Руал Амундсен. Моя жизнь -------------------------------------- Государственное издательство географической литературы Москва, 1959 ROALD AMUNDSEN MITT LIV SOM POLARFORSKER OSLO, 1927 OCR Сергей Васильченко --------------------------------------- В своей книге неутомимый норвежский исследователь арктических просторов и покоритель Южного полюса Руал Амундсен подробно рассказывает о том как он стал полярным исследователем. Перед глазами читателя проходят картины его детства, первые походы, дается увлекательное описание всех его замечательных путешествий, в которых жизнь Амундсена неоднократно подвергалась смертельной опасности. Книга интересна и полезна тем, что она вскрывает корни успехов знаменитого полярника, показывает, как продуманно готовился Амундсен к каждому своему путешествию, учитывая и природные особенности намеченной области, и опыт других ученых и технические возможности своего времени. Читатель книги "Моя жизнь" увидит что прекрасная организация и предусмотрительность отличали каждую его экспедицию помогая ему выходить с честью казалось бы из самого тяжелого положения. *** Печатается по Собранию сочинений т. V, изд. Главсевморпути, Л., 1937. ПРЕДИСЛОВИЕ Амундсен! Кто не знает имени этого неутомимого норвежского исследователя полярных стран? Ведь он первый совершил сквозное плавание Северо-западным морским проходом из Атлантического океана в Тихий. Он первый обогнул все побережье Северного Ледовитого океана вдоль берегов Америки, Европы и Азии, совершив таким образом кругосветное плавание в арктических водах. Первым он достиг и Южного полюса. Амундсен первый пролетел на дирижабле над Северным Ледовитым океаном. Руал Амундсен побывал на обоих полюсах Земли. Девять раз зимовал он в Арктике и Антарктике. О своих путешествиях и отважных дерзаниях славный норвежец много писал, посвящая каждой экспедиции отдельную книгу. Последний его труд "Моя жизнь" в какой-то мере обобщает жизненный путь полярного исследователя. Полярным исследователем Руал Амундсен стал не случайно. Сам он пишет "Вся моя жизнь с пятнадцатилетнего возраста была постоянным движением вперед к одной определенной цели". Убежденность, целеустремленность, непреклонное мужество, напористость, работоспособность, исключительный организаторский талант, а главное, вера в свои силы были основными качествами этого замечательного человека. Например, Амундсен верил, что Северо-западный проход - тайна, дразнящая мореплавателей несколько веков, будет им разрешена, и он разгадал ее. Для всей жизни Руала Амундсена стремление к достижению поставленной цели, к преодолению самых тяжелых препятствий являлись чрезвычайно характерными. Воля и решительность - вот основные черты его характера. Именно они и определили успех всех организованных им полярных экспедиций. Решив стать полярным исследователем, Амундсен всю свою жизнь подчинил этой цели. Еще на пороге юности Руал начинает заниматься своей физической закалкой. Он спит зимой с открытым окном, развивает свою мускулатуру, играет в футбол, тренируется на лыжах, работает на судостроительной верфи столяром. Считая, что полярный исследователь должен быть отличным моряком, он несколько лет плавает матросом, сдает экзамен на звание штурмана, а потом и капитана дальнего плавания. Позднее он учится летать и первым в Норвегии получает звание гражданского летчика. Молодой Амундсен участвует в бельгийской антарктической экспедиции Адриена де Жерлаша, где, во время вынужденной и непредусмотренной зимовки, становится фактическим ее руководителем. Решив пройти на судне Северо-западным проходом, он собирает литературу о своих предшественниках, особенно внимательно перечитывает описание путешествия трагически погибшего Джона Франклина, изучает науку о земном магнетизме и методы магнитных наблюдений. Так приходят к нему необходимые закалка и опыт. Амундсен созревает для собственных дерзаний, которые прославили не только Норвегию, но и послужили ценным вкладом в мировую географическую науку. Его выносливость и терпение были поразительны. Во время третьей зимовки у острова Гершеля, в Канадском арктическом архипелаге, он, чтобы отправить телеграммы, которые должны были оповестить мир о его победе, прошел на лыжах полярной ночью расстояние в 700 километров до Игл-Сити. Во время этого похода путешественник пересек горную цепь высотою в 2750 метров при морозах, достигавших 50o Ц. Амундсен отправил телеграммы и после небольшого отдыха вернулся обратно тем же трудным путем. Это мог выдержать только такой закаленный человек, как он. Случайно поскользнувшись и упав со сходней корабля во время зимовки у восточного берега Таймырского полуострова, Амундсен сломал правое плечо. Несмотря на мучительную боль, он занимался гимнастикой, пока не восстановил полностью способность двигать рукой. Позднее американские врачи в Сиатле удивлялись, как он этого добился. По их мнению, исследователь не должен был владеть плечом. Прекрасная организация, продуманность и предусмотрительность отличали каждую экспедицию Амундсена и помогали ему преодолевать самые, казалось бы, непреодолимые трудности. Убедившись, что пройти узким мелким фарватером среди многочисленных островов, разбросанных вдоль северных берегов Америки, невозможно, Амундсен сознательно выбрал такое крошечное суденышко, как "Йоа", и будущее показало, как он был прав. Не доверяя никому, Амундсен всегда очень тщательно готовил все свои экспедиции. Для первого путешествия командир "Йоа" сам проверил качество собачьего корма, одежды, спальных мешков и т. п. Все было строго рассчитано. Ящики с продовольствием укладывались в трюм, как детские кубики в коробку. Скрепленные медными гвоздями, они были лишены магнитных свойств и годились для постройки обсерватории. Цистерны для керосина подогнаны по форме судна. Маленькая "Йоа" вместила запасы продовольствия на целых пять лет. Во время экспедиции сани, собачьи упряжки, палатки подверглись новым испытаниям и непрерывно совершенствовались. Ведь любую непредусмотрительность, на первый взгляд ничтожную ошибку, как будто мало заметный промах, Арктика сплошь и рядом карает смертью, и Амундсен хорошо понимал это. "Предусмотрительность и осторожность одинаково важны: предусмотрительность - чтобы вовремя заметить трудности, а осторожность - чтобы наиболее тщательно приготовиться к их встрече", - записывает он на страницах своей книги. Не менее тщательно готовился всемирно известный теперь исследователь и к походу на Южный полюс. По пути к полюсу заранее были устроены продовольственные склады до 83o южной широты. Через каждые 8 километров строили гурии - снежные столбы, чтобы легче было найти обратный путь. Он точно рассчитал дни, когда по мере уменьшения груза собаки не нужны будут в качестве тягловой силы и станут пищей не только для оставшихся собак, но и для людей. Исключительно много внимания уделялось тому, чтобы уменьшить вес саней и деревянной тары. На каждых санях были устроены особые счетчики (одометры), определявшие пройденное расстояние. Климат Антарктики самый суровый в мире. Здесь штормы свирепствуют почти не переставая. Скорость ветра достигает 60 метров в секунду, а отдельные его порывы доходят до 100 метров. Страшные вьюги и метели сваливают людей с ног, морозы, превышающие 80o, пробирают до костей сквозь меховую одежду. И вот верхняя одежда шьется по образцу эскимосской. Строго продумывается каждая деталь: белье, обувь, рукавицы, даже кнуты для собачьих упряжек. "Поход Амундсена к Южному полюсу, - писал известный советский знаток полярных стран В. Ю. Визе, - можно сравнить с безупречным разыгрыванием музыкальной пьесы, в которой каждый такт, каждая нота были заранее известны и продуманы... все шло именно так, как это предвидел и рассчитал Амундсен". Для предполагаемого дрейфа через Северный полюс Амундсен, так же как и Нансен, использовал многовековой опыт русских поморов, строивших свои промысловые "кочи" с таким расчетом, чтобы льды не раздавливали судна, а выдавливали его кверху, на лед, "Мод" имела днище, похожее на разрезанное вдоль яйцо. Он помнил, что в 1881 году "Жаннетта" Джорджа де Лонга была раздавлена льдами и затонула только потому, что не имела такой формы. Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, с какой тщательностью и осторожностью готовил Амундсен свои экспедиции и как он побеждал стихию. Но не одни только стихии приходилось ему преодолевать. Прославленный полярник должен был бороться за каждую крону, необходимую для организации каждой новой экспедиции. Он всегда нуждался в деньгах. Уже при организации первой своей экспедиции на "Йоа" Амундсен задолжал всюду и везде. Кредиторы требовали немедленного возврата денег, угрожали судом, пытались наложить арест на судно. В тот самый момент, когда приготовления были завершены, заимодатели потребовали уплаты долгов в 24 часа, иначе они грозили привлечь Амундсена за мошенничество и посадить в тюрьму. Тогда молодой исследователь решился на отчаянный шаг. Он собрал участников экспедиции и в дождливую темную ночь тайком вышел в море. Когда занялся день, "Йоа" уже качалась на волнах Атлантического океана. Амундсен не раз пишет о чаше горечи, которую ему пришлось испить при организации всех без исключения экспедиций. "Бесконечные задержки и удары, наносимые гордости и самоуважению, - вот что сопутствует попыткам найти деньги, и это трагедия в жизни исследователя". Во время первой мировой войны Амундсен собирал необходимые средства для будущей экспедиции путем покупки акций одной из пароходных компаний. Человек отнюдь не коммерческого склада, он стремился к наживе не ради самой наживы, а для того, чтобы обеспечить свою будущую работу. Однако и здесь его постигло разочарование. Курс норвежской кроны после войны резко упал, и ему опять пришлось повсюду искать помощи. Всемирно известный исследователь вынужден был снова пройти неизбежные в буржуазных условиях унижения. Готовя экспедицию на самолетах и, как всегда, испытывая финансовые затруднения, Амундсен имел неосторожность довериться авантюристу Хаммеру. Результаты оказались печальными. Они привели "к самому болезненному, самому унизительному и, по правде говоря, самому трагическому эпизоду моей жизни", - с горечью говорит он. Руал Амундсен очутился без гроша и был объявлен банкротом. Кредиторы набросились с непостижимой яростью, и ему до последних дней своей жизни пришлось выплачивать долги. Полеты на аэропланах со Шпицбергена и трансатлантический перелет на дирижабле "Норвегия" оказались возможными только потому, что их финансировал американский миллионер меценат Элсворт. А сколько часов, дней, месяцев и лет потерял Амундсен на чтение лекций в разных странах, на газетные статьи только для того, чтобы добыть необходимые деньги на экспедиции, которые служили всему человечеству. Так всю жизнь знаменитый полярный исследователь находился в финансовых тисках, и лишь смерть избавила его от них. Нередко Амундсена обвиняют в честолюбии, в излишнем стремлении к сенсации, к спортивным рекордам, к жажде всегда и во всем быть первым. Скажем прямо, он не был равнодушен к славе. Еще в юные годы он говорил немецкому ученому Георгу Неймайеру "о своей честолюбивой мечте стать первым, кто откроет Северо-западный проход". Когда американец Пири раньше него достиг Северного полюса, у него сразу пропал всякий интерес к этому замыслу. "Должен сознаться, что это был серьезный удар. Раз я хотел поддержать честь своего имени как исследователя, мне нужно было как можно скорее одержать ту или иную сенсационную победу", - признается он. В бухте Фуншал, на острове Мадейра, собрав всех на палубе, он неожиданно объявляет, что "Фрам" не пойдет к Северному полюсу, он пойдет к Южному", и затем он сообщает Р. Скотту, что хочет "конкурировать с ним в открытии Южного полюса". В данном случае спортивный интерес, несомненно, играл не последнюю роль. В 1906 году, придя в Ном на "Йоа" с востока, а в 1920 году на "Мод" с запада, он, таким образом, совершил первое кругосветное путешествие в арктических водах. "В наше время рекордов - это имеет свое значение", - записывает Амундсен в своем дневнике. Свои путешествия он сам называет "славными". И все-таки обвинения Амундсена в излишнем стремлении к рекордам и славе не совсем справедливы. Во-первых, Руал Амундсен своей беззаветной деятельностью открыл новую яркую страницу в области полярных исследований, чем заслужил всеобщее признание. Во-вторых, в его работе интересы науки играли совсем не малую роль. Амундсен пишет о трансатлантическом перелете через Северный Ледовитый океан так: "Мой интерес был продиктован не исключительно только жаждой приключений, но был также интересом географа и ученого". И это действительно было так. Еще в 1901 году он отправляется на "Йоа" в плавание между Шпицбергеном и Гренландией. Попутно он выполняет для Нансена океанографические исследования в малоизученных в то время северных водах, и этими исследованиями Нансен остался очень доволен. В 1903-1906 годах Амундсен прошел на "Йоа" Северо-западным проходом, чего никому не удавалось сделать в течение почти четырех столетий. Во время этого плавания Амундсен отводил исключительное место производству наблюдений в районе Северного магнитного полюса. Впервые произведенные там магнитные наблюдения были так обширны и полны что ученым понадобилось целых двадцать лет, чтобы их обработать. Никогда до Амундсена наука не располагала столь обширными данными о явлениях земного магнетизма в районе Северного магнитного полюса. Экспедиция Амундсена нанесла на карту новые острова и берега, например, острова Ховгарда в бухте Ля-Троб, острова Принцессы Ингеборг, острова Норденшельда. К северу от залива Маркэма была обследована группа островов, названных островами Королевского Географического Общества. Был положен на карту восточный берег Земли Виктории. В проливе Симпсона у острова Эда произведен промер глубин. Помимо этого, по заданию Норвежского университета были собраны большие зоологические коллекции, а по поручению норвежских музеев - богатая коллекция из предметов эскимосского обихода. Орудия рыбной ловли, одежда, утварь, оружие и т. п. заполняли трюмы маленькой яхты когда она возвращалась из своего плавания на "Йоа". Во время похода к Южному полюсу научные изыскания не носили систематического характера, но метеорологические наблюдения производились неукоснительно. Кроме того, по время пребывания Амундсена на антарктическом материке "Фрам" был отправлен из Китовой бухты для ведения научных наблюдений в Южном Ледовитом океане. Экспедиция на "Мод" также дала немало научных материалов. В первую же зимовку вблизи судна выросли своего рода метеорологические и магнитные обсерватории. По возвращении корабля из Нома, зимой 1920/21 года, на зимовке у восточных берегов Азии научные наблюдения не прекращались. Спутники Амундсена - Х. Свердруп и Вистинг - объехали все чукотское побережье от мыса Сердце-Камень до залива Креста и собрали богатый этнографический материал. Но особенно ценными оказались наблюдения над дрейфом льдов и изучение их физических свойств во время трехлетнего дрейфа "Мод" через Северный Ледовитый океан. Несмотря на трагичность положения Амундсена и его спутников при вынужденной посадке на лед гидропланов э 24 и э 25 у 87o 43' западной долготы, несмотря на то что ежедневный паек был уменьшен до 225 граммов, а люди работали сверх всяких сил над постройкой взлетной площадки и совершенно обессилели, там производились регулярные астрономические, метеорологические и океанографические наблюдения. Во время полета через полюс на дирижабле "Норвегия" также велись астрономические и метеорологические наблюдения и, кроме того, наблюдения над атмосферным электричеством. В результате полета выяснилось, что между Северным полюсом и мысом Барроу на Аляске не было обнаружено никакой земли. До перелета географы вели между собой по этому поводу бесконечные споры. На последнем этапе жизни Амундсен строил новые планы: он собирался заняться изучением древних культур народностей, населявших побережье Северной Америки и Северной Азии. Его интересовали вопросы этнографии, археологии и антропологии. Таков облик Руала Амундсена как полярного исследователя и ученого. Здесь же следует коротко остановиться и на взаимоотношениях Амундсена с величайшим норвежским полярным исследователем Фритьофом Нансеном. Нансен сыграл в судьбе будущего полярного исследователя весьма заметную роль. Он рекомендован Амундсена людям, которые могли помочь ему в организации экспедиции в Канадский арктический архипелаг. Несомненно, что тогда еще никому не известный молодой полярный исследователь самостоятельно, без помощи прославленного ветерана арктических стран организовать экспедицию на "Йоа" не смог бы. Большую роль сыграло и одобрение Нансеном далеко идущих планов этой экспедиции. Сколь велико было влияние Нансена на молодого исследователя, показывает следующий факт. Амундсен пишет, что, когда Северо-западный проход, наконец, был пройден, он "остановился на минуту перед портретом Нансена и в это мгновение изображение словно ожило, будто Нансен смотрел на меня и кивал головой: "я это знал". Я кивнул ему в ответ, улыбаясь от счастья, и вышел на палубу" [1] 1. Руал Амундсен, Собр. соч., т. 1, Северо-западный проход, изд. Главсевморпути Л. 1939, стр. 333 В экспедиции к Южному полюсу Амундсен использовал знаменитый "Фрам", который уже служил Нансену в его дрейфе через Северный Ледовитый океан в 1893-1896 годах и Х. Свердрупу в 1899-1902 годах. В своем стремлении облегчить вес снаряжения, с которым он вышел к Южному полюсу, Амундсен использовал богатый опыт Нансена. И ученик воздал должное своему учителю: на 85o южной широты, проходя по пути к Южному полюсу через горный хребет, одной из гор он дал имя Фритьофа Нансена. Во время подготовки к плаванию амундсеновского корабля "Мод" пришлось заготавливать продовольствие в Америке, и в этом опять помог ему находившийся там Фритьоф Нансен. Таким образом, мы видим живую связь между двумя известнейшими полярными исследователями почти на протяжении всей их жизни. Особо следует остановиться на воздушных экспедициях Амундсена. После плавания "Мод" вдоль северных берегов Евразии полярный исследователь всецело оказался во власти новой идеи - разрешить арктическую проблему с помощью авиации. Корабли были оставлены. Он решил ринуться в бой с суровой Арктикой на крыльях самолета. "Я первый стал пользоваться воздушным судном как средством для службы в области полярных исследований", - так говорил сам Амундсен. Но это утверждение неверно. В первый раз долететь до Северного полюса еще в 1897 году пытался шведский аэронавт С. Андрэ на неуправляемом воздушном шаре. Поднялся он со Шпицбергена и, как было установлено позднее, до полюса не долетел, потерпев аварию у 82o 56' северной широты и 29o 52' восточной долготы. По дрейфующему льду Андрэ добрался до острова Белого и там погиб вместе с двумя своими спутниками. А Руал Амундсен только в 1922 году пытался перелететь на "Юнкерсе" через Северный Ледовитый океан, но этому подмешала авария, случившаяся при пробном полете. Между тем летчик русской авиации И. И. Нагурский уже в 1014 году сделал пять вылетов из Крестовой губы на Новой Земле в поисках Седова. В это время Амундсен, снаряжая экспедицию на "Фраме" для трансполярного дрейфа, приобрел гидроплан, предполагая использовать его лишь для рекогносцировочных полетов. Однако полеты не состоялись из-за начавшейся первой мировой войны. Впервые на гидроплане Амундсен осуществил свой полет лишь в 1925 году из Кингсбея на Шпицбергене, но полет этот, по существу говоря, оказался неудачным и чуть не привел всех его участников к гибели. Невольно напрашивалась мысль, что при существовавшем в те дни уровне развития авиации управляемые аппараты легче воздуха, то есть дирижабли, предпочтительнее. Поэтому-то в 1926 году и был организован перелет через Северный полюс на дирижабле "Норвегия". Перелет этот оказался успешным, все честолюбивые мечты знаменитого полярника сбылись. Но его торжество было отравлено политическими дрязгами итальянских фашистов. Скоро стало известно, что командир дирижабля Нобиле разъезжает по США с докладами, в которых утверждает, что идея трансатлантического перелета через полюс принадлежит... Муссолини, а фактическим руководителем перелета является он, Нобиле. Не важно, что полемика Амундсена с итальянским полковником в книге "Моя жизнь" ведется в малоубедительном и несерьезном тоне. Иногда полемика эта кажется мелкой и даже просто наивной. Но ведь факт остается фактом: фашистская пресса и в особенности сам Нобиле запятнали имя Амундсена самым бесстыдным искажением действительного положения вещей, а полет "Норвегии" пытались изобразить как торжество итальянского фашизма. Однако итальянскому фашизму не удалось отнять у всемирно известного полярного исследователя заслуженного им последнего триумфа. Нам остается теперь дописать к книге самого Амундсена еще одну, последнюю главу. После трансполярного перелета "Норвегии" Амундсен жил неподалеку от норвежской столицы. Ему шел пятьдесят шестой год. Хмурая фигура с угловатым профилем и горбатым носом, от которого вниз к подбородку сбегали две глубоко врезанные складки, резко выделялась среди скромной обстановки его провинциального дома. В голове ушедшего на покой заслуженного полярника роились новые планы. А в это время недруг Амундсена, ставший теперь генералом, - Умберто Нобиле, человек, который нанес ему столько незаслуженных обид, организовал новую воздушную экспедицию на дирижабле "Италия". Кроме итальянцев, в этом перелете участвовали прежний спутник Амундсена по экспедиции на "Мод" Мальмгрен и чехословацкий ученый профессор Бегунек. Нобиле пытался привлечь и Вистинга, испытанного друга Амундсена, побывавшего вместе с ним на обоих полюсах Земли. Но верный соратник Амундсена категорически отказался участвовать в этом предприятии. "Италия" должна была совершить в Арктике целых три полета: к берегам Северной Земли, к Северному полюсу, где намечалось высадить нескольких научных сотрудников, и, наконец, в Гренландию. После первого неудачного полета - дирижабль не смог долететь до Северной Земли из-за противного ветра и тумана - около пяти часов утра 23 мая 1928 года в Кингсбее был дан старт на полюс. "Италия" достигла полюса в ночь на 24 мая и никого, конечно, там высадить не смогла. Покружив над мертвыми льдами около двух часов, дирижабль лег на обратный курс, но попал в густой туман и летел вслепую. Последнее сообщение по радио было принято с "Италии" 25 мая в 10 часов 30 минут утра приблизительно на 80o северной широты и 15o восточной долготы. Вскоре дирижабль стал обледеневать. Он начал стремительно падать кормой вниз и с размаху ударился об лед. Одна из гондол разбилась, и 10 человек очутились в снегу. Это были Нобиле, радиотелеграфист Биаджи, метеоролог Мальмгрен, профессор Бегунек и шесть других итальянских членов экипажа, из которых один был убит при падении на лед. К счастью, вместе с людьми на лед выпало продовольствие, палатка, аккумулятор, радиостанция и даже фотографические аппараты. У Нобиле были сломаны рука и нога, и разбита голова. Один из итальянцев тоже получил перелом ноги, а у Мальмгрена оказалась вывихнутой рука. Облегченный дирижабль взлетел вновь и, никем не управляемый, с шестью оставшимися на нем людьми навсегда скрылся в юго-восточном направлении. Катастрофа произошла 25 мая на 81o 14' северной широты и 25o 25' восточной долготы. Мальмгрен, несмотря на то что у него была вывихнута рука, вместе с двумя итальянцами - Цайпи и Мариано - отправился пешком по направлению к Шпицбергену, но по дороге погиб. Через неделю после их ухода радиотелеграфисту Биаджи удалось исправить радиостанцию, и он стал подавать сигналы бедствия. Первым услышал сигналы SOS! советский радиолюбитель из Архангельска Шмидт. Радиосвязь была налажена, и 7 июня база итальянской экспедиции - пароход "Чичта ди Милано" приняла от потерпевших бедствие итальянцев координаты их местонахождения. На спасение погибающих двинулись суда различных стран, в том числе три советских ледокола - "Красин", "Малыгин" и "Седов" с летчиками Бабушкиным и Чухновским. И хотя Нобиле причинил Амундсену много зла, Амундсен ринулся на помощь погибающим в Арктике людям. Но делал он это на свой страх и риск, независимо от итальянцев. Ему удалось получить французский военный гидроплан "Латам-47" вместе с его командой. Первым пилотом был прекрасный летчик Гильбо, наблюдателем летел де Кювервиль, механиком - Брази, радистом - Валетте. Вторым летчиком был взят норвежец Дитриксон, пилотировавший самолет э 24 в 1925 году. Все это были опытные люди, не раз совершавшие длительные перелеты. Гидроплан имел отличные летные качества, но для спуска на льды не годился. Об этом Амундсен хорошо знал и все же от полета на нем не отказался. Он не мог и не хотел отступать перед опасностью. 17 июля "Латам" стартовал из Осло на север и утром следующего дня был уже в Тромсе. Здесь Амундсен получил сообщение о том, что впереди, у Медвежьего острова, туман. Шведский и финский летчики отложили свой вылет, но Амундсен старта не отменил. Долг звал его вперед! Ровно в четыре часа дня 18 июля "Латам" оторвался от воды, тонкой чертой мелькнул в небе и взял курс на север в устье залива, а оттуда - в открытую ширь океана. Гул пропеллеров быстро растаял в воздухе. Радиосвязь с самолетом прервалась уже через два с небольшим часа. Через шесть часов Амундсен должен был прилететь на Шпицберген, но туда он не прилетел. Прошли сутки, вторые, третьи. Прошло две недели, однако никаких известий от Амундсена не поступало. За это время шведский самолет вывез Нобиле. Ледокол "Красин" после воздушной разведки Чухновского спас итальянцев, вышедших вместе с Мальмгреном. Потом "Красин" снял со льда спутников Нобиле, выпавших вместе с ним из разбившейся гондолы "Италия"; и все-таки еще оставалась надежда, что Амундсен и его спутники живы, что они спустились где-нибудь на лед и соединились с третьей, ненайденной группой итальянцев. Прошло два с половиной месяца, и вот 1 сентября в норвежских газетах появилась телеграмма, облетевшая весь мир. "В пятницу, 31 августа в 7 часов 45 минут утра пароход "Брод" из Харейда нашел в море в 10 морских милях на северо-запад от Торевогена поплавок от гидроплана типа "Латам" Осенью в четырехстах милях от Тромсе был выловлен пустой бак из-под бензина с прикрепленной на нем медной пластинкой, на которой можно было прочесть: "Латам" И только пять лет спустя в сети норвежских рыбаков попали металлические части "Латама". Никаких сомнений в гибели славного норвежца больше не оставалось. Где и как нашел он свою смерть, видели только молчаливые льды. Несомненно одно, что Руал Амундсен погиб среди холодных вод Северной Атлантики или среди белой пустыни, которую он так хорошо изучил и которой отдал многие годы своей отважной жизни. В заключение необходимо сказать несколько слов об отношении советских людей к знаменитому норвежскому исследователю полярных стран. Наша страна с большим вниманием относилась к экспедициям Амундсена. Советское правительство неоднократно оказывало ему необходимое содействие. Еще в экспедиции по Северо-восточному проходу участвовал радист Геннадий Олонкин, он же принимал участие в первом этапе полета "Норвегии"" до Шпицбергена. Свердруп и Вистинг совершили путешествие по советской территории между рекой Колымой и Чаунской губой, а также по Чукотке. В результате появилась интересная книга X. Свердрупа о чукчах. Рисер-Ларсен читал в Ленинградском университете и Союзе инженеров доклады об экспедиции Амундсена в 1925 году на самолетах. В Гатчине специально для "Норвегии" был переоборудован эллинг. Академия наук СССР по случаю перелета "Норвегии" над советской территорией созвала экстренное заседание. Географический факультет Ленинградского университета устроил членам воздушной экспедиции торжественный прием. Метеорологические станции ежедневно давали дирижаблю по радио метеорологические сводки. После того как "Норвегия" оставила Гатчину, она имела непрерывную радиотелеграфную связь с Ленинградом, Петрозаводском, Архангельском и Мурманском. На дальнейшем пути дирижабль получал подробные сводки о состоянии погоды из Анадыря, и Амундсен отмечал большую помощь, которую ему давала в полете эта информация, тогда как из Аляски и Канады поступали лишь разрозненные и к тому же запоздалые сообщения. Интерес к деятельности Амундсена не иссяк и теперь, и его книгу "Моя жизнь" с неослаблевающим вниманием прочтет самый широкий круг советских читателей. Е. Вязов. ГЛАВА I РАННИЕ ВОСПОМИНАНИЯ Как случилось что я стал полярным исследователем? Случайного в этом ничего нет, как с пятнадцатилетнего возраста все мои стремления сосредоточились на единой цели. Все, чего я достиг в качестве полярного исследователя, является результатом обдуманной, добросовестной, тщательной подготовки всей моей жизни. Я родился в Борге близ Сарпсборга.[1] Когда мне было три месяца, мои родители переехали в Осло, где я получил воспитание и образование. Я проделал обычный порядок учения без особых событий и затруднений. Отец мой умер, когда мне было четырнадцать лет, и мои старшие братья покинули родной дом, чтобы собственными силами искать себе пропитания. Таким образом, я остался один с матерью и, повинуясь ее желанию, посвятил себя изучению медицины. Ее честолюбивым надеждам, которых я сам никогда не разделял, не было суждено осуществиться. Когда мне было пятнадцать лет, в мои руки случайно попали книги английского полярного исследователя Джона Франклина[2], которые я проглотил с жгучим интересом. Эти книги оказали решительное влияние на избранный мною впоследствии жизненный путь. Из отважных великобританцев, которые в течение четырех столетий тщетно пытались овладеть Северо-западным проходом[3], никого не было храбрее сэра Джона Франклина. Описание возвращения одной из его экспедиций захватило меня, как ничто из читанного раньше. Франклин рассказывает, как ему с несколькими товарищами пришлось более трех недель бороться со льдами и бурями, причем их единственное питание состояло из нескольких костей, найденных в покинутой индийской стоянке, и в конце концов, прежде чем они добрались до самых первых форпостов цивилизации, им даже пришлось для поддержания жизни съесть собственную кожаную обувь. 1 Сарпсборг - небольшой провинциальный город в нескольких милях к югу от столицы Норвегии Осло. - Прим. перев. 2 Джон Франклин - английский полярный исследователь, родился 16 апреля 1786 года предпринимал несколько экспедиций в Арктику. В 1845 году вышел из Англии на кораблях "Эребус" и "Террор" в экспедицию для открытия Северо-западного прохода. Эта экспедиция, не достигнув своей цели окончилась трагической гибелью всех участников ее в том числе и начальника экспедиции Франклина, который умер 11 июня 1847 года. - Прим. ред. 3 Северо-западным проходом называется морской путь вдоль северных берегов Северной Америки из Атлантического океана в Тихий. - Прим. ред. Удивительно, что из всего рассказа больше всего приковало мое внимание именно описание этих лишений, испытанных Франклином и его спутниками. Во мне загорелось странное стремление претерпеть когда-нибудь такие же страдания. Быть может, во мне заговорил идеализм молодости, часто увлекающий на путь мученичества, и он-то и заставлял меня видеть в самом себе крестоносца в области полярных исследований. Я тоже хотел пострадать за свое дело, - не в знойной пустыне на пути к Иерусалиму, а на ледяном Севере, на пути к широкому познанию доселе неведомой великой пустыни. Так или иначе, но описания путешествий Джона Франклина имели решающее влияние на мою будущность. Держа это в тайне, так как я никогда не осмелился бы высказать моей матери намерений, которых, я знал, она ни за что бы не одобрила, - я решил сделаться полярным исследователем. Не ограничиваясь этим решением, я немедленно начал работать над тем, чтобы сделать себя пригодным для такой жизни. Тогда у нас еще не существовало тех спортивных организаций, которые имеются теперь повсюду. Единственные известные нам виды спорта были футбол и лыжи. Хотя игра в футбол меня мало привлекала, я все же стал заниматься этим спортом, чтобы тренировать свое тело и приучить его к выносливости. Лыжный спорт, напротив, мне нравился, и ему я отдался всей душой. В период с ноября по апрель, всякий раз, когда у меня освобождалось время от школьных занятий, я отправлялся в экскурсию на лыжах в Нурмаркен. [1] Я достигал все больших успехов в этом спорте и одновременно развивал свою мускулатуру. 1 Нурмаркен - излюбленное место для состязаний в санном и лыжном спорте, находящееся к северу от Осло. - Прим. перев. В те времена дома зимой не особенно хорошо проветривались, и поэтому меня считали чуть не сумасшедшим, так как я непременно желал спать с открытыми окнами, даже в сильные холода. Моя мать серьезно бранила меня за это. Я успокаивал ее заверениями, что люблю свежий воздух. В действительности же я таким образом осуществлял часть проводимой мною тренировки. Когда мне минуло восемнадцать лет, я сдал выпускные экзамены в гимназии и поступил в университет для изучения медицины. Как все матери, гордящиеся успехами своих детей, моя мать была убеждена, что я являюсь образцом прилежания, но если говорить правду, то я был хуже самого среднего студента. Мать скончалась три года спустя, на двадцать первом году моей жизни, и смерть избавила ее от неминуемого открытия, что честолюбие и интересы мои пошли по совершенно иным путям и что для удовлетворения ее честолюбия и достижения избранной ею цели я не сделал ничего. С огромным облегчением покинул я вскоре университет, чтобы всецело предаться осуществлению мечты моей жизни. Однако предварительно мне пришлось отбыть воинскую повинность. Я шел на это чрезвычайно охотно не только из желания быть верным гражданином, но и по той причине, что военная служба, по моему мнению, должна была принести мне большую пользу в качестве дальнейшей подготовки к моему призванию. К сожалению, у меня был серьезный недостаток, вследствие которого меня могли забраковать, - я был близорук, о чем не подозревали даже мои родственники и друзья. Недостаток этот постепенно уменьшался с годами, но не прошел и до сих пор. Если бы врач обнаружил его, то меня бы не приняли. К счастью, я никогда не носил прописанных мне очков. Наконец, наступил день, когда я предстал перед врачебной комиссией. За столом сидел врач с двумя ассистентами. Как я вскоре, к моему величайшему удивлению и радости, обнаружил, этот врач, уже пожилой, чрезвычайно интересовался строением человеческого тела. Само собой разумеется, что для осмотра мне пришлось раздеться догола. Старый доктор, тщательно исследовав меня, разразился громкими похвалами по поводу моего физического развития. По-видимому, восемь лет моей беспрерывной тренировки не остались без результатов. Доктор сказал мне: - Молодой человек, каким образом удалось вам развить такие мускулы? Я объяснил ему, что люблю спорт и много в нем упражняюсь. Старый доктор пришел в такое восхищение от своего открытия, которое, очевидно, показалось ему из ряда вон выходящим, что даже вызвал из соседней комнаты группу офицеров, дабы и им дать возможность лицезреть такое чудо. Нечего и говорить, что я отчаянно сконфузился и готов был провалиться сквозь землю от такого обозрения моей персоны. Однако это обстоятельство послужило мне на пользу. Восхищаясь моим физическим развитием, доктор совсем забыл исследовать мое зрение. В результате я как нельзя легче прошел через осмотр и стал отбывать воинскую повинность. Так как военная служба занимает всего несколько недель подряд, то у меня вполне хватало времени для продолжения тренировки по избранной мной специальности. Одно событие в это время едва не стоило мне жизни. Оно заставило меня пережить чуть ли не худшие опасности и трудности, чем те, что впоследствии выпали на мою долю в полярных странах. Это событие произошло на двадцать втором году моей жизни при попытке предпринять некое подобие полярной экспедиции. Я выбрал себе спутника и предложил ему совершить экскурсию на лыжах в разгаре зимы через Хардангерское плоскогорье[1] от небольшой горной усадьбы Моген на восточной стороне до усадьбы Гарек на западной. Он охотно согласился, и мы покинули Осло во время рождественских праздников. На лыжах мы быстро добрались до Могена. Здесь мы остановились отдохнуть, так как это было последнее жилье на нашем пути. То был крохотный домик из двух комнат, где жили старик крестьянин с женою и двумя женатыми сыновьями, всего шесть человек. В те времена туристы совсем еще не посещали этих мест ни летом, ни зимою, так что наше неожиданное появление и в другое время удивило бы хозяев, а теперь, среди зимы, оно поразило их вдвое. Нам сразу же позволили переночевать. То были гостеприимные люди, они освободили нам место на полу перед печкой, где мы забрались в свои спальные мешки из оленьих шкур и отлично выспались. 1 Xардангер - горная местность, расположенная в нескольких километрах от Осло с плоскогорьем на высоте около 1800 метров. Плоскогорье простирается к западу почти до побережья Атлантического океана близ города Бергена, где образует крутой спуск с двумя проходимыми тропинками. Летом Хардангерское плоскогорье обитаемо лопарскими пастухами, пасущими там свои стада, зимою же плоскогорье совершенно пустынно. - Прим. перев. На следующее утро шел снег, и днем разыгралась сильнейшая метель. Она длилась восемь дней, и все это время мы провели в усадьбе. Разумеется, нашим хозяевам было весьма интересно узнать, по каким делам мы сюда явились. Когда же мы сообщили им наше намерение подняться на плоскогорье и пересечь его до Хардангерфиорда, они сначала нам не поверили, а потом стали сильно за нас беспокоиться. Всем трем мужчинам плоскогорье было отлично знакомо, и они предостерегали нас против перехода его в зимнее время. Никто еще не отваживался на подобную попытку, и они считали ее совершенно невыполнимой. Тем не менее наше решение было твердо принято, и мы не поддались их уговорам, так что на девятый день они проводили нас вверх по долине до подножия плоскогорья, чтобы показать нам лучшее место для подъема. Здесь они печально простились с нами. Мы же, конечно, считали все это пустяками. Нам все казалось так просто. Плоскогорье здесь имеет около 10 миль[1] в ширину, и, будучи хорошими лыжниками, мы рассчитывали при наступившей вполне сносной погоде покрыть это расстояние самое большее в два дня. Наше снаряжение также соответствовало этим расчетам и было весьма просто. Кроме лыж и лыжных палок, каждый из нас нес на спине спальный мешок из оленьих шкур. Палатки у нас не было. У каждого имелась небольшая сумка с съестными припасами и маленькой спиртовкой. Эти сумки были закатаны в спальных мешках. Наши припасы состояли из небольшого количества сухарей, нескольких плиток шоколада и масла - все это можно было растянуть в лучшем случае на восемь дней, при самых скудных порциях. У нас имелись карманный компас и обыкновенная карта местности. 1 В норвежской миле 10 километров. - Прим. перев. Подъем на плоскогорье не представил никаких трудностей. Хотя, поднявшись, мы не нашли абсолютно ровной поверхности, но для перехода она все же показалась нам достаточно ровной, на местности не было, однако, никаких приметных пунктов, которыми мы могли бы руководствоваться в дороге. Ничего не было видно, кроме бесконечных рядов незначительных возвышенностей, ничем не отличавшихся друг от друга. Нам пришлось поэтому определять путь по компасу. Целью нашею первого дневного перехода являлась пастушья хижина, расположенная приблизительно в центре плоскогорья. Стемнело рано, но с помощью компаса мы без труда нашли хижину, куда пришли под вечер. Однако гордость наша по поводу этого достижения была весьма кратковременна. Мы обнаружили, что дверь и окна хижины заколочены, а дымовое отверстие заложено тяжелыми досками. Мы сильно устали после длинного перехода, ветер опять поднялся, и термометр показывал 12o ниже нуля. Поэтому нам стоило немалых трудов проникнуть в хижину и потом залезть на крышу для освобождения дымового отверстия, чтобы можно было разжечь огонь. Мы оба жестоко отморозили себе пальцы, и моему спутнику потом в течение многих недель грозила потеря одного пальца. К счастью, в хижине мы нашли сложенные дрова, но прошло немало времени, прежде чем нам удалось извлечь из них пользу для себя. Тот, кому приходилось разжигать огонь в открытом очаге, при температуре значительно ниже нуля, под холодной выстуженной трубой, поймет, как трудно нам было наладить надлежащую тягу. Холодный воздух непроницаемой пеленой висит над огнем, словно ковер, и нужно развести очень сильный огонь, прежде чем тепло начнет циркулировать по трубе. Пока мы старались над этим, маленькая хижина, конечно, наполнилась густым дымом, разъедавшим нам глаза и горло. Но когда огонь был разведен и мы поужинали, то почувствовали себя прекрасно. В конце концов, забравшись в наши спальные мешки, мы улеглись на нарах у стены напротив очага и отлично заснули. Однако утром мы убедились, что испытания наши только еще начинались. Ветер, поднявшийся накануне вечером, продолжал дуть по-прежнему и теперь сопровождался густым снегопадом. Метель так бушевала, что продолжать путь было бы сущим безумием. Пришлось нам покориться и ждать окончания снежной бури у нашего очага. Дальнейший осмотр хижины дал удачные результаты - мы нашли небольшой мешок ржаной муки, забытый кем-то из пастухов. Так как нам уже стало ясно, что следует беречь припасы, мы из этой муки сварили себе в железном котле над очагом жидкую похлебку. Мы провели в хижине два дня и все это время питались исключительно этой жидкой мучной кашицей. Разумеется, ее нельзя было назвать ни очень питательной, ни особенно вкусной. На третий день буря немного улеглась, и мы решили продолжать наш путь на Гарен. Теперь необходимо было особенно тщательно определить наш курс, потому что на западной стороне имелось только два удобных для спуска места, находившихся в нескольких милях друг от друга. Надо было остановить на каком-нибудь из них свой окончательный выбор. Сделав это, мы отправились в путь. Не успели мы еще отойти на значительное расстояние, как опять повалил снег и потеплело. Чтобы точно держаться выбранного направления, нам приходилось часто вытаскивать карту, мокрый снег, падая на тонкую бумагу, скоро превратил ее в кашу. Теперь оставалось только идти по компасу и без карты. Ночь настигла нас, прежде чем мы успели дойти до цели, и нам, конечно, не оставалось ничего иного, как разбить лагерь тут же на месте, под открытом небом. Эта ночь почти доконала нас. Развернув наши спальные мешки, мы положили сумки с продовольствием у себя в ногах. Там же мы воткнули в снег наши лыжные палки в качестве приметного знака на случай, если бы сумки занесло за ночь снегом. Мы провели очень неприятную ночь. Рыхлый снег таял на наших одеждах, отчего мы промокли насквозь. Когда мы залезли в мешки, от теплоты наших тел влага стала испаряться, вследствие чего мешки отсырели и изнутри. Открытие это было не из приятных, но еще хуже было то, что ночью стало подмораживать. Я проснулся в темноте полузамерзший и почувствовал себя так скверно, что не мог больше заснуть. Наконец, я решил встать и для восстановления кровообращения выпить немного спирту из спиртовки в моей сумке. Я вылез из спального мешка и стал бродить в темноте, пока не нащупал свою лыжную палку, после чего принялся искать сумку с продовольствием. К моему ужасу и удивлению, я никак не мог ее найти. С наступлением дня мы оба снова принялись за поиски, но так и не нашли ни одной из сумок. Мне по сей день так и не удалось подыскать сколько-нибудь правдоподобное объяснение этой загадки. Но с фактом спорить не приходилось - обе сумки исчезли бесследно. Положение наше из неприятного сделалось чрезвычайно опасным. Необходимо было как можно скорее отыскать какое-нибудь жилье, иначе мы неминуемо замерзли бы. Перед лицом этой опасности мы опять устремились на запад, надеясь достигнуть края плоскогорья до наступления вечера. Но нам и тут не посчастливилось. Скоро начался такой густой снегопад, что в нескольких шагах от себя мы уже ничего не видели. Поэтому мы решили, что нам остается только повернуть обратно и попытаться достигнуть исходной точки нашего пути на восточном краю плоскогорья. Но едва мы успели пройти несколько километров в новом направлении, как нас настигла ночь. Ночь опять была сырая, мы промокли до нитки, а наши спальные мешки еще не просохли. Снег продолжал падать. Мы дошли до небольшого скалистого холмика, возвышавшегося на плоскогорье, и легли с подветренной стороны его, надеясь, что, защищенные от ветра, проведем ночь сравнительно сносно. И действительно, здесь было лучше, но я решил ввести еще одно усовершенствование. Вырыв в снегу пещеру такого размера, чтобы можно было в ней поместиться, я залез в нее головою вперед и втащил туда за собой спальный мешок. Моя идея оказалась удачной, так как здесь я был совершенно защищен от порывов ветра. Однако ночью температура вдруг упала Вследствие этого мокрый снег, нанесенный поверх и перед входом моей пещеры, стал смерзаться. Среди ночи я проснулся. Я лежал на спине, прикрыв глаза правой рукой с повернутой наружу ладонью, как обычно спят утром, чтобы не мешал свет. Мышцы у меня затекли от неудобного положения, и я инстинктивно попытался пошевельнуться, но не был в состоянии сдвинуться с места хотя бы на дюйм, ибо буквально вмерз в сплошную ледяную глыбу. Я делал отчаянные усилия, стараясь освободиться, но без малейшего успеха, стал звать моего спутника, но он, конечно, не мог меня услышать. Я почти оцепенел от ужаса. В своем испуге я, разумеется, подумал, что он тоже вмерз в этот мокрый снег и очутился в таком же положении, как я. Если не наступит быстрая оттепель, мы оба скоро замерзнем в наших страшных ледяных гробах. Скоро я перестал кричать, так как мне сделалось трудно дышать. Я понял, что мне нужно сохранять спокойствие, иначе мне грозит опасность задохнуться. Не знаю - от скудного ли запаса воздуха, или по какой-либо другой причине, но я очень скоро заснул или потерял сознание. Очнувшись, я услыхал далекие, слабые звуки. Значит, спутник мой не был в плену. Единственной причиной, почему он накануне не зарылся в снег, как я, был, вероятно, полный упадок сил, вызвавший у него равнодушие ко всему. Так или иначе, но это обстоятельство спасло нам обоим жизнь. Проснувшись один в снежной пустыне и не получая ответа на зов, он начал лихорадочно искать какие-либо следы, указывающие на мое местопребывание. Следы были ничтожные, но, к счастью, они попались ему на глаза - несколько волосков оленьего меха моего спального мешка виднелись на снегу. Он немедленно принялся отрывать меня при помощи лыжных палок и собственных рук, чтобы высвободить меня из моей тюрьмы. На это он потратил три часа. Мы оба изрядно ослабели. Было еще темно, когда мой спутник откопал меня, но мы слишком переволновались и не в состоянии были снова заснуть. Небо прояснело настолько, что можно было идти, ориентируясь по звездам. Мы шли уже в течение двух часов, когда спутник мой, державшийся впереди, внезапно исчез. Я каким-то инстинктом понял, что он свалился с обрыва, и тот же инстинкт помог мне спастись самому: я бросился плашмя на снег. В следующий миг я услыхал его голос: "Не двигайся с места! Я упал с обрыва". Он упал с высоты около 30 футов, но, к счастью, на спину, так что спальный мешок смягчил удар при падении. Он отделался одним испугом. Разумеется, мы больше не пытались продолжать наш путь, пока не рассвело. Тогда мы снова пустились в наши, по-видимому, безнадежные странствования. Мы уже четыре дня ничего не ели, а жидкий мучной суп двух первых дней не очень-то способствовал нашему питанию. Мы почти выбились из сил. Единственное, что еще спасало нас от гибели, было изобилие питьевой воды. На плоскогорье имелись бесчисленные, соединявшиеся между собою ручейками мелкие озера, и мы старались как можно больше наполнять свои желудки водой - это ослабляло муки голода. К вечеру мы набрели на небольшой шалаш, наполненный сеном. Вокруг него тянулись лыжные следы. Это открытие придало нам новые силы, так как указывало на близость жилья. У нас появилась надежда, что если мы будем в состоянии выдержать еще день, то достигнем какого-либо жилища Мы прекрасно отдохнули на сене. Глубоко зарывшись в него, мы проспали всю ночь. На следующее утро я вышел осмотреть окрестности. Спутник мой до того устал и обессилел, что не мог двинуться с места, и я оставил его лежать на сене, а сам пошел по лыжным следам. Прошагав около часу, я увидел вдалеке человека. По моим соображениям, это, вероятно, был крестьянин, вышедший на утренний обход, чтобы осмотреть силки, расставленные им для куропаток. Я громко позвал его. Он испуганно оглянулся и, к великому моему огорчению, принялся удирать от меня со всех ног. Эти одинокие крестьяне в горах весьма суеверны. Отважные перед лицом настоящей опасности, они пугаются созданий собственного воображения. Несомненно, этот крестьянин в первую минуту принял меня за привидение, блуждающее на пустынном плоскогорье. Я позвал еще раз и вложил всю душу в этот крик. Очевидно, крик хорошо выразил мое отчаяние, так как человек остановился и, помедлив немного, пошел ко мне навстречу. Я разъяснил ему наше отчаянное положение и спросил, где мы. Мне было трудно сразу понять его ответ, и, даже разобрав его, я не мог поверить своим ушам, так как оказалось, что мы находимся в каком-нибудь часе ходьбы от того крестьянского домика в Могене, откуда мы восемь дней тому назад отправились в нашу неудачную экскурсию. Ободренный этим известием, я поспешил назад к товарищу. Оно также придало ему новые силы, и вскоре мы без особых трудностей спустились в долинку к знакомому домику. Мы постучались в дверь, и нас попросили войти. Я был удивлен оказанным приемом, пока не увидел себя в зеркале. В единственной комнатке женщины пряли, а мужчины занимались резьбою по дереву. Они приветливо посмотрели на нас, но поздоровались коротко, как с чужими, видимо ожидая от нас разъяснений. Ясно было, что они нас не узнали. В этом, как впоследствии обнаружилось, не было ничего удивительного, так как мы густо обросли бородами, глаза у нас глубоко ввалились и щеки втянулись. Вид у нас действительно был ужасный. Сначала хозяева не хотели верить, что мы те самые молодые люди, которые покинули их восемь дней тому назад. Ничто не напоминало им прежних гостей в этих двух страшных, тощих привидениях. В конце концов нам удалось убедить их, и тогда они проявили в отношении нас самую большую дружбу. Мы провели у них несколько дней и, восстановив свои силы, простились с ними с изъявлениями живейшей благодарности, после чего благополучно вернулись в Осло. Окончание этой истории я узнал лишь год спустя. Мне рассказали, что крестьянин, владевший усадьбой Гарен, расположенной на западной стороне плоскогорья, как раз в том месте, куда мы направлялись, выйдя однажды утром из дому, обнаружил всего в нескольких метрах от своих дверей лыжные следы, шедшие с востока. Он не верил своим глазам, зная, что еще никто никогда не проходил зимою этой дорогой, и вообще это считалось невозможным. Эти следы могли быть только нашими, так как и числа как раз совпадали. Подумайте! Сами того не подозревая, мы находились в нескольких метрах от нашей цели и пустились в обратный путь через плоскогорье, когда в каких-нибудь десяти минутах ходьбы могли найти надежное убежище на западной его стороне! Как я уже говорил в начале моего рассказа, это приключение было преисполнено чуть ли не худшими опасностями и испытаниями, какие я когда-либо переживал в полярных странах. Оно послужило основательной тренировкой для будущего полярного исследователя. Тренировка оказалась суровее, чем самая работа, к которой она служила подготовкой, и чуть не положила конец моей жизненной карьере раньше, чем последняя успела начаться. ГЛАВА II В ПЛАВУЧИЕ ЛЬДЫ ЮЖНОГО ЛЕДОВИТОГО ОКЕАНА Отбыв воинскую повинность, я немедленно предпринял дальнейшие шаги подготовки к специальности полярного исследователя. К этому времени я уже успел прочитать по этому предмету все книги, какие только мог раздобыть, причем меня поразила одна слабая сторона, общая большинству прежних полярных экспедиций. А именно: их начальники не всегда были судоводителями, вследствие чего в отношении навигации им почти всегда приходилось передавать управление судном в руки более опытных мореплавателей. При этом неминуемо оказывалось, что тотчас по выходе в море у экспедиции появлялось два начальника вместо одного. Это, безусловно, всегда вело к разделению ответственности между начальником экспедиции и капитаном, откуда беспрестанно возникали трения и разногласия, а следствием этого являлось ослабление дисциплины среди подчиненных участников экспедиции. Возникали две партии: одна состояла из начальника экспедиции и научных сотрудников, а вторая из капитана и судового экипажа. Поэтому я заранее решил никогда не становиться во главе экспедиции, прежде чем не буду в состоянии избежать этой ошибки. Все мои стремления были направлены к тому, чтобы самому приобрести необходимые знания и опыт в управлении судном и выдержать экзамен на капитана. Тогда я смог бы руководить моими экспедициями не только в качестве исследователя, но и в качестве судоводителя и таким образом избежал бы этого разделения. Чтобы получить право держать экзамен на звание капитана, мне необходимо было в течение нескольких лет проплавать на судах в качестве матроса под началом опытного капитана. Поэтому я каждое лето 1894-1896 годов нанимался в судовую команду на парусную шхуну. Это дало мне возможность не только дослужиться до должности штурмана и подготовиться к экзамену на капитана, но также побывать в моей излюбленной Арктике и накопить опыт, который как нельзя лучше пригодился для избранной мною карьеры. В 1897 году мне удалось попасть в число экипажа Бельгийской антарктической экспедиции, имевшей целью исследование района магнитного полюса. Хотя мне было только двадцать пять лет, меня назначили первым штурманом еще до того, как "Бельгика" покинула Европу. Экспедиция являлась ярко выраженным международным предприятием. Начальник был бельгийский моряк, капитан - бельгийский артиллерийский офицер, служивший в французском флоте и сделавшийся первоклассным мореплавателем. Первым штурманом был я. Прославившийся впоследствии полярный исследователь американец доктор Кук был нашим судовым врачом, из научных сотрудников один румын, другой поляк, пять человек команды были норвежцы, остальные бельгийцы. Южный магнитный полюс расположен на антарктическом материке, гораздо южнее Австралии, в Южном Ледовитом океане. Тем не менее согласно плану начальника экспедиции путь наш лежал не мимо Австралии, а мимо мыса Горн. [1] Зимою 1897 года мы достигли Магелланова пролива[2], когда в этих широтах стоит разгар лета. Отсюда мы пошли к югу до Огненной Земли. В те времена эти края были мало известны науке, и наш начальник так сильно увлекся возможностью новых открытий, что мы провели там несколько недель, собирая коллекции различных образцов по естествознанию, нанося на карты побережье и производя метеорологические наблюдения. Это промедление, как мы вскоре убедились, не осталось без серьезных последствий. Продолжая путь на юг, мы миновали Южно-Шетландские[3] острова и очутились в виду антарктического материка, который здесь носит название Земли Грейама. Эта местность также далеко не вся была нанесена на карту, и мы опять провели некоторое время у этих берегов, после чего вышли, наконец, через пролив в Южный Ледовитый океан. 1 Мыс Горн - южная оконечность Америки. - Прим. перев. 2 Магелланов пролив отделяет Южную Америку от острова Огненная Земля. - Прим. перев. 3 Южно Шетландские острова расположены к юго-востоку от южной оконечности Америки. - Прим. перев. Между тем надвигалась зима, а мы еще находились в значительном отдалении от нашей цели, расположенной к югу от Австралии. Поэтому мы взяли курс на запад, и тут нам пришлось испытать приключение, чуть не стоившее всем жизни. Однажды в страшную бурю, сопровождаемую градом и снегом, я вышел на мостик, чтобы сменить капитана на послеобеденной вахте. Со всех сторон надвигались айсберги Капитан указал мне на один из них, недалеко к северу от нас, и разъяснил, что он в продолжение всей своей вахты старался так маневрировать, чтобы держаться с подветренной стороны этого айсберга, так как последний защищал от злейших напоров ветра, не давая нам, таким образом, отклоняться от нашего курса. Он приказал мне так же маневрировать и во время моей вахты и передать это его приказание в свою очередь следующему вахтенному. Я так и сделал и передал те же инструкции молодому бельгийцу, сменившему меня для ночной вахты. Улегшись на свою койку, я чувствован, как корабль качало на волнах, однако то не были уже могучие волны Ледовитого океана, качка смягчалась зыбью доходившей до нас от айсберга. Легкая качка усыпила меня. Но когда я наутро проснулся, корабль, к моему удивлению, был совершенно неподвижен. В уверенности, что случилось нечто необыкновенное, я быстро накинул платье и поспешил на мостик. Там я увидел, что мы стоим в бассейне, заключенном в сплошном круге чрезвычайно высоких айсбергов. Я спросил молодого бельгийца, как мы здесь очутились. Он ответил, что знает об этом не больше моего. В ночной темноте, под напором разбушевавшегося снежного шторма, он потерял из виду айсберг; корабль несколько времени носился по воле ветра, а потом могучая океанская волна подняла его, перебросила в просвет между двумя айсбергами и опустила в защищенный бассейн, где мы теперь находились. Только чудесное стечение обстоятельств спасло нас от опасности быть раздавленными на мельчайшие части между айсбергами, образовавшими тесный проход, в который мы влетели на гребне волны. Но опасность очутиться заключенными в плену сплошного круга айсбергов была не менее велика. К счастью, нам удалось ловким маневрированием выйти из этих тисков. Не успели мы, однако, далеко отойти, как только что избегнутая нами опасность снова надвинулась на нас в еще более грозной форме - и на этот раз не по вине чистой случайности, а по причине недостаточного опыта в полярных плаваниях. Продолжая наш путь к западу вдоль кромки антарктических сплоченных льдов, мы снова попали в жестокую бурю, надвигавшуюся с севера. Мы долго подвергались страшной опасности быть разбитыми о ледяную стену, находившуюся к югу от нас. Каждый мореплаватель, привычный к полярным водам, непременно бы постарался всеми силами отойти в открытое море к северу. Так должны были поступить и мы. Но в это время оба мои начальника открыли в ледяном поле трещину в южном направлении и решили укрыться там от шторма. Они не могли совершить худшей ошибки. Я сознавал опасность, которой подвергалась вся экспедиция, но моего мнения не спрашивали, а дисциплина не позволяла мне говорить. Вскоре случилось то, чего я боялся. Когда шторм утих, мы уже отошли больше чем на 70 морских миль от кромки льдов и, проснувшись однажды утром, увидели, что узкая полынья, по которой мы пришли, за нами закрылась. Итак, в самом начале долгой полярной зимы мы оказались крепко зажатыми в антарктических льдах, дрейфующих в неведомом Южном Ледовитом океане. Положение наше было гораздо опаснее, чем может показаться на первый взгляд, так как мы не были подготовлены для зимовки в Антарктике. Первоначальный план нашей экспедиции заключался в том, чтобы продвинуться в течение лета до местонахождения Южного магнитного полюса на Земле Южной Виктории и там высадить для зимовки четырех человек, снабженных соответствующими запасами, в то время как судно с остальными членами экспедиции должно было провести зиму в цивилизованных странах, а с наступлением весны вернуться за этими товарищами. Для зимовки намечены были румынский ученый, его помощник поляк, доктор Кук и я. А теперь весь экипаж корабля очутился перед возможностью зимовки здесь без соответствующей зимней одежды, без достаточного продовольствия для стольких людей, и даже ламп было так мало, что их не хватало по числу кают. Перспективы были действительно угрожающие. Тринадцать месяцев простояли мы во льдах, словно в тисках. Двое из наших матросов сошли с ума. Ни один человек из всего экипажа не избегнул цинги, и все, за исключением троих, впали в полное истощение от этой болезни. Это заболевание цингой было большим бедствием. Доктор Кук и я, мы оба знали из описаний арктических путешествий, что этой болезни можно избежать, употребляя в пищу свежее мясо. Поэтому после ежедневной работы мы провели немало трудных часов, охотясь за тюленями и пингвинами, исхаживая целые мили по льду, и с великими трудностями доставляли к кораблю большое число туш этих животных. Однако начальник экспедиции питал к этому мясу отвращение, доходившее до нелепости. Он не только отказывался есть его сам, но запретил и всей команде. В результате мы все заболели цингой. Начальник и капитан заболели так тяжко, что оба слегли и написали свои завещания. Тогда руководство экспедиции перешло ко мне. Я тотчас же выбрал немногих еще трудоспособных людей и велел откопать тюленьи туши, зарытые в снег подле корабля. Филейные части были немедленно вырезаны, и повар получил приказание оттаять и приготовить их. Все бывшие на борту с жадностью съели свою порцию, не исключая и начальника экспедиции. Удивительно было наблюдать действие, вызванное такой простой переменой пищи. В течение первой же недели все начали заметно поправляться. За эти долгие тринадцать месяцев столь ужасного положения, находясь беспрерывно лицом к лицу с верною смертью, я ближе познакомился с доктором Куком, и ничто и его позднейшей жизни не могло изменить моей любви и благодарности к этому человеку. Он был единственным из всех нас никогда не терявшим мужества, всегда бодрым, полным надежды и всегда имел доброе слово для каждого. Болел ли кто - он сидел у постели и утешал больного, падал ли кто духом - он подбодрял его и внушал уверенность в избавлении. Мало того, что никогда не угасала в нем вера, но изобретательность и предприимчивость его не имели границ. Когда после долгой антарктической ночи появилось солнце, доктор Кук руководил небольшими разведывательными отрядами, ходившими по всем направлениям посмотреть, не разломался ли где-нибудь лед и не образовалась ли полынья, по которой мы могли бы выйти обратно в открытое море. В один прекрасный день кто-то из нас заметил, что приблизительно в 900 метрах от судна образовалась небольшая полынья. Никто из нас не придал ей особого значения. Но доктор Кук каким-то образом увидел в этой полынье хорошее предзнаменование. Он высказал твердую уверенность, что лед скоро начнет ломаться, а как только он вскроется, эта полынья дойдет до нас, и он предложил нам нечто, показавшееся сначала безумным предприятием, а именно прорубить канал сквозь 900 метров сплошного льда, отделявшего нас от полыньи, и провести туда "Бельгику", чтобы, как только лед начнет ломаться, она сразу же могла использовать этот благоприятный момент. Предприятие казалось безрассудным по двум причинам: во-первых, единственными орудиями, имевшимися на борту для прорубания льда, были несколько четырехфутовых пил и немного взрывчатых веществ, во-вторых, большинство наших людей было совершенно непривычно к подобного рода работам, и, кроме того, все были слабы и изнурены. Тем не менее предложение доктора Кука одержало верх. Это было лучше, нежели сидеть сложа руки и раздумывать об ожидаемой судьбе. Поэтому все оживились, и работа началась. Состав команды был пестрый. Когда начальник экспедиции заболел цингой, я осмотрел снаряжение команды и убедился, что лишь четверо из нас были одеты соответствующим образом для зимовки в Антарктике. Поэтому я решился ограбить склад тщательно охраняемых ярко-розовых шерстяных одеял, велел раскроить их и сшить костюмы для людей экипажа. Эта одежда оказалась достаточно теплой, но когда люди появились в ней на палубе, то получилось, конечно, весьма редкое и театральное зрелище. Мы наметили на льду направление предполагаемого канала и принялись за работу. С помощью пил мы вырезывали во льду треугольники и затем взрывали их тонитом[1]. На практике оказалось, что глыбы, несмотря на заложенные взрывчатые вещества, имели склонность застревать по углам треугольника. Тогда доктор Кук придумал остроумный способ, чтобы избежать этого, а именно: спиливать вершину треугольника, вследствие чего после взрыва глыбы взлетали целиком кверху. За этой работой мы провели долгие утомительные недели, пока, наконец, не выполнили своего задания и в один прекрасный вечер улеглись спать с уверенностью, что завтра предстоит отбуксировать корабль в полынью. Представьте себе наш ужас, когда, проснувшись, мы увидели, что давление окружавших плавучих льдов так сузило наш канал, что мы оказались затертыми еще хуже прежнего. 1 Тонит - смесь пироксилина с селитрой. - Прим. ред. Однако наше огорчение скоро сменилось радостью, так как ветер переменился и канал опять расширился. Не теряя времени мы отбуксировали корабль в полынью. Но и здесь спасение казалось все столь же далеким. И вдруг произошло чудо - как раз то, что предсказывал доктор Кук. Лед взломался, и путь к открытому морю прошел как раз через нашу полынью. Радость придала нам силы, и на полных парах мы пошли к открытому морю. Но и теперь не все опасности миновали. Прежде чем выйти в море, - нам пришлось проходить между двумя громадными айсбергами, и в течение нескольких дней мы были зажаты между ними, как в тисках. Целые дни и ночи мы находились под давлением страшного пресса. Шум ледяных глыб, бившихся и ломавшихся о борта нашего судна, становился часто так силен, что почти невозможно было разговаривать. И тут опять нас спасла изобретательность доктора Кука. Он тщательно сохранял шкурки убитых нами пингвинов, и теперь мы изготовили из них маты, которые вывесили за борта, где они значительно уменьшали и смягчали толчки льда. И даже когда мы достигли открытого моря, опасность все еще грозила нам. От толчков льда наш хронометр не раз подвергался вместе с кораблем сотрясениям, имевшим часто силу настоящего землетрясения. Поэтому мы не могли с уверенностью полагаться на наши наблюдения для определения долготы и широты, и курс, взятый для возвращения в цивилизованные места, был довольно-таки сомнительным. К счастью, мы все же, наконец, услыхали долгожданный возглас из бочки на мачте: "Земля!" Мы приближались к Магелланову проливу. Но здесь возникло новое затруднение: где находится самый пролив? В те времена бесчисленные острова и заливы этой местности не были нанесены на карту так точно, как в наши дни, и при ненадежности нашего местоположения мы не знали, в каком именно пункте этого района мы находимся. Однако вскоре мы узнали Церковный остров по его удивительному сходству с церковью. Не стану описывать во всех подробностях те трудности, которые встретились нам при прохождении пролива. Сначала мы решили укрыться за подветренным берегом Церковного острова, где нас сорвало с якорей и мы чуть не разбились о соседний остров. Огибая побережье, мы вошли в пролив, заканчивавшийся, как потом обнаружилось, тупиком, где западным штормом нас неминуемо выбросило бы на берег, если бы мы не заметили вовремя нашей ошибки и не повернули обратно, и пройдя всего в каких-нибудь нескольких дюймах от рифа, окруженного сильными бурунами, не попали, наконец, в настоящий пролив. Окончив долгое и трудное путешествие, мы вернулись в Европу в 1899 году, два года спустя после нашего выхода в плавание. В следующем году я сдал экзамен на капитана и приступил к окончательной подготовке своей собственной экспедиции. Доктор Фритьоф Нансен, ставший героем моих отроческих лет благодаря своим отважным экспедициям в Гренландию и на "Фраме" [1], считался тогда в Норвегии главным авторитетом в области полярных исследований. Я знал, что одно слово поощрения из его уст явилось бы неоценимой поддержкой для моего плана, так же как неблагоприятный отзыв мог оказаться для него роковым. И вот я отправился к нему, открыл ему мои планы и намерения и просил его одобрения. Он дал его мне, и даже предупредив мои желания, сам предложил рекомендовать меня тем лицам, у которых я мог найти поддержку. 1 "Фрам" - судно, на котором Фритьоф Нансен предпринял свою замечательную экспедицию в Северный Ледовитый океан в 1893-1896 годах. В 1898-1902 годах "Фрам" был в экспедиции, возглавлявшейся Отто Свердрупом, исследовавшей архипелаг Перри у северных берегов Америки. В 1910 году на этом судне ходил в Антарктику Руал Амундсен, направляясь к Южному полюсу. - Прим. ред. Сильно ободренный свиданием с Нансеном, я немедленно решил приняться за изучение земного магнетизма и методов его наблюдения. Моя экспедиция должна была служить не только чисто географическим, но также и научным целям: иначе к моим планам не отнеслись бы серьезно и мне не удалось бы получить необходимой поддержки. Поэтому я написал директору Британской обсерватории в Кью, прося разрешить мне там заниматься. Но директор не уважил моей просьбы. Тогда я обратился к помощнику директора метеорологической обсерватории в Осло Акселю С. Стеену. Он дал мне письменную рекомендацию к начальнику "Deutsche Seewarte" [1] в Гамбурге, с которой я и отправился в этот огромный портовый город. Там я нанял дешевую комнату в одном из самых бедных кварталов. 1 Deutsche Seewarte - Германская морская обсерватория - Прим. перев. Мои виды на то, чтобы быть принятым такой важной персоной, как тайный советник Георг фон Неймайер, были, откровенно говоря, весьма не блестящи. Я был для него чужой, совершенно незначительный человек. Но я находился в отчаянном положении и прибегал поэтому к отчаянным средствам. С бьющимся сердцем вошел я в его приемную комнату и вручил мою рекомендацию. К моей великой радости, я был принят после короткого ожидания. Я увидел человека приблизительно лет семидесяти, который своими белоснежными волосами, добродушным, гладко выбритым лицом с ласковыми глазами до чрезвычайности был похож на знаменитого музыканта Франца Листа. Он любезно поздоровался со мной и спросил о цели моего визита. Я с жаром объяснил ему, что хочу сделаться полярным исследователем, что уже приобрел некоторый опыт в течение двухлетней экспедиции в Антарктику и что теперь мне нужно изучить методы магнитных наблюдений, чтобы приобрести основы научных знаний, необходимых для успешного выполнения моих намерений. Старик приветливо слушал меня и, наконец, воскликнул: "Молодой человек, у вас задумано еще что-то! Говорите все!" Я признался ему в своей честолюбивой мечте первым открыть Северо-западный проход. Но он и этим не удовольствовался. "Нет, - воскликнул он, - и это еще не все!" Тогда я сознался, что желаю провести исчерпывающие наблюдения для окончательного определения истинного местонахождения Северного магнитного полюса. Услышав это, он вскочил, подошел ко мне и обнял от всего сердца. "Молодой человек, - сказал он, - если вы это сделаете, вы будете благодетелем человечества на все времена. Это - великий подвиг". Доброта его ко мне в течение последующих месяцев буквально меня подавляла. Будучи холостяком с большими средствами, он обедал в одной из лучших гостиниц города и часто приглашал меня туда. Эта гостинца казалась мне дворцом. Ресторанный зал был сказочной страной, поражавшей меня роскошью, а меню обедов - лукулловским пиршеством. Но старый советник этим не ограничивался, он приглашал меня и на обеды, которые давал приезжим иностранным ученым, и, таким образом, не только угощал меня обедами, весьма мною ценимыми, но и предоставлял мне редкую возможность встречать великих мыслителей и выдающихся деятелей. Я никогда не забуду, чем обязан этому славному старику, вдохнувшему в меня столько энергии и так много помогшему мне. Я старался выразить ему мою благодарность тем, что ежедневно первым являлся в обсерваторию и последним уходил. Я занимался с неутомимым усердием и уже через несколько месяцев приобрел практические навыки в области магнитных наблюдений. Когда я закончил занятия в Гамбурге, рекомендации Неймайера, имевшего блестящие связи, открыли мне доступ в обсерватории Вильгельмсгафена и Потсдама. В 1900 году я купил судно "Йоа" для моей первой экспедиции. То была небольшая яхта из северной Норвегии. Судно имело водоизмещение 47 тонн, и возраст его был равен моему. Следующее лето я провел на моем драгоценном судне в северной части Атлантического океана между Норвегией и Гренландией, производя океанографические исследования. Я знал, что доктору Нансену требовались кое-какие данные, и хотел добыть их для него в знак моей благодарности. Он был чрезвычайно доволен, получив их от меня осенью. Зима и весна 1902/03 года прошли в лихорадочных приготовлениях к моей большой экспедиции: плаванию Северо-западным проходом. В поисках денег я осаждал всех и вся. Остававшееся свободным время я тратил на выбор и заказы снаряжения. Часто меня охватывало отчаяние, так как, несмотря на все старания, мне не удавалось раздобыть достаточно денег. Некоторые из наименее терпеливых моих поставщиков начали требовать с меня уплаты. Наконец, утром 16 июня 1903 года я очутился в чрезвычайно критическом положении. Самый крупный из моих кредиторов яростно требовал от меня уплаты, давая 24 часа сроку и грозя, что наложит арест на мое судно и посадит меня в тюрьму за мошенничество. Гибель трудов целого года казалась неминуемой. Я пришел в отчаяние и решился на единственный выход: созвал своих шестерых тщательно подобранных спутников, разъяснил им мое положение и спросил, согласны ли они пойти на то, что я хочу предпринять. Они с восторгом изъявили свое одобрение. Тогда все мы, семеро заговорщиков, отправились в полночь на 16 июня 1903 года под проливным дождем на пристань, где стояла "Йоа", взошли на борт, снялись с якоря и взяли курс на юг к Скагерраку и Северному морю. Когда день занялся над нашим свирепым кредитором, мы были уже на надежном расстоянии в открытом море - семеро пиратов, счастливейшие из всех, когда-либо плававших под черным флагом. Мы уходили в плавание, занявшее целых три года, в течение которых нам удалось выполнить то, чего наши предшественники тщетно добивались более четырех столетий. ГЛАВА III ОТКРЫТИЕ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО ПРОХОДА Наконец-то! Великое предприятие, для которого я работал всю жизнь, стало реальностью! Северо-западный проход - эта тайна, дразнившая всех мореплавателей прошедших времен, - будет нашим! Нашей первой остановкой был Годхавн на острове Диско, у западного побережья Гренландии. Здесь мы погрузили на борт двадцать собак, поставленных нам Королевской датской гренландской торговой компанией. Дальше мы взяли курс к северу на Далримпл Рок, давнее место стоянки шотландских китоловов. Мы условились с Шотландской китоловной компанией о снабжении нас здесь горючим и продовольствием, чтобы пополнить израсходованное во время плавания по Атлантическому океану. Слова о плавании из Годхавна в Далримпл Рок звучат очень просто, но между этими двумя пунктами лежит залив Мельвиля, где приходится идти очень трудным путем. Дрейфующий лед и сильные бури еще ухудшили положение. Наконец, с большими трудностями нам удалось обогнуть мыс Йорк[1], мы пришли в Далримпл Рок, забрали припасы и взяли курс на запад. 1 Мыс Йорк находится на северо-западном побережье Гренландии. - Прим. перев. Ледовитый океан, вероятно, редко видел зрелище, какое представляли мы с нашим судном. "Йоа" имела 72 фута длины, 11 футов ширины и небольшую осадку. Разумеется, она обладала только одной мачтой с единственным гротом и несколькими кливерами. У нас имелся неплохой вспомогательный мотор, хотя в те времена бензиновые моторы были еще так ненадежны, что, когда мы устанавливали свой, меня серьезно предостерегали об опасности взрыва и пожара. В смысле конструкции вид нашего судна не представлял ничего особенного. Но зато груз! Каждый квадратный дюйм трюма был так тщательно рассчитан на точно подогнанные ящики, что, когда все они были погружены, ни один дюйм не остался неиспользованным. От этого груза "Йоа" почти совсем ушла в воду. Но все же трюм не был в состоянии вместить все припасы, которые необходимо было взять с собою. На палубе ящики были нагромождены так высоко, что мы, выходя в Ледовитый океан, скорее напоминали плавучий воз с мебелью, чем корабль. Но мы мало заботились о нашем внешнем виде. Мы слишком радовались тому, что, наконец, находимся в пути, снабженные всем необходимым для многолетнего плавания. Наша первая остановка была остров Бичи, расположенный к северу от Северного Сомерсета. Здесь мы произвели целый ряд тщательных магнитных наблюдений, чтобы установить, в каком направлении находится магнитный полюс. Наблюдения указали на западное побережье Боотии Феликс[1]. Установив это, мы вошли в пролив Пиля. Итак, мы находились в самом южном пункте, когда-либо достигнутом в этих местах прежними экспедициями, так как последний наш предшественник Алан Юнг побывал в этих широтах в 1875 году на корабле "Пандора". 1 Боотия Феликс - полуостров у северных берегов Северной Америки. - Прим. перев. Здесь произошли три события, из которых каждое грозило нам гибелью. Первое было из-за необыкновенного строения морского дна в этом районе. У нас не было карт, которыми мы могли бы руководствоваться, и поэтому приходилось беспрестанно бросать лот. С одного борта нашего утлого суденышка лот показывал ошеломляющую глубину, в то время как с другого борта зубчатые рифы выступали кое-где до поверхности воды. Подвигаясь ощупью по предательскому проливу (разумеется, тогда эти воды не были нанесены на карты), мы имели несчастье наткнуться на подводную скалу. Казалось, что настал наш конец, так как вдруг поднялся шторм с севера, но, к счастью, огромная волна подхватила нас и перенесла через риф. Радость наша по поводу того, что мы снялись с рифа, была кратковременна, так как рулевой вдруг закричал мне, - я находился в наблюдательной бочке на мачте, - что руль не слушается поворотов штурвала. Немедленное обследование обнаружило, что руль так сильно ударился о риф, когда нас оттуда сбросило волной, что сам приподнялся, а верхний и нижний штыри выскочили из гнезд петель и уперлись на их кромки. Теперь штыри стояли на петлях, вместо того чтобы сидеть в их гнездах. При малейшем движении руля назад или в сторону штыри непременно соскочили бы совсем и мы очутились бы без руля в Ледовитом океане! Но, к нашему великому облегчению, несколько минут спустя штыри скользнули обратно в гнезда петель, руль опять стал слушаться штурвала, и мы были спасены. То, что мы дешево отделались в другой раз, тоже следует отнести только за счет счастливого случая. Тесное машинное отделение, где помещался наш мотор, было заставлено цистернами с горючим, так что машинист едва мог там повернуться. Однажды утром последний явился ко мне с сообщением, что одна из цистерн дала маленькую течь, пока пустячную, но если не обратить на нее внимания, то машинное отделение в конце концов пропитается горючим, пары которого могут быть опасны. Я расследовал это дело и приказал ему перекачать содержимое из испорченной цистерны в другую. К счастью, он тут же выполнил это распоряжение. К вечеру мы бросили якорь у небольшого острова. Только что я собрался лечь спать, как услыхал зловещий крик: "Пожар!" Все бросились на палубу. Огромные языки пламени вырывались из машинного отделения, и, заглянув туда, мы увидели сплошное море огня. Единственное, что можно было сделать, - это залить все помещение водою, и пожар удалось постепенно прекратить. При ближайшем рассмотрении оказалось, что во время нашей борьбы с огнем металлический кран опустошенной утром цистерны отломался. Значит, если бы машинист не выполнил тотчас же моего приказания, то содержимое цистерны вылилось бы в огонь. Результатом был бы взрыв и гибель корабля и команды. Третий случай имел место во время страшного западного шторма, бушевавшего, не ослабевая, четверо суток. Несмотря на якоря и мотор, нас, по-видимому, неминуемо должно было вынести на берег Боотии. Я настолько твердо был уверен в неизбежности такого исхода, что старался маневрировать "Йоа" таким образом, чтобы держаться у самой благоприятной части побережья. В самом худшем случае нас полным ходом вынесло бы носом прямо на берег. Но так мы избежали бы опасности разбиться в щепки и оказались бы в лучшем положении, когда впоследствии стали бы стаскивать судно обратно в воду. К счастью, нам удалось продержаться до тех пор, пока ураган на четвертые сутки, наконец, не улегся, и мы не потерпели никакой аварии. Это случилось 9 сентября, когда уже начиналась полярная ночь. Я понимал, что необходимо искать место для зимовки. Лавируя в проливе Рэ, мы подошли к южному берегу Земли Короля Уильяма. Здесь мы набрели на самую лучшую и спокойную бухточку, какую только может пожелать сердце моряка. Со всех сторон окруженная холмами, она представляла отличную защиту от бурь, и ничего идеальнее для нашей цели нельзя было найти. Мы немедленно бросили здесь якорь и начали готовиться к зимовке в "Бухте Йоа". Вскоре все ящики были выгружены на берег и распакованы. Они составляли существенную часть нашего снаряжения, и устройство их было тщательно обдумано: их доски, совершенно одинаковых размеров, были выструганы из тщательно подобранного дерева и скреплены между собой медными гвоздями. (В те времена медь, конечно, была значительно дешевле, но все же достаточно дорога для сколачивания ящиков.) Благодаря этому последние были лишены магнитных свойств, так что их можно было употребить на постройку наших обсерваторий. Я забыл упомянуть, что для наших научных наблюдений выписал из Германии полный ассортимент самых точных и современных приборов. Эти приборы приводились в действие часовым механизмом и регистрировали автоматически. На игле было прикреплено зеркальце, отражавшее свет лампочки на катушку с намотанной фотографической бумагой. Катушка, приводимая в движение часовым механизмом, совершала один полный оборот в сутки. Вследствие этого наши обсерватории должны были быть не только немагнитными, но также и светонепроницаемыми. Это требовало изобретательности при постройке, что удалось нам в совершенстве. Мы даже привезли с собою мраморные доски, чтобы смонтировать на них наши приборы с безусловной точностью. Эти доски покоились на каменном фундаменте обсерваторий, окруженных снаружи вырытыми нами канавами, чтобы во время летнего таяния вода беспрепятственно туда стекала и не размывала фундамента, отчего могло измениться положение приборов. Устроив наши обсерватории и установив приборы, мы принялись за постройку помещений для собак. Когда все было окончено, то оказалось, что более комфортабельного помещения мы не могли бы иметь даже и в цивилизованных странах. Дом, выстроенный нами для себя, был теплый, защищенный от непогоды, и у нас имелись все необходимые удобства. Следующей нашей заботой было запастись свежим мясом. Разбившись на группы по два человека, мы принялись охотиться за оленями, и вскоре у нас накопилась сотня оленьих туш. Однажды я стоял с двумя из моих товарищей на палубе, как вдруг один из них воскликнул "Олень!" - и указал на маленькое черное пятнышко, видневшееся на гребне одного из холмов. Второй, обладавший великолепным зрением, внимательно всмотревшись в указанном направлении, возразил: "Олень этот ходит на двух ногах". При ближайшем рассмотрении действительно оказалось, что то был не олень, а эскимос. Еще несколько "двуногих оленей" присоединились к первому, и наконец, на горизонте появилось пять силуэтов. Они гурьбой направились к нам. Я послал обоих товарищей взять винтовки, после чего мы все втроем пошли навстречу гостям, я во главе, а за мною моя маленькая "армия" из двух человек. Когда эскимосы приблизились, мы увидели, что они вооружены луками и стрелами. Дело принимало неприятный оборот. Мы не могли знать, питают ли они дружеские, или враждебные намерения. Во всяком случае вид у них был воинственный, но нам ничего другого не оставалось, как только встретиться с ними лицом к лицу. Оба отряда подошли друг к другу на расстояние около пятнадцати шагов, после чего остановились. Я обернулся к моему войску и приказал ему демонстративно бросить ружья на землю. Затем я повернулся лицом к эскимосам. Увидав такой миролюбивый поступок, их предводитель последовал нашему примеру и, обернувшись к своим спутникам, отдал им какое-то приказание. Они бросили наземь луки и стрелы. Безоружный, я подошел к ним, а предводитель эскимосов в свою очередь шагнул ко мне навстречу. Поразительно, как прекрасно могут понять друг друга два человека, говорящие на разных языках и живущие в совершенно различных жизненных условиях. Мимика, утвердительный или отрицательный кивок головы, жестикуляция или интонация устанавливают взаимное понимание с удивительной точностью. Этими приемами мне быстро удалось убедить предводителя эскимосов, что я хочу стать его другом, и он разделил мое желание. У нас быстро установились самые лучшие отношения, и я пригласил эскимосов на корабль. То был, наверно, потрясающий момент в жизни этих бедных туземцев. Никому из них еще не приходилось лицезреть белого человека, хотя в преданиях их племени сохранился рассказ о белых людях. Семьдесят два года тому назад их деды встретили почти на этом же самом месте Джемса Кларка Росса. Их поразил вид англичан, а предметы их удивительного снаряжения произвели на них огромное впечатление. Эскимосу, отроду не видавшему инструмента или оружия из металла и никогда не державшему в руках даже самого ничтожного деревянного предмета (в этих местах плавник совершенно отсутствует), ножи, топоры, ружья и сани белого человека должны были показаться настоящим чудом. После краткого пребывания в этих местах Росс и его спутники снова ушли в море, и с тех пор эскимосы ни разу не видели других белых, но появление этих чудесных белых людей послужило, конечно, неисчерпаемым материалом для сказаний, передаваемых из рода в род в течение долгих вечеров. Поэтому наше появление произвело на них, вероятно, еще более сильное впечатление, так как им казалось, что они в качестве избранных присутствуют при повторении чуда. Мы приветствовали их на нашем корабле, показали им сокровища нашего снаряжения и проявили к ним чрезвычайное внимание. Они просили разрешения перекочевать сюда всем племенем и поселиться около нас. Мы дали свое согласие, и вскоре вокруг нашей зимовки выросло пятьдесят эскимосских хижин. Всего пришло до двухсот человек - мужчин, женщин и детей. Тут было от чего радостно забиться сердцу антрополога и этнографа. На такую удачу мы как раз и надеялись, когда снаряжали экспедицию, и поэтому захватили с собою множество подходящих предметов для меновой торговли. Я принялся набирать полную коллекцию экспонатов для музеев с целью всестороннего показа быта эскимосов. Вскоре я уже обладал несколькими такими полностью представленными коллекциями, которые в настоящее время хранятся в норвежских музеях. Я достал образцы буквально всех предметов эскимосского обихода, начиная с одежды обоих полов и кончая образцами утвари, служащей для приготовления пищи и для охоты. При собирании этих коллекций возникали самые удивительные торговые сделки. Так, например, я получил за пустую жестянку два полных комплекта женской одежды. Меня поразили художественный вкус и искусство, с каким была выполнена эта одежда. Эскимосские женщины в совершенстве умеют вырезать белые и черные места из оленьих шкур и сшивать их красивыми полосками, составляя из них оригинальные узоры. Также и бусы, которые они нанизывают из зубов и кусочков сушеной оленьей кости, свидетельствуют об их вкусе и ловкости. С большим интересом знакомился я и с различными предметами обихода этого народа. Их уменье вынимать, растягивать и выгибать кости только что убитых животных, придавая им желаемые размеры и формы, и затем делать из них острия для копий, различные иглы для шитья и другие полезные предметы казалось мне разительным примером человеческой изобретательности. Другою сделкою был обмен большой стальной иглы на четыре прекраснейшие песцовые шкурки, какие мне приходилось когда-либо видеть в моих полярных странствованиях. Может показаться, что некоторые из этих сделок были с нашей стороны не совсем безупречны, но в действительности это не так. Эскимосы только меняли свои излишки на предметы нашего снаряжения, представлявшие в их условиях цену, равную тому, что они нам давали. Хороший охотничий нож из шведской стали вполне может иметь для эскимоса ценность гораздо большую, чем дюжина роскошнейших шкурок, ненужных ему в данный момент, которые он легко может добыть себе снова. Таким образом, в течение двух лет, проведенных нами в соседстве с их лагерем, они получили все, что им было нужно из наших вещей, а мы сделались обладателями полной коллекции их изделий. Это блестящий пример торговли, одинаково выгодной для обеих сторон. Когда эскимосы расположились лагерем около нас, я очутился в положении, которое должен учесть каждый начальник экспедиции, когда происходит общение белых с туземцами. Всем первобытным людям белый человек всегда кажется подобным некоему божеству. Его смертоносное таинственное оружие, средства, при помощи которых он в любую минуту может разводить огонь и зажигать свет, его богатое снаряжение и разнообразие пищевых продуктов представляются эскимосам чем-то исходящим от божества. Этот суеверный страх является лучшим защитником исследователя. Как доказал мой пример, пока этот страх существует, человек с шестью товарищами может чувствовать себя в полной безопасности среди двухсот эскимосов. Однако имеется одно обстоятельство, которое с неминуемой верностью способно развенчать эту власть. Белый может выказывать жестокость по отношению к туземцам и все же сохранять их уважение, ибо грубая сила является в их глазах высшим качеством. Но с того момента, когда белый человек отдается во власть низменных инстинктов и разрешает себе вольности с туземными женщинами, он тотчас же опускается до уровня обыкновенного смертного и передает себя в их руки. Поэтому я с самого начала имел серьезный разговор с моими товарищами и предупредил их, чтобы они не поддавались искушениям подобного рода. Уезжая, мы отдали эскимосам многое из уже ненужных нам вещей. Самым драгоценным подарком явились для них доски, из которых были построены у нас дом и обсерватории. У них не имелось ни одной деревянной щепочки, и этот дар представлял для них богатый запас строительного материала для нарт, древков копий и других необходимых предметов. Научный материал, привезенный нами на родину, отличался необычайным обилием. Наши магнитные наблюдения были так обширны и полны, что ученым, которым мы передали их по возвращении в 1906 году, понадобилось около двадцати лет, чтобы их обработать, и лишь в прошлом году они закончили вычисления, построенные на наших данных. Никогда еще наука не получала ничего даже отдаленно схожего по совершенству с этими обстоятельнейшими наблюдениями явлений магнетизма у Северного полюса. Но нам предстояло еще пройти остальную часть Северо-западного прохода. Мы покинули нашу стоянку 13 августа 1905 года и пустились в путь к проливу Симпсона. Значительная часть этого побережья уже была нанесена на карту прежними исследователями, проникшими туда по материку со стороны залива Гудсона, но ни один корабль до сих пор не плавал еще в этих водах и не измерял их глубин. Будь иначе, нам, вероятно, не пришлось бы испытывать такие трудности. Очень часто нам казалось, что придется повернуть обратно из-за малой глубины этих извилистых проливов. Изо дня в день целых три недели подряд - самые длинные недели моей жизни - мы ползли вперед, беспрестанно бросая лот и отыскивая то тут, то там пролив, который благополучно вывел бы нас в изведанный район западных вод. Однажды даже в проливе Симпсона под килем судна был всего один дюйм свободной воды! Во время этих испытаний я потерял сон и аппетит. Каждый кусок при глотании буквально застревал у меня в горле. Нервы были натянуты до крайности. Мне приходилось беспрестанно напрягать все свои силы, чтобы предупредить малейшую опасность, каждый несчастный случай. Экспедиция должна была удаться! "Парус! Парус!" Нам удалось! Какими чарующими показались нам далекие очертания китобойного судна, маячившего на западе! Появление его означало для нас завершение долгих лет надежд и сурового труда, ибо этот парусник пришел сюда из Сан-Франциско через Берингов пролив и вдоль северного побережья Аляски, а там, где мог пройти его широкий корпус, там пройдем и мы. Этим был положен конец всем сомнениям относительно удачного завершения нашей экспедиции. Победа была за нами! Мое нервное напряжение, длившееся три недели, тотчас же упало, а как только оно прошло - вернулся и аппетит. Я почти обезумел от голода На такелаже висели оленьи туши, я набросился на них с ножом в руке. С дикой жадностью я вырезывал кусок за куском сырого мяса и тут же проглатывал их целиком, словно изголодавшийся зверь. Голод требовал такого варварского насыщения, но желудок от него отказался. Пришлось мне "отдать дань". Но голод все еще не проходил, и я снова наелся досыта сырым полузамерзшим мясом. На этот раз дело пошло на лад, и скоро я воспрянул и почувствовал себя так хорошо, как ни разу за эти последние три страшные недели. Однако они не прошли для меня бесследно, так как по возвращении все определяли мои возраст между 59 и 75 годами, хотя мне было только 33 года. Китобой этот был "Чарльз Ганссон" из Сан-Франциско, увидели же мы его 26 августа 1905 года. Посетив капитана на китобое, мы пошли дальше на запад, чтобы завершить наше плавание. Мы и не подозревали, что нам понадобится еще целый год на покрытие последнего этапа. Лед становился все гуще и гуще, замедляя наше продвижение вперед, и, наконец, неделю спустя, 2 сентября, мы совсем застряли в нем несколько севернее Кинг-Пойнта, у северных берегов Канады. Скоро нам стало ясно, что здесь придется зимовать. Начиналась полярная ночь, а лед лишил нас всякой возможности двигаться дальше. Поэтому мы выбрали наиболее благоприятное место, куда можно было подойти, и, причалив судно позади выброшенной на берег льдины, принялись готовиться к третьей зимовке на севере. Вскоре все было устроено. Мы в последние дни так медленно подвигались вперед, что отошли лишь на несколько миль от китоловов, которые тоже зазимовали во льдах у острова Гершеля. Казалось бы, мы не должны были ощущать недостатка в обществе. Однако скоро мы узнали, что соседство наше не очень желательно. Один из капитанов даже проворчал что-то насчет "семи голодных лишних ртов". Но еще до окончания зимы и он и остальные убедились, что мы были гораздо лучше снабжены продовольствием, чем они. Мы ни разу не просили у них припасов, но, наоборот, сами передали им за зиму две тонны пшеничной муки, которой у них не хватило. У Кинг-Пойнта застрял китобой "Бонанца", которого летом подвижкою льда выбросило на берег. Я хочу рассказать здесь о приключении, пережитом мною вместе с капитаном этого судна. Капитану очень хотелось вернуться в Сан-Франциско сушей, чтобы там снарядить второй корабль, с которым он хотел пройти на север будущей весной, так как иначе он упускал целый промысловый сезон. Я же со своей стороны пылал желанием добраться до какой-либо телеграфной станции, чтобы разослать по всему свету весть о нашем успешном прохождении Северо-западным проходом. Но ближайшая телеграфная станция находилась в 700 километрах по ту сторону горной цепи высотою в 2750 метров, и это расстояние нужно было пройти в наступившие короткие дни. Тем не менее, оба одержимые страстным желанием, мы решили отправиться в путь. Путешествие само по себе не внушало мне никаких опасений, скорее я призадумывался пуститься в него в обществе такого человека, каким был капитан Могг с "Бонанцы". Прежде всего он располагал деньгами, а я нет, что давало ему право распоряжаться нашей маленькой экспедицией. Но, судя по всему, я был уверен, что в экспедициях подобного рода он обладал гораздо меньшим опытом, чем я. Кроме того, капитан Могг был маленький и толстый, так что ни в каком случае не мог бежать рядом с нартами, запряженными собаками, а скорее его самого пришлось бы везти в нартах. Однако поездка имела для меня слишком большое значение, и я не хотел упустить этой возможности. Но я приуныл, когда начались обсуждения, какого рода продовольствие нам следовало взять с собою. На "Йоа" у меня имелось много ящиков с пеммиканом в жестянках - идеальным продовольствием для зимней поездки любой продолжительности, так как пеммикан, состоящий из равных частей сушеного мяса и жира, является наиболее концентрированным видом продукта, достаточно питательного в холодном климате. Но капитан Могг с презрением отверг мое предложение взять с собой эти консервы в качестве основного питания, заметив, что они не годятся даже и для собак. Он в свою очередь выдвинул предложение, с которым волей-неволей мне пришлось согласиться, взять с собою несколько мешков с вареными и замороженными бобами. Не говоря уже о чрезвычайно малой питательности по отношению к их объему, думаю, что даже малоопытный человек сообразит, сколько излишней содержимой бобами воды нам пришлось с трудом тащить по снегу на протяжении несчитанных миль. Но ничего нельзя было поделать, и, снабженные таким продовольствием, мы двинулись в путь с острова Гершеля 24 октября 1905 года. У нас было двое нарт и 12 собак, составлявших собственность Джимми. Его жена Каппа была четвертым членом нашей