сса красивых,  забавных  вещей.
Всем позаботившимся о нас мы должны принести горячую  благодарность,  -  они
помогли нам сделать  рождество  тем,  чем  оно  осталось  для  нас:  светлым
воспоминанием о далеком плавании.
     В 10 часов вечера елочные свечи погасли, и праздник кончился. Он прошел
удачно с начала и до конца. И когда началась опять будничная жизнь,  у  всех
нас было что вспомнить.
     На остававшемся  нам  теперь  участке  пути-пространстве  океана  между
Австралийским материком и  поясом  антарктического  дрейфующего  льда  -  мы
готовы  были   к   встрече   со   всяческими   испытаниями,   связанными   с
неблагоприятными условиями погоды. Мы так много читали и слышали о том,  что
пришлось пережить другим в этих водах, что невольно воображали  себе  всякие
мерзости, созданные для мучения моряков.  Правда,  мы  ни  одной  минуты  не
опасались за судно. Мы изучили его достаточно хорошо  и  знали,  что  должна
быть уж совершенно отвратительная погода, чтобы "Фрам" потерпел аварию. Одно
только опоздание пугало нас.
     Но мы обошлись и без опоздания, и без неприятностей. Уже в  полдень  на
первый день рождества мы получили как раз  то,  что  могло  поддержать  наше
праздничное настроение; свежий  северо-западный  ветер,  настолько  сильный,
чтобы прекрасным манером гнать нас вперед к нашей цели. Отойдя потом немного
к западу, ветер держался большую часть следующей недели, пока мы 30  декабря
не дошли до 170<sup>o</sup> восточной долготы и 60<sup>o</sup> южной широты. Наконец-то мы  прошли
так далеко на восток, что могли  уже  теперь  взять  курс  на  юг.  Едва  мы
повернули, как ветер переменился на очень свежий северный. Лучшего и быть не
могло! Если так будет продолжаться, то скоро мы пройдем и все оставшиеся нам
градусы широты. Наши верные спутники  от  самого  пояса  западных  ветров  -
альбатросы  -  теперь  исчезли.  Скоро  мы  должны   были   увидеть   первых
представителей пернатых обитателей Антарктики.
     Мы  всегда  старались  как  можно  больше   использовать   опыт   своих
предшественников и потому решили проложить свой курс так, чтобы 65-й  градус
широты был пройден по долготе 175<sup>o</sup>. Нужно было как можно скорее пройти через
пояс сплошных льдов, запиравших вход в  лежавшее  южнее  и  всегда  открытое
летом (В южном полушарии лето бывает в наши  зимние  месяцы.  Прим.  перев.)
море Росса.
     Некоторые корабли задерживались здесь в  этом  поясе  льдов  недель  на
шесть, другие проходили через него в несколько часов. Конечно, мы  предпочли
последовать примеру последних, а  потому  пошли  путем,  указанным  наиболее
счастливыми.
     Разумеется, ширина этого пояса может подвергаться довольно значительным
изменениям, однако, по видимому, наилучшие шансы на  быстрый  проход  обычно
представляет пространство между 175-м и 180-м градусами долготы.  Во  всяком
случае, входить в лед западнее этого не следует. Под новый год в полдень  мы
находились на 62<sup>o</sup>15' южной широты. Старый год истекал, и, в сущности говоря,
время прошло невероятно быстро! Этот год, как и  все  ему  предшествовавшие,
принес свою долю удач и неудач, но самое главное заключалось в  том,  что  к
концу его мы находились приблизительно в той  части  земного  шара,  где  по
расчетам и должны были быть, и при том все были в добром здоровье. С  такими
мыслями мы вечером за стаканом виски дружески простились с  1910-м  годом  и
пожелали друг Другу всяческого счастья в 1911-м.
     В три часа утра в день нового года вахтенный  начальник  разбудил  меня
известием, что показалась первая ледяная гора. Я вышел  наверх,  потому  что
должен был посмотреть на нее. Действительно, далеко  с  наветренной  стороны
плыла гора, блестя как дворец в лучах утреннего солнца.  Это  была  большая,
плоская сверху гора типичной антарктической  формы.  Может  быть,  прозвучат
противоречием  мои  слова,  что  все  мы.  с  удовлетворением   и   радостью
приветствовали это первое появление льда. Обычно ледяная гора  меньше  всего
радует моряков, но мы  пока  не  думали  о  риске,  встреча  с  внушительным
колоссом  имела  для  нас  иное  значение,  которое  больше  отвечало  нашим
интересам: сплошные льды должны  были  быть  недалеко!  Все  мы,  как  один,
жаждали войти в них. Это было бы чудесным разнообразием в  нашей  монотонной
жизни, которую мы вели уже так долго  и  которая  мало-помалу  начинала  нам
надоедать. Уже одно то, что можно было сделать хотя бы  несколько  шагов  по
льду,  было  для  нас  выдающимся  событием.  Не  меньше  мы  радовались   и
перспективе накормить своих собак настоящей пищей - тюленьим мясом, да и  мы
со своей стороны не прочь были немного изменить свой стол.
     Вечером и за ночь число ледяных гор возросло. При таком соседстве  было
очень кстати, что дневной свет был у нас теперь круглые сутки. Лучшей погоды
и желать было нечего: погода была солнечная, ясная, со слабым, но  неизменно
попутным ветром. В 8 часов вечера второго января мы  прошли  полярный  круг.
Через несколько часов вахтенный в бочке сообщил, что впереди виднеется  пояс
льда. Пока он, казалось, не  мог  создать  нам  сколько-нибудь  значительной
помехи,  льдины  собирались  в  длинные  полосы  с  широкими  промежуточными
полыньями с открытой водой. Мы направились прямо туда. Наше  положение  было
тогда 176<sup>o</sup> восточной долготы и 66<sup>o</sup>30' южной широты. Лед сейчас же  прекратил
всякое волнение; палуба судна  опять  сделалась  надежной  опорой,  и  после
двухмесячного беспрестанного упражнения  в  приобретении  "морских  ног"  мы
снова наконец могли двигаться непринужденно.  Уже  одно  это  было  для  нас
праздником.
     Утром на следующий день около 9 часов нам впервые  представился  случай
поохотиться. Прямо перед нами на льдине был замечен огромный тюлень Ведделя.
К нашему приближению он отнесся с презрительным спокойствием и даже не  счел
нужным сдвинуться с места, пока не убедился в  серьезности  положения  после
того, как в него влепили несколько пуль. Тут он сделал попытку добраться  до
воды, но было  уже  поздно.  Два  человека  забрались  на  самую  льдину,  и
драгоценная. добыча была нашей. Через четверть часа зверь лежал уже у нас на
палубе; сало с него было снято, а  туша  разделана  опытными  руками.  Одним
ударом было обеспечено по меньшей мере 300  килограммов  пищи  для  собак  и
несколько кусков для людей. Ту же  историю  мы  проделали  еще  три  раза  в
течение дня и получили, таким образом, свыше тонны свежего мяса и сала.
     Стоит ли говорить, что в этот день на судне было  настоящее  обжорство!
Собаки  старались  изо  всех  сил  использовать  благоприятный  случай.  Они
нажрались до того, что не  могли  больше  таскать  ног.  Мы  спокойно  могли
доставить им это удовольствие. Что же касается нас  самих,  то,  само  собой
разумеется, мы более или менее знали меру, но  все  же  наше  меню  получило
значительное подкрепление. У тюленьего ростбифа  уже  и  раньше  было  много
страстных почитателей, а теперь он сразу приобрел еще новых. Суп, к которому
так кстати пришлись наши прекрасные овощи, удостоился, кажется, еще  большей
похвалы!
     В первый день нашего пребывания во льдах они были настолько  разрежены,
что мы, собственно говоря, шли все время  прежним  своим  курсом  и  тем  же
ходом. В течение двух следующих дней дело  шло  не  так  гладко;  полосы  по
временам были довольно плотны, и потому приходилось делать по  пути  обходы.
Однако, сколько-нибудь  значительной  помехи  мы  не  встретили;  все  время
попадалась открытая вода, так  что  можно  было  продолжать  плавание.  Днем
шестого января произошла перемена-полосы льда стали уже, а полыньи шире. В 6
часов вечера открытое море тянулось уже во  все  стороны,  насколько  хватал
глаз. Наблюдения этого дня дали  нам  место  на  70<sup>o</sup>  южной  широты  и  180<sup>o</sup>
восточной долготы.
     Переход через пояс  льдов  был  четырехдневной  приятной  прогулкой.  Я
подозреваю, что многие из нас с тайной тоской вспоминали о плавании в  тихих
водах среди льдин, когда волнение из открытого моря Росса снова дало "Фраму"
повод продемонстрировать свое искусство в качке.
     Но даже и эта последняя часть  пути  прошла  чрезвычайно  благополучно.
Этот относительно еще мало исследованный фарватер  не  таил  в  себе  ничего
ужасного, Погода оставалась изумительно хорошей; лучше она не могла бы  быть
и в Немецком море во время летней  прогулки.  Ледяных  гор  почти  не  было.
Несколько совсем маленьких обломков-вот и все, что мы  встретили  за  четыре
дня, которые нам потребовались для перехода через море Росса.
     Одиннадцатого января около полудня сильный  свет  в  южной  части  неба
возвестил нам, что мы уже недалеко от той цели, к которой мы так  стремились
вот уже целых пять месяцев. В два с половиной часа дня  мы  увидели  большой
ледяной барьер. Медленно поднимался он из моря, пока, наконец,  не  предстал
перед нами во всем своем пышном  великолепии.  Трудно  описать  впечатление,
производимое  этой  могучей   ледяной   стеной   на   наблюдателя,   впервые
оказавшегося лицом к лицу с нею. Да и невозможно  это  описать,  хотя  легко
понимаешь, что такая стена в 30 метров высотой в  течение  многих  поколений
считалась непреодолимым препятствием для дальнейшего проникновения на юг.
     Мы знали, что  теория  о  неприступности  ледяного  барьера  давно  уже
опрокинута. Существует брешь, ведущая вглубь  неизвестного  царства.  И  эта
брешь- Китовая бухта,  -  судя  по  имеющимся  у  нас  описаниям,  находится
приблизительно милях в ста к востоку от того места, где мы теперь  были.  Мы
изменили курс  на  истинный  восток,  и  в  течение  двадцатичетырехчасового
плавания вдоль  барьера  у  нас  был  прекрасный  случай  полюбоваться  этой
гигантской постройкой  природы.  Не  без  волнения  ожидали  мы  прибытия  в
намеченную нами гавань. Каковы там условия? Не окажется ли  там  невозможной
высадка при сколько-нибудь сносных условиях?
     Мыс за мысом проходили мы, но наш пытливый  взор  не  встречал  ничего,
кроме все той же неприступной отвесной стены. Но  вот  вечером  двенадцатого
января стена, наконец, расступилась. Это соответствовало нашим сведениям,-мы
находились теперь на 164-м градусе западной долготы, на том самом месте, где
наши предшественники  нашли  доступ  к  барьеру.  Перед  нами  был  огромный
бухтообразный выем - настолько длинный, что из наблюдательной бочки не  было
видно его конца. Но пока войти туда было совершенно невозможно. Бухта,  была
забита громадными, только что вскрывшимися льдинами, - то был  морской  лед.
Поэтому мы прошли еще немного на восток, чтобы переждать ход событий.
     На следующее утро мы вернулись обратно, и через несколько часов  льдины
в бухте начали двигаться. Они выплывали в  открытое  море  одна  за  другой.
Вскоре проход был свободен.
     Войдя в бухту, мы тотчас же убедились в  том,  что  здесь  есть  полная
возможность произвести высадку. Оставалось лишь выбрать место получше.


        НА БАРЬЕРЕ

     Четырнадцатого января, на день раньше намеченного срока,  мы  дошли  до
великого таинственного явления природы - ледяного барьера. Была решена  одна
из  труднейших  задач  нашего  путешествия  -  доставлены  на  место  работы
здоровыми и невредимыми все собаки. В Кристиансанде мы приняли на  судно  97
собак. Теперь число их возросло до 116, и все они  могли  быть  использованы
при нашем окончательном походе на юг.
     Следующей  большой  задачей,  которая  нам   предстояла,   было   найти
подходящее место на ледяном барьере для нашей станции. Моим намерением  было
завезти все - провиант и снаряжение - как  можно  дальше  на  барьер,  чтобы
застраховать себя от неприятной возможности отдрейфовать в  Тихий  океан,  в
случае если барьеру вздумается "телиться". Поэтому  я  считал  расстояние  в
десять миль или 18,5 километров от края барьера достаточным. Но уже судя  по
первому впечатлению от окружающих условий, показалось возможным  избежать  в
значительной мере такой длинной и  утомительной  перевозки.  Вдоль  внешнего
края барьер представляет плоскую ровную поверхность. Здесь же,  в  основании
бухты, условия были совсем иные. Будучи еще на борту "Фрама", мы могли легко
заметить, что со  всех  сторон  поверхность  была  очень  неровной.  Большие
возвышенности  с  долинами  шли  во   всех   направлениях.   Самая   большая
возвышенность тянулась на юг в форме высокого куполообразного хребта, высоту
которого над горизонтом мы определили примерно в 140  метров.  Но  следовало
предположить, что этот хребет продолжал повышаться еще дальше  за  пределами
нашего зрения.
     Поэтому наше первоначальное предположение, что эта бухта обязана  своим
происхождением  лежащей  под  ней  земле,  невидимому,   оправдывалось.   Не
понадобилось  много  времени,  чтобы  пристать  к   крепкой   кромке   льда,
выдававшейся от барьера в море километра на два. Все было  приготовлено  уже
давно. Бьоланд привел наши лыжи в полный порядок. И каждый из нас  заботился
теперь о своей паре. Лыжные сапоги примерялись уже давно и много  раз  то  с
одной, то с двумя парами чулок. Конечно, оказалось, что лыжные  сапоги  были
слишком малы. Я считаю  положительно  невозможным  найти  такого  сапожника,
который сшил бы просторную обувь. Но, куда ни шло, с двумя парами чулок  нам
всегда удавалось справиться, не отходя далеко от судна. Для более же далеких
поездок у нас были, как я уже рассказывал, парусиновые сапоги.
     Из остального снаряжения для.  этого  первого  похода  я  упомяну  лишь
альпийские веревки. Они тоже давно уже были готовы. Длиной они были около 30
метров и сделаны из  очень  тонкого,  нежного  как  шелк  волокна,  особенно
пригодного для холодов.
     После обеда на скорую руку четверо из нас отправились в путь. Эта  наша
первая вылазка была обставлена весьма торжественно. От нее зависело  многое.
Погода была самая прекрасная. Тихо,  солнечно.  На  чудесном  светло-голубом
небе всего лишь несколько тонких  перистых  облачков.  Воздух  был  пропитан
теплом, которое чувствовалось довольно сильно даже  и  на  этой  бесконечной
ледяной равнине. На ледяном припое, насколько хватал глаз, лежали  тюлени  -
большие жирные горы мяса - пища, которой хватит на многие годы и для  нас  и
для собак.
     Поверхность снега была идеальной. Лыжи легко и  свободно  скользили  по
свежевыпавшему рыхлому снегу. Но мы после  длинного  морского  пятимесячного
плавания были не совсем "натренированы"  и  потому  не  могли  идти  хорошим
ходом. Через полчаса ходьбы мы дошли до первого важного пункта -  соединения
между морским льдом и барьером.  В  нашем  мозгу  постоянно  рисовалось  это
соединение. Как оно выглядит? Быть может, это высокий крутой край  льда,  на
который нам с большим трудом придется при помощи талей поднимать свои  вещи?
Или же это большая опасная  расщелина,  которую  придется  далеко  обходить?
Такие мысли невольно приходили нам в голову. Так или иначе, это  огромное  и
страшное чудовище должно же было противодействовать нам!
     Таинственный  барьер!  Все  без  исключения  отчеты,  начиная  от  дней
блаженной памяти Росса и до самого последнего времени,  относились  к  этому
замечательному образованию природы с боязливым  почтением.  Постоянно  между
строк можно было прочесть одно и то же: "Тш, тише, тише, - это  таинственный
барьер!"
     Раз, два, три - небольшой прыжок, и мы на барьере.
     Мы с улыбкой переглянулись. Конечно, все мы подумали об одном и том же:
чудовище начало терять часть своей таинственности, ужасающее - часть  своего
ужаса, непонятное стало вполне понятным.
     Мы проникли в свое царство  без  единого  удара  мечом.  В  этом  месте
ледяной барьер был около шести метров высотой, а переход между ним и морским
льдом совершенно  заметен  сугробами  снега,  так  что  подъем  был  в  виде
небольшого совсем пологого склона. Это место не могло  служить  нам  никаким
препятствием.
     До сих пор наше продвижение вперед совершалось  без  помощи  альпийских
веревок.  Мы  знали,  что  на  морском  льду  нам  не   встретится   скрытых
препятствий. Но как будет обстоять дело на барьере, - это другой вопрос.  Мы
все  считали,  что  лучше  связаться  альпийской  веревкой  до   того,   как
привалиться в трещину, а не после этого, и потому при дальнейшем продвижении
вперед двое передних связались веревкой.
     Мы пошли в  восточном  направлении  по  небольшой  долинке,  образуемой
"горой Нельсона" с одной стороны и "горой Ренникена"  -  с  другой.  Но  мои
уважаемые  читатели  не  должны  удивляться  таким   громким   названиям   и
представлять себе какие-нибудь ужасной вышины горы, между которыми  мы  шли.
"Гора Нельсона" и "гора Ренникена"-это просто-напросто  два  старых  тороса,
образовавшихся  в  те  стародавние  дни,  когда   огромные   ледяные   массы
беспрепятственно скатывались вниз с ужасающей силой, и наконец в этом  месте
встретили  более  могущественное  препятствие,  схватившее  в   свои   лапы,
разбившее их и остановив шее их дальнейшее продвижение. Это, вероятно,  было
чудовищное столкновение, настоящее светопреставление.  Но  теперь  все  было
кончено. Мир - печать бесконечного  мира  покоилась  на  всем.  "Нельсон"  и
"Ренникен"  были  только  старыми  ветеранами,  вышедшими  на  пенсию.  Если
рассматривать их как торосы, то они были, огромны, и их верхушки поднимались
в высоту больше чем на 30 метров. Поверхность  вокруг  "Нельсона"  здесь,  в
долинке, была совершенно занесена снегом, тогда как на "Ренникене"  все  еще
виднелся шрам,- глубокая трещина или дыра. Осторожно мы приблизились к  ней.
Неизвестно было, какой она глубины и  не  находилась  ли  она  в  незаметном
соединении через долину с "Нельсоном". Но этого не оказалось. При  ближайшем
исследовании выяснилось, что у этой глубокой расселины  прочное,  занесенное
снегом дно. Между поросами дно было совсем ровное, и оно явилось  прекрасным
лагерным местом для собак.
     Вместе  с  капитаном  Нильсеном  я  выработал  своего  рода   программу
проведения работ, и в ней было сказано, что  собак  нужно  будет  как  можно
скорее перевести на барьер, где они и будут находиться под наблюдением  двух
человек. Для этой цели мы и выбрали  указанное  выше  место.  Старые  торосы
довольно ясно рассказывали историю этой местности. Поэтому нам здесь  нечего
было опасаться каких-либо помех. Кроме того, отсюда мы видели наше  судно  и
могли поддерживать постоянную связь с находившимися на нем, что  было  очень
удобно.
     Отсюда долинка уклонялась несколько к югу.  Отметив  вехой  место,  где
должна была быть поставлена наша первая палатка, мы  стали  продолжать  свои
исследования. Долинка ровно повышалась  и,  достигала  гребня  хребта  в  30
метров. С этой возвышенности можно было прекрасно обозревать всю долинку, по
которой мы прошли, и другие окрестности. К северу  барьер  тянулся  ровно  и
одинаково, невидимому, не встречая никаких  препятствий,  и  оканчивался  на
западе  круто  -  обрывавшимся  мысом  "Манхюэ",  который  служил  восточной
границей внутренней части Китовой  бухты  и  образовывал  небольшой  удобный
изгиб, где мы и нашли место стоянки для своего судна. Вся  внутренняя  часть
бухты повсюду была окружена льдом, льдом и только льдом - ледяным  барьером,
куда мы ни глядели, белым, белым и синим,  синим.  Позднее  на  этом  месте,
наверное, можно будет наблюдать поразительную игру красок. Все  говорило  об
этом. Гребень возвышенности, на котором мы стояли, был неширок, -  я  думаю,
метров 200; во многих местах снег с него был  совершенно  сметен  ветром,  и
обнажался голый синий лед. Мы прошли по нему и направились к  Фермопильскому
ущелью, тянувшемуся от гребня в южном направлении и после совсем  небольшого
спуска  переходившему  в  большую  ложбину,  окруженную   со   всех   сторож
возвышенностями - настоящую котловину. Обнаженная возвышенность, по  которой
мы  перешли,  прежде  чем  спуститься  в  котловину,   была   порядочно-таки
растрескана; но трещины были узки и почти совсем  занесены  снегом,  поэтому
они были не опасны. Котловина производила уютное и приятное. впечатление  и,
что  всего  важнее,  казалась  безопасной  и  надежной.  Этот  участок,   за
исключением нескольких маленьких с то г о  об  разных  холмиков,  совершенно
плоский и без трещин.
     Мы продолжали  идти  дальше  и  вышли  на  возвышенность,  очень  слабо
поднимавшуюся к югу. Вершина  ее,  насколько  хватал  глаз,  была  ровной  и
гладкой. Однако, этого было недостаточно. Мы прошли  еще  немного  вдоль  по
хребту в восточном направлении, не находя, однако, места,  которое  было  бы
особенно пригодно для наших целей. Наши мысли  вернулись  к  котловине,  как
наиболее защищенному месту из всего виденного нами.
     С  вершины,  на  которой  мы  теперь  находились,  была  видна  на  юге
юго-восточная и внутренняя часть  Китовой  бухты.  В  противоположность  той
части припоя, где мы ошвартовались, во внутренней  бухте  был,  по-видимому,
довольно торосистый лед. Но ближайшее исследование этой  части  должно  было
быть нашей  последующей  задачей.  Котловина  нам  всем  понравилась,  и  мы
единодушно решили выбрать ее своим будущим местопребыванием.
     Итак, мы  повернули  кругом  и  пошли  обратно.  Выйти  на  равнину  по
собственному следу было легко, и это не заняло много времени.
     Исследовав хорошенько местность и обсудив все возможности,  мы  решили,
что участок для постройки дома  нужно  искать  на  небольшой  возвышенности,
поднимавшейся к востоку. Как будто бы это место было наиболее удобным. Мы не
ошиблись. Вскоре мы убедились, что выбрали самое  лучшее  место,  какое  мог
предложить нам барьер. На  том  месте,  где  должен  будет  стоять  дом,  мы
воткнули лыжную палку и затем отправились домой.
     Приятная новость, что нам удалось-таки найти подходящее место для дома,
была, конечно, встречена с большим удовольствием по  всей  линии.  Каждый  в
душе ужасался, думая о длинной и утомительной перевозке грузов  по  ледяному
барьеру.
     На льду царило большое оживление. Куда ни обернись,  повсюду  виднелись
большие стада тюленей-крабоедов Ведделя. Большого морского леопарда, изредка
попадавшегося нам на дрейфующем льду, здесь  не  было  видно.  За  все  наше
пребывание в Китовой бухте мы не видели ни единого экземпляра его. Не видели
мы никогда и тюленя Росса. Пингвины  показывались  не  очень  часто,  только
изредка то тут, то там можно было встретить  отдельные  экземпляры,  но  тем
ценнее были для насте немногие, которых мы  видели,  -  почти  все  пингвины
Adelie. Пока мы занимались постановкой  судна  на  швартовы,  с  воды  вдруг
поднялась стая пингвинов штук в 10 и села на лед.  С  минуту  они  изумленно
озирались. Им не каждый день приходилось  встречать  людей  и  корабли.  Но,
невидимому, изумление скоро сменилось желанием  посмотреть,  что  такое  тут
происходит. Они форменным образом следили за всеми нашими движениями. Только
время-от-времени они сердито хрюкали и прыгали  по  льду.  По  видимому,  их
особенно интересовала наша работа по проделыванию дыр в  снегу  для  ледовых
якорей. Они толпились вокруг работавших людей, наклонив голову набок и,  как
видно, находили все это чрезвычайно интересным. Не было заметно,  чтобы  они
хоть сколько-нибудь боялись нас, а мы со  своей  стороны  по  большей  части
оставляли их в покое. Но некоторым все-таки пришлось  расстаться  с  жизнью:
нам они нужны были для нашей коллекции.
     В тот же самый день происходила весьма интересная охота на тюленей. Три
крабоеда осмелились приблизиться к судну, и мы решили, что они должны  будут
увеличить собой наши запасы свежего мяса. Чтобы обеспечить себе  добычу,  мы
выбрали двух знаменитых  охотников.  Они  стали  приближаться  к  тюленям  с
величайшей осторожностью, хотя это было вовсе  ненужно,  потому  что  тюлени
лежали совершенно  неподвижно.  Охотники  подкрадывались  ползком  на  манер
индейцев, наклонив до самой земли голову  и  высоко  подняв  вверх  наиболее
мясистую часть своего тела. Это обещает очень многое. Я смеюсь, но все же  в
пределах приличия. Раздается выстрел. Двое из спящих слегка вздрагивают,  но
остаются  на  месте.  Третий  поступает  иначе.  Как  змея,  с  удивительной
быстротой скользит он вперед среди рыхлого снега.  Это  уже  не  стрельба  в
цель, а охота за  настоящей  дичью.  Результат  получается  соответственный.
Мимо, мимо и еще раз мимо!  Хорошо,  что  у  нас  много  патронов.  Один  из
охотников-человек догадливый: он выпускает все свои  заряды  и  возвращается
обратно. Но другой пускается вдогонку за убегающей дичью, Ах, как я хохотал!
Мне уже было не до соблюдения приличий. Я буквально катался  со  смеху.  Они
несутся по рыхлому  снегу:  тюлень  впереди,  охотник  сзади.  По  движениям
преследователя я вижу, что он вне себя от злости. Охотник чувствовал, что он
ввязался в такое дело, из которого ему теперь  не  выйти  с  честью.  Тюлень
мчался с такой быстротой, что снег столбом взвивался в воздух. Хотя снег был
довольно глубок и рыхл, но все же тюлень мчался по  его  поверхности.  Иначе
обстояло дело с охотником. Он с каждым шагом проваливался в снег по колени и
очень скоро сильно поотстал. Вдруг он остановился, приложился  и  выстрелил.
Позднее он уверял, что все до одной его пули попали. Я, однако,  сомневаюсь.
Во всяком случае, тюлень не обратил на это никакого  внимания  и  с  той  же
скоростью продолжал мчаться дальше. Наконец, знаменитый охотник вынужден был
сдаться и отступить. "Свински живуч",-услышал я, когда он поднялся на судно.
Я подавил улыбку, не желая обижать человека.
     Что за вечер! Солнце стоит высоко на небе, несмотря на  позднее  ночное
время. Вся эта горная ледяная страна, могучий, убегающий на юг барьер залиты
блестящим белым сверкающим светом, до того сильным, что он слепит глаза.  Но
на севере ночь. Небо, черное, как дым, и серо-стальное у моря,  переходит  в
темно-синее, по мере того как взор поднимается  выше;  оно  все  бледнеет  и
бледнеет и, наконец, переходит в сверкающий блеск барьера.
     То, что лежит там позади ночи, - черная как дым масса, - нам  известно.
Эта часть нами изучена. Там мы  победно  прошли.  Но  что  скрывает  на  юге
ослепительный день? Ты, прекрасный, зовешь и манишь нас! Да, мы  слышим,  ты
нас зовешь, и мы обязательно придем. Ты примешь наш поцелуй,  даже  если  он
будет стоить нам жизни!

     На следующий день, в воскресенье, была все такая же прекрасная  погода.
Но для нас, разумеется, не могло быть и речи о каком-нибудь празднике. Никто
из нас не захотел бы потерять зря целый день. Мы теперь разделились  на  две
партии-морскую и береговую. Морская в составе десяти человек заняла  "Фрам",
тогда как береговая в этот день устраивала себе жилище на барьере на год, на
два или насколько уж там придется.
     Морская партия состояла из Нильсена, Ертсена, Бека,  Сундбека,  Людвига
Хансена, Кристенсена, Ренне, Недтведта, Кучина и Ульсена; береговая партия -
из Преструда, Иохансена, Хельмера  Хансена,  Хасселя,  Бьолана,  Стубберуда,
Вистинга, Линдстрема и меня. Линдстрем должен  был  провести  на  судне  еще
несколько дней, так как мы пока по большей части  должны  были  питаться  на
корабле.
     По  плану,  партия  из  шести  человек   должна   была   устроиться   в
шестнадцатиместной палатке, поставив ее между "Ренникеном" и "Нельсоном",  а
другая партия из двух человек - поместиться в палатке на участке для дома  и
начать его постройку. Это были, конечно, наши  искусные  плотники  Бьолан  и
Стубберуд.
     В 11 часов, утра мы, наконец, были готовы к походу. Мы  взяли  с  собой
сани с восемью собаками, снаряжение и провиант - всего 300 килограммов.  Это
была моя запряжка, она первая должна была ринуться в бой, Морская  партия  в
полном составе собралась на палубе, чтобы присутствовать при первом  старте.
Все было готово для ухода.  После  бесчисленных  наших  усилий,  или,  лучше
сказать, после основательной обработки кнутом каждой  собаки,  нам  удалось,
наконец, выстроить их в одну  линию  перед  санями  с  аляскинской  упряжью.
Ловкий взмах кнутом в знак приветствия, кнут щелкает, и мы пускаемся в путь.
Я искоса взглянул на судно. Да, так и есть! - все товарищи выстроились в ряд
и любуются нашим стильным стартом. Я не совсем уверен, но, кажется, я поднял
довольно высоко голову и посмотрел вокруг с торжествующим видом.  Если  так,
то это было глупо с моей стороны! Мне нужно  было  немного  подождать,  наше
поражение тогда не  было  бы  таким  полным.  Мы,  действительно,  потерпели
поражение, это факт! Ведь собаки уже в течение полугода били баклуши, только
пили и ели и, по видимому, полагали,  что  ничего  другого  им  и  не  нужно
делать. Ни одной из собак не приходило  в  голову,  что  для  них  наступила
теперь новая эпоха - эпоха трудов и работы. Пробежав всего несколько  метров
вперед, все они сразу, как по команде, уселись на снег, посматривая друг  на
друга. На их  мордах  можно  было  прочесть  самое  неподдельное  изумление!
Наконец, нам, при помощи основательной трепки, удалось заставить их  понять,
что мы, действительно, требуем от них работы; однако, это не очень  помогло.
Вместо того, чтобы слушать команду,  они  затеяли  друг  с  другом  яростную
баталию. Боже мой, сколько в тот день мы бились с нашими  восемью  собаками!
"Если так будет обстоять дело и при походе к полюсу, - думал я  среди  всего
этого  гама,  -  то  нам  понадобится  ровно  год,  чтобы  добраться  туда".
Высчитывать, сколько потребуется времени на обратный путь, мне было некогда.
Во время всей этой катавасии я снова взглянул на судно. Но то, что я увидел,
заставило  меня  сейчас  же  отвести  свой  взор.  Товарищи  просто-напросто
лопались от хохота, и до нас доносились громкие возгласы с  самыми  обидными
поощрениями.
     - Ну, если дело пойдет у вас так, то вы доедете к  Иванову  дню!-кричал
один.
     - Чудесно, мужайтесь! Не сдавайтесь!-кричал другой.
     - Ура, вот теперь дело пошло на лад!-и т, д.
     Наш  воз  стоял  на  месте,  как  пригвожденный.  Казалось,  дело  было
совершенно безнадежным. Общими усилиями всех людей и животных  нам  удалось,
наконец, опять  сдвинуться  с  места.  Итак,  нашу  первую  сапную  поездку,
собственно говоря, нельзя было назвать триумфом.
     Первую свою палатку  на  ледяном  барьере  мы  поставили  между  горами
"Нельсон" и  "Ренникен".  Это  была  большая,  прочная  шестнадцати  местная
палатка с  пришитым  к  ней  сплошным  дном.  Вокруг  палатки  мы  растянули
треугольником стальные тросы в каждой стороне по  50  метров.  Здесь  должны
были привязываться  собаки.  Палатку  снабдили  пятью  спальными  мешками  и
.некоторым количеством провианта. Расстояние до сюда, измеренное  одометром,
равнялось 1,2 мили, или 2,2 километра.
     Выполнив эту работу, мы отправились дальше к месту, выбранному нами для
станции.
     Здесь мы тоже поставили палатку, - такую же шестнадцатиместную палатку,
как и предыдущая, - для плотников и разметили место для  дома.  По  условиям
местности, мы решили поставить дом в направлении с запада .на восток, а не с
севера на юг, как нам хотелось бы, так как, по общепринятому  мнению,  самые
сильные и самые частые ветры дуют с  юга.  Наш  выбор  оказался  правильным.
Господствовавшее направление ветра было с востока,  и  таким  образом  ветер
ударял в наиболее защищенную короткую стенку дома. Дверь выходила на запад.
     Потом мы занялись разметкой дороги от места для дома  до  расположенной
ниже  палатки,  а,  оттуда  до  судна,  ставя  темные  флажки  через  каждые
пятнадцать шагов. Таким образом, мы могли спокойно ездить  между  различными
местами, не теряя зря времени, если бы  наступила  непогода.  Расстояние  от
судна до дома было 2,2 мили, или 4,5 километра.
     Шестнадцатого января, в понедельник, мы начали работу всерьез. С  этого
времени 80 собак - шесть упряжек  -  отвозили  к  первой  палатке  весь  тот
провиант и снаряжение, которые только можно было погрузить на сани, а  около
20 собак упряжки Стубберуда и Бьолана  -  с  нагруженными  полностью  санями
ездили к верхнему лагерю. Да, в эти дни нам пришлось-таки здорово повозиться
с  собаками,  чтобы  заставить  их  слушаться.  Они   постоянно   стремились
командовать сами и действовать самостоятельно. Не раз рубаха промокала у нас
насквозь, пока удавалось убедить их в том, что командование принадлежит нам.
Это была утомительная работа, но все-таки  нам  удалось  с  нею  справиться.
Бедные собаки - в эти дни им досталась здоровая трепка!
     Рабочее время было у нас в эту пору продолжительным. Редко мы  ложились
раньше одиннадцати часов вечера, а вставали уже  в  пять  утра.  Но  это  не
ощущалось особенно тяжело. Мы все с одинаковым усердием торопились закончить
работу, чтобы "Фрам" мог уйти как можно скорее. Гавань наша была  не  вполне
благоустроена. Внезапно откалывалась "пристань", у которой стояло  судно,  и
всем приходилось приниматься за работу,  чтобы  встать  на  причал  к  новой
"пристани". Бывало и так: только команда снова заснет, как  нужно  повторять
всю операцию сначала. Ведь лед  все  откалывался  да  откалывался,  и  нашим
бедным "морским разбойникам" приходилось постоянно находиться в  непрерывной
деятельности. Все время быть начеку и спать лишь одним глазом -  это  сильно
треплет нервы. Нашим десяти товарищам за это время досталась тяжелая работа,
но они относились к ней с изумительным спокойствием.  Они  всегда  сохраняли
наилучшее настроение, и у них всегда была про запас какая-нибудь шутка.
     Работа морской партии заключалась в выгрузке провианта и снаряжения для
зимовочной партии из трюмов на лед. Работа эта  шла  удивительно  гладко,  и
редко одной партии приходилось ждать другую.
     За время первых дней перевозок все участники партии  зимовщиков  ужасно
охрипли, а некоторые даже совсем потеряли голос. Это произошло  оттого,  что
вначале нам приходилось непрестанно кричать на собак и  понукать  их,  чтобы
заставить их идти. Конечно, это обстоятельство дало подходящий повод морской
партии  окрестить  нас.  Мы  были  прозваны  "ландсмолистами"   (Приверженцы
введения ландсмола - местного, провинциального наречия.-Прим. перев.).
     Если не говорить о том неудобстве, которое постоянно досаждало  морской
партии, вынужденной менять место стоянки всякий раз, когда лед обламывался и
отдрейфовывал, то надо признать нашу  гавань  хорошей.  Правда,  иногда  там
разводило небольшое волнение, что бывало причиной неприятных ударов, но  они
никогда не бывали  настолько  сильны,  чтобы  повредить  судну.  Чрезвычайно
большим преимуществом было то, что течение в  этом  участке  всегда  шло  из
гавани, и поэтому ледяные горы туда не попадали.
     Сообщение между судном и барьером вначале обслуживалось  пятью  людьми.
Плотники были освобождены от езды, так как они  строили  дом.  Один  человек
должен был нести дневальство в палатке. Нам приходилось возить сани только с
половиной упряжки - с шестью собаками. Полная упряжка - двенадцать  собак  -
приводила только к шуму и безобразию- Таким образом, за остающимися собаками
нужен был тоже надзор, а для этого требовался человек. Дневальный в  палатке
был обязан также готовить пищу и убирать палатку. Товарищи очень ценили  эту
должность и строго соблюдали очередь. Она вносила некоторое  разнообразие  в
непрерывные разъезды.
     Семнадцатого января плотники начали выравнивать площадку для  дома.  Мы
решили принять все меры предосторожности, какие только можно  принимать  для
того, чтобы дом наш крепко стоял во время  сильных  антарктических  бурь,  к
которым мы должны были приготовиться. Поэтому плотники раньше  всего  начали
углублять в барьере площадку для  дома  на  метр  в  лед.  Работа  эта  была
нелегкая. Углубившись на 50 сантиметров, они очутились  на  гладком  твердом
льду, и дальше им пришлось вырубать его.  К  тому  же,  в  этот  самый  день
поднялся сильный восточный ветер. Он вес снег по всему барьеру, вздымал  его
высоко в воздух и засыпал на площадке  все  то,  что  наши  ребята  успевали
выкопать. Но чтобы  остановить  работу  наших  молодцов,  требовалось  нечто
большее. Из нескольких досок и планок они сколотили "снежный щит" от ветра и
устроились так хорошо, что могли потом без  всякой  помехи  продолжать  свою
работу целый день. К наступлению вечера вся площадка была выкопана. С такими
людьми ничего не стоит работать хорошо!
     Метель немного мешала перевозке, а так как мы  нашли,  что  аляскинский
способ  запряжек  непрактичен,  то  отправились  на  судно  и  занялись  там
изготовлением гренландской сбруи для собак. Мы все принялись  за  это  дело.
Наш искусник Ренне за месяц сшил 45 комплектов сбруи.  Мы  же  тем  временем
приращивали к ней  спинные  гужи  и  готовили  нужные  потяги,  пока  другие
сплеснивали из стальной проволоки гужи для саней.
     Вскоре у нас была готова новая упряжь для всех саней и  собак.  В  этой
упряжи дело пошло на лад, и  через  несколько  дней  вся  машина  заработала
плавно.
     Мы разделились по палаткам таким образом,  что  пять  человек  спало  в
нижней палатке, а плотники и я - в верхней. Однажды вечером с нами случилась
забавная вещь. Мы только что собрались лечь  спать,  как  вдруг  услышали  у
палатки крик пингвина. Мы мгновенно выскочили. Там в  нескольких  метрах  от
дверей  сидел  огромный  "императорский  пингвин"  и  отвешивал  поклон   за
поклоном. Получалось полное впечатление, что он  явился  сюда  исключительно
затем, чтобы приветствовать нас. Нам очень жаль было столь  дурно  отплатить
ему за любезность; но так уж устроен этот свет!
     Так с поклонами он и закончил свою жизнь на нашей сковороде!
     Восемнадцатого января мы начали подвозить материалы для дома, и по мере
прибытия их на место плотники возводили дом. Мало сказать, что дело шло  как
по маслу. Одни сани за другими подкатывали к площадке и разгружались. Собаки
работали отлично, а каюры не хуже. Подвозка материала шла быстро, и с той же
быстротой рос наш будущий дом. Дело в  том,  что  все  части  строения  были
заранее перемечены еще дома и разгружались в том же самом порядке,  в  каком
они требовались для постройки. Кроме того, Стубберуд сам строил этот  дом  и
потому знал в нем  каждую  платочку.  Эти  дни  я  вспоминаю  с  радостью  и
гордостью. С радостью - потому  что  за  всю  эту  довольно  трудную  работу
никогда не произнесено было ни одного слова неудовольствия.  С  гордостью  -
потому что я стоял во главе таких людей. Ибо это были люди  в  самом  лучшем
значении слова! Все понимали свой долг и исполняли его.
     Ночью ветер затих, и на утро была превосходная погода - тихая и  ясная.
Одно удовольствие работать в такие  дни!  Настроение  было  прекрасным  и  у
людей, и у собак. Во время этих поездок между судном и станцией мы постоянно
охотились на тюленей. Мы стреляли только  тех,  которые  попадались  нам  по
пути. Нам не нужно было давать крюку, чтобы запастись  свежей  пищей.  Порой
нам попадалось целое стадо.  Тогда  мы  стреляли  тюленей,  свежевали  их  и
отвозили вместе с провиантом и материалами. В эти дни собаки обжирались.  Им
давалось теплых внутренностей, сколько их душе было угодно.
     Двадцатого января был  перевезен  весь  материал,  и  мы  могли  начать
перевозку провианта и снаряжения. Теперь работа шла весело, и сани то-и-дело
ездили к судну и обратно. Особенно приятна была поездка с пустыми  санями  к
"Фраму" по утрам. Дорога теперь была здорово наезжена и походила на  хорошую
норвежскую деревенскую дорогу. Сани катились чудесно, Когда  в  шесть  часов
утра выходишь из палатки, тебя сейчас же  приветствуют  радостным  лаем  все
твои 12 собак. Они визжат и воют  взапуски.  Тянут  и  рвут  цепи,  стараясь
вырваться. Прыгают и валяются в снегу от радости. Поэтому  мы  прежде  всего
проходили по ряду и здоровались с каждой собакой в отдельности,  похлопывая,
лаская ее и беседуя с нею. Чудесные животные! Когда ты ласкаешь собаку,  она
всячески  старается  выразить  свое  блаженство.  Самые   нежные   и   самые
избалованные  из  наших  домашних  животных  не   могут   выразить   большей
преданности, чем эти не прирученные волки. Тем временем другие собаки лают и
визжат, тянут и рвут цени, чтобы  вырваться  и  наброситься  на  ту  собаку,
которую ласкают первой. Да, они ревнивые, и притом в совершенно  невероятной
степени!
     Пожелав им таким образом доброго  утра,  принимаешься  за  упряжь.  Тут
радостный визг поднимается снова. Как это ни покажется  удивительным,  но  я
уверяю вас, что полярные собаки любят свою упряжь. Хотя они  знают,  что  им
предстоят труды и невзгоды, но все же они проявляют все признаки величайшего
восторга. Спешу прибавить, что это  бывает  только  в  домашней  обстановке.
Длинные  утомительные  санные  поездки  меняют  дело.  Когда  приступаешь  к
запряжке, начинается первая дневная забота. От кормежки накануне  вечером  и
ночного отдыха у собак появляется такой избыток жизненной энергии  и  доброй
воли, что их  никак  не  заставишь  стоять  смирно.  Приходится  действовать
плеткой, хотя начинать с этого, в сущности, жалко.
     Поставив сани надежно "на якорь", удается, наконец, привести в  порядок
свою запряжку из шести собак. Казалось  бы,  что  поле  деятельности  теперь
свободно, стоит только "отдать концы", чтобы через час  быть  уже  у  судна.
Однако, не тут-то было! Вокруг лагеря за  короткой  время  накопилась  целая
масса разных предметов - вроде ящиков, лесного материала, свободных саней  и
т. п. И вот выбираться из всех этих вещей было великой задачей каждого утра.
Наибольший интерес собак проявлялся, конечно,  к  этим  предметам,  и  чтобы
справиться со  всей  этой  штукой,  нужно  было,  чтобы  тебе  действительно
повезло!
     Проследим же за таким утренним  выездом.  Все  люди  готовы,  и  собаки
запряжены. Раз, два, три - и все  сразу  срываются  с  места!  Словно  ветер
несутся они, и не успеешь даже и кнутом махнуть, как уже  оказываешься...  в
куче материалов! Собаки дорвались до мечты всей  своей  жизни  -  как  можно
основательней "обработать" весь этот материал столь свойственным им,  а  для
нас столь непонятным способом. Пока происходит этот процесс, которым  собаки
занимаются с  огромным  удовольствием,  каюр  слезает  с  саней  и  начинает
распутывать постромки, запутавшиеся за всякие доски, планки и тому подобное,
находящееся поблизости. Каюр, по видимому, далек от  достижения  мечты  всей
своей жизни, судя по тем выражениям, к которым он прибегает. Наконец, все  у
него готово! Оглянувшись, каюр сейчас же убеждается в том,  что  не  у  него
одного  на  пути  встретились  препятствия.  Там  среди  ящиков  перед   ним
открывается зрелище, заставляющее его  сердце  запрыгать  от  радости.  Одна
"борода" влипла так  плотно,  что,  по  всей  видимости,  ей  еще  не  скоро
выбраться. С торжествующей улыбкой каюр бросается на сани и - марш вперед!
     Пока едешь по барьеру, обычно  дело  идет  хорошо.  Здесь  нет  ничего,
способного отвлекать внимание собак. Иначе обстоит  дело  па  морском  льду.
Здесь расположились группами тюлени, лениво греясь на солнце. И тогда  может
вполне случиться, что твой путь пойдет зигзагами. Если  такой  запряжке  еще
свежих с утра собак придет в голову мысль  изменить  курс  и  направиться  к
тюленям, то нужно быть очень опытным каюром, чтобы  направить  их  снова  на
надлежащий путь. Что  касается  меня,  то  я  в  таких  случаях  прибегаю  к
единственному возможному способу спасения - опрокидываю сани. Среди  рыхлого
снега  с  опрокинутыми  санями  собаки  быстро  останавливаются.   Если   ты
благоразумен,  то  тогда  преспокойно  направляешь  их  в  нужную   сторону,
переворачиваешь сани и едешь дальше. Но,  к  сожалению,  человек  не  всегда
бывает благоразумен. Желание выместить досаду  на  непослушных  бездельниках
берет перевес, и тут начинается наказание. Но это не так  просто!  Когда  ты
сидишь на опрокинутых санях, то они служат  прекрасным  якорем,  но  не  так
обстоит дело без груза, и собаки это  отлично  попивают.  Пока  ты  колотишь
хорошенько одну, остальные срываются с  места,  и  результат  получается  не
всегда лестный для  каюра.  Хорошо,  если  ему  удастся  снова  вскочить  на
опрокинутые сани, но бывает и так, что собаки и сани уезжают без каюра!
     Вся эта возня в ранний утренний час настолько разогревает кровь, что на
судно приезжаешь весь в поту, несмотря на  двадцатиградусный  мороз.  Иногда
поездка совершается без помех, и тогда дело идет с поразительной  быстротой.
Собак не приходится понукать:  они  бегут  и  без  того  охотно.  Тогда  два
километра от нижней палатки до "Фрама" можно проехать в несколько минут.
     Выйдя из палатки утром двадцать первого января, мы были очень изумлены.
Нам казалось, что мы грезим. Мы протирали глаза, открывали  их  снова;  нет,
ничего не помогало. "Фрама" больше не было  видно.  Ночью  задувал  довольно
сильный ветер с метелью. По-видимому, обстоятельства заставили судно уйти. С
моря слышался грохот разбивающихся о барьер волн. Мы  все  же  принялись  за
обычную работу. Накануне капитан Нильсен  и  Кристенсен  убили  40  тюленей.
Половину их мы увезли тотчас же. Теперь мы начали увозить остальных. Позднее
утром, когда мы были заняты разделкой тюленей, мы  услышали  давно  знакомый
нам звук-"пют", "тот", "пют"-стук машины "Фрама", и над барьером  показалась
наблюдательная бочка. Однако, к  своему  старому  месту  "Фрам"  не  подошел
раньше вечера. Сильное волнение заставило его выйти в море.
     Плотники усердно строили  дом.  Двадцать  первого  января  он  был  уже
доведен под крышу  и,  значит,  остающуюся  работу  можно  было  производить
внутри. Для ребят это было большим облегчением. За это  время  у  них  была,
безусловно, самая тяжелая работа. Они дрогли и мерзли, но я не слышал от них
ни одного слова жалобы. Когда, окончив свою дневную работу, я приходил к ним
в палатку, один из них  уже  занимался  приготовлением  пищи.  Обед  состоял
всегда из блинчиков и черного,  как  уголь,  крепкого  кофе.  Как  это  было
вкусно! Вскоре между обоими плотниками-коками началось соревнование - кто из
них испечет лучше блинчики. По-моему, оба они были одинаково искусны.  Утром
у  нас  опять  бывали  блинчики.  Горячие,  хрустящие,  нежные  блинчики   с
чудеснейшим кофе, пока я еще не  вылезал  из  спального  мешка.  И  плотники
готовили мне завтрак уже в 5 часов утра. Немудрено,  что  мне  нравилось  их
общество!
     Впрочем, жившие в нижней палатке  тоже  не  терпели  ни  в  чем  нужды.
Вистинг проявил, совершенно исключительные способности в качестве кока.  Его
специальностью были пингвины и чайки под соусом из сливок.
     Подавались они под видом рябчиков и, действительно, напоминали их.
     В это воскресенье все мы,  за  исключением  одних  дневальных  в  обеих
палатках, отправились на судно наслаждаться жизнью.  Мы  здорово  поработали
всю эту неделю.
     В понедельник, двадцать третьего января, мы начали перевозить провиант.
Ради экономии времени мы решили подвозить  провиант  не  к  самому  дому,  а
оставлять его временно на высоком хребте по другую сторону  "горы  Нельсон",
то есть южнее ее. Это место находилось всего лишь в 600 метрах расстояния от
дома, но так как на этом участке поверхность была не совсем  ровной,  то,  в
общем, мы много  выигрывали.  Позднее,  когда  "Фрам"  уйдет,  мы  могли  бы
перевезти все до самого дома. Однако, на это у нас так и не хватило времени,
поэтому здесь был создан наш постоянный главный склад провианта.
     Перевозка сюда была сначала несколько затруднительна, Собаки, привыкшие
бегать к нижнему лагерю  мимо  "Нельсона"  и  "Ренникена",  никак  не  могли
понять, почему бы им не поступать так же и теперь. Много раз бывала особенно
затруднительна поездка с пустыми санями к судну, С этого места  собакам  был
слышен лай их товарищей за "Нельсоном" в  нижнем  лагере.  И  тогда  нередко
случалось, что инициатива переходила к собакам. Стоило им прийти в  подобное
настроение - почувствовать склонность к озорству, и справиться с  ними  было
трудно; с этим пришлось познакомиться всем нам без исключения. Никто из  нас
не избежал такой сверх программной прогулки.
     По мере подвозки провианта каждый каюр сгружал его с саней и  складывал
ящики в том порядке, в каком они должны были лежать. Мы начали с  того,  что
начали выкладывать их на  снег  по  сортам  небольшими  партиями.  Благодаря
этому, все можно было легко найти. Нагружалось на сани по большей части  300
килограммов, или шесть ящиков. Всего нам  нужно  было  перевезти  около  900
ящиков, и мы высчитали, что должны будем доставить их  на  место  в  течение
недели.
     Все шло в изумительном согласии с планом. В субботу в полдень  двадцать
восьмого января дом был готов, и все  900  ящиков  доставлены  на  место.  У
склада  провианта  был  весьма  внушительный  вид.  Вдоль  по:склону  стояли
длинными рядами ящики, каждый за своим  номером,  поэтому  мы  быстро  могли
найти все, что было нужно. А там красовался готовый дом, совсем такой, каким
он был у себя на родине в Буннефьорде. Однако, большую разницу в  окружающей
природе трудно себе представить. Там - зеленый лиственный и  хвойный  лес  и
плещущееся море. Здесь лед, лед и только лед. Все же красиво было  и  там  и
здесь. Я стоял и раздумывал: "что же я предпочитаю?"
     Мысль уносится далеко-пролетает тысячи миль в секунду. .. Лес победил.
     Как я уже рассказывая, мы  привезли  с  собой  все  необходимое,  чтобы
"привязать" дом к барьеру. Но  тихая  погода,  державшаяся  все  это  время,
заставила нас прийти к заключению, что  условия  здесь  не  будут,  пожалуй,
такими уж скверными, как мы предполагали. Поэтому мы удовольствовались  тем,
что врылись в барьер.
     Дом снаружи, был высмолен, а крыша покрыта толем, так  что  его  далеко
было видно на фоне  белых  окрестностей.  Вечером  мы  сняли  оба  лагеря  и
переселились в свой дом - "Фрамхейм". Как уютно, красиво и чисто  показалось
нам все, когда мы заглянули в двери! Всюду блестящий прекрасный  линолеум  -
как в комнате, так и в кухне. Мы имели полное основание быть  счастливыми  и
довольными. Еще одна  важная  работа  была  выполнена,  и  притом  за  более
короткий срок, чем я мог надеяться. Дорога к цели открывалась все  больше  и
больше. Вдали нам уже начал мерещиться замок. Там наша красавица  еще  спит,
но близится время, когда ее разбудит поцелуй!
     В первый вечер в доме собралась веселая компания. Играл граммофон, и мы
пили за будущее.
     Все взрослые собаки были теперь переведены сюда  и  привязаны  здесь  к
стальным тросам. Бывало, что они развлекали нас музыкой. Но когда  они  были
собраны все вместе, то получался мощный хор, который  под  управлением  того
или иного великого певца задавал нам дневные, а что  еще  хуже  -  и  ночные
концерты. Удивительные животные! Что выражали они своим воем? Начинала  одна
собака, потом другая, затем еще несколько, и наконец  -  выли  все  сто.  Во
время такого концерта они обычно усаживаются поудобнее, задирают головы  как
можно выше и воют изо всей мочи. В это время вид у  них  бывает  чрезвычайно
занятой, и они ничем не отвлекаются.  Самым  замечательным,  однако,  бывает
способ окончания концерта, А именно: он прекращается сразу по всей линии. Не
бывает  никаких  запаздывающих,   никаких   заключительных   аккордов!   Чем
объясняется такая одновременная остановка? Я долго наблюдал за ними и изучал
их,  не  находя  ответа.  Казалось,  это  была   хорошо   разученная   песня
определенной протяженности и с определенным концом.
     Обладают ли животные способностью  понимать  друг  друга?  Этот  вопрос
чрезвычайно интересен. Никто из тех,  кто  долго  имел  дело  с  эскимосской
собакой, не усомнится в том, что у них есть такая способность. Под  конец  я
так хорошо научился :понимать все издаваемые ими звуки,  что,  не  глядя  на
собак, только по одному звуку мог сказать, чем они занимаются. Драка,  игра,
любовь и т. п. - все это сопровождается особым  звуком.  Если  собаки  хотят
выразить преданность и любовь своему хозяину, то они пользуются совсем иными
движениями и звуками,  чем  в  других  случаях.  Если  какая-нибудь  из  них
совершала нехороший поступок -  что-нибудь  такое,  что,  как  собакам  было
известно, им запрещалось, например, забиралась  в  склад  мяса,  то  собаки,
которые не могли туда попасть, прыгали вокруг и  издавали  звуки  совершенно
иные, чем другие. Мне кажется,  почти  все  мы  научились  распознавать  эти
различные звуки. Едва ли найдется другой такой  интересный  и  занятный  для
изучения зверь, как эскимосская собака.
     От своего праотца - волка - они унаследовали  инстинкт  самосохранения,
право сильного, в гораздо большей степени, чем наши домашние собаки.  Борьба
за существование повлекла за собой раннюю зрелость эскимосской  собаки  и  в
совершенно поразительной степени развила ее неприхотливость и  выносливость.
Ее ум остер, ясен и отлично развит для той работы, для которой она  родится,
и для тех условий, в которых она воспитывается. Нельзя  считать  эскимосскую
собаку малоспособной потому лишь, что она не умеет служить и не  хватает  по
команде кусочек сахару. Это фокусы, которые так чужды ее трудному жизненному
пути, что она никогда им не научится или же научится лишь с большим трудом.
     Среди самих собак существует только право  более  сильного.  Сильнейший
правит и беспрепятственно делает все, что хочет. Ему принадлежат все!  Более
слабому достаются только крохи. У этих животных легко  возникает  дружба,  и
она всегда связана с чувством уважения и страха перед более  сильным.  Более
слабый из чувства самосохранения ищет защиты у более сильного. Более сильный
принимает звание покровителя и,  таким  образом,  приобретает  себе  верного
помощника - всегда имея в виду еще более сильного. Все проникнуто инстинктом
самосохранения. То же самое наблюдается и в отношениях собаки к людям.  Этот
инстинкт научил собаку ценить человека, как своего благодетеля, от  которого
она получает все жизненные блага. В эти отношения вплетается как будто также
и любовь и преданность, но и они при ближайшем рассмотрении тоже зиждутся на
инстинкте самосохранения. Как следствие всего  этого  -  эскимосская  собака
питает гораздо больше почтения к своему хозяину, чем обыкновенные собаки,  у
которых чувство почтения развивается только из страха перед побоями.  Я  мог
не задумываясь выхватить кусок пищи изо рта любой из своих двенадцати собак.
Ни одна из них не сделала бы даже попытки укусить меня. А почему? -  Она  не
осмелилась бы сделать это из опасения не получить в следующий раз ничего! Со
своими домашними собаками я, конечно, не стал бы. проделывать такого  опыта.
Они сейчас же кинулись бы защищать свое добро  и  не  постеснялись  бы  даже
пустить в ход зубы, если будет нужно. И это несмотря  на  то,  что  домашние
собаки, казалось бы, питают такое же глубокое  почтение  к  хозяину,  как  и
другие. В чем же тут причина?  А  дело  объясняется  тем,  что  их  почтение
базируется не на серьезном основании - инстинкте самосохранения, а просто на
страхе побоев. И в таком случае, как этот, обнаруживается, что  основание-то
это слишком слабое. Желание есть сильнее страха наказания,  и  в  результате
собака скалят зубы.
     Через   несколько   дней   появился   и   последний   участник   партии
зимовщиков-Адольф Хенрик Линдстрем, и теперь можно  было  считать,  что  все
окончательно устроено.  До  сих  пор  он  оставался  на  судне  и  занимался
приготовлением пищи, но теперь он был там больше  не  нужен.  Его  искусство
будет гораздо  больше  цениться  "ландсмолистами".  Самый  молодой  участник
экспедиции, кок Карениус Ульсен, с того времени принял  в  свое  ведение  на
"Фраме"  все  приготовление  пищи   и   исполнял   эту   работу   с   редкой
добросовестностью и уменьем до тех пор,  пока  мы  не  прибыли  в  Хобарт  в
Тасмании .в мае 1912 года, когда ему снова  дали  помощника.  Прекрасно  для
двадцатилетнего юноши. Если бы все были такие!
     С прибытием Линдстрема в нашем ежедневном обиходе  и  питании  наступил
порядок. Из-под  новехонького  колпачка  на  трубе  весело  поднимался  дым,
подтверждая, что  теперь  барьер  стал  действительно  обитаемым.  Как  было
приятно,  возвращаясь  с  санями   после   дневной   работы,   видеть   этот
поднимающийся к небу дымок! В сущности, это такой пустяк, но говорит он  так
бесконечно много!
     С Линдстремом у нас появился  также  свет  и  воздух.  И  то  и  другое
составляет его специальность. Прежде всего он повесил на место лампу  "Люкс"
и осветил нас, что очень способствовало  чувству  уюта  и  благоденствия  во
время долгой зимы. Он позаботился и о воздухе,  правда,  приняв  в  компанию
Стубберуда. Общими усилиями им обоим  удавалось  проводить  в  наше  удобное
жилище самый чистый и самый свежий воздух  барьера  во  время  всего  нашего
пребывания там.
     Это потребовало, конечно, работы, но она их не пугала, Вентиляция  была
капризной и по временам выкидывала фокусы. Особенно часто это  случалось  во
время  полного  затишья.  Нашей  "технической  фирме"   приходилось   немало
изощряться, чтобы снова наладить обмен воздуха. Чаще всего они  пользовались
примусом, подставляя его под вытяжную трубу и накладывая ледяной компресс на
трубу, приводящую воздух. Пока один лежал, на животе, подставив  примус  под
вытяжную трубу, и заставлял воздух подниматься в нужном направлении,  другой
выскакивал на крышу и обкладывал большими кусками  снега  "приемную"  трубу,
чтобы гнать воздух по ней вниз, к нам в комнату. Они могли часами возиться с
этим, не сдаваясь. Долго ли, коротко ли, но  дело  кончалось  тем,  что  без
всякой видимой причины вентиляция начинала опять работать полным ходом.  Нет
сомнения, что хороший обмен воздуха во время зимовки чрезвычайно  важен  для
здоровья и благополучия. Я читал об  экспедициях,  постоянно  страдавших  от
сырости и холода с вытекавшими из этого болезнями. И все  это  только  из-за
дурной вентиляции! Если приток свежего  воздуха  достаточен,  то  и  топливо
может быть лучше использовано, и теплообразование,  конечно,  увеличивается.
Если же приток слишком мал, то большая  часть  топлива  пропадает  даром,  а
следствием этого  является  холод  и  сырость.  Обмен  воздуха,  само  собой
разумеется, должен регулироваться  по  мере  надобности,  Мы  в  своем  доме
пользовались только лампой "Люкс" и кухонной плитой, и у нас в комнате  было
так тепло, что спавшие на верхних койках постоянно жаловались на жару.
     Первоначально в комнате было устроено десять коек, но так как нас  было
всего девять человек, то мы убрали одну койку и это место  использовали  для
шкафа с хронометрами. В нем было три  обыкновенных  корабельных  хронометра.
Кроме того, у нас было шесть  обсервационных  часов,  которые  мы  постоянно
носили при себе и в течение всей зимы тщательно  сверяли.  Метеорологические
инструменты помещались на кухне - это  было  единственное  место,  бывшее  в
нашем  распоряжении.  Линдстрем  занял   должность   помощника   заведующего
"метеорологической станцией" во "Фрамхейме" и стал  мастером  экспедиции  по
изготовлению инструментов.
     На чердак мы сложили все вещи, не  переносящие  больших  морозов,  как,
например, лекарства, фруктовый сок, варенье, сливки, пикули  и  приправы,  и
кроме того - все ящики для саней. Для библиотеки тоже было отведено место на
чердаке.
     Начиная с понедельника, тридцатого января, мы целую  неделю  употребили
на перевозку угля, дров, керосина и всего нашего запаса сушеной рыбы. За это
лето температура колебалась между -15<sup>o</sup> и  -20<sup>o</sup>  Цельсия  -  чудесная  летняя
температура! Ежедневно мы стреляли много тюленей, и их у нас уже  накопилась
огромная куча - около 100 штук; они лежали на площадке перед дверями дома.
     Однажды вечером во время ужина явился Линдстрем с  известием,  что  нам
теперь не нужно ходить на морской лед стрелять тюленей: тюлень сам пришел  к
нам. Мы выскочили наружу - и действительно: невдалеке от нас к нашей  хижине
быстро приближался тюлень-крабоед, блестя  на  солнце,  как  серебряный.  Он
подошел прямо к нам - мы сфотографировали его и,... застрелили.
     Однажды я наблюдал удивительный случай. Моя  лучшая  собака  "Лассесен"
отморозила себе левую заднюю лапу. Это случилось в то время, когда мы уехали
на санях. "Лассесен" был "выходной" и, улучив минуту, умудрился  отвязаться.
Свою свободу он, как и большинство этих собак, использовал  для  драки.  Они
любят драться и не могут без этого жить. Он набросился на "Удина" и "Тура" и
вступил с ними в бой. В пылу битвы  цепи,  на  которых  сидели  эти  собаки,
обмотались вокруг лапы "Лассесена" и затянулись так сильно,  что  остановили
кровообращение.  Не  знаю,  сколько  времени  собака  оставалась   в   таком
положении. Но когда я приехал, то сейчас же заметил, что собака не на  своем
месте. При ближайшем  осмотре  я  обнаружил  отморожение.  Целых  полчаса  я
потратил на то, чтобы добиться восстановления  циркуляции  крови.  Я  достиг
этого, держа все время собачью лапу в своей теплой руке. Сначала, пока  липа
была нечувствительна, все шло хорошо, но когда кровь снова стала притекать к
ней, собаке стало, конечно, больно,  и  "Лассесен"  начал  беспокоиться.  Он
визжал и дергал головой  по  направлению  к  больному  месту,  словно  желая
обратить мое внимание на то, что он считает  всю  эту  операцию  неприятной.
Однако, не пытался укусить меня. После  лечения  лапа  сильно  распухла,  но
через день "Лассесен" снова был здоров, только немного прихрамывал на  левую
заднюю ногу.
     Все мои записи в дневнике за это время  велись  в  стиле  телеграмм,  -
вероятно, потому, что у меня постоянно было много работы. Так, в феврале они
заканчиваются  следующими  словами:   "Только   что   приходил   с   визитом
императорский пингвин - попал в кастрюлю!" Вот и вся эпитафия! За эту неделю
мы освободили морскую партию от последних псов - около двадцати  щенков.  На
судне была великая радость, когда последняя собака покинула палубу, - и  это
вполне понятно. При морозе свыше двадцати градусов,  какой  стоял  последнее
время, было невозможно содержать палубу в чистоте. Вес сейчас же  замерзало.
Но даже и в замороженном виде это  "вещество"  не  из  приятных!  Когда  все
собаки были переправлены на лед, команда принялась обрабатывать палубу солью
и водой, и вскоре мы снова узнали свой "Фрам". Щенков  посадили  в  ящики  и
отвезли в "Фрамхейм". Здесь мы раскинули для них шестнадцатиместную палатку.
Но с первого же мгновения они отказались жить в ней,  и  нам  не  оставалось
ничего иного, как только выпустить их. Все щенки провели большую часть  зимы
под открытым небом. Пока тюленьи туши  лежали  на  площадке,  они  болтались
около них. Потом они облюбовали другие места. Палатка, которая была в  таком
презрении у щенят, все-таки  потом  пригодилась:  там  были  устроены  суки,
которым  нужно  было  щениться.  Эта  палатка  слыла  у  нас  под  названием
"родилки".
     Одна за другой ставились шестнадцатиместные палатки, и в  конце  концов
"Фрамхейм" получил очень внушительный  вид.  Восемь  из  этих  палатою  была
раскинуты для наших восьми собачьих упряжек. Шесть служили складами, три для
сушеной рыбы, одна для свежего мяса, одна для провианта и одна  для  угля  и
дров - всего четырнадцать. Они  были  поставлены  по  заранее  выработанному
плану; когда были поставлены все палатки, образовался целый лагерь.
     В  один  из  этих  дней  мы  занялись  собачьей  упряжью,  и  она  была
подвергнута  значительному  изменению.  У  одного  из   участников   явилась
счастливая мысль скомбинировать аляскинскую  упряжь  с  гренландской.  Таким
образом, у нас получилась упряжь, удовлетворявшая всем требованиям. Потом мы
всегда пользовались этой системой,  и  все  пришли  к  заключению,  что  она
значительно лучше всех других. По видимому, и собакам в  ней  было  удобнее.
Они работали в ней легче и лучше - это бесспорно. Теперь мы совсем забыли  о
стертых местах у собак, так часто образующихся при употреблении гренландской
упряжи.
     Четвертое февраля было днем, богатым событиями. В тот день  мы,  как  и
всегда, выехали с пустыми санями к "Фраму" в шесть с половиной  часов  утра.
Как только передовой достиг вершины холма, он вдруг принялся махать руками и
ногами, .жестикулируя, как сумасшедший. Я понял сейчас  же,  что  он  что-то
увидел, но что именно?  Следующий,  подъехав,  стал  махать,  еще  больше  и
пытался что-то крикнуть мне, но тщетно. Я все еще ничего не понимал. Но  вот
очередь  подняться  на  гребень  дошла  и  до  меня  -  понятно,  что   меня
порядочно-таки разбирало любопытство. Оставалось  проехать  всего  несколько
метров. Но тут-то все и объяснилось, У кромки льда,  южнее  нашего  "Фрама",
стоял, ошвартовавшись, большой барк. Правда, мы уже раньше беседовали  между
собой о возможности встретить судно капитана Скотта "Терра Нова", когда  оно
пойдет к Земле короля Эдуарда VII, но все-таки удивление наше  было  велико.
Теперь - настал и мой черед превратиться в "дергунчика", и я уверен  в  том,
что проделал все эти штуки не хуже  первых  своих  товарищей.  То  же  самое
повторялось со всеми, кто поднимался на гребень. Что проделывал последний из
нас, я в точности не знаю, но думаю, что и он дрыгался! Если  бы  кто-нибудь
со стороны наблюдал за нами в это утро на гребне холма, то, наверное, принял
бы нас всех за сумасшедших.
     В тот день дорога показалась там чрезвычайно длинной, но вот,  наконец,
мы доехали, и все разъяснилось. "Teppa Нова" пришла в двенадцать часов ночи.
Наш вахтенный только что спустился вниз,  чтобы  подкрепиться  чашкой  кофе.
Когда он вышел снова на палубу, у края барьера стояли два  судна.  Вахтенный
стал протирать глаза, щипал  себя  за  ногу  и  всякими  способами  старался
убедиться в том, что он не спит. Однако, нет. Когда он щипал себя за  ляжку,
-  так  рассказывал  он  потом,  -  было  чертовски   больно!   Значит,   он
действительно не спал. Поэтому он начал все больше  и  больше  склоняться  к
заключению, что здесь стоят действительно два судна.
     Лейтенант Кэмбл -  начальник  восточной  партии,  которая  должна  была
исследовать Землю короля Эдуарда VII, первым явился к Нильсену с визитом. Он
рассказал, что они не могли дойти до этой земли  и  теперь  идут  обратно  к
проливу  Мак-Мурдо.  Оттуда  они  намеревались  пройти   к   мысу   Норт   и
поисследовать берег там. Как только я поднялся  на  судно,  лейтенант  Кэмбл
снова пришел на "Фрам", и я услышал  сообщение  от  него  самого.  Затем  мы
погрузили сани  и  снова  поехали  домой.  В  девять  часов  утра  мы  имели
удовольствие принимать у себя в новом доме  лейтенанта  Пэнналя  -  капитана
"Терра Нова", лейтенанта Кэмбла и врача экспедиции в качестве  наших  первых
гостей. Мы провели вместе несколько весьма приятных часов. Позднее днем трое
из нас были с визитом на судне "Терра Нова" и остались там завтракать.  Наши
хозяева были чрезвычайно любезны и предложили доставить нашу почту  в  Новую
Зеландию. Если бы у  меня  было  время,  я  охотно  воспользовался  бы  этой
дружеской услугой, но у нас в данный момент буквально не  было  времени  для
писания писем. Каждый час был дорог.
     В два часа дня "Терра Нова" отдала швартовы и покинула  Китовую  бухту.
После этого посещения  с  нами  произошел  забавный  случай.  Почти  все  мы
оказались простуженными. Мы сморкались и чихали. Продолжалось это недолго  -
всего лишь несколько часов, а затем все прошло.
     В воскресенье - пятого февраля - наши "морские разбойники" были у нас в
гостях. Нам пришлось принимать их в две смены, так как все  сразу  не  могли
оставить судно. Четверо были приглашены к обеду, а шестеро к  ужину.  Мы  не
могли угостить их ничем особенным, но мы позвали  их  не  ради  угощения,  а
чтобы показать свой новый дом и пожелать им счастливого пути.
     Для всех  нас,  восьми  человек,  начало  уже  не  хватать  работы  (по
перевозке вещей с "Фрама", и мне стало ясно,  что  некоторые  из  нас  будут
полезнее я другом месте. Поэтому было  решено,  что  четверо  из  нас  будут
заниматься вывозом того немногого, что еще оставалось, а  четверо  остальных
отправятся до 80<sup>o</sup> южной широты, частью для того, чтобы исследовать ближайшие
окрестности, частью для того, чтобы начать завоз провианта на  юг.  Опять  у
нас оказались полны руки хлопот. Четверо,  продолжавших  работу  у  станции,
были: Вистинг,  Хассель,  Стубберуд  и  Бьолан.  Мы  же,  остальные,  спешно
занялись подготовкой к походу. Впрочем, все главное было уже  готово.  Но  у
нас еще не было никакого опыта  для  далеких  путешествий.  Теперь-то  мы  и
должны были приобрести его. Отправление было назначено на пятницу,  десятого
февраля.  Девятого  я  отправился  на  "Фрам"  и  простился  с   товарищами.
Предполагалось, что, когда мы вернемся,  "Фрам"  уже  уйдет.  Я  должен  был
поблагодарить за многое этих славных людей. Я знал, что всем им,  почти  без
исключения, было тяжело оставлять нас в такой интересный момент и уходить  в
плавание, чтобы долгие месяцы бороться с холодом и темнотой, льдом и бурями,
а потом еще раз проделать такой же путь на следующий год,  чтобы  прийти  за
нами. Право, это был очень тяжелый труд; но никто из них не  жаловался.  Все
дали обещание сделать все, что было в  их  силах,  для  осуществления  нашей
задачи, а потому исполняли свой долг безропотно.
     Я оставил  письменный  приказ  командиру  "Фрама",  капитану  Нильсену.
Содержание этого приказа можно выразить кратко: "Выполняйте  наш  план,  как
сами сочтете наилучшим". Я знал того человека, которому давал приказ.  Более
способного и более честного помощника я никогда не мог бы найти. Я знал, что
"Фрам" находится в надежных руках.

     Лейтенант Преструд и я предприняли небольшое путешествие на  юг,  чтобы
найти удобный подъем на барьер с другой стороны бухты. Морской лед  в  бухте
на этом участке был совсем ровным. Только  там  и  сям  виднелось  несколько
трещин. Странно, что дальше в глубине бухты шли длинные ряды старых торосов.
Чем это объяснить? Этот участок был совершенно защищен от моря  и,  казалось
бы, оттуда не могли попасть сюда эти образования. Может быть позднее у нас и
найдется время исследовать их. Сейчас времени на это у нас не  было.  Теперь
мы отыскивали лишь  ближайший,  вернейший  путь  на  юг.  Здесь  бухта  была
неширока. Расстояние от "Фрамхейма" до этой части барьера  было  около  пяти
километров. Подъем на него был  нетруден  и  хорош,  если  только  исключить
несколько трещин. Подъем был недлинным, но,  пожалуй,  довольно  крутоватым.
Высота - восемнадцать метров. Очень интересно было взбираться наверх. Что-то
мы увидим с вершины? До сих пор еще мы ни разу как следует не видели,  каков
барьер в южном направлении. Теперь это было впервые.

     В сущности, то, что мы увидели, поднявшись на барьер, нас  не  удивило.
Бесконечная равнина, тянувшаяся до  крайних  пределов  на  юг,  терялась  на
горизонте. Наш курс, как мы могли видеть, приведет нас как раз на  край  уже
упоминавшейся  возвышенности-  приметный  знак  для   позднейшего   времени.
Поверхность снега была превосходной. Неглубокий слой довольно рыхлого  снега
покрывал твердый подслой и делал его очень удобным  для  лыж.  По  состоянию
местности мы сейчас же увидели, что выбрали правильный тип лыж  -  равнинный
тип, длинный и узкий. Мы достигли того, чего  хотели,  -  нашли  подъем  для
своего путешествия на юг, и  путь  был  свободен.  Это  место  позднее  было
отмечено флагом и называлось у нас "местом старта".
     По пути туда и обратно мы проходили мимо больших стад  спящих  тюленей.
Они не обращали на нас ни малейшего внимания. Если мы подходили и будили их,
они  поднимали  слегка  голову,  одно  мгновение  смотрели  .на  нас,  затем
переваливались на другой бок и продолжали  спать.  Было  очевидно,  что  эти
животные здесь на льду еще никогда не встречали врагов.  Если  бы  им  нужно
было чего-нибудь опасаться, то они выставляли бы свои сторожевые посты,  как
делают на севере их собратья.
     Сегодня мы в первый раз надели  меховую  одежду.  Это  было  платье  из
оленьих шкур эскимосского покроя. Но оно оказалось слишком  теплым.  Позднее
мы тоже убеждались в этом. При низких же  температурах  оно,  без  сомнения,
является самым лучшим. Но здесь, на юге, мы  не  наблюдали  во  время  своих
санных поездок низкой температуры. В тех редких случаях, когда действительно
бывал мороз, стоящий упоминания, мы всегда одевались  в  мех.  Но  когда  мы
вернулись домой в этот вечер с рекогносцировки, нам не нужно было и  в  баню
ходить!
     Десятого февраля в девять с половинной часов  утра  отправилась  первая
экспедиция на юг. Нас было четверо с тремя санями и  восемнадцатью  собаками
по  шести  собак  на  каждые  сани.  Груз  состоял  приблизительно  из   250
килограммов провианта на каждые сани. Кроме  того,  были  взяты  провиант  и
снаряжение для нашего путешествия. Мы не знали даже приблизительно,  сколько
времени оно продлится, так как все было нам незнакомо.  На  санях  мы  везли
главным образом собачий  пеммикан,  предназначавшийся  для  склада,  по  160
килограммов на каждых  санях,  кроме  того  немного  тюленьего  мяса,  сала,
сушеной рыбы, шоколада, маргарина и печенья.  С  нами  было  десять  длинных
бамбуковых шестов с черными флажками для разметки  пути.  Из  снаряжения  мы
взяли, кроме того, две трехместных палатки, четыре одиночных спальных  мешка
и необходимое кухонное оборудование.
     Собаки охотно бежали, и мы галопом выехали из "Фрамхейма".  По  барьеру
дело шло хорошо. При спуске на морской  лед  нам  пришлось  проезжать  между
большими торосами по довольно неровной местности. Последствия  не  замедлили
сказаться. Сани опрокидывались то у одного из нас,  то  у  другого.  Но  все
обходилось благополучно. Мы испытывали свои  силы,  а  это  всегда  полезно.
Приходилось также проезжать довольно близко мимо многих стад тюленей, а  для
собак это слишком соблазнительно. Они кидались  в  сторону  и  во  весь  дух
неслись к тюленям. Но на этот раз груз был тяжел, и  собакам  скоро  надоела
эта добавочная работа. Посредине бухты мы увидели "Фрам". Лед теперь  совсем
вскрылся, и судно стояло у  самого  барьера.  Нас  провожали  четверо  наших
товарищей, остающихся дома. Прежде  всего  они  желали  посмотреть,  как  мы
поедем. Затем, им хотелось помочь нам на подъеме. Мы ведь предполагали,  что
он нам трудно достанется и нам придется попотеть. И, наконец, наши  товарищи
должны были поохотиться на тюленей, а здесь  для  этого  было  широкое  поле
деятельности. Куда ни взгляни, всюду лежал тюлень. Большущие жирные звери.
     Оставшихся дома я подчинил Вистингу и задал им  порядочно  работы.  Они
должны  были  перевезти  с  судна  остаток  грузов   и   построить   большие
поместительные сени у западной короткой стены дома, чтобы нам не  надо  было
выходить из кухни прямо на лед. Кроме того, мы предполагали использовать это
помещение для столярной мастерской. А охотиться на тюленей они должны были с
утра до вечера. Необходимо  было  запасти  достаточное  количество  тюленей,
чтобы у всех - как у людей, так и у животных - было пищи вдоволь.  Здесь  же
тюленей было сколько угодно. Если зимой мы останемся сидеть без свежей пищи,
то в этом будем виноваты исключительно сами.
     Хорошо, что нам помогли на подъеме. Хотя он был не  так  уж  велик,  но
стоил нам большого труда. Но у нас было много собак, и когда мы припрягли их
в достаточном количестве, то сани были подняты наверх. Интересно знать,  что
думали о нас на судне? Им было видно, что нам уже здесь трудно  подниматься.
Что же будет, когда нам придется взбираться  на  плато?  Может  быть,  им  в
голову приходила старая пословица: "мастера делает опыт".
     На "месте  старта"  мы  остановились.  Здесь  надо  было  проститься  с
товарищами.  Все  мы  были  не  очень  сантиментально   настроены.   Крепкое
рукопожатие и затем - до свидания.
     Наш походный порядок был следующий: впереди Преструд  на  лыжах,  чтобы
указывать нам направление и придавать  собакам  бодрости.  Дело  всегда  шло
лучше, если впереди кто-нибудь был. Далее шел Хельмер Хансен.  Это  место  -
ведущие сани - досталось ему, и он занимал его потом во всех путешествиях. Я
знал его еще раньше и считал самым умелым из всех известных мне  каюров.  Он
вез на своих санях  главный  компас  и  проверял  по  нему  направление,  по
которому шел Преструд. За ним следовал Иохансен, тоже с компасом, Наконец, я
с одометром (измерительным колесом) и компасом на санях. Я предполагал ехать
последним, чтобы всегда видеть все происходящее впереди. Как бы  ты  ни  был
осторожен, но все же обязательно бывает, что во время  санных  поездок  иной
раз с саней падает тот или другой предмет. Если последний  каюр  внимателен,
можно избежать многих неприятностей, Я мог бы перечислить много очень важных
вещей, потерянных во время  наших  поездок  И  подобранных  потом  последним
каюром.
     Самую  тяжелую  обязанность  и  наибольшей  труд   несет,   несомненно,
передовой. Ему приходится проторять дорогу и направлять своих  собак,  тогда
как другим остается только следовать за ним. А потому вся честь тому, кто  с
первого дня до последнего исполнял эту обязанность, - Хельмеру Хансену. Само
собой разумеется, незавидна и должность бегущего впереди. У него, правда, не
бывает неприятностей с собаками, но идти в одиночестве  впереди,  ничего  не
видя вокруг себя, чертовски скучно! Его единственным  развлечением  являются
окрики с передних саней:
     - Немного вправо! Влево немножко!
     Развлекают его не столько однообразные слова, сколько тот тон, в  каком
они  выкрикиваются.  Иногда  эти  крики  звучат  одобрительно,  и  тогда  он
понимает, что исполняет свою обязанность хорошо. Но иногда от них  пробегают
по спине мурашки. Кричащему,  видимо,  хотелось  прибавить  еще  что-нибудь,
вроде: "шляпа". Во всяком случае, тон бывал чрезвычайно выразительный.
     Совсем не легкая штука идти по прямому направлению в  такой  местности,
где не существует никаких примет. Представьте себе, что вам нужно  идти  все
прямо по огромной, бесконечной равнине в густом тумане.  К  тому  же  полное
затишье. Снег лежит ровной пеленой без  сугробов.  Что  вы  станете  делать?
Эскимосы умеют справляться с этим, но мы не умеем. Мы  начинаем  сворачивать
то вправо, то влево и доставляем передовому каюру с компасом  массу  хлопот.
Удивительно, как все это действует на психику человека. Хотя каждый участник
похода прекрасно знает, что идущий впереди не может сделать ничего лучшего и
что, будь сам он на его месте, он проделывал бы  то  же  самое,  однако,  он
все-таки в конце концов  начинает  раздражаться  и  думать,  что  ни  в  чем
неповинный и ничего не подозревающий бегун делает все эти зигзаги только  на
зло ему. И команда: "немного влево" произносится тогда таким тоном,  который
выражает нечто весьма нелестное и понимается именно так. Я  сам  испытал  на
себе чувства и тех и других. Для каюра же время проходит необычайно  быстро.
Ему приходится смотреть за своими собаками и следить, чтобы все они работали
и ни одна из них не  "ловчилась".  Его  внимание  занято  и  многим  другим,
связанным с упряжкой, И за самими санями он  должен  наблюдать  непрестанно.
Если этого не делать, то не успеешь и  оглянуться,  как  из-за  какой-нибудь
небольшой неровности поверхности сани уже лежат полозьями вверх. А поднимать
опрокинутые сани весом около трехсот килограммов нет никакого  удовольствия,
и потому, чтобы этим не рисковать, приходится обращать все свое внимание  на
происходящее вокруг.
     От места старта барьер  поднимается  постепенно  и,  дойдя  до  идущего
поперек гребня, переходит в настоящую равнину. Здесь на гребне  мы  еще  раз
останавливаемся. Наших товарищей не видно, они занялись своей работой. А там
вдали в блестящей белой с синим раме стоит "Фрам". Мы только люди.  За  всем
таится неизвестность. Встретимся ли мы снова? И если встретимся, то в  какой
обстановке? Столь  многое  отделяет  сегодняшний  день  от  нашей  следующей
встречи! Огромный могучий океан с одной стороны и неизвестные ледяные  массы
- с другой. Многое может случиться. Флаг развевается по ветру, посылая  свое
последнее "прости" и исчезает. Мы идем на юг.
     Это первое путешествие вглубь ледяного  барьера  чрезвычайно  волновало
нас. Путь был совершенно неизвестным, снаряжение еще неиспытанным.  Какой-то
окажется местность? Будет ли она все время  тянуться  бесконечной  равниной,
без всяких препятствий? Или же природа поставит на нашем пути  непреодолимые
трудности? Правы ли мы в своих предположениях, что в  этих  областях  лучшим
средством передвижения являются собаки, или же мы поступили  бы  правильнее,
взяв оленей, пони, автомобили или аэропланы и т.п.?
     Мы шли вперед с большой  быстротой.  Условия  пути  были  замечательны.
Собачьи лапы едва оставляли след на тонком  слое  рыхлого  снега.  Как  раз,
чтобы иметь хороший, надежный упор. Состояние погоды было не  совсем  таким,
какое нам было бы желательно в незнакомой местности.  Правда,  было  тихо  и
тепло и, в общем, очень приятно  идти.  Однако,  освещение  было  нехорошим.
Серая пелена, самое неприятное освещение, если не считать тумана, лежала  на
всем ландшафте, и поэтому барьер и небо сливались. Не  было  видно  никакого
горизонта. Эта серая пелена, несомненно, младшая сестра тумана,  чрезвычайно
неприятна. Все  время  находишься  в  неизвестности,  что  делается  кругом.
Совершенно нет теней. Все кажется одинаковым.  При  таком  освещении  трудно
бежать переднему. Он различает неровности местности только, когда бывает уже
слишком поздно, когда он уже сказывается  среди  них.  Это  кончается  часто
падением или же отчаянными усилиями удержаться на ногах. Каюрам  легче.  Они
могут опираться одной рукой о сани. Но они тоже должны обращать внимание  на
неровности и смотреть, чтобы сани не опрокинулись. Такое освещение действует
также очень сильно на глаза, и после нескольких таких дней часто  появляется
снежная слепота. Объясняется это не только непрестанным напряжением  зрения;
часто это происходит и от  неосторожности.  Люди  склонны  в  таких  случаях
сдвигать очки на лоб, особенно, если стекла у них  темные.  Впрочем,  у  нас
дело всегда обходилось замечательно хорошо. Только некоторые из нас  немного
пострадали от этой неприятной болезни. Как ни странно, но у снежной  слепоты
есть нечто общее с морской болезнью. Спросите кого-нибудь, не болеет  ли  он
морской болезнью, и в девяти случаях из  десяти  вы  получите  ответ:  "Нет,
ничего подобного - просто только болит  живот".  То  же  самое,  но  лишь  с
некоторым изменением, бывает и при снежной слепоте. Если кто-нибудь является
вечером в палатку с воспаленными глазами, и вы спрашиваете его,  не  снежная
ли у него слепота, будьте уверены, что он даже обидится: "Снежная слепота, -
нет, что вы, вовсе нет - просто что-то попало в глаз!"
     В этот день мы без напряжения прошли двадцать восемь километров. У  нас
были две палатки, и мы улеглись подвое в каждой. Эти палатки были  сшиты  на
троих, но для четверых они были слишком малы. Пищу готовили только в  одной.
Отчасти это делалось ради экономики, чтобы побольше оставить  на  окладе,  а
кроме того - и надобности особой не было, так как погода все еще была совсем
теплая.
     Уже во время этого путешествия, да и позднее при  всех  наших  поездках
для устройства складов, утренние сборы отнимали у нас слишком много времени.
Мы начинали собираться с четырех часов утра, но пускались в путь  не  раньше
восьми часов. Я постоянно изыскивал способы изменить такое  положение.  Меня
спросят, чем это могло объясняться, и я  откровенно  и  честно  отвечу,  что
причиной была собственная наша мешкотность! Во время поездок для  устройства
складов это было не так уж страшно,  но  во  время  главного  нашего  похода
всякая мешкотность должна была изгоняться без всякой пощады!
     На следующий день мы прошли намеченные двадцать  восемь  километров  за
шесть часов и еще до наступления вечера  встали  лагерем.  Собаки  порядочно
устали, так как весь  день  путь  наш  шел  в  гору.  Сегодня  с  расстояния
пятидесяти шести километров мы видели Китовую бухту. Это свидетельствовало о
том, что мы поднялись на довольно значительную высоту.  По  приблизительному
расчету, наш лагерь в этот вечер находился на высоте ста сорока  метров  над
уровнем моря. Такой подъем удивил нас, хотя нам, в сущности  говоря,  нечего
было удивляться, так как в первый же день. когда мы увидели основание бухты,
мы предположили, что эта возвышенность должна быть высотой около ста  сорока
метров. Но, так или иначе,  большинство  из  нас  всегда  склонно  выдвигать
собственные теории и открывать что-нибудь новое. То, что видели  другие,  не
имеет для них значения. И мы воспользовались этим  случаем,-я  говорю  "мы",
так как и я тоже в этом участвовал, - чтобы выдвинуть новую теорию -  учение
о леднике, равномерно спускающемся с антарктического плато. Мы уже  мысленно
видели, как мы равномерно  и  постепенно  поднимаемся  до  самой  вершины  и
избегаем, таким образом, крутого и утомительного подъема между горами.  День
был очень теплый -11<sup>o</sup> С, и я счел нужным снять с себя все, вплоть до  самого
необходимого нижнего белья, Наилучшее представление  о  моем  одеянии  может
дать название, присвоенное этому подъему - "кальсонный склон..."
     Стоял густой туман, когда мы проснулись на  следующее  утро.  Чертовски
неприятно! Здесь каждый  шаг  мы  делаем  по  девственной  почве,  а  теперь
приходилось действовать вслепую! Казалось, что в этот день мы шли куда-то  в
бездну. В час дня било доложено, что прямо перед нами земля. Один из  шедших
впереди меня так взмахнул руками, что я было подумал, что она, должно  быть,
совершенно необычайных размеров. Я абсолютно ничего не видел, но, впрочем, в
этом не было ничего удивительного. Зрение у меня плохое, а земли  вообще  не
существовало. Туман немного поредел, и оказалось,  что  местность  несколько
неровная. Фантазия о существовании земли  продолжалась  до  следующего  дня,
когда мы определенно убедились, что Это была  просто  спускающаяся  туманная
завеса.
     В  этот  день  мы  отличились,  превысив  намеченные  двадцать   восемь
километров и пройдя все сорок. Мы шли очень легко одеты.  Не  могло  быть  и
речи о меховой одежде; мы сразу же отказались от нее. Очень легкая одежда из
непроницаемой для ветра материя поверх нижнего белья - вот и все, что на нас
было. Многие из нас во время этого путешествия  ложились  в  спальные  мешки
босыми.
     На  следующий   день   мы   были   совершенно   поражены   наступлением
ослепительно-ясной погоды, при полном безветрии.  Впервые  мы  могли  теперь
хорошенько рассмотреть окрестности. К югу барьер, по видимому, шел  ровно  и
гладко, без подъема. Наоборот, к востоку  местность  заметно  повышалась,  -
вероятно, как думали мы тогда, к Земле короля Эдуарда VII. Утром  мы  прошли
через первую встреченную нами трещину. По всей  вероятности,  она  была  уже
давно забита снегом. Расстояние, пройденное  нами  в  этот  день,  равнялось
тридцати семи километрам.
     Во время таких путешествий для устройства складов большое  удовольствие
доставляли нам наши термосы. Мы останавливались  среди  дня  и  выпивали  по
чашке очень  горячего  шоколада.  Чрезвычайно  приятно  было  среди  снежной
равнины  без  всяких  хлопот  подкрепиться   чашкой   шоколада.   Во   время
окончательного нашего похода на юг с нами не было термосов. Мы не устраивали
тогда завтраков.
     Четырнадцатого февраля,  сделав  переход  в  восемнадцать  с  половиной
километров, мы дошли до 80<sup>o</sup> южной широты. К сожалению, в эту поездку нам  не
удалось произвести никаких астрономических наблюдений, так как взятый нами с
собой теодолит оказался не в порядке, но последующее наблюдения, повторенные
много раз, дали 79<sup>o</sup>59' южной широты. Мы прошли не так уж плохо, несмотря  на
пасмурную погоду. Все расстояние до этого  места  мы  разметили  бамбуковыми
шестами  с  флагами  через  каждые  пятнадцать  километров.  Но  теперь,  не
производя, никаких астрономических определений места, мы  решили,  что  этих
знаков недостаточно. Поэтому .нам  пришлось  подумать  о  каких-нибудь  иных
заметных знаках.  Мы  разбили  несколько  пустых  ящиков,  и  они  дали  нам
некоторый материал для вех, но  все-таки  этого  было  далеко  недостаточно.
Случайно наш взгляд упал на полфунта сушеной  рыбы,  лежавший  на  одних  из
саней - и вехи  были  найдены!  Интересно,  размечалась  ли  когда-нибудь  и
где-нибудь какая-либо дорога сушеной рыбой?
     Сомневаюсь в этом!
     Сейчас же по прибытии на 80<sup>o</sup> широты - в одиннадцать  часов  утра  -  мы
начали устраивать склад. Он был очень солидно построен и достигал  в  высоту
двух метров. Наст здесь, на 80-м градусе южной широты,  резко  отличался  от
всей остальной дороги, по которой мы ехали. Лежащий повсюду глубокий  рыхлый
снег производил такое впечатление, будто он выпал, по  всей  вероятности,  в
очень тихую погоду. Много раз, когда мы проходили мимо этого места,  хоть  и
не всегда, мы находили здесь такой же рыхлый снег.
     Устроив склад и сфотографировав его, мы уселись на сани и отправились в
обратный путь. Так странно было сидеть на санях и  ехать!  Этого  обычно  не
бывает. Сидел тоже и Преструд. Хансен ехал передовым, а так  как  теперь  он
мог ехать по старому следу, то дело спорилось и  без  впереди  бегущего.  На
последних санях у нас были сложены вехи.  Преструд  следил  за  одометром  и
через каждые полкилометра подавал сигнал голосом.  Тогда  я  втыкал  в  снег
сушеную рыбу. Этот способ разметки пути оказался замечательным. Сушеная рыба
во многих случаях не только направляла нас на верный путь,  но  и  сослужила
нам  большую  службу,  когда  на  следующий  раз  мы  возвращались  домой  с
изголодавшимися собаками.
     В этот день мы проехали семьдесят километров и улеглись спать не раньше
часа ночи. Это не помешало нам, однако, быть снова на  ногах  уже  в  четыре
часа для обычных утренних сборов и двинуться в путь в семь с половиной часов
утра. В девять с половиной часов вечера мы подъезжали к "Фрамхейму", проехав
в этот день сто километров. Мы ехали так не потому, что хотели поставить  на
ледяном барьере какой-нибудь рекорд, но чтобы вернуться еще до ухода "Фрама"
и еще раз пожать руки нашим товарищам и пожелать им счастливого пути.
     Но, доехав до края барьера,  мы  увидели,  что  несмотря  на  все  наши
старания, мы все же приехали  слишком  поздно.  "Фрама"  там  не  было.  Это
пробудило в нас какое-то странное и тяжелое чувство,  почти  непонятное,  но
сейчас же к нам вернулся здравый смысл, и верх  взяла  радость,  что  "Фрам"
после долгой стоянки благополучно оставил  барьер.  Мы  узнали,  что  "Фрам"
вышел из бухты в двенадцать часов того же дня - как раз в то время, когда мы
изо всех сил торопились доехать и еще застать отплывающих.
     Эта санная поездка дала нам в достаточной степени возможность судить  о
будущем. После нее мы были вправе видеть его в розовом свете.  Мы  подвергли
испытанию три важнейших фактора: местность, поверхность  ее  и  перевозочные
средства, и результат показал нам, что лучшего нечего и желать. Все  было  в
блестящем порядке. Я всегда высоко ставил собак как  упряжных  животных.  Но
после нашего последнего путешествия  мое  изумление  перед  этими  чудесными
животными перешло в восторг. Давайте посмотрим, сколько пробежали  в  данном
случае  мои  собаки.  Четырнадцатого  февраля   они   сделали   девятнадцать
километров к югу с грузом на санях в триста пятьдесят килограммов. В тот  же
день пятьдесят километров к северу. Только четыре из них-"три  мушкетера"  и
"Лассесен"  -  выдержали  до  конца,  "Фикс"  же  и  "Снуппесен"  до   конца
отлынивали. Груз, с которым они начали  бежать  от  80<sup>o</sup>  южной  широты,  был
следующий: сани  75  килограммов,  Преструд  -  80  килограммов  и  я  -  83
килограмма. К этому надо прибавить 70 килограммов - вес спальных мешков, лыж
и сушеной рыбы. Общий вес - 300 килограммов, или от 70 до 80 килограммов  на
каждое  животное,  а  в  последний  день  -  100  килограммов.   Расстояние,
пройденное ими за 24 ходовых часа -  170  километров.  Мне  кажется,  что  в
данном случае собаки полностью доказали, что на ледяном барьере  они  вполне
пригодны.
     На ряду с этим блестящим результатом мы достигли еще  многого  другого.
Прежде всего возник вопрос о длительности утренних сборов. Так дело не может
идти во время нашего главного похода. Одно было ясно:  нужно  сэкономить  по
крайней мере часа два. Но как это  сделать?  Следовало  об  этом  хорошенько
подумать.  Еще  одно  нужно  было  обязательно  изменить  -   наше   тяжелое
снаряжение. Сани делались в расчете на самые трудные условия пути. Местность
же здесь была очень легкая, а потому допускала самое легкое снаряжение.  Вес
саней следовало уменьшить по крайней мере наполовину, а может  быть  даже  и
еще больше. Нужно было также переделать и совершенно изменить  наши  большие
лыжные башмаки из брезента. Они были слишком малы и жестки.  Их  нужно  было
сделать больше и мягче. Эта часть снаряжения имела такое значение для  всего
нашего путешествия, что было совершенно необходимо принять все  меры,  чтобы
достичь наиболее удовлетворительных результатов.
     Четверо товарищей,  оставшихся  дома,  выполнили  за  эти  дни  большую
работу. "Фрамхейм", с большой новой пристройкой по западной стене его, почти
нельзя было узнать. Эта пристройка шла во всю ширину дома-на четыре метра  -
и имела три метра по другой стороне. Были вставлены и окна - две штуки -  и,
когда мы вошли, в помещении было уютно  и  светло;  однако,  так  это  будет
недолго. Кроме того, наши строители выкопали вокруг  всего  дома  ров  в  70
сантиметров  глубины.  Он  был  теперь  перекрыт,  так  как  покатая   крыша
просто-напросто была продолжена до  поверхности  снега,  образуя  крышу  над
ходом. На восточной коньковой стене была прибита на  соответственной  высоте
планка, и с нее проложены на снег доски. Эта новая дощатая крыша была хорошо
укреплена по нижнему краю, так как  вес  снега,  который  выпадет  за  зиму,
будет, вероятно, велик. Ход сообщался с пристройкой через  боковую  дверь  в
северной стене. Он предназначался для склада консервов и свежего мяса. Кроме
того, в восточном конце хода у нас получилось прекрасное место, откуда можно
было брать снег. Линдстрем мог смело брать  сколько  угодно  чистого  снега,
тогда как около дома это было невозможно.  Здесь  сновали  наши  120  собак,
которые обращали не особенно большое внимание на то, нужна ли нам будет вода
для кофе или чая. Из снежной же стойки дома Линдстрем мог, не  боясь  собак,
брать сколько угодно снега. Большое преимущество заключалось еще  и  в  том,
что Линдстрему не нужно было выходить за каждым куском льда на бурю и мороз,
Теперь до наступления холодов на  очереди  прежде  всего  стояло  устройство
палаток для собак. Мы не могли оставить их  на  произвол  судьбы  просто  на
ледяном барьере. Если бы мы попробовали их там  оставить,  то  убедились  бы
скоро, что зубы у них острые, как нож. А кроме того,  тут  было  бы  слишком
ветрено и холодно для них.  Во  избежание  этого,  мы  углубили  пол  каждой
палатки на полтора метра ниже  уровня  барьера.  Для  этой  работы  пришлось
пользоваться главным образом топорами, так как  вскоре  мы  натолкнулись  на
лед. Такая, уже готовая, собачья палатка имела весьма внушительный вид, если
стоять в ней "на полу" и смотреть вверх. От пола до  верхушки  палатки  было
пять метров, а диаметр площади пола имел около четырех метров. Здесь в  этот
обледеневший снег было вбито кругом вдоль стенок двенадцать кольев на равном
расстоянии один от другого для собак каждой отдельной упряжки.
     Уже с самого первого дня собаки оценили по достоинству свои жилища,  и.
были вполне правы, так как там им было хорошо. Я не помню, чтобы хоть раз  я
замечал бы иней на шерсти своих собак, когда они жили в палатке. Здесь у них
были все блага - много места, свет,  воздух  и  никакого  ветра.  Для  упора
палаточного шеста мы оставили посредине палатки  снежную  глыбу.  Эта  глыба
была в рост человека. Нам понадобилось два дня, чтобы поставить  все  восемь
собачьих палаток.
     Еще до ухода "Фрама" мои товарищи втащили на барьер одну из промысловых
лодок. Трудно наперед знать, что может случиться.  Худо  было  бы  не  иметь
никакой лодки, если бы она вдруг понадобилась нам.  А  если  она  нам  и  не
пригодится, то беды в этом не будет никакой. Лодка была отвезена подальше на
барьер на двух санях, запряженных двенадцатью собаками. Мачта торчала высоко
вверх, а потому было издалека видно, где лодка находится.
     Пока нас не было, наши четверо  молодцов  нашли  время  заняться  кроме
своей работы еще и охотой, и теперь повсюду были сложены большие груды мяса.
Приходилось  своевременно  позаботиться  о  палатке  для  сохранения  нашего
главного запаса - тюленьего мяса. Его нельзя было оставлять долго без всякой
охраны прямо на снегу. Чтобы уберечь эту  палатку  от  собак,  мы  построили
вокруг нее стену из больших снежных глыб в два  метра  вышины.  Собаки  сами
позаботились о том,  чтобы  она  за  несколько  дней  обледенела,  и  всякая
возможность добраться до мяса была для них исключена.
     Недолго мы пользовались домашним уютом. Нужно было опять ехать на юг  с
новым запасом провианта. .
     Отъезд был назначен на двадцать второе февраля. До  этого  времени  нам
пришлось основательно  поработать.  Прежде  всего  нужно  было  доставить  с
главного склада домой весь  провиант  и  приготовить  его  для  путешествия.
Сначала мы должны были привести в порядок ящики с пеммиканом, вынуть из  них
банки, в которых пеммикан был запаян - по четыре порции  в  каждой,  вскрыть
банки, вынуть из них эти четыре порции и снова уложить их  в  ящик  уже  без
жестяной упаковки. Таким образом, мы значительно экономили на весе, а  кроме
того избавляли себя от будущей  возни  на  морозе.  Жестяная  упаковка  была
сделана для перевозки пеммикана через жаркие области, так как я боялся,  как
бы он у нас не растаял и не стек на дно судна.  Вскрытие  жестянок  отнимало
много времени, но мы  все-таки  закончили  работу  в  срок.  Пристройку,  мы
использовали в качестве упаковочного помещения.
     Наше личное снаряжение тоже отняло у  нас  много  времени.  Был  поднят
вопрос об обуви. Большинство  из  нас  стояло  за  надеваемые  поверх  всего
большие сапоги, но только в новом, улучшенном издании. Были и  такие,  -  их
было немного, -  которые  объявили  себя  приверженцами  исключительно  лишь
мягкой обуви. В данном случае это не играло столь уж большой роли,  так  как
все знали, что во время нашего решительного похода придется  взять  с  собой
большие сапоги, ведь может встретиться необходимость перехода  по  ледникам.
Тем  же,  кто  хотел  бы  идти  в  мягкой  обуви,  предоставлялась   поэтому
возможность повесить башмаки . на сани. Я ни в каком случае не хотел  никому
навязывать обуви,  которая  ему  не  нравится.  Это  могло  вызвать  большие
неприятности и было связано с серьезной  ответственностью.  Поэтому  каждому
предоставлялось поступать, как он хочет. Я лично стоял за сапоги  с  твердой
подошвой, если только верх сапога можно сделать мягче, а самый  сапог  такой
величины, чтобы можно было найти в нем место для  любого  количества  чулок.
Хорошо, что в  эти  дни  сапожный  фабрикант  не  мог  заглянуть  к  нам  во
"Фрамхейм", да и позднее много раз  тоже!  Без  всякого  сострадания  в  эти
великолепные произведения искусства всаживался  нож,  и  весь  брезент  плюс
целая масса  лишней  кожи  вырезались  прочь.  У  меня  не  слишком  большое
знакомство с  сапожным  ремеслом,  и  потому  я  с  радостью  согласился  на
предложение Вистинга произвести операцию над моими  сапогами.  Сапог  нельзя
было узнать, когда они вышли из его рук! Что касается  формы,  то,  конечно,
она была гораздо красивее до переделки, но так как  форма  играет  ничтожную
роль, если сапоги приятны и удобны, то надо сказать, что после переделки они
много выиграли. Толстый брезент был выброшен и заменен тонкой, непроницаемой
для ветра материей. Носок был надставлен большими клиньями, так  что  теперь
освободилось место для значительно большего числа чулок.  Кроме  того,  была
удалена также одна из многочисленных стелек,  которая,  таким  образом,  еще
освободила порядочное пространство.
     Только теперь мне, наконец, показалось, что  моя  обувь  отвечает  всем
поставленным мною требованиям: твердая подошва, вполне удобная для крепления
Хейер-Эллефсена, на мягкой обуви, нигде не стесняющей ноги. Несмотря на  все
эти улучшения, мои сапоги еще раз поступили в  руки  мастера  перед  главным
нашим походом, но тогда уже  они  стали  совершенством.  Все  другие  сапоги
подверглись такому же изменению,  и  наше  снаряжение  совершенствовалось  с
каждым днем.
     Гардероб был тоже подвергнут  ряду  мелких  изменений,  Один  мечтал  о
"шорах" на шапке, другому их не нужно было.  Один  пришивал  защититель  для
носа, а другой как раз спарывал свой. И оба готовы были пойти  на  казнь  за
свою идею. Все эти изменения были не особенно важны, но они  соответствовали
вкусу и желанию каждого, поднимали  настроение  и  укрепляли  уверенность  в
себе. Обсуждался также и тип подтяжек. Я  сам  изобрел  один,  которым  одно
время чрезвычайно гордился. Я  даже  добился  такого  успеха,  что  один  из
конкурентов воспользовался моим изобретением, что случается  редко.  Каждому
лестно было стать самому изобретателем,  и  притом  оригинальным.  Все,  что
сколько-нибудь походило на вещь, уже употреблявшуюся раньше, не годилось. Но
с нами случилось то  же,  что  с  известным  крестьянином  -  старый  способ
оказался самым лучшим.
     Двадцать первого февраля вечером мы опять были готовы тронуться в путь.
Сани,  числом  семь,  были  нагружены  и  выглядели  довольно   внушительно.
Обольщенные хорошими результатами прошлой поездки, мы на  этот  раз  слишком
загрузили сани - во всяком случае некоторые из них. Мои были перегружены,  Я
поплатился потом за это - вернее, мои чудесные животные.
     Двадцать второго февраля в восемь с половиной часов утра наш караван  -
восемь человек, семь саней и сорок две собаки - двинулся, и  началась  самая
утомительная часть всего нашего путешествия. Как всегда, мы резво выехали из
"Фрамхейма". Линдстрем, который должен был  остаться  домовничать  один,  не
помахал нам вслед.  Лишь  только  двинулись  последние  сани,  он,  сияя  от
радости, вернулся в дом.  Видимо,  он  почувствовал  облегчение.  Однако,  я
прекрасно знал, что вскоре он начнет делать  вылазки  и  посматривать  .  на
место нашего подъема: "да скоро ли они вернутся?"
     С юга дул слабый бриз прямо нам в лоб, и  небо  было  затянуто  тучами.
Свежевыпавший рыхлый снег затруднял ход, и собакам  трудно  было  вытягивать
груз. Наших следов - еще от того раза - уже не было видно,  но  нам  удалось
найти первый флаг, стоявший на восемнадцатом километре.  Отсюда  мы  шли  по
сушеной рыбе, которая резко выделялась на фоне б