елого снега, и разглядеть ее было очень легко. Мы встали лагерем в шесть часов вечера, пройдя расстоянием двадцать девять километров. Наш лагерь имел внушительный вид - четыре трехместных палатки по два человека в каждой. В двух палатках занимались хозяйством. После обеда погода улучшилась, а вечером небо совсем очистилось. На следующий день дорога была еще хуже, и собакам приходилось очень туго. За восемь часов пути мы сделали всего двадцать километров. Температура держалась довольно сносная -15o С. Мы потеряли наши вехи из сушеной рыбы и последние часы шли только по компасу. День двадцать четвертого начался гадко: свежий ветер с юго-востока с сильной метелью. Ничего не было видно, и нам пришлось прокладывать свой курс по компасу. Хотя мороз был не больше -18oС, но противный ветер давал себя чувствовать. Весь день мы шли, не замечая ни одного знака. Метель прекратилась к полудню, а к трем часам дня прояснело. Осматриваясь кругом в поисках места для палаток, мы увидели один из своих флагов. Когда мы подошли туда, то оказалось, что это флаг Э 5; все бамбуковые шесты были занумерованы, поэтому мы знали точно, где стоит какой флаг. Э 5 стоял в 72 километрах от "Фрамхейма". Это почти соответствовало пройденному нами расстоянию в 71 километр. На другой день было тихо и ясно, и температура начала опускаться -25o С. Однако, несмотря на более низкую температуру, погода казалась значительно теплее, так как было совсем тихо. Мы всю дорогу шли по знакам и рыбе и, окончив свой дневной переход, прошли двадцать девять километров - хорошее расстояние для такой тяжелой дороги. Еще два дня было ветрено, холодно и туманно, так что мы не могли рассмотреть как следует окрестности. Большую часть пути мы шли по вехам и рыбе. Уже теперь мы пользовались рыбой, как добавочной пищей. Собаки пожирали ее с жадностью. Бегущий впереди вытаскивал каждую встречавшуюся ему рыбину и откидывал ее в сторону. Один из каюров подъезжал, поднимал ее и клал на свои сани. Если бы собакам попалась такая рыба, воткнутая в снег, они сейчас же вступили бы из-за нее в ожесточенную драку. Еще до того, как мы дошли до склада на 80o, собаки начали обнаруживать признаки утомления, - видимо, из-за холодной погоды -27o и тяжелой работы. По утрам у них плохо слушались ноги, и трудно было заставить собак идти. Двадцать седьмого февраля в половине одиннадцатого утра мы дошли до склада на 80o южной широты. Склад стоял все в том же виде, в каком мы оставили его, и вокруг него не нанесло никаких сугробов, из чего мы вывели заключение, что здесь все время погода была тихая. Снег, бывший при нашей первой поездке рыхлым, теперь затвердел от морозов. Нам повезло с солнцем, и мы точно определили местонахождение склада. Проезжая по этим бесконечным равнинам, где совершенно нет никаких примет, мы не раз думали о том, как бы нам отмечать свои склады, чтобы быть вполне уверенными, что мы найдем их потом. Наше завоевание полюса всецело зависело от этих осенних работ, от заброски как можно большего количества провианта подальше на юг и от способа такой отметки складов, чтобы потом можно было находить эти склады наверняка. Потеряй мы их, и сражение, по всей вероятности, было бы нами проиграно. Как я уже говорил, мы обстоятельно обсуждали этот вопрос и пришли к тому результату, что нужно попытаться отмечать склады в поперечном направлении с востока на запад, а не вдоль нашего пути с севера на юг. Идущие вдоль пути вехи легко теряются в тумане, если их ставить недостаточно часто, и можно настолько уклониться от их направления, что потом возникает опасность не найти их снова. Поэтому, в соответствии с новым решением, мы отметили свой склад на 80o широты высокими бамбуковыми шестами с темными флажками на верхушках. Мы использовали для этого двадцать шестов - по десять с каждой стороны склада. Между каждым флажком было расстояние в 900 метров, так что размеченное расстояние с каждой стороны склада равнялось девяти километрам. Каждый шест помечался особым номером, так что по номеру всегда можно было видеть, в каком направлении находится склад и какое до него расстояние. Способ этот был совсем новый и неиспытанный, но позднее оказалось, что он абсолютно надежен. Само собой разумеется, что еще на станции мы выверяли свой компас и одометр и знали, что можем на них положиться. Приведя все это в порядок, мы на следующий день продолжали свой путь. Температура все падала по мере того, как мы углублялись в область барьера. Если так будет продолжаться, то будет очень холодно, когда мы станем подходить к полюсу. Снежная поверхность оставалась неизменной - все такой же плоской и ровной. У нас было такое чувство, будто мы все время поднимаемся, но, как оказалось впоследствии, это было одним лишь воображением. С трещинами нам не приходилось иметь дела, и казалось, что мы совсем избежим их. Ведь следовало предполагать, что наиболее растрескавшейся должна быть область у края барьера, но она была уже давным давно оставлена нами позади, а льда мы все не видели. За восьмидесятым градусом широты поверхность была лучше; но у собак ноги уже устали, на них начали образовываться раны, и двигаться по утрам в путь было очень тяжело. У собак ноги изъязвлялись здесь гораздо меньше, чем на морском льду. За это путешествие раны на ногах образовывались, главным образом, когда нам пришлось проходить участки со слабым настом. Он был недостаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть собак, они проваливались и ранили себе лапы, а кроме того снег забивался между когтями и крепко застревал там. Гораздо хуже приходится собакам при поездке весной и летом по морскому льду. Острый лед режет им лапы, а в ранки попадает соленая вода-. Для защиты собачьих лап от поранения чуть ли не приходилось надевать им на ноги чулки. Здесь не нужно ничего подобного. Как следствие длинного морского перехода, ноги у собак стали нежнее и мягче обычного и мало выносливы. Во время нашего весеннего путешествия никаких поранений на ногах у собак не наблюдалось, хотя тогда условия были скорее хуже, чем лучше. Вероятно, за зиму ноги у них натренировались. Третьего марта мы дошли до 81o южной широты; температура в этот день спустилась до -40oС, что было не особенно приятно. Перемена произошла слишком быстро. Это можно было заметить и на людях, и на животных. Мы разбили лагерь в три часа дня- и сейчас же забрались в палатки. Следующий день предполагалось использовать для постройки и отметки склада. Эта ночь была самой холодной, какую мы наблюдали за время этой поездки, так как, когда мы утром встали, температура была -45oС. Если сравнить температурные условия в арктических и антарктических областях, то мы увидим, что температура последней неслыханно низка. Ведь начало марта соответствует началу сентября в северном полушария - тому времени, когда лето еще в разгаре. Мы были поражены столь низкой температурой в такое время, когда следовало бы быть еще лету, особенно, если вспомнить о той умеренной температуре, которую наблюдал Шеклтон во время своего санного путешествия на юг. Я сейчас же высказал догадку, что, вероятно, здесь должен находиться местный полюс холода, простирающийся на среднюю часть барьера Росса. Сопоставление с наблюдениями, сделанными на английской станции в проливе Мак-Мурдо, может быть, отчасти выяснит это. Для полного выяснения необходимо знать условия на Земле короля Эдуарда VII. Наблюдения д-ра Моусона, производимые им сейчас на земле Аделя и на барьере дальше к западу, дадут много для освещения этого вопроса. На 81o южной широты мы оставили склад из четырнадцати ящиков собачьего пеммикана, всего 560 килограммов. Для отметки этого склада у нас не осталось больше шестов. Пришлось для этого разбить несколько ящиков и для отметки воспользоваться досками. В этом случае было лучше что-нибудь, чем ничего. Я лично считал, что этих полуметровых досок будет достаточно, судя по условиям атмосферных осадков, которые наблюдались мною со времени нашего прибытия в эти области. Осадки, наблюдаемые нами, были очень незначительны, если принять во внимание время года - весну и лето. Но если осадки и незначительны в это время года у края барьера, то еще неизвестно, будут ли они такими же осенью и зимой дальше вглубь. Но, как сказано, лучше что-нибудь, чем ничего, а потому Бьолан, Хассель и Стубберуд, которые должны были на следующий день вернуться к мясным котлам Линдстрема, занялись постановкой этих вех. Так же, как и предыдущий, этот склад был отмечен на девять километров в каждую сторону с востока на запад. Чтобы теперь знать, где находится склад, на тот случай, если бы мы в тумане наткнулись на одну из этих досок, на всех досках, обращенных к югу, были сделаны зарубки топором. Должен признаться, что эти небольшие дощечки, быстро пропадавшие из виду на бесконечной равнине, выглядели очень невзрачно, и я невольно улыбнулся при мысли, что им суждено отмечать то место, где хранится ключ от дворца красавицы. Для этой чести .они были слишком уж ничтожны! Мы же, которым надо было продолжать поход к югу, пока что ленились. В особенности необходим был день отдыха для собак. Однако, мороз помешал им использовать его должным образом. На следующее утро в восемь часов мы расстались с тремя товарищами, направившимися на север. Одну из своих собак - "Удена" - с большой потертостью (на этой собаке была гренландская упряжь) мне пришлось отослать домой и продолжать путь только на пяти. Они были ужасно худы и, видимо, изнурены. Но, прежде чем сдаться, мы во всяком случае должны были дойти до 82o южной широты. Я долго мечтал, что мы дойдем и до 83o южной широты, но теперь виды на это как будто были ничтожны. Начиная с 81o, барьер принял несколько иной характер. Вместо совершенно плоской местности, мы в первый же день увидели много небольших возвышений, похожих на стог сена. В тот раз мы не обратили особенного внимания на эти, по видимому, незначительные неровности почвы. Но со временем мы научились держать ухо востро и шли осторожно, когда проходили поблизости от них. В этот первый день своего похода на юг от 81o южной широты мы не заметили ничего. Наст был прекрасный, температура не такая уж плохая -23o, и мы не могли пожаловаться на пройденное расстояние. Но на следующий день мы впервые поняли значение этих маленьких бугров, так как вся местность представляла собою сплошную трещину. Они были не особенно широки, но зато, насколько можно было это видеть, бездонны. В полночь три ведущие собаки Хансена - "Хельге", "Милиус" и "Ринг" - провалились в трещину и повисли на постромках. Счастье, что сбруя выдержала, так как потеря этих трех собак была бы для нас очень чувствительна. Как только следовавшие за ними собаки увидали, что три передних пропали, они сейчас же остановились. По счастью, собаки питали явный страх к этим трещинам и всегда останавливались, если что-нибудь было неладно. Теперь нам стало ясно, что эти стоговидные образования являются следствием давления и что поблизости от них всегда есть трещины. Почти весь этот день стояла мгла, и видимость была плохая. По временам северный ветер и метель. В промежуток между двумя буранами мы увидели на востоке несколько очень высоких торосов - штуки три-четыре. Расстояние до них мы определили километров в десять. Нам пришлось испытать то самое, что во многих случаях наблюдал и Шеклтон. Утро начиналось хорошей и ясной погодой при температуре -40o. Немного позднее, около полудня, стало задувать с юго-востока, и к вечеру ветер достиг силы очень свежего. Температура быстро поднималась, и когда в три часа дня мы остановились лагерем, она была только -18o. У места своего лагеря мы оставили в это утро, ящик с собачьим пеммиканом на обратный путь и разметили дорогу на юг дощечками от ящика, ставя их через каждый километр. Пройденное нами расстояние в этот день было всего двадцать километров. У наших собак, в особенности у моих, был жалкий вид - они страшно исхудали. Хорошо еще, если им удастся в лучшем случае дойти до 82o южной широты. Но даже и оттуда обратный путь будет затруднительным. Вечером мы решили удовольствоваться достижением 82o южной широты, а затем вернуться домой. Во время этой последней части своего похода мы ставили наши две палатки передними стенками вместе, так что дверь одной приходилась в дверь другой. Этим способом мы достигали того, что пищу можно было прямо передавать из палатки в палатку, не выходя наружу, что было большим удобством. Это обстоятельство привело к решительному изменению в системе наших палаток и подало нам мысль о лучшей пятиместной палатке, какая еще когда-либо видела свет в полярных областях. Когда мы лежали в этот вечер в полудремоте в своих спальных мешках, раздумывал о всякой всячине, у нас вдруг явилась мысль, не сшить ли нам палатки вместе так, как они стоят теперь - отпоров передние стенки - ведь тогда получилась бы одна палатка, гораздо больше и поместительнее для пятерых, чем две отдельные палатки, бывшие у нас. Эта мысль была приведена в исполнение, и в результате получилась палатка, которой мы и пользовались во время своего похода к полюсу - во всех отношениях идеальная палатка. Восьмого марта мы дошли до 82o южной широты. и это было самым большим, на что оказались способны мои пять собак. Как мы увидим потом, даже этого было слишком много. Они, бедняги, были совершенно изнурены. Единственным моим грустным воспоминанием, которое я вынес из нашего пребывания здесь, было сознание, что я загнал своих чудесных животных. Я потребовал от них больше того, что они могли вынести. Одно утешение, что сам я тоже не жалел себя! Сдвигать с места сани в 450 килограммов при измученных животных - не детская забава. И не всегда было достаточно только сдвигать их с места. Подчас нужно было просто-напросто толкать сани, чтобы принудить собак идти. Кнут уже давно перестал пугать их; когда я пробовал бить собак, они только собирались в комочек, стараясь получше предохранить голову; не беда, если попадет по телу. Много раз вообще не удавалось заставить собак идти, и тогда мне приходилось прибегать для этой работы к чужой помощи. Двое толкали сани, а третий нахлестывал кнутом, выкрикивая при этом самые горячие пожелания! Каким жестоким и бесчувственным становишься при подобных условиях! Как меняется характер человека! Я по природе своей очень люблю всех животных и всегда стараюсь не причинять им вреда. Потому-то и охота совершенно не в моем вкусе. Мне никогда не приходит в голову мысль убить какое-нибудь животное, кроме крыс и мух, - разве лишь ради поддержания жизни. Мне кажется, я вправе сказать, что при нормальных условиях я любил своих собак, и это чувство было, конечно, взаимным. Но данные условия были ненормальны. А, может быть, я сам был ненормален? Часто потом я думал, что так оно и было на самом деле. Ежедневная изнурительная работа и цель, отказаться от которой я не хотел, сделали меня жестоким. Конечно, я был жесток, заставляя этих пять скелетов тянуть чересчур тяжело нагруженные сани. До сих пор я не моту забыть "Тура" - большую превосходную гладкошерстную собаку, издававшую во время пути жалобный вой, чего обыкновенно никогда не услышишь от собаки на работе. Я никак не мог понять причины этого. А может быть, не хотел понимать. Собаку гнали вперед - вперед, пока она не упала. Когда мы потом разрезали ее тушу на части, то увидели, что вся грудь собаки состояла из сплошного нарыва! Полуденная высота солнца показала, что мы находимся на 81o 54' 30", поэтому мы прошли еще десять километров к югу и разбили свой лагерь в три с половиной часа дня на 82o южной широты. За последнее время у нас постоянно было такое впечатление, что барьер повышается, и по общему убеждению мы должны были теперь находиться на высоте 430 метров, поднявшись значительно вверх по пути, идущему к полюсу. Я лично считал, что местность дальше к югу постепенно повышается. Все это однако было, как показали потом измерения высоты, лишь воображением. Итак, мы достигли своей самой южной широты за эту осень и потому были вполне довольны. Нами было оставлено здесь 620 килограммов провианта-главным образом, собачьего пеммикана. В этот вечер мы больше ничего не делали, а только отдыхали. Погода была холодная, ясная и тихая, -25o. Пройденное за последний день расстояние - 22 километра. Следующий день мы провели на месте, строили склад и отмечали его. Отметка производилась таким, же образом, как и на 81o южной широты, с той лишь разницей, что на верхних концах ящичных досок, которыми мы. здесь пользовались, был небольшой лоскут темно-синей материи, чтобы эти знаки были более заметны. Мы очень тщательно укрепили этот склад, чтобы быть уверенными, что он устоит в случае плохой погоды в течение зимы, Я оставил здесь также и свои сани, считая невозможным доставить их домой на своей упряжке. А кроме того лишние сани могли бы потом нам пригодиться на этом месте. Склад, высотой в 4 метра, был отмечен высоким бамбуковым шестом с флагом, так что его можно было видеть издалека. Десятого марта мы отправились в обратный путь. Своих собак я поделил между Вистингом и Хансеном. Но от этих "ходячих скелетов" им было мало проку, одна только морока! Остальные три упряжки держались хорошо. Упряжка Хансена почти совсем не пострадала; упряжка Вистинга считалась самой сильной, но его собаки очень исхудал". Однако, они справлялись хорошо. Сани Вистинга были тоже перетружены. Они были даже еще тяжелее моих. Животные Иохансена, первоначально считавшиеся самыми слабыми, в дальнейшем оказались выносливыми. Они не были рысаками, но никогда не отставали. Они придерживались правила: "ну, если я не дойду сегодня, так приду завтра". Все они вернулись домой. Раньше мы думали, что наш обратный поход будет протекать со всеми удобствами - так, нечто в роде санной прогулки. Но при данных обстоятельствах об этом не могло быть и речи. Нам пришлось удовольствоваться передвижением на своих на двоих. Собакам было вполне достаточно и пустых саней. В тот же день мы прошли сорок восемь километров и дошли - до того места, где был оставлен ящик с пеммиканом; здесь мы и разбили свой лагерь. Холодная, пронизывающая погода при -32o. Эта погода совсем доконала моих собак. Вместо того, чтобы отдохнуть, они всю ночь дрожали и мерзли. Жалко было смотреть на них. Утром их пришлось подымать, чтобы поставить на ноги. У них не было сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Проковыляв таким образом и согревшись, они стали чувствовать себя лучше. Во всяком случае, они уже могли идти наравне со всеми. На следующий день мы сделали сорок километров. Температура была -36o. Двенадцатого мы миновали склад на 81o южной широты. Большие торосы на востоке были в этот день хорошо видны. Нам удалось запеленговать их, что могло пригодиться впоследствии при определении местонахождения склада. В этот день мы прошли сорок километров. Температура была -39,5o. Тринадцатое марта началось при тихой и хорошей погоде, но в половине одиннадцатого утра начался свежий ветер с востока-юго-востока с густой метелью. Чтобы не потерять своего- следа, по которому мы шли до этих пор, мы остановились лагерем переждать непогоду. Ветер завывал. Буря сильно качала палатки, но не могла повалить их. На следующий день ветер задувал по-прежнему и с той же стороны, и мы решили переждать еще один день. Температура, как и всегда при ветре с этой стороны, была всего -24oС. Только в половине первого дня пятнадцатого ветер настолько стих, что мы могли двинуться в путь. Но какое перед нами открылось зрелище! С чего начать, чтобы привести в порядок весь этот хаос? Сани совсем заметены снегом. Кнуты, лыжные крепления и упряжь по большей части обгрызены. Да, нечего сказать, красивое зрелище! К счастью, у нас было много альпийских веревок, и мы починили ими упряжь. Запасными свиными ремнями были починены лыжные крепления. Но хуже дело обстояло с кнутами. Хансену, ехавшему впереди, на всякий случай нужен был хоть какой-нибудь сносный кнут. Для других это было не так уж, важно, хотя иной раз все же могло быть и довольно скверно. Так или иначе, но у Хансена все-таки оказался какой-то кнут, которым он и действовал. Кто-то другой вооружился палаточным шестом; им он пользовался до самого "Фрамхейма". Сначала собаки ужасно боялись такого чудовищного кнута, но вскоре поняли, что достать их этим шестом - напрасный труд, а потому в конце концов не обращали на него ровно никакого внимания. Наконец, все как будто бы было приведено в порядок. Оставалось только поднять собак и поставить их на места. Большая часть из них уже была настолько равнодушна, что позволила снегу совсем занести себя. Но мало-помалу нам удалось отыскать их всех и поднять на ноги. Однако, "Том" отказался наотрез. Невозможно было поставить его на ноги; он лежал и жалобно скулил. Оставалось только прикончить его. Огнестрельного оружия у нас с собой не было, поэтому пришлось убить собаку топором. Это было легко. Собака издохла бы и от меньшего, чем удар топора. Вистинг взял собачий труп на свои сани, чтобы довезти его до следующей стоянки и там разделить. День был пасмурный и холодный. Туман и метель с южным ветром при -26oС. Однако, нам посчастливилось сразу же по выезде найти свои следы, и мы могли идти по ним. "Лурвен" - лучшая собака Вистинга - упала во время перехода и издохла на месте. Это тоже была одна из тех собак, которая работала, напрягая все время свои силы. Ей ни разу не приходила в голову мысль как-нибудь изловчиться, хотя бы на минуту. Она тащила, тащила, пока смерть не скосила ее. Все-сантименты были давно уже оставлены. Никто и не. подумал о том, что хорошо бы почтить "Лурвена" за его заслуги. Кожа да кости, из которых он теперь состоял, были разрублены на части и поделены между товарищами пса. Шестнадцатого марта мы прошли двадцать восемь километров. Температура была-34oС. "Йенса", одного из моих чудесных "трех мушкетеров", пришлось целый день везти на санях Вистинга. Он был слишком слаб, чтобы идти дальше. Вечером мы хотели разделить "Тура" между его товарищами, но не сделали этого из-за нарыва, который был у него на груди. Мы положили труп в пустой ящик и зарыли его. Ночью нас разбудил ужасный шум. Собаки отчаянно дрались, и по их вою можно было легко понять, что дело идет о пище. Вистинг, который умел всегда раньше других выбраться из спального мешка, сейчас же очутился на месте битвы. Оказалось, что собаки откопали "Тура". и теперь собирались им угощаться. Очевидно, они были не особенно разборчивы в пище. Вистинг снова закопал труп, и мы мирно провели ночь. Семнадцатого был трескучий мороз -41o и холодный ветер с юго-востока. "Лассесен"-одна из моих собак, шедшая без упряжи за санями, осталась в это утро на лагерной стоянке. Мы хватились ее только днем. "Расмус", один из "трех мушкетеров", пал в этот день. Подобно "Лурвену", этот пес вез сани до самого конца. "Йене" был очень плох и не мог есть. Вистинг вез его. В этот вечер мы дошли до своего склада на 80o южной широты и смогли выдать собакам двойные порции. За день пройдено тридцать пять километров. Местность вокруг изменилась за время нашего отсутствия. По всем направлениям виднелись большие, высокие сугробы. На одном из ящиков склада Бьолан написал нам краткое приветствие. Кроме того, мы нашли и поставленный по уговору с Хасселем знак - снежную глыбу на вершине склада в знак того, что наши товарищи прошли здесь и все оказалось в порядке. Мороз упрямо держался. На следующий день было -41o. В этот день нам пришлось прикончить последних двух из "трех мушкетеров"-"Улу" и "Йенса". Жаль было тянуть дольше их существование. С ними со страниц нашей истории исчезают и "три мушкетера". Это были три неразлучных друга. Все трое почти совсем черные. На Флеккере, у Кристиансанда, три наши собаки провели несколько недель, до того как мы забрали их на судно; "Расмус" убежал, и поймать его было невозможно. Когда его переставали ловить, он всегда приходил и ложился около своих двух друзей. Только за несколько дней по погрузки собак на судно нам удалось изловить "Расмуса". Он был тогда почти совсем диким. Все трое были привязаны на мостике "Фрама", где должна была находиться моя упряжка, и вот с этого дня и начинается мое более близкое знакомство с этой троицей. Первый месяц они не подпускали к себе близко. Я ласкал их длинной палкой, почесывая им спины. Таким образом, я вкрался в их доверие, и мы стали большими друзьями. Однако, на борту судна они были грозной силой. Где бы ни появлялись эти три разбойника, там сейчас же устраивался скандал. Они любили драться. Это были самые быстрые наши собаки. Когда мы ездили наперегонки на пустых санях вокруг "Фрамхейма", никто не мог поспеть за этой тройкой. Я всегда был уверен, что перегоню всех, когда у меня в упряжке бывали эти три собаки. На "Лассесена", покинутого нами в это утро, я совсем уже махнул рукой, и мне его было очень жаль, так как это было самое сильное и послушное животное. Поэтому я страшно обрадовался, когда он вдруг опять появился у нас, и, по-видимому, бодрый и сильный. Мы решили, что он снова вырыл "Тура" и сожрал его. Ведь только пища и могла оживить его. От 80o южной широты до дому он отлично работал в упряжке Вистинга. В этот день мы извлекли для себя замечательный опыт, который мог пригодиться нам в будущем. Компас на санях Хансена, всегда бывший самой точностью, вдруг начал показывать неверно, во всяком случае его показания не совпадали с пеленгом солнца, светившего, к счастью, в этот день. Мы изменили свой курс в соответствии с пеленгом. Вечером, когда мы занесли в палатку свои вещи, оказалось, что мешок с ножницами, гвоздями, иголками и т. п. лежал рядом с компасом. Нет ничего удивительного, что компас возмутился! Девятнадцатого марта ветер с юго-востока и температура -43o. "Довольно свежо" - читаю я заметку в своем дневнике. Вскоре после утреннего выступления в путь Хансен увидал наш старый след. У него необычайное зрение! Он всегда видел все раньше других. Бьолан тоже видел хорошо, но ему далеко было до Хансена. Дорога домой была теперь легкой, и мы уже видели ее конец. Однако, на другой день поднялся сильный ветер с юго-востока и заставил нас остановиться. Температура была -34o. На следующий день, как всегда бывало при юго-восточном ветре, температура поднялась. Двадцать первого марта утром мы проснулись при -9o. Да, это была значительная перемена, и не неприятная! Довольно мы натерпелись от морозов в сорок градусов. В эту ночь погода была удивительная. Сильнейшие порывы ветра с востока-юго-востока и совершенно тихо в промежутках между шквалами. Как будто они налетали с какой-то возвышенности. По пути на север в этот день мы прошли флаг Э 6 и таким образом узнали, что находимся в восьмидесяти пяти километрах от "Фрамхейма". Вечером разбили лагерь .в шестидесяти километрах от станции. Мы рассчитывали пройти это расстояние дня в два, так как собаки очень устали. Но вышло иначе. Утром мы потеряли свой старый след и прошли потому слишком далеко к востоку, поднявшись по ранее упоминавшейся возвышенности. Вдруг Хансен кричит, что он видит впереди что-то необыкновенное - что именно, он не знал хорошенько. В таком случае пришлось искать ответа у того, кто видел гораздо лучше Хансена: у моего бинокля. Итак, был вынут бинокль, старый милый бинокль, служивший мне так много лет. Да, действительно, видно что-то странное! Внизу виднелась, невидимому, Китовая бухта, но что это такое черное, что двигалось там взад и вперед? - Это наши товарищи на охоте за тюленями, - предположил кто-то. Все согласились. Да, конечно, это было так ясно и отчетливо видно, что тут не могло быть никакой ошибки. - Я вижу сани, а вот еще сани, а вот и третьи! Мы чуть не плакали от восторга, любуясь их прилежанием. Вот они исчезают! Нет, опять видны. Странно, как эти парни то вынырнут, то пропадут. Оказалось, что это "Фрамхейм" предстал пред нами со всеми своими палатками. Парни наши преспокойно отдыхали после сытного обеда. Пришлось отереть навернувшиеся на глаза слезы. Теперь мы спокойно могли обсудить свое положение. Вот здесь "Фрамхейм", здесь мыс "Манхюэ", вот Западный мыс и, значит, мы зашли слишком далеко на восток. - Ура, мы будем во "Фрамхейме" в половине восьмого вечера!-закричал один. - Да, приходится успокоиться на этом!-воскликнул другой. Мы двинулись в путь, взяв направление прямо на середину бухты. Должно быть мы забрались довольно. высоко, потому что теперь неслись вниз под гору с такой быстротой, что в ушах свистело. Бегущий впереди не мог поспевать. Он на ходу вскочил на одни из саней. Хансен усердно занимался изготовлением кнутовища, когда вдруг началась гонка. Я мельком увидел его. В это время самое заметное место занимали его подметки. Я же лежал на санях Хансена, покатываясь со смеху! Положение было чересчур забавным. Хансен поднялся, когда проезжали последние сани, и успел броситься на них. У подножья холма мы все сбились в одну кучу: собаки и сани лежали друг на дружке! Последняя часть пути была довольно длинной. След, потерянный нами ранним утром, мы теперь нашли снова. Одна за другой сушеная рыба высовывалась из-под снега и вела нас прямо вперед. До "Фрамхейма" мы доехали в семь часов вечера - на полчаса раньше, чем рассчитывали. Это был переход в 60 километров - не так уж плохо для измученных собак! Из всей моей упряжки уцелел один лишь "Лассесен". "Уден", отосланный мною домой с 81o южной широты, издох по возвращении домой. Всего мы потеряли за время похода восемь собак. Восемь собак Стубберуда подохли вскоре .по возвращении домой с 81o южной широты. Вероятно, главной причиной был все-таки мороз. Я с уверенностью могу сказать, что, будь у нас умеренная температура, собаки справились бы. Трое наших товарищей, вернувшиеся с 81o южной широты домой, были вполне здоровы. Правда, в последний день им не хватило спичек и пищи, но на крайний случай у них все-таки были еще собаки. Со времени возвращения домой они застрелили, перевезли, разрезали .на части и убрали пятьдесят тюленей - прекрасно проделанная работа! Линдстрем за время нашего отсутствия был неутомим. Он все привел в полнейший порядок. В выкопанном вокруг дома ходе он устроил в снегу полки и перенес туда нарезанное тюленье мясо. Только тут было достаточное количество бифштексов для всех нас на все время, которое мы должны были провести здесь. По внешним стенам дома, которые образовывали другую стену хода, он прибил полки, и там были сложены всевозможные консервы. Это было так прекрасно устроено и находилось в таком порядке, что можно было доставать с закрытыми глазами все, что угодно. Здесь было отдельно сложено соленое мясо и сало, в другом месте лежали рыбные консервы - клецки. А вот здесь поблескивала этикетка карамельного пудинга - вероятно, и все другие банки с пудингом были где-нибудь поблизости. Так и есть, вот они стоят рядком, как солдаты в шеренге. О, Линдстрем, долго ли продержится этот порядок? Конечно, с этим замечанием я в глубокой тайне обратился к самому себе! Я перелистываю свой дневник. В четверг, двадцать седьмого июля, я нахожу следующие строки: "В провиантском коридоре теперь полный хаос. Как мне вспоминаются те дни, когда без фонаря или без лампы можно было найти все, что угодно! Стоило только протянуть руку за плумпудингом, и наверняка в руке оказывался плумпудинг! И так можно было достать все в департаменте Линдстрема. А теперь - боже ты мой! Мне стыдно рассказывать, что случилось со мной вчера. Я отправился туда в полнейшем неведении существующего теперь положения вещей, света со мной, конечно, не было - ведь все стояло по местам. Я протянул руку и схватил что-то. По моему расчету, это должен был быть пакет со свечами. Но опыт не удался! То, что я держал в руке, ни в каком случае не могло быть пакетом свечей. Я ясно ощущал, что это что-то шерстяное. Я отложил предмет в сторону и прибегнул к старому, испытанному средству, - чиркнул спичкой. Знаете, что это было? Старые грязные кальсоны! А хотите знать, где я их нашел? Среди масла и конфет. "Кнуты, хомуты и съестные припасы". Однако, тут виновен не Линдстрем. В этом коридоре все постоянно сновали взад и вперед с утра до поздней ночи и обычно впотьмах. И если им случалось по дороге уронить что-нибудь, то я не вполне уверен в том, что они останавливались, чтобы положить этот предмет опять на место". Линдстрем выкрасил в комнате потолок белой краской. Как там было уютно, когда мы в тот вечер ввалились туда! Мошенник давно уже заметил нас, когда мы шли по барьеру. И теперь стол гнулся от всяких вкусных вещей. Больше всего нас манил к себе запах бифштекса и кофе, .и в этот вечер их было уничтожено не малое количество. Дома! Слово это звучит всегда хорошо, где бы ваш дом ни находился, - в море, на земле или же на ледяном барьере Как мы блаженствовали и наслаждались в этот вечер! Прежде всего мы высушили все свои меховые одежды. Они порядочно промокли. Скоро сделать это было нельзя. Вещи, подлежавшие просушке, пришлось растягивать на веревках под потолком в нашей комнате, а там, конечно, не хватало места для всего сразу. Мы приготовили все и ввели некоторые улучшения для своего следующего похода для устройства склада еще до наступления зимы. На этот раз целью нашего путешествия был 80o широты, куда требовалось завести 1200 килограммов свежего тюленьего мяса. Какое огромное значение будет иметь для главного путешествия, если мы сможем накормить своих псов до отвала свежим тюленьим мясом на 80o южной широты! Все понимали это и были полны рвения скорее выполнить задание. Мы снова поднажали со снаряжением. Последнее путешествие научило нас многому новому. Преструд и Иохансен нашли, например, что один двойной спальный мешок лучше, чем два ординарных мешка. Я не стану вдаваться в подробности дискуссии, которая, конечно, возникла по этому поводу. У двойного спального мешка много преимуществ, но много их и у мешка на одного человека. А потому пусть это будет делом вкуса. Впрочем, только эти двое товарищей и пожелали переменить спальный мешок. Хансен и Вистинг занялись осуществлением новой идеи, относящейся к устройству палатки. Не много понадобилось времени, чтобы все у них было готово. Эти палатки по своей форме чрезвычайно похожи на снежную хижину. Они не совсем круглы и имеют несколько продолговатую форму. У них нет плоских сторон. Для атак ветра нет никаких слабых пунктов. В наше личное снаряжение тоже были внесены некоторые улучшения. Китовая бухта - внутренняя ее часть - от "Манхюэ" до Западного мыса теперь вся замерзла, но мористее ее расстилался широкий и темный океан. Дом наш весь был покрыт снегом. Больше всего для этого потрудился Линдстрем; пурга мало помогала ему в этом. Такое забрасывание дома снегом прекрасно способствует сохранению в нем уюта и тепла. Наши собаки - числом сто семь - теперь больше всего походят на рождественских свиней, И даже исхудавшие за последнее путешествие начинают приходить в норму. Удивительно, с какой быстротой эти животные толстеют! Чрезвычайно интересно было наблюдать, как отнеслись наши собаки к своему возвращению домой. Они не проявили никаких признаков удивления, когда мы пришли в лагерь. Как будто они были там все время. Правда, они были несколько голоднее, чем всегда, но в общем, такие же, как обычно. Комична была .встреча "Лассесена" с "Фиксом". Оба они были неразлучными друзьями. Первый был предводителем, а второй слепо повиновался. В наше последнее путешествие я не брал с собою "Фикса", оставив его дома, так как не считал его настолько работоспособным, как это требовалось. И вот за это время он, будучи обжорой, изрядно отъелся. Я с интересом наблюдал их встречу. Не захочет ли "Фикс" воспользоваться случаем, чтобы стать предводителем? Прошло некоторое время, пока они, среди кучи всех остальных псов, не встретились, наконец, друг с другом. Встреча была очень трогательна. "Фикс" бросился к "Лассесену", начал облизывать его и выражать ему все знаки своей радости от встречи и величайшей преданности. "Лассесен" со своей стороны принимал все это чрезвычайно высокомерно, как и полагается предводителю. Без дальнейших разговоров он опрокинул своего большого, толстого друга и некоторое время стоял над ним, - очевидно, чтобы дать ему почувствовать, что он по прежнему остается неограниченным предводителем - несомненным и неоспоримым. Бедняжка "Фикс"! Он выглядел чрезвычайно приниженным, когда поднялся снова. Но это продолжалось недолго; он скоро вознаградил себя, набросившись на другую собаку, с которой знал наверняка, что справится! Чтобы дать представление о нашей жизни, как она складывалась в это время, я процитирую описание одного из дней по своему дневнику: "Двадцать пятое марта, суббота. Прекрасная мягкая погода -14oС целый день. Совсем слабый ветер с юго-восточной стороны. Наши охотники за тюленями из той партии, что вернулись домой с 81o южной широты, уходили сегодня утром и вернулись с тремя тюленями,--всего шестьдесят три штуки с того времени, как они вернулись 11 марта. Теперь у нас совершенно достаточно свежего мяса и для нас самих, и для всех собак- Нам с каждым днем все больше и больше нравится тюлений бифштекс. Мы все охотно ели бы его за каждой едой, но из осторожности вносим некоторое разнообразие в пищу. К завтраку в восемь часов у нас теперь твердо установлено: "горячие лепешки" с вареньем - кушанье, которое Линдстрем умеет готовить необычайно вкусно. Лучше нельзя подавать и в самом хорошем американском доме! К этому у нас еще бывает масло, хлеб, сыр и кофе. К обеду у нас по большей части подается тюленье мясо (В течение зимы мы, однако, довольно часто пользовались консервами) и десерт в виде калифорнийских консервированных фруктов, сладкого пирога или консервированного пудинга. По вечерам тюлений бифштекс с брусничным вареньем, сыр, масло, хлеб и кофе. Каждую субботу вечером - виски и сигара. Откровенно признаюсь, что я никогда еще не переживал таких чудесных дней. Все чувствуют себя прекрасно, и у меня полная уверенность в том, что наше. предприятие должно увенчаться успехом. Какое удивительное чувство, когда выйдешь вечером из дому, увидишь мирный теплый свет лампы в окне маленькой, занесенной снегом хижины и подумаешь о том, что этот мирный н уютный дом находится на грозном и внушающем ужас барьере! За стенами дома возятся все наши; щенки - круглые, как рождественские поросята, а на ночь ложатся кучками у наших дверей. По ночам они никогда не забираются под крышу. Из них, должно быть, вырастут выносливые животные. Некоторые так толсты, что буквально переваливаются с боку на бок, словно гуси". Первое южное сияние показалось вечером двадцать восьмого марта. Сияние это было в виде снопов лучей и лент и шло от юго-запада к северо-востоку через зенит. Оно было бледно-зеленым и красным. Здесь мы наблюдаем много прекрасных солнечных закатов. Совершенно изумительное великолепие красок! Окрестности тоже очень способствуют красоте общей картины. Волшебная бело-синяя страна! Выступление в последний поход для устройства склада было назначено на тридцать первое марта. За несколько дней перед тем партия охотников на тюленей выходила на лед и застрелила для похода шесть порядочных тюленей. Чтобы облегчить их, они были выпотрошены, и с них срезали ласты. Вес этих шести штук в таком виде составлял, по нашему предположению, около 1100 кило. В назначенный день в десять часов утра последняя партия вышла в поход, для устройства склада. Она состояла из семи человек с шестью санями и тридцатью шестью собаками. Сам я не принимал участия в этом путешествии. Для начала выдалась замечательная погода, совершенно тихая и ослепительно-ясная. Когда в семь часов утра в этот день я вышел из хижины, предо мной открылось такое красивое зрелище, что я не забуду его до конца своей жизни! Все окрестности станции лежали в глубокой темной тени от возвышенного гребня, тянувшегося на восток. Но дальше к северу барьер освещался солнцем. Барьер купался в золотисто-красных лучах утреннего солнца. Отливал багрянцем, блестел золотом зубчатый ряд могучих торосов, которые ограничивали наш барьер с севера. Все дышало несказанным спокойствием и миром. А из "Фрамхейма" поднимался тихонько в воздух дымок, оповещая о том, что тысячелетние чары рассеяны... Тяжело натруженные путники двинулись на юг. Я видел, как они медленно исчезли за гребнем у места старта. После всей этой спешки и тяжелой работы по подготовке похода теперь наступило спокойное время. Правда, не такое уж спокойное, чтобы нам двоим, оставшимся дома, сидеть, сложа руки. Мы хорошо использовали свое время. Прежде всего нужно было привести в порядок метеорологическую станцию. С первого апреля все инструменты уже работали полным ходом. В кухне были повешены два наших ртутных барометра, четыре анероида, термограф и термометр. Для них было отведено особое удобное место в защищенном .и самом дальнем от плиты углу. Для наших наружных инструментов все еще не было никакого отдельного помещения. Но помощник заведующего поспешно занялся его постройкой. Он оказался таким расторопным, что к возвращению партии, устраивавшей склад, на возвышенности уже стояла отличная инструментальная будка, выкрашенная в белый цвет, от которой на далекое расстояние исходило сияние. Флюгер, - образец мастерства - был сделан нашим искусным машинистом Сундбеком. Самая лучшая фабрика не могла бы сделать его красивее и изящнее. В инструментальной будке были установлены термограф, гидрометр и термометры. Наблюдения производились нами в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Ими занимался я, когда бывал дома. В мое же отсутствие это было обязанностью Линдстрема. В ночь на одиннадцатое апреля на кухне что-то свалилось, - по заявлению Линдстрема, это было верным признаком того, что сегодня нужно было ждать возвращения наших. А в полдень мы увидели их на возвышенности у места старта. В это время они спускались с такой быстротой, что снег столбом взвивался вокруг них. Через час они были дома. У них было много о чем порассказать. Прежде всего о том, что все было доставлено на склад на 80o южной широты. Затем они поразили меня сообщением, что в семидесяти пяти километрах от станции они наткнулись на местность, покрытую страшными трещинами, и потеряли там двух собак. Это было совершенно изумительно! Ведь мы уже четыре раза проходили через эту область, не встречая никакой такой мерзости! И вот вдруг, когда мы были уверены, что весь грунт крепок, как скала, он грозит все погубить! Оказывается, в пасмурную погоду с плохой видимостью они зашли слишком далеко на запад. Вместо того, чтобы выйти к складу, как это мы делали до сих пор, они спустились в долину, где и наткнулись на такую опасную область, что дело чуть не кончилось катастрофой. Это произошло как раз в местности, похожей на ту, которую мы встретили южнее 81o южной широты, где была масса, мелких холмиков. Поверхность казалась вполне надежной, а это именно и есть самое опасное! Едва лишь они ступили на нее, как откололись большие куски поверхностного слоя, провалившись сейчас же за ними, и разверзлась бездонная пропасть, достаточно широкая, чтобы поглотить и людей, и собак, и сани. С трудом выбрались они из этого опасного места, направившись к востоку. Теперь мы знали об этом и впредь будем осторожны и не попадем туда еще раз. Однако, позднее у нас произошла одна еще более серьезная встреча с этакой "свиной дырой", как мы ее назвали. По дороге пришлось бросить одну собаку. У нее на ноге образовалась рана, и собаку нельзя было использовать для саней. Ее выпрягли в нескольких километрах южнее склада. Они думали, конечно, что собака пойдет за ними. Но у нее на это, невидимому, был другой взгляд. Она больше не показывалась. Некоторые думали, что собака, наверное, вернулась к складу и теперь проводила свои дни спокойно и радостно среди тюленьих туш, привезенных туда с таким трудом. Должен признаться, что такая мысль не особенно мне понравилась. Не исключалась такая возможность, что, когда нам понадобится тюленье мясо, то большей его части уже не будет. Эти наши опасения оказались впоследствии неосновательными. "Кук", как звали собаку, пропал навсегда (У нас был, конечно, и "Пири"! ). Улучшенное снаряжение оказалось превосходным во всех отношенияхНовая палатка превозносилась до небес. Преструд и Иохансен были на седьмом небе от двойного спального мешка. Я думаю, что остальные были вполне довольны своими одиночными мешками. Этим закончилась самая важная осенняя работа. Был заложен солидный фундамент. Оставалось только "поднимать сообща" (Из стихотворения Б. Бьернсена, - Прим. перев.). Резюмирую вкратце всю работу, проделанную нами от четырнадцатого января до одиннадцатого апреля: Поставлена и оборудована станция на девять человек на несколько лет. Заготовлена на полгода свежая пища для девяти человек и ста пятнадцати собак. Вес убитых тюленей доходил до 60000 килограммов. Наконец, распределено 3000 килограммов провианта по складам на 80o, 81o и 82o южной широты. Склад на 80o содержал тюленье мясо, собачий пеммикан, печенье, масло, молочную муку, шоколад, спички и керосин; кроме того, еще разное снаряжение. Общий вес содержимого этого склада равнялся 1900 килограммам. На 81o южной широты оставлено 500 килограммов собачьего пеммикана. На 82o южной широты пеммикан для людей, собачий пеммикан, печенье, молочная мука, шоколад, керосин и разное снаряжение. Вес этого склада доходил до 620 килограммов. ЗИМА Зима! Мне кажется, многим зима представляется временем бурь, морозов и всяких неприятностей. Они встречают ее с печальными душами и склоняются перед неизбежным. Конечно, один-два пиршества в перспективе несколько просветляют горизонт; но все-таки - темнота и холод! Нет, брр! Пусть уж будет лето! Не решаюсь сказать, что думали мои товарищи о приближающейся зиме. Что касается меня, то я встречал ее с радостным чувством. Когда я стоял на снежном сугробе и смотрел на огонек в кухонном окне, мной овладевало чувство неописуемого блаженства и уюта. И чем больше будет бурь, чем темнее будут зимние ночи, тем сильнее мы будем ощущать чувство благополучия в своем чудесном домике. Многие, быть может, спросят: - Но разве вам не было страшно, что ледяной барьер отколется и вы уплывете в океан? Честно и откровенно отвечу на этот вопрос: - Все мы, за одним лишь исключением, были уверены тогда, что та часть барьера, на которой стоял наш дом, покоилась на твердой земле. Поэтому напрасно было бы питать страх перед морским путешествием. И я с полной уверенностью готов ручаться, что даже и тот, кто думал, что мы поплывем, тоже не боялся. Мне кажется, впрочем, что, в конце концов, и он присоединился к мнению других. Если полководец хочет выиграть битву, он должен быть всегда готовым. Если противник передвигает фигуру, нужно уметь ответить ему другим ходом. Все должно быть продумано заранее, чтобы внезапно не случилось ничего непредвиденного. Так было и с нами. Мы должны были заранее обсудить, что может приготовить нам будущее, и заблаговременно устраиваться в соответствии с этим. Если бы солнце покинуло нас и наступило темное время, было бы уже слишком поздно. Нашим вниманием прежде всего овладела и привела в действие всю нашу мозговую машину в целом - женщина. Даже здесь на ледяном барьере она не смогла оставить нас в покое! Дело в том, что все наше "дамское" общество - в количестве одиннадцати штук - вздумало целыми пачками оказываться в положении, которое обыкновенно называют "интересным", но на которое мы, в наших условиях, никак не склонны были смотреть теми же глазами. У нас и так было впереди много работы. Что нам делать? Состоялось большое совещание. Заводить одиннадцать "родилок" казалось нам слишком затруднительным. Но уже по опыту мы знали, что все наши дамы потребуют оказания им первой помощи. Если оставить нескольких в одном помещении, то поднимется ужасный шум и гам, и дело кончится тем, что родильницы сожрут друг у друга щенков. Так это уже случилось однажды... "Кайса", большая черно-белая сука, улучила момент, когда за ней не смотрели, и слопала трехмесячного щенка. Когда мы подоспели, уже исчезал кончик его хвостика. Делать нечего! К счастью, вышло так, что освободилась одна из собачьих палаток, так как упряжку Преструда распределили по другим палаткам. В качестве бегущего впереди он не нуждался в собаках. Сюда можно было, изловчившись, засунуть двух сук. Ведь можно было поставить перегородку. Еще при устройстве своей станции мы приняли во внимание эту сторону нашего быта и завели себе "родилку" в виде шестнадцатиместной палатки. Но этого далеко не было достаточно. Тогда мы прибегли к тому материалу, которого в этой части земного шара такое благословенное изобилие - к снегу, Мы построили большую, великолепную снежную хижину. Кроме того Линдстрем в свои свободные часы возвел еще одну небольшую постройку, которая была готова, когда мы вернулись из своей второй санной .поездки. Никто из нас даже не опросил, для чего эта постройка. Отнюдь не следует оставлять в стороне деликатных чувств, хоть ты и полярный исследователь! В случае очень большой нужды, мы рассчитывали на добросердечие Линдстрема. Имея в своем распоряжении все эти помещения, мы решили смело идти навстречу зиме. "Камилла", старая лисица, устроилась вовремя. Она знала, что значит воспитывать детей в темное время. Да и правда, удовольствия в этом мало. Поэтому она поторопилась и ощенилась сейчас же, как была приведена в порядок первоначальная "родилка". Теперь она тихо и мирно могла "при последних лучах заходящего солнца" глядеть будущему в лицо! С наступлением темноты потомство могло бы уже само постоять за себя. Впрочем, у "Камиллы" был свой взгляд на воспитание детей: не знаю, что именно не поправилось ей в "родилке", но во всяком случае она предпочитала ей всякое иное место. Нередко можно было встретить "Камиллу" в тридцатиградусный мороз и дикий ветер несущей в зубах одного из своих детенышей. Ей понадобилось как раз в этот момент выйти, чтобы отыскивать себе новое место! А тем временем остальные три щенка, которым приходилось дожидаться, выли и лаяли. По нашему понятию, место, обычно выбираемое ею, отнюдь не было комфортабельным. Например, какой-нибудь ящик, стоявший на боку на самом ветру. А то где-нибудь за штабелем досок, где продувало, как в хорошей фабричной трубе. Но что же делать, если это ей так нравилось? Если оставить ее семейство в покое в каком-нибудь таком месте, то она, проведя здесь несколько дней, снова пускалась в странствование. В "родилку" она никогда не возвращалась добровольно. Впрочем, нередко можно было видеть Иохансена, на попечении которого находилось семейство, как он тащил мамашу и стольких из ее малюток, сколько ему удавалось впопыхах захватить. Со словами увещевания он засовывал их в "родилку". Одновременно с этим мы ввели также новый порядок по отношению к собакам. До сих пор нам приходилось их привязывать, чтобы удержать от охоты на тюленей. Иначе они действовали за свой риск и страх и бесчинствовали. Особенно отличались некоторые из них. Таков, например, был "Майор" Вистинга. Это был прирожденный охотник. Когда дело шло об охоте, все было ему нипочем. Собаки очень скоро привыкли к своей палатке и к тому месту, которое они в ней занимали. Мы выпускали их, как только вставали утром, и снова привязывали по вечерам перед кормежкой. К этому они так привыкли, что у нас никогда не было особенной возни. Они все сами, когда мы приходили по вечерам, чтобы привязать их, сейчас же радостно появлялись. И каждое животное знало точно и своего хозяина, и свою палатку; поэтому, как только наступало время и собаки видели своего соответствующего начальника, они тотчас же понимали, что им нужно делать. С визгом и радостным лаем собирались разные собаки вокруг своего хозяина и очень весело срывались с места и неслись к палаткам. Такого порядка мы придерживались все время. Их корм состоял один день из тюленьего мяса и сала, а другой день из сушеной рыбы. Обычно и то и другое исчезало без возражений. Однако, все же мясо им нравилось больше. В течение большей части зимы тюленьи туши лежали прямо на снегу. Вокруг них обыкновенно сосредоточивались главнейшие интересы. Место это можно было считать чем-то вроде "Фрамхеймского" базара. И на базаре не всегда бывало мирно. Покупателей было много и спрос велик, так что подчас здесь бывало оживленно. Наш основной запас мяса хранился в "мясной палатке". Там лежало около ста тюленей, рознятых на части и сложенных в штабеля. Как я уже рассказывал раньше, мы возвели вокруг этой палатки, чтобы предохранить склад от собак., двухметровую снежную стену. Хотя собаки ели сколько хотели и хотя они знали, что им не разрешается делать попытки забираться туда, - а может быть, это-то и служило притягательной силой, - однако, они всегда поглядывали туда жадными глазами. И многочисленные следы на стене от их когтей ясно говорили о том, что происходило в те часы, когда не было надзора. В особенности "Снуппесен" не могла держаться в стороне. К тому же, она была необычайно легка и ловка, а потому и шансов у нее было больше, чем у других. Никогда она не занималась этим спортом в одиночестве, но всегда увлекала с собой своих кавалеров - "Фикса" и "Лаосе", Эти, однако, были далеко не так ловки и должны были довольствоваться только созерцанием. Пока "Снуппесен" прыгала через стенку, что однако же ей удалось сделать раза два, кавалеры бегали кругом и лаяли. Услышав этот вой, мы уже точно знали, что тут происходит, и кто-нибудь из нас выходил, вооружившись палкой. Чтобы поймать собаку на месте преступления, нужно было приниматься за дело с хитростью, потому что, как только человек подходил, кавалеры переставали лаять, и она понимала, что кто-то ведет наступление. В этот момент виднелась только ее поглядывавшая по сторонам рыжая лисья голова. Само собой разумеется, что собака не прыгала в объятия человека с палкой. Обыкновенно мы все же не сдавались, но ловили и наказывали ее. Попадало немного и "Фиксу" с "Лассе". Они, правда, не делали ничего дурного, но могли присоединиться к преступнице. Они знали это и наблюдали за наказанием "Снуппесен" на почтительном расстоянии. Палатка, где хранилась сушеная рыба, всегда была открыта. Никто не делал попыток стащить рыбу. Солнце все ниже и ниже совершало свой дневной путь. В дни после своего возвращения из последнего похода мы видели его уже не подолгу. Одиннадцатого апреля оно показалось и сейчас же исчезло. Пасха наступила и здесь, как и в других местах земного шара, и ее нужно было отпраздновать. Праздник у нас состоял в том, что по этому случаю мы поели немного больше обыкновенного. В остальном он ничем не отмечался. Оделись мы, как обычно, и вообще не предпринимали ничего особенного. По вечерам в такие праздничные дни играл немного граммофон, затем выдавались виски и сигары. Впрочем, граммофоном мы не злоупотребляли. Мы знали, что он нам скоро надоест, если мы будем заводить его слишком часто. Поэтому мы пользовались им редко, но зато тем больше нам нравилось все то, что он играл в те дни, когда мы им пользовались. Когда прошла пасха, все облегченно вздохнули. Все эти праздники утомительны. Они надоедают и там, где бывает больше развлечений, чем на нашем барьере; здесь же они тянулись невыносимо долго. Наш распорядок был теперь совершенно налажен, и работа шла легко и хорошо. Главная зимняя работа состояла в подготовке снаряжения для предстоящего нам путешествия на юг. Нашей целью было достижение полюса! Все остальное - вещи второстепенные. Метеорологические наблюдения шли полным ходом и были приспособлены для зимнего времени. Наблюдения велись в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Нас было так мало, что я не мог выделить никого для ночной службы. Кроме того, если бы в такой маленькой комнате, в какой мы жили, кто-нибудь постоянно должен был вставать, то этим он мешал бы всем - никогда не было бы покоя. Для меня же самое главное было в том, чтобы каждый чувствовал себя хорошо и чтобы к наступлению весны все были здоровы и бодры и охотно взялись бы за выполнение нашей окончательной задачи. Это вовсе не значит, что мы всю зиму напролет ленились. Совсем нет. Чтобы быть довольным и благополучным, нужно быть всегда занятым работой. Поэтому я требовал, чтобы все были чем-нибудь заняты в часы, назначенные для работы. Когда трудовой день кончался, каждый мот делать все, что хотел. Кроме того нужно было стараться поддерживать кое-какой порядок, поскольку это позволяли условия. Поэтому было решено, что каждый из нас будет нести недельную службу в качестве "дежурного". Его обязанности состояли в подметании пола каждое утро, очистке пепельниц и т.п. Чтобы обеспечить хороший и обильный приток воздуха, особенно в местах для постелей, было постановлено, что никто не имеет права держать под койкой ничего, кроме нужной ему обуви. У каждого было по два крюка, чтобы вешать платье, и этого было вполне. достаточно для одежды, употреблявшейся ежедневно. Вся лишняя одежда укладывалась в одежные мешки и выносилась. Таким образом, нам удавалось поддерживать некоторый порядок. Во всяком случае, удалялась главная грязь. Сомнительно, однако, чтобы придирчивая хозяйка нашла, что у нас все в порядке. У каждого была своя определенная работа. Преетруд с помощью Иохансена занимался астрономическими и гравитационными наблюдениями. Хассель заведовал углем, дровами и керосином. Он отвечал за то, чтобы запасов хватило. В качестве заведующего "фрамхеймским складом дров и угля" он получил титул директора. Это, может быть, и вскружило бы ему голову, если бы сюда же не включались и обязанности мальчика-разносчика. А он был и им. Хассель не только принимал заказы, но должен был сам лично доставлять товар. Он блестяще выполнял и те и другие обязанности. Ему удалось провести своего главного потребителя, Линдстрема, и к концу зимы он сэкономил порядочно угля. Хансен должен был содержать в порядке главный склад и приносить домой все, что требовалось. Вистингу было поручено все снаряжение, и он отвечал за то, чтобы ничего не брали без спроса. Бьолан и Стубберуд следили за порядком в пристройке и вокруг дома. У Линдстрема была кухня - самая тяжелая и самая неблагодарная работа в таком путешествии. Пока пища хороша, все молчат. Но стоит только случиться несчастью и как-нибудь испортить суп, и повар сейчас же услышит лестный отзыв о своем искусстве. У Линдстрема была одна прекрасная особенность. Его постоянным присловьем было: "все под одно". В начале я думал, что это относится к его сложению, но потом заметил свою ошибку. Это должно было означать, что ему "все равно". Таким он и был в действительности. Девятнадцатого апреля мы увидели солнце в последний раз, так как в этот день оно ушло за наш горизонт - гребень возвышенности на севере. Оно было ярко-красное и окружено пылающим морем огня. И только двадцать первого его совсем не стало. Теперь все, что касалось нашего дома, обстояло весьма хорошо и лучше и быть не могло. Но пристройка, которую первоначально мы предназначали для рабочего помещения, вскоре оказалась слишком тесной, темной и холодной. Кроме того через нее все постоянно проходили, а потому работа нарушалась или даже прерывалась бы на долгое время. Кроме этой темной дыры у нас не было никакого рабочего помещения,, а нам нужно было провести большую работу. Правда, мы могли бы использовать свою комнату, по тогда целый день напролет все толкались бы здесь и только мешали бы друг Другу. Да и не годилось устраивать мастерскую в единственной комнате, где мы время от времени могли бы найти себе покой и отдых. Конечно, я знаю, что обычно принято так поступать, но я всегда считал такой порядок дурным. Тут-то и пригодился бы хороший совет. Но опять-таки обстоятельства сами пришли к нам на помощь. Оказывается, мы забыли, - так уж и быть, признаемся в этом! - взять с собой орудие чрезвычайно полезное и необходимое для полярной экспедиции, а именно - снежную лопату. У хорошо оборудованной экспедиции, какой до некоторой степени являлась наша, должно быть по крайней мере двенадцать крепких, толстых железных лопат. А у нас не было ни одной! У нас были два обломка, но от них было мало толку. К счастью, у нас был очень хороший толстый лист железа, И вот Бьолан взялся за дело и сфабриковал нам целую дюжину прекрасных лопат. Стубберуд сделал к ним ручки; работа закипела, как на большой фабрике. Как мы потом увидим, это сыграло большую роль в нашем будущем благополучии. Если бы у нас с самого начала были лопаты для снега, то мы, как люди порядочные, отгребали бы снег от своих дверей каждое утро. Но, поскольку лопат у нас не было, то перед нашей дверью с каждым днем все больше и больше наметало снега, и к тому времени, когда, наконец, Бьолан приготовил лопаты, образовался огромный сугроб, простиравшийся от входной двери к западу и как бы являвшийся продолжением дома. Разумеется, этот нанос, высотою почти что с дом, заставил нас нахмурить брови, когда в одно прекрасное утро мы вышли из дому, вооружившись новыми лопатами, чтобы расчищать и разгребать снег. Пока мы стояли тут в раздумье, не зная, с чего начать, у кого-то из нас, - кажется, это был Линдстрем, или Хансен, а может быть я, в сущности это неважно, - у кого-то из нас родилась блестящая идея подать руку природе и работать с ней заодно, а не против нее. Предложение состояло в том, чтобы вырыть в сугробе столярную мастерскую и соединить ее непосредственно с домом. Едва только эта мысль была высказана, как ее сейчас же единогласно одобрили. И вот начались "подземные" работы, которые превратилась в затяжные, потому что одна раскопка влекла за собой другую, и мы окончили их только тогда, когда вырыли целый подземный город. Несомненно, это была одна из самых интересных работ, производившихся когда-нибудь вокруг полярной станции. Начнем с того утра, когда мы всадили первую лопату в сугроб. Это было в четверг, двадцатого апреля. Пока трое из нас старались врыться прямо в сугроб от дверей дома на запад, трое других принялись соединять выемку с домом. Они прокладывали досчатые щиты, - те самые, которыми мы пользовались па "Фраме" для предохранения собак, - с сугроба на крышу пристройки. Открытая часть между, сугробом и пристройкой с северной стороны была целиком заполнена крепкой стеной, подходившей под только что положенную крышу. Пространство между пристройкой и сугробом по южной стене мы пока оставили открытым для выхода. Но теперь нами овладела настоящая строительная лихорадка, и мы начали выдвигать одно предложение грандиознее другого. Так. например, мы единогласно решили прокопать ход по всей длине сугроба и закончить его большой снежной хижиной, где у нас должна была быть паровая баня. Да, таковы были наши планы! Паровая баня на 79o южной широты! Хансен, профессиональный снежный строитель, начал постройку хижины. Он выстроил совсем маленькую и крепкую и углубил и расширил ее внизу, так что когда она была совсем готова, то от пола до потолка в ней было три с половиной метра. Здесь было достаточно места для устройства бани. Между тем, было слышно, что роющие ход приближаются. Стук их кирок и лопат слышался все ближе и ближе. Хансен не мог этого вынести. Окончив постройку хижины, он принялся рыть ход навстречу приближающимся. А когда Хансен за что-нибудь берется, то он делает дело быстро. Было слышно, как обе партии все приближались друг к Другу. Настрое-кие начало повышаться. Встретятся ли они, или же вроются вкось и одна партия пройдет мимо другой? Я невольно вспомнил о Симплоне, Гравехалсене и других знаменитых туннельных работах. Уж если рабочие могли встретиться внутри темной горы, гак мы-то наверное. .. Алло! Я был вырван из царства грез, увидев скалившую зубы физиономию, которая торчала из дыры в стене как раз там, куда я только что хотел всадить лопату... Это был Вистинг - первый, кто сомкнул обе части "Фрамхеймского туннеля". Право, он должен был радоваться, что унес из этого предприятия по добру по здорову свой нос. Еще одно мгновение, и нос был бы у меня на лопате! То было красивое зрелище - белый длинный ход, заканчивавшийся высоким сверкающим куполом. Прокапываясь вперед, мы в то же время зарывались и вниз, чтобы не ослаблять потолка. Вниз можно было копать довольно глубоко, - ведь ледяной барьер толстоват! Окончив эту работу, мы принялись за столярную мастерскую. Ее надо было копать гораздо глубже; сугроб как раз закруглялся немного в сторону. Поэтому сперва мы врывались в сугроб в правой длинной стенке хода или, вернее, несколько ближе к банному заведению, а затем начали копать вглубь. Насколько помню, мы углубились здесь в барьер почти на два метра. Помещение было сделано большим и просторным, места хватало для двух столяров, а в длину оно было достаточно для наших саней. Верстак был вырезан в стене и покрыт доской. Мастерская заканчивалась в западном конце очень маленьким помещением, где столяры хранили свои самые тонкие инструменты. Из мастерской в проход вела вырубленная в снегу широкая и хорошая лестница с выложенными досками ступеньками. Как только мастерская была готова, рабочие перебрались туда и основались там под названием: "Объединение столяров". Здесь было заново переделано все санное снаряжение для похода к полюсу. Прямо против "объединения" поместилась кузница, выкопанная на той же глубине. Ею пользовались реже. По другую сторону кузницы, ближе к дому, была выкопана глубокая яма, куда выливалась вся грязная вода из кухни. Между "Объединением" и входом в пристройку, прямо против хода на барьер, было построено небольшое помещение, заслуживающее, в сущности, очень подробного объяснения, но места мало - а потому умолчим о нем. Выход на барьер, оставленный нами открытым, пока шли все эти работы, теперь был закрыт. Устройство двери тоже заслуживает упоминания. Есть много людей, которые, невидимому, никогда не могут научиться закрывать за собой дверь. Где соберутся двое или трое, там найдется по меньшей мере один, страдающий таким недостатком. Тем более здесь, где нас было девять человек. Бесполезно просить человека, страдающего этой "болезнью", закрывать за собою дверь. Он все равно не сможет этого выполнить. Я еще недостаточно хорошо был знаком со своими спутниками, чтобы знать, как у них обстоит дело по этой части, но для большей верности мы, на всякий случай, сделали самозакрывающуюся дверь. Эту работу выполнил Стубберуд, укрепив дверную раму в стене в наклонном положении. Совершенно так, как устраивается у нас в Норвегии вход в погреб. В таком положении дверь не может стоять открытой, Она обязательно захлопывается сама собой. Я очень обрадовался, когда ее навесили. Теперь мы были защищены от нападения собак. Четыре снежных ступеньки, покрытых досками, шли от двери в ход. Таким образом, кроме всех этих новых помещений, у нас была еще и добавочная защита для нашего дома. Пока производилась вся эта работа, наш инструментальных дел мастер тоже не сидел без дела. Часовой механизм термографа испортился. Кажется, сломался веретенный штифт. Это было чрезвычайно досадно, так как этот термограф очень хорошо работал в мороз. Второй термограф делали, очевидно, с расчетом на тропики. Во всяком случае, в мороз он не желал действовать. У нашего мастера есть одно средство, которое он применяет ко всем инструментам, почти без исключения. Он сажает их в духовку и топит плиту. На сей раз это средство оказалось прекрасным; по крайней мере, мастер с уверенностью мог сказать, что инструмент не годится к употреблению. Термограф не желал работать на холоду. Мастер очистил его от старого масла, накопившегося повсюду вокруг колесиков и штифтов и напоминавшего рыбный клей. Затем инструмент был подвешен в кухне под потолком. Может быть, температура кухни оживит его и заставит думать, что он находится под тропиками? Таким образом температура регистрировалась у нас в "камбузе", что, конечно, когда-нибудь послужит материалом для вычислений, что было у нас на обед в течение недели. Будет ли удовлетворен этой работой профессор Мун, вопрос другой, поднимать который не осмеливаются ни инструментальных дел мастер, ни директор! Кроме этих инструментов, у нас был еще гидрограф" имевший обыкновение делать передышку раз в сутки. Линдстрем вычистил и смазал его и всячески его обхаживал. Но ничего не помогает - в три часа утра он останавливается. Но я никогда еще не видел Линдстрема припертым к стене. Получив несколько полезных советов, он взял на себя задачу попробовать сделать гидрограф из не работавшего термографа. Результат, который он мне показал несколько часов спустя, заставил мои волосы стать дыбом. Что сказал бы Стэн! Знаете ли, что я увидел? Представьте себе жестянку из-под консервов, прогуливающуюся в коробке термографа! О, боже, какое обращение с саморегистрирующими метеорологическими инструментами! Я точно с неба свалился. И, конечно, подумал, что малый считает меня дураком. Все время я очень внимательно наблюдал за лицом Линдстрема, чтобы по его выражению найти ключ к этой загадке. Я не знал, плакать мне или смеяться. Но лицо Линдстрема оставалось вполне серьезным. Если бы судить по нему о положении, то я думаю даже, что уместнее были бы слезы. Но когда я заглянул в термограф и увидел, что там марширует "Консервная фабрика в Ставангере, лучшие мясные котлеты", то не выдержал. Комичное победило, и я разразился безумным хохотом. Когда я успокоился, мне было преподано объяснение. Цилиндр не подходил, а потому Линдстрем и попробовал пустить в дело банку, и она прекрасно работала. "Котлетный термограф" работал вполне исправно до -40o, но тут машина останавливалась. Рабочая сила была разделена теперь на две партии, Одна из них должна была откопать около сорока тюленей, лежавших под метровым покровом снега. На эту работу пошло два дня. Нелегко было справляться с огромными, твердыми как кремень тюленьими тушами. Псы очень интересовались этой работой. Каждая туша, вытащенная на поверхность, принималась ими и тщательно инспектировалась. Все туши были сложены в два штабеля, и тут псам было достаточно работы на всю зиму. Тем временем другая партия под начальством Хасселя строила подвал для керосина. Бочки, сложенные здесь в начале февраля, теперь лежали глубоко под снегом. Партия Хасселя вкопалась с обоих концов бочек и проделала ход под снежной поверхностью вдоль них. Одновременно мы зарылись в барьер поглубже, чтобы бочки оказались на нужной высоте. Повыкинув весь снег, мы снова закрыли одно отверстие, а другое расширили, устроив через него большой крытый спуск. Знание Стубберудом сводчатой кладки здесь очень пригодилось. Ему принадлежит часть постройки великолепного сводчатого входа в склад керосина. Приятно было туда спускаться. Наверное, ни у кого не было еще такого прекрасного складочного места для керосина! Но Хассель этим не удовольствовался. Теперь он всерьез был охвачен строительной лихорадкой. От его великого проекта - соединить проходом склад угля и дров с домом, под снежной поверхностью - у меня просто дух занялся. Мне это показалось почти что нечеловеческой работой. Однако, они и с нею справились! Расстояние от угольной палатки до дома было около десяти метров. Хассель и Стубберуд сделали здесь разметку пути таким образом, чтобы он соединился с ходом вокруг дома в юго-восточном углу. Покончив с этим, они прорыли в барьере гигантскую яму между домом и палаткой и отсюда стали прокапываться в противоположные стороны и в короткое время выполнили всю работу. Но тут принялся за дело и Преструд. Он захотел воспользоваться случаем, пока большая яма оставалась еще открытой, чтобы построить себе обсерваторию для гравитационного аппарата. И ему удалось прекрасно устроиться! А именно - он врылся в снег сбоку хода, и у него между угольной палаткой и домом получилась маленькая удобная обсерватория. Большую яму снова замуровали, когда был выброшен весь снег. И теперь можно было, не выходя наружу, проходить от кухни до самого угольного склада. Сначала надо было пройти по ходу вокруг дома. Помните, это там, где в таком образцовом порядке стояли все банки с консервами. Если дойти по этому ходу до юго-восточного угла дома, то здесь открывается новый ход, ведущий к угольной палатке. Посредине этого хода, по правую руку, дверь вела в гравитационную обсерваторию. Если идти дальше, то сначала подходишь к нескольким ступенькам, идущим вниз, а затем ход кончается крутой высокой лестницей, ведущей вверх через отверстие в снежной поверхности. Вы поднимаетесь по этой лестнице и попадаете сразу в угольную палатку. Честь и слава строителям этого изумительного сооружения! Работа эта вполне оправдала себя. Теперь .Хассель во всякое время мог приносить уголь, не выходя из-под крыши, и был избавлен от необходимости выходить для этого на холод. Но этим все еще не кончились наши подземные работы. Нам нужно было помещение, куда Вистинг мог бы сложить все вещи, отданные ему на хранение. Особенно он беспокоился за меховую одежду и обязательно хотел держать ее под крышей. Мы решили устроить такое просторное помещение, чтобы оно могло вместить все эти вещи и вместе с тем служить местом работы для Вистинга и Хансена, которые должны были скреплять асе сани, поступающие к ним от Бьолана. Для постройки этого помещения Вистинг выбрал огромный снежный нанос, образовавшийся вокруг той палатки, где у него помещались все нужные принадлежности. Место это было расположено к северо-востоку от дома. "Интендантство", как называлась эта постройка, вышло довольно поместительным, и в нем вполне хватило места как для всего снаряжения, так и для мастерской. Из него вела дверь в совсем маленькое помещение, где Вистинг поставил свою швейную машину и работал на ней всю зиму. Если идти дальше в северо-восточном направлении, то мы попадем в другое огромное помещение, названное "Хрустальным дворцом". Здесь хранились все лыжи и ящики для саней. Здесь же упаковывался весь санный провиант. Пока эти помещения лежали отдельно от других, и, чтобы попасть в них, нужно было выходить на поверхность. Позднее, когда Линдстрем выкопал громадную пещеру в барьере на том месте, где брал снег и лед для своей стряпни, мы соединили это помещение с двумя только что названными и, в конце концов, могли попасть всюду по ходу под снегом. Выросла и астрономическая обсерватория. Она находилась тут же рядом с "Хрустальным дворцом". Было похоже на то, что она страдает зубной болью, И в очень непродолжительном времени она тихо скончалась. Позднее Преструд прибегал ко всевозможным изобретениям. Одно время цоколем для инструмента служил ему пустой бочонок, потом старый обрубок. Велик опыт, приобретенный Преструдом по части подставок для инструментов! Все эти строительные работы были закончены в первых числах мая. Оставалась еще одна последняя работа, и тогда все будет в порядке. Это была переделка склада. Ящики с провиантом лежали отдельными партиями, что оказалось неудобным. Проходы между отдельными штабелями являлись самым подходящим местом для заносов. Поэтому все ящики были теперь вытащены и поставлены двумя длинными рядами на таком расстоянии друг от друга, что они не могли задерживать несущийся снег. Эта работа была выполнена в два дня. Дни теперь стали уже довольно коротки, и мы были готовы приступить к работам внутри помещения. Зимние работы были распределены следующим образом. Преструд - научные занятия. Иохансен упаковывал весь провиант для саней. Хассель снабжает Линдстрема углем, дровами и керосином и делает кнуты. С этой работой он хорошо ознакомился со времени второго похода "Фрама". Стубберуд уменьшает вес ящиков для саней до возможного предела и занимается еще всякой всячиной. Не было вещи, которой он не мог бы сделать. Поэтому программа его зимних работ вышла несколько неопределенной. Я знал, что он справится с гораздо большим, чем работа с ящиками для саней. Хотя нужно сказать, что доставшаяся ему работа была очень кропотливой! Бьолану была поручена работа, за которой мы следили с величайшим волнением: переделка саней. Мы знали, что можно сэкономить невероятно много на их весе, но сколько же именно? Хансен и Вистинг должны были скреплять разные готовые уже части. Это производилось в "Интендантстве". Кроме того, у обоих в программу их зимних работ входило еще много рваных других дел. Многие думают, что полярное путешествие - это просто препровождение времени. Мне очень хотелось бы, чтобы приверженцы такого мнения побывали в ту зиму у нас во "Фрамхейме". Они бы ушли отсюда совсем с другим мнением! Не оттого, что рабочее время было у нас чересчур длинным. Этого не допускали обстоятельства. Но в рабочее время приходилось работать интенсивно. Из опыта многих прежних санных поездок я вывел заключение, что термометр - весьма хрупкая вещь. Часто случается, что еще в начале путешествия разбиваются все термометры и в один прекрасный день можно очутиться без всяких средств для определения температуры. Если при таких условиях выработать в себе привычку угадывать температуру, то можно будет с некоторой вероятностью определять среднюю месячную температуру. Отдельные дневные угадывания могут несколько уклоняться от настоящей температуры то в ту, то в другую сторону, но, как я уже сказал, некоторая средняя температура все же получится. Имея это в виду, я объявил конкурс по угадыванию температуры. Каждый, входящий по утрам в комнату, высказывал свое мнение относительно температуры дня. Это заносилось в протокол. В конце месяца делался подсчет, и верно угадавший большее число раз получал назначенную премию - несколько сигар. Приучая угадывать температуру, такое соревнование кроме того служило прекрасным развлечением, с которого начинался наш день. Если жить подобно нам изо дня в день все в одних и тех же условиях, почти без всякого изменения, то, нередко первый утренний глоток кофе кажется горьковатым. Особенно некоторые бывают немножко капризны, пока они не проглотят кофейку. Сейчас же спешу отметить, что утренних капризов я видел у нас чрезвычайно мало. Но ни за что нельзя поручиться, никогда нельзя быть вполне уверенным. Милейшие люди часто могут поразить каким-нибудь удивительнейшим выпадом, пока кофе еще не оказало своего действия. Придуманное мною угадывание было замечательным умиротворяющим средством. Оно привлекало к себе всеобщий интерес и служило громоотводом в критические моменты. Выступление отдельных лиц ожидалось с большим интересом. Никому не позволялось угадывать так, чтобы слышал другой. Это, несомненно, повлияло бы на ответы. Поэтому записи делались по мере того, как товарищи появлялись один за другим. - Ну, Стубберуд, какая же у нас сегодня температура? У Стубберуда была своя собственная, система вычисления, постичь которую мне так и не удалось. Вот и сегодня. Он огляделся по сторонам и стал изучать различные физиономии. - Сегодня нежарко, - произнес он очень уверенным тоном. Я мог сейчас же утешить его, что он отгадал правильно. Было -56o С. Месячный подсчет бывал очень интересным. Насколько я припоминаю, лучшим результатом, который когда-либо дал наш конкурс в один из месяцев, было восемь приблизительно правильных угадываний. Кто-нибудь в течение долгого времени упорно указывал температуру, удивительно близко подходившую к действительной. Но вдруг в один прекрасный день делал громадный скачок-градусов на пятнадцать от настоящей температуры. Оказалось, что средняя температура. по данным наилучшего отгадчика отличалась от действительной на несколько десятых градуса. Если взять среднее из всех средних показаний конкурентов, то получался результат, настолько близкий к настоящей температуре, что на практике его можно было принять за действительную температуру. Имея в виду главным образом все это, я и придумал такие угадывания. Если потом нам так уж не повезет, что мы потеряем все свои термометры, то мы не окажемся совсем беспомощными. Здесь будет уместно сообщить, что во время санного путешествия к югу у нас было с собой четыре термометра. Наблюдения производились три раза в день. Все четыре термометра были привезены домой в неповрежденном виде. Вистинг возглавлял эту отрасль науки, .и мне кажется, что тот фокус, который он выкинул, не разбив ни одного термометра, не имеет себе подобного... Пройдемся по "Фрамхейму", чтобы лучше понять нашу повседневную жизнь. Раннее утро двадцать Третьего июня. Полнейшая тишина над всем барьером - такая тишина, представить себе которую может лишь тот, кто побывал в этих областях - одним словом, полнейшая тишина! Мы поднимаемся по старой дороге от того места, где "Фрам" стоял в первый раз. Идя, не раз хочется остановиться и спросить: да неужели же все это действительно существует? Такой непостижимой красоты никому еще не приходилось видеть! Вот северный край барьера "Фрама" с ближайшими к нему "горами Нельсона и Ренникен". За ними зубец за зубцом, вершина за вершиной, один выше другого громоздятся Старые, почтенные торосы. Освещение изумительно! Откуда распространяется этот удивительный свет? Светло, как днем, а. между тем у ворот уже стоит самый короткий дань в году. Теней никаких нет, поэтому это не может быть луна. Нет, это игра одного .из немногих, действительно сильных южных сияний. Кажется, будто природа хочет угодить своим гостям и показаться в лучшем своем убранстве. И наряд, выбранный ею, красив. Ни малейшего ветра, сверкающие звезды, и ниоткуда ни звука. Однако, нет. Что эти? Как огненный луч, скользит свет через все небо, И это движение сопровождается шипящим звуком. Тш... Ты не слышишь? Вот он снова движется, он принял форму ленты и отливает красным и зеленым. С минуту стоит спокойно, как бы раздумывая, в каком ему направлении двинуться, и снова движется, сопровождаемый прерывистым шипящим звуком, Итак, в это изумительное утро природа подарила нас и этим, чем-то самым таинственным, самым непостижимым изо всего существующего, - говорящим южным сиянием. Теперь вы можете вернуться домой и рассказать, что сами видели и слышали южное сияние, Ведь теперь вы не сомневаетесь больше? Как можно сомневаться в том, что ты слышал собственными двоими ушами и видел собственными своими глазами? А все-таки вы обмануты - и вы, как многие другие. Шипящего северного и южного сияния не существует вовсе - это всего лишь плод вашего стремления к таинственному, сопровождаемый вашим замерзающим на морозном воздухе дыханием! Может быть, было глупо с моей стороны обращать на это ваше внимание. Пропало теперь многое из очаровательной таинственности, и ландшафт утратил свою былую привлекательность. Мы тем временем поднялись мимо "Нельсона" и "Ренникена" и дошли как раз до первого гребня холмов, Тут неподалеку под нами возвышается громадная палатка, и по ее краю видны две длинные темные полосы. Это взор наш остановился на главном складе. Вы увидите, что мы держим свои вещи в порядке. Ящик лежит на ящике, как будто они сложены на месте образцовой постройки. И все уложены в одну сторону. Все номера обращены к северу. - Почему вы выбрали именно это направление? - задается естественный вопрос. - Сделано ли это с какой-то определенной целью? - Да, конечно. Так оно и есть. Если вы посмотрите на восток, то заметите, что небо на горизонте немного более светлого, нежного оттенка, чем в других местах. Это день, каким он сейчас здесь бывает. При таком дневном свете все еще нельзя ничего делать. Положить все ящики номерами на север было бы невозможно без сильного южного сияния. Но этот светлый оттенок будет возрастать и станет сильнее. В девять часов утра он будет на северо-востоке и распространится по небу на 10o в высоту. Этот свет не производит такого впечатления, что он дает какое-нибудь освещение, хотя так оно и есть; но вы без труда сможете тогда прочесть номера. Больше того, вы прочтете и названия фирм, которыми помечены почти все ящики. Когда же утренняя заря дойдет до севера, вы увидите это еще яснее. Правда, эти цифры и буквы большие - около пяти сантиметров в высоту и пяти в ширину, но это все же показывает, что день у нас бывает и здесь в самое темное время года. Значит, абсолютной темноты, как некоторые себе представляют, здесь не бывает. В палатке, стоящей позади, хранится сушеная рыба. Ее у нас много. Нашим собакам никогда не придется терпеть нужду. Но теперь нам надо поторопиться, если мы хотим посмотреть, как начинается во "Фрамхейме" день. Вот мы проходим мимо флага - это веха. У нас их поставлено пять штук между лагерем и складом. Они нужны в темные дни, когда дует восточный ветер и метет снег. А вот там на склоне вы видите "Фрамхейм". Пока он кажется нам какой-то темной тенью на снегу, хотя до него и недалеко. Вот эти острые крыши, торчащие вверх на фоне неба,-наши собачьи палатки. Самой хижины вам не видно. Она совершенно занесена снегом и скрыта в барьере. Но, я вижу, вам стало жарко от ходьбы? Мы пойдем немного потише, тогда вы не очень вспотеете; это не годится. Всего -40o, а потому понятно, что вам стало жарко во время ходьбы. При такой температуре и затишье, как сегодня, быстро согреваешься, если спешишь... Равнина, куда мы сейчас спустились, представляет нечто вроде котловины. Если вы немного наклонитесь и посмотрите в сторону горизонта, то при некотором старании увидите возвышенный гребень и повсюду вокруг торосы. На склоне, к которому мы теперь приближаемся, стоит наш дом. Мы построили его именно здесь, считая, что тут он будет лучше защищен, и, оказывается, мы не ошиблись. Наблюдаемый здесь ветер, если он хоть сколько-нибудь значителен, почти всегда дует с востока, А против таких ветров находящийся здесь склон является прекрасной защитой. Если бы мы построили свой дом там, на месте нашего склада, который мы только что прошли, то мы, конечно, гораздо сильнее чувствовали бы непогоду. Но теперь, подходя к дому, будьте осторожней, чтобы вас не услышали псы. Теперь их у нас около 120 штук, и если они сейчас поднимут лай, тогда прощай, прекрасное полярное утро! Вот мы и пришли, и при том дневном свете, какой сейчас есть, вы можете разглядеть ближайшие окрестности. Вы не видите дома, говорите вы? Охотно верю! Труба вон там на снегу, вот и все, что осталось над барьером; откидная дверь, к которой мы подходим, по вашему мнению, может быть, просто валяется на снегу без всякой надобности, но это неверно. Это вход в наш дом. Вам нужно хорошенько нагнуться, когда вы будете спускаться в барьер. Здесь в полярных областях все делается в уменьшенных масштабах. Нам нельзя быть расточительными! Вот перед вами сначала четыре ступеньки вниз. Осторожнее, они довольно высоки! К счастью, у нас еще есть достаточно времени, чтобы увидеть все с самого начала. Я вижу, лампа в коридоре еще не зажжена, значит Линдстрем не встал. Ухватитесь теперь за мой анорак и следуйте за мной. Мы теперь находимся в снежном коридоре, ведущем в пристройку. Ах, извините! Простите, пожалуйста! Вы ушиблись? Я совсем забыл предупредить вас, что здесь в дверях пристройки порог. Не впервые люди разбивают себе носы, спотыкаясь об него. Мы все проделали это антраша! Теперь мы уже знаем и не попадаемся больше. Подождите минутку, я зажгу спичку, и вам будет видно, куда идти. Вот мы в кухне. ...Превратитесь же теперь в невидимку и следуйте за мной по пятам целый день, тогда вы увидите, как протекает наша жизнь. Вечером вы увидите, как проводится у нас праздник. Когда вы будете посылать домой свои сообщения, не сгущайте красок, обещайте мне это. До свидания!. "Дрень, др... р... р". Это будильник. Я жду, жду и жду. Дома я привык к тому, что за этим звонком следует шлепанье по полу босых ног, зевок или что-нибудь в таком роде. Но здесь-ни звука. Когда Амундсен ушел от меня, он забыл сказать, куда мне прежде всего сунуться. Я попробовал было последовать за ним и войти в комнату, но воздух там. . . нет, спасибо: я понял, что тут спят девять человек в помещении 6 на 4 метра. Комментарии излишни! Все еще ни звука. Будильник у них существует, видимо, лишь для самообмана, чтобы воображать, будто они встают. Но вот, тш.... - Линтрум, Линтрум! (Он слыл под именем Линтрума, а не Линдстрема.). Тебе, как будто бы, надо уже вставать! Кажется, будильник уж пошумел довольно ! Это Вистинг-я узнаю его по голосу. Страшный треск: это Линдстрем осторожно вылезает из койки. Если он поздно просыпается, то одевается зато недолго. Раз, два, три - и он стоит уже у двери с лампочкой в руке. Около шести часов утра. Он хорошо выглядит. Круглый и толстый, как и в последний раз, когда я его видел. Одет он в толстую темно-синюю одежду. На голове у него вязаный колпак. Почему это? Ведь в комнате ничуть не холодно. Зимой у нас дома в деревне на кухне часто бывает холоднее. Значит, причина не в этом. А, вот в чем дело! Линдстрем лыс и стесняется показывать свое слабое место. Так обычно бывает со всеми лысыми людьми. Они не любят, когда кто-нибудь это видит. Прежде всего он затопляет плиту. Она стоит под окном и занимает половину кухни в 2 на 4 метра. Мое внимание прежде всего останавливается на его способе топки. Дома мы обыкновенно колем сначала лучину и очень старательно следим за тем, как положить дрова. Но Линдстрем сует дрова, не обращая внимания ни на их расположение, ни на их место. Да, если теперь все это у него загорится, то он ловкач! Я все еще соображаю, как ему удастся справиться, как вдруг он решительно нагибается и хватает бидончик. Не сморгнув глазом, будто это самая естественная на свете вещь, льет он на дрова керосин. И не каплю или две! Нет, столько, чтобы уж загорелось наверняка! Спичка - да, ну теперь я понимаю, как Линдстрему удается все это зажечь. Сделано чертовски хитро, но видел бы это Хассель! Уже со вчерашнего вечера кастрюля налита водой, и Линдстрем только сдвигает ее в сторону, чтобы очистить место для кофейника; кофе скоро закипит на таком огне, который Линдстрем развел. Пламя пылало так, что в трубе гудело. Нашему молодцу нужно порядочно горючего! Удивительно, почему это Линдстрем так торопится сварить кофе. Я думал, что завтрак подается в восемь часов, а теперь всего только четверть седьмого. Линдстрем мелет кофе без передышки, даже щеки у него трясутся. Если качество соответствует количеству, то получится изрядная вещь! - Вот, черт! -это утреннее приветствие Линдстрема, - эта кофейная мельница не годится я свиньям! Просто хоть грызи зерна! Право, это было бы скорее! Он, действительно, прав. После усердной десятиминутной работы у него набралось кофе столько, сколько требуется. На часах уже половина седьмого. Кофе заваривается. Ах, какой запах! Откуда это только Амундсен достал такого? А пока что, кок вытащил трубочку и задымил вовсю натощак. Невидимому, это ему не вредит. Ух! Кофе убежало. Пока кофе кипело, а Линдстрем дымил вовсю, я все раздумывал, зачем ему нужно так спешить с кофе. Глупец, как это я не понял сразу! Конечно, он хочет напиться горячего свежего кофе, пока все остальные еще не поднялись. Совершенно ясно! Когда кофе вскипело, я спокойно уселся на складной стул, стоявший в одном из углов, и стал ждать, как будет происходить утреннее угощение. Однако, должен сказать, что Линдстрем опять поразил меня. Он отодвинул кофейник с огня, снял со стены чашку, пошел за чайником, стоявшим на скамейке, и налил себе-поверите ли! - чашку старого холодного чаю. "Вот удивительный тип!" - подумал я про себя. Но вот Линдстрем чрезвычайно заинтересовался эмалированной миской, стоявшей на полке над плитой. Теперь стало основательно жарко - я взглянул на термограф, висевший под потолком: + 29o С - но, по-видимому, этого было недостаточно для таинственного содержимого миски. Она была при этом закутана в полотенца и одеяла и производила на меня впечатление сильно простуженной. Время от времени Линдстрем бросал на миску вопрошающий взор. Он смотрел на часы, приподнимал одеяло, и вид у него был задумчивый. Но вот я вижу, что лицо его просветляется, он издает долгий, мало мелодичный звук, нагибается, хватает совок для мусора и убегает в пристройку. Тут уж. я серьезно, заинтересовался. Что-то будет теперь ? В следующую минуту он возвращается, радостно улыбаясь, и несет полный совок угля. Если раньше я был только любопытен, то теперь я испугался. Я отодвинулся как можно дальше от плиты, уселся прямо на пол и стал искоса поглядывать на, термограф. И действительно, перо задвигалось вверх большими шагами. Это уж чересчур! Я решил сейчас же по возвращении посетить метеорологический институт и сообщить там обо всем, что видел собственными глазами. Даже здесь, на полу, где я сидел, жара казалась мне невыносимой. Как же ему-то,.. Боже мой, да ведь он усаживается прямо на плиту! Должно быть, он помешался. Только что я собирался закричать от ужаса, как дверь отворилась, и из общей комнаты вышел Амундсен. Я облегченно вздохнул. Теперь будет лучше. На часах было уже десять минут восьмого. - Здрасте, толстяк! - Здрасте! - Какая сегодня погода? - Когда я выходил, был восточный ветер и сильная метель, но это было уже довольно давно. У меня все смешалось в голове, - Линдстрем с невиннейшим видом рассказывал о погоде, а я моту прозакладывать душу, что он сегодня утром даже не выходил за двери. - А как дела с этим сегодня? Что-нибудь выходит? Амундсен с интересом заглядывает в таинственную миску. Линдстрем снова приподнимает одеяло. - Да, поднимается, наконец, но и досталось же ему сегодня здорово! - Да, оно и видно, - отвечает собеседник и уходит. Мой интерес разделяется теперь между "этим" в миске и возвращением Амундсена со следующей за тем метеорологической дискуссией. Амундсен скоро возвращается. Температура воздуха очевидно, не особенно привлекательна. - Скажите, мой добрый друг, - Амундсен садится на складной стул у самого того места, где я сижу на полу, - какая была погода, сказали вы? Я в восторге. Будет забавно. - Дул восточный ветер и шел снег, густой как стенка, когда я выходил в шесть часов. - Гм! С тех пор удивительно быстро прояснело и стало тихо. Ведь сейчас совершенно тихо и ясно. - Ну, я так и думал. Я понял, что она уляжется, да и на востоке как будто бы светлело. Он ловко выпутался. Между тем "это" в миске снова подверглось осмотру. Миску сняли с полки над плитой и поставили на скамейку. Разные тряпки, в которые миска была закутана, были сняты одна за другой, пока она не предстала во всей своей наготе. Я уже не мог больше сдерживаться. Я должен был подойти и заглянуть в миску! И, правда, было на что посмотреть. Миска была полна до краев золотисто-желтым тестом, со множеством пузырьков и явными признаками того, что оно "удалось". Я начал чувствовать почтение к Линдстрему. Чертовски ловкий парень! Лучшего теста не сделать ни одному кондитеру и в наших широтах! Часы показывают теперь семь часов двадцать пять минут. По-видимому, все здесь происходит по часам. Линдстрем бросает на своего баловня последний взгляд, хватает бутылочку со спиртом и уходит в соседнюю комнату. Я вижу, что мне следует идти за ним туда же. Оставаться с Амундсеном, сидевшим на складном стуле и дремавшим, было неинтересно. В комнате был полный мрак и... атмосфера! нет, по крайней мере,.. десять атмосфер!.. Я тихо стоял у дверей и с трудом дышал. Линдстрем .возился там в темноте, искал ощупью спички и, наконец, нашел их. Чиркнул одну и зажег спирт в чашечке под висячей лампой. При свете горящего спирта ничего нельзя было хорошенько рассмотреть. Все еще приходилось только угадывать и, пожалуй, также слышать. Ребята горазды спать! Один сопел здесь, другой там; из каждого угла доносился легкий храп. Спирт горел минуты две, как вдруг Линдстрем заторопился. Он бросился к выходу как раз в тот момент, когда погасло спиртовое пламя. Полная тьма. Я слышал, как впопыхах Линдстрем опрокинул бутылочку со спиртом и ближайший стул; не моту оказать, что еще подверглось той же участи, так как я плохо знаком с местностью; но во всяком случае еще много чего. Я услышал щелканье, но понятия не имел, что это такое; затем опять то же стремительное движение к лампе. Теперь, конечно, Линдстрем наступил на то, что уронил перед тем. Но тут я услышал свистящий звук и почувствовал удушливый запах керосина. Я собирался было уже открыть дверь и удрать, как вдруг, - так, представляю я себе, должно быть происходило в первый день мироздания, я хочу сказать столь же мгновенно, - появился свет, но свет, не поддающийся никакому описанию. Он светил так, что слепил и резал глаза. При этом он был совершенно белый и необычайно приятный. Очевидно, это была одна из так называемых 200-свечовых ламп "Люкс". Мое изумление перед Линдстремом перешло в восторг. Чего бы я не дал теперь, чтобы опять сделаться видимым, обнять его и выразить ему свое о нем мнение! Но этого делать нельзя. Тогда я не увижу, как в действительности живут во "Фрамхейме". Поэтому я продолжал стоять тихо. Прежде всего Линдстрем постарался привести в порядок все, что он опрокинул, возясь с лампой. Спирт, конечно, весь вытек из бутылочки, когда она упала, и теперь растекся по всему столу. Это, невидимому, не произвело ни малейшего впечатления на Линдстрема. Взмах руки-и все очутилось на одежде Иохансена, лежавшего около стола. Малый, кажется, столь же щедр со спиртом, как и с керосином! Теперь Линдстрем исчезает в кухне, но сейчас же появляется снова с тарелками, чашками, ножами и вилками. Способ Линдстрема накрывать на стол для завтрака мог служить прекраснейшим образцом неслыханного содома. Если ему нужно было положить ложку в чашку, то это. происходило не обыкновенным .манером. Нет, Линдстрем отставлял от себя чашку, поднимал ложку высоко в воздух и затем ронял ее в чашку. Шум, производимый им при этом, был просто адский! Теперь мне стало ясно, п