ется пройти через довольно широкую долину, - правда, неглубокую, - пока мы не подойдем к горе. Отовсюду вынырнули большие ряды торосов и стоговидных ледяных глыб. Мы поняли, что нам нужно держать ухо востро. И вот мы подошли к тому ледниковому образованию, который назвали "Чертовым танцевальным залом". Снежный покров, который мы восхваляли в таких тонах, постепенно исчез, и перед нами лежала широкая, блестящая и гладкая долина. Вначале все шло хорошо. Пока был спуск вниз, а лед оставался гладким, мы ехали хорошим ходом. Вдруг сани Вистинга накренились и опрокинулись на сторону. Мы знали, что случилось - сани попали одним полозом в трещину. С помощью Хасселя Вистинг принялся поднимать сани, чтобы вывезти их из опасного соседства. Между тем, Бьолан вытащил свой фотоаппарат и занялся установкой его. Привыкшие уже к подобным происшествиям, мы с Хансеном наблюдали эту сцену падали с того места, куда мы отъехали, когда это случилось. Так как фотографирование продолжалось довольно долго, то я решил, что эта трещина одна из тех, которые занесены снегом и потому не представляют особенной опасности, и что Бьолану просто хочется среди своих фотографий, относящихся к нашему походу, иметь и воспоминание о трещинах и убийственных положениях, в которые мы попадали. Однако, кто может знать, занесена ли трещина? Я окликнул товарищей и спросил их, как идут дела. -А хорошо!-был ответ.-Мы скоро кончим! - Как выглядит трещина? - Да как обычно, - прозвучало в ответ, - дна в ней нет! Я упомянул об этом небольшом происшествии главным образом для того, чтобы показать, как ко всему в жизни можно привыкнуть! Оказывается, оба они - и Вистинг и Хассель - висели над зияющей бездонной пропастью и давали себя фотографировать! Никто из них и не подумал о серьезности положения! Если судить по доносившемуся до нас смеху и шутливым замечаниям, то можно было бы подумать, что положение было совсем иное. Фотограф тихо и спокойно закончил свою работу, - у него получился прекрасный снимок, - и остальные двое общими силами снова подняли сани, и путешествие продолжалось. Через эту-то трещину мы и вступили в танцевальный зал высокой особы. В сущности, поверхность имела не очень скверный вид. Правда, снег смело ветром и поэтому продвигаться было трудно, но трещин мы видели немного. Торосов, как уже упоминалось выше, было довольно много, но даже и поблизости от них мы не замечали сколько-нибудь значительных разрывов поверхности. Первое указание на то, что верхний слой был более предательским, чем это казалось, было дано нам, когда передовые собаки Хансена провалились на поверхности, невидимому, совершенно целой. Они повисли на постромках, но легко были снова вытащены. Мы, заглянув в дыру. проделанную собаками в поверхности, решили было, что в сущности все это не так уж опасно. В 75-100 сантиметрах от верхней поверхности находилась еще одна, невидимому, состоявшая из ледяной пыли. Мы сочли, что этот нижний слой плотен и потому провалиться сквозь верхний совершенно неопасно. Но что это не так, может рассказать нам Бьолан. Он провалился-таки сквозь верхний слой и уже проваливался и сквозь нижний слой, но ему удалось ухватиться за веревочный строп на санях и спастись в самое последнее мгновение. Теперь раз за разом стали проваливаться собаки, и раз за разом вязнуть люди. Благодаря пустому пространству между двумя слоями, поверхность под нами гулко и жутко звучала, когда мы проезжали по ней. Каюры нахлестывали своих собак изо всей мочи, и под громкие крики и энергичные подбадривания мы быстро ехали по коварной почве. К счастью, это удивительное образование занимало небольшой участок, и скоро мы стали замечать перемену к лучшему, по мере того как поднимались на гребень возвышенности. Вскоре оказалось, что "Чертов зал" был последним приветом ледника. С ним окончились все неровности, и сразу улучшились и местность и наст, так что мы в скором времени могли с удовлетворением констатировать, что мы действительно победили, наконец, все множество неприятных трудностей. Поверхность сразу стала ровной и хорошей, и повсюду лежал великолепный снежный покров; поэтому мы легко и быстро с чувством безопасности и уверенности направились прямо на юг. На 87o южной широты по счислению мы видели последнюю землю в северо-восточном направлении. Воздух был тогда, по-видимому, кристально чист, и мы считали вполне определенно, что видели всю землю, которую с этого места можно видеть. Но и здесь мы были тоже обмануты, как увидим позднее. Пройденное нами расстояние за день было около сорока километров. Высота над уровнем моря - 2510 метров. Погода недолго оставалась хорошей. На следующий день подул сильный ветер с севера, и снова по всей равнине завыла вьюга. К этому присоединился и густой снег, который ослеплял и стеснял нас еще больше, но чувство безопасности овладело нами и содействовало тому, что мы ехали, не замедляя хода, хотя ничего не видели, В этот день мы встретились с новыми особенностями местности - огромными снежными сугробами. Пробираться между ними было весьма неприятно, в особенности, когда их не видишь. Нам, бегущим впереди, при таких условиях нечего было и думать об исполнении своей обязанности. Буквально невозможно было удержаться на ногах. Часто удавалось сделать, не падая, самое большее три - четыре шага. Сугробы были очень высокие и .нередко обрывистые; если попадешь на такой вслепую, то, чтобы удержаться на ногах, нужно быть настоящим акробатом. При таких условиях мы решили, что лучше всего пустить вперед собак Хансена. Работа эта для Хансена и для его собак была чрезвычайно неприятна, но дело пошло, и пошло хорошо. Конечно, время от времени сани обязательно переворачивались, но при добром желании всегда удавалось их снова поднимать. Каюрам приходилось здорово потрудиться, поддерживая свои сани при езде между этими сугробами. Зато, поддерживая их, они и сами получали от них поддержку. Нам, единоличникам, не имевшим саней, приходилось хуже. Но, держась в кильватере саней, мы видели, где встречаются неровности, и таким образом могли благополучно переходить через них. За свою прекрасную езду по такой местности и при такой погоде Хансен заслуживает благодарности в приказе! Трудно заставить эскимосских собак везти, когда они ничего не видят. Однако, Хансену прекрасно удавалось и заставлять собак идти вперед, и держаться верного курса по компасу. Трудно поверить, что это можно сделать в такой местности, где резкие толчки часто заставляют стрелку компаса обежать несколько раз всю "розу ветров", и эта стрелка останавливается лишь много времени спустя, чтобы сейчас же снова начать тот же самый танец. Но, когда мы наконец спустя долгое Бремя смогли опять произвести наблюдения, то оказалось, что Хансен правил в самый раз, потому что данные наблюдений и определение места по счислению совпадали с точностью до мили. Несмотря на массу препятствий и хотя мы ехали вперед совершенно вслепую, одометр показал почти сорок километров. Гипсометр показал 3700 метров над уровнем моря. Значит, мы достигли большей высоты, чем у "Бойни". Седьмого декабря держалась такая же погода - снег и туман; небо и равнина сливались воедино; ничего не видно. Тем не менее, мы чудесно двигались вперед. Сугробы постепенно сравнивались, и местность сделалась совершенно плоской. Какое наслаждение идти снова по ровному месту! Неровности, с которых мы непрестанно падали, были чистым наказанием. Если бы это происходило при обычных условиях, то беда была бы еще невелика. Но здесь, на высоте, где всякий раз, когда мы падали, нам приходилось подниматься на ноги, задыхаясь и ловя воздух, чтобы вздохнуть, все это было весьма неприятно. В этот день мы прошли 88o южной широты и разбили лагерь на 88o 9' южной широты. В этот вечер нас ждал в палатке большой сюрприз. Как обычно, я занялся определением высоты, пока готовилась пища. В этот вечер, как и накануне, я ожидал, что точка кипения несколько понизится, то есть покажет продолжающееся повышение местности, но, к нашему великому изумлению, вода закипела совершенно при той же температуре, что и в предыдущий день. Я несколько раз проверил это, чтобы убедиться, нет ли тут какой-нибудь ошибки; но каждый раз получал тот же самый результат. И когда я объявил, что мы достигли вершины плато, все страшно обрадовались. Восьмое декабря, подобно седьмому, началось погодой с совсем плохой видимостью, но, как говорится, "не суди о дне, пока не зашло солнце". Это выражение, пожалуй, не подходит к условиям здешней природы, но пусть уж оно останется. Хотя солнце теперь вот уже много недель не заходит вовсе, однако мои читатели не должны относиться ко мне слишком критически и ставить мне в упрек это выражение. При легком ветерке с северо-востока мы теперь продвигались на юг полным ходом по совершенно гладкой равнине и прекрасному насту. Подъем, конечно, повлиял на наших животных, но не в такой степени, чтобы об этом следовало упоминать. Нельзя отрицать того, что они стали прожорливы. Полкило пеммикана, которые они получали в день, было недостаточно для наполнения их желудков. Поэтому теперь они вечно старались заполучить что-нибудь еще, все равно что, и сейчас же сожрать. Вначале собаки довольствовались отдельными вещами, как, например, лыжными креплениями, бичами, сапогами и т.п., но после того, как мы, увидев такую их склонность, стали тщательно оберегать все, для них уже не оставалось ничего лишнего для поедания. Но этим дело не кончилось. Они набросились тогда на обмотку на санях и хотели было, - если бы только мы это позволили, - быстро разделить сани на их составные части. Но мы нашли способ противодействия. Каждый вечер после остановки мы зарывали сани поглубже в снег, чтобы закрыть всю обмотку. Это помогло. Собаки почему-то никогда не пробовали форсировать снежное "укрепление". Могу рассказать, как нечто особенное, что эти жадные животные, пожиравшие все попадавшееся на их пути, будь это даже эбонитовые кружки на наших лыжных палках, никогда не делали попыток взломать провиантные ящики. Они были тут, но собаки ходили кругом, носы их приходились как раз на уровне треснувших ящиков, они глядели на пеммикан, чуяли его, но не делали ни единой попытки тронуть хоть что-нибудь. Но стоило только открыть крышку, как собаки немедленно появлялись. Тогда все они неслись к саням и толпились вокруг саней в надежде получить лишний кусочек. Мне трудно объяснить эту черту. В одном только я уверен: причиной этого не была скромность. Позже днем на горизонте начала редеть плотная серая завеса туч, и в первый раз за долгое время мы смогли увидеть местность вокруг себя на несколько километров. Чувство было приблизительно такое, какое бывает после глубокого сна, когда протираешь глаза и оглядываешься. Мы так привыкли к серым сумеркам, что теперь это освещение буквально резало глаза. Однако, верхний слой воздуха, по-видимому, упрямо продолжал оставаться таким же плотным и всеми силами мешал появлению солнца. Для нас теперь было очень важно получить высоту меридиана, чтобы иметь возможность определить свою широту. После 86o47' мы не производили ни. одного наблюдения, и было неизвестно, когда еще нам удастся сделать его опять. Условия погоды здесь на высотах до сих пор были не очень благоприятными. Хотя виды на наблюдение и не обещали особенно многого, все же мы остановились в одиннадцать часов и приготовились ловить солнце, если оно окажется настолько любезным и выглянет. Хассель и Вистинг пользовались одним секстаном и искусственным горизонтом, Хансен и я - другим комплектом. Не знаю, когда еще я стоял так, как в этот раз, буквально вытягивая солнце за хвост, чтобы оно вышло! Если нам удастся произвести здесь наблюдение и оно даст совпадающий с нашим счислением результат, то мы в случае надобности готовы будем примириться с определением местонахождения полюса и по счислению; но если это ;нам не удастся теперь, а может быть и позднее, то еще вопрос, признают ли за нами открытие полюса на основе данных по счислению, которые мы сможем предъявить! Не знаю, помогло ли хоть сколько-нибудь мне вытягивание солнца за хвост, но только оно в конце концов показалось. Правда, вначале оно не было таким уж ясным, но при нашей привычке пользоваться малейшим шансом и этого было достаточно. Солнце стало спускаться, - это было проверено всеми, - и высота стояния записана. Облачная завеса редела все больше и больше, и не успели мы закончить своей работы, то есть поймать солнце в его наивысшем положении и убедиться в том, что оно снова стало опускаться, как оно засветило и засияло во всем своем блеске! Мы отложили свои инструменты и теперь, сидя на санях, принялись за вычисления. Смею уверить, мы волновались. Каковы-то будут результаты после столь долгого похода вслепую по такой невозможной местности, какая встречалась нам в большинстве случаев? Мы вычитали и складывали и, наконец, получили результат. Мы недоверчиво посмотрели друг на друга. Результат поразил .нас, словно какой-нибудь ловко проделанный фокус: 88o16' южной широты. С точностью до мили то же самое, что и по счислению: 88o 16' южной широты! Если теперь нам придется идти к полюсу по счислению, то, надеюсь, что даже самые требовательные люди признают за нами право на это. Мы сложили свои тетради для наблюдения, съели по нескольку штук галет и снова двинулись в путь. В этот день нам предстояло разрешить великую задачу, а именно пронести свой флаг дальше к югу, чем когда-либо ступала нота человека. Мы приготовили свой шелковый флаг. Он был крепко принайтовлен к двум лыжным палкам и лежал на санях Хансена. Я дал ему приказ поднять флаг на его санях, как только нами будет пройдена самая южная широта, достигнутая Шеклтоном-88o2З'. Была моя очередь бежать впереди, и я пустился в путь. Теперь уж нетрудно было держать направление. Мне нужно было только править на красивейшие облака. Все шло совершенно механически. Впереди бежал очередной бегун, затем Хансен, потом Вистинг и, наконец, Бьолан. Другой бегун, свободный от службы, мог идти где угодно. Обычно, он шел за теми или другими санями. Я давно уже погрузился в свои мысли, и они были л" далеко от тех мест, где я шел. Не помню, о чем я думал, но был так занят, что совсем забыл об окружающем. Вдруг меня внезапно вывел из моих мечтаний торжествующий крик, сопровождавшийся громким "ура". Я быстро обернулся, чтобы узнать о причине этого необычайного явления, и безмолвно остановился, словно очарованный.. Я не могу передать чувств, охвативших меня, когда я стоял, разбираясь в происшедшем. Все сани остановились, а на переднем развевался норвежский флаг. Он развернулся, реял и бился так, что шелк щелкал. Он был необычайно красив в чистом ясном воздухе, среди ослепительно белых окрестностей. 88o23' были пройдены, мы прошли на юг дальше, чем кто-либо из людей! Еще ни одно мгновение за все наше путешествие не волновало меня так, как это. Слезы катились одна за другой, усилиями всей своей воли я не мог остановить их. Это наш флаг покорил и меня и мою волю! К счастью, я был впереди других, а потому успел взять себя в руки и наложить оковы на свои чувства, прежде чем подошел к своим товарищам. Мы обменялись взаимными поздравлениями и рукопожатиями,-дружно мы прошли так далеко, пройдем и еще дальше - вперед, до самой цели. Мы не прошли этого места, не выразив своего величайшего почтения и восхищения человеку, который вместе со своими смелыми товарищами водрузил флаг своей родины гораздо ближе к цели, чем кто-либо из его предшественников. Имя сэра Шеклтона навсегда будет записано огненными буквами в истории антарктических исследований. Мужество и воля творят чудеса. Примером этому служит то, что сделал этот человек, и лучшего я не знаю! Конечно, пришлось вынуть фотографические аппараты, и мы получили прекрасный снимок сцены, которую никто из нас никогда не забудет. Мы продвинулись еще на три-четыре километра - от 88o25' - и затем разбили лагерь. Погода улучшилась и продолжала улучшаться все время. Теперь было уже совсем тихо, прозрачно-ясно и, применяясь к обстоятельствам, по-летнему тепло, -18o. Внутри нашей палатки было совсем душно. Это было больше того, что мы ожидали. Обсудив и взвесив все хорошенько, мы пришли к заключению, что нужно оставить еще один склад - последний - здесь, на этом месте. Выгода от облегчения саней была так велика, что нам пришлось рискнуть. Впрочем, особого риска с этим и не было связано, раз мы сооружали целую систему вех, которая привела бы к нужному месту и слепого. Ведь мы решили отметить склад не только поперек своего курса, то есть, с востока на запад, но и строить снежные гурии через каждые 3 и 7 километров к югу. Поэтому весь следующий день мы провели на месте, чтобы привести .в порядок этот склад. Собаки Хансена все до одной были просто чудом. Казалось, ничто не действовало ,на них. Конечно, они немного похудели, но были все еще полны сил. Поэтому было решено не облегчать саней Хансена, а только двое других. Обе упряжки - и Вистинга и Бьолана - сдали, особенно последняя. Были произведено не малое уменьшение веса - почти пятьдесят кило на каждых санях. Значит, в складе было оставлено около 100 килограммов. Снег в этом месте был мало пригоден для постройки, но все же нам удалось воздвигнуть здесь весьма внушительный монумент. Были оставлены собачий пеммикан и галеты. На санях мы везли с собой провиант приблизительно на месяц. Поэтому, если бы, паче чаяния, нам не повезло и мы потеряли бы этот склад, то все же с некоторой вероятностью еще до истощения провианта мы дошли бы до своего склада на 86o21'. Поперечная разметка , по обеим сторонам склада была произведена при помощи шестидесяти досок от ящиков, выкрашенных в черную краску, поставленных через каждые 100 шагов. На конце каждой второй доски был прикреплен клочок черной материи. Доски, поставленные к востоку, были все помечены, так что, увидев их, мы сразу же могли бы узнать, что находимся с восточной стороны склада. К западу доски шли без меток. За последние теплые дни наши отмороженные места будто созрели. Какой у нас был вид! Вистинг, Хансен и я больше всего пострадали во время последней юго-восточной пурги. Вся левая сторона наших лиц представляла сплошную изъязвленную лепешку, покрытую кровью и гноем. Вид у нас был, как у последних разбойников и бродяг с большой дороги, и, конечно, никто из наших близких не узнал бы нас! Эти раны очень беспокоили нас в последнюю часть нашего путешествия. Малейшее дуновение ветра вызывало такое ощущение, будто бы кто-то пилил нам лица тупым ножом. Раны эти долго не заживали. Я помню, что Хансен снял последнюю корку, когда мы, три месяца спустя, уже стояли в Хобарте. Во время постройки склада ,нам очень повезло с погодой. По временам показывалось солнце, и нам представился превосходный случай произвести несколько хороших наблюдений азимута, - это были последние, сколько-нибудь пригодные, за весь поход. Десятое декабря наступило при такой же ясной солнечной погоде. Правда, в этот день при температуре -28o и слабом свете в лоб наши раны довольно сильно болели, но все же дело наше двигалось. Мы сразу же принялись за постройку гуриев. Эта работа продолжалась с большой точностью до самого полюса. Эти гурии были не такими большими, как те, которые мы строили на барьере. Мы поняли, что высота их в один метр будет вполне достаточна. На совершенно гладкой равнине малейшая неровность была очень заметна. При этой работе со снегом мы основательно изучили и свойства снега. Нередко, и очень нередко, нам было трудно в этой части равнины, то есть южнее 88o25', находить достаточно хороший, иначе сказать, достаточно плотный снег для вырезывания из него глыб. Казалось, что снег выпал здесь на плато при совершенно спокойных условиях, при слабом ветре или затишье. Можно было, не встретив препятствия, засунуть весь палаточный шест в два метра длиной до самого низа, - значит, там не было никакого твердого снежного слоя. И поверхность снега была совершенно ровная, - ни в каком направлении ни признака образовавшихся сугробов. С каждым шагом вперед мы теперь быстро приближались к цели. С довольно большой уверенностью мы могли рассчитывать, что дойдем до места пятнадцатого вечером. Вполне естественно, что теперь наши разговоры по большей части вращались около этого срока. Никто из нас ни за что не сознался бы в том, что мы нервничаем, но все же мне кажется, что все мы были немного заражены этой болезнью. Что мы увидим там впереди? Великую бесконечную равнину, которую еще не видели ничьи глаза, где еще не ступала ничья нога? Или же - или?.. Нет, это было невозможно! С той быстротой, с какой мы шли, мы первые должны будем дойти до цели, в этом не могло быть никакого сомнения. А все же - все же!? Туда, где есть хоть маленькая щелка, всегда проберется сомнение и будет грызть и грызть несчастного, никогда не оставляя его в покое. - Чего это ради "Уруау" нюхает воздух? Это замечание бросил Бьолан в один из последних дней, когда я шел рядом с его санями и разговаривал с ним. - И удивительно, что она нюхает в южном направлении. А вдруг там... ? "Милиус", "Ринг", "Полковник" и "Сугтен" тоже чуяли что-то интересное в южном, направлении. Забавно было смотреть, как они, по-видимому, с большим интересом, поднимали свои головы, поворачивая морды прямо на юг и нюхали. Можно было действительно подумать, что там находится что-то особенное. С 88o25' южной широты барометр и гипсометр медленно, но верно показывали, что плато снова начинает спускаться по ту сторону. Для нас это было приятной неожиданностью. Значит, мы не только обнаружили вершину плато, но и ту его часть, которая спускается по ту сторону. Это может иметь очень- большое значение для понимания строения всего плато. Десятого декабря разница между наблюдениями и счислением была около двух километров. Одиннадцатого опять тот же результат - наблюдения отставали от счисления на два километра. Погода и наст оставались приблизительно такими же, как и в предыдущие дни - легкий юго-восточный ветер при -28o С. Снежный покров был рыхлым, но сани и лыжи прекрасно скользили. Двенадцатого та же погода, температура -25o. Наблюдения и счисления опять тогда в точности совпали. Наша широта - 89o15' южной широты. Тринадцатого мы дошли до 89o30' южной широты. Счисление отстало от наблюдений на один километр. Наст и состояние местности по-прежнему отличные. Погода превосходная - тихо и солнечно. Полуденное наблюдение четырнадцатого дало - 89o38,5' южной широты. Вечером мы остановились, пройдя восемь миль и разбили лагерь на 86o45' южной широты по счислению. Утром погода была такая же хорошая. Вечером были небольшие снежные шквалы с юго-востока. . В этот вечер у нас в палатке было такое настроение, как накануне праздника; Заметно было, что у дверей стоит нечто великое. Наш флаг был вынут и привязан к тем же двум лыжным палкам, что и в прошлый раз. Потом мы его свернули и отложили в сторону уже готовым к поднятию. Ночью я просыпался несколько раз с тем же чувством, какое бывало у меня в детстве накануне сочельника, в ночь перед сочельником: взволнованное ожидание того, что должно случиться. Впрочем, мне кажется, что эту ночь мы спали так же хорошо, как и все остальные. Утром пятнадцатого погода была великолепнейшей, будто нарочно созданной для прибытия к полюсу. Не знаю точно, но мне кажется, что в этот день мы проглотили свой завтрак немного быстрее, чем в предыдущие дни, и вышли из палатки немного поспешнее, хотя я должен сказать, что это делалось нами всегда со всей возможной быстротой. Мы заняли свои обычные места в следующем порядке: бегун, Хансен, Вистинг, Бьолан и второй бегун. К полудню мы дошли до 89o53' южной широты по счислению и приготовились пройти оставшееся расстояние одним махом. В десять часов утра поднялся легкий ветер с юго-востока, небо покрылось облаками, и нам не удалось определить полуденной высоты. Но слой облаков был не толст, и солнце время от времени проглядывало. Наст в этот день был разный. Иногда лыжи скользили хорошо, но иногда дело оборачивалось плохо. В этот день. как и накануне, все шло совершенно механически. Разговаривали мы мало, но зато тем больше пользовались глазами. Шея Хансена в этот день была вдвое длиннее, чем в минувшие дни, - так он вращал ею и вытягивал ее, чтобы увидеть по возможности на несколько миллиметров дальше! Когда мы выходили, я попросил его смотреть хорошенько во все глаза, и он выполнял это добросовестно. Но как он ни смотрел, ни высматривал, однако, он не видел там ничего, кроме бесконечной, плоской равнины. Собаки перестали нюхать и, по-видимому, больше не интересовались областями, лежащими вокруг земной оси! В три часа дня все каюры одновременно закричали: "стоп!" Они тщательно следили за своими одометрами и теперь остановились на точно вымеренном расстоянии - на нашем полюсе по счислению! Цель была достигнута. Путешествие закончено. Не могу сказать, - хотя знаю, что это произвело бы гораздо больший эффект, - что я стоял у цели своей жизни. Это было бы слишком уж откровенной и явной выдумкой. Лучше уж буду откровенен и прямо заявлю, что, пожалуй, никогда никто из людей не стоял, как я в данном случае, на месте... диаметрально противоположном цели своих желаний! Область вокруг северного полюса, - да чего уж там, нет, сам северный полюс! - с детства притягивал меня, а вот я теперь очутился на южном полюсе! Можно ли представить себе что-нибудь более противоположное? ! Мы считали теперь, что находимся уже на полюсе. Конечно, каждый из нас знал, что мы не стоим на самой точке, где находится полюс: определить это путем наблюдений было невозможно в такое время и с такими инструментами, какие были в нашем распоряжении. Но мы были так близко от него, что те несколько километров, которые нас, может быть, и отделяли от полюса не имели ровно никакого значения. Мы намеревались описать круг с радиусом в 18,5 километра вокруг места нашего лагеря и удовлетвориться этой работой, когда она будет выполнена. Остановившись, мы собрались и поздравили друг друга. У нас были все основания питать друг к другу взаимное уважение за все то, что мы совершили, и я думаю, что именно это мы и чувствовали и выражали, когда обменивались крепкими и решительными рукопожатиями. После этого мы перешли к следующему действию, самому важному и торжественному из всего нашего путешествия, - к водружению нашего флага. Пять пар глаз сияли любовью и гордостью, взирая на флаг, когда он с треском развернулся на свежем ветерке и взвился на полюсе. Я решил, что в этом акте - водружении флага, событии историческом - должны принять участие все мы. Делать это подобало не одному человеку, а всем тем, которые борьбе рисковали своей жизнью и делили вместе и горе, и радости. Это был единственный способ, каким я мог здесь, на этом пустынном и заброшенном месте, выразить своим товарищам благодарность. Я видел, что они приняли ее, и приняли с теми же чувствами, с какими она им выражалась. Пять мозолистых помороженных рук схватили шест, подняли развевающийся флаг и водрузили его - в первый раз и первым на географическом южном полюсе. - Итак, мы водружаем тебя, любимый наш флаг, на южном полюсе и даем равнине, на которой он находится, имя: Равнина короля Гокона VII. Эти короткие минуты, конечно, запомнятся всеми нами, стоявшими там тогда. От длинных церемоний в этих областях отвыкаешь - чем короче, тем лучше! Сейчас же снова началась повседневная жизнь. Как только мы поставили палатку, Хансен убил "Хельге". Тяжело ему было расставаться со своим лучшим другом. "Хельге" был необыкновенно старательной и доброй собакой. Безропотно тащил он сани с утра до вечера и служил блестящим примером для всей упряжки. Но за последнюю неделю он сильно сдал, и, когда мы подходили к полюсу, от прежнего "Хельге" оставалась одна тень. Он просто тащился в упряжи и не приносил абсолютно никакой пользы. Удар по черепу, и "Хельге" перестал существовать. "Смерть одних - хлеб для других", - эта пословица лучше всего применима к собачьим обедам. "Хельге" был сейчас же освежеван, и через несколько часов от него оставались только клочок хвоста да зубы. Это была вторая из наших восемнадцати собак, которую мы потеряли. "Майор", одна из славных собак Вистинга, покинула нас на 88o25' южной широты и больше уж не возвращалась. Она была очень измучена и, очевидно, ушла, чтобы умереть. Теперь у нас оставалось шестнадцать собак, и их мы думали разделить на две упряжки - Хансена и Вистинга, так как решили оставить здесь сани Бьолана. Конечно, в этот вечер у нас в палатке было праздничное пиршество - правда, пробки из бутылок с шампанским не вылетали, и вино не лилось рекой! Мы удовольствовались кусочком тюленьего мяса на каждого, и это было и вкусно и приятно. Никаких иных признаков праздника внутри палатки заметно не было. Зато снаружи бился и щелкал наш .флаг. В палатке шел оживленный разговор и говорилось о многом. Быть может, не один из нас уносился мыслью домой, как бы желая сообщить о том, что мы сделали. На всем, что у .нас было с собой, мы хотели поставить метку "южный полюс" с числом и годом, чтобы потом это служило нам воспоминанием, Вистинг оказался первоклассным гравером, и ему пришлось переметить не мало вещей. Табак, в форме курительного, до сих пор никогда еще не появлялся в палатке. Я видел, как некоторые иной раз брали в рот немного жевательного табаку. Теперь условия изменились. Дело в том, что я взял с собой в путешествие старую трубку, на которой были сделаны надписи в память разных мест, посещенных мною в арктических областях, и мне захотелось, чтобы теперь на ней стояло и "Южный полюс". Когда я вынул трубку, собираясь пометить ее, то вдруг получил неожиданное предложение. Вистинг предложил мне табаку на всю остальную часть пути! У него с собой в личном мешке было несколько плиток табаку, и ему очень хотелось, чтобы я его выкурил. Может ли кто понять, что значит подобное предложение, сделанное в таком месте, да еще человеку, который "безумно любит" покурить после еды? Немногие смогут вполне понятъ это! Прыгая от радости, я принял предложение, и теперь на все время нашего обратного пути у меня каждый вечер была трубочка свежего мелкокрошенного жевательного табаку. Да, Вистинг совсем избаловал меня! Он не только отдал мне табак, но и. каждый вечер, - потом я поддался соблазну и разрешил себе еще и утреннее куренье, - брал на себя неприятную обязанность во всякую .погоду крошить табак и набивать трубку. Однако, мы не дали своей болтовне затянуться. Нам .не удалось произвести наблюдения высоты, и потому нужно было постараться взять полуночную высоту. Погода снова разъяснилась, и похоже было на то, что полночь будет удобным временем для наблюдений. Поэтому мы забрались в свои спальные мешки, чтобы вздремнуть немного в продолжение остающихся до этого времени часов. Как раз вовремя, немного после одиннадцати часов вечера, мы снова вышли и приготовились ловить солнце. Погода была превосходная, и случай для наблюдения выдался прекрасный. Все мы, четверо навигаторов, взялись, как обычно, за дело и стали следить за движением солнца. Работа эта требовала терпения, так как высотные движения солнца были теперь очень малы. Полученный нами результат был чрезвычайно интересен, так как из него очень ясно вытекало, насколько ненадежно и неценно в этих областях такое единичное наблюдение. В двенадцать часов ночи шестнадцатого декабря мы сложили свои инструменты, очень довольные работой и вполне уверенные в том, что мы наблюдали полуночную высоту солнца. Расчеты, произведенные непосредственно вслед затем, дали нам 89o56' южной широты. Все мы были довольны таким результатом. Теперь мы решили заключить место своей стоянки в круг с радиусом около двадцати километров. Под этим я не разумею, конечно, что мы должны были описать целый круг такого радиуса; для этого понадобилось бы несколько дней, а потому об этом не могло быть и речи. Окружение палатки было произведено таким образом: три человека отправились по трем направлениям: двое поперек курса, которого мы держались до этого места, и один по продолжению курса. Для этой работы я выделил Вистинга, Хасселя и Бьолана. Покончив с наблюдениями, мы поставили на огонь котелок, чтобы напиться шоколаду. Приятное занятие на воздухе в весьма легкой одежде не очень-то согрело нас. Только что мы собрались разлить по чашкам кипящий напиток, как вдруг Бьолан говорит: - Мне бы очень хотелось пойти описать этот круг сейчас же. Мы можем выспаться, когда вернемся. Хассель и Бистинг держались того же мнения, а потому было решено, что они сейчас же приступят к этой работе. Это тоже может служить одним из многих примеров той бодрости духа, которая царила в нашей небольшой компании. Мы только что успели окончить свое дневную работу - переход около тридцати километров, и люди уже просят разрешения отмахать еще новые сорок! Словно эти молодцы никогда не знали устали! Поэтому наш поздний ужин превратился у нас в ранний завтрак, иначе сказать, каждый съел из своей хлебной .порции столько, сколько хотел, и затем уходящие начали готовиться к предстоящей им работе. Прежде всего были сшиты три мешочка из легкой непроницаемой для ветра материи. В каждый из них было положено сообщение о том, где находится наша палатка. Кроме того, каждый уходивший нес с собой большой четырехугольный флаг из темно коричнево и материи, который должен был быть очень хорошо виден на расстоянии. Для флагштоков были использованы санные полозья - и высокие, около двух метров, и крепкие; мы все равно решили снять их с саней, чтобы облегчить последние насколько возможно больше для обратного путешествия. Вот с таким снаряжением, захватив с собою добавочную порцию по тридцати галет, все трое и отправились в путь, каждый в назначенном ему направлении. Этот поход был не совсем уж безопасен и служит к большой чести моих товарищей, так как они приступили к нему не только без всяких рассуждений, но и с пылким желанием. Посмотрим же, какому риску подвергались ушедшие. Нашу палатку, стоявшую среди этой бесконечной равнины без каких бы то ни было отличительных знаков, вполне можно сравнить с иголкой в стоге сена. Эти три человека должны были отойти от нее на двадцать километров. В такое путешествие хорошо бы было взять с собой компас, но наши санные компасы были слишком велики и не приспособлены для ношения. Поэтому пришлось идти без компасов. Правда, когда товарищи выходили, можно было идти по солнцу, но кто знает, как долго его будет видно? Погода была в это время довольно хорошая, но никто не мог гарантировать, что не наступит внезапная перемена. Конечно, если случится такая неприятность и солнце скроется, то останутся еще их собственные следы, которые и смогут помочь им. Но полагаться на следы в этих областях опасно. Раз, два, три - и по всей равнине начинает гулять пурга, и все, что называется следами, исчезает с той же быстротой, с какой они были проложены. При таких резких переменах, которые мы столь часто переживали, в этом не было ничего невозможного. Нет ни малейшего сомнения, что наши три человека, выходя из палатки в половине третьего утра в этот день, рисковали своей жизнью. И все они знали об этом прекрасно! Но, если в силу этого кто-нибудь подумает, что их прощание с нами обоими, остававшимися на месте, было торжественным, то он очень ошибется: все трое со смехом и шутками скрылись из виду, каждый в своем направлении. Мы же с Хансеном занялись всякой мелочью, которую нужно было привести в порядок. Надо было сделать кое-что здесь, кое-что там, и, наконец, мы должны были приготовиться к серии наблюдений, которые мы намеревались произвести вместе, чтобы получить по возможности хорошее и тщательное определение места. Первое наблюдение сейчас же показало нам, насколько эта работа была необходима. Оказалось, что оно вместо того, чтобы дать нам большую высоту, чем при полуночном наблюдении, дало меньшую, поэтому нам стало ясно, что мы вышли из того меридиана, по которому, как нам казалось, мы шли. Теперь пришлось прежде всего определить нашу линию - север-юг - и широту, чтобы иметь возможность снова ориентироваться. К счастью для нас, хорошая погода, по видимому, собиралась продержаться. Каждый час, начиная с шести часов утра до семи вечера, мы определяли высоту солнца и из этих наблюдений с некоторой вероятностью определили свою широту и направление меридиана. Около девяти часов утра мы начали уже ожидать возвращения своих товарищей. По нашим расчетам, к этому времени они уже должны были пройти все расстояние - сорок километров. Только в десять часов Хансен заметил на горизонте первую черную точку, а вскоре затем показалась вторая и третья. С каждым появлением такой точки мы с облегчением вздыхали. Почти одновременно все трое вернулась к палатке. Мы сообщили им предварительный результат своих наблюдений, По-видимому, наш лагерь находился приблизительно на 89o54'30" южной широты и, значит, на площади описанного нами круга и было местонахождение самого полюса. Мы могли бы вполне удовольствоваться этим результатом, но так как погода была все такая же хорошая и обещала и впредь оставаться такой, а наш запас провианта после тщательной проверки оказался весьма обильным, то мы решили пройти остающиеся десять километров и произвести определение места возможно ближе к самому полюсу. А пока что трое наших спутников улеглись спать, - не потому, дескать, что они устали, а потому, что так уж полагается; мы же с Хансеном продолжали производить свои наблюдения. Вечером мы снова пересмотрели тщательнейшим образом свой запас продовольствия, чтобы выяснить виды на будущее. В результате оказалось, что у нас провианта хватит на восемнадцать дней как для нас самих, так и для наших собак. Оставшиеся в живых шестнадцать собак были разделены на две упряжки, по восемь собак в каждой, а поклажа саней Бьолана разложена на сани Хансена и Вистинга. Оставляемые нами сани были поставлены в снег "на-попа" и послужили прекрасной вехой. Одометр, привинченный к саням, мы так на них и оставили. Для возвращения нам вполне достаточно было остающихся у нас двух одометров. Все они оказались очень точными. Оставлено было также и несколько пустых ящиков. На одной из досок я написал сообщение о том, что нашу палатку "Пульхейм" нужно искать в направлении NW1/4W по компасу в пяти с половиной милях (десяти километрах) от саней. Приведя все это в порядок в тот же день, мы с удовлетворением улеглись спать. Рано утром на следующий день, семнадцатого декабря, мы уже снова были в пути. Бьолану, расставшемуся теперь со своим местом в разряде каюров и с восторгом и радостью принятому в разряд бегунов, сразу же было поручено первое и почетное задание вести экспедицию к самому полюсу. Это задание, которое все мы считали делом чести, я поручил ему в знак благодарности жителям Телемарка за их выдающуюся работу на процветание лыжного спорта! В этот день нас нужно было вести по совершенно прямой линии - и если можно - точно держаться направления вычисленного нами меридиана. На некотором расстоянии за Бьоланом следовал Хассель, затем Хансен, потом Вистинг и довольно далеко сзади я. Таким образом, я мог очень точно проверять направление нашего пути и следить за тем, чтобы не делалось сколько-нибудь значительных отклонений. Здесь Бьолан показал себя выдающимся бегуном. Всю дорогу он шел точно по ниточке. Ни единого раза не отклонялся он ни в какую сторону, и когда мы дошли до места, пройдя десять километров, то вполне ясно могли видеть и пеленговать оставленные нами сани. Судя по взятому нами пеленгу, они стояли как раз в надлежащем направлении. Было одиннадцать часов утра, когда мы дошли. Пока одни из нас ставили палатку, другие принялись приготовлять все к. предстоящим наблюдениям. Был сооружен крепкий снежный цоколь, на котором должен был помещаться искусственный горизонт. Рядом другой цоколь поменьше, на который можно было класть секстан, когда им не будут пользоваться. Первое наблюдение было произведено в одиннадцать с половиной часов утра. Теперь мы разделились на две партии: Хансен со мной и Хассель с Вистингом. Пока одна партия спала, другая наблюдала и наоборот. Каждая вахта продолжалась шесть часов. Погода стояла восхитительная, хотя небо не все время было совершенно чистым. Очень легкий, тонкий, напоминающий пар покров то заволакивал небо время от времени, то сейчас же исчезал снова. Этот покров был не настолько плотен, чтобы закрывать солнце. Оно светило нам все время. Но в атмосфере происходили какие-то возмущения. Бывало так, что солнце несколько часов подряд не меняла своей высоты, а затем вдруг делало скачок. Наблюдения производились теперь каждый час круглые сутки. Забавно было ложиться спать в шесть часов вечера и, вставая в двенадцать ночи, видеть снова солнце, по-видимому на той же высоте. И затем снова ложиться в шесть часов утра, когда солнце по-прежнему было на той же высоте. Конечно, высота его менялась, но так незначительно, что невооруженному глазу это было незаметно. Нам казалось, что солнце движется кругом по небу совершенно на одной и той же высоте. Часы, которые я упоминал время от времени, указываются по времени меридиана "Фрамхейма". По нему мы и продолжали считать свое время. Наблюдения скоро показали нам, что мы не находимся на самой точке полюса, но настолько близко к ней, насколько это можно было определить с помощью наших инструментов. Восемнадцатого декабря в двенадцать часов дня мы закончили свои. наблюдения, и можно с уверенностью сказать, что сделали все, что было в наших силах. Чтобы по возможности приблизиться еще хоть на несколько миллиметров к самому полюсу, Хансен и Бьолан прошли еще четыре мили или семь километров в направлении вновь найденного меридиана. Бьолан в этот день за обедом приятно удивил меня. Во время нашего путешествия еще не произносилось никаких речей, но теперь Бьолан, очевидно, решил, что подходящий момент наступил, и поэтому удивил всех нас прекрасной речью. Однако, мое изумление достигло предела, когда он, окончив свою речь, вынул портсигар, набитый сигарами, и угостил нас всех. - Не угодно ли сигару на полюсе? - Охотно выкурю, благодарю вас! Но этим дело не кончилось. После того, как сигары обошли круг, их осталось еще четыре штуки. Я был очень тронут, когда Бьолан протянул мне портсигар с сигарами и сказал: - А это я дарю тебе на память о полюсе. Портсигар я взял и сохраню его, как один из многих трогательных знаков преданности моих товарищей, относящихся ко времени этого путешествия. Сигары я разделил потом в рождественский сочельник и ознаменовал этим торжественный праздник. Закончив этот праздничный обед на полюсе, мы начали приготовления к отъезду. Прежде всего была поставлена маленькая палаточка, которую мы везли с собой на случай, если бы нам пришлось разделиться на две партии. Она была сшита нашим искусником Ренне из очень тонкой, непроницаемой для ветра материи. Она была серо-коричневого цвета и очень легко заметна на белой снежной поверхности. К палаточному шесту был привязан еще один шест, так что общая высота его была около четырех метров. На верхушке был прикреплен маленький норвежский флаг, а под ним вымпел, на котором была сделана краской надпись: "Фрам". Палатка со всех сторон была надежно укреплена оттяжками. В палатке, в мешочке, я оставил письмо королю с отчетом о том, что мы выполнили. Ведь дорога домой была далекая, и могло случиться много такого, что лишило бы нас возможности самим сообщить о своем походе... Кроме этого письма, я написал короткое послание Скотту, который, как я предполагал, должен был первый найти это место. Из вещей мы оставили .секстан с зеркальным горизонтом, цилиндр от гипсометра, три мешка для нот, оленьего меха, несколько камиков и варежек. Когда все было готово, мы поочереди входили в палатку, чтобы написать свои имена на доске, прикрепленной к палаточному шесту. Тогда же нам удалось получить поздравления и от своих товарищей, так как на двух-трех желтых кусках кожи, пришитых к палатке у оттяжек, было написано: "Счастливого пути!" и "Добро пожаловать на 90o!". Эти добрые пожелания, неожиданно обнаруженные нами, весьма нас обрадовали. Они были подписаны Беком и Ренне. Они крепко верили в нас! Покончив с этим, мы вышли, а дверь палатки тщательно завязали, чтобы не было никакой опасности, что туда проберется ветер. А затем-прощай, "Пульхейм"! Наступила торжественная минута. Обнажив головы, мы прощались со своим домом и своим флагом. И вот мы сняли свою дорожную палатку и упаковали сани. Начинался обратный путь-домой, домой шаг за шагом, миля за милей, пока, наконец, мы не дойдем! Мы сейчас же въехали в свой старый след и продолжали путь по нему. Много раз мы оборачивались, чтобы в последний раз взглянуть на "Пульхейм". Опять спустилась белая дымка паров, и скоро последнее, что еще виднелось от "Пульхейма", наш флажок, исчезло из вида... Дорога была превосходная, и все мы были в хорошем состоянии, поэтому ехали быстро. Собаки как будто понимали, что они бегут теперь домой. Последним приветом от полюса был мягкий летний ветер при температуре -19o. Доехав до того места, где были оставлены сани, мы остановились и взяли с собой некоторые вещи. Отсюда начинались гурии. Наш след стал уже малозаметным, но благодаря своему прекрасному зрению, Бьолан держался его очень хорошо. Однако, гурия настолько хорошо выполняли свое назначение, что нам почти и не нужен был старый след. Хотя гурии были не выше одного метра, но они были необыкновенно хорошо заметны на ровной поверхности. Когда солнце освещало их, они сверкали, как электрические маяки. Если же солнце бывало с другой стороны, то. они в тени были такими черными, что их можно было принять за черные камни. Мы намеревались на будущее время пользоваться для езды ночью. Преимущества этого были велики, и их было много. Прежде всего солнце оставалось у нас сзади, что уже не мало значило для наших глаз. Идти против солнца по такой снежной равнине страшно вредно для глаз, даже если иметь хорошие снежные очки. Когда же солнце светит в спину, идешь играючи. Другое большое преимущество, - его мы оценили значительно позднее, - заключалось в том, что мы самое теплое время суток проводили в палатке, а за это время представлялся удобный случай высушить наше мокрое платье и т. п. Однако, это последнее преимущество, как мы увидим позднее, оказалось сомнительным. Было очень приятно идти, повернувшись к югу спиной. Ветер, почти всегда дувший с этой стороны, часто действовал весьма неприятно на наши облупившиеся лица. Теперь же он всегда будет дуть нам в спину, подгоняя нас и одновременно давая нашим лицам время зажить. Еще одного мы страстно желали - поскорее спуститься опять на равнину, чтобы иметь возможность дышать как следует. Ведь здесь наверху нам редко удавалось вздохнуть по-настоящему - глубоко. Чтобы сказать просто "да", нам приходилось дважды вздохнуть. Состояние астмы, в котором мы находились во время своего шестинедельного пребывания на плоскогорье, было весьма неприятно. Мы установили, что для обратного пути переход в пятнадцать миль или двадцать восемь километров будет вполне достаточным. Правда, теперь на обратном пути у нас было много всяких преимуществ, благодаря чему мы могли бы делать длинные переходы, но мы боялись переутомить собак и, может быть, этим погубить их, не успев еще пройти достаточно далеко, если будем идти слишком большими переходами. Однако, скоро оказалось, что мы ошиблись в своих собаках. Чтобы сделать свои двадцать восемь километров, мы тратили всего пять часов, и поэтому отдых получался продолжительный. Двадцатого декабря мы убили первую собаку по пути домой. Это был "Лассе", моя славная собака. Он совсем обессилел и больше никуда не годился. Его разделили на пятнадцать по возможности равных частей и отдали товарищам. Они теперь научились ценить свежее мясо, и, конечно, эта добавочная кормежка свежим мясом, к которой мы время от времени прибегали по пути домой, имела не малое значение для достижения нами такого прекрасного результата. По-видимому, они чувствовали себя от такой пищи отлично в течение нескольких дней и работали после нее во много раз лучше. Двадцать первое декабря началось при резкой погоде. Легкий ветер с юго-востока, мгла и плохая видимость. Мы потеряли след и довольно долго должны были идти по компасу. Но, как обычно, вдруг все прояснилось, и снова на равнине стало светло и тепло. Да, стало даже слишком тепло! Пришлось снять с себя все, - почти все, конечно, - и все-таки пот струился с нас. Неуверенность в пути продолжалась недолго. Наши великолепные гурии прекрасно служили свою службу и по очереди, один за другим, появлялись на горизонте, блестели и сияли, ведя нас к столь важному для нас складу на 88o25' южной широты. Теперь местность начала понемногу повышаться, но так незначительно, что этого нельзя было заметить. Однако, гипсометр и барометр не дали себя обмануть и падали оба точно таким же образом, как раньше поднимались. Если даже мы сами и не замечали подъема, то ощущение его все-таки появилось. Это можно назвать воображением, но, право же, мне казалось, что я замечаю этот слабый подъем по своему дыханию. За последние дни наш аппетит угрожающе возрос Оказалось, что мы, лыжники, проявляли гораздо большую жадность, чем каюры. Было несколько таких дней, когда мы трое - Бьолан, Хассель и я, готовы были, не сморгнув глазом, проглотить даже... камешек! Каюры никогда не замечали у себя такого волчьего аппетита. Мне кажется, что это можно приписать тому, что каюры во время езды могли опираться на сани и таким образом имели хоть небольшой отдых и опору, чего мы, шедшие без саней, были совершенно лишены. Может показаться, что не так уж много, если ты положишь руку на сани во время хода, но в течение долгого времени, изо дня в день это, может быть, и имеет свое значение. К счастью, мы были так хорошо снабжены, что могли увеличить свои дневные порции, когда у нас появилось это ощущение голода. Уходя с полюса, мы настолько увеличили свою дневную порцию пеммикана, что в результате у нас скоро пропал этот неприятный волчий аппетит, и постепенно мы дошли до самого обыкновенного здорового повседневного желания поесть. На первых порах, когда началось обратное путешествие, мы организовали свою работу так, что приступили к "утренним" сборам в путь в шесть часов вечера. К восьми часам мы бывали уже совсем готовы и затем начинали свой дневной переход. Вскоре после полуночи пятнадцать миль (двадцать восемь километров) бывали пройдены, и мы опять могли ставить свой дом, варить пищу и отдыхать. Но скоро этот отдых стад казаться. нам невыносимо-долгим, К тому же, наступила такая жара (относительно), что мы нередко вылезали из спальных мешков и лежали, ничем не покрываясь. Эти часы отдыха по двенадцати-четырнадцати часов, а то и шестнадцати часов в первую часть обратного пути были просто испытанием нашего терпения. Мы прекрасно понимали, что подобный отдых чрезмерен, но все же придерживались такого порядка на то время, пока ехали на больших высотах. В то время мы часто беседовали о том, как бы нам лучше всего использовать этот ненужный нам продолжительный отдых. В этот день, двадцать первого декабря, "Пер", наш добрый, верный, трудолюбивый "Пер", не мог больше бежать, и его пришлось везти последнюю часть пути. Когда мы доехали до стоянки, он был вознагражден за все свои труды. Легкий удар обухом - и все было кончено... Измученное животное упало, не издав ни звука. Вистинт потерял одну из лучших своих собак. "Пер" был удивительным животным. Тихо и мирно бродил он всегда кругом и никогда не принимал участия в общих битвах. По виду его и по поведению легко можно было бы предположить, что он вообще чудак и ни к чему негоден. Но, попадая в упряжь, он показывал, чего он стоит. Без понуканий, без кнута тянул он сани с утра до вечера и как упряжное животное был бесценен. Но, подобно большинству других собак с таким же характером, он не мог вынести длительного пути. Он выбился из сия, был убит и съеден. Быстрыми шагами приближался сочельник. Для нас он не мог быть особенно праздничным, однако, мы хотели попробовать сделать его торжественным, насколько это позволили бы обстоятельства. Для этого нам нужно было дойти до склада к этому вечеру и отпраздновать рождество рождественской кашей. Накануне сочельника мы убили "Свартфлеккена". Его никто не жалел. "Свартфлеккен" был одной из собак Хасселя и всегда отличался скверным характером. В своем дневнике я читаю следующие слова, записанные в тот же вечер: "Сегодня вечером убит "Свартфлеккен". Оя не хотел больше везти, хотя на вид и был неплох. Дурной характер. Будь он человеком, то, начав хорошо, кончил бы в тюрьме". Он был довольно жирен и съеден с видимым удовольствием. Наступал сочельник. Погода была несколько переменной: то облачно, то ясно, когда мы вышли в восемь часов двадцать третьего декабря. Нам не пришлось долго ехать, чтобы достичь своего склада. В двенадцать часов ночи мы дошли до него при великолепнейшей тихой и теплой погоде. Значит, в нашем распоряжении был весь сочельник, и мы могли использовать его как угодно. Наш склад был тотчас же вскрыт и распределен на двое саней. Вистинг, вечерний повар, заботливо собрал все крошки от галет и сложил их в мешок. В палатке их поколотили и помяли хорошенько. В результате получился порошок. Из этого продукта и из колбасы с молочной мукой Вистингу удалось изобразить нам вкуснейшую рождественскую кашу. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь дома так пришлась по вкусу рождественская каша, как нам в то утро в нашей палатке! А затем одна из сигар Бьолана окончательно привела весь лагерь в праздничное настроение. В этот день еще одним большим праздником для нас было то, что мы снова находились на вершине плато и через два-три дня пути уже могли начать спускаться, чтобы, наконец, достичь барьера и вернуться к прежнему своему состоянию. До сих пор мы охотно делали одну-две остановки во время своего дневного перехода. Мы останавливались, чтобы дать отдых и самим себе, и собакам. Сочельник мы начали по-новому, проходя все расстояние - двадцать восемь километров - без остановки. В сущности" такой порядок нравился нам больше, - невидимому, и собакам тоже. Обычно после отдыха тяжело снова пускаться в путь. Делаешься как-то менее подвижным, а может быть и ленивее, и приходится снова разминаться. Двадцать седьмого мы прошли прекрасным ходом 88o южной широты, направляясь к северу, По-видимому, поверхность здесь, после того как мы покинули ее, подвергалась сильному действию солнечных лучей, так она была буквально отполирована. По этой полированной равнине мы ехали как по гладкому льду, с той лишь огромной разницей, что здесь у собак был хороший упор для ног. На этот раз мы уже на 88o южной широты заметили впереди землю - и она приводила нас в большое изумление. Было очевидно, что это та самая могучая, уходящая на юго-восток горная цепь, которую мы видели раньше, но на этот раз она простиралась на юг значительно дальше. Погода была кристально-ясная, и, судя по тому, как была видна земля, видимость была очень хорошая. Вершина за вершиной тянулась эта цепь к юго-востоку, постепенно исчезая. Но, судя по воздуху, эта цепь продолжалась и, дальше в том же направлении за пределами поля нашего зрения. Я считаю несомненным, что эта цепь пересекает таким образом весь антарктический континент. Здесь мы .получили прекрасный пример того, насколько в этих местах бывает обманчив воздух, В один сравнительно совершенно ясный момент мы в последний раз пеленговали землю на 87o южной широты. А теперь с 88o южной широты была видна земля, насколько хватал глаз! Мало сказать, что мы были поражены. Мы смотрели и смотрели, не узнавая, где же мы находимся. Мы совсем и не предполагали, что огромный горный массив, видневшийся так ясно и высоко над горизонтом, был горой Т. Нильсена. Насколько же иначе выглядел он в туманном воздухе, когда мы расставались с ним! Занятно читать в моем дневнике за эти дни, как ревностно мы ежедневно пеленговали землю, думая, что это новая земля. Мы не узнавали этой громадной горы до тех пор, пока над равниной не начала показываться гора Хельмера Хансена. Двадцать девятого декабря мы покинули вершину плато и начали спуск. Хотя этот спуск и не был заметен для невооруженного глаза, однако, он прекрасно замечался по собакам, Вистинг приладил теперь к своим саням парус и, таким образом, не отставал от Хансена. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас в эти дни, когда мы мчались так по равнине, то он никогда не поверил бы, что мы вот уже семьдесят дней находимся в непрерывном походе. Мы прямо летели! Ветер постоянно дул нам в спину, а тепло и солнце не оставляли нас. И речи не могло быть о том, чтобы пускать в ход кнут, Здоровье собак было прекрасно, и они рвались и прыгали в упряжи от желания бежать. Для нашего прекрасного бегуна наступили тяжелые времена. Часто ему приходилось напрягать все свои силы, чтобы держаться впереди псов Хансена. А следом за ними несся на всех парусах Вистинг с лающими и визжащими от радости собаками. Хассель с большим трудом мог поспевать за ними, да и я тоже. Поверхность была совершенно отполирована, и мы могли пробегать большие пространства, просто отталкиваясь палками. После нашего отъезда с полюса собаки совершенно изменились. Как ни странно и ни невероятно это может показаться, однако, право, они с каждым днем прибывали в весе и становились толстыми и жирными. Я думаю что такое действие на них оказывала кормежка свежим мясом вместе с пеммиканом. С двадцать девятого декабря мы снова могли увеличить свой паек пеммикана. Ежедневный паек на человека был 450 граммов, и, я думаю, большего мы и не смогли бы съесть. Тридцатого декабря мы ехали все время под горку, и, право же, быть лыжником здесь дело не трудное! Каюры прекрасно бежали на лыжах возле своих саней и ехали по этой равнине с феноменальной быстротой. Местность была покрыта тут снежными наметами, которые перемежались с гладкими, похожими на лед поверхностями. Нам, лыжникам, приходилось здорово стараться, чтобы поспевать за санями. Бьолану это было не так уж трудно. Он-то бегал еще быстрее и по худшей местности! Хасселю и мне дело представлялось совсем в другом свете. Часто я видел то руку, то ноту Хасселя, а то вдруг он начинал делать отчаянные усилия, чтобы удержаться на ногах. К счастью, я не мог видеть самого себя! Если бы только это было возможно, то, конечно, не раз мне пришлось бы от души посмеяться. В этот день рано утром показалась гора Хельмера Хансена. Местность теперь простиралась в виде громадных волнистых образований, чего мы по пути на юг и не заметили, идя в тумане. Эти волны были такими громадными, что по временам совершенно заслоняли от нас землю. В первый раз мы увидели гору Хансена из-за вершины одной из таких волн. Гора имела вид вершины тороса, торчащего над поверхностью. Вначале мы даже совсем не поняли, что это такое. И только на другой день поняли как следует: это показывались одна за другой острые, как шило, ледяные глыбы, покрывавшие вершину горы. Как я уже упоминал, только теперь мы убедились, что идем правильно. Всякая земля, которую мы видели, казалась нам незнакомой. Мы буквально ничего не узнавали! Тридцать первого декабря мы прошли 87o южной широты и таким образом быстрыми шагами приближались к "Чертову танцевальному залу" и "леднику". На другой день, в первый день нового года, было яркое солнце, -19o и небольшой славный ветер в спину. К своей великой радости, мы узнали местность вокруг "Бойни". Она была еще далеко, но поднималась в виде миража в теплом, пронизанном солнечным светом воздухе. На обратном пути нам необыкновенно везло. Нам удалось миновать "Чертов зал". Второго января, по нашему расчету, нам должен был встретиться "Чертов ледник". Так это в точности и случилось. Мы увидели его еще издалека. Огромные торосы и волнообразные образования высоко вздымались в небо. Но нас поразило больше всего, что среди этого беспорядочного нагромождения и по другую его сторону как будто бы виднелась ровная, совершенно не затронутая трещинами целая, гладкая равнина. Горы Хасселя, Вистинга и Бьолана были такими же, какими мы оставили их. Их было легко узнать, если только подойти к ним поближе. Теперь и гора Хельмера Хансена опять высоко вздымалась в небо. Купаясь в блеске утреннего солнца, она сверкала и переливалась, как чудеснейший алмаз. Мы решили, что подошли к земле ближе, чем в тот раз, когда шли на юг, и потому-то местность и изменилась совершенно. Ведь, когда мы шли на юг, то пройти у самой земли было положительно невозможно, но кто знает, быть может, за этой изрытой местностью, которую мы видели тогда, находился целый хороший участок, и нам теперь посчастливилось попасть прямо на него. Но воздух и на сей раз провел нас, в этом мы убедились на другой день, потому что вместо того, чтобы находиться ближе к земле, мы, оказывается, отошли от нее дальше, а это и было причиной того, что мы увидали только кусочек малогостеприимного ледника. В этот вечер место нашей стоянки находилось посредине огромной занесенной снегом трещины. Нам очень хотелось знать, какая местность ожидает нас впереди. Мы и надеяться не смели, что на этот раз ледник встретит нас только этими немногими холмиками и старыми трещинами. Но наступил уже третий день, не принеся никаких разочарований. Непостижимо счастливо мы избежали всех этих ужасных и опасных переходов и, не успев даже оглянуться, находились уже на равнине под ледником. Погода была не первоклассной, когда мы в семь часов вечера двинулись в путь. Было довольно туманно, и мы едва различали вершину горы Бьолана. Это путало наши расчеты, так как мы находились уже поблизости от своего склада, и нам нужна была ясная погода, чтобы дойти до него по его пеленгу. Но мгла вместо того, чтобы рассеяться, как мы надеялись, стала все более и более сгущаться, и когда мы прошли километров одиннадцать, стало уже настолько туманно, что мы сочли за лучшее остановиться и переждать. Мы псе время исходили из того предположения, что зашли слишком на восток, то есть ближе к земле, а при данных обстоятельствах нам не удавалось в небольшие светлые промежутки, наступавшие время от времени, опознать местность под ледником. По нашему мнению, мы находились восточнее склада. Пеленги же, которыми мы могли бы определить направление, брались нами при мглистом воздухе и потому не приводили ни к каким результатам. Никакого склада не было видно. Мы только что поели горячего вкусного пеммикана, как вдруг внезапно выглянуло солнце. Мне кажется, что никогда еще наш лагерь не сворачивался, а сани не укладывались в столь короткий срок! От того момента, когда мы выскочили из спальных мешков, до того, как сани были уже уложены, прошло всего пятнадцать минут - невероятно короткий срок. - Но что же это, скажите на милость, блестит там среди стены тумана? Вопрос этот вырвался у одного из наших ребят. Туман разорвался и стал расходиться в обе стороны. В западной его полосе выглянуло что-то большое, белое, простиравшееся далеко с севера на юг. Урра! Это гора Хеллана Хансена! Ничего иного и быть не может. Наш единственный отличительный, знак на западе! Мы были вне себя от радости, встретив старого знакомого, но в направлении склада по-прежнему висела густая завеса. Посовещавшись немного, мы решили распрощаться со складом, проложить курс на "Бойню" и двинуться к ней. Пищи у нас было достаточно. Сказано - сделано, и мы пустились в путь. Теперь быстро и верно стало проясняться, и мы, идя к горе Хеллана Хансена, убедились, что запили слишком далеко не на восток, а на запад. Но мы не стали поворачивать и искать склад. Под горой Хеллана Хансена мы поднялись на довольно высокий гребень. К этому времени мы уже прошли назначенное расстояние и остановились. За нами при ослепительно-ясной погоде лежал ледник, каким мы его видели впервые, идя к югу. Трещина на трещине, обрыв на обрыве! Но среди всего этого хаоса тянулась белая непрерывная и тонкая линия, тот самый путь, который мы видели и на котором мы были несколько недель тому назад. А мы в точности знали, что как раз под этой белой полоской и находится наш склад. Мы ужасно досадовали, что склад этот так легко ускользнул из наших рук, и говорили о том, как славно было бы подобрать содержимое всех складов, разбросанных нами по равнине. В этот вечер я чувствовал себя усталым и измученным и потому не имел ни малейшего желания идти обратно тринадцать миль, или двадцать четыре километра, отделявших нас от склада. Если кому-нибудь хочется совершить такую прогулку, то я буду очень ему благодарен, Вызвались все - все как один! Среди нас не трудно было найти добровольцев. Я выбрал Хансена и Бьолана. Они не взяли с собой почти ничего и быстро .укатили с пустыми санями. Было тогда пять часов утра. В три часа дня они вернулись к палатке - Бьолан на лыжах впереди, Хансен сзади с санями. Блестящим доказательством выносливости и людей и животных было расстояние в сорок две мили или около восьмидесяти километров, пройденное Хансеном и Бьоланом и одной из упряжек за один день, при средней скорости от пяти до шести километров в час. Склад был найден без особого труда. Больше всего затруднений доставило им волнообразное строение местности. Они подолгу шли по волнистым долинкам, которые заслоняли от них вид на все окружающее. Один хребет сменял другой. Возвратившись к палатке, Бьолан заметил: - Да, хребтам у нас доставалось здорово!.. Мы позаботились о том, чтобы к их возвращению все было готово, - прежде всего заготовили побольше воды. Воды, воды-вот чего просят раньше всего и, обычно, после всего. Когда же первая жажда утолена, наибольший интерес уделяется пеммикану. Пока за вернувшимися всячески ухаживали, привезенные сюда из склада запасы были распределены на двое саней, и вскоре все опять было готово к отъезду. Тем временем погода становилась все лучше и лучше, и горы перед нами виднелись поразительно отчетливо. Нам показалось, что мы узнали горы Фритьофа Нансена и Дона Педро Кристоферсена, и мы тщательно запеленговали их на случай, если снова спустится туман. Понятие о дне и ночи теперь для большинства из нас начало смешиваться. - Шесть часов, - отвечает кто-то на вопрос о времени. - Да. утра,-подтверждает другой. - Нет, ты совсем спятил, -говорит опять первый,-ведь у нас же вечер! О числах уж и говорить нечего! Хорошо еще, что мы помнили год. Только благодаря записям в дневниках и тетрадях для наблюдений, мы могли вести счет дням и числам, а то ведь за работой мы обо всем этом не имели ни малейшего представления. Что за прекрасная была погода, когда четвертого января мы вылезли из своих спальных мешков! Теперь мы решили идти тогда, когда это нам будет удобнее, и не обращать внимания ни на день, ни на ночь. Продолжительный отдых давно уже нам надоел. Надо было во что бы то ни стало сократить его. Как я уже сказав погода не могла быть лучше - ослепительно-ясная и совсем тихая при -19o С; в ясном тихом воздухе чувствовалось настоящее лето. Перед началом перехода мы сняли с себя все лишнее и сложили на сани. Выходило так, что почти все оказалось лишним! Тот наряд, в котором мы в конце концов двинулись в путь, в наших широтах считался бы мало приличным... Мы усмехались и поздравляли друг друга с тем, что дамы еще не появились в этой части земного шара! А то, конечно, нам бы не позволили щеголять в нашем необыкновенно приятном, практичном наряде. .. Сегодня очертания земли выступили еще резче. Было очень интересно увидеть снова эту часть пути, пройденную нами, когда мы шли на юг в густом тумане, в бурю и метель. Мы проходили совсем рядом с этой громадной горной цепью, даже и не подозревая, как близко мы от нее и как она колоссальна. К счастью, местность на этом участке была совсем не изрыта. Я говорю - к счастью, ибо кто знает, что случилось бы с нами, если бы в такую ужасную погоду нам пришлось ехать через область трещин. Может быть, мы справились бы с этим, а может быть и нет. Нам предстояла тяжелая дорога. "Бойня" лежала на 750 метров выше того места, где мы находились. Мы рассчитывали вскоре заметить какой-нибудь из своих гуриев, но это случилось только после двадцати километров пути. Здесь вынырнул один из гуриев, и мы с радостью приветствовали его. Мы знали, правда, что идем по верному пути, но все же такой старый добрый знакомый оказался очень желанным. Здесь, видимо, солнце хорошо припекало, пока мы шли на юг, так как некоторые из гуриев совсем покосились и большие сосульки ясно свидетельствовали о могуществе солнца. Сделав переход почти в сорок километров, мы остановились у гурия, построенного нами здесь, как раз у склона, который задержал нас в туман двадцать шестого ноября. Пятница пятого января была одним из тех дней, которых мы ожидали с волнением. Ведь в этот день мы должны были найти свой склад у "Бойни". Этот склад, в котором было оставлено прекрасное свежее собачье мясо, имел для нас чрезвычайно большое значение. Было важно не только то, что наши животные привыкли ценить это мясо больше пеммикана, но еще важнее, что оно необыкновенно хорошо действовало на состояние их здоровья.. Конечно, наш пеммикан был достаточно хорош, и лучшего даже вообще не бывает, но перемена меню вещь очень важная и, по-видимому, по моему опыту, имеет для собак в таком длинном путешествии еще большее значение, чем для людей. Мне уже случалось видеть, что собаки отказывались есть пеммикан, вероятно, потому, что за отсутствием разнообразия в пище он надоедал им. В результате, собаки худели и слабели, хотя пищи у них бывало достаточно. Пеммикан, о котором я сейчас говорю, был пеммиканом, изготовленным для людей. Таким образом, тут было виновато не качество. Когда мы начали свой переход, был час с четвертью утра. Мы спали недолго, но нам нужно было воспользоваться прекрасной ясной погодой, пока она еще держалась. Здесь, вокруг "Бойни", как мы знали по собственному опыту, нельзя полагаться на погоду. Судя по уже пройденному нами прежде расстоянию, мы знали, что от гурия, у которого мы находились, до склада у "Бойни" было двадцать два километра. На этом расстоянии мы поставили всего лишь два гурия, но местность была такой, что мы не боялись ошибиться. Однако, мы скоро убедились, что не так легко узнать местность даже и при гуриях. Благодаря отличной, ясной погоде и острому зрению Хансена, мы нашли оба своих гурия. Однако, нас поразил вид гор. Как я уже говорил раньше, мы были уверены в том, что погода была совершенно ясная, когда мы в первый раз, двадцать первого ноября, дошли до "Бойни". В тот раз я с места нашей стоянки запеленговал дорогу, по которой мы вышли между горами на плато и тщательно записал результат. Пройдя последний гурий и приближаясь к "Бойне", по счислению, мы были очень поражены видом окрестностей. В тот раз, двадцать первого ноября, мы видели горы на западе и на севере, но очень далеко. Теперь же вся эта часть горизонта была занята колоссальным горным массивом, который был совсем около нас. Что это все значит? Наваждение? Право, я чувствовал в то мгновение и в самом деле нечто подобное! Я с радостью прозакладывал бы душу, поклявшись, что никогда и в глаза не видел такого ландшафта. Нужное расстояние было теперь уже пройдено и, судя по гуриям, которые мы миновали, мы должны были находиться на месте. Однако, это довольно странно! В том направлении, по которому я запеленговал наш подъем, мы видели теперь склон совершенно неизвестной нам горы, торчавшей над плато. Там, на этой горной стене, не могло быть совершенно никакого спуска. Только на северо-западе местность как будто допускала спуск. Казалось, там было естественное понижение, сбегавшее к барьеру, который виднелся далеко-далеко вдали. Мы остановились и обсудили положение. - Но вот там уже побывали люди,-кричит вдруг Хансен. - Да! - восклицает Вистинг, - ведь вот там торчит моя сломанная лыжа, которую я воткнул у склада. Таким образом, в этом неприятном положении нас спасла сломанная лыжа Вистинга. Хорошо, что он поставил ее там, - во всяком случае весьма предусмотрительно! Мы осмотрели местность в бинокль и рядом со снежной кучей, которая оказалась нашим складом, но которая очень легко могла бы ускользнуть от нашего внимания, увидели лыжу, торчавшую из снега. Радостные и довольные, мы направились к этому месту, но дошли до него, только пройдя пять километров. Всей нашей маленькой компанией овладело праздничное настроение, когда мы дошли досюда и увидели место, которое считали наиважнейшим пунктом на своем обратном пути. Мы считали нужным найти это место не столько из-за провианта, находившегося там, но главным образом из-за того, чтобы найти снова дорогу с плато. А теперь, дойдя досюда, мы убедились в этой необходимости еще больше, чем раньше. Ведь, хотя мы теперь и знали по тщательно произведенному .пеленгованию, где находится спуск, но все же совершенно не могли его обнаружить. Казалось, что плато упирается здесь прямо в гору и ничуть не соприкасается с лежащей внизу местностью. И все же компас указывал, что тут должен существовать проход, по которому мы спустимся вниз. Гора, вдоль которой мы, оказывается, шли весь день, ничего не узнавая, была горой Фритьофа Нансена. Да, благодаря условиям теперешнего освещения, общий вид поразительно изменился! Дойдя до склада, мы прежде всего принялись за лежавшие там собачьи туши. Мы нарубили мясо на большущие куски и роздали их псам. Собаки несколько удивились. Они не привыкли получать такие порции. Три туши мы положили на сани, чтобы при спуске собакам достался лишний кусок. "Бойня" и на этот раз не была особенно приветлива. Правда, не было такой уж знаменитой погоды, как в прошлый раз, но задувал прохладный ветерок при температуре -23o, который после последних жарких дней пронизывал нас до костей и не располагал к пребыванию здесь дольше самого необходимого времени. Поэтому, как только мы покончили с кормлением собак и привели в порядок сани, мы тронулись в путь. Хотя по местности что-то не очень было заметно, чтобы она сильно спускалась, однако мы сейчас же убедились в этом, как только поехали. Сани не только катились вниз, но и развивали такую быстроту, что нам пришлось остановиться и подложить под полозья тормоза. По мере того как мы ехали вперед, стена, казавшаяся нам сплошной, раздвигалась все больше и больше и, наконец, открылся наш старый знакомый подъем. Вот и гора Уле Энгельста, холодная, покрытая снегом, такая же, какой мы видели ее в первый раз. Обогнув ее, мы подошли к громадному крутому склону, где я по пути на юг так восхищался работой своих товарищей и собак. Но теперь мне представился еще лучший случай увидеть, как крут был на самом деле этот подъем. Много солидных тормозов пришлось нам применить, чтобы довести скорость до "умеренного хода". Но даже и при такой сравнительно приемлемой скорости мы быстро очутились внизу, и вскоре эта первая часть спуска оставалась уже позади. Чтобы избежать возможных шквалов с плоскогорья, мы обогнули с подветренной стороны гору Энгельста и встали там лагерем, вполне довольные своей дневной работой. Снег здесь, как и тогда, когда мы проходили это место в первый раз, был глубокий и рыхлый, и было довольно трудно найти сколько-нибудь подходящее место для палатки. Сразу стало заметно, что мы спустились метров на пятьсот и находимся теперь между горами. Было тихо, совсем тихо, а солнце пекло, как у нас в Норвегии в летний жаркий день. Мне показалось также, что я замечаю разницу и в дыхании. Оно стало как будто более легким и приятным - но, может, это было только воображением. В час утра на следующий день мы уже снова вышли. Зрелище, представившееся в это утро нашему взору, когда мы вышли из палатки, навсегда останется у нас в памяти. Палатка стояла в узком ущелье между горами Фритьофа Нансена и Уле Энгельста. Солнце, бывшее теперь на юте, было совершенно скрыто последней горой, и лагерь наш поэтому находился в густой тени. А прямо против нас на другой стороне вздымала высоко в небеса свой великолепный одетый льдом гребень гора Нансена, блестя и переливаясь в лучах полуночного солнца. Сверкающий белый цвет мало-помалу, почти незаметно, переходил в голубой и, темнея все больше и больше, в синий, пока, наконец, тень не сливалась с ним. А в самом низу у ледника Хейберга горный склон обнажился ото льда, - здесь он выступал темный и суровый. Гора Энгельста лежала в тени, но на вершине ее покоилось нежное, красивое перистое облачко - красное с золотым краем. Ниже на ее склоне громоздились в беспорядке ледяные глыбы. А еще дальше к востоку возвышалась гора Дона Педро Кристоферсена, отчасти покрытая тенью, а отчасти ярко освещенная - изумительное, прекрасное зрелище! И везде такая тишина! Было жутко нарушать это единственное в своем роде великолепие природы. Еще с прошлого раза мы хорошо знали местность и потому могли идти почти без обходов. Большие обвалы встречались чаще, чем на пути вперед. Один каменный обвал больше другого срывался вниз, - это Доя Педро сбрасывал свой зимний наряд! Наст был точно такой же: рыхлый, довольно глубокий снег. Однако скользить по нему было легко, - мы ведь спускались. На гребне, где начинался спуск на ледник, мы остановились, чтобы приготовиться. Под сани были привязаны тормоза, а обе лыжные палки связаны в одну, но крепкую. Нужно было сделать так, чтобы иметь возможность сразу же остановиться, если бы какая-нибудь трещина неожиданно появилась на чьем-либо пути. Мы, лыжники, шли впереди. Снег здесь на крутых склонах был идеальным, как раз настолько рыхлым, что можно было хорошо управлять лыжами. Мы понеслись стремглав и через несколько минут уже очутились внизу на леднике Хейберга. У каюров дело шло не так гладко. Они ехали по нашему следу, но на крутом спуске им приходилось соблюдать величайшую осторожность. В этот вечер мы разбили лагерь на том самом месте, где стояла наша палатка девятнадцатого ноября, на высоте около 860 метров над уровнем моря. Отсюда видно было падение ледника Хейберга и соединение его с барьером. Ледник был с виду ровный и удобный, и мы решили идти по нему, а не карабкаться по горам, как это мы сделали, идя на юг. Может быть, эта дорога будет несколько длиннее, но зато мы пройдем здесь значительно скорее. Теперь мы установили новое распределение времени. Длинные передышки оказались для нас почти невыносимыми, и мы решили избавиться от них во что бы то ни стало. Другая и очень важная сторона дела заключалась в том, что при разумном распорядке мы могли сэкономить массу времени и дойти домой на несколько дней раньше предположенного. Потолковав немного об этом, мы единодушно решили ввести такой распорядок: пройдя пятнадцать миль, или двадцать восемь километров, мы будем отдыхать в течение шести часов, затем вставать и проходить снова двадцать восемь километров и т.д. Таким образом, на дневной переход придется, в среднем, очень большое расстояние. Такого порядка мы твердо придерживались весь остаток пути и сэкономили поэтому несколько дней. Путь вниз но леднику Хейберга не был сопряжен ни с какими затруднениями. Только при переходе ледника в барьер нам встретилось несколько трещин, которые приходилось обходить. В семь часов утра, седьмого января, мы остановились на выступе земли у устья ледника Хейберга, идущем дальше к северу. Мы еще не могли опознать землю, у которой находились, что было вполне естественно, так как мы видели ее раньше с противоположной стороны, но мы знали, что находимся недалеко от своего главного склада на 85o5' южной широты. В тот же день вечером мы снова отправились. С небольшого хребта, через который мы проходили сейчас же после своего выхода, Бьолану показалось, что внизу на барьере он видит наш склад. Вскоре мы узнали и вершину Бэтти и весь свой подъем. В бинокль мы теперь разглядели, что виден действительно наш склад - то самое, что, по мнению Бьолана, он уже видел раньше. Поэтому мы проложили курс к этому месту и через несколько мгновений уже были опять на барьере седьмого января в одиннадцать часов вечера, после пребывания на земле в течение пятидесяти одного дня. Мы начали подъем восемнадцатого ноября. Мы дошли до склада и нашли все в полном порядке. Здесь, очевидно, было очень тепло. Высокий склад надежно построен, но теперь он растаял от солнца и превратился в не очень большую снежную кучу. Порции пеммикана, подвергавшиеся прямому действию солнечных лучей, приняли самые причудливые формы; конечно, они прогоркли. Мы сейчас же привели сани в готовность, вынув из склада весь провиант и погрузив его на сани. Мы бросили здесь часть старых вещей, которые были с нами все время - отсюда до полюса и обратно. Покончив с упаковкой и все приготовив, некоторые из нас отправились на вершину Бэтти и собрали там много разнообразных проб камня, какие только могли достать. Одновременно был построен большой каменный гурий и оставлен здесь бидон с 17 литрами керосина, две пачки спичек по двадцать коробок в каждой и отчет о нашем походе. Возможно, что когда-нибудь эти вещи кому-нибудь пригодятся! На этом месте нам пришлось убить "Фритьофа" - одну из собак Бьолана. За последнее время она стала обнаруживать явные признаки затрудненного дыхания. Для животного это было под конец так тяжело, что мы решили покончить с ним. Так закончил свое земное поприще храбрый "Фритьоф". При свежевании собаки мы увидели, что легкие у нее совершенно сморщились. Тем не менее останки "Фритьофа" довольно быстро исчезли в желудках его товарищей. Хотя и была потеря в количестве, но это ничуть не отразилось на качестве. "Нигер", одна из собак Хасселя, была убита при спуске с плато. Таким образом, мы дошли до этого места с двенадцатью собаками, как и рассчитывали, а покинули его с одиннадцатью. В своем дневнике я вижу следующее замечание: "У собак теперь такой же хороший вид, как и при отъезде из "Фрамхейма". Когда мы через несколько часов покидали это место, у нас на санях было провианта на тридцать пять дней. Кроме того, у нас еще на каждом градусе вплоть до 80o южной широты были склады. Мы нашли свой склад в самую удачную минуту, потому что, когда мы вышли в дальнейший путь, то уже на всем барьере гуляла пурга. Дул сильный ветер с юга при совершенно затянутом облаками небе. Падающий снег и метель соединялись в красивом танце, мешая глядеть. К счастью, мы были теперь спиной к непогоде, и потому нам не слепило глаза, как бывало раньше. Мы знали теперь, что поперек нашего пути нам встретятся большие трещины, и поэтому мы должны быть очень осторожны. Во избежание всякого риска, Бьолан и Хассель, шедшие впереди, связались альпийской веревкой. Снег был очень глубок и рыхл, наст очень тяжелый. К счастью, о своем приближении к ожидаемым трещинам мы были вовремя предупреждены появлением нескольких обнаженных от снега ледяных хребтов. Они ясно повествовали нам о существующих здесь разрывах и о том, что, несомненно, поблизости следует ожидать еще больших. В то же мгновение разорвался густой покров облаков, и солнце проглянуло, освещая метущиеся массы снега. В тот же момент заорал Хансен: - Стой, Бьолан! Тот стоял у самого края отверстой трещины. У Бьолана было замечательное зрение, но его прекрасные снежные очки - собственного изобретения - совершенно мешали ему видеть. Особенно большой опасности Бьолан не подвергался, даже свалившись в трещину, так как он был связан с Хасселем. Однако, это было бы все же чертовски неприятно! Как я уже говорил раньше, я считаю, что эти огромные разрывы указывают здесь на границу между барьером и землей. На этот раз, как ни странно, они служили, казалось, и границей между дурной и хорошей погодой; ибо по другую сторону трещин к северу барьер купался в лучах солнца. К югу метель бушевала пуще прежнего. Вершина Бэтти последней послала нам свой привет. Южная Земля Виктории скрылась и больше уж не показывалась. Выйдя на яркое солнце, мы тут же натолкнулись на один из своих гуриев. Наш курс вел прями на него. Мы правили вслепую недурно! В девять часов вечера мы дошли до склада на 85o южной широты. Теперь мы могли начать щедро кормить и собак. Они получили двойную порцию пеммикана, а кроме того столько овсяных галет, сколько могли съесть. .Теперь у нас был избыток этих галет и можно было буквально швыряться ими. Мы могли бы, конечно, оставить здесь большую часть этого провианта, но мы рады были, что у нас такое обилие пищи, а собаки, по-видимому, ничуть не тяготились этой небольшой лишней нагрузкой. Пока все шло так превосходно, то есть пока ни люди, ни собаки не отставали друг от друга, лучшего нечего было и желать! Однако, погода, которой мы так обрадовались, держалась недолго. "Все та же свинская погода",-написано у меня в дневнике о нашем следующем переходе. Ветер перешел на северо-запад, принеся с собой облачность и плохую видимость и, кроме того, очень несносную метель. Несмотря на столь неблагоприятное состояние погоды, мы все-таки проходили гурий за гурием, и когда переход был закончен, прошли все гурии, построенные нами на протяжении этих двадцати восьми километров. Но, как я уже упоминал, этим мы обязаны острому зрению Хансена. По пути на юг мы взяли с собой немного тюленьего мяса. Его мы распределили по складам, построенным на барьере, в результате чего теперь каждый день -могли есть свежее мясо. Это было сделано не без задней мысли, Если бы к нам заглянула цынга, то эта свежая пища оказалась бы для нас неоценимой. Теперь же, когда все мы были здоровее и крепче прежнего, тюлений бифштекс был приятным разнообразием в нашем меню - и только. Температура после нашего спуска на барьер весьма поднялась, - она держалась постоянно около -10o. В спальных мешках стало настолько жарко, что мы вывернули их шерстью наружу. И это помогло. Мы свободнее дышали и радовались. - Лезешь совсем, как в погреб, - заметил кто-то. Такое же ощущение, когда в жаркий летний день после палящего солнца заходишь в прохладную тень. Среда - десятое января. "Та же свинская погода", снег, снег и снег. Снег и опять снег. Будет ли этому когда-нибудь конец? К тому же еще такая мгла, что ничего не видать в десяти метрах впереди. Температура -8o. На санях все тает. Все мокнет. Не встретили в эту слепящую погоду ни одного гурия. Снег в начале был страшно глубок, а наст чрезвычайно тяжел но, несмотря на это, собаки справлялись с санями прекрасно. Вечером погода, к счастью, улучшилась, и стало относительно светлее, когда мы в десять часов начали свой поход. Вскоре мы увидели один из своих гуриев. Он находился к западу от нас метрах в двухстах. Значит мы не очень вышли из своего курса. Мы сделали небольшой крюк и подъехали к гурию. Было интересно узнать, в порядке ли наше счисление. Гурий несколько пострадал от лучей солнца и бурь, .но все же мы нашли вложенную в него записку, где говорилось, что этот гурий построен пятнадцатого ноября на 84o 26' южной широты, а также каким курсом мы должны идти по компасу, чтобы найти следующий гурий в пяти километрах от этого. Покидая своего старого друга и направляясь по тому курсу, которого он нам советовал держаться, мы вдруг увидели, к своему несказанному изумлению, двух больших птиц - чаек скуа; они летели прямо к нам. Сделав несколько кругов, они опустились на гурий. Может ли кто-нибудь из вас, читающих эти строки, представить себе, какое впечатление произвело это на нас? Едва ли! Весть принесли они нам, весть из живого мира в это царство смерти - весть обо всем, что было нам дорого! Мне кажется, что все мы были во власти одних и тех же мыслей. Эти первые вестники жизни не наслаждались долгим отдыхом. Они посидели немного, раздумывая, наверное, над тем, кто мы такие, затем поднялись и продолжали свой полет к югу. Загадочные птицы! Сейчас они были как раз на середине пути между "Фрамхеймом" и полюсом, и все-таки летели дальше. Может быть на другую сторону? Наш переход на этот раз закончился у одного из наших гуриев, построенного на 84o 15' южной широты. Так хорошо и уверенно чувствуешь себя, останавливаясь около них! Для последующего перехода гурий всегда служит надежным отправным пунктом. Мы пришли сюда в четыре часа утра и покинули это место через несколько часов, пройдя за дневной переход расстояние, приблизившее нас к "Фрамхейму" на пятьдесят пять километров. По нашему распорядку, мы делали такие длинные переходы через день. Это самый лучший аттестат, который только можно выдать нашим собакам: пробег в один день двадцати восьми километров, затем в следующий пятидесяти пяти - и сохранение бодрости в течение всего нашего обратного путешествия! Эти две птицы, хотя их первое появление и подействовало на нас столь приятно, перенесли потом мои мысли в другую область, совсем неприятную. Мне пришло в голову, что они только представители большой стаи этих жадных птиц, которая теперь набросилась на все то свежее мясо, которое мы так заботливо везли с собой и рассеяли по складам на равнине. Поразительно, сколько могут сожрать эти хищники! Не поможет и то, что мясо мерзлое и твердое, как железо. Они справились бы с ним, даже если бы оно было еще тверже железа. Я мысленно видел одни кости от тюленьих туш, оставленных нами на 80o южной широты. А от разных псов, убитых нами и положенных сверху на гурии по пути к югу, я видел даже и того меньше! Однако, пожалуй, мысли мои принимают слишком уж мрачный оттенок. Может быть действительность будет радостней? Погода и наст мало-помалу начали улучшаться. Казалось, что чем больше мы удалялись от земли, тем они становились все лучше и лучше. В конце концов, и то и другое стало превосходным. Солнце сияло на безоблачном небе, а сани скользили по хорошей, ровной поверхности с легкостью и быстротой, не оставлявшими желать ничего лучшего. Бьолан, занимавший от самого полюса место бегуна, прекрасно справлялся со своей обязанностью. Но старая пословица, что нет никого без греха, подходит и к нашему славному Бьолану. Никто из нас, кто бы это ни был, не может идти по прямой линии без вех, по которым можно править. Еще труднее, когда, как часто случалось с нами, нужно идти вслепую. Большинство, как мне думается, будет уклоняться то в ту, то в другую сторону, и в результате такого вихляния, возможно, в конце концов и останется на прямой линии. Иначе обстояло дело с Бьоланом. Он всегда держал вправо. Как сейчас вижу его перед собой. Хансен по компасу определяет направление, по которому нужно идти, Бьолан оборачивается, ставит лыжи в указанном направлении и решительно пускается в путь. По его движениям ясно видно, что он во что бы то ни стало решил держаться определенного направления. Он сильно ударяет палками, так что снег разлетается во все стороны, и глядит прямо перед собой. Однако, результат все тот же. Если бы Хансен оставил Бьолана идти, не поправляя его, то тот, наверное, за час преспокойно описал бы круг и очутился на том же месте, с которого он так энергично начал свое странствование. Может быть, в конце концов, это не такой уж недостаток, так как мы всегда с абсолютной точностью знали, что мы., при выходе из линии гуриев, находимся от них справа, то есть должны искать их на западе. Во многих случаях действительно это бывало нам очень полезно, и мало-помалу мы настолько начали доверять "правоустремленности" Бьолана, что вполне к ней привыкли. В воскресенье, четырнадцатого января, мы должны были, по нашим расчетам, дойти до склада на 83o южной широты. Это был последний из наших складов, тое помеченный поперек, а, следовательно, являлся последним критическим пунктом. День был не совсем подходящий для поисков "иголки в стоге сена". Было тихо, и стоял густой туман, настолько густой, что мы могли видеть перед собой всего на несколько метров. За весь переход мы не видели ни одного гурия. В четыре часа дня мы, судя по показаниям одометра, уже прошли нужное расстояние и по счислению должны были бы находиться на 83o южной широты у оклада. Но ничего не было видно. Мы решили тогда сделать остановку, поставить палатку и подождать, пока не прояснится. За время этой работы в густой пелене тумана образовался просвет, и мы увидели, что в нескольких метрах от нас, конечно, к западу, стоит наш склад. Быстро мы свернули палатку, положили ее на сани и направились к нашей куче пищи, которая оказалась в полном порядке. Ни малейшего признака, чтобы птицы посещали это место. Но что это? Свежие, ясные собачьи следы на свежевыпавшем снегу! Мы поняли, что это следы беглецов, пропавших у нас по пути к югу. Судя по следам, собаки долго лежали здесь, укрываясь от ветра за складом. Об этом ясно свидетельствовали две глубоких впадины. Было найдено и еще кое-что, говорившее о том, что у собак было достаточно пищи. Но откуда же, скажите на милость, добывали они пищу? Склад был совершенно нетронут, хотя свертки с пеммиканом лежали на виду и добраться до них было очень легко. К тому же, снег был не настолько тверд, чтобы его нельзя было разгрести и съесть всю пищу. Собаки, очевидно, потом покинули это место, на что указывали идущие к северу свежие следы. Мы тщательно осмотрели следы и пришли к единодушному заключению, что они не старше двух дней. Следы шли на север, и мы иной раз встречали их во время своего следующего перехода. У гурия на 82o 45', где мы останавливались, мы опять увидели эти следы, ведшие по-прежнему на север. На 82o 24' южной широты следы начали сильно пересекаться и оканчивались, уходя в западном направлении. Больше следов мы не видели, но зато долго не могли разделаться с собаками, вернее, с их проделками. У гурия на 82o 20' южной широты мы остановились. "Эльсе", положенная нами на верхушку его, упала и валялась около. Нижний слой подтаял от лучей солнца. Значит, здесь бродячие псы не побывали, это было очевидно, иначе мы не нашли бы "Эльсе". После перехода мы встали лагерем у гурия на 82o 15' южной широты и распределили мясо "Эльсе". Хотя оно и лежало на солнцепеке, но оказалось вполне доброкачественным, когда мы соскоблили с него небольшую плесень. Правда, от него пахло лежалым, но наши псы не очень-то разбирались, когда дело шло о мясе. Семнадцатого января мы дошли до склада на 82o южной широты. Уже издали было видно, что здесь не царил тот порядок, в каком мы оставили этот склад. Подойдя поближе, мы сейчас же поняли, что здесь произошло. Бесчисленные собачьи следы, от которых весь снег вокруг склада был крепко утоптан, говорили достаточно ясно о том, что наши беглецы оставались здесь долго. Несколько ящиков, стоявших в складе, упали, вероятно, по той же причине, что и "Эльсе", и в один из них мошенникам удалось забраться. От бывших там пеммикана и галет, само собой разумеется, не осталось ничего. Но для нас это было теперь неважно, так как пищи у нас было в избытке. Две убитые собаки, положенные нами на верхушку склада- "Уранус" и "Йола"-исчезли; от них не найти было даже зубов! От "Лусси", съеденной бродягами на 82o3' южной широты, остались все-таки зубы. Восемь щенков "Йолы" по-прежнему лежали наверху на ящике. Удивительно, что они не свалились. Кроме того звери сожрали еще несколько креплений от лыж и прочее. Для нас это не было значительной потерей. Но кто же знает, куда эти твари направились теперь? Если им посчастливилось найти склад на 80o южной широты, то, конечно, они к этому времени сожрали там все наши запасы тюленьего мяса. Разумеется, было бы жалко, если бы так случилось, хотя в этом не было никакой опасности ни для нас самих, ни для наших животных. Если уж мы дойдем до 80o южной широты, то сумеем пройти и до конца. Пока же мы утешались тем, что не видим никаких следов, идущих к северу. На 82o южной широты мы разрешили себе небольшой пир. В памяти все еще свежо воспоминание о "шоколадной каше", поданной нам Вистингом на третье. Все мы были согласны с тем, что эта каша доведена до высшей степени совершенства и превосходит все, что когда-либо выпадало нам на долю попробовать. Рецепт я могу огласить: крошки от галет, молочная мука и шоколад, все это кладется в котелок с кипящей водой. Но что происходит дальше, я не знаю! Для выяснения этого следует обратиться к Вистингу... Между 82o и 81o южной широты мы встретили свои старые вехи со времен третьей поездки для постройки складов. В эту поездку все расстояние было размечено досками от ящиков через каждую милю. Было это в марте месяце 1911 года, а теперь мы шли, ориентируясь по этим доскам, в половине января 1912. Они стояли, по-видимому, в таком же виде, в каком мы их поставили. Эти вехи кончались на 81oЗЗ' южной широты двумя досками, поставленными на снежном цоколе. Цоколь этот был цел и невредим. Предоставляю дневнику рассказать о том, что мы увидели девятнадцатого января: "Сегодня на редкость хорошая погода, небольшой юго-западный ветер, очистивший все небо от туч, пока мы шли. На 81o20' показались поперек пути наши старые огромные торосы. Теперь мы видели их гораздо больше" чем когда-либо раньше. Вздымая ввысь свои хребты и вершины, они тянулись, насколько только мог видеть глаз в направлении северо-восток-юго-запад. Велико было наше изумление, когда мы, спустя короткое время, увидели высокую, голую землю в том же самом направлении, а вскоре затем и две высокие, белые вершины в юго-восточном направлении, вероятно, около 82o южной широты. По цвету воздуха можно было заключить, что земля простирается в направлении северо-восток - юго-запад. Это, должно быть, была та самая земля, которую мы видели сливающейся с горизонтом около 84o южной широты, когда находились на подъеме на высоте 1140 метров и смотрели оттуда на барьер. Теперь уже у нас накопилось столько различных звеньев, что мы без колебания осмеливаемся продолжить эту непрерывно тянущуюся землю - местность Земли Кармен - до материка. Все страшно изрыто: трещины и торосы-волнистые образования и долины вдоль и поперек. Завтра мы еще почувствуем это". Хотя мы на основании того, что видели, казалось бы, и