всех это было тяжелой потерей, а особенно для Бьолана, так как это были его собаки. Все три были отличными собаками и принадлежали л лучшим у нас. Бьолан взял одну собаку из упряжки Xансена, и хотя теперь делю у него шло не совсем уж гладко, однако, он все-таки поспевав за нами.
Одиннадцатого нам удалось взять пеленг горной цепи в направлении с юга на запад (истинный). Мы уже подошли к земле значительно ближе и с каждым днем различали на ней все больше и больше подробностей. Могучие вершины, одна выше и диче другой, вздымались на высоту до 4000 метров. Нас всех особенно поражали большие голые склоны у многих из этих гор. Мы ожидали увидеть их более покрытыми снегом. Так, например, гора Фритьофа Нансена была совсем сине-черная. Только на самой вершине она увенчивалась большой могучей снежной шапкой, гордо поднимая свою сверкающую макушку на высоту 4000 метров. Дальше к югу поднималась гора Дона Педро Кристоферсена. Она была больше покрыта снегом. Но ее длинная крыше подобная вершина в большей своей части оставалась голой. Еще дальше к югу видны были вершины гор Алисы Ведель-Ярлсберг, Алисы Гаде и Рут Гаде. Все они были покрыты снегом от подножья до вершины. Я никогда в жизни не видел более прекрасного и более дикого ландшафта! Казалось, что уже отсюда можно разглядеть подъем во многих местах. Вот например, ледник Лив; без сомнения, он представляет собой ровный, хороший подъем, но зато расположен слишком далеко на север. Он страшно велик, и его интересно было бы исследовать поближе. Подъем на гору кронпринца Улава был менее привлекателен. Но и он тоже лежит слишком далеко к северу. А вот, как раз на юг, чуть западнее, есть, по-видимому, хороший подъем. Горы, лежащие ближе всего к барьеру, как будто бы не доставят нам особых затруднений. Что встретится нам потом между горой Дана Педро Кристоферсена и горой Фритьофа Нансена, сказать было трудно.
Тринадцатого мы дошли до 84^o южной широты. Б этот день мы сделали интересное открытие: увидели горную цепь, тянувшуюся к востоку. Она образовывала, как нам казалось с того места, глубокий изгиб, соединяясь здесь с горами Южной Земли Виктории. Этот изгиб шел прямо на истинный юг, и наш курс был проложен прямо туда. В складе на 84^o южной широты мы оставили, кроме обычного количества провианта на пять человек и двенадцать собак, на четыре дня еще и бидон керосина в семнадцать литров. Спички у нас были в изобилии, и потому мы могли оставлять их во всех складах. Барьер все продолжал быть таким же ровным, а дорога была такая хорошая, какая вообще может здесь быть. Мы думали было, что придется давать собакам день отдыха на каждом градусе, но это оказалось лишним. Казалось, что они не могут устать! Даже те собаки, у которых болели ноги, теперь совсем понравились. Вместо того, чтобы терять силы, собаки с каждым днем становились как будто все сильнее и напористее. Теперь и они заметили землю, и, невидимому, им особенно нравилась сине-черная гора Фритьофа Нансена. Хансену часто с большим трудом удавалось удерживать их на надлежащем курсе.
Поэтому на другой день мы, не задерживаясь, покинули 84^o южной широты и направились дальше к изгибу. В этот день мы прошли свои тридцать семь километров среди густого тумана и не видя земли. Жалко будет проехать вслепую вдоль новой земли, но все же мы надеялись на лучшую погоду,,. В минувшую ночь для разнообразия был слышен гул во льду. Но он не был настолько силен, чтобы стоило о нем говорить! Он слышался приблизительно, как редкая перестрелка пехоты, - то там, то здесь под нашей палаткой раздавались ружейные выстрелы. Артиллерия еще не выехала на позиции! Мы не обращали на это никакого .внимания. Правда, утром я слышал, как кто-то произнес следующую фразу:
- Ночью я уж думал, что мне попали в ухо!
Но я знал, что это не лишило его сна, так как именно этой ночью он чуть не выжил нас всех из палатки своим храпом. В то же утро мы прошли через массу трещин, видимо, недавнего образования. Большинство из них было всего лишь около дюйма ширины. Здесь, значит, произошел небольшой местный сдвиг, вызванный одним из многих маленьких ледников на земле. На следующий вечер все было опять тихо, и больше мы уж не слышали ни малейшего звука.
Пятнадцатого ноября мы дошли до 84^o 40' южной широты. Теперь мы быстрыми шагами приближались к земле. Горная цепь на востоке, казалось, уклонялась к северо-востоку. Подъем, который мы уже давно для себя выбрали и уже давно рассматривали, отклонял нас от юга чуть-чуть на запад, но так немного, что этот обход можно было и не считать. Изгиб, видневшийся на юге, производил более неспокойное впечатление и мог, по-видимому, изобиловать большими неровностями.
На следующий день местность стала принимать несколько другой характер. Огромные волнистые образования, казалось, шли, вздымаясь к земле. В глубине одной из таких впадин нам встретилась чрезвычайно неровная поверхность. Огромнейшие трещины и бездны прежде делали это место почти непроходимым, но теперь все было занесено снегом, и мы прошли здесь без всяких затруднений. В этот день - шестнадцатого ноября - мы дошли до 85^o южной широты и разбили лагерь на вершине одного из волнистых образований. Долина, через которую мы должны были проходить на завтра, была довольно широка и по другую сторону заметно поднималась вверх. На западе, по направлению к ближайшей земле, волна поднималась так высоко, что заслоняла от нас большую часть земли.
К вечеру мы построили обычный склад и на следующий день отправились в дальнейший путь. Как видно было с места нашего лагеря, нам предстояло пройти через огромное волнистое образование. Во время подъема на другую сторону нам досаждала жара на сильном солнечном припеке. Однако, судя по анероиду, подъем был не выше ста метров. От вершины этой волнистой возвышенности барьер шел сначала ровно, и мы еще издали видели растрескавшуюся почву. "Ну, теперь, - подумал я, - нам не придется скучать, выбираясь на землю!" Ведь было вполне естественно, что барьер, частью зажатый здесь, окажется сильно растрескавшимся.
Расселины, замеченные нами, были огромными старыми трещинами, отчасти занесенными снегом. Мы легко обошли их. Теперь перед нами снова открылась огромная впадина с соответственным высоким подъемом на другую сторону. Вниз мы ехали шикарно - поверхность была совершенно ровная и хорошая, нигде никаких признаков трещин или ям, "Ну, их мы еще встретим, когда заберемся наверх", - подумал я. Подниматься на горку было довольно трудно,-мы ведь не привыкли ездить по горам. Я вытягивал шею все больше и больше, стараясь увидеть, когда же, наконец, мы поднимемся. И какой же вид открылся перед нами! Ни малейшей неровности, ни малейшего препятствия. Местность поднималась дальше ровно и постепенно. Я думаю, что мы уже и тогда были на твердой земле. Большие трещины, обойденные нами далеко внизу, по всей видимости, лежали на границе. Гипсометр показал 260 метров над уровнем моря.
Мы находились теперь у самого подъема и приняли окончательное решение попробовать пройти именно здесь. По этому случаю мы разбили лагерь. Было еще рано; но нам оставалось многое сделать к завтрашнему утру. Здесь нужно было просмотреть весь наш запас провианта, взять с собой в дорогу только самое необходимое, а остальное оставить в складе. Итак, мы прежде всего разбили лагерь, произвели необходимое определение места, накормили собак, отпустили их и затем забрались в палатку поесть и проверить по тетрадкам запасы своего провианта.
Мы подошли теперь к одному из самых ответственных пунктов на нашем пути. Наш план нужно было составить таким образом, чтобы подъем оказался возможно более легким и вместе с тем, чтобы мы продвигались вперед. Расчеты следовало произвести тщательно, а все возможности как следует взвесить. Как и всегда, когда приходилось принимать важное решение, мы обсуждали его все сообща. Расстояние от этого места до полюса и обратно было 1100 километров. Перед нами был огромный подъем, а, может быть, и другие препятствия. Наконец, мы должны были обязательно считаться и с тем, что сила наших собак уменьшится до какой-то дробной части той силы, какая у них была сейчас. Поэтому мы решили взять с собой на сами провиант и снаряжение на шестьдесят дней, а остающийся провиант - еще на тридцать дней - и снаряжение оставить в складе. Базируясь на собственном опыте, мы рассчитали также, что сможем вернуться, сохранив двенадцать собак. Сейчас у нас было сорок две собаки. В наш план входило пользоваться всеми сорока двумя до плато. Там двадцать четыре из них будут убиты, а дальнейший путь мы станем продолжать на трех санях и восемнадцати собаках. Из этих последних восемнадцати, по нашему предварительному предположению, придется убить еще шесть, чтобы иметь возможность вернуться сюда с двенадцатью. По мере того, как число собак будет уменьшаться, и сани будут становиться все легче и легче. И когда наступит такое время, что у нас останется только двенадцать собак, мы сведем число своих саней до двух. И на этот раз наши расчеты оправдались полностью. Только в расчете дней мы допустили маленькую ошибку. Мы потратили на восемь дней меньше, чем было рассчитано. Число собак совпало. Мы вернулись к этому месту с двенадцатью собаками.
После того как это было окончательно выяснено и все высказали свое мнение, мы вышли из палатки, чтобы заняться переупаковкой. Счастье, что стояла такая хорошая погода, - иначе подсчет провианта был бы неприятным делом. Весь наш провиант был в таком виде, что мы могли его считать вместо того, чтобы взвешивать. Наш пеммикан состоял из порций в полкилограмма. Шоколад, как и всякий шоколад, был разделен на маленькие куски, поэтому мы знали, сколько весит каждый. Наша молочная мука была насыпана в колбасообразные мешки по триста граммов в каждом, то есть ровно на один раз. Галеты обладали тем же свойством: их можно было считать; но это была кропотливая работа, так как они были довольно мелкие-. Таким образом, на этот раз нам пришлось пересчитать шесть тысяч штук. Наш провиант состоял только из этих четырех сортов, и оказалось, что подбор его был правильный. Мы не страдали от недостатка ни в "жирах", ня в "сахарах". Потребность в этих веществах при таких продолжительных путешествиях - весьма обычная вещь. Наши галеты являлись превосходным продуктом, состоявшим из овса, сахара и молочной муки. Конфекты, варенье, фрукты, сыр и т.п. были оставлены нами во "Фрамхейме". Свою меховую одежду, которой мы все еще не пользовались, мы уложили на сани. Теперь мы добрались до высот и, может случиться, что там она нам пригодится. Температура в -40^o, которую наблюдал Шеклтон на 88^o южной широты, мы тоже имели в виду, и в случае, если и у нас она встретится, мы сможем выдерживать долго если у нас будет меховая одежда. Да и кроме того, в наших личных мешках было немного вещей. Единственную бывшую у нас смену белья мы надели здесь, а старую вывесили для проветривания. Мы считали, что когда вернемся сюда через два месяца, то она проветрится достаточно, чтобы можно было надеть ее снова!
Насколько я помню, и эти расчеты оправдались, Больше всего мы взяли с собой обуви. Если ноги будут сухи, то и выдерживать можно долго. Покончив со всем этим, мы все пятеро надели лыжи и двинулись к ближайшей видимой земле. Это была небольшая вершина в трех километрах от нас - вершина Бэтти. Она казалась невысокой и некрутой, но все же достигала высоты трехсот пятидесяти метров над уровнем моря. Хотя она и не была высока, однако, имела большое значение, так как с нее мы взяли все свои геологические образцы. Было как-то непривычно идти на лыжах, хотя я уже пробежал на них 620 километров. Всю дорогу мы катились, прицепившись за санями, и теперь оказались мало тренированными. Вечером мы почувствовали это на горных склонах.
От вершины Бэтти подъем шел довольно круто, но местность была ровная, а наст превосходный, так что мы быстро продвигались. Сначала мы поднялись по отличному ровному горному склону на 420 метров над уровнем моря, затем прошли по небольшой равнинке. Отсюда вверх по такому же горному склону, как первый, и затем вниз по довольно длинному плоскому участку, который после небольшого пробега по нему начал очень медленно подниматься, пока, наконец, не перешел в маленькие ледниковые образования. Наша рекогносцировка кончалась у этих ледничков. Мы установили, что. путь этот, насколько можно было судить, проходим. Мы отошли от палатки на девять километров и поднялись на высоту семисот метров.
Спускаться было чудесно. С двух последних горок мы катились вниз к барьеру со всей возможной быстротой. Мы с Бьоланом решили свернуть к вершине Бэтти, чтобы ступить ногой на настоящую твердую землю. Ведь мы не ступали по ней с сентября 1910 года, когда были на Мадейре, а теперь уж был ноябрь 3911-го. Сказано - сделано! Бьолан приготовился к изящному телемаркскому повороту и оправился с ним прекрасно, К чему я приготовился, я до сих пор и сам не возьму в толк. Только я покатился кубарем и проделал это с блеском! Я попал в сугробы под вершиной и не смог с этим справиться. Изумительно быстро я поднялся на ноги и покосился на Бьолама. Не знаю, видел ли он, меня во время всего происшедшего. Все же я промолчал о своей неудачной попытке и небрежно бросил:
- Не так-то легко забыть то, чему ты однажды научился!
Бьолан, .наверное, подумал, что я удачно выполнил телемаркский поворот. Во всяком случае, он был достаточно деликатен, чтобы сделать такой вид!
На вершине Бэтти не было ни отвесных горных стремнин, ни глубоких пропастей, которые разжигали бы в нас желание полазать там. Мы просто отцепили лыжи и очутилась на самой вершине. Она была покрыта разбитыми обломками и не годилась для прогулок для людей, экономящих свою обувь. Было приято снова встать ногой на голую землю, и мы присели на камни, чтобы лучше насладиться представившимся нам случаем. Но "прелести камня" скоро дали себя почувствовать и заставили нас снова очутиться на ногах. Мы сфотографировали друг друга в "живописных позах", взяли с собой несколько камней для тех товарищей, кто до сих пор еще не ступал на обнаженную землю, и надели лыжи. Собаки, которые до этих пор все время рвались к голой земле, когда они видели ее, теперь не обращали на нее ни малейшего внимания. Они лежали на снегу и не подходили, к вершине.
Между обнаженной землей и снежной поверхностью лежал блестящий сине-зеленый лед, доказывавший, что здесь в свое время текла вода. Собаки старались изо всех сил следовать за нами, но вскоре отстали.
По возвращении мы поднесли своим товарищам подарки с земли. Не думаю, чтобы они их очень оценили. Я расслышал отдельные слова: "Норвегия" - "камни"- "огромное количество". Я связал их и понял, мысль. "Подарки" были сложены в склад, как не абсолютно необходимые при путешествии на юг. Собаки к этому времени уже начали становиться очень прожорливыми. Все, что попадалось им на пути, исчезало. Кнуты, лыжные крепления, обмотка саней и многое другое считалось ими лакомством. Стоило только хоть на одну минуту отложить что-нибудь в сторону, как это исчезало в следующее же мгновение. Были даже такие, которые жадно набрасывались на экскременты как свои собственные, так и своих товарищей. Когда дело дошло уже до этого, нам пришлось привязывать собак, так как это блюдо, повидимому, не было им полезно.
На следующий день, восемнадцатого ноября, мы начали подъем. На всякий случай я оставил на складе записку о пути, по которому мы намеревались идти в горах, а также о нашем плане на будущее, о снаряжении, провианте и пр. Погода была, как всегда, чудесна, а наст очень хороший. Собаки шли, против ожидания, хорошо. Две довольно крутых горки они одолели лепкой рысцой. Казалось, не было таких трудностей, с которыми они не могли бы справиться. Поэтому то расстояние, которое мы прошли накануне и которое, как мы считали, будет более чем достаточно на сегодня, мы проехали с полным грузом в более короткий срок. Маленькие ледники, лежавшие выше, оказались довольно крутыми, и нам приходилось в некоторых местах поднимать лишь двое саней зараз, впрягая в них двойные упряжки. Ледники производили впечатление очень старых и совершенно неподвижных. На них не видно было никаких новообразовавшихся трещин. А старые были огромны и широки, но везде края их были совершенно закруглены, а сами трещины почти заполнены снегом. Чтобы не попасть в них при обратном спуске, мы ставили гурии таким образам, чтобы дорога между гуриями, выводила нас за пределы всяких опасностей. На этих горках нельзя было работать в полярной одежде. Высоко стоявшее яркое солнце сильно допекало нас, и нам приходилось снимать с себя большую часть одежды. Мы прошли мимо нескольких вершин высотою от 900 до 2000 метров. На одной из них снег был окрашен в краснобурый цвет. Наш переход за этот первый день был восемнадцать с половиной километров при подъеме на 770 метров. Наша лагерная стоянка в этот вечер была расположена на ледничке между огромными трещинами. С трех сторон нас окружали высоко вздымавшиеся вершины.
Когда мы поставили палатку, две партии отправились вперед исследовать дорогу. Одна партия - Вистинг - Хансен - выбрала тот путь, который казался от палатки наиболее легким, а именно: по ходу ледника. Он быстро поднимался здесь до 1200 метров и терялся на юго-западе между двумя вершинами. Бьолан представлял собою вторую партию. По-видимому, он счел этот подъем слишком доступным и потому полез вверх по крутейшему горному склону. Я видел, как он исчез, словно муха в облаке. Мы с Хасселем занялись необходимой работой около палатки и в ней самой. Мы сидели себе, болтая понемногу, и вдруг услышали, как кто-то со свистом промчался мимо палатки. Мы переглянулись. Да, малый развил-таки ход! Мы и не сомневались в том, что это был, конечно, Бьолан! Он достаточно пробежался на лыжах, чтобы освежить старые воспоминания. У него нашлось многое, о чем нам порассказать. Между прочим, он нашел "прекраснейший спуск" на другую сторону. Что он подразумевал под словом "прекрасный", было для меня не совсем ясно. Бели спуск был так же "прекрасен", как и подъем, по которому Бьолан поднялся, то благодарю покорно!
Но вот вернулись и другие. Их еще издали можно было слышать. Они тоже многое видели, - о "прекраснейшем" спуске не могло быть и речи; но обе стороны сходились на том печальном сообщении, что нам все-таки придется опять спускаться вниз. Все наши разведчики заметили под нами огромный ледник, который шел в направлении с востока на запад. Между обеими партиями произошел длительный спор, и обе стороны взаимно хаяли чужие "открытия".
- Но, Бьолан, ведь мы же видели, что оттуда, где ты стоял, прямо вниз идет крутой обрыв.
- Вы никак не могли меня видеть! Я же стоял к западу от вершины, которая расположена к югу от той вершины, которая...
Я не стал слушать дальнейших споров. То, каким образом они исчезали из виду и каким образом опять появлялись, дало мне все основания для выбора того именно пути, которым прошла партия, прошедшая последней. Я поблагодарил усердных товарищей за их утомительное путешествие в интересах экспедиции и сейчас же заснул. Мне всю ночь снились горки и обрывы, и я проснулся от того, что будто бы Бьолан со свистом свалился с неба. Я еще больше утвердился в своем решении идти по пути второй партии и с этим снова уснул.
На следующее утро мы долго обсуждали, не лучше ли будет сразу же запрягать в сани две упряжки и поднимать их в два приема. Лежавший перед нами ледник казался действительно довольно крутым для иного способа. Ведь здесь на очень коротком расстоянии подъем достигал 600 метров. Но нам хотелось сперва попробовать, как пойдет дело с одной упряжкой. Ведь собаки далеко превзошли все наши ожидания; может быть, им удастся осилить и это препятствие. Мы двинулись вперед шажком. Подъем начался сразу же - хороший моцион, после выпитого литра шоколада! Дело подвигалось не быстро, однако все же двигалось, тянулось. Часто казалось, что придется остановиться, но окрик каюра и резкий удар бичом заставлял собак вытягивать. Это было хорошее начало, и когда мы добрались до верха, то дали собакам честно заслуженный ими отдых. Проехав через узкий перевал, мы выехали на другую сторону. Перед нами открылась величественная панорама. Из перевала мы вышли на очень маленький плоский выступ, который в нескольких метрах отсюда круто спускался в лежавшую внизу долину. Кругом по всему горизонту высились одна вершина за другой.
Теперь мы очутились за кулисами и могли лучше ориентироваться. Нам видна была южная сторона огромной горы Нансена. Дон Педро Кристоферсен был виден во весь рост. Между обеими этими горами можно было проследить ледник, поднимавшийся здесь уступами. Отказался чудовищно изрытым и потрескавшимся, но можно было проследить узкую непрерывную линию среди многих трещин. Мы видели, что тут можно будет пройти далеко, но видели также, что ледник не позволит нам воспользоваться собой по всей своей длине. Между первым и вторым уступами местность была, по-видимому, непроходима. Но мы заметили, что вдоль склона торы шла непрерывная поверхность - Дон Педро Кристоферсен помогал нам!
К северу, вдоль горы Нансена, был один сплошной хаос - пройти там было невозможно. Мы поставили огромный гурий. Здесь мы взяли пеленги по всем румбам компаса. Я прошел обратно к перевалу взглянуть на барьер в последний раз. Новая горная цепь виднелась отсюда отчетливо и ясно. Было заметно, как она с востока поворачивала к востоко-северо-востоку, чтобы наконец исчезнуть на северо-востоке, примерно, около 84^o южной широты. Судя по воздуху, можно было думать, что цепь эта продолжалась и дальше. По показанию анероида мы, пройдя перевал и находясь на выступе, были на высоте 1200 метров над уровнем моря.
Спуск был единственным путем отсюда, и мы начали спускаться. Когда предпринимаются подобные спуски с нагруженными санями, то нужно проявлять величайшую осторожность, чтобы быстрота постепенно не возросла настолько, что справиться с ней будет уже невозможно. Если это случится, то можно не только искалечить собак, но и наехать на едущего впереди и повредить его сани. А в данном случае это было бы особенно неприятно, так как на санях были одометры. Поэтому, съезжая вниз мы подвязывали под полозья веревочные тормоза. Делалось это очень просто: вокруг каждого полоза обматывался кусок тонкой и крепкой веревки. Чем больше было таких оборотов, там, конечно, сильнее действовал тормоз. Искусство заключалось лишь в том, чтобы выбрать правильное количество оборотов, то есть правильный тормоз. Это удавалось нам не всегда, а потому, прежде чем мы спустились, произошло несколько столкновений. Один из каюров, очевидно, питал настоящую ненависть к подходящим для данного случая тормозам. Он сорвался с места с молниеносной быстротой, увлекая за собой ехавшего впереди. По мере накопления опыта мы стали справляться лучше, но все же часто разыгрывались забавные сцены. Одним махом мы спустились на 230 метров. Тут, прежде чем начать снова подъем, предстояло перейти широкуюнеудобную долину. Снег между горами был рыхлый, и собакам было трудно пробиваться по нему. Следующий подъем был совершен по очень крутым ледникам. Подъем на последний из них был самым крутым за все наше путешествие. Это был тяжелый труд даже и для двойной упряжи. Я понял, что идти впереди собак по этим кручам Бьолану пристало больше, чем мне, и предоставил ему занять это место.
Первый ледник был крутой, но второй вел буквально на небеса! Приятно было смотреть, как Бьолан поднимался здесь на лыжах. Сразу было видно, что ему не впервой ходить по горам. Не менее интересно было наблюдать за собаками и каюрами. Хансен ехал один со своими санями. С другими - Вистинг и Хассель. Они двигались толчками, поднимаясь вверх шаг за шагом, Но все-таки мы взобрались. Вторая смена прошла легче по проложенному уже следу. Наша высота теперь была 1260 метров,-значит, с последним подъемом мы поднялись на 345 метров. Мы вышли на ровное место и, после того как собаки отдохнули, продолжали свой путь. Продвинувшись настолько, мы теперь лучше могли видеть дорогу. Раньше ближайшие горы заслоняли нам вид, теперь перед нами открылся большой, могучий ледник, который, судя по тому, что мы видели, простирался от самого барьера вверх между высокими горами с востока на запад. Было ясно, что по нему-то мы и должны будем одолеть плато. Чтобы достичь его, нам нужно было еще раз спуститься. Сверху мы могли различить на этом спуске края нескольких огромных зияющих дыр и поэтому сочли более благоразумным сначала исследовать местность. Оказывается, сюда выходил еще боковой и растрескавшийся во многих местах ледник с огромными страшными расселинами. Но, как ни плох он был, все же мы, с осторожностью и хорошенько тормозя, достигли наконец большого великолепного главного ледника - ледника Акселя Хейберга.
Мы наметили себе дойти до того места, где ледник крутым уступом поднимался вверх между могучими горами. Но мы взяли на себя большую работу, чем думали. Во-первых, расстояние оказалось в три раза больше, чем мы предполагали, а во-вторых, снег был такой рыхлый и глубокий, что собаки, и без того уже потратившие много сил, шли по нему с огромнейшим трудом. Мы проложили курс на белую полосу, которую могли проследить до первого уступа между множеством расселин. Сюда со всех сторон от всех подножий гор сходились ледники, соединяясь в один большой, В этот вечер мы дошли до одного из таких небольших рукавов, как раз у подножья горы Дона Педро Кристоферсена. Гора, у которой мы встали лагерем, была покрыта хаотическим нагромождением огромных ледяных глыб. Ледник, на котором мы раскинули свою палатку, был сильно растрескавшийся, но эти трещины, как и все другие, относились к очень давнему времени и по большей части были засыпаны снегом. Снег был такой рыхлый, что нам пришлось утаптывать место для палатки. Палаточный шест можно было воткнуть без всяких усилий. На высотах будет, вероятно, лучше.
Хансен и Бьолан отправились вечером на разведку и нашли условия местности именно такими, какими мы видели их с далекого расстояния. Путь до первого выступа легкопроходим. Каковы будут условия между этим уступом и вторым, оставалось еще невыясненным.
Подъем на другой день до первого уступа оказался чрезвычайно трудным. Ледниковый рукав, ведший наверх, был недлинен, но .необычайно крут и покрыт огромными трещинами. Брать его пришлось в два приема по двое саней зараз. Состояние наста было, по счастью, лучше, чем накануне, и поверхность ледника достаточно тверда, так что у собак был отличный упор для ног. Бьолан шел впереди по этому крутому леднику, и ему пришлось здорово поработать, чтобы держаться впереди энергичных животных. Честное слово, трудно было поверить, что мы уже находимся между 85 и 86^o! Жара была прямо несносная. Несмотря на легкую одежду, мы потели так, будто участвовали в состязании в беге под тропиками. Мы быстро поднимались, но, несмотря на резкую перемену атмосферного давления, до сих пор еще не ощущали ничего неприятного в виде одышки, головной боли и т. п. Однако, мы могли быть вполне уверены, что эти ощущения еще появятся со временем. Все мы живо помнили описание Шеклтоном своего странствования по плато. Головные боли сильнейшего и неприятнейшего характера стояли у него в порядке дня.
Сравнительно в короткий срок мы дошли до того уступа в леднике, который заметили еще издалека. Он был не совсем плоский, а повышался понемногу к своему основанию. Когда мы дошли до того места, куда Хансен и Бьолан доходили накануне вечером во время своей рекогносцировки, то очень хорошо могли окинуть взором продолжение ледника. Идти дальше по нему было совершенно невозможно. Здесь, меж двух могучих гор, он сплошь состоял из одних лишь трещин, таких огромных и страшных, что невольно являлась мысль о том, не окончательно ли остановлено наше продвижение вперед. Пройти же дальше, к горе Фритьофа Нансена, мы не могли. Эта гора поднималась здесь совсем отвесно, частью была вся обнажена и образовывала у ледника такую дикую и изрытую местность, что приходилось оставить всякую мысль пересечь ледник в этом направлении. Единственная возможность прохода представлялась в направлении горы Дон Педро Кристоферсена. Соединение ледника с землей давало здесь, насколько мы могли это видеть, некоторую возможность дальнейшего продвижения вперед. Ледник переходил без всяких помех в покрытую снегом горную цепь и быстро поднимался к отчасти обнаженной вершине горы. Впрочем, видеть далеко мы не могли. Передняя часть горного склона вскоре ограничивалась идущим с востока на запад высоким гребнем, где-то там, то сям виднелись могучие отверстые бездны. С того места, где мы стояли, нам показалось, что можно будет продолжать идти нашим курсом по возможности под гребнем и между упомянутых пропастей, а оттуда добраться до верхнего края изрытой области на леднике. Это, может быть, и удастся нам, но хоть какую-нибудь уверенность мы получим только там наверху на месте.
Мы немного передохнули, - отдых длился недолго,- и затем в путь!
Нам не терпелось узнать, сможем ли мы пройти там наверху. Нечего было и думать о том, чтобы взбираться здесь без двойной упряжки. Сначала мы должны были попытаться поднять сани Хансена и Вистинга, а потом и двое других саней. Не очень-то улыбалось нам проезжать по такой местности два раза, но условия этого требовали. Мы были бы счастливы в тот раз, знай мы, что это был последний подъем, потребовавший двойной упряжки. Но мы этого не знали, и никто из нас тогда даже не смел надеяться на это. Те же усилия и тот же крик и гам, чтобы поддерживать у собак ровный ход, - и вот мы наверху среди зияющих пропастей.
Нельзя было и помыслить о том, чтобы идти дальше, не исследовав тщательно местности.. Правда, наш дневной переход был не особенно длинен, но пространство, пройденное нами, по совести говоря, потребовало от нас довольно-таки больших усилий. Поэтому мы встали лагерем и разбили свою палатку на высоте 1600 метров над уровнем моря. Тотчас же мы отправились на рекогносцировку. Прежде всего нужно было осмотреть ту дорогу, которую мы видели снизу. Она шла по правильному направлению, то есть по ходу ледника - с востока на запад, а потому и была кратчайшей дорогой которая является всегда наилучшей. Тогда у нас, по крайней мере, останется еще надежда, что на другой и более длинной дороге будут лучшие условия. Пело в том, что короткая дорога была ужасна, но может быть и не совсем непроходима, в случае если не найдется лучшей. Прежде всего нам пришлось взбираться по твердому гладкому участку, образующему с горизонтальной плоскостью угол в 45^o и кончающемуся огромной бездонной пропастью. Пересекать его на лыжах было удовольствием небольшим, но еще того неприятнее будет идти тут с тяжело нагруженными санями. Была полная возможность, что и сани, и каюры, и собаки начнут скользить вбок и исчезнут в глубине. На лыжах мы прошли благополучно и продолжали свои исследования дальше. Горный склон, по которому мы пробирались вперед, суживался постепенно между могучими трещинами сверху, и еще более могучими трещинами снизу, и переходил, наконец, в виде совсем узкого моста, немного шире саней - в ледник. По обе стороны моста зияла сине-черная глубина. Проход здесь, по правде сказать, был не очень рационален. Можно было, правда, выпрячь собак и перетащить сани и таким образом выбраться - при условии, если мост выдержит; однако, дальнейший путь, который должен был идти по леднику, по-видимому, сулил нам много неожиданностей мало приятного свойства. Может быть, и удалось бы медленно и терпеливо пробраться среди, как нам казалось, бесконечного множества глубоких трещин, но сначала надо было посмотреть, не найдется ли чего-нибудь лучшего в другом направлении. Поэтому мы вернулись к лагерю. Здесь, между тем, все уже было приготовлено. Палатки поставлены и собаки накормлены. Теперь возникал важный вопрос: что находится по другую сторону хребта? Было ли и там все так же безнадежно изрыто, или же местность сулила нам более легкий проход? Трое из нас отправились в путь. Наше волнение возрастало по мере того, как мы приближались к гребню. Столь многое зависело от того, найдем ли мы приличную дорогу. Еще один шаг, - и вот мы наверху. Стоило потрудиться: с первого же взгляда мы увидали, что наш путь должен проходить именно здесь. Горный склон сбегал ровно и. плавно под высокой, похожей на церковь, вершиной горы Дон Педро Кристоферсена и шел в направлении ледника. Мы видели те места, где эта длинная ровная поверхность соединялась с ледником. По-видимому, это совершалось без всяких расселин. Правда, несколько трещин было, но они были так разбросаны, что, вероятно, не создавали значительных препятствий. Но мы все еще находились настолько далеко от этого места, что не могли с уверенностью судить о характере местности. Поэтому мы двинулись к началу ледника, чтобы ближе изучить состояние местности. Здесь наверху наст был рыхлый, а снег довольно глубок. Лыжи скользили хорошо, но собакам здесь будет тяжело. Мы двигались быстро вперед и скоро дошли до страшных трещин. Они были порядочно велики и глубоки, но настолько редко расположены, что мы без особого труда нашли между ними проход. Ложе ледника Хейберга между двух гор теперь становилось все уже .и уже по направлению к своему основанию, и хотя общий вид все еще был приличный, но все же я ожидал, что мы встретим здесь изрытую местность, когда дойдем туда, где горный склон переходит в ледник. Но страхи мои оказались неосновательными. Держась под самой горой Дона Педро; мы благополучно миновали всякую "нечисть" и, к своей великой радости, очутились в короткое время на верхнем крае того хаотического участка , на леднике Хейберга., где всякий проход был совершенно невозможен.
Здесь наверху местность была удивительно спокойной. Горный склон и ледник соединялись в большой плоский выступ, - даже можно назвать его равниной, - без каких бы то ни было трещин. На поверхности были заметны углубления, где когда-то существовали огромные трещины, но сейчас все они были забиты снегом и слились со всем верхним слоем. Мы могли разглядеть и весь исток этого огромного могучего ледника и отчасти судить о состояний там местности. Этот исток ограничивался горами Вильхельма Кристоферсена и Уле Энгельстада. Совершенно покрытые снегом, вздымались они вверх к облакам в виде двух вершин, похожих на пчелиные ульи. Мы поняли теперь, что нам остается всего лишь один подъем, а то, что мы видели наверху, между этими вершинами, и есть само великое плато. Нам нужно было только найти туда путь и наилегчайшим способом победить это последнее препятствие. Благодаря прозрачно-ясному воздуху, мы могли при помощи своих прекрасных призматических биноклей рассмотреть малейшие подробности и с полной уверенностью строить свои расчеты. Стоило, пожалуй, вскарабкаться на самую гору Дона Педро. Мы уже и раньше справлялись с такими же трудностями. Но горный склон здесь был довольно крут и покрыт огромными трещинами и множеством гигантских ледяных глыб.
Между горами Дона Педро и Вильхельма Кристоферсена шел рукав ледника, поднимавшийся на плоскогорье. Он был так изрыт и растрескан, что им нельзя было воспользоваться. Между горами Вильхельма Кристоферсена и Уле Энгельстада не было никакого прохода. Наоборот, местность между горой Уле Энгельстада и Фритьофа Нансена казалась многообещающей, по первая из этих гор все еще настолько загораживала путь, что решить что-либо с уверенностью было невозможно. Все мы трое уже порядочно устали, но все же единогласно решили продолжать свое странствие и выяснить, что же там скрывается. Наша сегодняшняя работа в значительной степени облегчит нам на завтра продвижение вперед. Поэтому мы двинулись дальше и направились через самый верхний, плоский выступ на леднике Хейберга.
По мере того, как мы шли вперед, местность между горами Нансена и Энгельстада открывалась все больше и больше, и мы, не продолжая идти дальше, уже по одному виду образований могли решить, что здесь, несомненно, мы найдем дорогу наверх. Если бы окончательный подъем в самом истоке ледника, который мы не могли как следует разглядеть, оказался бы трудным, то все-таки отсюда, где мы сейчас находились, было видно, что тогда без особых затруднений мы сможем подняться по внутренней части самой горы Нансена, которая здесь не слишком трудным ледником переходила в плоскогорье. Да, теперь мы были вполне уверены, что видим перед собой само великое плато.
На перевале между двумя горами ч несколько ближе к плоскогорью выглядывала гора Готфреда Хансена. По виду это была совсем особенная вершина. Казалось, она высовывала свой нос из-за плато. Она была удлиненной и в точности напоминала крышу дома. И хотя ее едва было видно, но все же эта вершина поднималась на 3100 метров над уровнем моря.
Исследовав здесь условия местности и решив, что завтра, если только позволит погода, мы дойдем до плоскогорья, мы пустились в обратный поход, вполне удовлетворенные результатами своей вылазки. Все мы чувствовали, что порядком устали, и жаждали вернуться в лагерь и немножко перекусить. Место, где мы повернули обратно, по показаниям барометра-анероида, находилось на высоте 2300 метров над уровнем моря. Значит, мы поднимались на 700 метров выше своей палатки, поставленной внизу на склоне.
Спускаться по старому следу было легче, хотя обратный путь был несколько однообразен. Во многих местах был хороший спуск, и удобные скаты были не редкостью. Спуск к нашему лагерю был самым крутым. Как ни было соблазнительно прокатиться, но мы все-таки сочли более благоразумным, соединив обе лыжных палки, устроить себе надежный тормоз. Но и с ним мы катились довольно здорово!
Перед нами открылся красивый и внушительный вид, когда мы добежали до горного хребта, под которым внизу, далеко в глубине, стояла наша палатка. Окруженное со всех сторон страшными трещинами и зияющими безднами, место нашей палатки, по правде говоря, было не слишком привлекательным. Дикость ландшафта, открывавшегося отсюда сверху, описать невозможно! Пропасть на пропасти, трещина на трещине, и огромные ледяные глыбы, разбросанные в беспорядке, Природа царила здесь во всем своем могуществе. Пройти там нельзя было и думать. Не без удовлетворения наблюдали мы эту сцену. Темное пятнышко внизу - наша палатка - среди всего этого хаоса давало нам ощущение бодрости и силы. Мы знали, что местность должна быть совершенно уж невозможной, чтобы мы не ухитрились пробраться вперед и найти место для своего скромного жилища. Со всех сторон вокруг нас раздавался гул и грохот. То слышался выстрел с горы Нансена, то с других. Высоко в воздух вздымалась снежная пыль. Было ясно, что это горы собираются скинуть свои зимние плащи и облачиться в весенние одежды.
Мы стремглав спустились к палатке. Наши товарищи позаботились здесь о том, чтобы все было в наилучшем порядке. Собаки грелись на солнце, похрапывая. Они даже почти не пошевельнулись, когда мы промчались среди них. В палатке царила совсем тропическая жара. Солнце стояло прямо над красным брезентом палатки и нагревало его. Примус шипел и свистел, а в горшке с пеммиканом пыхтело и бурлило. Нам не хотелось ровно ничего на свете, кроме как забраться в палатку, растянуться в ней и пить и пить, есть и есть!
Мы поделились не таким уж пустяшным сообщением: завтра мы будем на плоскогорье! Это звучало слишком уж хорошо. Мы рассчитывали потратить на подъем десять дней, а проделали все в четыре. Таким образом, мы сэкономили массу собачьего корма, так как теперь могли убить лишних животных на шесть дней раньше срока. В этот день у нас в палатке было настоящее пиршество! Не то, чтобы мы получили больше еды. Этого мы не смели себе позволить, но при мысли о свежих собачьих отбивных котлетах, ожидавших нас, когда мы поднимемся на плато, у нас уже текли слюнки. Постепенно мы так привыкли к мысли о предстоящей бойне, что это событие уже не представлялось нам столь жестоким, каким оно было бы в иных условиях. Расчет был уже произведен и вынесено решение, кто заслужил того, чтобы жизнь его была продлена, а кто должен пасть жертвой. Впрочем, произвести такой выбор было трудной задачей, так как все собаки держались молодцом.
Гул раздавался всю ночь, огромные снежные обвалы один больше другого обнажали горы в таких местах которые были занесены снегом уже с незапамятных времен.
На следующий день, двадцать первого ноября, мы встали и вышли в обычное время - около восьми часов утра. Погода была превосходная - тихая и ясная Для наших собак перевал через гребень возвышенности был .изнурительным началом дня. На этот раз они справились со своей работой отлично. Каждая упряжка везла свои сани. Наст, как и накануне, был тяжелый, и по рыхлому снегу сани двигались не быстро. Мы не пошли по своему вчерашнему следу, а проложили курс прямо к тому месту, где решили произвести попытку подняться. Наше волнение все возрастало по мере того, как мы приближалась к горе Уле Энгельстада, под которой должны были пройти, чтобы попасть на рукав ледника между нею и горой Нансена. Каков-то будет исток ледника? Переходит ли ледник ровно в плоскогорье или. же он там растрескан и непроходим? Мы все больше и больше огибали гору Энгельста. Все шире и шире становился просвет, ведущий к истоку ледника. По мере того, как он открывался перед нами, местность оказывалась все более удобной и, по-видимому, наше вчерашнее предположение не будет посрамлено!
Наконец, открылся весь ландшафт, и последняя часть нашего подъема предстала перед нами без каких бы то ни было препятствий. Подъем с виду был длинный и крутой, и поэтому мы решили остановиться и немного отдохнуть, прежде чем приступить к решительному натиску.
Мы остановились под самой горой Энгельста на уютном, залитом солнцем месте. По такому случаю мы разрешили себе небольшой завтрак, какого до сих пор никогда себе не позволяли. Был снят ящик с кухней, и скоро примус так загудел, что нам стало ясно, что для приготовления шоколада не понадобится много времени. Этот напиток доставил нам райское наслаждение! Все мы разогрелись, и в горле у нас пересохло. Содержимое кастрюли делилось поваром - Хансеном. Бесполезно было просить его делить всем поровну. Он был не в состоянии взять себе больше половины того, что ему полагалось. А остальное делил между своими товарищами. Напиток, приготовленный им на этот раз, он, правда, называл шоколадом, но я с трудом ему поверил. Экономен был наш Хансен и не допускал разбазаривания провианта! Это и видно было по его шоколаду, Но, впрочем, людям, привыкшим смотреть на "хлеб и воду" как на лакомство, такой шоколад показался, как я уже упоминал, просто райским напитком.
В виде добавки к завтраку подана была только жидкость. Если же кто хотел еще и поесть, то ему предоставлялось позаботиться об этом самому, так как больше ничего не полагалось. Счастлив был тот, кто припрятал себе от раннего завтрака несколько галет. Остановка наша была недолгой. Как .ни странно, в легком нижнем белье и шелковом верхнем платье долго не пробудешь без движения, и сразу же делается холодно. Хотя температура была не ниже -20^o С, но мы рады были снова двинуться в путь.
Последний подъем был довольно-таки затруднителен, особенно в первой своей половине. Мы не очень-то надеялись, что обойдемся одной упряжкой, но все же сделали эту попытку. За это последнее усилие я должен осыпать похвалами как наших собак, так и каюров. Обе стороны проявили во всем блеске свою силу и ловкость. Я до сих пор еще ясно вижу все это перед собой. Собаки словно понимали, что это последнее гигантское усилие, которое требуется от них. Они распластывались по снегу, таща за собой сани, цепляясь когтями и продвигаясь вперед. Но частенько на склоне им нужна бывала передышка, и тогда-то каюрам приходилось подвергать испытанию свои силы. Не игрушка раз за разом сдвигать с места тяжело нагруженные сани. Да, и люди и собаки потрудились-таки на этом подъеме. Но мы двигались вперед дюйм за дюймом, пока, наконец, не осталась позади самая его крутая часть.
Остающаяся часть подъема простиралась перед нами в виде слегка поднимающейся возвышенности, что позволило без особого затруднения взобраться прямо наверх, не останавливаясь. Однако, тут все же было тяжеловато, и потому прошло много времени, прежде чем мы добрались до плато с южной стороны горы Энгельста.
Нас очень интересовало и волновало взглянуть, как выглядит плато. Мы ожидали увидеть огромную гладкую равнину, бесконечно тянущуюся к югу. Но в этом нам пришлось разочароваться. К юго-западу плато имело хороший и ровный вид, но мы должны были идти не этим путем. К югу местность продолжала подниматься в виде длинных, идущих с востока на запад холмистых хребтов, являющихся, по-видимому, продолжением или соединением между плато и горной цепью, шедшей к юго-востоку.
Мы упрямо продолжали свой путь. Нам не хотелось сдаваться, пока мы не увидим перед собой самого плоскогорья. Мы надеялись, что отрог горы Дона Педро Кристоферсена будет последним. Он был теперь перед нами. Состояние наста здесь наверху сразу изменялось. .Исчез рыхлый снег, и начали появляться отдельные заструги. Особенно неприятно было иметь с ними дело на гребне последнего холма. Они тянулись в направлении с юго-востока на северо-запад, были тверды, как кремень, и остры, как нож. Если упасть между ними, то это может иметь дурные последствия. Казалось бы, что собакам за этот день было достаточно работы и они уже устали. Однако, этот последний холм с неприятными застругами, по-видимому, ничуть не смутил их, Прицепившись к саням, мы красиво въехали на этот холм, который для нас представлялся самим плато, и в 8 часов вечера остановились.
Погода держалась все время хорошей, видимость тоже была хорошей. Вдали тянулась на северо-запад одна вершина за другой. Это была та самая горная цепь, идущая к юго-востоку, которую теперь мы видели с другой стороны. Зато поблизости от себя мы не видели ничего, кроме цепи столь часто уже упоминавшихся нами гор. Позднее мы узнали, как обманчиво .бывает освещение. Сейчас же по нашем прибытии я справился с барометром, и он показал, - что подтвердил позднее и гипсометр, - 3000 метров над уровнем моря. Все одометры показали семнадцать миль, или тридцать один километр.
Если взглянуть на проделанную за день работу - тридцать один километр с подъемом в 1600 метров, то мы поймем, какую работу можно выполнить с хорошо натренированными собаками. Наши сани все еще следовало считать тяжелой сгруженными. Мне кажется, излишне выдавать животным еще какой-нибудь аттестат, кроме простого признания этого факта.
Снег наверху был так тверд, что трудно было найти здесь место для палатки. Однако, мы нее же нашли его и раскинули палатку. Как обычно, мне передавались через дверь палатки спальные мешки и личные мешки, и я раскладывал все в порядке. Как всегда, появился и кухонный ящик, и необходимый нам на вечер и на следующее утро провиант. Но в этот вечер я быстрее обычного пустил в ход примус, накачав его до самого высокого давления. Я надеялся таким образом произвести как можно больше шума и заглушить звуки тех выстрелов, которые сейчас должны были раздаться,.. Двадцать четыре наших достойных товарища и серных помощника были обречены на смерть! Это было жестоко, но так должно было быть. Мы все единодушно решили не смущаться ничем для достижения своей цели. Каждый должен был сам убить своих собак в заранее установленных пределах. Пеммикан вскипел в этот вечер изумительно быстро, а я, кажется, мешал его особенно усердно... Прогремел первый выстрел. Я не отличаюсь нервностью, но должен сознаться, что я вздрогнул. Выстрел следовал за выстрелом, - они жутко разносились по равнине. С каждым из них один наш верный слуга прощался с жизнью...
Прошло порядочно времени, пока, наконец, не появился первый из выполнивших свою задачу. Им всем пришлось вскрывать своих животных и вынимать из них внутренности, чтобы мясо не испортилось. С этим нужно быть необычайно осторожным, так как иначе мясо может оказаться вредным для еды. Внутренности но большей части пожирали тут же на месте еще горячими товарищи убитых, так как все они были сейчас очень прожорливы. Особенную жадность к горячим внутренностям проявил "Сугген" - одна из собак Вистинга. Она безобразно кидалась всюду, где только могла найти это блюдо. Многие из собак сначала не хотели есть внутренности, но аппетит пришел позднее.
Того праздничного настроения, которое должно было бы царить в нашей палатке вечером - первом вечере на плато, не было. В воздухе носилось что-то давящее, печальное; мы так привязались к своим собакам. Это место было названо "бойней". Было решено, что мы останемся здесь на два дня, чтобы отдохнуть и поесть "собачины". Вначале многие из нас и слышать не хотели о том, чтобы принимать участие в подобном Угощении. Но время шло, аппетит увеличивался, и эта точка зрения менялась, пока, наконец, в последние дни перед тем как мы дошли до "бойни", мы не могли уже ни думать, ни говорить ни о чем другом, как только о собачьих котлетах, собачьей вырезке и т.п.
Однако, в этот первый вечер мы воздержались. Нам не хотелось набрасываться на своих четвероногих друзей и пожирать их раньше, чем они остыли.
Скоро мы поняли, что "бойня" не была слишком гостеприимным местом. Ночью температура понизилась, и по всей равнине гуляли сильнейшие порывы ветра. Они сотрясали и рвали палатку, но, чтобы сорвать ее с места, нужны были не такие усилия. Собаки провели ночь за едой. Если нам случалось проснуться, то мы слышали, как хрустели и трещали кости у них на зубах.
Скоро сказалось и действие от большой и быстрой перемены высоты. Бели нужно было повернуться в мешке, то мне приходилось делать это в несколько приемов, чтобы не задохнуться. Чтобы перевернуться на другой бок, нужно было вздохнуть несколько лишних раз. Не надо было и спрашивать, что товарищи мои чувствовали себя точно так же. Достаточно было просто их послушать!
Когда мы встали, было тихо, но погода не сулила ничего хорошего: было облачно, и можно было ждать дальнейшего ухудшения.
Утро ушло у нас на то, чтобы освежевать часть собак. Как я упоминал, до сих пор еще не все оставшиеся в живых собаки соблазнились собачьим мясом, и поэтому нужно было предложить его им в наиболее привлекательном виде. Ободранное и разрезанное на части, оно было принято по всей линии. Дали себя уговорить даже самые разборчивые псы. Но заставить всех собак есть собачину с кожей нам в этот раз не удалось. Очевидно, такое отвращение вызывается запахом, издаваемым ею. И я должен сознаться, что он не возбуждает аппетита!
Самое же мясо, лежавшее уже в рознятом виде, право, было вполне хорошим на взгляд. Ни одна мясная лавка не представляла бы лучшего зрелища, чем то, которое можно было наблюдать у нас, когда мы освежевали и разрезали на части десять своих собак. На снегу были разложены большие кучи прекраснейшего, свежего, красного мяса с массой самого привлекательного на вид жира. Собаки ходили кругом и нюхали. Некоторые хватали себе кусок, иные переваривали. Мы же, люди, выбрали себе самое молодое и нежное мясо. Вистингу было предоставлено возиться со всем: и с выбором мяса, и с приготовлением котлет. Его выбор пал на "Рекса", небольшое прекрасное животное - одну из его же собственных собак. Он ловко нарубил и нарезал необходимое для обеда количество мяса. Я не мог оторвать глаз от его работы. Маленькие нежные котлетки действовали гипнотизирующе, когда он одну за другой кидал их на снег. Они вызывали старые воспоминания о днях, когда, конечно, собачья котлета была не так привлекательна, как теперь - воспоминание о блюдах, на которых котлеты лежали рядышком одна к другой с косточками, обернутыми тонкой завитой бумагой, а в середине были аппетитные "petit pois"...
Да, мысли мои летели и дальше, - однако, все это сюда не относится и не касается Южного полюса! Я очнулся от своих мечтаний, когда Вистинг решительно всадил топор в снежную поверхность, собрал котлеты и пошел в палатку.
Облачный покров немного поредел, и время от времени появлялось солнце, хотя и не во всем своем великолепии, Нам удалось поймать его как раз во-время и определить свою широту: 85^o 36' южной широты. Нам повезло, так как вскоре потянуло с юго-востока, и не успели мы оглянуться, как уже поднялась метель. Но теперь нам не было никакого дела до погоды. Что нам до того, что ветер воет в оттяжках палатки, а снег взвивается кругом, если мы все равно решили оставаться на месте, а пищи у нас вдоволь? Мы знали, что и собаки думали, примерно, то же самое: было бы только у нас достаточно пищи, а на погоду нам наплевать!
В палатке у Вистинга все уже было на мази, когда мы, закончив свои наблюдения, забрались туда. Горшок стоял на огне, и, судя по аппетитному запаху, скоро уже все должно было быть готово. Котлет мы не жарили. У нас не было ни сковородки, ни масла.
Правда, мы всегда могли бы выделить немного жиру из пеммикана, а сковородку измыслили бы как-нибудь, так что, если бы было нужно, могли бы и зажарить котлеты. Но мы нашли, что гораздо скорей и легче сварить их. Таким образом, у нас получился еще и прекраснейший суп. Вистинг справился со своим делом изумительно! Дело в том, что о;н взял из пеммикана те именно куски, где было больше всего овощей, и теперь подал нам отличнейший свежий мясной суп с овощами. "Гвоздем" обеда был десерт. Если у нас и было хоть какое-нибудь сомнение насчет качества мяса, то теперь, после первой пробы, его как ветром сдуло! Мясо оказалось просто отличным, - ей-богу, отличным, - и одна котлета исчезала за другой с молниеносной быстротой. Готов допустить, что котлеты могли бы быть и несколько мягче, не потеряв ничего от этого, но ведь нельзя же требовать от собаки всего! В этот первый раз я лично съел пять котлет и тщетно шарил в кастрюле, в поисках шестой. Вистинг не рассчитывал на такой блестящий успех.
Этот вечер мы использовали на пересмотр своего запаса провианта и распределение его на трое саней. Четвертые сани-Хасселя-оставлялись здесь. Запас провианта был разделен следующим образом: на санях Э 1 - Вистинга - было погружено: 3700 штук галет (дневной рацион был сорок штук на человека); 126 килограммов собачьего пеммикана (полкилограмма на собаку в день); 27 килограммов пеммикана для людей (350 граммов на человека в день); 5,8 килограммов шоколада (40 граммов на человека в день); 6 килограммов молочной муки (60 граммов на человека в день). На двух других санях было почти то же самое, что, таким образом, давало нам возможность, считая со дня ухода отсюда, продолжать свой поход в течение шестидесяти дней с полным рационом. Восемнадцать наших оставшихся в живых собак были разделены на три упряжки по шесть в каждой. По нашим расчетам, произведенным здесь, мы должны были достичь полюса с восемнадцатью собаками и покинуть его с шестнадцатью, Хассель, оставлявший здесь свои сани, закрывал на сие число счет провианта, а поэтому разделенный провиант был записан в тетради трех других участников похода. Все это, как уже упоминалось раньше, было проделано в этот день только на бумаге. Передача и распределение провианта пока откладывались в ожидании, когда это позволит погода. Заняться этой работой сегодня же под скрытым небом было немыслимо.
На следующий день, двадцать четвертого ноября, свежий ветер перешел к норд-осту, и погода была относительно сносная, так что мы в семь часов утра занялись переупаковкой саней. Это было не совсем приятное занятие. Хотя погода, как я заметил, была "относительно сносной", однако она ничуть не была подходящей для переупаковки провианта. Шоколад, который к этому времени состоял главным образом из маленьких кусочков, нужно было вынимать, пересчитывать и делить на трос саней. Точно так же и галеты: каждую штуку приходилось брать и считать отдельно, а когда дело идет о тысячах, то всякий легко поймет, что значит возиться со всем этим при -20^o С и свежем ветре, да еще когда большую часть времени руки у тебя обнажены. Во время работы ветер бушевал все больше и больше, и когда наконец все было готово, то кругом нас задувало и мело так, что мы почти не различали палатки. Мы оставили свое первоначальное намерение сняться с лагеря, как только сани будут готовы. На этом мы не теряли так уж много. Наоборот, в конечном итоге мы только выигрывали. Собаки, - а это важнее всего, - получили действительно основательный отдых и хорошо подкормились. Со времени нашего прибытия к "бойне" в них произошла изумительная перемена. Толстые, жирные и довольные бродили они теперь вокруг, и былая склонность к жадности совершенно у них исчезла. Для нас самих день или два больше - не играли никакой роли. Своего важнейшего средства питания-пеммикана-мы почти не трогали, так как его место целиком было занято "псиной". Поэтому, когда мы снова забрались в палатку и устроились там на отдых после оконченной работы, среди нас не замечалось особой печали.
Входя в палатку, я заметил на пригорке Вистинга. Он стоял на коленях и вырубал котлеты. Собаки собрались вокруг него и с интересом наблюдали. Норд-ост свистел и выл, снег мело и крутило, - нельзя сказать, чтобы у Вистинга была особенно приятная работа. Однако, он справился с нею отлично, и мы получили свой обед вовремя. К вечеру ветер немного стих и перешел к востоку. Мы легли спать с наилучшими надеждами на завтрашний день.
Наступило воскресенье - двадцать шестое ноября. Этот день был хорош во многих отношениях. Конечно, у меня и раньше было много случаев убедиться в том, что за парни мои товарищи! Но испытание, выдержанное ими в этот день, было таково, что я никогда его не забуду, доведись мне даже прожить до глубокой старости. Ночью ветер снова перешел к северу и возрос до силы шторма. Когда мы вышли утром, задувало и мело так, что мы почти не могли разглядеть полузанесенных саней. Собаки все съежились в комок, стараясь как можно лучше защитить себя от непогоды. Температура была не такая уж низкая -27^o С, но достаточно низкая, чтобы она неприятно чувствовалась в шторм. Мы все по очереди выходили посмотреть на погоду и теперь сидели на своих спальных мешках, раздумывая о скверных видах на будущее.
- Здесь у "бойни" чертовская погода, - говорит один, - можно подумать, что лучше она никогда не будет. Вот уже пятый день, а ветер хуже прежнего!
Мы все согласились с этим.
- Нет ничего хуже чем пережидать так непогоду, - продолжает другой, - это утомительнее, чем идти с утра до вечера.
Лично я разделял это же мнение. Подождать день - хорошо, но два, три, четыре, - а теперь было похоже, что и пять дней, - нет, это страшно!
- А может быть, попробуем?
Никогда еще сделанное предложение не принималось с таким единодушием и с таким восторгом! Когда я вспоминаю своих четырех товарищей по походу на юг, то мне приятнее всего представлять их себе при свете этого утра. Все те свойства, которые я выше всего ценю в мужчине, выступили в этом случае так ярко: мужество и бесстрашие без хвастовства и громких слов. С шутками и прибаутками все было уложено, а затем - марш, навстречу буре!
Почти невозможно было открыть глаз! Тонкая снежная пыль проникала всюду, и по временам казалось, что ты ослеп. Палатку замело снегом и она обледенела, поэтому при уборке приходилось обращаться с нею с осторожностью, чтобы она не поломалась. Собаки были не очень расположены отправляться в путь, и запрягание их отняло много времени. Но вот, наконец, мы готовы. Еще один взгляд на место нашего лагеря, чтобы проверить, не забыто ли тут чего-нибудь из того, что должно быть взято с собой. Четырнадцать лишних собачьих туш были сложены в кучу, и к ним вместо вехи приставлены сани Хасселя. Лишняя собачья сбруя, несколько альпийских веревок, все наши ледовые кошки, которые, по нашему мнению, уже не пригодятся нам больше, - все это было оставлено здесь. Но все-таки тащить приходилось еще порядочно. Напоследок мы воткнули в снег торчком сломанную лыжу. Это сделал Вистинг. Он предусмотрительно подумал, что лишняя веха ничему не помешает. Будущее покажет, что он сделал доброе дело!
И вот мы вышли. Начинать было трудно и людям и собакам. Высокие сугробы тянулись как раз на юг, и чрезвычайно затрудняли продвижение вперед. Те, кто управлял санями, должны были быть внимательными и поддерживать их, чтобы они не перевернулись на больших сугробах. Нам же, другим, приходилось с большим трудом удерживаться на нотах, потому что не за что было ухватиться. Так двигалось дело с грехом пополам, но главное - двигалось. Местность вначале как будто бы повышалась, хотя и немного. Наст был необычайно тяжелый, - казалось, что ты просто тащишься по песку. Между тем, сугробы становились все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезли, и местность стала совершенно ровной. Дорога постепенно улучшалась и становилась, неизвестно по какой причине, все лучше и лучше, хотя непогода продолжалась с той же силой, а пурга - теперь вкупе с падающим снегом - стала еще сильнее прежнего. Дошло до того, что каюр едва различал своих собственных собак. Местность, ставшая теперь совсем плоской, производила иногда впечатление спуска. Во всяком случае, об этом можно было судить по ходу, который иной раз развивали сани. Сплошь и рядом собаки припускали в галоп. Этому помогал, правда, и попутный шторм, но один он не мог быть причиной такой перемены. Эта обнаруживаемая местностью тенденция к понижению мне не нравилась. По моему мнению, нам не должно было бы уже встречаться ничего такого, раз мы Достигли той высоты, на которой сейчас находились. Небольшое повышение, - это еще туда сюда, но постижение - нет, это не соответствовало моим расчетам!
Однако, спуск все еще не был настолько велик, чтобы внушать нам тревогу. Если же местность всерьез начнет спускаться, то нам придется остановиться и разбить лагерь. Нестись вниз во всю прыть совершенно вслепую по абсолютно неизвестной местности было бы сумасшествием! Мы ведь рисковали сверзиться в какую-нибудь пропасть, не успев даже ничего предпринять.
Как обычно, Хансен ехал передовым. Бежать впереди теперь, в сущности, должен был я, но сначала этому мешала неровная местность, а затем быстрая езда. Невозможно было бежать с той же быстротой, с какой собаки тянули сани. Поэтому я держался рядом с санями Вистинга и переговаривался с ним. Вдруг я увидел, как собаки Хансена бросились вперед и в дикой скачке понеслись вниз. Вистинг за ними. Мне удалось заорать Хансену, чтобы он остановился. Ему удалось это сделать, повернув сани поперек. Другие сани, ехавшие за ним, остановились, налетев на него. Мы находились на довольно крутом спуске. Что было внизу, решить было трудно, да при такой погоде мы и не пытались это определить. Неужели же нам снова придется путешествовать по горам? Вероятнее всего, мы находились на одном из многих холмистых гребней, но у нас не могло быть в этом никакой уверенности, пока погода не прояснится. Мы утрамбовали себе в рыхлом снегу место для палатки, и скоро она была уже поставлена. Таким образом, мы не сделали сколько-нибудь длинного перехода - всего девятнадцать километров. Но зато покончили со стоянкой на "бойне", а этим было уже многое достигнуто.
Вечером при определении точки кипения оказалось, что мы находимся на высоте 2860 метров над морем и, следовательно, спустились от "бойни" на 170 метров. Мы залезли в мешки и заснули. С рассветом нам нужно было подняться и посмотреть, как обстоят дела. В этих местах нужно пользоваться случаем. Если этого не делать, то ожидание может оказаться долгим и многое будет потеряно. Поэтому все мы спали одним глазом в полной уверенности, что не случится ничего такого чего бы мы не заметили. В три часа солнце проглянуло из-за туч, и мы выскочили за двери. Обозреть положение нельзя было сразу. Солнце было еще вроде масляного шарика и не могло рассеять густую мглу. Ветер немного спал, но все же задувал здорово. В сущности, неприятнейшее занятие - вылезти из хорошего теплого спального мешка и стоять так на ветру часами в тонкой одежде, сторожа погоду! Мы знали по опыту, что такой просвет, такое прояснение погоды может наступить внезапно, а тогда следует быть на посту.
И просвет наступил. Он был не так уж долог, но все же долог достаточно. Мы находились на довольно крутом спуске с гребня холма. Спуск к югу был, слишком крут, но к юго-востоку он шел ровнее и лучше и заканчивался огромной равниной. Мы не заметили никаких трещин или вообще каких-нибудь мерзостей. Впрочем, видели мы не на далекое расстояние, а только ближайшие окрестности. Гор мы никаких не видели - ни Фритьофа Нансена, ни Педро Кристоферсена.
Очень довольные своей утренней работой, мы снова улеглись и проспали до шести часов утра, когда опять начались наши утренние хлопоты. Погода, немного улучшившаяся за ночь, теперь снова разболталась, и норд-ост трудился изо всех сил. Однако, теперь, когда мы узнали ближайшие окрестности, нужно было нечто большее, чем шторм и пурга, чтобы остановить нас. Только бы нам дойти до плоскогорья, а там мы знали уж, что всегда сумеем найти свой путь дальше. Наложив на полозья надежные тормоза, мы двинулись в путь с горы. Небольшая утренняя ориентировка оказалась правильной. Спуск был ровный и удобный, и мы доехали до ровного места без приключений. Теперь можно было опять продолжать курс на юг, и в густой пурге мы продолжали свой путь в неизвестное с приятной помощью завывающего норд-оста. Теперь мы снова начали строить гурии, которые не нужны были на подъемах.
К концу утра мы прошли снова через небольшой гребень, последний встреченный нами. Местность была теперь довольно хорошая, ровная, как пол, и без следа сугробов. Но, если мы все-таки продвигались вперед медленно и с трудом, то причину этого следовало искать в скверном насте. Для всех нас это было чистое наказание! Сахара и та, кажется, больше бы годилась для езды на санях! Теперь, наконец, нам понадобился и бегущий впереди, и отсюда до полюса эту работу поочередно выполняли Хассель и я. Среди дня погода улучшилась, и, когда мы к вечеру разбили лагерь, все вокруг имело радостный вид. Солнце проглянуло сквозь тучи и так дивно припекало после всех этих холодных дней! Видимость не была хорошей, так что мы не могли разглядеть окрестностей. Расстояние, пройденное нами, по показаниям наших трех одометров, равнялось тридцати километрам. Принимая во внимание дурной наст, мы могли быть этим довольны. Определение высоты дало нам 2 630 метров над уровнем моря, или падение в течение дня на 230 метров. Это очень удивило меня. Что это может значить? Вместо того, чтобы понемногу повышаться, местность медленно понижалась. Впереди нас должно было ожидать что-то странное, но что же?
По счислению, мы в этот вечер находились на 86^o южной широты.
Двадцать восьмое ноября не принесло нам желательной погоды. Всю ночь налетали сильные порывы ветра с севера. Утро настало со слабым ветром, но с туманом и снегом. Что за проклятье! Ведь здесь мы шли вперед по совершенно девственной почве, а видеть не могли ничего. Местность оставалась почти такой же, - пожалуй, была лишь несколько более волнистой. О том, что здесь в свое время бушевали ветры, и ветры сильные, свидетельствовал нижний слой, состоявший из твердых, как железо, снежных наметов, К счастью для нас, снег, выпавший за последние дни, сравнял их, и теперь тут образовалась совсем ровная поверхность. Сани скользили тяжело, однако лучше, чем накануне. Мы продвигались все время вслепую и досадовали на упрямство погоды с ее плохой видимостью, как вдруг кто-то закричал:
- Посмотрите-ка!
На востоко-юго-востоке высоко среди масс тумана вздымалась дикая темная горная вершина. Она была недалеко. Больше того: казалось, что она угрожающе близка и совсем нависла над нами! Мы остановились, созерцая величественное зрелище. Но природа ненадолго раскрыла перед нами свои чудеса. Пал туман тяжелый и холодный и снова скрыл все сокровища. Теперь мы знали, что нам следует приготовиться ко всяким предосторожностям.
Когда мы прошли около шестнадцати километров, туман снова на минуту поредел, и мы увидели совсем близко - всего в одном-двух километрах - на западе два длинных, узких, совершенно покрытых снегом горных гребня, идущих с севера на юг. Эти горы,- горы Хеллан Хансена, были единственны ми, которые мы видели по правую руку от себя во время своего похода по плато.
Они были от 2 600 до 2 860 метров высоты я на обратном пути могли бы послужить для нас прекрасными отличительными знаками. Между ними и горами, лежавшими на востоке, нельзя было проследить никакой связи. Они производили впечатление совершенно изолированных вершин, так как мы не могли заметить нигде .никакой возвышенности, тянувшейся с востока на запад.
Мы продолжали идти по своему курсу, все время ожидая встретиться в этом направлении еще с каким-нибудь сюрпризом. Воздух был черен, как смола, и казалось, будто он что-то таит в себе. Это не могло быть от непогоды, так как тогда она разразилась бы уже над нами. А мы все шли и шли, и все оставалось по-прежнему. Наш дневной переход равнялся тридцати километрам. Заглядывая в свой дневник от двадцать девятого ноября, я вижу, что он начинается не очень весело: "Туман, туман, снова туман и опять туман. К тому же, еще мелкий снег, делающий дорогу невозможной. Бедные животные! Им пришлось сегодня жестоко потрудиться, чтобы тащить сани вперед". Однако, день оказался не таким уж дурным, так как мы выпутались из неизвестности и узнали, что скрывает этот темный воздух.
Позднее утром проглянуло солнце и разогнало немного туман. И в юго-восточном направлении, в нескольких километрах от нас, открылась огромная, могучая группа гор. От нее и как раз поперек нашего курса шел большой старый ледник. Солнце стояло прямо над ним, освещая поверхность, покрытую огромными трещинами и складками. Ближе к земле эти образования были такого рода, что мы с первого взгляда ясно увидели, что всякое продвижение по этой дороге невозможно. Но как будто можно было пройти прямо по леднику в направлении нашего курса, - так по крайней мере казалось.
Туман спускался и снова рассеивался, и нам приходилось пользоваться моментами просветления, чтобы ориентироваться. Лучше всего было бы, пожалуй, остановиться, поставить палатку и подождать наступления ясной погоды. Тогда мы могли бы не торопясь и спокойно осмотреть местность и выбрать лучший путь. Идти вперед, не зная местности, не очень-то хорошо. Но как долго нам придется ждать ясной погоды? На такой вопрос нельзя было получить ответа. Может быть неделю, а может быть и две, но на это у нас не было времени. Значит, все равно, и будь что будет! Насколько мы могли разглядеть ледник, он был довольно крут. Но лишь в направлении с юга к юго-востоку у новой земли туман иногда рассеивался настолько, что мы могли разглядеть хоть что-нибудь. С юга на запад туман лежал густой, как каша. Мы видели, что огромные трещины теряются в массах тумана. Пока оставалось нерешенным, как выглядит ледник на западе. Нам нужно было идти на юг, а пройти туда в одном месте было возможно.
Мы продолжали идти вперед, пока на местности не стало сказываться влияние ледника, в виде небольшой трещины, и тогда мы остановились. Прежде чем начать поход по леднику, мы решили облегчить немного сани. Уже по тому немногому, что удалось увидеть, было ясно, что нам предстоит тяжелая работа. Поэтому было важно везти на санях как можно меньше груза. Мы сейчас же приступили к постройке склада. Снег здесь был очень пригоден для этой цели, так как он был тверд, как стекло. За короткое время выросла огромная постройка из твердых, как лед, снежных глыб и в ней мы оставили провиант для пяти человек на шесть дней и для восемнадцати собак на пять дней. Кроме того здесь была оставлена часть разных мелочей.
Во время этой работы туман то спускался, то расходился. Было несколько совсем ясных проблесков, которые дали мне возможность рассмотреть хорошенько ближайшую группу гор. Казалось, она лежала совсем изолированно и состояла из четырех гор. Одна из них, гора Хельмера Хансена, стояла отдельно от трех других. Три остальных горы - Оскара Вистинга, Сверре Хасселя и Уле Бьолана - стояли теснее. Воздух за этой группой все время был тяжелым и темным, указывая на то, что там должны скрываться еще горы.
Вдруг, в один из самых ясных просветов, в покрывале тумана образовалась прореха, и из нее выступили вершины колоссального горного массива. По первому впечатлению эта гора - гора Т. Нильсена - показалась нам высотой по крайней мере в шесть с чем-нибудь тысяч метров. Мы просто оторопели, - так громадна она была! Но это продолжалось лишь одно мгновение, а затем туман снова сокрыл ее в своих недрах. Нам удалось взять несколько жалких пеленгов отдельных гор, но получить лучшие было нельзя. Кроме того место этого склада было настолько заметно, благодаря своему нахождению у подножья ледника, что не найти его было положительно невозможно, как мы единодушно решили.
Окончив постройку, которая возвышалась на целых два метра, мы поставили на верхушку еще и один из своих черных ящиков из-под провианта, чтобы, возвращаясь домой, еще легче увидеть наш знак. Определение широты, которое мы успели сделать во время этой работы, дало нам 86^o 21' южной широты. Это довольно точно совпадало с нашей широтой по счислению - 86^o 23' южной широты. Между тем, туман снова заволок все, и повалил легкий и мелкий снег.
Мы взяли пеленг наиболее свободного от трещин участка ледника и затем двинулись в путь. Прошло некоторое время, прежде чем мы добрались до ледника. Трещины у нижнего края были небольшими, но едва мы начали подъем, как начались и удовольствия. Такой переход совершенно вслепую между трещинами и пропастями со всех сторон - нечто действительно неприятное! Время от времени мы справлялись с компасом и осторожно ехали вперед. Мы с Хасселем шли впереди, связавшись альпийской веревкой. Но это, в сущности, мало помогало нашим каюрам. Конечно, мы легко перемахивали на лыжах такие места, где собаки проваливались. Эта нижняя часть ледника, была не совсем безопасна, так как трещины часто бывали совершенно незаметны под тонким слоем снега.
В ясную погоду еще куда ни шло, - можно ехать по такой местности, так как тогда свет и тени позволяют видеть края этих коварных западней; но в такой день, как этот, когда все сливается, продвижение вперед становится делом сомнительным. Однако, мы все же продолжали идти вперед, соблюдая величайшую осторожность. Вистинг чуть не измерил глубину одной из таких опасных трещин санями, собаками и самим собой, так как мост, по которому он проезжал, обрушился. Благодаря присутствию духа и молниеносной быстроте маневра (иной назовет это счастьем!) - ему удалось спастись. Так мы пробрались метров на пятьдесят наверх по леднику, но здесь попали в такой лабиринт зияющих пропастей и разверстых бездн, что не могли больше никуда двинуться. Делать было нечего, пришлось отыскать наименее растрескавшийся клочок ледника и поставить на нем, палатку. Как только это было сделано, мы с Хансеном отправились на разведку. Мы шли, перевязавшись альпийской веревкой, а потому довольно уверенно. Целая наука выбираться из такой ловушки, в какую мы заехали!
В направлении уже упомянутой группы гор, - они тянулись на восток, - прояснилось настолько, что в этой стороне мы могли очень хорошо разглядеть ледник. Теперь подтвердилось все то, что мы видели с расстояния. Участок, идущий к земле, был так размолот и расколот, что там буквально не было места, куда ступить. Все имело такой вид, словно здесь было дано сражение и метательными снарядами служили огромные ледяные глыбы. Они нагромождались одна на другую и, разбросанные повсюду, являли собой картину грандиозного разрушения. "Слава богу, что нас тут не было, когда все это происходило, - подумал я про себя глядя на поле брани. - Оно могло бы быть картиной "страшного суда", и при том в огромном масштабе!"
Итак, пройти в этом направлении было безнадежно, о это было не столь уж страшно, раз путь наш лежал на юг. К югу ничего не было видно. Там лежал тяжелый и густой туман. Оставалось только попытаться пройти вперед. Поэтому мы повернули на юг. Чтобы отойти от места нашей палатки, нам нужно было сначала перейти через довольно узкий снежный мост. Отсюда - вдоль обрывистого гребня или хребта с широкими зияющими трещинами с обеих сторон. Этот гребень вел на ледяной вал метров в семь высотой - образование, происшедшее оттого, что давление прекратилось раньше, чем этот вал лопнул и распался на торосы. Мы прекрасно видели, что пробраться здесь с санями и собаками будет трудно, но, за неимением лучшего, приходилось мириться и с этим.
С вершины этого ледяного вала мы могли заглянуть на другую его сторону, которая до сих пор была скрыта от наших глаз. Туман мешал нам видеть на далекое расстояние, но даже ближайшие окрестности убеждали нас в том, что мы с осторожностью сможем перебраться дальше. При спуске с вершины, на которой мы стояли, на другую сторону нужно было маневрировать с величайшей осторожностью. Дело в том, что ледяной вал кончался зияющей трещиной, особо пригодной для того, чтобы принять и приютить соскользнувших в нее каюров, сани и собак!
Мое и Хансена странствование на юг на этот раз совершалось совершенно наугад, так как мы ровно ничего не видели. Мы намеревались проложить след для завтрашнего похода. Во время этого блуждания у нас вырывались по адресу ледника не одни только хвалебные слова!
Бесконечные повороты и обходы. Чтобы пройти один метр вперед, нам наверное приходилось делать десять метров в сторону. Можно ли удивляться, что мы назвали этот ледник "Чертовым?" Во всяком случае, наши товарищи подтвердили бурными овациями правильность этого названия, когда мы сообщили им о нем.
У "Врат ада" мы с Хансеном остановились. Это было совершенно изумительное образование. Здесь ледник образовал длинный хребет метров в шесть вышиной. Посредине этого хребта он разрывался, образуя открытый портал метра в два шириной. Хребет, как и вообще весь ледник, был, по-видимому, очень старый и в значительной степени занесен снегом. Отсюда та часть ледника, которую можно было видеть к югу, принимала постепенно все лучший вид, а потому мы повернули кругом и пошли по своим следам в радостной уверенности, что нам удастся пройти вперед. Наши товарищи не меньше нас обрадовались сообщению о видах на будущее.
Определение высоты в этот вечер дало нам 2 400 метров над уровнем моря, то есть у подножья ледника мы были на высоте 2 340 метров или ниже "Бойни" на 630 метров. Мы теперь отлично знали, что нам предстоит опять весь этот подъем, если еще не больший. Такая мысль не пробуждала в нас особого воодушевления. В своем дневнике я читаю, что этот день я закончил следующими словами: "Какой же теперь будет новый сюрприз?" В сущности, мы совершали удивительное путешествие по новым местам, новым горам, ледникам и т.п., не видя ничего перед собой. Вполне естественно, что мы были готовы ко всяким неожиданностям. При таком хождении ощупью в потемках мне меньше всего нравилось, что будет трудно, даже очень трудно, опознать местность на обратном пути. Однако, мы относились к этому спокойно, имея в виду этот ледник, идущий поперек нашего курса, и все настроенные нами гурии. Многое нужно, чтобы мы прошли мимо них, возвращаясь домой! Для нас было лишь важно найти свой спуск на барьер. Ошибка была бы очень досадной. Из дальнейшего описания будет видно, что мои опасения насчет того, что мы можем не опознать местности, были не совсем лишены основания. Нам помогли поставленные нами гурии, и своей конечной победой мы обязаны собственно своей предусмотрительности в этом отношении.
Следующее утро, тридцатого ноября, наступило при значительно более ясной погоде, и мы могли очень хорошо осмотреться кругом. Теперь нам было видно, что две горные цепи на 86^o южной широты соединялись в одну, идущую к юго-востоку, могучую горную цепь с вершинами от 2 860 до 4 300 метров. Гора Т. Нильсена была самой южной, как это можно было видеть отсюда. Горы Хансена, Вистинта, Бьолана и Хасселя образовывали, как мы и предполагали вчера, самостоятельную группу и лежали отдельно от мощной главной цепи.
Каюрам досталась утром жаркая работа. Приходилось править с большой осмотрительностью и терпением, чтобы пройти благополучно по местности, лежавшей перед нами. Какой-нибудь ничтожнейшей ошибки было достаточно, чтобы отправить и сани и собак с молниеносной быстротой на тот свет. Однако же нам удалось удивительно быстро проехать расстояние, которое мы с Хансеном прошли накануне вечером. Не успели мы и оглянуться, как уже очутились у "Врат ада", и Бьолан снял отсюда прекрасную фотографию, которая очень хорошо показывает трудности, встретившиеся нам на этой части пути. На переднем плане под высоким снежным гребнем, образующим одну сторону очень широкой, но отчасти занесенной снегом трещины, видны следы ударов лыж по снегу. Это фотограф, проходя по этому снежному мосту, хлопал лыжами, пробуя прочность нижнего слоя. У самых следов видна отверстая дыра в широкой трещине. Вначале она светло голубая, но под конец в бездонной пропасти становится совсем черной. Фотографу удалось пройти по мосту туда и обратно целым и невредимым, но рисковать пройти через этот мост с санями и собаками нечего было и думать. На фотографии можно также увидеть, что сани повернуты совсем в другую сторону, в поисках иного пути. Две маленькие черные фигурки вдалеке направо - это Хассель и я, вышедшие на рекогносцировку.
В этот день мы прошли небольшое расстояние - всего пятнадцать километров по прямой- линии. Но, если принять во внимание все крюки и обходы, которые мы принуждены были делать, то все же оно окажется не столь уж коротким. Мы поставили палатку на хорошем, солидном основании, вполне довольные своей дневной работой. Высота над уровнем моря была 2 500 метров. Солнце стояло теперь на западе, и лучи его падали прямо на огромные горные массивы. Сказочный ландшафт из синего и белого, красного и черного - игра красок, не поддающаяся никакому описанию! Хоть нам и казалось, что сейчас совсем ясно, но дело обстояло не так уж благополучно. Юго-восточная часть горы Т. Нильсена терялась в темном непроницаемом воздухе, дававшем понять, что горы тянутся еще и в этом направлении, но сказать что-нибудь наверняка было невозможно.
Гора Т. Нильсена, - в жизни своей я не видел ничего прекраснее! Вершины, самые разнообразные по своей форме, высоко вздымались вверх, частью покрытые несущимися мимо них клочками тумана. Некоторые из них были острые, но большинство растянутые я закругленные. Там и сям виднелись блестящие сверкающие ледники, в диком беге низвергавшиеся по крутым склонам и в ужасающем беспорядке переходившие в лежащую внизу местность.
Однако, самой замечательной из всех была гора Хельмера Хансена. Вершина ее была кругла, как дно чаши, и покрыта удивительным ледником. Он был так изодран и разломан, что ледяные глыбы торчали во все стороны, словно иглы ежа. Все это сияло и блестело на солнце - чудесное зрелище! Нет такой другой горы на свете, и в качестве приметы она незаменима. Мы знали, что ее нельзя будет не опознать, как бы не изменился вид окрестностей на обратном пути, когда условия освещения могут быть иными.
Когда лагерь был разбит, одна партия отправилась исследовать подробнее условия местности. Вид на окрестности с места нашей лагерной стоянки не сулил ничего хорошего, но, может быть, удастся найти что-нибудь лучшее, чем ожидалось. Нам повезло, что состояние наста на леднике оказалось таким хорошим. Свои ледовые кошки мы оставили на "Бойне", а потому, если б ы нам встретился гладкий лед вместо того хорошего, плотного снежного слоя, который был у нас теперь то это доставило бы нам много хлопот. Выше, все выше, между ужасными трещинами и пропастями, к новым - в сотни метров шириной и, может быть, в тысячи метров глубиной! Для нашего продвижения вперед перспективы, по правде сказать, были довольно мрачные. Насколько можно было видеть в направлении нашего курса, впереди вздымался один огромный хребет за другим, скрывая на той стороне ужасные широкие бездны, которые все нужно было обходить. Мы шли вперед, все вперед, хотя обходная дорога была длинна и трудна. На этот раз мы не связались альпийской веревкой, так как трещины были настолько заметны, что лопасть в них было трудно. Однако, оказалось, что во многих случаях альпийская веревка была бы тут уместна. Мы только что собирались перейти через один из многих хребтов, - поверхность казалась здесь сплошной и вполне хорошей, - когда вдруг как раз под задней частью лыжи Хансена отломился большой кусок. Мы не могли отказать себе в удовольствии заглянуть в дыру. Зрелище было непривлекательное, и мы решили избежать этого места, когда пойдем с санями и собаками.
Каждый день мы не могли нахвалиться своими лыжами. Мы часто спрашивали друг друга: что было бы теперь с нами без этой удивительной вещи на ногах? Ответ по большей части был таков: конечно, мы были бы уже на дне какой-нибудь трещины или ямы. Еще при чтении различных описаний внешнего вида барьера и его особенностей, все мы, рожденные и воспитанные с лыжами на ногах, ясно увидели, что лыжи здесь незаменимы. Это убеждение подкреплялось с каждым днем, и можно смело сказать, что наши лыжи сыграли не только очень важную роль, но, возможно, даже важнейшую роль в нашем походе к Южному полюсу. Много раз мы шли по таким растресканным и изрытым участкам, что пройти там пешком было бы невозможно. О преимуществе лыж в глубоком, рыхлом снегу не приходится и распространяться!
После двухчасовой разведки мы решили повернуть обратно. С вершины гребня, на котором мы тогда стояли, местность дальше имела более привлекательный вид, какого у нас давно уже не было. Но здесь на. леднике нам уже так часто приходилось разочаровываться, что мы стали относиться ко всему весьма скептически. Как часто мы, например, думали, что стоит нам только перейти то или вот это волнообразное образование, и все наши испытания кончатся, а дорога дальше на юг будет открыта и свободна. Но доходили до места и убеждались, что за гребнем местность была еще хуже, чем раньше, если только это было возможно. Но на этот раз мы чувствовали, что в воздухе повеяло победой. Образования как будто обещали нам ее, но разве эти образования не обманывали нас так часто, что теперь мы уже не могли полагаться на них? Может быть, это подсказывал нам инстинкт? Я не знаю, но верно только то, что мы с Хансеном, обсуждая виды на будущее, были оба согласны с тем, что, пройдя за самый дальний гребень, мы победим ледник. Нам безумно хотелось заглянуть за этот гребень, но дорога в обход множества трещин была длинна и,- разрешите уж мне признаться в этом, - мы начали уставать.
Обратный путь шел вниз и занял немного времени, и скоро мы .могли уж сообщать своим товарищам, что завтрашний день сулит нам много хорошего. Тем временем Хассель измерил гору Т. Нильсен и определил, что она поднимается на 4300 метров над уровнем моря.
Как сейчас помню, в этот вечер мы любовались прекрасным зрелищем, которое раскрывала перед нами природа, и считали, что воздух чист, и поэтому все, что находится в нашем поле зрения, теперь должно бы быть видимо; припоминаю также, как мы были удивлены на обратном пути, найдя "весь ландшафт совершенно изменившимся. И не будь горы Хельмера Хансена, нам было бы довольно трудно опознать местность.
Воздух в этих областях может сыграть сквернейшие шутки. Как ни чист он казался нам в тот вечер, но тем не менее позднее выяснилось, что видимость была тогда, очень малая. Поэтому нужно быть очень осторожным в своих суждениях о том, что ты видишь и чего не видишь. В большинстве случаев оказывалось, что путешествующие в полярных областях скорее видели больше, чем меньше. Наоборот, если бы нам пришлось наносить на карту этот участок, как мы его видели тогда, то были бы пропущены большие горные районы.
Ночью поднялся сильный ветер с юго-востока и бушевал так, что гудели оттяжки палатки. Хорошо, что палаточные колышки крепко держали. Еще утром, когда мы занимались своим завтраком, ветер бушевал так что мы уже готовы были повременить немножко. Но внезапно и без всякого предупреждения ветер так сильно спал, что у нас исчезло всякое сомнение. Но какую перемену произвел юго-восточный ветер! Отличный снежный слой, вчера еще покрывавший все и превращавший бег на лыжах в удовольствие, теперь был сметен, на больших пространствах и обнажал твердый нижний слой.
Мысли набегали и уходили. Оставленные нами на "Войне" ледовые кошки так и плясали взад и вперед перед глазами, гримасничая и указывая на меня пальцами! Не хватало еще прогуляться к "Бойне" за кошками! Тем временем мы упаковали все и приготовились. По вчерашнему следу трудно было идти; но, теряя его иногда на гладкой ледяной поверхности, мы потом находили его снова на каком-нибудь сугробе, устоявшем против натисков бури. Для каюров была трудная и утомительная работа. Управлять санями на гладкой покатой поверхности было трудно, они ехали то вдоль, а то нередко и поперек, и нужна была особая предусмотрительность, чтобы не дать им перевернуться. А за этим нужно было следить во что бы то ни стало: тонкие ящики с провиантом не выдерживали частых ударов об лед. Кроме того было так трудно ставить сани снова, что из-за одного этого каюры проявляли величайшую осторожность. Сани в тот день на множестве больших и твердых неровностей выдержали хорошее испытание. То, что они выдерживали, было чудом и свидетельствовало о прекрасной работе Бьолана.
Ледник в этот день угостил нас таким хаосом, какого мы еще не встречали! Хассель и я, как обычно, шли впереди, связавшись альпийской веревкой. До того места, куда накануне вечером доходили мы с Хансеном, все шло относительно легко. Ведь бывает гораздо легче, когда знаешь, что по дороге пройти можно! Дальше было хуже, а часто даже так плохо, что нам много часов подряд приходилось искать путь в разных направлениях, прежде чем мы находили его. Неоднократно нам приходилось пользоваться топором и вырубать препятствия. Один раз нас даже взяло раздумье. Пропасть на пропасти, торос на торосе, и все такие высокие и крутые, что напоминали горы!
Мы бродили в поисках перехода во всех направлениях. Наконец, нашли один, если он, вообще говоря, мог заслуживать наименование перехода. Это был мост, до того узкий, что в ширину на нем едва хватало места для саней. С обеих сторон страшные обрывы. Проход по этому месту напомнил мне танец па канате через Ниагару. Хорошо, что никто из нас не страдал головокружением, а собаки не представляли себе точно, во что обойдется им неверный шаг!
По другую сторону этого перехода дорога шла вниз, и путь наш теперь лежал по долине между высокими волнистыми образованиями с обеих сторон. Идти здесь было просто испытанием терпения, так как долинка была довольно длинная и шла она прямо на запад. Несколько раз мы пробовали проложить курс на юг и перебраться через ледяной вал, но это оказывалось бесцельным. Правда, нам неизменно удавалось подняться на гребень, но спуститься по другую его сторону было невозможно. Оставалось только следовать естественному направлению долинки и ждать перехода ее в лежащую южнее местность.
В особенности подвергалось тяжелому испытанию терпение каюров, и я видел, как они, недовольные моим и Хасселя исследованиями, сами предпринимали прогулки на гребень, чтобы самим во всем убедиться. но лишь затем, чтобы признать необходимость преклонения перед капризами природы и последовать снова за нами. И по естественному-то направлению мы шли не без препятствий. Наш путь постоянно пересекали трещины то крупных, то небольших размеров.
Холмистый гребень или волнистое образование, на которое мы теперь, наконец, взобрались, имело весьма внушительный вид. К востоку оно заканчивалось крутым обрывом, переходившим в лежащую внизу местность, и достигало здесь до тридцати метров в высоту. К западу оно переходило в плоскость постепенно, давая нам возможность идти дальше этим путем.
Чтобы лучше обозреть окрестности, мы поднялись на восточную и наиболее высокую часть гребня. Оттуда мы сразу же увидели, что наше вчерашнее предположение подтверждается. Высокий хребет, который мы видели тогда и за которым надеялись найти лучший путь вперед, теперь виден был нам в большей своей части. И то, что мы увидели, заставило наши сердца забиться от радости.. Неужели перед нами действительно огромная, белая, гладкая равнина, или же это просто обман зрения? Время покажет, что тут на самом деле.
Между тем мы с Хасселем отправились дальше, а остальные последовали за нами. Пока мы дошли дотуда, нам пришлось еще не раз преодолевать разные трудности, но они, по сравнению с уже совершенными нами многими головоломными переходами, были относительно мирного характера.
Дойдя до многообещающей равнины, мы с облегчением вздохнули. Ее протяжение было не очень велико, но не больше были и наши требования в этом отношении после перехода последних дней по хаотический местности. Правда, вдали на юге мы все еще Видели большие торосистые хребты, но расстояние между ними были гораздо больше, а поверхность гладкая. Таким образом, впервые с того времени, как мы вступили на "Чертов ледник", мы могли снова править на истинный юг на расстоянии нескольких минут. (Минута равна 1/60 градуса или одной миле). Во время нашего дальнейшего продвижения вперед действительно оказалось, что мы очутились совсем в другой местности. В кои-то веки мы не остались в дураках! Правда, поверхность, по которой мы шли, не была совсем уж неизрытой и гладкой, - этого придется ждать еще долго, - но мы могли теперь подолгу выдерживать свой курс. Громадные трещины стали попадаться .все реже и были так засыпаны снегом с обоих концов, что нам уже не приходилось делать большие обходы.
И люди, и животные почувствовали новый прилив энергии, и мы бодро шли на юг. А по мере нашего продвижения вперед условия пути все больше и больше улучшались. Вдали мы видели какие-то могучие куполовидные образования, которые, казалось, вздымались высоко в небеса. Они оказались самой южной границей огромных трещин и образовывали переход к третьей фазе ледника. Взбираться на эти довольно высокие и гладкие куполы, лежавшее как раз на нашем пути, бывало просто мученьем! С их вершины можно было очень хорошо осмотреться. Местность, куда мы теперь попали, совершенно отличалась от области северной стороны куполов. Тут большие трещины были целиком засыпаны снегом, что позволяло переезжать их где угодно. Здесь в особенности привлекало к себе внимание бесчисленное количество маленьких стоговидных образований. Большие пространства местности были обнажены от снега, и на поверхность выступал гладкий лед. Ясно было, что все эти различные образования или фазы ледника обязаны своим происхождением лежащей под ними почве. Первый пройденный нами участок, где все было так изрыто, был, по всей вероятности, той частью ледника, которая лежит ближе всего к голой земле. По мере удаления ледника от земли, поверхность его становилась спокойнее. На участке со стоговидными образованиями разрушение не дошло до разрыва поверхности на сколько-нибудь значительном протяжении, и лишь образовались то там, то здесь поднятия почвы. Нам скоро пришлось узнать, каково строение этих стогов и что у них внутри. Теперь, когда не нужно было делать ни больших крюков, ни обходов, ехать было одно удовольствие. Приходилось сворачивать в сторону только лишь перед тем или другим крупным стогом. Но все же мы шли своим курсом. Попадавшиеся нам время от времени большие гладкие бесснежные участки были растресканы во всех направлениях, но трещины в них были совсем узкие - всего с полдюйма шириной. В этот вечер мы с трудом нашли место для палатки. Нижний слой везде был одинаково тверд. В конце концов, нам пришлось поставить палатку прямо на голом льду. К счастью для наших палаточных колышков, лед был негладкий и не твердый, как сталь. На вид он был молочно-белым и не таким уж твердым. Поэтому, когда палатка была поставлена, палаточные колышки легко забивались в лед топором.
Как всегда, Хассель отправился за снегом для котла. Обычно он производил эту работу большим ножом, специально сделанным для снежных работ, но в этот. вечер он ушел, вооружившись топором. Он очень радовался, что кругом так много прекрасного материала. Далеко идти ему не пришлось. Как раз у самой двери в палатку, в одном метре от нее, стоял небольшой хорошенький стог, словно специально предназначенный для этой цели, Хассель поднял топор и рубнул со всего плеча. Топор ушел в снег без всякого сопротивления по самую рукоятку. Стог оказался пустым внутри! Когда топор был вытащен, соседние части обрушились, и было слышно, как куски льда летели вниз в темную дыру,-итак, значит, всего в метре расстояния от дверей у нас был удобнейший спуск в погреб! Хассель, невидимому, наслаждался положением.
- Темно, как в мешке, - улыбался он, - и дна не видать!
У Хансена был сияющий вид. Ему, должно быть, хотелось, чтобы палатка стояла еще ближе. Материал, доставленный нам стогом, был наилучшего качества и великолепно годился для получения воды.
Следующий день, суббота второго декабря, был для всех нас очень утомительным. С самого утра бушевал юго-восточный ветер с сильным снегопадом и ослепляющей метелью. Путь был самого скверного свойства - зеркально-гладкий лед. Я шел на лыжах переступая, и потому у меня была относительно легкая работа.
Каюрам пришлось снять с себя лыжи и сложить их на сани, чтобы идти рядом, поддерживая сани, и помогать собакам в трудную минуту. А это бывало часто. Дело в том, что на этой гладкой ледяной поверхности повсюду были разбросаны небольшие снежные наметы, а состояли они из такого снега, который больше всего напоминал рыбный клей, когда сани попадали на него. Если сани наезжали на эти вязкие снежные наметы, а собаки находились уже на гладком льду и им не за что было зацепиться когтями, то они не могли, как ни старались, перетащить сани. Каюрам приходилось тогда напрягать все свои силы, чтобы сани не останавливались. Чаще всего людям и животным соединенными усилиями удавалось перетащить сани. К концу дня местность снова начала становиться более неровной, и наш путь раз за разом пересекали большие трещины. В сущности, эти трещины были довольно опасны. Вид у них был очень невинный, так как они были совершенно заполнены снегом. Но при более близком знакомстве с .ними мы научились понимать, что они гораздо опаснее, чем мы представляли себе это вначале. Оказалось, что там, между рыхлым, наполняющим их снегом и твердыми краями льда, было очень широкое, ведущее прямо в глубину пустое пространство. Слой снега, покрывавший все сверху, в большинстве случаев был совсем тонким. Обычно не случалось ничего особенного, когда мы наезжали на такую засыпанную снегом трещину, но когда приходилось перебираться на другую сторону, наступал критический момент. Здесь собаки попадали на гладкую ледяную поверхность и никак не могли зацепиться за нее когтями, поэтому приходилось тащить сани одним только каюрам. Тут-то, когда каюр должен был упираться изо всех сил, он и проваливался через тонкий снежный покров. В таких случаях он крепко хватался. за веревки на санях или за специально для этой цели привязанный строп. Однако, привычка делает даже самых осторожных людей неосмотрительными, и много раз случалось, что некоторые из наших каюров бывали уже на пути в "погреб". Если такая езда утомляла собак, то, право, она утомляла не меньше и людей. Если бы еще стояла хорошая погода, и мы могли видеть, что делается кругом, то мы, может быть, не так уж смущались бы всем этим, но в такую чертовскую погоду удовольствия в этом, по правде говоря, не было никакого!
Много времени уходило также на отогревание носов и щек, по мере того, как они отмерзали. Правда, для этого мы не останавливались, времени на это у нас не было. Мы просто снимали варежку и, продолжая идти, прикладывали теплую руку к замороженному месту Если же нам казалось, что чувствительность снова вернулась, мы всовывали руку обратно в варежку, теперь и руке нужно было погреться. При двадцати с чем-то градусах мороза и шторме долго не продержишь на воздухе голой руки.
Несмотря на неблагоприятные условия, при которых мы пробивались вперед, одометр вечером все же показал пройденное расстояние в двадцать пять километров. В этот вечер мы забрались в палатку очень довольные дневной работой.
Субботний вечер. Заглянем в палатку. Там довольно уютно. Внутренняя половина палатки занята тремя спальными мешками. Соответствующие владельцы их нашли для себя более удобным и целесообразным забраться в них и теперь занялись своими дневниками. Во внешней половине, ближе к дверям, место занято только двумя спальными мешками, но зато здесь между ними размещено все кухонное оборудование экспедиции. Владельцы их, Вистинг и Хансен, еще сидят. Хансен - кок и не хочет забираться в мешок, пока пища не скипит и не будет приготовлена. Вистинг, его присяжный помощник и друг, готов всегда прийти ему на помощь.
Хансен, по-видимому, заботливый повар; он не любит, чтобы пища подгорала. Ложка непрерывно крутится в содержимом кастрюли - "в супе". Это слово, кажется, возымело свое действие. В одно мгновение все усаживаются, держа в одной руке чашку, в другой ложку. Чашка каждого поочередно наполняется, всякий сказал бы, превосходнейшим супом из овощей. По всем лицам видно, что суп горяч, как кипяток, но все же он исчезает с изумительной быстротой. Чашки снова наполняются, и на этот раз более существенным веществом - пеммиканом. И на этот раз они опустошаются с достойной удивления быстротой, чтобы опять наполниться. Аппетит, значит, не пострадал! Чашки тщательно выскабливаются, и начинается пиршество - наслаждение хлебом и водой. Да, не трудно заметить, что люди наслаждаются, судя по их довольным лицам; это наслаждение гораздо больше того, какое могло бы дать им самое изысканное меню. Прежде чем съесть галету, они ею буквально любуются. А вода, - всем хочется холодной как лед воды, - исчезает в больших количествах и, видимо, доставляет значительно больше наслаждения и удовлетворения, чем даже самое тонкое вино!
Во время ужина примус продолжает гудеть, и температура в палатке делается совсем приятной.
По окончании еды кто-то требует ножницы и зеркало, и вскоре полярники погружаются в приведение в порядок своих физиономий, ради. наступающего воскресного дня. Каждую субботу вечером бороды очень коротко подстригаются машинкой. Делается это не столько из кокетства, сколько потому, что это приятно и практично. В бороде легко застревают льдинки, а это часто чрезвычайно мешает. Мне лично кажется, что борода в таком путешествии столь же непрактична и неудобна - как ну, скажем, например, как... шляпа на ногах!
После того как машинка и зеркало прошли вкруговую, люди один за другим исчезают в спальных мешках, и затем, после пятиголосого "доброй ночи", наступает тишина. Скоро ровное дыхание дает знать, что дневная работа потребовала своей дани. А тем временем воет юго-восточный ветер, и снег сечет палатку. Собаки свернулись клубком и, видимо, им мало дела до непогоды.
Буря продолжалась с той же силой и на следующий день, и из-за опасной местности мы решили подождать, что нам покажет время. Позднее утром, - пожалуй, ближе к полудню, - ветер несколько стих, и мы вышли на воздух. Солнце проглянуло несколько раз сквозь тучи, и мы воспользовались желанным случаем, чтобы измерить его высоту. Результат дал 86^o47' южной широты.
На месте этой нашей стоянки мы оставили все свои чудесные меховые одежды, которые, как мы считали, больше уж нам не понадобятся, так как температура держалась слишком высокой. Однако, мы все-таки сохранили капюшоны на своих оленьих шубах. Их хорошо иметь, когда идешь против ветра! Нам не пришлось сделать длинного перехода. Небольшое затишье полудня оказалось просто шуткой. Серьезность намерения обнаружилась очень скоро в форме сильнейшей пурги с той стороны - то есть с юго-востока. Если бы мы знали местность, то, может быть, и пошли бы дальше, но теперь среди этой пурги и в шторм, когда невозможно было и глаз открыть, делать этого не следовало. Могло произойти серьезное несчастье и погубить все. Поэтому все пройденное нами расстояние равнялось 4 километрам. Температура, когда мы остановились лагерем, была -21^o. Определение высоты дало 2 700 метров над уровнем моря.
За ночь ветер перешел с юго-востока на север, затем стих, и погода прояснилась. Для нас это было удобным случаем, и мы не замедлили им воспользоваться. Перед нами простиралась ровно поднимающаяся зеркально-гладкая ледяная поверхность. Как и в предыдущие дни, я шел впереди на лыжах, переступая ногами, тогда как другие без лыж следовали за санями и поддерживали их. Нам все еще попадались забитые снегом трещины, но, пожалуй, их было уже несколько меньше. Тем временем на блестящей поверхности начали появляться небольшие снежные пятна. Быстро они стали увеличиваться в числе и величине и довольно скоро все слились между собой и закрыли неприятную ледяную поверхность ровным и хорошим снежным покровом. Снова появились лыжи, и, очень довольные, мы продолжали свой путь на юг.
Все мы радовались, что теперь, наконец, одолели предательский ледник и поздравляли друг друга с тем, что в конце концов добрались до настоящего плато. Пока мы шли и радовались этому, вдруг прямо на нашем курсе неожиданно вынырнул высокий хребет, отчетливо показав нам, что еще не все огорчения окончились. Начался совсем незначительный спуск, и по мере того, как мы подходили все ближе, становилось ясно, что нам придется пройти через довольно широкую долину, - правда, неглубокую, - пока мы не подойдем к горе. Отовсюду вынырнули большие ряды торосов и стоговидных ледяных глыб. Мы поняли, что нам нужно держать ухо востро. И вот мы подошли к тому ледниковому образованию, который назвали "Чертовым танцевальным залом".
Снежный покров, который мы восхваляли в таких тонах, постепенно исчез, и перед нами лежала широкая, блестящая и гладкая долина. Вначале все шло хорошо. Пока был спуск вниз, а лед оставался гладким, мы ехали хорошим ходом. Вдруг сани Вистинга накренились и опрокинулись на сторону. Мы знали, что случилось - сани попали одним полозом в трещину. С помощью Хасселя Вистинг принялся поднимать сани, чтобы вывезти их из опасного соседства. Между тем, Бьолан вытащил свой фотоаппарат и занялся установкой его. Привыкшие уже к подобным происшествиям, мы с Хансеном наблюдали эту сцену падали с того места, куда мы отъехали, когда это случилось. Так как фотографирование продолжалось довольно долго, то я решил, что эта трещина одна из тех, которые занесены снегом и потому не представляют особенной опасности, и что Бьолану просто хочется среди своих фотографий, относящихся к нашему походу, иметь и воспоминание о трещинах и убийственных положениях, в которые мы попадали. Однако, кто может знать, занесена ли трещина? Я окликнул товарищей и спросил их, как идут дела.
-А хорошо!-был ответ.-Мы скоро кончим!
- Как выглядит трещина?
- Да как обычно, - прозвучало в ответ, - дна в ней нет!
Я упомянул об этом небольшом происшествии главным образом для того, чтобы показать, как ко всему в жизни можно привыкнуть! Оказывается, оба они - и Вистинг и Хассель - висели над зияющей бездонной пропастью и давали себя фотографировать! Никто из них и не подумал о серьезности положения! Если судить по доносившемуся до нас смеху и шутливым замечаниям, то можно было бы подумать, что положение было совсем иное. Фотограф тихо и спокойно закончил свою работу, - у него получился прекрасный снимок, - и остальные двое общими силами снова подняли сани, и путешествие продолжалось.
Через эту-то трещину мы и вступили в танцевальный зал высокой особы. В сущности, поверхность имела не очень скверный вид. Правда, снег смело ветром и поэтому продвигаться было трудно, но трещин мы видели немного. Торосов, как уже упоминалось выше, было довольно много, но даже и поблизости от них мы не замечали сколько-нибудь значительных разрывов поверхности.
Первое указание на то, что верхний слой был более предательским, чем это казалось, было дано нам, когда передовые собаки Хансена провалились на поверхности, невидимому, совершенно целой. Они повисли на постромках, но легко были снова вытащены. Мы, заглянув в дыру. проделанную собаками в поверхности, решили было, что в сущности все это не так уж опасно. В 75-100 сантиметрах от верхней поверхности находилась еще одна, невидимому, состоявшая из ледяной пыли. Мы сочли, что этот нижний слой плотен и потому провалиться сквозь верхний совершенно неопасно. Но что это не так, может рассказать нам Бьолан. Он провалился-таки сквозь верхний слой и уже проваливался и сквозь нижний слой, но ему удалось ухватиться за веревочный строп на санях и спастись в самое последнее мгновение. Теперь раз за разом стали проваливаться собаки, и раз за разом вязнуть люди. Благодаря пустому пространству между двумя слоями, поверхность под нами гулко и жутко звучала, когда мы проезжали по ней. Каюры нахлестывали своих собак изо всей мочи, и под громкие крики и энергичные подбадривания мы быстро ехали по коварной почве.
К счастью, это удивительное образование занимало небольшой участок, и скоро мы стали замечать перемену к лучшему, по мере того как поднимались на гребень возвышенности. Вскоре оказалось, что "Чертов зал" был последним приветом ледника. С ним окончились все неровности, и сразу улучшились и местность и наст, так что мы в скором времени могли с удовлетворением констатировать, что мы действительно победили, наконец, все множество неприятных трудностей. Поверхность сразу стала ровной и хорошей, и повсюду лежал великолепный снежный покров; поэтому мы легко и быстро с чувством безопасности и уверенности направились прямо на юг.
На 87^o южной широты по счислению мы видели последнюю землю в северо-восточном направлении. Воздух был тогда, по-видимому, кристально чист, и мы считали вполне определенно, что видели всю землю, которую с этого места можно видеть. Но и здесь мы были тоже обмануты, как увидим позднее. Пройденное нами расстояние за день было около сорока километров. Высота над уровнем моря - 2510 метров. Погода недолго оставалась хорошей.
На следующий день подул сильный ветер с севера, и снова по всей равнине завыла вьюга. К этому присоединился и густой снег, который ослеплял и стеснял нас еще больше, но чувство безопасности овладело нами и содействовало тому, что мы ехали, не замедляя хода, хотя ничего не видели, В этот день мы встретились с новыми особенностями местности - огромными снежными сугробами. Пробираться между ними было весьма неприятно, в особенности, когда их не видишь. Нам, бегущим впереди, при таких условиях нечего было и думать об исполнении своей обязанности. Буквально невозможно было удержаться на ногах. Часто удавалось сделать, не падая, самое большее три - четыре шага. Сугробы были очень высокие и .нередко обрывистые; если попадешь на такой вслепую, то, чтобы удержаться на ногах, нужно быть настоящим акробатом.
При таких условиях мы решили, что лучше всего пустить вперед собак Хансена. Работа эта для Хансена и для его собак была чрезвычайно неприятна, но дело пошло, и пошло хорошо. Конечно, время от времени сани обязательно переворачивались, но при добром желании всегда удавалось их снова поднимать. Каюрам приходилось здорово потрудиться, поддерживая свои сани при езде между этими сугробами. Зато, поддерживая их, они и сами получали от них поддержку. Нам, единоличникам, не имевшим саней, приходилось хуже. Но, держась в кильватере саней, мы видели, где встречаются неровности, и таким образом могли благополучно переходить через них. За свою прекрасную езду по такой местности и при такой погоде Хансен заслуживает благодарности в приказе! Трудно заставить эскимосских собак везти, когда они ничего не видят. Однако, Хансену прекрасно удавалось и заставлять собак идти вперед, и держаться верного курса по компасу. Трудно поверить, что это можно сделать в такой местности, где резкие толчки часто заставляют стрелку компаса обежать несколько раз всю "розу ветров", и эта стрелка останавливается лишь много времени спустя, чтобы сейчас же снова начать тот же самый танец. Но, когда мы наконец спустя долгое Бремя смогли опять произвести наблюдения, то оказалось, что Хансен правил в самый раз, потому что данные наблюдений и определение места по счислению совпадали с точностью до мили.
Несмотря на массу препятствий и хотя мы ехали вперед совершенно вслепую, одометр показал почти сорок километров. Гипсометр показал 3700 метров над уровнем моря. Значит, мы достигли большей высоты, чем у "Бойни".
Седьмого декабря держалась такая же погода - снег и туман; небо и равнина сливались воедино; ничего не видно. Тем не менее, мы чудесно двигались вперед. Сугробы постепенно сравнивались, и местность сделалась совершенно плоской. Какое наслаждение идти снова по ровному месту! Неровности, с которых мы непрестанно падали, были чистым наказанием. Если бы это происходило при обычных условиях, то беда была бы еще невелика. Но здесь, на высоте, где всякий раз, когда мы падали, нам приходилось подниматься на ноги, задыхаясь и ловя воздух, чтобы вздохнуть, все это было весьма неприятно. В этот день мы прошли 88^o южной широты и разбили лагерь на 88^o 9' южной широты. В этот вечер нас ждал в палатке большой сюрприз. Как обычно, я занялся определением высоты, пока готовилась пища. В этот вечер, как и накануне, я ожидал, что точка кипения несколько понизится, то есть покажет продолжающееся повышение местности, но, к нашему великому изумлению, вода закипела совершенно при той же температуре, что и в предыдущий день. Я несколько раз проверил это, чтобы убедиться, нет ли тут какой-нибудь ошибки; но каждый раз получал тот же самый результат. И когда я объявил, что мы достигли вершины плато, все страшно обрадовались.
Восьмое декабря, подобно седьмому, началось погодой с совсем плохой видимостью, но, как говорится, "не суди о дне, пока не зашло солнце". Это выражение, пожалуй, не подходит к условиям здешней природы, но пусть уж оно останется. Хотя солнце теперь вот уже много недель не заходит вовсе, однако мои читатели не должны относиться ко мне слишком критически и ставить мне в упрек это выражение.
При легком ветерке с северо-востока мы теперь продвигались на юг полным ходом по совершенно гладкой равнине и прекрасному насту. Подъем, конечно, повлиял на наших животных, но не в такой степени, чтобы об этом следовало упоминать. Нельзя отрицать того, что они стали прожорливы. Полкило пеммикана, которые они получали в день, было недостаточно для наполнения их желудков. Поэтому теперь они вечно старались заполучить что-нибудь еще, все равно что, и сейчас же сожрать.
Вначале собаки довольствовались отдельными вещами, как, например, лыжными креплениями, бичами, сапогами и т.п., но после того, как мы, увидев такую их склонность, стали тщательно оберегать все, для них уже не оставалось ничего лишнего для поедания. Но этим дело не кончилось. Они набросились тогда на обмотку на санях и хотели было, - если бы только мы это позволили, - быстро разделить сани на их составные части. Но мы нашли способ противодействия. Каждый вечер после остановки мы зарывали сани поглубже в снег, чтобы закрыть всю обмотку. Это помогло.
Собаки почему-то никогда не пробовали форсировать снежное "укрепление".
Могу рассказать, как нечто особенное, что эти жадные животные, пожиравшие все попадавшееся на их пути, будь это даже эбонитовые кружки на наших лыжных палках, никогда не делали попыток взломать провиантные ящики. Они были тут, но собаки ходили кругом, носы их приходились как раз на уровне треснувших ящиков, они глядели на пеммикан, чуяли его, но не делали ни единой попытки тронуть хоть что-нибудь. Но стоило только открыть крышку, как собаки немедленно появлялись. Тогда все они неслись к саням и толпились вокруг саней в надежде получить лишний кусочек. Мне трудно объяснить эту черту. В одном только я уверен: причиной этого не была скромность.
Позже днем на горизонте начала редеть плотная серая завеса туч, и в первый раз за долгое время мы смогли увидеть местность вокруг себя на несколько километров. Чувство было приблизительно такое, какое бывает после глубокого сна, когда протираешь глаза и оглядываешься. Мы так привыкли к серым сумеркам, что теперь это освещение буквально резало глаза. Однако, верхний слой воздуха, по-видимому, упрямо продолжал оставаться таким же плотным и всеми силами мешал появлению солнца.
Для нас теперь было очень важно получить высоту меридиана, чтобы иметь возможность определить свою широту. После 86^o47' мы не производили ни. одного наблюдения, и было неизвестно, когда еще нам удастся сделать его опять. Условия погоды здесь на высотах до сих пор были не очень благоприятными.
Хотя виды на наблюдение и не обещали особенно многого, все же мы остановились в одиннадцать часов и приготовились ловить солнце, если оно окажется настолько любезным и выглянет. Хассель и Вистинг пользовались одним секстаном и искусственным горизонтом, Хансен и я - другим комплектом. Не знаю, когда еще я стоял так, как в этот раз, буквально вытягивая солнце за хвост, чтобы оно вышло! Если нам удастся произвести здесь наблюдение и оно даст совпадающий с нашим счислением результат, то мы в случае надобности готовы будем примириться с определением местонахождения полюса и по счислению; но если это ;нам не удастся теперь, а может быть и позднее, то еще вопрос, признают ли за нами открытие полюса на основе данных по счислению, которые мы сможем предъявить!
Не знаю, помогло ли хоть сколько-нибудь мне вытягивание солнца за хвост, но только оно в конце концов показалось. Правда, вначале оно не было таким уж ясным, но при нашей привычке пользоваться малейшим шансом и этого было достаточно. Солнце стало спускаться, - это было проверено всеми, - и высота стояния записана. Облачная завеса редела все больше и больше, и не успели мы закончить своей работы, то есть поймать солнце в его наивысшем положении и убедиться в том, что оно снова стало опускаться, как оно засветило и засияло во всем своем блеске!
Мы отложили свои инструменты и теперь, сидя на санях, принялись за вычисления. Смею уверить, мы волновались. Каковы-то будут результаты после столь долгого похода вслепую по такой невозможной местности, какая встречалась нам в большинстве случаев? Мы вычитали и складывали и, наконец, получили результат. Мы недоверчиво посмотрели друг на друга. Результат поразил .нас, словно какой-нибудь ловко проделанный фокус: 88^o16' южной широты. С точностью до мили то же самое, что и по счислению: 88^o 16' южной широты! Если теперь нам придется идти к полюсу по счислению, то, надеюсь, что даже самые требовательные люди признают за нами право на это. Мы сложили свои тетради для наблюдения, съели по нескольку штук галет и снова двинулись в путь.
В этот день нам предстояло разрешить великую задачу, а именно пронести свой флаг дальше к югу, чем когда-либо ступала нота человека. Мы приготовили свой шелковый флаг. Он был крепко принайтовлен к двум лыжным палкам и лежал на санях Хансена. Я дал ему приказ поднять флаг на его санях, как только нами будет пройдена самая южная широта, достигнутая Шеклтоном-88^o2З'. Была моя очередь бежать впереди, и я пустился в путь. Теперь уж нетрудно было держать направление. Мне нужно было только править на красивейшие облака. Все шло совершенно механически. Впереди бежал очередной бегун, затем Хансен, потом Вистинг и, наконец, Бьолан. Другой бегун, свободный от службы, мог идти где угодно. Обычно, он шел за теми или другими санями.
Я давно уже погрузился в свои мысли, и они были л" далеко от тех мест, где я шел. Не помню, о чем я думал, но был так занят, что совсем забыл об окружающем. Вдруг меня внезапно вывел из моих мечтаний торжествующий крик, сопровождавшийся громким "ура". Я быстро обернулся, чтобы узнать о причине этого необычайного явления, и безмолвно остановился, словно очарованный..
Я не могу передать чувств, охвативших меня, когда я стоял, разбираясь в происшедшем. Все сани остановились, а на переднем развевался норвежский флаг. Он развернулся, реял и бился так, что шелк щелкал. Он был необычайно красив в чистом ясном воздухе, среди ослепительно белых окрестностей. 88^o23' были пройдены, мы прошли на юг дальше, чем кто-либо из людей! Еще ни одно мгновение за все наше путешествие не волновало меня так, как это. Слезы катились одна за другой, усилиями всей своей воли я не мог остановить их. Это наш флаг покорил и меня и мою волю! К счастью, я был впереди других, а потому успел взять себя в руки и наложить оковы на свои чувства, прежде чем подошел к своим товарищам.
Мы обменялись взаимными поздравлениями и рукопожатиями,-дружно мы прошли так далеко, пройдем и еще дальше - вперед, до самой цели. Мы не прошли этого места, не выразив своего величайшего почтения и восхищения человеку, который вместе со своими смелыми товарищами водрузил флаг своей родины гораздо ближе к цели, чем кто-либо из его предшественников. Имя сэра Шеклтона навсегда будет записано огненными буквами в истории антарктических исследований. Мужество и воля творят чудеса. Примером этому служит то, что сделал этот человек, и лучшего я не знаю!
Конечно, пришлось вынуть фотографические аппараты, и мы получили прекрасный снимок сцены, которую никто из нас никогда не забудет. Мы продвинулись еще на три-четыре километра - от 88^o25' - и затем разбили лагерь.
Погода улучшилась и продолжала улучшаться все время. Теперь было уже совсем тихо, прозрачно-ясно и, применяясь к обстоятельствам, по-летнему тепло, -18^o. Внутри нашей палатки было совсем душно. Это было больше того, что мы ожидали. Обсудив и взвесив все хорошенько, мы пришли к заключению, что нужно оставить еще один склад - последний - здесь, на этом месте. Выгода от облегчения саней была так велика, что нам пришлось рискнуть. Впрочем, особого риска с этим и не было связано, раз мы сооружали целую систему вех, которая привела бы к нужному месту и слепого. Ведь мы решили отметить склад не только поперек своего курса, то есть, с востока на запад, но и строить снежные гурии через каждые 3 и 7 километров к югу. Поэтому весь следующий день мы провели на месте, чтобы привести .в порядок этот склад. Собаки Хансена все до одной были просто чудом. Казалось, ничто не действовало ,на них. Конечно, они немного похудели, но были все еще полны сил. Поэтому было решено не облегчать саней Хансена, а только двое других. Обе упряжки - и Вистинга и Бьолана - сдали, особенно последняя. Были произведено не малое уменьшение веса - почти пятьдесят кило на каждых санях. Значит, в складе было оставлено около 100 килограммов. Снег в этом месте был мало пригоден для постройки, но все же нам удалось воздвигнуть здесь весьма внушительный монумент. Были оставлены собачий пеммикан и галеты. На санях мы везли с собой провиант приблизительно на месяц. Поэтому, если бы, паче чаяния, нам не повезло и мы потеряли бы этот склад, то все же с некоторой вероятностью еще до истощения провианта мы дошли бы до своего склада на 86^o21'. Поперечная разметка , по обеим сторонам склада была произведена при помощи шестидесяти досок от ящиков, выкрашенных в черную краску, поставленных через каждые 100 шагов. На конце каждой второй доски был прикреплен клочок черной материи.
Доски, поставленные к востоку, были все помечены, так что, увидев их, мы сразу же могли бы узнать, что находимся с восточной стороны склада. К западу доски шли без меток.
За последние теплые дни наши отмороженные места будто созрели. Какой у нас был вид! Вистинг, Хансен и я больше всего пострадали во время последней юго-восточной пурги. Вся левая сторона наших лиц представляла сплошную изъязвленную лепешку, покрытую кровью и гноем. Вид у нас был, как у последних разбойников и бродяг с большой дороги, и, конечно, никто из наших близких не узнал бы нас! Эти раны очень беспокоили нас в последнюю часть нашего путешествия. Малейшее дуновение ветра вызывало такое ощущение, будто бы кто-то пилил нам лица тупым ножом. Раны эти долго не заживали. Я помню, что Хансен снял последнюю корку, когда мы, три месяца спустя, уже стояли в Хобарте.
Во время постройки склада ,нам очень повезло с погодой. По временам показывалось солнце, и нам представился превосходный случай произвести несколько хороших наблюдений азимута, - это были последние, сколько-нибудь пригодные, за весь поход.
Десятое декабря наступило при такой же ясной солнечной погоде. Правда, в этот день при температуре -28^o и слабом свете в лоб наши раны довольно сильно болели, но все же дело наше двигалось.
Мы сразу же принялись за постройку гуриев. Эта работа продолжалась с большой точностью до самого полюса. Эти гурии были не такими большими, как те, которые мы строили на барьере. Мы поняли, что высота их в один метр будет вполне достаточна. На совершенно гладкой равнине малейшая неровность была очень заметна. При этой работе со снегом мы основательно изучили и свойства снега. Нередко, и очень нередко, нам было трудно в этой части равнины, то есть южнее 88^o25', находить достаточно хороший, иначе сказать, достаточно плотный снег для вырезывания из него глыб. Казалось, что снег выпал здесь на плато при совершенно спокойных условиях, при слабом ветре или затишье. Можно было, не встретив препятствия, засунуть весь палаточный шест в два метра длиной до самого низа, - значит, там не было никакого твердого снежного слоя. И поверхность снега была совершенно ровная, - ни в каком направлении ни признака образовавшихся сугробов.
С каждым шагом вперед мы теперь быстро приближались к цели. С довольно большой уверенностью мы могли рассчитывать, что дойдем до места пятнадцатого вечером. Вполне естественно, что теперь наши разговоры по большей части вращались около этого срока. Никто из нас ни за что не сознался бы в том, что мы нервничаем, но все же мне кажется, что все мы были немного заражены этой болезнью. Что мы увидим там впереди? Великую бесконечную равнину, которую еще не видели ничьи глаза, где еще не ступала ничья нога? Или же - или?.. Нет, это было невозможно! С той быстротой, с какой мы шли, мы первые должны будем дойти до цели, в этом не могло быть никакого сомнения. А все же - все же!? Туда, где есть хоть маленькая щелка, всегда проберется сомнение и будет грызть и грызть несчастного, никогда не оставляя его в покое.
- Чего это ради "Уруау" нюхает воздух? Это замечание бросил Бьолан в один из последних дней, когда я шел рядом с его санями и разговаривал с ним.
- И удивительно, что она нюхает в южном направлении. А вдруг там... ?
"Милиус", "Ринг", "Полковник" и "Сугтен" тоже чуяли что-то интересное в южном, направлении. Забавно было смотреть, как они, по-видимому, с большим интересом, поднимали свои головы, поворачивая морды прямо на юг и нюхали. Можно было действительно подумать, что там находится что-то особенное.
С 88^o25' южной широты барометр и гипсометр медленно, но верно показывали, что плато снова начинает спускаться по ту сторону. Для нас это было приятной неожиданностью. Значит, мы не только обнаружили вершину плато, но и ту его часть, которая спускается по ту сторону. Это может иметь очень- большое значение для понимания строения всего плато. Десятого декабря разница между наблюдениями и счислением была около двух километров. Одиннадцатого опять тот же результат - наблюдения отставали от счисления на два километра. Погода и наст оставались приблизительно такими же, как и в предыдущие дни - легкий юго-восточный ветер при -28^o С. Снежный покров был рыхлым, но сани и лыжи прекрасно скользили.
Двенадцатого та же погода, температура -25^o. Наблюдения и счисления опять тогда в точности совпали. Наша широта - 89^o15' южной широты.
Тринадцатого мы дошли до 89^o30' южной широты. Счисление отстало от наблюдений на один километр. Наст и состояние местности по-прежнему отличные. Погода превосходная - тихо и солнечно.
Полуденное наблюдение четырнадцатого дало - 89^o38,5' южной широты. Вечером мы остановились, пройдя восемь миль и разбили лагерь на 86^o45' южной широты по счислению. Утром погода была такая же хорошая. Вечером были небольшие снежные шквалы с юго-востока.
. В этот вечер у нас в палатке было такое настроение, как накануне праздника; Заметно было, что у дверей стоит нечто великое. Наш флаг был вынут и привязан к тем же двум лыжным палкам, что и в прошлый раз. Потом мы его свернули и отложили в сторону уже готовым к поднятию.
Ночью я просыпался несколько раз с тем же чувством, какое бывало у меня в детстве накануне сочельника, в ночь перед сочельником: взволнованное ожидание того, что должно случиться. Впрочем, мне кажется, что эту ночь мы спали так же хорошо, как и все остальные.
Утром пятнадцатого погода была великолепнейшей, будто нарочно созданной для прибытия к полюсу. Не знаю точно, но мне кажется, что в этот день мы проглотили свой завтрак немного быстрее, чем в предыдущие дни, и вышли из палатки немного поспешнее, хотя я должен сказать, что это делалось нами всегда со всей возможной быстротой. Мы заняли свои обычные места в следующем порядке: бегун, Хансен, Вистинг, Бьолан и второй бегун. К полудню мы дошли до 89^o53' южной широты по счислению и приготовились пройти оставшееся расстояние одним махом. В десять часов утра поднялся легкий ветер с юго-востока, небо покрылось облаками, и нам не удалось определить полуденной высоты. Но слой облаков был не толст, и солнце время от времени проглядывало. Наст в этот день был разный. Иногда лыжи скользили хорошо, но иногда дело оборачивалось плохо. В этот день. как и накануне, все шло совершенно механически. Разговаривали мы мало, но зато тем больше пользовались глазами. Шея Хансена в этот день была вдвое длиннее, чем в минувшие дни, - так он вращал ею и вытягивал ее, чтобы увидеть по возможности на несколько миллиметров дальше! Когда мы выходили, я попросил его смотреть хорошенько во все глаза, и он выполнял это добросовестно. Но как он ни смотрел, ни высматривал, однако, он не видел там ничего, кроме бесконечной, плоской равнины. Собаки перестали нюхать и, по-видимому, больше не интересовались областями, лежащими вокруг земной оси!
В три часа дня все каюры одновременно закричали: "стоп!" Они тщательно следили за своими одометрами и теперь остановились на точно вымеренном расстоянии - на нашем полюсе по счислению!
Цель была достигнута.
Путешествие закончено.
Не могу сказать, - хотя знаю, что это произвело бы гораздо больший эффект, - что я стоял у цели своей жизни. Это было бы слишком уж откровенной и явной выдумкой. Лучше уж буду откровенен и прямо заявлю, что, пожалуй, никогда никто из людей не стоял, как я в данном случае, на месте... диаметрально противоположном цели своих желаний! Область вокруг северного полюса, - да чего уж там, нет, сам северный полюс! - с детства притягивал меня, а вот я теперь очутился на южном полюсе!
Можно ли представить себе что-нибудь более противоположное? !
Мы считали теперь, что находимся уже на полюсе. Конечно, каждый из нас знал, что мы не стоим на самой точке, где находится полюс: определить это путем наблюдений было невозможно в такое время и с такими инструментами, какие были в нашем распоряжении. Но мы были так близко от него, что те несколько километров, которые нас, может быть, и отделяли от полюса не имели ровно никакого значения. Мы намеревались описать круг с радиусом в 18,5 километра вокруг места нашего лагеря и удовлетвориться этой работой, когда она будет выполнена. Остановившись, мы собрались и поздравили друг друга. У нас были все основания питать друг к другу взаимное уважение за все то, что мы совершили, и я думаю, что именно это мы и чувствовали и выражали, когда обменивались крепкими и решительными рукопожатиями.
После этого мы перешли к следующему действию, самому важному и торжественному из всего нашего путешествия, - к водружению нашего флага. Пять пар глаз сияли любовью и гордостью, взирая на флаг, когда он с треском развернулся на свежем ветерке и взвился на полюсе.
Я решил, что в этом акте - водружении флага, событии историческом - должны принять участие все мы. Делать это подобало не одному человеку, а всем тем, которые борьбе рисковали своей жизнью и делили вместе и горе, и радости. Это был единственный способ, каким я мог здесь, на этом пустынном и заброшенном месте, выразить своим товарищам благодарность. Я видел, что они приняли ее, и приняли с теми же чувствами, с какими она им выражалась. Пять мозолистых помороженных рук схватили шест, подняли развевающийся флаг и водрузили его - в первый раз и первым на географическом южном полюсе.
- Итак, мы водружаем тебя, любимый наш флаг, на южном полюсе и даем равнине, на которой он находится, имя: Равнина короля Гокона VII.
Эти короткие минуты, конечно, запомнятся всеми нами, стоявшими там тогда. От длинных церемоний в этих областях отвыкаешь - чем короче, тем лучше!
Сейчас же снова началась повседневная жизнь. Как только мы поставили палатку, Хансен убил "Хельге". Тяжело ему было расставаться со своим лучшим другом. "Хельге" был необыкновенно старательной и доброй собакой. Безропотно тащил он сани с утра до вечера и служил блестящим примером для всей упряжки. Но за последнюю неделю он сильно сдал, и, когда мы подходили к полюсу, от прежнего "Хельге" оставалась одна тень. Он просто тащился в упряжи и не приносил абсолютно никакой пользы. Удар по черепу, и "Хельге" перестал существовать. "Смерть одних - хлеб для других", - эта пословица лучше всего применима к собачьим обедам. "Хельге" был сейчас же освежеван, и через несколько часов от него оставались только клочок хвоста да зубы. Это была вторая из наших восемнадцати собак, которую мы потеряли. "Майор", одна из славных собак Вистинга, покинула нас на 88^o25' южной широты и больше уж не возвращалась. Она была очень измучена и, очевидно, ушла, чтобы умереть. Теперь у нас оставалось шестнадцать собак, и их мы думали разделить на две упряжки - Хансена и Вистинга, так как решили оставить здесь сани Бьолана.
Конечно, в этот вечер у нас в палатке было праздничное пиршество - правда, пробки из бутылок с шампанским не вылетали, и вино не лилось рекой! Мы удовольствовались кусочком тюленьего мяса на каждого, и это было и вкусно и приятно. Никаких иных признаков праздника внутри палатки заметно не было. Зато снаружи бился и щелкал наш .флаг. В палатке шел оживленный разговор и говорилось о многом. Быть может, не один из нас уносился мыслью домой, как бы желая сообщить о том, что мы сделали. На всем, что у .нас было с собой, мы хотели поставить метку "южный полюс" с числом и годом, чтобы потом это служило нам воспоминанием, Вистинг оказался первоклассным гравером, и ему пришлось переметить не мало вещей.
Табак, в форме курительного, до сих пор никогда еще не появлялся в палатке. Я видел, как некоторые иной раз брали в рот немного жевательного табаку. Теперь условия изменились. Дело в том, что я взял с собой в путешествие старую трубку, на которой были сделаны надписи в память разных мест, посещенных мною в арктических областях, и мне захотелось, чтобы теперь на ней стояло и "Южный полюс". Когда я вынул трубку, собираясь пометить ее, то вдруг получил неожиданное предложение. Вистинг предложил мне табаку на всю остальную часть пути! У него с собой в личном мешке было несколько плиток табаку, и ему очень хотелось, чтобы я его выкурил. Может ли кто понять, что значит подобное предложение, сделанное в таком месте, да еще человеку, который "безумно любит" покурить после еды?
Немногие смогут вполне понятъ это! Прыгая от радости, я принял предложение, и теперь на все время нашего обратного пути у меня каждый вечер была трубочка свежего мелкокрошенного жевательного табаку. Да, Вистинг совсем избаловал меня! Он не только отдал мне табак, но и. каждый вечер, - потом я поддался соблазну и разрешил себе еще и утреннее куренье, - брал на себя неприятную обязанность во всякую .погоду крошить табак и набивать трубку.
Однако, мы не дали своей болтовне затянуться. Нам .не удалось произвести наблюдения высоты, и потому нужно было постараться взять полуночную высоту.
Погода снова разъяснилась, и похоже было на то, что полночь будет удобным временем для наблюдений. Поэтому мы забрались в свои спальные мешки, чтобы вздремнуть немного в продолжение остающихся до этого времени часов. Как раз вовремя, немного после одиннадцати часов вечера, мы снова вышли и приготовились ловить солнце. Погода была превосходная, и случай для наблюдения выдался прекрасный. Все мы, четверо навигаторов, взялись, как обычно, за дело и стали следить за движением солнца. Работа эта требовала терпения, так как высотные движения солнца были теперь очень малы. Полученный нами результат был чрезвычайно интересен, так как из него очень ясно вытекало, насколько ненадежно и неценно в этих областях такое единичное наблюдение. В двенадцать часов ночи шестнадцатого декабря мы сложили свои инструменты, очень довольные работой и вполне уверенные в том, что мы наблюдали полуночную высоту солнца. Расчеты, произведенные непосредственно вслед затем, дали нам 89^o56' южной широты. Все мы были довольны таким результатом.
Теперь мы решили заключить место своей стоянки в круг с радиусом около двадцати километров. Под этим я не разумею, конечно, что мы должны были описать целый круг такого радиуса; для этого понадобилось бы несколько дней, а потому об этом не могло быть и речи. Окружение палатки было произведено таким образом: три человека отправились по трем направлениям: двое поперек курса, которого мы держались до этого места, и один по продолжению курса. Для этой работы я выделил Вистинга, Хасселя и Бьолана.
Покончив с наблюдениями, мы поставили на огонь котелок, чтобы напиться шоколаду. Приятное занятие на воздухе в весьма легкой одежде не очень-то согрело нас. Только что мы собрались разлить по чашкам кипящий напиток, как вдруг Бьолан говорит:
- Мне бы очень хотелось пойти описать этот круг сейчас же. Мы можем выспаться, когда вернемся.
Хассель и Бистинг держались того же мнения, а потому было решено, что они сейчас же приступят к этой работе. Это тоже может служить одним из многих примеров той бодрости духа, которая царила в нашей небольшой компании. Мы только что успели окончить свое дневную работу - переход около тридцати километров, и люди уже просят разрешения отмахать еще новые сорок! Словно эти молодцы никогда не знали устали!
Поэтому наш поздний ужин превратился у нас в ранний завтрак, иначе сказать, каждый съел из своей хлебной .порции столько, сколько хотел, и затем уходящие начали готовиться к предстоящей им работе. Прежде всего были сшиты три мешочка из легкой непроницаемой для ветра материи. В каждый из них было положено сообщение о том, где находится наша палатка. Кроме того, каждый уходивший нес с собой большой четырехугольный флаг из темно коричнево и материи, который должен был быть очень хорошо виден на расстоянии. Для флагштоков были использованы санные полозья - и высокие, около двух метров, и крепкие; мы все равно решили снять их с саней, чтобы облегчить последние насколько возможно больше для обратного путешествия.
Вот с таким снаряжением, захватив с собою добавочную порцию по тридцати галет, все трое и отправились в путь, каждый в назначенном ему направлении. Этот поход был не совсем уж безопасен и служит к большой чести моих товарищей, так как они приступили к нему не только без всяких рассуждений, но и с пылким желанием.
Посмотрим же, какому риску подвергались ушедшие. Нашу палатку, стоявшую среди этой бесконечной равнины без каких бы то ни было отличительных знаков, вполне можно сравнить с иголкой в стоге сена. Эти три человека должны были отойти от нее на двадцать километров. В такое путешествие хорошо бы было взять с собой компас, но наши санные компасы были слишком велики и не приспособлены для ношения. Поэтому пришлось идти без компасов. Правда, когда товарищи выходили, можно было идти по солнцу, но кто знает, как долго его будет видно? Погода была в это время довольно хорошая, но никто не мог гарантировать, что не наступит внезапная перемена. Конечно, если случится такая неприятность и солнце скроется, то останутся еще их собственные следы, которые и смогут помочь им. Но полагаться на следы в этих областях опасно. Раз, два, три - и по всей равнине начинает гулять пурга, и все, что называется следами, исчезает с той же быстротой, с какой они были проложены. При таких резких переменах, которые мы столь часто переживали, в этом не было ничего невозможного. Нет ни малейшего сомнения, что наши три человека, выходя из палатки в половине третьего утра в этот день, рисковали своей жизнью. И все они знали об этом прекрасно! Но, если в силу этого кто-нибудь подумает, что их прощание с нами обоими, остававшимися на месте, было торжественным, то он очень ошибется: все трое со смехом и шутками скрылись из виду, каждый в своем направлении.
Мы же с Хансеном занялись всякой мелочью, которую нужно было привести в порядок. Надо было сделать кое-что здесь, кое-что там, и, наконец, мы должны были приготовиться к серии наблюдений, которые мы намеревались произвести вместе, чтобы получить по возможности хорошее и тщательное определение места. Первое наблюдение сейчас же показало нам, насколько эта работа была необходима. Оказалось, что оно вместо того, чтобы дать нам большую высоту, чем при полуночном наблюдении, дало меньшую, поэтому нам стало ясно, что мы вышли из того меридиана, по которому, как нам казалось, мы шли. Теперь пришлось прежде всего определить нашу линию - север-юг - и широту, чтобы иметь возможность снова ориентироваться. К счастью для нас, хорошая погода, по видимому, собиралась продержаться. Каждый час, начиная с шести часов утра до семи вечера, мы определяли высоту солнца и из этих наблюдений с некоторой вероятностью определили свою широту и направление меридиана.
Около девяти часов утра мы начали уже ожидать возвращения своих товарищей. По нашим расчетам, к этому времени они уже должны были пройти все расстояние - сорок километров. Только в десять часов Хансен заметил на горизонте первую черную точку, а вскоре затем показалась вторая и третья. С каждым появлением такой точки мы с облегчением вздыхали.
Почти одновременно все трое вернулась к палатке. Мы сообщили им предварительный результат своих наблюдений, По-видимому, наш лагерь находился приблизительно на 89^o54'30" южной широты и, значит, на площади описанного нами круга и было местонахождение самого полюса.
Мы могли бы вполне удовольствоваться этим результатом, но так как погода была все такая же хорошая и обещала и впредь оставаться такой, а наш запас провианта после тщательной проверки оказался весьма обильным, то мы решили пройти остающиеся десять километров и произвести определение места возможно ближе к самому полюсу. А пока что трое наших спутников улеглись спать, - не потому, дескать, что они устали, а потому, что так уж полагается; мы же с Хансеном продолжали производить свои наблюдения.
Вечером мы снова пересмотрели тщательнейшим образом свой запас продовольствия, чтобы выяснить виды на будущее. В результате оказалось, что у нас провианта хватит на восемнадцать дней как для нас самих, так и для наших собак. Оставшиеся в живых шестнадцать собак были разделены на две упряжки, по восемь собак в каждой, а поклажа саней Бьолана разложена на сани Хансена и Вистинга. Оставляемые нами сани были поставлены в снег "на-попа" и послужили прекрасной вехой. Одометр, привинченный к саням, мы так на них и оставили. Для возвращения нам вполне достаточно было остающихся у нас двух одометров. Все они оказались очень точными. Оставлено было также и несколько пустых ящиков. На одной из досок я написал сообщение о том, что нашу палатку "Пульхейм" нужно искать в направлении NW1/4W по компасу в пяти с половиной милях (десяти километрах) от саней. Приведя все это в порядок в тот же день, мы с удовлетворением улеглись спать.
Рано утром на следующий день, семнадцатого декабря, мы уже снова были в пути. Бьолану, расставшемуся теперь со своим местом в разряде каюров и с восторгом и радостью принятому в разряд бегунов, сразу же было поручено первое и почетное задание вести экспедицию к самому полюсу. Это задание, которое все мы считали делом чести, я поручил ему в знак благодарности жителям Телемарка за их выдающуюся работу на процветание лыжного спорта! В этот день нас нужно было вести по совершенно прямой линии - и если можно - точно держаться направления вычисленного нами меридиана. На некотором расстоянии за Бьоланом следовал Хассель, затем Хансен, потом Вистинг и довольно далеко сзади я. Таким образом, я мог очень точно проверять направление нашего пути и следить за тем, чтобы не делалось сколько-нибудь значительных отклонений. Здесь Бьолан показал себя выдающимся бегуном. Всю дорогу он шел точно по ниточке. Ни единого раза не отклонялся он ни в какую сторону, и когда мы дошли до места, пройдя десять километров, то вполне ясно могли видеть и пеленговать оставленные нами сани. Судя по взятому нами пеленгу, они стояли как раз в надлежащем направлении. Было одиннадцать часов утра, когда мы дошли. Пока одни из нас ставили палатку, другие принялись приготовлять все к. предстоящим наблюдениям. Был сооружен крепкий снежный цоколь, на котором должен был помещаться искусственный горизонт. Рядом другой цоколь поменьше, на который можно было класть секстан, когда им не будут пользоваться. Первое наблюдение было произведено в одиннадцать с половиной часов утра.
Теперь мы разделились на две партии: Хансен со мной и Хассель с Вистингом. Пока одна партия спала, другая наблюдала и наоборот. Каждая вахта продолжалась шесть часов. Погода стояла восхитительная, хотя небо не все время было совершенно чистым. Очень легкий, тонкий, напоминающий пар покров то заволакивал небо время от времени, то сейчас же исчезал снова. Этот покров был не настолько плотен, чтобы закрывать солнце. Оно светило нам все время. Но в атмосфере происходили какие-то возмущения. Бывало так, что солнце несколько часов подряд не меняла своей высоты, а затем вдруг делало скачок.
Наблюдения производились теперь каждый час круглые сутки. Забавно было ложиться спать в шесть часов вечера и, вставая в двенадцать ночи, видеть снова солнце, по-видимому на той же высоте. И затем снова ложиться в шесть часов утра, когда солнце по-прежнему было на той же высоте. Конечно, высота его менялась, но так незначительно, что невооруженному глазу это было незаметно. Нам казалось, что солнце движется кругом по небу совершенно на одной и той же высоте.
Часы, которые я упоминал время от времени, указываются по времени меридиана "Фрамхейма". По нему мы и продолжали считать свое время. Наблюдения скоро показали нам, что мы не находимся на самой точке полюса, но настолько близко к ней, насколько это можно было определить с помощью наших инструментов.
Восемнадцатого декабря в двенадцать часов дня мы закончили свои. наблюдения, и можно с уверенностью сказать, что сделали все, что было в наших силах.
Чтобы по возможности приблизиться еще хоть на несколько миллиметров к самому полюсу, Хансен и Бьолан прошли еще четыре мили или семь километров в направлении вновь найденного меридиана.
Бьолан в этот день за обедом приятно удивил меня. Во время нашего путешествия еще не произносилось никаких речей, но теперь Бьолан, очевидно, решил, что подходящий момент наступил, и поэтому удивил всех нас прекрасной речью. Однако, мое изумление достигло предела, когда он, окончив свою речь, вынул портсигар, набитый сигарами, и угостил нас всех.
- Не угодно ли сигару на полюсе?
- Охотно выкурю, благодарю вас!
Но этим дело не кончилось. После того, как сигары обошли круг, их осталось еще четыре штуки. Я был очень тронут, когда Бьолан протянул мне портсигар с сигарами и сказал:
- А это я дарю тебе на память о полюсе. Портсигар я взял и сохраню его, как один из многих трогательных знаков преданности моих товарищей, относящихся ко времени этого путешествия. Сигары я разделил потом в рождественский сочельник и ознаменовал этим торжественный праздник.
Закончив этот праздничный обед на полюсе, мы начали приготовления к отъезду. Прежде всего была поставлена маленькая палаточка, которую мы везли с собой на случай, если бы нам пришлось разделиться на две партии. Она была сшита нашим искусником Ренне из очень тонкой, непроницаемой для ветра материи. Она была серо-коричневого цвета и очень легко заметна на белой снежной поверхности. К палаточному шесту был привязан еще один шест, так что общая высота его была около четырех метров. На верхушке был прикреплен маленький норвежский флаг, а под ним вымпел, на котором была сделана краской надпись: "Фрам". Палатка со всех сторон была надежно укреплена оттяжками. В палатке, в мешочке, я оставил письмо королю с отчетом о том, что мы выполнили. Ведь дорога домой была далекая, и могло случиться много такого, что лишило бы нас возможности самим сообщить о своем походе... Кроме этого письма, я написал короткое послание Скотту, который, как я предполагал, должен был первый найти это место. Из вещей мы оставили .секстан с зеркальным горизонтом, цилиндр от гипсометра, три мешка для нот, оленьего меха, несколько камиков и варежек. Когда все было готово, мы поочереди входили в палатку, чтобы написать свои имена на доске, прикрепленной к палаточному шесту.
Тогда же нам удалось получить поздравления и от своих товарищей, так как на двух-трех желтых кусках кожи, пришитых к палатке у оттяжек, было написано:
"Счастливого пути!" и "Добро пожаловать на 90^o!". Эти добрые пожелания, неожиданно обнаруженные нами, весьма нас обрадовали. Они были подписаны Беком и Ренне. Они крепко верили в нас! Покончив с этим, мы вышли, а дверь палатки тщательно завязали, чтобы не было никакой опасности, что туда проберется ветер.
А затем-прощай, "Пульхейм"! Наступила торжественная минута. Обнажив головы, мы прощались со своим домом и своим флагом. И вот мы сняли свою дорожную палатку и упаковали сани. Начинался обратный путь-домой, домой шаг за шагом, миля за милей, пока, наконец, мы не дойдем! Мы сейчас же въехали в свой старый след и продолжали путь по нему. Много раз мы оборачивались, чтобы в последний раз взглянуть на "Пульхейм". Опять спустилась белая дымка паров, и скоро последнее, что еще виднелось от "Пульхейма", наш флажок, исчезло из вида...
Дорога была превосходная, и все мы были в хорошем состоянии, поэтому ехали быстро. Собаки как будто понимали, что они бегут теперь домой. Последним приветом от полюса был мягкий летний ветер при температуре -19^o. Доехав до того места, где были оставлены сани, мы остановились и взяли с собой некоторые вещи. Отсюда начинались гурии. Наш след стал уже малозаметным, но благодаря своему прекрасному зрению, Бьолан держался его очень хорошо. Однако, гурия настолько хорошо выполняли свое назначение, что нам почти и не нужен был старый след. Хотя гурии были не выше одного метра, но они были необыкновенно хорошо заметны на ровной поверхности. Когда солнце освещало их, они сверкали, как электрические маяки. Если же солнце бывало с другой стороны, то. они в тени были такими черными, что их можно было принять за черные камни.
Мы намеревались на будущее время пользоваться для езды ночью. Преимущества этого были велики, и их было много. Прежде всего солнце оставалось у нас сзади, что уже не мало значило для наших глаз. Идти против солнца по такой снежной равнине страшно вредно для глаз, даже если иметь хорошие снежные очки. Когда же солнце светит в спину, идешь играючи. Другое большое преимущество, - его мы оценили значительно позднее, - заключалось в том, что мы самое теплое время суток проводили в палатке, а за это время представлялся удобный случай высушить наше мокрое платье и т. п. Однако, это последнее преимущество, как мы увидим позднее, оказалось сомнительным.
Было очень приятно идти, повернувшись к югу спиной. Ветер, почти всегда дувший с этой стороны, часто действовал весьма неприятно на наши облупившиеся лица. Теперь же он всегда будет дуть нам в спину, подгоняя нас и одновременно давая нашим лицам время зажить.
Еще одного мы страстно желали - поскорее спуститься опять на равнину, чтобы иметь возможность дышать как следует. Ведь здесь наверху нам редко удавалось вздохнуть по-настоящему - глубоко. Чтобы сказать просто "да", нам приходилось дважды вздохнуть. Состояние астмы, в котором мы находились во время своего шестинедельного пребывания на плоскогорье, было весьма неприятно.
Мы установили, что для обратного пути переход в пятнадцать миль или двадцать восемь километров будет вполне достаточным. Правда, теперь на обратном пути у нас было много всяких преимуществ, благодаря чему мы могли бы делать длинные переходы, но мы боялись переутомить собак и, может быть, этим погубить их, не успев еще пройти достаточно далеко, если будем идти слишком большими переходами. Однако, скоро оказалось, что мы ошиблись в своих собаках. Чтобы сделать свои двадцать восемь километров, мы тратили всего пять часов, и поэтому отдых получался продолжительный.
Двадцатого декабря мы убили первую собаку по пути домой. Это был "Лассе", моя славная собака. Он совсем обессилел и больше никуда не годился. Его разделили на пятнадцать по возможности равных частей и отдали товарищам. Они теперь научились ценить свежее мясо, и, конечно, эта добавочная кормежка свежим мясом, к которой мы время от времени прибегали по пути домой, имела не малое значение для достижения нами такого прекрасного результата. По-видимому, они чувствовали себя от такой пищи отлично в течение нескольких дней и работали после нее во много раз лучше.
Двадцать первое декабря началось при резкой погоде. Легкий ветер с юго-востока, мгла и плохая видимость. Мы потеряли след и довольно долго должны были идти по компасу. Но, как обычно, вдруг все прояснилось, и снова на равнине стало светло и тепло. Да, стало даже слишком тепло! Пришлось снять с себя все, - почти все, конечно, - и все-таки пот струился с нас. Неуверенность в пути продолжалась недолго. Наши великолепные гурии прекрасно служили свою службу и по очереди, один за другим, появлялись на горизонте, блестели и сияли, ведя нас к столь важному для нас складу на 88^o25' южной широты.
Теперь местность начала понемногу повышаться, но так незначительно, что этого нельзя было заметить. Однако, гипсометр и барометр не дали себя обмануть и падали оба точно таким же образом, как раньше поднимались. Если даже мы сами и не замечали подъема, то ощущение его все-таки появилось. Это можно назвать воображением, но, право же, мне казалось, что я замечаю этот слабый подъем по своему дыханию. За последние дни наш аппетит угрожающе возрос Оказалось, что мы, лыжники, проявляли гораздо большую жадность, чем каюры. Было несколько таких дней, когда мы трое - Бьолан, Хассель и я, готовы были, не сморгнув глазом, проглотить даже... камешек! Каюры никогда не замечали у себя такого волчьего аппетита. Мне кажется, что это можно приписать тому, что каюры во время езды могли опираться на сани и таким образом имели хоть небольшой отдых и опору, чего мы, шедшие без саней, были совершенно лишены. Может показаться, что не так уж много, если ты положишь руку на сани во время хода, но в течение долгого времени, изо дня в день это, может быть, и имеет свое значение. К счастью, мы были так хорошо снабжены, что могли увеличить свои дневные порции, когда у нас появилось это ощущение голода. Уходя с полюса, мы настолько увеличили свою дневную порцию пеммикана, что в результате у нас скоро пропал этот неприятный волчий аппетит, и постепенно мы дошли до самого обыкновенного здорового повседневного желания поесть.
На первых порах, когда началось обратное путешествие, мы организовали свою работу так, что приступили к "утренним" сборам в путь в шесть часов вечера. К восьми часам мы бывали уже совсем готовы и затем начинали свой дневной переход. Вскоре после полуночи пятнадцать миль (двадцать восемь километров) бывали пройдены, и мы опять могли ставить свой дом, варить пищу и отдыхать. Но скоро этот отдых стад казаться. нам невыносимо-долгим, К тому же, наступила такая жара (относительно), что мы нередко вылезали из спальных мешков и лежали, ничем не покрываясь. Эти часы отдыха по двенадцати-четырнадцати часов, а то и шестнадцати часов в первую часть обратного пути были просто испытанием нашего терпения. Мы прекрасно понимали, что подобный отдых чрезмерен, но все же придерживались такого порядка на то время, пока ехали на больших высотах. В то время мы часто беседовали о том, как бы нам лучше всего использовать этот ненужный нам продолжительный отдых.
В этот день, двадцать первого декабря, "Пер", наш добрый, верный, трудолюбивый "Пер", не мог больше бежать, и его пришлось везти последнюю часть пути.
Когда мы доехали до стоянки, он был вознагражден за все свои труды. Легкий удар обухом - и все было кончено... Измученное животное упало, не издав ни звука. Вистинт потерял одну из лучших своих собак. "Пер" был удивительным животным. Тихо и мирно бродил он всегда кругом и никогда не принимал участия в общих битвах. По виду его и по поведению легко можно было бы предположить, что он вообще чудак и ни к чему негоден. Но, попадая в упряжь, он показывал, чего он стоит. Без понуканий, без кнута тянул он сани с утра до вечера и как упряжное животное был бесценен. Но, подобно большинству других собак с таким же характером, он не мог вынести длительного пути. Он выбился из сия, был убит и съеден.
Быстрыми шагами приближался сочельник. Для нас он не мог быть особенно праздничным, однако, мы хотели попробовать сделать его торжественным, насколько это позволили бы обстоятельства. Для этого нам нужно было дойти до склада к этому вечеру и отпраздновать рождество рождественской кашей. Накануне сочельника мы убили "Свартфлеккена". Его никто не жалел. "Свартфлеккен" был одной из собак Хасселя и всегда отличался скверным характером. В своем дневнике я читаю следующие слова, записанные в тот же вечер: "Сегодня вечером убит "Свартфлеккен". Оя не хотел больше везти, хотя на вид и был неплох. Дурной характер. Будь он человеком, то, начав хорошо, кончил бы в тюрьме".
Он был довольно жирен и съеден с видимым удовольствием.
Наступал сочельник. Погода была несколько переменной: то облачно, то ясно, когда мы вышли в восемь часов двадцать третьего декабря. Нам не пришлось долго ехать, чтобы достичь своего склада. В двенадцать часов ночи мы дошли до него при великолепнейшей тихой и теплой погоде. Значит, в нашем распоряжении был весь сочельник, и мы могли использовать его как угодно. Наш склад был тотчас же вскрыт и распределен на двое саней. Вистинг, вечерний повар, заботливо собрал все крошки от галет и сложил их в мешок. В палатке их поколотили и помяли хорошенько. В результате получился порошок. Из этого продукта и из колбасы с молочной мукой Вистингу удалось изобразить нам вкуснейшую рождественскую кашу. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь дома так пришлась по вкусу рождественская каша, как нам в то утро в нашей палатке! А затем одна из сигар Бьолана окончательно привела весь лагерь в праздничное настроение.
В этот день еще одним большим праздником для нас было то, что мы снова находились на вершине плато и через два-три дня пути уже могли начать спускаться, чтобы, наконец, достичь барьера и вернуться к прежнему своему состоянию. До сих пор мы охотно делали одну-две остановки во время своего дневного перехода.
Мы останавливались, чтобы дать отдых и самим себе, и собакам.
Сочельник мы начали по-новому, проходя все расстояние - двадцать восемь километров - без остановки. В сущности" такой порядок нравился нам больше, - невидимому, и собакам тоже. Обычно после отдыха тяжело снова пускаться в путь. Делаешься как-то менее подвижным, а может быть и ленивее, и приходится снова разминаться.
Двадцать седьмого мы прошли прекрасным ходом 88^o южной широты, направляясь к северу, По-видимому, поверхность здесь, после того как мы покинули ее, подвергалась сильному действию солнечных лучей, так она была буквально отполирована. По этой полированной равнине мы ехали как по гладкому льду, с той лишь огромной разницей, что здесь у собак был хороший упор для ног.
На этот раз мы уже на 88^o южной широты заметили впереди землю - и она приводила нас в большое изумление. Было очевидно, что это та самая могучая, уходящая на юго-восток горная цепь, которую мы видели раньше, но на этот раз она простиралась на юг значительно дальше. Погода была кристально-ясная, и, судя по тому, как была видна земля, видимость была очень хорошая. Вершина за вершиной тянулась эта цепь к юго-востоку, постепенно исчезая. Но, судя по воздуху, эта цепь продолжалась и, дальше в том же направлении за пределами поля нашего зрения. Я считаю несомненным, что эта цепь пересекает таким образом весь антарктический континент.
Здесь мы .получили прекрасный пример того, насколько в этих местах бывает обманчив воздух, В один сравнительно совершенно ясный момент мы в последний раз пеленговали землю на 87^o южной широты. А теперь с 88^o южной широты была видна земля, насколько хватал глаз! Мало сказать, что мы были поражены. Мы смотрели и смотрели, не узнавая, где же мы находимся. Мы совсем и не предполагали, что огромный горный массив, видневшийся так ясно и высоко над горизонтом, был горой Т. Нильсена. Насколько же иначе выглядел он в туманном воздухе, когда мы расставались с ним! Занятно читать в моем дневнике за эти дни, как ревностно мы ежедневно пеленговали землю, думая, что это новая земля. Мы не узнавали этой громадной горы до тех пор, пока над равниной не начала показываться гора Хельмера Хансена.
Двадцать девятого декабря мы покинули вершину плато и начали спуск. Хотя этот спуск и не был заметен для невооруженного глаза, однако, он прекрасно замечался по собакам, Вистинг приладил теперь к своим саням парус и, таким образом, не отставал от Хансена. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас в эти дни, когда мы мчались так по равнине, то он никогда не поверил бы, что мы вот уже семьдесят дней находимся в непрерывном походе. Мы прямо летели! Ветер постоянно дул нам в спину, а тепло и солнце не оставляли нас. И речи не могло быть о том, чтобы пускать в ход кнут, Здоровье собак было прекрасно, и они рвались и прыгали в упряжи от желания бежать. Для нашего прекрасного бегуна наступили тяжелые времена. Часто ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы держаться впереди псов Хансена. А следом за ними несся на всех парусах Вистинг с лающими и визжащими от радости собаками. Хассель с большим трудом мог поспевать за ними, да и я тоже. Поверхность была совершенно отполирована, и мы могли пробегать большие пространства, просто отталкиваясь палками.
После нашего отъезда с полюса собаки совершенно изменились. Как ни странно и ни невероятно это может показаться, однако, право, они с каждым днем прибывали в весе и становились толстыми и жирными. Я думаю что такое действие на них оказывала кормежка свежим мясом вместе с пеммиканом. С двадцать девятого декабря мы снова могли увеличить свой паек пеммикана. Ежедневный паек на человека был 450 граммов, и, я думаю, большего мы и не смогли бы съесть.
Тридцатого декабря мы ехали все время под горку, и, право же, быть лыжником здесь дело не трудное! Каюры прекрасно бежали на лыжах возле своих саней и ехали по этой равнине с феноменальной быстротой. Местность была покрыта тут снежными наметами, которые перемежались с гладкими, похожими на лед поверхностями. Нам, лыжникам, приходилось здорово стараться, чтобы поспевать за санями. Бьолану это было не так уж трудно. Он-то бегал еще быстрее и по худшей местности! Хасселю и мне дело представлялось совсем в другом свете. Часто я видел то руку, то ноту Хасселя, а то вдруг он начинал делать отчаянные усилия, чтобы удержаться на ногах. К счастью, я не мог видеть самого себя! Если бы только это было возможно, то, конечно, не раз мне пришлось бы от души посмеяться.
В этот день рано утром показалась гора Хельмера Хансена. Местность теперь простиралась в виде громадных волнистых образований, чего мы по пути на юг и не заметили, идя в тумане. Эти волны были такими громадными, что по временам совершенно заслоняли от нас землю. В первый раз мы увидели гору Хансена из-за вершины одной из таких волн. Гора имела вид вершины тороса, торчащего над поверхностью. Вначале мы даже совсем не поняли, что это такое. И только на другой день поняли как следует: это показывались одна за другой острые, как шило, ледяные глыбы, покрывавшие вершину горы. Как я уже упоминал, только теперь мы убедились, что идем правильно.
Всякая земля, которую мы видели, казалась нам незнакомой. Мы буквально ничего не узнавали!
Тридцать первого декабря мы прошли 87^o южной широты и таким образом быстрыми шагами приближались к "Чертову танцевальному залу" и "леднику". На другой день, в первый день нового года, было яркое солнце, -19^o и небольшой славный ветер в спину.
К своей великой радости, мы узнали местность вокруг "Бойни". Она была еще далеко, но поднималась в виде миража в теплом, пронизанном солнечным светом воздухе.
На обратном пути нам необыкновенно везло. Нам удалось миновать "Чертов зал".
Второго января, по нашему расчету, нам должен был встретиться "Чертов ледник". Так это в точности и случилось. Мы увидели его еще издалека. Огромные торосы и волнообразные образования высоко вздымались в небо. Но нас поразило больше всего, что среди этого беспорядочного нагромождения и по другую его сторону как будто бы виднелась ровная, совершенно не затронутая трещинами целая, гладкая равнина. Горы Хасселя, Вистинга и Бьолана были такими же, какими мы оставили их. Их было легко узнать, если только подойти к ним поближе. Теперь и гора Хельмера Хансена опять высоко вздымалась в небо. Купаясь в блеске утреннего солнца, она сверкала и переливалась, как чудеснейший алмаз. Мы решили, что подошли к земле ближе, чем в тот раз, когда шли на юг, и потому-то местность и изменилась совершенно. Ведь, когда мы шли на юг, то пройти у самой земли было положительно невозможно, но кто знает, быть может, за этой изрытой местностью, которую мы видели тогда, находился целый хороший участок, и нам теперь посчастливилось попасть прямо на него. Но воздух и на сей раз провел нас, в этом мы убедились на другой день, потому что вместо того, чтобы находиться ближе к земле, мы, оказывается, отошли от нее дальше, а это и было причиной того, что мы увидали только кусочек малогостеприимного ледника.
В этот вечер место нашей стоянки находилось посредине огромной занесенной снегом трещины. Нам очень хотелось знать, какая местность ожидает нас впереди. Мы и надеяться не смели, что на этот раз ледник встретит нас только этими немногими холмиками и старыми трещинами. Но наступил уже третий день, не принеся никаких разочарований. Непостижимо счастливо мы избежали всех этих ужасных и опасных переходов и, не успев даже оглянуться, находились уже на равнине под ледником. Погода была не первоклассной, когда мы в семь часов вечера двинулись в путь. Было довольно туманно, и мы едва различали вершину горы Бьолана. Это путало наши расчеты, так как мы находились уже поблизости от своего склада, и нам нужна была ясная погода, чтобы дойти до него по его пеленгу. Но мгла вместо того, чтобы рассеяться, как мы надеялись, стала все более и более сгущаться, и когда мы прошли километров одиннадцать, стало уже настолько туманно, что мы сочли за лучшее остановиться и переждать. Мы псе время исходили из того предположения, что зашли слишком на восток, то есть ближе к земле, а при данных обстоятельствах нам не удавалось в небольшие светлые промежутки, наступавшие время от времени, опознать местность под ледником. По нашему мнению, мы находились восточнее склада. Пеленги же, которыми мы могли бы определить направление, брались нами при мглистом воздухе и потому не приводили ни к каким результатам. Никакого склада не было видно.
Мы только что поели горячего вкусного пеммикана, как вдруг внезапно выглянуло солнце. Мне кажется, что никогда еще наш лагерь не сворачивался, а сани не укладывались в столь короткий срок! От того момента, когда мы выскочили из спальных мешков, до того, как сани были уже уложены, прошло всего пятнадцать минут - невероятно короткий срок.
- Но что же это, скажите на милость, блестит там среди стены тумана?
Вопрос этот вырвался у одного из наших ребят. Туман разорвался и стал расходиться в обе стороны. В западной его полосе выглянуло что-то большое, белое, простиравшееся далеко с севера на юг. Урра! Это гора Хеллана Хансена! Ничего иного и быть не может. Наш единственный отличительный, знак на западе! Мы были вне себя от радости, встретив старого знакомого, но в направлении склада по-прежнему висела густая завеса.
Посовещавшись немного, мы решили распрощаться со складом, проложить курс на "Бойню" и двинуться к ней. Пищи у нас было достаточно. Сказано - сделано, и мы пустились в путь.
Теперь быстро и верно стало проясняться, и мы, идя к горе Хеллана Хансена, убедились, что запили слишком далеко не на восток, а на запад. Но мы не стали поворачивать и искать склад.
Под горой Хеллана Хансена мы поднялись на довольно высокий гребень. К этому времени мы уже прошли назначенное расстояние и остановились. За нами при ослепительно-ясной погоде лежал ледник, каким мы его видели впервые, идя к югу. Трещина на трещине, обрыв на обрыве! Но среди всего этого хаоса тянулась белая непрерывная и тонкая линия, тот самый путь, который мы видели и на котором мы были несколько недель тому назад. А мы в точности знали, что как раз под этой белой полоской и находится наш склад. Мы ужасно досадовали, что склад этот так легко ускользнул из наших рук, и говорили о том, как славно было бы подобрать содержимое всех складов, разбросанных нами по равнине. В этот вечер я чувствовал себя усталым и измученным и потому не имел ни малейшего желания идти обратно тринадцать миль, или двадцать четыре километра, отделявших нас от склада. Если кому-нибудь хочется совершить такую прогулку, то я буду очень ему благодарен, Вызвались все - все как один! Среди нас не трудно было найти добровольцев. Я выбрал Хансена и Бьолана. Они не взяли с собой почти ничего и быстро .укатили с пустыми санями. Было тогда пять часов утра. В три часа дня они вернулись к палатке - Бьолан на лыжах впереди, Хансен сзади с санями. Блестящим доказательством выносливости и людей и животных было расстояние в сорок две мили или около восьмидесяти километров, пройденное Хансеном и Бьоланом и одной из упряжек за один день, при средней скорости от пяти до шести километров в час. Склад был найден без особого труда. Больше всего затруднений доставило им волнообразное строение местности. Они подолгу шли по волнистым долинкам, которые заслоняли от них вид на все окружающее. Один хребет сменял другой. Возвратившись к палатке, Бьолан заметил:
- Да, хребтам у нас доставалось здорово!.. Мы позаботились о том, чтобы к их возвращению все было готово, - прежде всего заготовили побольше воды. Воды, воды-вот чего просят раньше всего и, обычно, после всего. Когда же первая жажда утолена, наибольший интерес уделяется пеммикану. Пока за вернувшимися всячески ухаживали, привезенные сюда из склада запасы были распределены на двое саней, и вскоре все опять было готово к отъезду.
Тем временем погода становилась все лучше и лучше, и горы перед нами виднелись поразительно отчетливо. Нам показалось, что мы узнали горы Фритьофа Нансена и Дона Педро Кристоферсена, и мы тщательно запеленговали их на случай, если снова спустится туман. Понятие о дне и ночи теперь для большинства из нас начало смешиваться.
- Шесть часов, - отвечает кто-то на вопрос о времени.
- Да. утра,-подтверждает другой.
- Нет, ты совсем спятил, -говорит опять первый,-ведь у нас же вечер!
О числах уж и говорить нечего! Хорошо еще, что мы помнили год. Только благодаря записям в дневниках и тетрадях для наблюдений, мы могли вести счет дням и числам, а то ведь за работой мы обо всем этом не имели ни малейшего представления.
Что за прекрасная была погода, когда четвертого января мы вылезли из своих спальных мешков! Теперь мы решили идти тогда, когда это нам будет удобнее, и не обращать внимания ни на день, ни на ночь. Продолжительный отдых давно уже нам надоел. Надо было во что бы то ни стало сократить его. Как я уже сказав погода не могла быть лучше - ослепительно-ясная и совсем тихая при -19^o С; в ясном тихом воздухе чувствовалось настоящее лето. Перед началом перехода мы сняли с себя все лишнее и сложили на сани. Выходило так, что почти все оказалось лишним! Тот наряд, в котором мы в конце концов двинулись в путь, в наших широтах считался бы мало приличным... Мы усмехались и поздравляли друг друга с тем, что дамы еще не появились в этой части земного шара! А то, конечно, нам бы не позволили щеголять в нашем необыкновенно приятном, практичном наряде. ..
Сегодня очертания земли выступили еще резче. Было очень интересно увидеть снова эту часть пути, пройденную нами, когда мы шли на юг в густом тумане, в бурю и метель. Мы проходили совсем рядом с этой громадной горной цепью, даже и не подозревая, как близко мы от нее и как она колоссальна. К счастью, местность на этом участке была совсем не изрыта. Я говорю - к счастью, ибо кто знает, что случилось бы с нами, если бы в такую ужасную погоду нам пришлось ехать через область трещин. Может быть, мы справились бы с этим, а может быть и нет. Нам предстояла тяжелая дорога. "Бойня" лежала на 750 метров выше того места, где мы находились. Мы рассчитывали вскоре заметить какой-нибудь из своих гуриев, но это случилось только после двадцати километров пути. Здесь вынырнул один из гуриев, и мы с радостью приветствовали его. Мы знали, правда, что идем по верному пути, но все же такой старый добрый знакомый оказался очень желанным.
Здесь, видимо, солнце хорошо припекало, пока мы шли на юг, так как некоторые из гуриев совсем покосились и большие сосульки ясно свидетельствовали о могуществе солнца. Сделав переход почти в сорок километров, мы остановились у гурия, построенного нами здесь, как раз у склона, который задержал нас в туман двадцать шестого ноября.
Пятница пятого января была одним из тех дней, которых мы ожидали с волнением. Ведь в этот день мы должны были найти свой склад у "Бойни". Этот склад, в котором было оставлено прекрасное свежее собачье мясо, имел для нас чрезвычайно большое значение. Было важно не только то, что наши животные привыкли ценить это мясо больше пеммикана, но еще важнее, что оно необыкновенно хорошо действовало на состояние их здоровья.. Конечно, наш пеммикан был достаточно хорош, и лучшего даже вообще не бывает, но перемена меню вещь очень важная и, по-видимому, по моему опыту, имеет для собак в таком длинном путешествии еще большее значение, чем для людей. Мне уже случалось видеть, что собаки отказывались есть пеммикан, вероятно, потому, что за отсутствием разнообразия в пище он надоедал им. В результате, собаки худели и слабели, хотя пищи у них бывало достаточно. Пеммикан, о котором я сейчас говорю, был пеммиканом, изготовленным для людей. Таким образом, тут было виновато не качество.
Когда мы начали свой переход, был час с четвертью утра. Мы спали недолго, но нам нужно было воспользоваться прекрасной ясной погодой, пока она еще держалась. Здесь, вокруг "Бойни", как мы знали по собственному опыту, нельзя полагаться на погоду. Судя по уже пройденному нами прежде расстоянию, мы знали, что от гурия, у которого мы находились, до склада у "Бойни" было двадцать два километра. На этом расстоянии мы поставили всего лишь два гурия, но местность была такой, что мы не боялись ошибиться. Однако, мы скоро убедились, что не так легко узнать местность даже и при гуриях. Благодаря отличной, ясной погоде и острому зрению Хансена, мы нашли оба своих гурия. Однако, нас поразил вид гор. Как я уже говорил раньше, мы были уверены в том, что погода была совершенно ясная, когда мы в первый раз, двадцать первого ноября, дошли до "Бойни". В тот раз я с места нашей стоянки запеленговал дорогу, по которой мы вышли между горами на плато и тщательно записал результат. Пройдя последний гурий и приближаясь к "Бойне", по счислению, мы были очень поражены видом окрестностей. В тот раз, двадцать первого ноября, мы видели горы на западе и на севере, но очень далеко. Теперь же вся эта часть горизонта была занята колоссальным горным массивом, который был совсем около нас. Что это все значит? Наваждение? Право, я чувствовал в то мгновение и в самом деле нечто подобное! Я с радостью прозакладывал бы душу, поклявшись, что никогда и в глаза не видел такого ландшафта. Нужное расстояние было теперь уже пройдено и, судя по гуриям, которые мы миновали, мы должны были находиться на месте. Однако, это довольно странно! В том направлении, по которому я запеленговал наш подъем, мы видели теперь склон совершенно неизвестной нам горы, торчавшей над плато. Там, на этой горной стене, не могло быть совершенно никакого спуска. Только на северо-западе местность как будто допускала спуск. Казалось, там было естественное понижение, сбегавшее к барьеру, который виднелся далеко-далеко вдали. Мы остановились и обсудили положение.
- Но вот там уже побывали люди,-кричит вдруг Хансен.
- Да! - восклицает Вистинг, - ведь вот там торчит моя сломанная лыжа, которую я воткнул у склада.
Таким образом, в этом неприятном положении нас спасла сломанная лыжа Вистинга. Хорошо, что он поставил ее там, - во всяком случае весьма предусмотрительно!
Мы осмотрели местность в бинокль и рядом со снежной кучей, которая оказалась нашим складом, но которая очень легко могла бы ускользнуть от нашего внимания, увидели лыжу, торчавшую из снега. Радостные и довольные, мы направились к этому месту, но дошли до него, только пройдя пять километров.
Всей нашей маленькой компанией овладело праздничное настроение, когда мы дошли досюда и увидели место, которое считали наиважнейшим пунктом на своем обратном пути. Мы считали нужным найти это место не столько из-за провианта, находившегося там, но главным образом из-за того, чтобы найти снова дорогу с плато. А теперь, дойдя досюда, мы убедились в этой необходимости еще больше, чем раньше. Ведь, хотя мы теперь и знали по тщательно произведенному .пеленгованию, где находится спуск, но все же совершенно не могли его обнаружить. Казалось, что плато упирается здесь прямо в гору и ничуть не соприкасается с лежащей внизу местностью. И все же компас указывал, что тут должен существовать проход, по которому мы спустимся вниз. Гора, вдоль которой мы, оказывается, шли весь день, ничего не узнавая, была горой Фритьофа Нансена. Да, благодаря условиям теперешнего освещения, общий вид поразительно изменился!
Дойдя до склада, мы прежде всего принялись за лежавшие там собачьи туши. Мы нарубили мясо на большущие куски и роздали их псам. Собаки несколько удивились. Они не привыкли получать такие порции. Три туши мы положили на сани, чтобы при спуске собакам достался лишний кусок. "Бойня" и на этот раз не была особенно приветлива. Правда, не было такой уж знаменитой погоды, как в прошлый раз, но задувал прохладный ветерок при температуре -23^o, который после последних жарких дней пронизывал нас до костей и не располагал к пребыванию здесь дольше самого необходимого времени.
Поэтому, как только мы покончили с кормлением собак и привели в порядок сани, мы тронулись в путь. Хотя по местности что-то не очень было заметно, чтобы она сильно спускалась, однако мы сейчас же убедились в этом, как только поехали. Сани не только катились вниз, но и развивали такую быстроту, что нам пришлось остановиться и подложить под полозья тормоза. По мере того как мы ехали вперед, стена, казавшаяся нам сплошной, раздвигалась все больше и больше и, наконец, открылся наш старый знакомый подъем. Вот и гора Уле Энгельста, холодная, покрытая снегом, такая же, какой мы видели ее в первый раз. Обогнув ее, мы подошли к громадному крутому склону, где я по пути на юг так восхищался работой своих товарищей и собак. Но теперь мне представился еще лучший случай увидеть, как крут был на самом деле этот подъем. Много солидных тормозов пришлось нам применить, чтобы довести скорость до "умеренного хода". Но даже и при такой сравнительно приемлемой скорости мы быстро очутились внизу, и вскоре эта первая часть спуска оставалась уже позади. Чтобы избежать возможных шквалов с плоскогорья, мы обогнули с подветренной стороны гору Энгельста и встали там лагерем, вполне довольные своей дневной работой.
Снег здесь, как и тогда, когда мы проходили это место в первый раз, был глубокий и рыхлый, и было довольно трудно найти сколько-нибудь подходящее место для палатки. Сразу стало заметно, что мы спустились метров на пятьсот и находимся теперь между горами.
Было тихо, совсем тихо, а солнце пекло, как у нас в Норвегии в летний жаркий день. Мне показалось также, что я замечаю разницу и в дыхании. Оно стало как будто более легким и приятным - но, может, это было только воображением.
В час утра на следующий день мы уже снова вышли. Зрелище, представившееся в это утро нашему взору, когда мы вышли из палатки, навсегда останется у нас в памяти. Палатка стояла в узком ущелье между горами Фритьофа Нансена и Уле Энгельста. Солнце, бывшее теперь на юте, было совершенно скрыто последней горой, и лагерь наш поэтому находился в густой тени. А прямо против нас на другой стороне вздымала высоко в небеса свой великолепный одетый льдом гребень гора Нансена, блестя и переливаясь в лучах полуночного солнца. Сверкающий белый цвет мало-помалу, почти незаметно, переходил в голубой и, темнея все больше и больше, в синий, пока, наконец, тень не сливалась с ним. А в самом низу у ледника Хейберга горный склон обнажился ото льда, - здесь он выступал темный и суровый. Гора Энгельста лежала в тени, но на вершине ее покоилось нежное, красивое перистое облачко - красное с золотым краем. Ниже на ее склоне громоздились в беспорядке ледяные глыбы. А еще дальше к востоку возвышалась гора Дона Педро Кристоферсена, отчасти покрытая тенью, а отчасти ярко освещенная - изумительное, прекрасное зрелище! И везде такая тишина! Было жутко нарушать это единственное в своем роде великолепие природы. Еще с прошлого раза мы хорошо знали местность и потому могли идти почти без обходов. Большие обвалы встречались чаще, чем на пути вперед. Один каменный обвал больше другого срывался вниз, - это Доя Педро сбрасывал свой зимний наряд!
Наст был точно такой же: рыхлый, довольно глубокий снег. Однако скользить по нему было легко, - мы ведь спускались. На гребне, где начинался спуск на ледник, мы остановились, чтобы приготовиться. Под сани были привязаны тормоза, а обе лыжные палки связаны в одну, но крепкую. Нужно было сделать так, чтобы иметь возможность сразу же остановиться, если бы какая-нибудь трещина неожиданно появилась на чьем-либо пути. Мы, лыжники, шли впереди. Снег здесь на крутых склонах был идеальным, как раз настолько рыхлым, что можно было хорошо управлять лыжами. Мы понеслись стремглав и через несколько минут уже очутились внизу на леднике Хейберга.
У каюров дело шло не так гладко. Они ехали по нашему следу, но на крутом спуске им приходилось соблюдать величайшую осторожность.
В этот вечер мы разбили лагерь на том самом месте, где стояла наша палатка девятнадцатого ноября, на высоте около 860 метров над уровнем моря. Отсюда видно было падение ледника Хейберга и соединение его с барьером. Ледник был с виду ровный и удобный, и мы решили идти по нему, а не карабкаться по горам, как это мы сделали, идя на юг. Может быть, эта дорога будет несколько длиннее, но зато мы пройдем здесь значительно скорее.
Теперь мы установили новое распределение времени. Длинные передышки оказались для нас почти невыносимыми, и мы решили избавиться от них во что бы то ни стало. Другая и очень важная сторона дела заключалась в том, что при разумном распорядке мы могли сэкономить массу времени и дойти домой на несколько дней раньше предположенного. Потолковав немного об этом, мы единодушно решили ввести такой распорядок: пройдя пятнадцать миль, или двадцать восемь километров, мы будем отдыхать в течение шести часов, затем вставать и проходить снова двадцать восемь километров и т.д. Таким образом, на дневной переход придется, в среднем, очень большое расстояние. Такого порядка мы твердо придерживались весь остаток пути и сэкономили поэтому несколько дней. Путь вниз но леднику Хейберга не был сопряжен ни с какими затруднениями. Только при переходе ледника в барьер нам встретилось несколько трещин, которые приходилось обходить.
В семь часов утра, седьмого января, мы остановились на выступе земли у устья ледника Хейберга, идущем дальше к северу. Мы еще не могли опознать землю, у которой находились, что было вполне естественно, так как мы видели ее раньше с противоположной стороны, но мы знали, что находимся недалеко от своего главного склада на 85^o5' южной широты. В тот же день вечером мы снова отправились. С небольшого хребта, через который мы проходили сейчас же после своего выхода, Бьолану показалось, что внизу на барьере он видит наш склад. Вскоре мы узнали и вершину Бэтти и весь свой подъем. В бинокль мы теперь разглядели, что виден действительно наш склад - то самое, что, по мнению Бьолана, он уже видел раньше. Поэтому мы проложили курс к этому месту и через несколько мгновений уже были опять на барьере седьмого января в одиннадцать часов вечера, после пребывания на земле в течение пятидесяти одного дня. Мы начали подъем восемнадцатого ноября.
Мы дошли до склада и нашли все в полном порядке. Здесь, очевидно, было очень тепло. Высокий склад надежно построен, но теперь он растаял от солнца и превратился в не очень большую снежную кучу. Порции пеммикана, подвергавшиеся прямому действию солнечных лучей, приняли самые причудливые формы; конечно, они прогоркли. Мы сейчас же привели сани в готовность, вынув из склада весь провиант и погрузив его на сани. Мы бросили здесь часть старых вещей, которые были с нами все время - отсюда до полюса и обратно.
Покончив с упаковкой и все приготовив, некоторые из нас отправились на вершину Бэтти и собрали там много разнообразных проб камня, какие только могли достать. Одновременно был построен большой каменный гурий и оставлен здесь бидон с 17 литрами керосина, две пачки спичек по двадцать коробок в каждой и отчет о нашем походе. Возможно, что когда-нибудь эти вещи кому-нибудь пригодятся!
На этом месте нам пришлось убить "Фритьофа" - одну из собак Бьолана. За последнее время она стала обнаруживать явные признаки затрудненного дыхания. Для животного это было под конец так тяжело, что мы решили покончить с ним. Так закончил свое земное поприще храбрый "Фритьоф". При свежевании собаки мы увидели, что легкие у нее совершенно сморщились. Тем не менее останки "Фритьофа" довольно быстро исчезли в желудках его товарищей. Хотя и была потеря в количестве, но это ничуть не отразилось на качестве. "Нигер", одна из собак Хасселя, была убита при спуске с плато. Таким образом, мы дошли до этого места с двенадцатью собаками, как и рассчитывали, а покинули его с одиннадцатью. В своем дневнике я вижу следующее замечание:
"У собак теперь такой же хороший вид, как и при отъезде из "Фрамхейма". Когда мы через несколько часов покидали это место, у нас на санях было провианта на тридцать пять дней. Кроме того, у нас еще на каждом градусе вплоть до 80^o южной широты были склады. Мы нашли свой склад в самую удачную минуту, потому что, когда мы вышли в дальнейший путь, то уже на всем барьере гуляла пурга. Дул сильный ветер с юга при совершенно затянутом облаками небе. Падающий снег и метель соединялись в красивом танце, мешая глядеть. К счастью, мы были теперь спиной к непогоде, и потому нам не слепило глаза, как бывало раньше.
Мы знали теперь, что поперек нашего пути нам встретятся большие трещины, и поэтому мы должны быть очень осторожны. Во избежание всякого риска, Бьолан и Хассель, шедшие впереди, связались альпийской веревкой. Снег был очень глубок и рыхл, наст очень тяжелый. К счастью, о своем приближении к ожидаемым трещинам мы были вовремя предупреждены появлением нескольких обнаженных от снега ледяных хребтов. Они ясно повествовали нам о существующих здесь разрывах и о том, что, несомненно, поблизости следует ожидать еще больших. В то же мгновение разорвался густой покров облаков, и солнце проглянуло, освещая метущиеся массы снега. В тот же момент заорал Хансен:
- Стой, Бьолан!
Тот стоял у самого края отверстой трещины. У Бьолана было замечательное зрение, но его прекрасные снежные очки - собственного изобретения - совершенно мешали ему видеть. Особенно большой опасности Бьолан не подвергался, даже свалившись в трещину, так как он был связан с Хасселем. Однако, это было бы все же чертовски неприятно!
Как я уже говорил раньше, я считаю, что эти огромные разрывы указывают здесь на границу между барьером и землей. На этот раз, как ни странно, они служили, казалось, и границей между дурной и хорошей погодой; ибо по другую сторону трещин к северу барьер купался в лучах солнца. К югу метель бушевала пуще прежнего.
Вершина Бэтти последней послала нам свой привет. Южная Земля Виктории скрылась и больше уж не показывалась. Выйдя на яркое солнце, мы тут же натолкнулись на один из своих гуриев. Наш курс вел прями на него. Мы правили вслепую недурно! В девять часов вечера мы дошли до склада на 85^o южной широты. Теперь мы могли начать щедро кормить и собак. Они получили двойную порцию пеммикана, а кроме того столько овсяных галет, сколько могли съесть. .Теперь у нас был избыток этих галет и можно было буквально швыряться ими. Мы могли бы, конечно, оставить здесь большую часть этого провианта, но мы рады были, что у нас такое обилие пищи, а собаки, по-видимому, ничуть не тяготились этой небольшой лишней нагрузкой. Пока все шло так превосходно, то есть пока ни люди, ни собаки не отставали друг от друга, лучшего нечего было и желать!
Однако, погода, которой мы так обрадовались, держалась недолго. "Все та же свинская погода",-написано у меня в дневнике о нашем следующем переходе. Ветер перешел на северо-запад, принеся с собой облачность и плохую видимость и, кроме того, очень несносную метель. Несмотря на столь неблагоприятное состояние погоды, мы все-таки проходили гурий за гурием, и когда переход был закончен, прошли все гурии, построенные нами на протяжении этих двадцати восьми километров. Но, как я уже упоминал, этим мы обязаны острому зрению Хансена. По пути на юг мы взяли с собой немного тюленьего мяса. Его мы распределили по складам, построенным на барьере, в результате чего теперь каждый день -могли есть свежее мясо. Это было сделано не без задней мысли, Если бы к нам заглянула цынга, то эта свежая пища оказалась бы для нас неоценимой. Теперь же, когда все мы были здоровее и крепче прежнего, тюлений бифштекс был приятным разнообразием в нашем меню - и только.
Температура после нашего спуска на барьер весьма поднялась, - она держалась постоянно около -10^o. В спальных мешках стало настолько жарко, что мы вывернули их шерстью наружу. И это помогло. Мы свободнее дышали и радовались.
- Лезешь совсем, как в погреб, - заметил кто-то. Такое же ощущение, когда в жаркий летний день после палящего солнца заходишь в прохладную тень.
Среда - десятое января. "Та же свинская погода", снег, снег и снег. Снег и опять снег. Будет ли этому когда-нибудь конец? К тому же еще такая мгла, что ничего не видать в десяти метрах впереди. Температура -8^o. На санях все тает. Все мокнет. Не встретили в эту слепящую погоду ни одного гурия. Снег в начале был страшно глубок, а наст чрезвычайно тяжел но, несмотря на это, собаки справлялись с санями прекрасно.
Вечером погода, к счастью, улучшилась, и стало относительно светлее, когда мы в десять часов начали свой поход. Вскоре мы увидели один из своих гуриев. Он находился к западу от нас метрах в двухстах. Значит мы не очень вышли из своего курса. Мы сделали небольшой крюк и подъехали к гурию. Было интересно узнать, в порядке ли наше счисление. Гурий несколько пострадал от лучей солнца и бурь, .но все же мы нашли вложенную в него записку, где говорилось, что этот гурий построен пятнадцатого ноября на 84^o 26' южной широты, а также каким курсом мы должны идти по компасу, чтобы найти следующий гурий в пяти километрах от этого.
Покидая своего старого друга и направляясь по тому курсу, которого он нам советовал держаться, мы вдруг увидели, к своему несказанному изумлению, двух больших птиц - чаек скуа; они летели прямо к нам. Сделав несколько кругов, они опустились на гурий. Может ли кто-нибудь из вас, читающих эти строки, представить себе, какое впечатление произвело это на нас? Едва ли! Весть принесли они нам, весть из живого мира в это царство смерти - весть обо всем, что было нам дорого! Мне кажется, что все мы были во власти одних и тех же мыслей. Эти первые вестники жизни не наслаждались долгим отдыхом. Они посидели немного, раздумывая, наверное, над тем, кто мы такие, затем поднялись и продолжали свой полет к югу. Загадочные птицы! Сейчас они были как раз на середине пути между "Фрамхеймом" и полюсом, и все-таки летели дальше. Может быть на другую сторону?
Наш переход на этот раз закончился у одного из наших гуриев, построенного на 84^o 15' южной широты. Так хорошо и уверенно чувствуешь себя, останавливаясь около них! Для последующего перехода гурий всегда служит надежным отправным пунктом. Мы пришли сюда в четыре часа утра и покинули это место через несколько часов, пройдя за дневной переход расстояние, приблизившее нас к "Фрамхейму" на пятьдесят пять километров. По нашему распорядку, мы делали такие длинные переходы через день. Это самый лучший аттестат, который только можно выдать нашим собакам: пробег в один день двадцати восьми километров, затем в следующий пятидесяти пяти - и сохранение бодрости в течение всего нашего обратного путешествия!
Эти две птицы, хотя их первое появление и подействовало на нас столь приятно, перенесли потом мои мысли в другую область, совсем неприятную. Мне пришло в голову, что они только представители большой стаи этих жадных птиц, которая теперь набросилась на все то свежее мясо, которое мы так заботливо везли с собой и рассеяли по складам на равнине. Поразительно, сколько могут сожрать эти хищники! Не поможет и то, что мясо мерзлое и твердое, как железо. Они справились бы с ним, даже если бы оно было еще тверже железа. Я мысленно видел одни кости от тюленьих туш, оставленных нами на 80^o южной широты. А от разных псов, убитых нами и положенных сверху на гурии по пути к югу, я видел даже и того меньше! Однако, пожалуй, мысли мои принимают слишком уж мрачный оттенок. Может быть действительность будет радостней?
Погода и наст мало-помалу начали улучшаться. Казалось, что чем больше мы удалялись от земли, тем они становились все лучше и лучше. В конце концов, и то и другое стало превосходным. Солнце сияло на безоблачном небе, а сани скользили по хорошей, ровной поверхности с легкостью и быстротой, не оставлявшими желать ничего лучшего. Бьолан, занимавший от самого полюса место бегуна, прекрасно справлялся со своей обязанностью. Но старая пословица, что нет никого без греха, подходит и к нашему славному Бьолану. Никто из нас, кто бы это ни был, не может идти по прямой линии без вех, по которым можно править. Еще труднее, когда, как часто случалось с нами, нужно идти вслепую. Большинство, как мне думается, будет уклоняться то в ту, то в другую сторону, и в результате такого вихляния, возможно, в конце концов и останется на прямой линии. Иначе обстояло дело с Бьоланом. Он всегда держал вправо. Как сейчас вижу его перед собой. Хансен по компасу определяет направление, по которому нужно идти, Бьолан оборачивается, ставит лыжи в указанном направлении и решительно пускается в путь. По его движениям ясно видно, что он во что бы то ни стало решил держаться определенного направления. Он сильно ударяет палками, так что снег разлетается во все стороны, и глядит прямо перед собой. Однако, результат все тот же. Если бы Хансен оставил Бьолана идти, не поправляя его, то тот, наверное, за час преспокойно описал бы круг и очутился на том же месте, с которого он так энергично начал свое странствование. Может быть, в конце концов, это не такой уж недостаток, так как мы всегда с абсолютной точностью знали, что мы., при выходе из линии гуриев, находимся от них справа, то есть должны искать их на западе. Во многих случаях действительно это бывало нам очень полезно, и мало-помалу мы настолько начали доверять "правоустремленности" Бьолана, что вполне к ней привыкли.
В воскресенье, четырнадцатого января, мы должны были, по нашим расчетам, дойти до склада на 83^o южной широты. Это был последний из наших складов, тое помеченный поперек, а, следовательно, являлся последним критическим пунктом. День был не совсем подходящий для поисков "иголки в стоге сена". Было тихо, и стоял густой туман, настолько густой, что мы могли видеть перед собой всего на несколько метров. За весь переход мы не видели ни одного гурия. В четыре часа дня мы, судя по показаниям одометра, уже прошли нужное расстояние и по счислению должны были бы находиться на 83^o южной широты у оклада. Но ничего не было видно. Мы решили тогда сделать остановку, поставить палатку и подождать, пока не прояснится. За время этой работы в густой пелене тумана образовался просвет, и мы увидели, что в нескольких метрах от нас, конечно, к западу, стоит наш склад.
Быстро мы свернули палатку, положили ее на сани и направились к нашей куче пищи, которая оказалась в полном порядке. Ни малейшего признака, чтобы птицы посещали это место. Но что это? Свежие, ясные собачьи следы на свежевыпавшем снегу! Мы поняли, что это следы беглецов, пропавших у нас по пути к югу. Судя по следам, собаки долго лежали здесь, укрываясь от ветра за складом. Об этом ясно свидетельствовали две глубоких впадины. Было найдено и еще кое-что, говорившее о том, что у собак было достаточно пищи. Но откуда же, скажите на милость, добывали они пищу? Склад был совершенно нетронут, хотя свертки с пеммиканом лежали на виду и добраться до них было очень легко. К тому же, снег был не настолько тверд, чтобы его нельзя было разгрести и съесть всю пищу. Собаки, очевидно, потом покинули это место, на что указывали идущие к северу свежие следы. Мы тщательно осмотрели следы и пришли к единодушному заключению, что они не старше двух дней. Следы шли на север, и мы иной раз встречали их во время своего следующего перехода.
У гурия на 82^o 45', где мы останавливались, мы опять увидели эти следы, ведшие по-прежнему на север. На 82^o 24' южной широты следы начали сильно пересекаться и оканчивались, уходя в западном направлении. Больше следов мы не видели, но зато долго не могли разделаться с собаками, вернее, с их проделками. У гурия на 82^o 20' южной широты мы остановились. "Эльсе", положенная нами на верхушку его, упала и валялась около. Нижний слой подтаял от лучей солнца. Значит, здесь бродячие псы не побывали, это было очевидно, иначе мы не нашли бы "Эльсе". После перехода мы встали лагерем у гурия на 82^o 15' южной широты и распределили мясо "Эльсе". Хотя оно и лежало на солнцепеке, но оказалось вполне доброкачественным, когда мы соскоблили с него небольшую плесень. Правда, от него пахло лежалым, но наши псы не очень-то разбирались, когда дело шло о мясе. Семнадцатого января мы дошли до склада на 82^o южной широты. Уже издали было видно, что здесь не царил тот порядок, в каком мы оставили этот склад. Подойдя поближе, мы сейчас же поняли, что здесь произошло. Бесчисленные собачьи следы, от которых весь снег вокруг склада был крепко утоптан, говорили достаточно ясно о том, что наши беглецы оставались здесь долго. Несколько ящиков, стоявших в складе, упали, вероятно, по той же причине, что и "Эльсе", и в один из них мошенникам удалось забраться. От бывших там пеммикана и галет, само собой разумеется, не осталось ничего. Но для нас это было теперь неважно, так как пищи у нас было в избытке. Две убитые собаки, положенные нами на верхушку склада- "Уранус" и "Йола"-исчезли; от них не найти было даже зубов! От "Лусси", съеденной бродягами на 82^o3' южной широты, остались все-таки зубы. Восемь щенков "Йолы" по-прежнему лежали наверху на ящике. Удивительно, что они не свалились. Кроме того звери сожрали еще несколько креплений от лыж и прочее. Для нас это не было значительной потерей. Но кто же знает, куда эти твари направились теперь? Если им посчастливилось найти склад на 80^o южной широты, то, конечно, они к этому времени сожрали там все наши запасы тюленьего мяса. Разумеется, было бы жалко, если бы так случилось, хотя в этом не было никакой опасности ни для нас самих, ни для наших животных. Если уж мы дойдем до 80^o южной широты, то сумеем пройти и до конца. Пока же мы утешались тем, что не видим никаких следов, идущих к северу.
На 82^o южной широты мы разрешили себе небольшой пир. В памяти все еще свежо воспоминание о "шоколадной каше", поданной нам Вистингом на третье. Все мы были согласны с тем, что эта каша доведена до высшей степени совершенства и превосходит все, что когда-либо выпадало нам на долю попробовать. Рецепт я могу огласить: крошки от галет, молочная мука и шоколад, все это кладется в котелок с кипящей водой. Но что происходит дальше, я не знаю! Для выяснения этого следует обратиться к Вистингу...
Между 82^o и 81^o южной широты мы встретили свои старые вехи со времен третьей поездки для постройки складов. В эту поездку все расстояние было размечено досками от ящиков через каждую милю. Было это в марте месяце 1911 года, а теперь мы шли, ориентируясь по этим доскам, в половине января 1912. Они стояли, по-видимому, в таком же виде, в каком мы их поставили. Эти вехи кончались на 81^oЗЗ' южной широты двумя досками, поставленными на снежном цоколе. Цоколь этот был цел и невредим.
Предоставляю дневнику рассказать о том, что мы увидели девятнадцатого января:
"Сегодня на редкость хорошая погода, небольшой юго-западный ветер, очистивший все небо от туч, пока мы шли. На 81^o20' показались поперек пути наши старые огромные торосы. Теперь мы видели их гораздо больше" чем когда-либо раньше. Вздымая ввысь свои хребты и вершины, они тянулись, насколько только мог видеть глаз в направлении северо-восток-юго-запад. Велико было наше изумление, когда мы, спустя короткое время, увидели высокую, голую землю в том же самом направлении, а вскоре затем и две высокие, белые вершины в юго-восточном направлении, вероятно, около 82^o южной широты. По цвету воздуха можно было заключить, что земля простирается в направлении северо-восток - юго-запад. Это, должно быть, была та самая земля, которую мы видели сливающейся с горизонтом около 84^o южной широты, когда находились на подъеме на высоте 1140 метров и смотрели оттуда на барьер. Теперь уже у нас накопилось столько различных звеньев, что мы без колебания осмеливаемся продолжить эту непрерывно тянущуюся землю - местность Земли Кармен - до материка. Все страшно изрыто: трещины и торосы-волнистые образования и долины вдоль и поперек. Завтра мы еще почувствуем это". Хотя мы на основании того, что видели, казалось бы, и могли заключить, что Земля Кармен простирается от 86^o южной широты досюда, приблизительно до 81^o 30' южной широты, а возможно и дальше к северо-восточному краю, однако я все же не осмеливаюсь нанести это в таком виде на карту, Я ограничился тем, что наименовал землю от 86^o до 84^o южной широты Землей Кармен, а все остальное назвал "предполагаемой землей". Более тщательное изучение условий на этом участке будет благодарной задачей для исследователя.
Как мы и предполагали, во время следующего нашего перехода чувствовалось, что земля растрескана. Уже три раза мы проходили через эту область, и всякий раз здесь не бывало погоды с хорошей видимостью. На сей раз видимость была хорошая, и мы могли, наконец, рассмотреть, какова эта местность на самом деле. Неспокойная поверхность началась с 81^o12' южной широты и простиралась не очень далеко в направлении север-юг, возможно, километров на пять. Как далеко простиралась она на восток-запад, трудно сказать, но во всяком случае - насколько только хватал глаз. Огромные куски поверхности отвалились, обнажив отвратительнейшие, жуткие пасти таких размеров, что они могли поглотить много таких караванов, как наш. От этих отверстых дыр во всех направлениях отходили безобразные широкие трещины. Кроме того повсюду виднелись холмы и стоговидные образования. Как мы проходили здесь раньше безнаказанно, это, пожалуй, самое замечательное изо всего! Мы прошли тут как можно быстрее. Хансен провалился было в одну из таких трещин, но, к счастью, легко выбрался.
Склад на 81^o южной широты оказался в полном порядке. Не видно было никаких собачьих следов. Поэтому у нас значительно возросли надежды на то, что в порядке будет и склад на 80^o южной широты. На 80^o45' южной широты лежала первая убитая нами собака "Буне". Она была особенно жирной и потому чрезвычайно понравилась. Собаки больше уж не очень то интересовались пеммиканом.
Двадцать второго января мы прошли свой последний гурий. Он стоял на 80^o23' южной широты. Как мы ни рады были, что оставляем его позади, а все же не стану отрицать, что на исчезновение этого гурия вдали мы посмотрели с чувством некоторого сожаления. Мы теперь полюбили свои гурии и, встречаясь с ними, приветствовали их, как старых друзей. Многочисленны и велики были услуги, оказанные нам этими немыми стражами во время нашего продолжительного, однообразного пути!
В тот же день мы дошли до своего большого склада на 80^o южной широты. Можно было считать, что теперь мы уже дошли. Мы сейчас же заметили, что у склада, после того как мы покинули его, побывали и другие. Мы нашли также сообщение лейтенанта Преструда, начальника восточной партии, о том, что он со Стубберудом и Иохансеном прошли здесь тринадцатого ноября с двумя санями, шестнадцатью собаками и снаряжением на тридцать дней. Таким образом, получалось впечатление, что все находится в полнейшем порядке. Сейчас же по прибытии к окладу мы выпустили собак. Они кинулись к куче тюленьих туш, которых за наше отсутствие не тронули ни собаки, ни птицы. Наши собаки направились туда не столько для еды, сколько для драки. Действительно, тут было за что подраться. Они несколько раз обошли кругом тюленьих туш, покосились на мясо, друг на друга и ринулись в дикую битву. Когда она благополучно закончилась, собаки отошли и улеглись у своих саней. Склад на 80^o все еще обилен, велик и хорошо отмечен, а потому не исключена возможность, что когда-нибудь он еще пригодится.
О поездках от 80^o южной широты до "Фрамхейма" уже так много говорилось, что тут нельзя сказать ничего нового. Двадцать шестого января в четыре часа утра мы дошли до своего милого, славного дома с двумя санями и одиннадцатью собаками. И животные, и люди были в цветущем состоянии здоровья.
Ранним утром мы остановились у дверей дома, поджидая друг друга. Мы должны были явиться все вместе! Кругом было тихо и мирно, - все еще спали. Мы вошли в дом. Стубберуд порывисто сел на койке и уставился на нас, очевидно, думая, что мы привидения. Один за другим просыпались наши товарищи и с трудом соображали, в чем дело. Возвращение наше домой приветствовали на все лады.
- Где "Фрам"? - конечно, был наш первый вопрос. Радость наша не знала границ, когда мы услышали, что все обстоит благополучно.
- А как дела с полюсом? Были вы там?
- Конечно, были, иначе вы едва ли бы увидели нас! Появился кофейник, а "блинчики" благоухали, как и в былые дни. Все мы единогласно решили, что в гостях хорошо, но дома гораздо лучше! Путешествие наше длилось девяносто девять дней. Расстояние - 3000 километров, (Так как при переходе Фрама по пути в Китовую бухту через 180-й меридиан не были изменены даты, то все числа в этой главе нужно исправить, перенеся их на один день назад. - Прим. автора.)
"Фрам" пришел к барьеру девятого января, после трехмесячного плавания, из Буэнос-Айреса. На корабле все было благополучно. Однако, дурная погода заставила его выйти снова в море.
На другой день вахтенный сообщил, что "Фрам" приближается. В лагере началось оживление. Шубы на плечи - и марш вперед на собаках! Пусть-ка там полюбуются, что псы наши совсем не измучены! Мы слышали уже, как пыхтел и вздыхал двигатель; вскоре над краем барьера мы увидели наблюдательную бочку, и наконец спокойно и уверенно подошел "Фрам".
Радостный я поднялся на борт и приветствовал своих смелых товарищей, проведших "Фрам" к цели среди стольких опасностей и трудностей и по пути выполнивших так много прекрасных работ. Все были довольны и ласковы, но никто не спрашивал о полюсе. Наконец, у Ертсена вырвалось.
- А побывали вы там?
Не только радость, но нечто большее светилось на лицах моих товарищей. Я заперся с капитаном Нильсеном в рубке, получил от него почту и услышал массу всяких новостей.

НА СЕВЕР

После двухдневной возни с переноской на судно всех вещей, которые нужно было взять с собой, мы, наконец, к вечеру тридцатого января были готовы к отплытию. В данный момент ничто не могло радовать нас больше, чем факт, что мы уже в столь раннее время года были в состоянии направиться на север и, таким образом, сделать первый шаг по пути туда, где, как мы знали, скоро начнут ждать вестей от нас или о нас. Но не примешивался ли ко всей этой радости и небольшой налет грусти? Несомненно, многие чувствовали себя именно так, хоть это и может звучать неслыханным противоречием. Не так-то легко расставаться с местом, которое долгое время служило тебе домом, хотя бы даже дом этот лежал на 79^o южной широты и был почти похоронен под снегом и льдом. Мы, люди, находимся в слишком большой зависимости от того, что зовется привычкой, что бы без дальних слов, сразу очутиться вне этой обстановки, с которой постепенно свыклись благодаря долгому там пребыванию. И хотя человек со стороны будет, может быть, призывать всех добрых духов, чтобы они спасли его от такой обстановки, однако, это не мешает подобному утверждению оставаться в силе. Для громадного большинства моих ближних "Фрамхейм", конечно, покажется одним из самых последних мест на нашей планете, где они хотели бы очутиться - какой-то богом забытый уголок, не могущий дать ничего кроме совершенно исключительного одиночества, жути и скуки. Для нас же, девяти человек, стоявших у фалрепа и готовых покинуть это место, все представлялось несколько в ином свете. Маленький крепкий домик, расположенный там, за "горой Нельсон" и совсем занесенный снегом, был целый год нашим жилищем, и, право, уютным, хорошим жилищем, где мы после большого и нудного дневного труда находили необходимый нам полный отдых и покой. Всю антарктическую зиму - настоящую зиму Фимбул (По норвежским повериям Фимбул-суровая зима, предшествующая гибели мира.-Прим. перев.) - четыре его стены защищали нас так хорошо, что многие бедняги, мерзнущие в умеренных широтах, от всего сердца позавидовали бы нам, если бы увидели, как мы себя чувствовали здесь. В таких суровых условиях, что даже все живое стремительно бежит оттуда, мы во "Фрамхейме" жили себе и поживали невозбранно и привольно, причем жили, заметьте себе, не как животные, а как цивилизованные люди и во всякое время имели в своем распоряжении большинство благ, которые обеспечивает человеку благоустроенное жилище. Кругом царил мрак и мороз, а снежные метели старались во что бы то нн стало замести все многочисленные следы нашей деятельности, но за дверь нашего великолепного жилища никогда не проникали эти враги; в доме мы пользовались светом, теплом и уютом. Что же удивительного в том, если это место так сильно притягивало к себе каждого из нас в то мгновение, когда мы навсегда покидали его? Перед нами, правда, лежал широкий мир: - он мог дать нам многое, о чем мы давно уже тосковали. Ко зато среди всего того, что ждало нас, было и многое такое, без чего мы могли с радостью обходиться еще очень долгое время. Когда наступит повседневная жизнь с ее тысячью забот и треволнений, то может случиться, что любой из нас пожелает еще снова вернуться к беззаботному и мирному существованию во "Фрамхейме"...
Но если и замечался этот оттенок грусти, то был он не такой уж большой, чтобы каждый из нас не мог довольно быстро покончить с ним. Во всяком случае, судя по лицам, можно было бы подумать, что в данный момент самым обычным настроением была радость, Почему бы и нет? Зачем же думать о прошедшем, хотя оно и кажется сейчас довольно привлекательным? Что же касается будущего, то во всяком случае теперь нам позволительно ожидать от него всего самого лучшего. Кому придет в голову думать о неизбежных будущих горестях? Никому! А потому "Фрам" и был разукрашен флагами от носа до кормы, и потому-то во время прощания с нашим жилищем на барьере лица всех и улыбались друг другу. Мы могли покинуть его с сознанием, что цель нашего годового пребывания здесь достигнута, а это сознание весило, конечно, значительно больше мысли о том, что нам тут во многих отношениях было хорошо. Сильнее всего способствовало тому, что дни пролетали быстро и все мы были полны сил, абсолютное отсутствие того, что я называю мертвым периодом за все время нашей (двухлетней) совместной жизни в этом путешествии. Не успевали мы справиться с одной задачей, как уже появлялась другая. Таким образом, мы всегда были заняты, а когда ты занят, то время, как известно, летит быстро.
Люди часто спрашивают, куда в таком путешествии можно девать время? Дорогие мои, если мы и ломали над чем-нибудь голову, то только над вопросом, как бы нам сделать, чтобы времени у нас хватало. Возможно, что на многих такое утверждение произведет впечатление неправдоподобности; однако, это не мешает ему быть абсолютной правдой. Прочитавшие весь этот отчет во всяком случае должны будут вынести впечатление, что безработица была злом, совершенно неизвестным в нашем маленьком обществе.
Достигнув цели своего путешествия, мы находились теперь в такой стадии, когда можно было бы ожидать некоторого упадка настроения. Но этого не было. Дело в том, что совершенное нами могло приобрести свою реальную ценность только тогда, когда оно станет известным человечеству, а сообщение об этом должно было быть передано без всякого промедления. Если кому-нибудь важно было спешить, то именно нам. Конечно, вероятность говорила за то, что времени у нас достаточно; но, несмотря на все, это была только вероятность. Несомненно же было только то, что нам до Хобарта, выбранного нами нашей первой остановкой, предстоял путь в 2 400 миль, и столь же несомненно, что этот путь будет и труден, и хлопотлив. Год тому назад переход через море Росса почти что походил на увеселительную .прогулку по Кристиания-фьорду, но тогда была середина лета; теперь же был февраль месяц, и, значит, близилась осень. Что касается пояса дрейфующего льда, то капитан Нильсен полагал, что он не вызовет никакого запоздания на будущее время.
Он изобрел патентованное средство и безошибочный способ проходить через этот пояс. Это звучит несколько смело, ню, как мы увидим позднее, оказалось, что этот способ выдержал марку. Хуже всего будет в поясе западных ветров, где нам предстоит неприятная необходимость полавировать. Разница в долготах между Китовой бухтой и Хобартом - почти 40^o. Если бы мы могли пройти эту разницу в долготе по той широте, где мы теперь находились и где градус долготы всего около тринадцати миль, то весь путь можно было бы пройти одним махом, но для этого слишком решительным препятствием была могучая стена гор Северной Земли Виктории. Сначала мы должны были лечь по курсу на север, пока не будет обойден форпост антарктического материка на севере - мыс Адэр - и лежащие к северу от него острова Баллени; только тогда откроется путь для следования на запад, но тогда мы очутимся в той области, где, вероятнее всего, ветер будет противным, а лавирование на "Фраме" - спасибо! Все до одного на корабле достаточно хорошо представляли себе условия, чтобы знать, чего нам ожидать от предстоящего плавания, и, конечно, мысли всех в данный момент были заняты тем, как бы нам лучше всего и быстрее всего преодолеть предстоящие трудности. Нас все еще связывала и будет связывать единая общая цель для общей работы и трудов.
Среди новостей, полученных нами в эти дни из внешнего мира, было сообщение о том, что австралийская антарктическая экспедиция под начальством д-ра Дугласа Моусона с удовольствием взяла бы часть наших собак, если у нас окажутся лишние. Базой упомянутой экспедиции был Хобарт, и потому это нас очень устраивало. Случай пожелал, чтобы мы были в состоянии оказать эту маленькую услугу своему высокоуважаемому и просвещенному коллеге. При отплытии мы могли похвастать сворой в тридцать девять собак, из которых многие выросли за наше годовое пребывание на барьере. Почти половина из них пережила все плавание от самой Норвегии; одиннадцать были на южном полюсе. Мы сперва думали сохранить только нескольких производителей для получения нового собачьего племени для предстоящего плавания в Северном ледовитом океане, но выраженное д-ром Моусоном желание заставило нас взять на судно всех тридцать девять собак. Из этого количества мы могли бы, если не случится ничего непредвиденного, предоставить ему двадцать одну штуку.
Последний груз был перевезен, и нам оставалось только опять перебросить через поручни собак, и затем мы были готовы. Удивительно, что многие из наших старых ветеранов сейчас же узнали палубу "Фрама"! Здоровенная собака Вистинга, старый "Полковник", со своими двумя адъютантами "Суггеном" и "Арне" сейчас же заняли то самое место, где они так много дней сидели во время долгого плавания на юг - с правого борта у грот мачты. Два брата близнеца "Милиус" и "Ринг" - особенные любимцы Хельмера Хансена - опять начали свои игры в углу на фордеке по левому борту, как ни в чем не бывало. Никто не сказал бы, глядя на этих веселых молодцов, что они протрусили во главе каравана весь путь к полюсу и обратно. Только один пес бродил одиноко и мрачно, беспокоясь и все чего-то ища. Это был "вожак" из запряжки Бьолана. Он не обращал ни на кого внимания; никто не мог заменить ему его павшего товарища и друга "Фритьофа", который давно уже нашел свою могилу в желудках товарищей за сотни миль отсюда на барьере!
Лишь только последняя собака была переправлена на судно, лишь только оба ледовых якоря были подняты, как зазвенел машинный телеграф, и сразу же заработала машина, унося нас от всякого дальнейшего соприкосновения с кромкой льда в Китовой бухте. Прощание с этой нашей уютной гаванью было очень похоже на прыжок из одного мира в другой; когда мы выходили, густой как кисель туман навис над нами, скрывая очертания всего окружающего своей влажной завесой. Спустя три-четыре часа внезапно прояснилось, но за кормой туман все еще стоял стеной; лежавшая позади нас панорама, которая, как нам было известно, была так прекрасна при ясной погоде и на которой нам так хотелось подольше остановить свой взор, была и оставалась скрытой.
Теперь, выходя отсюда, можно было спокойно следовать в обратном направлении по тому же курсу, по какому мы входили сюда год назад. За истекший год очертания бухты оставались абсолютно неизмененными. Даже наиболее выдающийся пункт стены на западной стороне бухты "Мыс Манхюэ" преспокойно стоял на своем старом месте и даже не делал и вида, что спешит удалиться отсюда. Он продержится, вероятно, на том же месте еще много дней; потому что, если в глубине бухты и происходит вообще какое-нибудь движение ледяных масс, то во всяком случае оно чрезвычайно незначительно. Только в одном отношении условия в этом году были несколько иными, чем в ближайшие к нам предыдущие годы. В то время как в 1911 году большая часть бухты была свободна от морского льда уже четырнадцатого января, в 1912 она вскрылась только на две недели позже. Ледяной покров упорно держался, пока сильный северо-восточный свежий ветер, начавший дуть как раз в тот день, когда вернулась южная партия, сразу же не озаботился освобождением фарватера. Для ухода льда нельзя было бы выбрать более подходящего времени; этот свежий ветер сэкономил нам не только время, но и избавил нас от массы хлопот, так как путь до того места, где стоял "Фрам", пока еще лед не тронулся, был бы по крайней мере в пять раз длиннее того расстояния, с которым мы теперь имели дело. Разница в две недели во времени исчезновения льда в эти два лета показала нам, как нам повезло с выбором именно 1911 года для высадки здесь. Та работа, которую мы, благодаря раннему ледоходу в 1911 году, выполнили в три недели, наверняка, заняла бы у нас в 1912 вдвое больше времени и доставила бы нам гораздо больше трудностей и хлопот.
Густой туман, лежавший над Китовой бухтой, когда мы покидали ее, помешал нам также увидеть, что поделывали там наши друзья японцы. "Кайнан Мару" отдрейфовал в море вместе с "Фрамом" во время бури двадцать седьмого января; после этого мы его больше не видели. Оставшиеся в палатке у края барьера севернее "Фрамхейма" участники экспедиции до конца оставались весьма сдержанными. В тот день, когда мы покидали это место, один из наших имел интервью с двумя чужеземными гостями. Преструд отправился за флагом, поставленным на мысе "Манхюэ" для "Фрама" в виде сигнала, что все вернулись обратно. У флага была раскинута также палатка, так как имелось в виду, что она будет служить убежищем для нашего наблюдателя в том случае, если бы "Фрам" заставил себя ждать долгое время. Когда Преструд пришел туда, он был поражен, очутившись лицом к лицу с двумя сынами Ниппона, которые были очень заняты рассматриванием нашей палатки и ее содержимого. Впрочем, в палатке ничего не было, кроме спального .мешка и примуса. Японцы завели разговор, пересыпая его восторженными выражениями вроде: "чудесный день" и "какая масса льда". Товарищ наш, заявив, что он совершенно согласен с этими бесспорными фактами, попытался разузнать о вещах гораздо более интересных. Оба чужестранца рассказали, что в данный момент они являются единственными обитателями палатки, стоявшей на краю барьера. Двое из товарищей отправились в поход вглубь барьера для производства метеорологических наблюдений и вернутся через неделю. "Кайман Мару" ушел в новое плавание к Земле короля Эдуарда. Насколько им было известно, предполагалось, что судно вернется к десятому февраля, и тогда же они все вернутся на .чего и курс будет взят на север. Преструд пригласил своих двух новых знакомых прийти к нам с визитом во "Фрамхейм", и чем скорее, тем лучше; однако, они тянули со своим появлением слишком долго, чтобы мы могли их ждать. Если они потом и побывали во "Фрамхейме", то могли во всяком случае засвидетельствовать, что мы сделали все от себя зависящее, чтобы наши возможные преемники почувствовали себя там хорошо.
Когда туман поредел, мы оказались окруженными со всех сторон открытым, фактически свободным ото льда, морем. Сине-черное море и тяжелое темное небо над нами обыкновенно не считается зрелищем, радующим взоры. Для нашего же органа зрения было настоящим облегчением попасть туда, где преобладают темные цвета. Целыми месяцами смотрели мы на блестящее белое море, где постоянно приходилось пользоваться искусственными средствами для защиты глаз от могучего потока света. И все-таки приходилось еще уменьшать до минимума отверстие зрачка и щурить глаза. Теперь мы опять могли смотреть на мир, говоря буквально, во все глаза; даже такая повседневная вещь может превратиться в целое переживание!
Море Росса опять показало себя с самой выгодной стороны. Небольшой юго-западный ветерок позволил нам все-таки воспользоваться парусами; таким образом, мы по прошествии нескольких дней находились приблизительно в двухстах милях от барьера. Это расстояние, довольно скромное само по себе, выглядело в наших глазах весьма внушительным, когда его нанесли на карту. Надо вспомнить, что при тех средствах сообщения, которыми мы пользовались на земле, расстояние в двести миль стоило нам многих длинных дневных переходов.
Нильсен нанес на карту границы дрейфующего льда во время трех переходов "Фрама". Предположение о том, что вблизи 150^o долготы всегда есть годное для прохода открытое пространство, по-видимому, подтверждалось. По сделанным Нильсеном наблюдениям, небольшие изменения в расположении этого канала происходят от перемен в направлениях ветра. Он открыл, что всегда целесообразнее свернуть и пройти в наветренную сторону, если дрейфующий лед будет обнаруживать признаки сплочения. Такой способ продвижения вперед, конечно, влек за собой некоторое искривление пути; но, в конце концов, он всегда приводил к открытой воде.
В это плавание мы дошли до кромки сплошных льдов через три дня после своего ухода от барьера. Местонахождение пояса оказалось очень близким к тому, которое наблюдалось при прежних переходах. Несколько часов мы продолжали идти по своему курсу, но тем временем лед сделался настолько сплоченным, что грозил остановить наше дальнейшее продвижение вперед. Теперь-то и представился случай испытать способ Нильсена; ветер, бывший, впрочем, совсем слабым, дул почти прямо на запад, поэтому руль был положен право-на-борт, и нос "Фрама" направлен на запад. Иногда мы довольно долго правили и на истинный юг, но оказалось, что этот довольно большой крюк делался не напрасно; держась в течение нескольких часов ближе к ветру, мы встретили массу открытых пространств. Если бы мы шли первоначальным курсом, то не исключена возможность, что, не желая пройти какие-нибудь несколько миль в сторону, мы задержались бы на долгое время.
Сделав первый большой обход, мы избежали впоследствии многих. Лед все время был разреженным, и шестого февраля все возрастающее волнение возвестило нам о том, что с антарктическим дрейфующим льдом покончено навсегда. Довольно странно, что в этот раз мы при проходе через пояс льдов почти не видели тюленей, но даже, если бы мы и заметили их, то не могли бы уделить временя для охоты.
Теперь у нас было достаточно хорошей пищи и для людей, и для собак, чтобы думать о тюленьем бифштексе. Для собак мы захватили с собой весь оставшийся у нас прекрасный собачий пеммикан, а запас его был не так уж мал. Кроме того, у нас было порядочно сушеной рыбы. Пеммикан и рыба чередовались через день. При такой пище собаки оставались в превосходном состоянии, а когда по прибытии в Хобарт с них облезла почти вся зимняя шерсть, то они выглядели так, будто бы их холили целый год.
Для нас, девяти человек, остававшихся на суше, наши товарищи позаботились взять с собой в долгий путь из Буэнос-Айреса нескольких откормленных свиней, весело живших теперь в хлевах на юте; кроме того в трюме висело три прекрасных бараньих туши. Нечего и говорить, что мы полностью сумели оценить это нежданное лакомство! Конечно, тюлений бифштекс дослужил нам прекрасную службу, но это не помешало бараньему и свиному жаркому внести приятное разнообразие, тем более, что оно было совсем неожиданным. Я не думаю, чтобы кто-нибудь из нас рассчитывал па возможность получения свежей пищи до нашего возвращения в цивилизованный мир.
При прибытии в Китовую бухту на "Фраме" было всего одиннадцать человек. Вместо Кутана и Нодтведта, уехавших домой из Буэнос-Айреса во время пребывания там судна осенью 1911 года, были наняты три новых человека, а именно Халварсен, Ульсен и Штеллер; двое первых были из Бергена; Штеллер же был немцем, жившим в Норвегии несколько лет и говорившим по-норвежски, как прирожденный норвежец. Все трое были людьми способными и симпатичными. Приятно было видеть их здесь. Смею думать, что и новоприбывшие чувствовали себя хорошо в нашем обществе, собственно говоря, они были наняты только до захода "Фрама" в первую гавань, но остались на судне до самого Буэнос-Айреса и, конечно, пойдут с нами и дальше.
Когда партия зимовщиков вернулась на судно, лейтенант Преструд снова занял свое место первого штурмана; остальные сейчас же начали нести вахты. Теперь нас на судне было двадцать человек, и если "Фрам" в течение года плавал с очень ограниченной командой, то его теперь снова можно было причислить к судам хорошо укомплектованным.
За время плавания у нас не было никакой особой работы, кроме чисто морской, поэтому, пока погода была приличной, на судне царило относительно спокойное житье. Однако должен сказать, что вахтенные часы проходили довольно быстро. Теперь у нас была масса материала для многих длинных бесед. Мы, прибывшие с суши, жадно интересовались всеми новостями из цивилизованного мира, а морская партия не меньше жаждала узнать все подробности нашего годового пребывания на барьере.
Надо самому пережить нечто подобное, чтобы представить себе, как при таких условиях градом сыплются бесконечные вопросы и ответы. То, что могли рассказать мы, ползавшие по земле, уже изложено в главных чертах в предыдущих главах. А из всего того, что мы услышали, самым интересным, кажется, было сообщение о том, как дома и за границей отнеслись к изменению нашего плана экспедиции.
Понадобилась по крайней мере целая неделя, чтобы начал замечаться отлив в огромном потоке вопросов и ответов. Эта неделя прошла быстро, может быть, быстрее, чем нам этого хотелось, так как оказалось, что "Фрам" не поспевает как следует за временем. Погода держалась совсем приличная, однако не совсем такая, какой бы нам хотелось. Мы рассчитывали, что юго-восточные и восточные ветры, дувшие так часто вокруг "Фрамхейма", появятся и в море Pocca, однако, они об этом совсем позабыли! Ветра было мало, но если он бывал, то обычно дул с севера, дул слабо, но все же достаточно для того, чтобы задерживать наш старый благородный корабль. Первую неделю невозможно было производить наблюдений; все время небо было затянуто облаками. Бывало спросишь шкипера о местонахождении судна, и он охотно отвечает что-нибудь вроде того, что, мол, в данное время можно сказать наверняка только одно: мы находимся в море Росса.
Однако седьмого февраля, после относительно удачного полуденного наблюдения, оказалось, что мы находимся севернее мыса Адэр и, значит, уже миновали антарктический материк. Идя на север, мы прошли мыс Адэр на расстоянии не большем, чем его можно было бы пройти за сутки плавания, но желание сделать крюк по пути уступало место основному желанию - на север, на север, как можно скорее!
Поблизости всех сильно выдающихся мысов земного шара обыкновенно бывает достаточно ветра. Мыс Адэр не составляет исключения из этого правила. Он известен, как центр дурной погоды. И мы, проходя мимо этого мыса, не избежали "встряски", но ветер только приветствовался нами от души, так как случайно ему было с нами по пути! Два дня свежего юго-восточного ветра, и мы относительно быстро миновали острова Баллени и девятого февраля могли поздравить себя с тем, что вышли благополучно из холодной зоны. Год тому назад, идя на юг, мы с радостью пересекали полярный круг; смею сказать, что на этот раз мы были не менее довольны, пересекая его в обратном направлении.
Торопясь двинуться в путь со своей зимней квартиры, мы не нашли времени отпраздновать счастливую встречу партии зимовщиков с морской партией. А так как этот случай был упущен, то нам нужно было найти другой, и все мы решили единогласно, что переход из холодной зоны в умеренную является самой подходящей оказией. Программная часть праздника была чрезвычайно проста: лишняя чашка кофе с соответствующим добавлением в виде пунша и сигары под граммофонную музыку. Наш бравый граммофон не мог предложить нам ничего такого, что имело бы интерес новинки для нас, девятерых, зимовавших во "Фрамхейме", - мы знали почти весь репертуар наизусть; - но многие знакомые мелодии воскрешали в памяти не один приятный вечер, проведенный нами за стаканом виски вокруг стола в нашем уютном зимнем жилище в глубине Китовой бухты. Было приятно снова пережить в воспоминаниях эти часы. На борту "Фрама" граммофонной музыки не слыхали с рождества 1910 года, и поэтому участники морокой партии с радостью вызывали на бис не один и не два номера.
Сверх программы был еще один добавочный номер - певец, который тоже подражал граммофону, пользуясь огромным мегафоном, по его собственным словам, для того, чтобы заменить недостающие голосовые средства. Он спрятался за занавеской в каюте капитана Нильсена, и вот из мегафона полилась песня, которая по своему содержанию была рассчитана на то, чтобы изобразить нашу жизнь на барьере с юмористической стороны.
Успех был полный! Мы опять посмеялись от всей души.
Скоро всячески стало замечаться, что мы дошли до таких широт, где жизнь складывается совсем иначе, чем южнее 66^o. Желанной переменой было повышение температуры; ртуть, хотя и немного, но все же поднялась выше нуля, поэтому разные личности на судне, в той или иной степени закутанные в меха, расстались с последними остатками полярной одежды и снова перешли к более легкому и удобному наряду. Дольше всего медлили со сменой его зимовщики. Те, кто думает, что долгое пребывание в полярных областях, делает тебя менее чувствительным к холоду, чем остальных смертных, весьма заблуждаются. В результате получается как раз обратное. Человек, живущий там, где обычная температура -50^o и ниже, те очень об этом беспокоится, пока у него есть целесообразная и хорошая меховая одежда. Но пусть такой человек, одетый в обычное платье, внезапно очутится на улицах Kpистиании зимой при пятнадцати - двадцати градусах мороза.
Бедняга, будет стучать зубами, пока они не вывалятся у него изо рта!
Дело в том, что .при путешествиях в полярные области люди защищают себя от холодов как следует, но если вернешься домой и появишься на улице в пальто, крахмальном воротничке на шее и шапчонке на голове, то обязательно замерзнешь!
Менее желательным следствием перемены в широте была начавшаяся ночная темнота. Правда, постоянный дневной свет становится в конце концов неприятен, когда ты находишься на суше; но на борту судна вечный день, конечно, будет предпочтен всеми. Хотя мы теперь уже могли думать, что покончили с главными массами антарктического льда, однако, нам все еще приходилось считаться с его неприятными форпостами - ледяными горами. Мы уже упоминали о том, что опытный вахтенный может в темноте на далеком расстояния заметить блеск довольно большой ледяной горы; но если говорить о мелких обломках, у которых только незначительная часть выдается над поверхностью воды, то у них нет такого блеска, и, следовательно, тут ничто не предупреждает об опасности. Такая небольшая льдина столь же опасна, как и огромная гора; при столкновении подвергаешься одинаковому риску - пробить дыру в носовой части судна или же сорвать такелаж. На этих участках пути, где температура воды всегда очень низка, указания термометра бывают тоже довольно сомнительны.
Фарватер, в котором мы теперь находились, был все еще не настолько известен, чтобы нельзя было рассчитывать на возможность встречи с землей. Капитан Кольбек, ведший одно из вспомогательных судов, посланных на юг во время первой экспедиции Скотта, повстречал неожиданно островок восточнее мыса Адэр. Позднее этот остров был назван именем капитана Скотта. Когда капитан Кольбек сделал свое открытие, он находился почти на том пути, которым обычно следует большинство судов, цель которых находится в пределах моря Росса. Все еще есть вероятность, что при добровольных или вынужденных уклонениях с пути там можно найти много групп островов. В южной части Тихого океана на картах, находящихся в продаже, нанесено много групп и отдельных островов, местоположение которых, а, может быть, даже и самое существование довольно сомнительны. Один из них, остров Эмеральд, судя по этим данным, находится приблизительно посреди того пути, которым мы должны были следовать, чтобы дойти до Хобарта. Однако, капитан Дэвис, ведший судно Шеклтона "Немврод" в Англию в 1909 году, проплыл прямо через то место, где по карте должен был находиться остров Эмеральд, но не видел его. Если он действительно существует, то, значит, нанесен на карту ошибочно. Чтобы избежать его соседства, а еще больше, чтобы пройти насколько возможно западнее, пока мы не войдем в пояс собственно восточных ветров, мы болтались и пробивались вперед целую неделю, а то и почти две; но постоянный северо-западный ветер долгое время открывал перед нами только две неприятных возможности: или дрейфовать на восток или же попасть в дрейфующий лед севернее Земли Уилкса.
Эти недели были большим испытанием терпения для многих на судне, которые сгорали от желания дойти поскорей с нашими новостями до земли, а может быть в свою очередь получить какие-нибудь известия оттуда. Прошли уже три недели февраля, а мы не сделали и половины пути; при сколько-нибудь сносных условиях мы бы за это время уже дошли. Оптимисты все время утешали нас, что рано или поздно должна наступить перемена к лучшему, и она, наконец, наступила.
Попутный ветер сразу привел нас к ветру и от сомнительного острова Эмеральд и от лежащей севернее и действительно существующей группы островов Макквири. Кстати, можно упомянуть, что на одном из этих островов Макквири в то время, когда мы проходили мимо, находилась самая южная в мире станция беспроволочного телеграфа. Установка ее принадлежала антарктической экспедиции д-ра Моусона. Д-р Моусон привез также аппарат для устройства станции на самом антарктическом материке, но, насколько мне известно, в первый год никакого сообщения налажено не было.
Благодаря последнему удачному толчку вперед, мы зашли так далеко на запад, что курс на Хобарт теперь сильно приближался к истинному северу. Это давало нам надежду воспользоваться условиями ветров в поясе западных ветров. В них из года в год не бывает больших изменений, и мы нашли их почти такими, к каким привыкли: частые сильные свежие ветры с северо-запада, которые держатся большею частью в течение двенадцати часов и переходят затем в западную или юго-западную часть компаса. Пока дул северо-западный ветер, оставалось только пережидать, поставив небольшое количество парусов; когда же наступала перемена, мы в течение нескольких часов шли в желательном направлении. Таким образом, мы медленно, шаг за шагом тащились на север к своей цели. Конечно, дело двигалось медленно; однако, линия нашего курса росла на карте понемногу с каждым днем, и к концу февраля месяца расстояние до южной оконечности Тасмании уменьшилось до очень скромных размеров. Однако, на постоянной и сильной западной зыби наш легконагруженный "Фрам", превзошел в качке самого себя, а это, сказать по правде, много! Такая качка причинила нам небольшую аварию в такелаже, так как сломался гафель грота; однако, это происшествие задержало нас не надолго. Поврежденный гафель, был быстро заменен запасным.
Наши надежды дойти до места назначения еще до истечения февраля месяца разлетелись вирах. Прошла еще и четверть марта месяца.
Четвертого вечером мы. впервые увидели землю; но так как видимость была плохая и за последние дни нельзя было получить надежного определения места, то мы были не уверены в том, какая оконечность Тасмании находится перед нами.
Для пояснения нашего положения я дам небольшое описание того участка берега, у которого мы находились. Южный угол большого острова Тасмания кончается тремя мысами; мористее самого восточного из них, отделенного от острова только совсем узким проходом, находится обрывистый и с виду неприступный скалистый остров, так называемый остров Тасмана. Доступ к нему все же есть, потому что на вершине острова - на высоте двухсот метров над уровнем моря - стоит маяк. Средний мыс называется Тасман Хэд, и между ним и восточным мысом лежит так называемый Сторм-Бей, образующий вход к Хобарту, сюда то мы и направлялись. Теперь возник вопрос, какой же из трех мысов мы видим перед собой? Решить это было трудно или, вернее, даже невозможно, так как в туманном воздухе очертания земли были неясны и расплывчаты; кроме того, мы совершенно не знали местности, ибо никто из нас раньше не бывал в этом уголке мира. С наступлением темноты начался ливень и, не видя ровно ничего перед собой, мы тыкались всю ночь.
Одновременно с наступлением дня начался и свежий юго-западный ветер, который разогнал большую часть дождевых туч, так что мы снова увидели землю. Мы определили, что видим перед собой средний мыс Тасман Хэд и спокойно направились, как думали, в Сторм-Бэй. При таком быстро возраставшем в силе ветре дело подвигалось быстро, и вероятность достичь Хобарта через несколько часов начала уж походить на достоверность. С этим приятным чувством мы только что уселись за завтрак в носовом салоне, как вдруг распахнулась дверь, казалось бы, с совершенно ненужной грубостью, и появилось лицо вахтенного начальника.
- Мы не с той стороны мыса!-прозвучало роковое сообщение, и лицо исчезло.
Прощай, заманчивые планы, прощай завтрак! Моментально все мы были на палубе. Оказалось, что, действительно, грустное сообщение правдиво. Из-за ливня мы сделали ошибку. Ветер, возросший теперь до силы свежего, отогнал дождевые тучи с вершин гор, и на мысе, принятом нами за Тасман Хэд, мы увидели маяк. Следовательно, это был остров Тасмана, и вместо того, чтобы находиться в Сторм Бэе, мы очутились в Тихом океане далеко под ветром от проклятого мыса.
Не оставалось ничего другого, как только идти другим галсом и снова попробовать спуститься к ветру, хотя мы и знали, что затея эта почти бесполезна. Свежий ветер возрос до шторма, и вместо какого-нибудь выигрыша все клонилось к тому, что нас основательно снесет под ветер; таков часто бывал, результат, когда мы пробовали лавировать на "Фраме". Разозленные, мы решили сделать все, что было возможно, и, подняв все до последнего паруса, "Фрам" ринулся вперед в бейдевинд. Вначале казалось, что нам удается хоть сколько-нибудь оставаться на месте, но расстояние от земли все увеличивалось, а ветер все больше свирепел, и пеленгование вскоре показало, что все пошло у нас навыворот. К полудню, мы описали круг и снова оказались у земли; вскоре после поворота налетел страшный шквал, разорвавший форкливер в куски; поэтому мы были принуждены убрать гафельный грот, иначе его очень скоро вывернуло бы и произвело бы дальнейшее повреждение такелажа. С оставшимися у нас парусами все дальнейшие попытки были бесполезны; оставалось только по возможности придерживаться ближе земли, встав под-ветер, и при помощи машины попробовать удержаться на месте, пока погода не утихомирится. Как задувало в этот вечер! Один шквал за другим срывался в пляске с горных обрывов и рвал и трепал наш такелаж так, что все судно дрожало. Настроение на судне, как и следовало ожидать, было несколько напряженным, и чувства находили себе выход в различных мало сдержанных выражениях. Досталось тут и погоде, и ветру, и нашей судьбе, и всей жизни вообще. Однако, это мало помогало. Полуостров, отделявший нас от Сторм-Бэя, оставался все таким же спокойным и неподвижным, а буря бушевала, будто совсем и не торопилась пропустить нас. Прошел целый день и большая часть ночи без всяких перемен. Только утром шестого числа появились шансы на улучшение. Ветер улегся и перешел дальше к югу; конечно, нам этим путем и нужно было идти, но, держась близко к берегу, где вода была совершенно тихая, нам удалось пройти до острова Тасмана до наступления темноты. Ночью наступило затишье, и теперь пришла наша пора. Машина работала, насколько выдерживали все ее части; а благоприятное направление течения сделало свое дело и помогло нам. На рассвете седьмого числа мы уже далеко зашли в Сторм-Бэй и могли, наконец, с полным основанием считать себя господами положения!
Был солнечный день, и все лица сияли, состязаясь с солнцем; никто бы уж не заметил и малейшего следа двухдневных тягот. Скоро засиял и "Фрам". Белая окраска на палубе подверглась тщательной обработке наигустейшей мыльной водой. Риполин заблестел, как и прежде. После этого аврала и у людей внешний вид подвергся разительной перемене. Исландские фуфайки и "костюмы из хортенских шерстяных одеял" уступили место "одежде факельщиков" различного покроя - сокровищу, покоившемуся два года; бритвам и ножницам досталась богатая жатва. На головах фигурировали модные шапки из ветронепроницаемой материи фасона скорняка Ренне. Даже Линдстрем, который и по сей день оставался самым тяжелым, самым толстым и... самым чумазым членом экспедиции, производил теперь впечатление человека, который, несомненно, имел соприкосновение с водой!
Тем временем мы приблизились к лоцманской станции, и у борта судна появился небольшой моторный баркас делового вида.
- Want a pilot, captain? (Вам нужен лоцман?)
Мы буквально вздрогнули при звуке первого чужого человеческого голоса! Снова была установлена связь с внешним миром.
Лоцман, бравый подвижной старик, с удивлением оглядывался, взойдя на нашу палубу.
- Никогда не представлял себе, что на борту полярного судна может быть так опрятно и чисто, - сказал он, - да и не думал я, чтобы народ, возвращаясь из Антарктики, так выглядел. Повидимому, вам там было очень хорошо.
В этом мы могли его заверить, но пока что не нам следовало "выкачиваться", и старик это понял. Он охотно согласился на то, чтобы мы "выкачивали" его. Однако, особенно большого запаса новостей у него не было. Он ничего не слышал о судне "Терра Нова"; но зато мог рассказать нам, что судно д-ра Моусона "Аврора" под командой капитана Дэвиса ожидается в Хобарте в самом ближайшем будущем. Они уже с начала февраля поджидали "Фрам"; но теперь давно махнули на него рукой. Значит, наше появление было неожиданным!
Наш гость, видимо, не имел никакого желания познакомиться с нашей кухней, во всяком случае он весьма энергично отверг наше предложение позавтракать. Вероятно, он боялся, что его угостят собачиной иди еще каким-нибудь оригинальным блюдом! Но зато наш норвежский табак пришелся ему по вкусу! Когда лоцман покидал нас, его ручной чемоданчик был довольно туго набит...
Город Хобарт лежит на берегу реки Дервент, впадающей в Стром-Бэй. Окрестности его очень красивы, а почва, видимо, необычайно плодородна, но при нашем прибытии леса и поля были почти спалены солнцем; стояла долгая засуха, покончившая со всякой зеленью. Однако, для наших глаз было отрадно смотреть на траву и деревья, хотя цвет их и не был вполне свежим. Мы в этом отношении не были избалованы.
Хобарт-почти идеальная гавань, большая, поместительная и прекрасно защищенная. Когда мы подходили к городу, на судне появились обычные посетители: начальник порта, врач и таможенщики. Врач сейчас же убедился, что ему по его специальности делать у нас нечего; таможенные чиновники тоже сразу увидели, что у нас нет контрабанды.
Мы встали на якорь, и спуск на берег был свободен. Я взял папку с телеграммами и отправился в город в лодке начальника порта.

Конец.