Грозный огонь вспыхнул
в глазах настоятеля. Он происходил из воинственного норманнского рода, как и
многие другие суровые прелаты, которые с булавой в  руках,  чтобы  самим  не
проливать кровь, вели отряды в бой, ни на мгновенье не  забывая,  что  исход
долгого кровавого сражения при Гастингсе решил  именно  человек  их  сана  и
достоинства
     с  епископским  посохом  в  руках.  В  миг  исчезли  мягкие  монашеские
интонации, и твердый голос воина произнес: - Даю  вам  одну  минуту.  Затем,
когда я скомандую "Стреляй!", пусти в него стрелу.
     Стрела была наготове, лук наведен, а суровые глаза  лучника  устремлены
на цель. Медленно проходила минута. Найджел про себя молился всем трем своим
воинственным святым - не затем, чтобы они спасли его тело в  этой  жизни,  а
чтобы позаботились о его душе в иной. Ему пришло было  в  голову  попытаться
бежать, но он тут же понял, что не успеет выбраться из своего  убежища,  как
его прикончат. И все-таки в конце концов он рискнул бы  броситься  на  своих
врагов и уже изготовился к прыжку, как вдруг тетива лука почему-то  лопнула,
издав глубокий, чистый звук  наподобие  струны  арфы,  и  стрела  со  звоном
ударилась о плиты пола. В тот же миг молодой курчавый лучник, широкоплечий и
широкогрудый, по всей видимости невероятно сильный, с открытым,  приветливым
лицом и честным взглядом карих глаз,  говорившим  об  отваге  и  добродушии,
обнажив меч, бросился вперед и встал рядом с Найджелом. - Ну нет, друзья,  -
крикнул он, - не станет Сэмкин Эйлвард  стоять  и  смотреть,  как  смельчака
убивают,  словно  затравленного  зверя!  Пятеро  на  одного  -  не  очень-то
справедливо. Вот двое против четверых уже получше.  Клянусь  своими  десятью
пальцами, мы со сквайром Найджелом оставим этот зал вместе, будь то на своих
ногах или нет.
     Устрашающий вид союзника и его репутация  среди  товарищей  еще  больше
остудили и без того не  слишком  пылкое  рвение  нападающих.  В  левой  руке
Эйлвард держал натянутый лук, а все знали, что от Вулмерского леса до  Уэлда
он - самый быстрый и самый меткий стрелок и валит бегущего оленя  с  двухсот
шагов. - Ну-ка, Бэддлзмир, убери пальцы со спуска, не то как бы твоей правой
руке не пришлось поотдыхать пару месяцев,  -  сказал  Эйлвард.  -  Мечами  -
пожалуйста, друзья, но стрелы, клянусь, никто не  выпустит,  прежде  чем  не
полетит моя.
     От этой новой помехи новая волна ярости захлестнула сердца настоятеля и
ризничего. - Недобрым будет этот день для твоего отца-арендатора Эйлварда, -
прошипел ризничий. -  Он  еще  пожалеет,  что  зачал  сына,  из-за  которого
потеряет в Круксбери и землю и кров.  -  Мой  отец  -  храбрый  человек.  Он
пожалел бы еще  больше,  если  б  его  сын  допустил,  чтоб  на  его  глазах
совершилось грязное дело, - твердо ответил Эйлвард. - Ну, друзья,  навались,
мы готовы.
     Памятуя об обещанной награде, если им случится пасть, служа  монастырю,
и о грозящем наказании, если они не выполнят свой долг, четверо лучников уже
приготовились к атаке, как вдруг  неожиданное  обстоятельство  придало  делу
совсем другой оборот.
     Пока  в  капитуле  развертывались  эти  воинственные  сцены,  в  дверях
скопилась целая куча всякого народа - монахи, братья-миряне, слуги, - и  все
с живым интересом, как люди, вырвавшиеся из тусклой рутины жизни,  наблюдали
за развитием драмы. И вот в дальних рядах что-то вдруг  пришло  в  движение,
движение быстро  сместилось  в  центр  толпы,  наконец  кто-то  стремительно
раздвинул передние ряды, и в проходе появился  необыкновенного,  изысканного
вида незнакомец. С самого своего появления он как бы встал и над  капитулом,
и над монастырем, над монахами, прелатом,  лучниками,  словно  безраздельный
повелитель всего и вся.
     Это был человек чуть  старше  среднего  возраста,  с  жидкими  волосами
лимонно-желтого цвета, загнутыми кверху усами и бородкой клинышком  того  же
цвета. Над удлиненным, изрытым глубокими морщинами лицом выступал  огромный,
крючковатый, словно орлиный клюв, нос. От постоянного пребывания на солнце и
на ветру кожа незнакомца покрылась бронзовым загаром. Он был  высок  ростом,
худ и подвижен, но в то же время жилист и  крепок.  Один  глаз  у  него  был
полностью закрыт веком; веко было плоское - оно прикрывало пустую  глазницу.
Зато другой глаз быстро и насмешливо охватил сразу всю сцену. В нем так ярко
светились живой ум, насмешливость и ирония, словно весь  огонь  души  рвался
наружу через эту узкую щель.
     Наряд его был столь же достоин внимания, сколь и он сам.  На  отворотах
лилового камзола и плаща  виднелись  непонятные  пурпурного  цвета  эмблемы,
имевшие форму клинков. С плеч ниспадало дорогое кружево, а  в  его  складках
тускло мерцало красное золото  тяжелой  цепи.  Рыцарский  пояс  на  талии  и
рыцарские золотые  шпоры,  поблескивавшие  на  замшевых  сапогах,  без  слов
говорили о его высоком положении. На левом  запястье,  на  латной  рукавице,
смирно сидел, в клобуке, маленький сокол той породы, что сама по  себе  была
как бы знаком высокого достоинства его хозяина. При  нем  не  было  никакого
оружия; только за спиной на черной шелковой ленте висела гитара; ее  длинный
коричневый гриф выступал у него из-за плеча. Вот такой человек, в изысканном
и властном облике которого чувствовалась грозная сила, стоял и взирал на две
кучки вооруженных людей и разозленных монахов. Его насмешливый взгляд  сразу
приковал к себе всеобщее внимание. - Excusez! [Извините! (франц.)] - картаво
произнес он по-французски. - Excusez, mes amis! [Извините, друзья! (франц.)]
Я полагал, что отвлеку вас от молитвы  и  размышлений,  однако  мне  еще  не
доводилось видеть под кровлей монастыря таких святых упражнений -  с  мечами
вместо требников и лучниками вместо служек. Боюсь, что  прибыл  не  вовремя,
однако я приехал с поручением от того, чьи дела не терпят отлагательства.
     Настоятель да, пожалуй, и ризничий  начали  понимать,  что  дело  зашло
слишком далеко - гораздо дальше,  чем  они  намеревались,  и  что  им  будет
нелегко без громкого  скандала  сохранить  свое  достоинство  и  доброе  имя
Уэверли. Поэтому, несмотря на некоторое отсутствие любезности и даже  просто
непочтительные манеры незнакомца, они очень  обрадовались  его  появлению  и
вмешательству в события. - Я - настоятель Уэверлийского монастыря,  сын  мой
возлюбленный, - сказал прелат. - Если поручение ваше может  быть  достоянием
гласности, его следует передать здесь, в капитуле; если же нет, я приму  вас
в своих покоях, ибо я вижу, что вы человек благородной крови и рыцарь  и  не
стали бы без всякой причины вмешиваться в дело нашего суда,  дело,  которое,
как вы справедливо заметили, малоприятно миролюбивым людям вроде меня самого
или братьев ордена святого Бернарда. - Pardieu [Черт возьми (франц.)],  отец
аббат! - ответил незнакомец.  -  Стоит  только  взглянуть  на  вас  и  ваших
монахов, чтобы увидеть, что это дело и впрямь вам не по душе. А  еще  меньше
оно придется вам по вкусу,  если  я  скажу,  что  скорее  сам  вступлюсь  за
благородного юношу, что стоит в нише, чем дам вашим лучникам его прикончить.
     При этих словах настоятель перестал улыбаться и нахмурился. - Вам более
пристало бы, сэр, поскорее передать поручение, с которым, как  вы  говорите,
вы прибыли, нежели защищать подсудимого от справедливого приговора суда.
     Незнакомец обвел суд вопрошающим взглядом. - Поручение мое  не  к  вам,
добрый отец аббат, а к одному лицу, мне незнакомому. Я был у него в доме,  и
меня послали сюда. Его зовут Найджел Лоринг. - Это я, досточтимый сэр.  -  Я
так и подумал. Я знал вашего отца, Юстаса  Лоринга,  и  хотя  он  был  вдвое
крупнее вас, печать его яснее ясного лежит на вашем лице. - Вы не знаете,  в
чем тут дело, - вмешался настоятель. - Если вы, сэр, человек честный, вы  не
станете на его сторону, ибо он злостно нарушил закон, и не  подобает  верным
подданным короля за него вступаться. - И вы притащили его в  суд!  -  весело
воскликнул незнакомец. - Вот уж поистине грачи учинили суд над соколом!  Да,
вижу, вы уже поняли, что судить его легче, чем наказать. Позвольте  заметить
вам, отец аббат, что суд ваш неправый. Лицам вашего  сана  право  суда  было
дано для того, чтобы вы могли  обуздать  разбушевавшегося  подчиненного  или
пьяницу-лесника,  а  не  для   того,   чтобы   тащить   на   свое   судилище
благороднейшего человека  Англии,  да  еще  ставить  его  под  стрелы  своих
лучников, если он не согласен с вашим решением.
     Настоятель не привык к столь строгому порицанию своих действий в стенах
собственной обители, да еще перед монахами. - Ну  что  ж,  быть  может,  вам
придется самому убедиться,  что  аббатскому  суду  дано  значительно  больше
власти, чем вы полагаете, сэр рыцарь, - возразил он. Впрочем, я еще не знаю,
в самом ли деле вы рыцарь, - ваша непочтительная и грубая речь  позволяет  в
этом усомниться. А посему, прежде чем  мы  продолжим  разговор,  благоволите
назвать свое имя и звание.
     Незнакомец рассмеялся. - А вы и вправду мирный народ,  -  гордо  бросил
он. - Покажи я этот знак, - и он дотронулся до эмблемы на отвороте  камзола,
- на щите ли, на рыцарском ли знамени, и любой солдат, будь  то  во  Франции
или в Шотландии, тут же узнал бы красное острие копья Чандосов.
     Чандос, сам Джон Чандос, цвет  и  гордость  английского  странствующего
рыцарства, герой более чем пятидесяти отчаянных  стычек,  человек,  которого
чтила вся Европа! Найджел смотрел на него, не веря своим глазам.  Лучники  в
замешательстве сделали шаг назад, а монахи подались  вперед,  чтобы  получше
разглядеть героя французских войн. На лице настоятеля гнев сменился улыбкой,
и он снова заговорил, но уже куда более мягким  тоном:  -  Мы  действительно
люди мирные, сэр Джон, и не очень разбираемся в воинственной  геральдике.  И
все же, как ни крепки стены  монастыря,  слава  о  ваших  подвигах  проникла
сквозь их толщу и дошла до наших ушей. Если вы пожелали удостоить  вниманием
этого сбившегося с пути молодого сквайра,  нам  не  пристало  препятствовать
вашим благим намерениям или отказывать вам в просьбе. Я  очень  рад,  что  у
него будет друг, который может подать ему достойный пример. - Благодарю  вас
за любезность, добрейший отец аббат, - небрежно уронил Чандос, - но у  этого
юноши есть друг более достойный, чем я. Он куда добрее к тем, кого любит,  и
страшнее  для  тех,  кого  ненавидит.  А  я  только  его  посланец.   -   Не
соблаговолите ли сказать мне, добрый и почтенный сэр,  -  обратился  к  нему
Найджел, - в чем состоит ваше поручение? - Оно состоит в том, mon  ami,  что
ваш друг скоро прибудет в здешние края и желает провести  ночь  под  кровлей
вашего дома в Тилфорде в знак любви и уважения, которые он  питает  к  вашей
семье. - Он всегда будет желанным гостем в моем доме, - ответил  Найджел,  -
но все же я хотел бы, чтобы он был из тех, кто умеет находить удовольствие в
скудном солдатском ночлеге под кровом жалкого жилища. Мы сделаем все, что  в
наших силах, хотя это будет очень мало. - Он сам солдат, и солдат  отличный,
- сказал Чандос со смехом. - Ручаюсь, ему приходилось спать  и  не  в  таких
местах, как ваш Тилфордский дом. - У меня мало друзей, достойный  сэр,  -  в
недоумении заметил Найджел. - Пожалуйста,  скажите  мне  как  его  зовут.  -
Эдуард. - Это, верно, сэр Эдуард Мортимер из Кента?  Или,  может  быть,  сэр
Эдуард Брокас, о котором часто рассказывает леди Эрментруда? - Нет, нет, его
зовут просто Эдуард. А если вы так  уж  хотите  знать  фамилию,  так  она  -
Плантагенет [Плантагенеты - династия английских королей, правивших страной с
1154 по  1399  год.  Родоначальником  ее  был  Жоффруа  V.  граф  Анжуйский,
прозванный Плантагенетом, потому что любил украшать свой шлем веточкой дрока
(лат. - planta genista)]. Тот, кто просит о ночлеге под вашей кровлей, - ваш
и мой повелитель, его королевское величество Эдуард Английский.
      
      
     Глава VI
     ЛЕДИ ЭРМЕНТРУДА ОТКРЫВАЕТ ЖЕЛЕЗНЫЙ СУНДУК
      
     Удивительные, невероятные слова доносились до Найджела, словно во  сне.
И, словно во сне, он видел,  как  примирительно  улыбнулся  настоятель,  как
подобострастно изогнулся ризничий, как отряд лучников раздвинул закупорившую
было проход в капитул  пеструю  толпу  и  расчистил  путь  для  него  и  для
королевского посланца. Спустя минуту он уже шел рядом с Чандосом мимо мирных
келий. Перед ним высилась арка распахнутых настежь ворот,  а  дальше,  через
зеленые луга,  шла  широкая  песчаная  дорога.  Пережив  леденящий  ужас  от
ожиданья бесчестья и тюрьмы, который только что сжимал его сердце, Найджел с
особой остротой почувствовал, как сладок и прозрачен  весенний  воздух.  Они
уже миновали главный вход, как вдруг кто-то тронул  Найджела  за  рукав.  Он
обернулся и увидел перед собой славное загорелое лицо  кареглазого  лучника,
который так неожиданно пришел ему на помощь. - Ну, сэр,  что  же  вы  мне-то
скажете? - спросил Эйлвард. - А что я могу сказать, добрый  человек?  Только
от всей души поблагодарить тебя. Клянусь святым Павлом,  будь  ты  мне  даже
кровным братом, ты не мог бы сделать для меня больше, чем  сделал.  -  Ясное
дело. Только этого мало. Найджел так и  вспыхнул  от  стыда  и  досады,  тем
более, что разговор этот, чуть улыбаясь, слушал Чандос. - Если бы ты слышал,
что говорили в суде, ты бы знал,  что  я  не  из  тех,  кто  осыпан  земными
благами. Черная смерть заодно с монахами совсем разорила мои земли. Я охотно
дал бы тебе за помощь пригоршню золотых, если это то,  чего  ты  хочешь,  да
только у меня нет золота, а  посему  тебе  придется  удовольствоваться  моей
благодарностью. - Не нужно мне вашего золота, - отрезал  Эйлвард,  -  и  вам
никогда не купить моей верности, даже если б вы наполнили мне суму ноблями с
розой [Золотые монеты короля Эдуарда III, на которых была вычеканена  роза],
не придись вы мне по душе. Я видел, как вы укротили соловую лошадь и как без
всякого страха говорили с настоятелем. Мне как раз и нужен такой хозяин -  я
с радостью стану вам служить, если только у вас  найдется  для  меня  место.
Посмотрите на ваших слуг - сразу видать, крепкие были ребята при вашем деде.
А кто из них сейчас натянет тетиву до самого уха? Я вот  из-за  вас  потерял
службу в монастыре, - где мне ее искать? Если я останусь тут, пропадать мне,
как истертой тетиве. - Ну, место тебе найдется, - вмешался Чандос.  -  Такой
храбрый и дерзкий лучник не останется без дела  за  французским  рубежом.  У
меня две сотни таких, и я буду  рад,  если  среди  них  окажешься  и  ты.  -
Благодарю вас, благородный сэр, за предложение, - ответил Эйлвард. - Я  тоже
встал бы под ваше знамя охотней, чем под чье-либо еще, - все ведь знают, что
оно всегда впереди. К тому же я довольно наслушался  о  войне  и  знаю,  что
отстающему мало что перепадает. Но все же, если б сквайр Найджел взял меня к
себе, я пошел бы воевать под розами Лорингов: хоть я и родился в  Изборнской
общине в округе  Чичестер,  вырос-то  я  в  здешних  краях,  здесь  научился
управляться с луком и, как сын свободного землепашца, хотел бы лучше служить
своему соседу, чем чужаку. - Добрый человек, - повторил  Найджел,  -  я  уже
говорил, мне нечем платить тебе за службу. -  Вы  только  возьмите  меня  на
войну, а там я сам позабочусь о плате. А пока что дайте  мне  место  в  углу
вашего стола да шесть футов пола, не то за сегодняшнюю  услугу  монастырю  я
наверняка получу плеть на спину да колодки на  ноги.  С  этого  часа  Сэмкин
Эйлвард - ваш человек, сквайр  Найджел,  и,  клянусь  всеми  своими  десятью
пальцами, пусть дьявол утащит мою душу, если вы когда-нибудь пожалеете,  что
взяли меня на службу.
     Говоря это, он поднес руку к стальному шлему, закинул за  спину  желтый
лук и двинулся вслед за своим новым хозяином. - Pardieu! Я, кажется,  прибыл
a la bonne heure [Вовремя (франц.)], -  сказал  Чандос.  -  Я  прискакал  из
Уиндзора к вам в дом и увидел, что там  никого  нет,  кроме  славной  старой
леди, которая рассказала мне о ваших бедах. От нее я  пошел  в  монастырь  и
поспел как раз вовремя - дело принимало скверный  оборот,  стрелы  уже  были
готовы, чтобы поразить ваше тело, а колокол, Библия и свечи  поджидали  вашу
душу... Но вот, если не ошибаюсь, и сама старая леди.
     И верно, в дверях  дома  показалась  грозная  фигура  леди  Эрментруды;
иссохшая, согбенная, она шла, тяжело опираясь на палку. Узнав  о  поражении,
которое потерпел аббатский суд, она хрипло  рассмеялась  и  погрозила  серой
громаде палкой. Затем они проследовали в залу, где в честь знаменитого гостя
на стол было выставлено все лучшее, что сыскалось в доме.  В  жилах  хозяйки
тоже текла кровь Чандосов. Она прослеживалась через родство с де Греями,  де
Малтонами, де Валенсами, де Монтегю и другими знатными  и  славными  родами.
Они успели поесть, а слуги убрать  со  стола,  прежде  чем  леди  Эрментруда
описала все хитросплетения браков и родственных связей,  все  геральдические
подробности - поля,  стропила,  перевязи,  -  которые  позволяли  по  гербам
установить их общее происхождение. Леди Эрментруда знала все о каждой  ветви
и каждом отпрыске любого благородного родословного  древа  не  только  после
Завоевания, но и до него.
     Когда столы были убраны и они остались в зале  втроем,  Чандос  передал
леди Эрментруде поручение короля. - Король Эдуард всегда вспоминает о  вашем
сыне, благородном рыцаре сэре Юстасе. На будущей неделе  он  отправляется  в
Саутгемптон, и я - его вестник. Он поручил мне передать вам,  благородная  и
высокочтимая дама, что поедет он не спеша и по пути  из  Гилдфорда  проведет
ночь под вашим кровом.
     При этих словах старая леди сначала вспыхнула от  радости,  но  тут  же
побледнела от огорчения. - Это большая честь для дома  Лорингов,  -  сказала
она, - но кров наш теперь так жалок, а пища, как вы сами видели, так скудна!
Король не знает, что мы совсем обеднели.  Боюсь,  мы  покажемся  ему  просто
скупцами.
     Но Чандос успокоил ее. Свита короля  проследует  дальше,  в  Фарнемский
замок. Дам с ним нет, а сам он, хотя и  король,  выносливый  солдат  и  мало
думает об удобствах. Во всяком случае, раз он объявил о своем намерении, они
должны повиноваться. Наконец,  самым  деликатным  образом  Чандос  предложил
воспользоваться его кошельком. Но к леди Эрментруде уже  вернулась  присущая
ей невозмутимость. - Что вы, что вы, милый родич, не нужно!  Я  сделаю  все,
что в моих силах, чтобы принять короля как подобает. Он поймет, что, хотя  в
доме Лорингов ему не могут предложить угощение повкуснее, зато  их  кровь  и
жизнь принадлежат ему одному.
     Чандос должен был ехать обратно в Фарнемский замок и еще дальше, но  он
выразил желание  сперва  принять  ванну  в  Тилфорде,  ибо,  подобно  многим
рыцарям, любил попариться в такой горячей воде, в какой только мог усидеть.
     Поэтому в комнату для гостей  внесли  большую  бочку,  крепко  стянутую
обручами, - чуть пошире и чуть пониже маслобойки, а  Найджел  был  приглашен
составить гостю компанию, пока тот парился, изнемогая в почти кипящей воде.
     Найджел  примостился  на  краю  высокой  кровати  и,  болтая  ногами  с
интересом и удивлением взирал на изысканные черты  лица  знаменитого  воина,
его всклокоченные желтые волосы и мускулистые плечи, едва  видные  в  столбе
густого пара. Чандосу хотелось поговорить, и Найджел нетерпеливо засыпал его
вопросами о войне, жадно впитывая каждое слово, долетавшее до него из облака
пара, подобно прорицаниям древних оракулов. Чандос  был  старый  вояка,  для
него  война  давно  утратила  былую   привлекательность.   Поэтому,   слушая
торопливые,  сбивчивые  вопросы  Найджела  и  видя,  с  каким  вниманием   и
восхищением тот ловит каждый ответ, он заново  переживал  пылкие  дни  своей
юности. - Расскажите мне еще о валлийцах, досточтимый сэр, - просил  сквайр.
- Они хорошие солдаты? - Валлийцы -  храбрые  воины,  -  отвечал  Чандос,  -
плескаясь в чане. - Если по их долинам проезжать с небольшим отрядом, стычки
будут на каждом шагу. Их рыцари вспыхивают в один миг, как сухой  вереск  от
огня. Но если ты можешь немного переждать, случается, они и  остывают.  -  А
шотландцы? Вы ведь с  ними  воевали?  -  Нет  на  свете  лучше  воинов,  чем
шотландские рыцари. И тому, кто устоит в бою с лучшими из  них  -  Дугласом,
Марри или Ситоном, учиться больше нечему. Будь ты как угодно силен, но  если
отправишься на север, то всегда повстречаешь рыцаря, не уступающего  тебе  в
силе. Если валлийцы подобны сухому вереску, то,  pardieu,  шотландцы  больше
походят на торфяник - они дымятся не переставая, и конца этому нет. Я не раз
бывал там с войском, потому что даже  в  мирное  время  эникские  Перси  или
коменданты Карлайла не могли обойтись без распрей и  стычек  с  пограничными
кланами. - Мне помнится, отец говорил, что они отменные копейщики. -  Лучшие
в мире. Копья у них длинные, футов по двенадцать, и они очень плотно смыкают
ряды. Зато их лучники  никуда  не  годятся,  кроме  разве  людей  Эттрика  и
Селкерка, те - уроженцы лесов. Пожалуйста,  Найджел,  открой  окошко,  стало
слишком парно. А вот валлийцы, наоборот, плохие копейщики. Лучшие лучники во
всем Уэльсе - из Гуэнта. Луки у них страшной силы, их  делают  из  древесины
вяза. Я знал одного рыцаря, так лошадь его убило  стрелой,  которая  сначала
прошла через его кольчугу, ногу и седло.  И  все  же  разве  можно  сравнить
стрелу, даже пущенную с огромной силой, с  этими  новыми  железными  шарами,
которые выбрасывает порох и которые разбивают латы, как камень яйцо!  -  Тем
лучше для нас! - воскликнул Найджел. - Значит, есть  хотя  бы  одно  славное
дело, которое предстоит совершить только нам.
     Чандос  коротко  рассмеялся  и  бросил  на  раскрасневшегося   Найджела
быстрый, сочувственный взгляд. - Твоя манера говорить  напоминает  мне  речи
стариков из моего детства, - сказал он. - В те дни  еще  доживали  свой  век
настоящие старые странствующие рыцари, и они говорили совсем как ты. Хотя ты
и очень молод, ты - из прошлого века. Откуда у тебя такие мысли и слова? - У
меня был только один источник - леди  Эрментруда.  -  Pardieu!  Она  отлично
натаскала ястребка: он уже готов к охоте на благородную  дичь.  Но  было  бы
лучше, если б во время первой охоты ты сидел у меня на  руке.  Ты  хотел  бы
отправиться со мной на войну?
     У Найджела на глаза навернулись слезы, и он  крепко  сжал  худую  руку,
протянутую ему из ванны. - Клянусь святым Павлом, лучше этого не может  быть
ничего на свете! Только я боюсь оставить леди  Эрментруду  -  о  ней  больше
некому позаботиться. Если бы это можно было как-нибудь устроить... -  Король
сам все уладит. А до его приезда не будем больше говорить об этом.  Но  если
ты хочешь поехать со мной... - Разве можно мечтать о большем? Во всей Англии
не найдется сквайра, который не захотел бы служить под знаменем  Чандоса!  А
куда вы отправляетесь, высокочтимый сэр? И когда? В Шотландию?  В  Ирландию?
Во Францию? Впрочем, увы...
     Его сияющее лицо омрачилось. На миг он позабыл, что носить доспехи  ему
так же не по средствам, как есть с золотого блюда. В мгновение  ока  рухнули
все его радужные надежды. О, эти низкие житейские заботы! Почему они  всегда
стеной стоят между мечтой и ее воплощением? Ведь  оруженосец  такого  рыцаря
должен быть одет во все самое лучшее. А всех доходов от Тилфорда еле хватило
бы на одни только латы.
     Умудренный житейским опытом Чандос  проницательным  своим  умом  тотчас
понял, почему у Найджела вдруг  изменилось  настроение.  -  Если  ты  будешь
воевать под моим знаменем, о твоем снаряжении позабочусь я сам, - сказал он.
- И пожалуйста не возражай.
     Найджел грустно покачал головой.  -  Это  невозможно.  Леди  Эрментруда
скорее продаст этот старый дом и последний клочок  земли  вокруг  него,  чем
позволит мне принять ваш щедрый дар. Но я не отчаиваюсь - только на  прошлой
неделе я раздобыл себе благородного боевого коня, не заплатив ни пенса. Быть
может, мне так же повезет и со снаряжением. - А как ты добыл коня? - Мне его
подарили монахи из Уэверли. - Чудеса!  Pardieu!  По  тому,  что  я  видел  в
монастыре, от них ты мог получить только проклятье. - Конь был им не  нужен,
вот они и отдали его мне. - Значит, остается  найти  человека,  которому  не
нужны доспехи, и он отдаст их тебе. И все же надеюсь,  ты  еще  подумаешь  и
позволишь мне снарядить тебя на войну - тем более, что добрая  леди  считает
меня твоим родичем. - Благодарю вас, благородный сэр. Если бы я и  обратился
к кому за помощью, то только к вам. Но сначала я попробую кое-что другое.  А
теперь прошу вас, добрый сэр Джон, расскажите мне что-нибудь о ваших славных
копейных потехах с  французами  -  вся  страна  только  и  говорит  о  ваших
подвигах, и я слышал, что как-то в одно утро от вашего копья пали разом  три
рыцаря. Это правда? - Подтвердить это могут вот эти шрамы у меня на теле. Но
это  все  сумасбродства  молодости.  -  Почему  вы  говорите,  что   это   -
сумасбродства? Разве не так добиваются почестей и прославления своей дамы? -
Хорошо, что ты так думаешь, Найджел. В  твои  годы  у  мужчины  должна  быть
горячая голова и возвышенная душа. И я был такой же и сражался  за  перчатку
своей дамы, или по обету, или просто из любви к бою. Но когда повзрослеешь и
под твоей командой оказываются люди, приходится думать о других  вещах.  Тут
уж не до почестей - надо позаботиться  о  безопасности  армии.  Ведь  не  от
твоего копья, меча или руки зависит исход боя;  зато  твоя  холодная  голова
может спасти почти проигранное сражение. Армии нужны  не  Роланд,  Оливье  и
другие паладины, а люди, которые знают, когда надо атаковать в конном строю,
а когда спешиться; как надо расставить лучников между копейщиками так, чтобы
одни прикрывали других; как придержать резерв и ввести  его  в  дело  в  тот
единственный миг, когда он может изменить ход битвы; как  сразу  распознать,
где топь, а где твердая земля. - Но ведь если рыцари не станут  делать  свое
дело, такому человеку никакой ум не поможет. - Верно, Найджел. Поэтому пусть
каждый сквайр отправляется на войну с таким же горячим сердцем, как у  тебя.
Однако мне нельзя более мешкать, надо исполнять королевскую службу. Теперь я
оденусь, попрощаюсь с благородной леди Эрментрудой  и  поеду  в  Фарнем.  Мы
снова увидимся, когда я прибуду сюда с королем.
     Вечером Чандос уехал. Лошадь спокойно шла шагом по мирным тропам, а  он
бренчал на гитаре - Чандос любил музыку и славился своими веселыми  песнями.
Обитатели хижин выходили на порог и со  смехом  аплодировали  ему.  Глубокий
чистый голос Чандоса то взлетал  вверх,  то  падал  под  веселое  треньканье
струн. Не многие из тех, мимо кого он проезжал, узнали бы в этом  изысканном
одноглазом человеке с желтыми волосами искуснейшего полководца и храбрейшего
воина во всей Европе. Только раз, когда он въезжал в Фарнем, к нему бросился
старый, изувеченный солдат и обнял его лошадь, как собака обхватывает лапами
хозяина. Чандос что-то ласково сказал ему и бросил золотой.
     Найджел и леди Эрментруда остались наедине со своими заботами и сидели,
печально глядя друг на друга. - Подвал почти  совсем  пуст,  -  подал  голос
Найджел, - там осталось всего два бочонка  легкого  пива  да  бочка  вина  с
Канарских островов. Ну как подашь это на стол королю и придворным?  -  Нужно
раздобыть бордоского вина.  Тогда  подадим  бордоское,  теленка  от  пестрой
коровы, кур и гусей, и еды хватит - если он проведет у нас только одну ночь.
А сколько с ним будет людей? - Не меньше дюжины.
     Старая леди в отчаянии заломила руки. - Ну полно, не принимайте все так
близко  к  сердцу,  дорогая  госпожа.  Стоит  сказать  слово,  и  король   с
придворными остановится в Уэверли, где найдет все, что  пожелает.  -  Ни  за
что! - воскликнула леди Эрментруда. - Стыд и позор падут на  наш  дом,  если
король минует нашу дверь, после того как милостиво пожелал войти в нее.  Ну,
делать нечего. Выход у меня один. Не думала, что мне  когда-нибудь  придется
пойти на это, но знаю, что он был бы доволен, и я это сделаю.
     Выбрав из связки ключик, она направилась к железному сундуку и  отперла
его. Пронзительно заскрипели заржавленные петли и крышка откинулась.  Старой
леди нечасто доводилось заглядывать в священный  тайник,  где  хранились  ее
сокровища. На самом верху лежало несколько предметов былой роскоши: шелковый
плащ,  усеянный  золотыми   звездами,   расшитый   серебром   чепец,   кусок
венецианского кружева. Ниже лежали завернутые в  шелк  реликвии;  их  старая
леди  вынимала  особенно  бережно:  мужская  охотничья   перчатка,   детский
башмачок, бант из бледно-зеленой ленты, несколько писем,  написанных  грубым
неровным почерком, и нерукотворный образ св. Фомы. С самого дна она извлекла
еще три <гредмета, обернутых шелковой тканью,  положила  на  стол.  Это  был
грубый золотой браслет, усыпанный неограненными рубинами, золотой  поднос  и
высокий, тоже золотой, кубок. - Ты уже слышал от меня про эти вещи, Найджел,
только никогда их не видел. Я не открывала сундук, чтобы в трудную минуту не
впасть в искушение и не превратить все это в деньги. Я старалась  не  только
не видеть, но и не думать о них. Но сейчас взывает честь дома, и мы должны с
ними расстаться. Этот кубок мой муж, сэр Нэл Лоринг, выиграл во время  осады
Белграда. Он и его друзья от зари до зари бились на  турнирах  против  цвета
французского рыцарства. Поднос подарил ему лорд  Пембрук  на  память  о  его
храбрости в битве при Фолкерке [Битва при Фолкерке - победа короля Эдуарда I
(1274-1307) над шотландцами под  предводительством  Уильяма  Уоллеса].  -  А
браслет, дорогая госпожа? - Обещай, что не станешь смеяться. - Нет, конечно,
с какой стати мне смеяться. - Этот браслет был призом королевы красоты.  Мне
преподнес его сэр Нэл Лоринг перед лицом всех высокопоставленных дам  Англии
за месяц до нашей свадьбы. Подумай только, Найджел: я, вот  такая  согбенная
старуха, была королевой красоты. Пять доблестных рыцарей пали от его  копья,
прежде чем он выиграл для  меня  эту  безделицу.  И  вот,  под  самый  конец
жизни... - Нет, нет, дорогая госпожа, эту вещь мы не отдадим. - Отдадим.  Он
был бы этим доволен. Я слышу, что он шепчет мне на ухо. Честь была для  него
все, остальное - ничто. Возьми браслет,  Найджел,  пока  я  тверда  сердцем.
Завтра ты отправишься с ним в Гилдфорд,  найдешь  там  золотых  дел  мастера
Торолда и получишь довольно денег, чтобы заплатить за все, что нам  нужно  к
приезду короля.
     Она отвернулась, чтобы Найджел не увидел, как задрожало  ее  изрезанное
морщинами  лицо;  стук  захлопнувшейся  железной  крышки  заглушил  рыданье,
вырвавшееся было из ее измученной груди.
      
      
     Глава VII
     КАК НАЙДЖЕЛ ПОЕХАЛ ЗА ПОКУПКАМИ В ГИЛДФОРД
      
     Утром Найджел отправился выполнять возложенное на него  поручение.  Шел
июнь месяц, стояла прекрасная погода. Найджел был молод, и на  душе  у  него
было легко и радостно,  когда  он  ехал  из  Тилфорда  в  недальний  городок
Гилдфорд. Он сидел на своем огромном соловом боевом коне, а  конь  то  играл
под ним, то становился на дыбы, такой же горячий и веселый, как его  хозяин.
Вряд  ли  в  то  утро  во  всей  Англии  нашлась  бы  еще  такая   красивая,
жизнерадостная пара. Сперва песчаная дорога  вела  через  ельник,  и  мягкий
ветерок обдавал их смолистым запахом хвои; потом пошли вересковые холмы, они
тянулись далеко с юга на север, безлюдные, невозделанные: земли  на  склонах
были почти бесплодны и сухи.  Найджел  миновал  Круксберийские  луга,  потом
пустошь близ Патнема, и, следуя  по  песчаной  тропе,  углубился  в  заросли
папоротника и вереска - он хотел выбраться на дорогу паломников там, где она
от Фарнема и Сила сворачивает на восток. Рукой Найджел то  и  дело  проверял
седельную сумку, куда, надежно ее перевязав, он уложил  бесценные  сокровища
леди Эрментруды. Перед его глазами мерно покачивалась крепкая рыже-бурая шея
коня, всем телом он ощущал плавное,  свободное  движение  животного,  слышал
глухой стук его копыт и готов был петь и кричать просто от переполнявшей его
радость жизни.
     Позади Найджела, на маленьком гнедом пони, еще недавно его единственной
верховой лошади, ехал Сэмкин Эйлвард, лучник, принявший на себя  обязанности
слуги и телохранителя. Его могучий торс  с  широченными  плечами,  казалось,
вот-вот перевесит и опрокинет маленькую  лошадку,  но  он  спокойно  трусил,
насвистывая веселую песенку, и пребывал в таком же  прекрасном  расположении
духа, что  и  его  хозяин.  Встречные  мужчины  приветливо  кивали  веселому
лучнику, женщины улыбались; сам же он ехал, большей частью  повернув  голову
через плечо и провожая взглядом каждую юбку. Один только человек ответил ему
не слишком любезно. Это был высокий седой старик с красными щеками, которого
они повстречали на болоте. - Доброго утра, дорогой отец! - закричал при виде
его Эйлвард. - Как там у вас в Круксбери? Как новая черная корова и овцы  из
Элтона? А молочница  Мэри?  И  вообще,  как  дела?  -  Не  тебе  спрашивать,
бездельник, - ответил старик. - Ты разозлил уэверлийских монахов, у  которых
я арендую землю, и они хотят теперь выгнать меня с  фермы.  Правда,  у  меня
есть еще три года сроку, и пусть они делают  что  угодно,  только  раньше  я
оттуда не уйду. Вот уж не думал, что когда-нибудь потеряю  свой  очаг  из-за
тебя, Сэмкин. И смотри, появись ты хоть раз в Круксбери, я выколочу пыль  из
твоей куртки здоровой орешиной, хоть ты вон  какой  вымахал.  -  Тогда  тебе
придется заняться этим делом прямо завтра утром, добрый  отец,  -  завтра  я
приеду к тебе. Только в Уэверли я не сделал ничего такого, чего не сделал бы
ты сам. Посмотри мне в глаза, горячая ты голова, и скажи по совести:  неужто
ты стоял бы сложа руки и смотрел, как  по  приказу  жирных  монахов  убивают
последнего Лоринга? Вон он едет - голова гордо  поднята,  а  душа  витает  в
облаках. Если бы ты так поступил, я отказался бы от такого отца. -  Что  ты,
Сэмкин! Если все было, как ты говоришь, тогда ты и впрямь поступил как надо.
Только ведь нелегко терять старую  ферму,  когда  ты  душой  прирос  к  этой
доброй, плодородной земле. - Ну-ну, отец! Впереди еще три года, чего  только
не случится за это. время! Я вот пойду на войну, а когда взломаю во  Франции
пару сундуков, ты сможешь купить сколько угодно доброй плодородной  земли  и
хорошо посмеяться над настоятелем Джоном и его стряпчим.  Чем  я  хуже  Тома
Уитстефа из Чэрта? Когда, через полгода, он вернулся, карманы  у  него  были
набиты золотом, а на руках висело по французской девке. - Упаси нас  Господи
от девок, Сэмкин. Ну, а что до денег, так  если  их  там  можно  добыть,  ты
нагребешь их не меньше всякого, кто идет на войну.  Ладно,  сынок,  поезжай.
Твой хозяин уже перевалил за вершину холма.
     Получив такое напутствие, лучник помахал отцу рукой в латной  рукавице,
пришпорил лошадь и скоро догнал сквайра. Найджел бросил взгляд через плечо и
придержал коня, пока голова пони не поравнялась с  его  седлом.  -  Говорят,
лучник, в здешних  местах  погуливает  разбойник?  -  Да,  добрый  сэр.  Это
крепостной сэра Питера  Мэндевила,  он  взбунтовался  и  бежал  в  лес.  Его
прозвали Патнемским волком. - А почему его до  сих  пор  не  изловили?  Если
человек грабит и разбойничает, то избавить округу от такого зла  -  поистине
дело чести. - Королевские сержанты уже дважды наезжали из  Гилдфорда,  чтобы
его поймать, но у этой лисицы много нор, и вытравить его  оттуда  не  так-то
просто. - Клянусь святым Павлом, если бы не спешное дело,  я  свернул  бы  с
дороги и поискал его. Так где,  говоришь,  он  живет?  -  За  Патнемом  есть
большое болото, а дальше - пещеры. Там он и прячется со своими людьми.  -  С
людьми? У него  что,  целая  шайка?  -  Несколько  человек.  -  Похоже,  это
достойное дело. После того как король приедет и  снова  уедет,  мы  посвятим
денек Патнемскому разбойнику. Не думаю, чтобы  нам  довелось  встретить  его
сегодня на этом пути. - Они грабят паломников  на  Уинчестерском  тракте,  а
здешних не трогают, тем же, кто им помогает,  щедро  платят.  Их  тут  очень
уважают. - Легко быть щедрым, если деньги краденые, -  возразил  Найджел.  -
Думаю, они не станут нападать на людей вооруженных, как мы с тобой, и нам от
них не будет проку.
     Они проехали пустынное болото и вышли на  главный  тракт,  по  которому
паломники  из  Западной  Англии  направлялись  к  национальной   святыне   -
Кентербери. Из Уинчестера дорога поднималась по живописной  Иченской  долине
до Фарнема. Тут она разделялась на две:  одна  тянулась  вдоль  Хогзбекского
гребня, другая вьющейся лентой убегала на  юг,  к  холму  св.  Катарины,  на
котором некогда стояла церковь  паломников,  многолюдная,  богатая,  сиявшая
великолепием; теперь же на этом месте виднелась лишь груда  серых  развалин.
По этой дороге и поехали Найджел с Эйлвардом, направляясь в Гилдфорд.
     Попутчиков  у  них  не  оказалось,  зато   навстречу   попалась   толпа
паломников, возвращавшихся с богомолья. На шляпах у них были изображения св.
Фомы и свинцовые сосудики или раковины  улиток  с  миром,  а  за  плечами  -
котомки с покупками. Мужчины шли пешком, женщины ехали на ослах. Толпа  была
грязная, оборванная, покрытая дорожной пылью. И люди, и животные брели,  еле
переставляя ноги, словно уже потеряли надежду снова увидеть родной  дом.  До
деревни Патнем они так и не встретили никого, кроме этой толпы да нескольких
нищих и менестрелей, сидевших в вереске по  обочинам  дороги  в  надежде  на
случайный фартинг прохожего. Солнце стояло уже высоко, легкий ветер гнал  по
дороге пыль, и, въехав в деревню, они с наслаждением промочили горло кружкой
эля  на  постоялом  дворе.  Когда  они  уезжали,  трактирщица  простилась  с
Найджелом очень холодно, потому что он не оказал ей должного внимания,  зато
Эйлварду отвесила пощечину - за слишком усердное внимание.
     По ту сторону Патнема дорога шла густым  смешанным  дубовым  и  буковым
лесом, под пологом которого буйно разрослись папоротники и терновник.  Здесь
им встретился дозор - несколько сержантов, высоких малых на хороших лошадях,
в кожаных куртках и шапках, с  копьями  и  мечами.  Они  медленно  ехали  по
теневой стороне дороги. Когда путники приблизились,  дозорные  спросили,  не
было ли у них на дороге каких неприятностей. - Будьте осторожны,  -  добавил
один из них, - разбойник и его жена вышли  на  промысел.  Только  вчера  они
убили одного купца с запада из-за сотни крон. - Вы говорите, его жена? - Да,
сэр. Она всегда с ним и не раз его спасала, потому что он хоть  и  силен,  а
мозгами-то раскидывает она. Надеюсь, на днях мы увидим их головы на  зеленой
траве.
     Дозор  направился  в  сторону  Фарнема,  и,  как  оказалось,  прочь  от
разбойников, которые, по всей видимости, следили за ним из гущи  кустарника,
росшего по обе стороны дороги. Найджел и Эйлвард поехали дальше и  вдруг  за
поворотом увидели высокую  миловидную  женщину,  которая  сидела  у  дороги,
заламывая руки и горько плача. Увидя рыдающую красавицу,  Найджел  пришпорил
коня и в три скачка оказался возле несчастной дамы.  -  Почему  вы  плачете,
прекрасная дама? - спросил он. - Могу ли я вам хоть  чем-нибудь  помочь  как
добрый друг? Неужели нашелся  такой  жестокосердный  человек,  что  мог  вас
обидеть?
     Она встала, с надеждой и мольбой обратив к нему  лицо.  -  Ox,  спасите
моего отца! - воскликнула она. - Вы, случайно, не встретили дорожный  дозор?
Они уже прошли здесь, и я боюсь, что теперь их не догнать. - Да, они поехали
дальше. Но мы тоже можем вам помочь. - Тогда умоляю, скорее! Ведь они, может
быть, убивают его! Они потащили его вон в тот лес, и я  слышала,  как  голос
его замер вдали. Скорее, умоляю, скорее!
     Найджел спрыгнул с лошади и бросил поводья Эйлварду. - Э, нет, сэр.  Мы
пойдем вместе. Сколько там было разбойников? -  Два  здоровенных  детины.  -
Тогда я тоже иду. - Нет, Эйлвард, ни в коем случае, - сказал Найджел.  -  По
такому кустарнику лошади не пройдут, а бросать их тут, на дороге, нельзя.  -
Я постерегу их, - вмешалась дама. - Нет, Поммерса вам не удержать. Оставайся
здесь, Эйлвард, пока я не позову. Ни с места! Это - приказ.
     Говоря так, Найджел, с  глазами,  горящими  от  радости  .  в  ожидании
приключений, выхватил меч и бросился в лес.
     Он бежал быстро и долго; пересек одну поляну, другую, продрался  сквозь
густой  кустарник,  с  легкостью  оленя  перемахнул  через  заросли   терна,
вглядываясь то в одну, то в другую сторону, изо всех сил напрягая  слух;  но
до  него  доносилось  лишь  воркованье  диких  голубей.  Однако  он   упорно
продвигался вперед, в мыслях  видя  перед  собой  то  рыдающую  женщину,  то
ждущего спасения  мужчину.  И  только  когда  заныли  ноги,  он,  задыхаясь,
остановился и вспомнил, что ему еще нужно уладить  собственные  дела  и  что
пора вернуться на Гилдфордскую дорогу.
     Между тем Эйлвард по-своему старался утешить женщину,  которая  рыдала,
уткнувшись лицом в седло Поммерса. - Ну-ну, не плачьте, красавица, - говорил
он, - а то, глядя на вас, я и сам заплачу. -  Увы,  добрый  лучник,  он  был
лучший из отцов, такой нежный и ласковый. Если бы вы знали его. Он бы и  вам
полюбился. - Ну-ну, полно! С ним ничего не случится. Сквайр Найджел приведет
его обратно. - Ах нет, я больше никогда его не увижу! Держите меня,  лучник,
не то я сейчас упаду.
     Эйлвард крепко обхватил ее  гибкую  талию.  Теряющая  сознание  женщина
прильнула к нему, закинув руку ему на плечо и обратив бледное лицо назад.
     Вдруг Эйлвард увидел, что выражение ее глаз изменилось: в них мелькнула
надежда, потом неистовая радость и  и  торжество  победы,  -  и  понял,  что
надвигается какая-то опасность. Он живо оттолкнул ее от себя и  отпрыгнул  в
сторону - и как раз вовремя: на него едва не обрушился удар дубины,  которую
держал в руках человек еще более  высокого  роста,  чем  он  сам.  Он  успел
увидеть  сжатые  в  бешеной  ярости  страшные  белые   зубы,   взметнувшуюся
всклокоченную голову и сверкающие звериные глаза. В следующий миг он,  резко
уклонившись от нового сокрушительного удара дубины, бросился на противника.
     Обхватив обеими руками разбойника, прижав лицо к его  косматой  бороде,
Эйлвард, задыхаясь, едва переводя дух, стал сжимать его огромное  тело.  Это
была борьба не на жизнь, а на смерть. Они топтались на  пыльной  дороге,  то
подаваясь в сторону, то отступая в другую. Дважды под  натиском  невероятной
мощи разбойника Эйлварду едва удавалось удержаться на ногах, и дважды сила и
ловкость молодости помогли ему устоять  и  еще  крепче  сдавить  противника.
Наконец ему повезло,  он  сумел  подставить  ногу  и  одним  могучим  рывком
повалить разбойника на землю. Падая, тот хрипло закричал. Едва  он  коснулся
земли, как Эйлвард придавил его коленом и,  погрузив  свой  короткий  меч  в
густую бороду, прижал острие к горлу. - Клянусь своими десятью  пальцами,  -
вымолвил он, с трудом переводя дух, - только шевельнись, и тебе конец.
     Разбойник лежал неподвижно,  оглушенный  падением.  Эйлвард  оглянулся.
Женщины нигде не было - при первой же схватке она исчезла в густом лесу.
     Тогда Эйлвард забеспокоился о судьбе хозяина. Ему пришло в голову,  что
Найджела заманили в ловушку и там прикончили. Но, к  счастью,  его  опасения
были напрасны, вскоре хозяин показался на дороге - он вышел на нее  недалеко
от места встречи с незнакомкой. - Клянусь святым Павлом!  -  воскликнул  он,
подходя. - На ком это ты  сидишь?  А  где  женщина,  которая  удостоила  нас
просьбой о помощи? Увы, я не нашел ее отца. - Тем  лучше  для  вас,  сэр,  -
ответил Эйлвард, - боюсь, что отец у нее сам дьявол. Она же, видно,  и  есть
жена Патнемского волка. А вот это - он сам. Он напал на меня и чуть не вышиб
мне дубинкой мозги.
     Разбойник, открывший к тому времени глаза, перевел  злобный  взгляд  со
своего победителя на вновь пришедшего. - Тебе повезло, лучник, - сказал  он,
- много с кем мне приходилось бороться, но  еще  никому  не  удавалось  меня
одолеть. - Верно, хватка у тебя, как у медведя, - ответил Эйлвард. - Да ведь
только трус поступает так, как ты, - ты хотел размозжить мне палкой  голову,
пока твоя жена держала меня. К тому же подло заманивать проезжих в  ловушку,
взывая к их жалости и прося о помощи.  Мы  едва  не  поплатились  жизнью  за
доброту сердца. Ведь может случиться, что тот, кому по-настоящему нужна наша
помощь, не получит ее. И этот грех тоже будет на тебе. -  Коли  против  тебя
весь мир, - угрюмо ответил разбойник, - деваться некуда, надо  бороться  изо
всех сил. - Ты заслужил виселицу уже за  одно  только,  что  втянул  в  свое
грязное дело ту  красивую  женщину  с  благородной  речью.  Свяжи  ему  руки
поводьями, Эйлвард, мы отведем его в Гилдфорд.
     Лучник уже достал из сумки запасную тетиву и связал пленника, как вдруг
Найджел обернулся и испуганно вскрикнул. - Пресвятая Дева Мария! А  где  моя
седельная сума? Сума была срезана острым ножом.  С  седла  свешивались  лишь
концы ремня. Эйлвард и Найджел в  ужасе  уставились  друг  на  друга.  Потом
молодой сквайр поднял сжатые в кулаки руки и в Отчаянии схватился за голову.
- Браслет леди Эрментруды! - воскликнул он. - Кубок моего деда!  Мне  нельзя
их потерять! Лучше смерть! Что я ей скажу? Я не могу вернуться  домой,  пока
их не найду. Эйлвард, Эйлвард, как же ты дал их украсть?
     Честный лучник откинул стальной шлем и почесал взлохмаченную голову.  -
Ума не приложу, как это случилось. Да и вы не говорили,  что  в  сумке  есть
что-то ценное, а то бы я лучше смотрел за ней. Конечно, это сделал не он,  я
его ни на миг не выпускал из рук. Срезать сумку могла только та женщина, что
убежала, пока мы боролись.
     Найджел в растерянности топтался на дороге. - Если бы я знал, где найти
эту женщину, я пошел бы за ней хоть на край света. А искать ее в этом лесу -
все равно что мышь в пшеничном поле.  Добрый  святой  Георгий,  ты,  который
поверг дракона, молю тебя, во имя  твоего  славного,  благородного  подвига,
помоги мне! И ты, великий святой Юлиан, покровитель всех путников,  попавших
в беду! Две свечи будут вечно гореть перед твоим изображением  в  Годлминге,
только верни мне сумку. Господи, я отдам все, что угодно, только бы  вернуть
ее! - А вы отдадите мне мою жизнь? - вдруг подал голос разбойник. - Обещайте
дать мне свободу, и вы получите сумку. Если, конечно, взяла ее моя  жена,  -
Нет, этого я не могу сделать: пострадала моя честь,  -  ответил  Найджел.  -
Потеря - мое личное дело, освободить же тебя - значит нанести  ущерб  другим
людям. Клянусь святым Павлом, я поступил бы бесчестно,. если бы, спасая свое
имущество, отпустил бы тебя грабить чужое. -  Я  вовсе  не  прошу  отпустить
меня, - сказал Патнемский волк. - Только обещайте, что мне сохранят жизнь, и
я верну сумку. - Этого я тоже не могу обещать: твою  судьбу  решат  шериф  и
судейские в Гилдфорде. - Тогда обещайте только замолвить за меня словечко. -
Вот это я обещаю, только верни мне сумку. Правда, я не знаю, поможет ли тебе
мое слово. Впрочем, все это пустые разговоры.  Неужто  ты  думаешь,  мы  так
глупы, что поверим, будто ты вернешься, если мы тебя отпустим. - А  я  и  не
прошу об этом. Я не могу вернуть сумку, не сходя  с  места.  Вы  поклянетесь
честью и всем,  что  вам  дорого  на  свете,  что  будете  просить  судей  о
снисхождении? - Клянусь. - И что жену мою не тронут? - Тоже обещаю.
     Разбойник  закинул  голову  и  издал  протяжный   пронзительный   крик,
наподобие волчьего воя. Некоторое время ничего не было слышно,  а  потом  из
лесу неподалеку раздался такой же крик, чистый и  пронзительный.  Патнемский
волк крикнул еще раз, и сообщница снова ответила. Он позвал  в  третий  раз,
как олень в чаще зовет свою олениху.  И  тут  же  зашуршали  листья  кустов,
затрещали ветки, и  перед  ними  снова  появилась  та  удивительно  красивая
высокая женщина. Лицо ее было бледно. Не взглянув  ни  на  Эйлварда,  ни  на
Найджела, она подбежала к мужу. - Дорогой, любимый повелитель,  -  вскричала
она, - тебе не сделали ничего плохого? Я ждала возле старого ясеня, а вы все
не шли и не шли. - Видишь, жена меня все-таки схватили. - Будь проклят  этот
день! Отпустите его, добрые, благородные господа, не отнимайте его у меня! -
Они замолвят за меня слово в Гилдфорде, - сказал разбойник. - Они поклялись.
Только сначала верни им сумку, что ты взяла.
     Она вытащила сумку из-под широкого плаща. - Вот она,  благородный  сэр.
Право, мне нелегко было взять ее -  ведь  вы  пожалели  меня  в  моей  беде.
Пожалейте же нас еще раз! Будьте к нам милосердны, добрый  сэр.  На  коленях
умоляю вас, благороднейший и добрейший сэр!
     Найджел схватил мешок, ощупал его  и  с  облегчением  почувствовал  под
рукой сокровища леди Эрментруды. - Я дал слово, - ответил он,  -  и  сделаю,
что могу. Но решать дело будут другие. Встаньте, пожалуйста, больше я ничего
не могу обещать. - Что ж, на нет и суда нет,  -  ответила  она  и,  спокойно
глядя на них, поднялась с колен, - Я молила  о  сострадании,  а  больше  мне
просить не о чем. Ну а прежде чем вернуться в лес, хочу предостеречь  вас  -
будьте осторожны, не потеряйте мешок еще раз. Ведь ты, лучник, не видел, как
я взяла сумку? А это было так просто. И может  случиться  еще  раз.  Поэтому
посмотри-ка сюда. В рукаве я всегда ношу нож, он невелик, но очень острый. Я
незаметно вытащила его, а когда  сделала  вид,  будто  плачу,  уткнувшись  в
седло, вот так перерезала...
     С быстротой молнии она полоснула ножом по тетиве, которой был связан ее
муж, и тот, поднырнув под брюхом лошади, как змея скользнул в кустарник.  Но
на ходу он успел ударить Поммерса кулаком в живот. Громадная лошадь вне себя
от ярости встала на дыбы,  и  Найджел  с  лучником,  повиснув  на  поводьях,
еле-еле удержали ее на месте. Когда наконец конь успокоился,  разбойников  и
след простыл. Напрасно  Эйлвард  с  луком  наготове  бегал  туда-сюда  среди
высоких стволов, всматриваясь в затененные прогалины. Когда он вернулся, они
с хозяином смущенно посмотрели друг на друга. - Да, солдаты мы  неплохие,  а
вот в стражников не вышли, - заметил он, садясь на пони.
     Но на хмуром лице Найджела уже появилась улыбка. - Зато мы вернули  то,
что чуть не потеряли, - ответил он. - Теперь-то я положу мешок перед собой и
больше не спущу с него глаз до самого Гилдфорда.
     И они затрусили вперед по дороге к церкви св. Катарины. Там они еще раз
переправились через извилистую реку Уэй и оказались на главной улице города,
круто идущей вверх по холму. По  обе  стороны  тянулись  дома  с  массивными
остроконечными крышами; слева стоял монастырский странноприимный дом, где  и
теперь еще можно выпить кружечку доброго эля, а справа - большая  квадратная
башня замка - не мрачные серые развалины, а веселая, оживленная, над которой
развевался флаг с гербом, а поверх зубцов поблескивали  стальные  каски.  От
ворот замка до главной улицы  тянулись  ряды  лавок;  вторая  из  них,  если
считать от церкви св. Троицы, принадлежала золотых  дел  мастеру,  богачу  и
мэру города Торолду.
     Он долго и любовно рассматривал крупные рубины и искусную работу кубка.
Потом провел рукой по седой окладистой бороде,  словно  раздумывая,  сколько
дать за кубок,  пятьдесят  ноблей  или  шестьдесят:  он  отлично  знал,  что
перепродаст его за верных двести. Предложишь слишком много - себе в  убыток;
предложишь слишком  мало  -  глядишь,  молодой  человек  заберет  обратно  и
отправится в Лондон: вещицы-то редкие  и  очень  дорогие.  Молодой  человек,
правда,  одет  бедно,  и  взгляд  у  него  тревожный.  Вероятно,   попал   в
затруднительное положение и даже не знает истинной цены  тому,  что  принес.
Надо у него все выведать. - Это очень старые вещи, достойный сэр, они  давно
вышли из моды, - начал он. - О камнях я ничего не могу сказать, они тусклы и
необработаны. Но если вы запросите недорого, я все возьму, хотя я сижу здесь
не для купли, а для продажи. Сколько вы хотите?
     Найджел в растерянности нахмурил  брови.  Да-а,  в  этой  игре  его  не
выручит ни отвага, ни ловкость. Тут новые силы вели наступление  на  старые,
купец шел покорять воина. Целые столетия  он  изматывал  его,  ослаблял  его
силы, пока наконец не сделал своим слугой, своим рабом. - Я, право, не знаю,
досточтимый сэр, ни мне, ни кому-либо еще, кто носит мое имя, не  доводилось
торговаться. Ну, а вы знаете, сколько могут стоить эти вещи, ведь торговля -
ваше ремесло. У леди Эрментруды совсем нет денег, а нам надо принять короля.
Заплатите за них по справедливости, и дело с концом.
     Ювелир улыбнулся. Сделка обещала быть еще  проще  и  выгоднее,  чем  он
предполагал. Он собирался предложить пятьдесят  золотых,  но  теперь  грешно
было бы дать больше двадцати пяти. - Не знаю, что мне потом с ними делать, -
начал он, - но раз речь идет о королевском визите,  я  не  пожалею  двадцати
пяти ноблей.
     У Найджела упало сердце. На такие деньги не купить и половины того, что
им нужно. Ясно, что леди Эрментруда очень  переоценила  свои  сокровища.  Но
возвращаться с пустыми руками ему все равно нельзя, значит, если  вещи,  как
уверяет  добрый  старик,  стоят  двадцать  пять  ноблей,   остается   только
поблагодарить его и взять эти золотые. - Меня  очень  огорчило  то,  что  вы
говорите. Конечно, вы лучше разбираетесь в таких вещах. Что ж, я  возьму  за
них...
     "Сто пятьдесят",  -  услышал  он  шепот  Эйлварда  и  громко  повторил,
донельзя обрадовавшись даже такой ничтожной помощи на этом  новом  для  себя
поприще: - Сто пятьдесят.
     Ювелир вздрогнул. Этот юноша не так уж прост,  как  показался  сначала.
Его открытое лицо и ясные голубые глаза -  не  что  иное,  как  ловушка  для
неосторожных. Ему еще не  случалось  так  попадать  впросак.  -  Это  пустой
разговор, он  ни  к  чему  не  приведет,  достойный  сэр,  -  ответил  он  и
отвернулся, перебирая ключи от своих  прочных  сундуков,  -  но  я  не  хочу
обойтись с вами несправедливо, последняя цена - пятьдесят ноблей. - И сто, -
прошептал Эйлвард. - И сто, - повторил Найджел,  зардевшись  от  собственной
жадности. - Ну, хорошо, берите сотню, - воскликнул  купец,  -  берите  целую
сотню, стригите меня, обдирайте, обирайте, пустите по миру! - Я  никогда  не
простил бы себе, случись это на самом деле, -  сказал  Найджел.  -  Вы  были
честны со мной, и я не хотел бы причинять вам зло. Поэтому я  охотно  возьму
сто... - Сто пятьдесят, - шепнул Эйлвард. - Сто пятьдесят, - громко повторил
Найджел. - Клянусь святым Иоанном Беверлийским,  -  воскликнул  купец,  -  я
приехал сюда с Севера, а там, всякий знает, народ в делах хитрый да  ловкий!
Так вот, я скорее стану вести дело с целой синагогой жидов, чем с вами, хоть
у вас такие благородные манеры. Вы в  самом  деле  не  согласны  на  меньшую
сумму? Боже мой! Вы лишаете меня месячного дохода. Это же целое утро тяжелой
работы! И зачем только вы ко мне явились?
     Так причитал он, выкладывая на прилавок одну за другой золотые  монеты,
а Найджел, с трудом веря своей удаче, ссыпал их в седельную кожаную сумку.
     Оказавшись снова на улице, он с пылающим лицом излил на Эйлварда  целый
поток благодарностей. - Что вы сэр,  он  же  нас  просто  ограбил.  Будь  мы
понастойчивей, он отвалил бы еще двадцать золотых.  -  А  ты  почем  знаешь,
добрый Эйлвард? - Да у  него  все  в  глазах  написано,  сквайр  Лоринг.  Я,
конечно, не очень там обучен  читать  или  разбираться  в  гербах,  зато  уж
разобрать, что у человека на лице написано, всегда сумею. Я с самого  начала
был уверен, что он даст столько, сколько дал.
     Они пообедали в монастырском странноприимном доме, Найджел  за  главным
столом, а Эйлвард с простым людом. Потом снова  вышли  на  главную  улицу  и
отправились по делам. Найджел  купил  тафты  для  драпировки,  вина,  всяких
припасов, фруктов, камчатого столового  белья  и  еще  много  всяких  нужных
вещей. Наконец он остановился перед лавкой оружейника во  дворе  замка  и  с
жадностью ребенка, взирающего на лакомства, стал рассматривать  великолепные
доспехи,  нагрудники  с  чеканкой,  шлемы  с  перьями,  искусно   выделанные
нашейники. - Ну, сквайр Лоринг, - сказал оружейник Уот,  оторвав  взгляд  от
горна,  где  он  закаливал  клинок  меча,  что  вы  хотите  купить?  Клянусь
Тувалкайном [Тувалкайн - искусный кузнец; библейский персонаж (Быт.  4.22)],
отцом всех оружейников, что пройди вы из конца в конец весь Чипсайд [квартал
в Лондоне, в старину центр ремесленного производства], вам не  найти  лучших
доспехов, чем вон те, что висят на крюке. -  А  сколько  они  стоят?  -  Для
любого другого - двести пятьдесят ноблей. Для вас - двести. - А  почему  для
меня дешевле? - Потому что я снаряжал на войну вашего  отца,  и  клянусь  из
моей мастерской не выходило ничего лучше. Ручаюсь,  о  доспехи  вашего  отца
затупилось немало клинков, прежде чем он с ними расстался. В те  времена  мы
делали кольчуги, и хорошая кольчуга с плотными кольцами не уступала латам. А
теперь молодые рыцари хотят одеваться по моде, как дамы при  дворе,  поэтому
сейчас надо покупать латы, хоть они и стоят втрое  дороже.  -  Вы  говорите,
кольчуга нисколько не хуже? -  Уверен.  -  Тогда  послушайте,  оружейник.  Я
сейчас не могу купить латы, а мне очень нужно стальное облаченье  -  у  меня
впереди одно дело. Так вот дома, в Тилфорде, висит та самая кольчуга отца, о
которой вы говорили, в ней отец в первый раз пошел на войну. Не могли бы  вы
подогнать ее по мне?
     Оружейник оглядел невысокую стройную фигуру Найджела и рассмеялся. - Вы
шутите, сквайр Лоринг! Кольчуга была сделана на человека  ростом  куда  выше
среднего. - Я не шучу. Если она выдержит хотя  бы  один  копейный  бой,  она
выполнит свое назначение.
     Оружейник прислонился к наковальне и задумался, а  Найджел  с  надеждой
смотрел на его покрытое сажей лицо. - Я с радостью одолжил  бы  вам  доспехи
для этой первой битвы, сквайр Лоринг, да ведь если вы потерпите неудачу, все
ваше снаряжение достанется победителю. Я человек бедный, у меня много детей,
и я не могу так рисковать. А  та  старая  кольчуга,  она  правда  в  хорошем
состоянии? - В отличном, вот только на шее порядком порвана. - Укоротить  ее
на руках и  ногах  не  трудно.  Придется  только  отрезать  лишнее  и  потом
закрепить звенья. А сделать  ее  поуже...  Нет,  этого  не  сможет  ни  один
оружейник. - Это была моя последняя  надежда.  Послушайте,  добрый  человек,
если вы служили моему доблестному отцу и любили его, помогите мне  ради  его
памяти.
     Оружейник с грохотом бросил молот на пол. - Я не  только  любил  вашего
отца, сквайр Лоринг, я видел, как  вы  сами  почти  без  всякого  снаряжения
сражались на турнире во дворе замка против самых славных рыцарей.  Последний
раз, в день святого Мартина, у меня прямо сердце кровью обливалось, как вы с
такими жалкими доспехами  устояли  против  храброго  сэра  Оливера,  хоть  у
него-то доспехи миланской работы. Вы когда возвращаетесь в Тилфорд? -  Прямо
сейчас. - Эй, Дженкин, выведи жеребца! - крикнул честный Уот. - Пусть у меня
отсохнет правая рука, если я не отправлю  вас  на  войну  в  кольчуге  отца.
Завтра мне надо быть в лавке, а сегодняшний день я безвозмездно  отдаю  вам,
из одной только приязни, что я питаю к вашему дому. Я еду с вами в  Тилфорд,
и еще к ночи вы увидите, на что способен Уот.
     Вот как случилось, что в тот же вечер в господском доме в Тилфорде  все
пришло в движенье. Леди Эрментруда прикидывала, резала и развешивала в  зале
драпировки и расставляла по полкам буфета всякие вкусные  вещи,  что  привез
Найджел. А сам он с оружейником Уотом сидели почти касаясь лбами друг друга,
держа  на  коленях  старую  кольчугу,  и  что-то   делали   с   пластинчатым
нагрудником.
     Старый Уот то и дело пожимал плечами, как человек, от которого  требуют
большего, чем может сделать  он,  простой  смертный.  Наконец,  в  ответ  на
какие-то слова сквайра, он откинулся на спинку стула и громко  рассмеялся  в
густую бороду.  Такое  плебейское  проявление  удовольствия  заставило  леди
Эрментруду метнуть в  его  сторону  недовольный  взгляд.  Но  оружейник,  не
заметив его, схватил острый резец  и  молоток  и,  все  еще  улыбаясь  своим
мыслям, стал пробивать отверстие в самой середине стальной рубахи.
      
      
     Глава VIII
     СОКОЛИНАЯ ОХОТА КОРОЛЯ НА КРУКСБЕРИЙСКИХ ВЕРЕСКАХ
      
     Король и его свита уже оставили позади толпу, что следовала за ними  из
Гилдфорда по пути паломников, а конные лучники  прогнали  самых  настойчивых
зевак, и вся кавалькада  длинной  блестящей  лентой  растянулась  по  темной
вересковой равнине.
     Сам король ехал впереди - при нем были его соколы, и он надеялся удачно
поохотиться. В описываемое время Эдуард был в расцвете лет. Это был высокий,
сильный человек, страстный любитель охоты, ревностный, храбрый и  доблестный
воин.  К  тому  же  он  был  человек  образованный  -   говорил   по-латыни,
по-французски, немецки, испански и даже немного по-английски.
     До поры до времени он спокойно взирал на мир, но в последние годы в его
характере  появилось  нечто  новое  и  устрашающее:  ненасытное  честолюбие,
побудившее его захватить трон  соседа,  и  мудрая  прозорливость  в  ведении
торговых дел, побудившая его выселить из Англии фламандских ткачей и  отдать
поля под то, что  на  долгие  годы  стало  основным  сырьем  для  английской
промышленности [имеется в виду разведение овец].  Оба  эти  столь  различные
устремления отчетливо читались  на  его  лице.  Малиновая  герцогская  шапка
прикрывала  широкий  высокий  лоб.  Большие  карие  глаза  пылали   отвагой.
Подбородок был гладко выбрит, а коротко подстриженные темные  усы  не  могли
скрыть твердых, строгих очертаний рта, благородного и  улыбчивого,  который,
однако, мог сжиматься жестко  и  безжалостно.  Все  время  король  проводил,
охотясь или  воюя,  от  жизни  на  свежем  воздухе  с  лица  его  не  сходил
медно-красный загар. Он ехал на великолепном вороном коне легко и  свободно,
как будто родился в седле. Сам он тоже был одет в черное  -  его  подвижное,
сильное тело было обтянуто черным бархатом, и только золотой пояс и кайма  с
золотыми цветами дрока нарушали мрачную черноту его одеяния.
     Он был королем с головы до пят. Об этом говорили и  его  величественная
осанка, и простая, но богатая одежда, и великолепный конь. Образ доблестного
воина на могучем коне довершал благородный сокол с Гебридов, который  кружил
футах в двенадцати над его головой,  ожидая,  когда  поднимут  дичь.  Второй
такой же сокол сидел  на  запястье  латной  рукавицы  главного  сокольничего
Рауля, ехавшего в хвосте кавалькады.
     По правую руку от короля и чуть позади ехал юноша лет двадцати. Он  был
высок,  тонок  и  темноволос,  с  благородным  орлиным  профилем  и  смелым,
проницательным взглядом, который загорался живой радостью и  любовью  всякий
раз, когда он отвечал королю.  Его  одежда  была  темно-малинового  цвета  с
тканым золотым узором;  изумительной  красоты  сбруя  его  белой  кобылы  не
оставляла сомнений в высоком положении всадника.  У  него  не  было  еще  ни
бороды, ни  усов,  но  с  лица  не  сходило  выражение  строгой  важности  -
свидетельство того, что, хотя он и молод, но ведает серьезными делами и  что
его интересы и помыслы - это интересы и помыслы государственного человека  и
полководца. Это выражение запечатлелось у него на лице с того великого  дня,
когда он, еще совсем мальчик, повел за собой  передовой  отряд  победоносной
армии, которая сокрушила могущество Франции при Креси [В  1346  году  Эдуард
III Английский разгромил при Креси французского короля  Филиппа  VI].  Но  в
чертах его, хотя и суровых, еще не было той жесткости,  из-за  которой  годы
спустя, во время французских походов,  имя  Черного  Принца  стало  символом
ужаса и смерти. В тот весенний день, когда он весело и беззаботно скакал  по
вереску  Круксберийской  равнины,  еще  не  видно  было  даже  самых  первых
признаков страшной болезни, которая потом долго терзала  и  ожесточала  его,
прежде чем посягнула на его жизнь.
     Слева от короля ехал человек примерно одних с ним лет,  широколиций,  с
выступающей вперед челюстью  и  плоским  носом,  что  часто  бывает  внешним
проявлением воинственной натуры. Он скакал почти  рядом  с  королем,  а  это
говорило о большой его близости к  монарху.  У  него  было  красное  лицо  и
голубые глаза навыкате, - по виду он был здоровяк и холерик. Ростом  он  был
невысок, но крепко сбит и, видимо, невероятно силен. В то же время, когда он
говорил, голос у него звучал мягко и слегка шепеляво;  в  обращении  он  был
ровен и учтив. В отличие от короля и принца  на  нем  были  легкие  доспехи,
сбоку висел меч, а на луке седла -  булава:  он  был  капитаном  королевской
стражи, и за  ним,  замыкая  кавалькаду,  следовала  еще  дюжина  рыцарей  в
стальных доспехах. При всем желании Эдуард не мог  бы  на  случай  внезапной
грозной опасности, столь частой в те времена беззакония, - иметь возле  себя
защитника более отважного и надежного, чем знаменитый рыцарь из Эно [одна из
провинций Фландрии (ныне Бельгия)], ныне английский подданный, известный под
именем Уолтера  Мэнни,  который  считался  таким  же  дерзким  и  доблестным
рыцарем, как сам Чандос.
     За рыцарями, которым запрещалось разъезжаться по равнине -  они  должны
были всегда находиться при короле, - следовал отряд  легкой  кавалерии,  или
конных стрелков, человек в двадцать-тридцать, и еще несколько  невооруженных
рыцарей. Они вели запасных лошадей, навьюченных наиболее тяжелыми предметами
рыцарского снаряжения. В самом хвосте процессии, которая то  поднималась  по
склонам  пологих  холмов,  то  спускалась  в  низины,  растянувшись  длинной
многоцветной  лентой,  двигались  сокольники,  скороходы,  пажи,   слуги   и
доезжачие с гончими на сворах.
     Тяжелые мысли одолевали короля Эдуарда. С Францией заключено перемирие,
но обе стороны то и дело нарушают его мелкими стычками, набегами,  засадами,
внезапными налетами, и ясно,  что  скоро  снова  начнутся  открытые  военные
действия. Нужны деньги, а достать их нелегко, особенно теперь, когда  палата
общин приняла закон о налоге на десятую овцу  и  десятый  сноп.  К  тому  же
страну совсем разорила черная смерть, пахотные земли превращаются в пастбища
для овец, земледельцы смеются над всеми указами  и  не  желают  работать  за
четыре пенса в день. Словом, страна разваливается, надвигается хаос.  А  тут
еще шотландцы начали подавать голос с приграничных земель,  без  конца  идут
смуты в Ирландии, которую так и не удается окончательно покорить, а союзники
во Фландрии и Брабанте требуют полной выплаты обещанных им  субсидий.  Всего
этого было вполне достаточно, чтобы даже победоносный  монарх  вынужден  был
целиком погрузиться в заботы о злобе дня.
     Однако сейчас Эдуард выбросил все это из  головы  и  почувствовал  себя
беззаботным, как ребенок в праздник.  Он  больше  не  думал  ни  о  докучных
флорентийских банкирах, ни о стеснительных условиях, которые те навязали ему
в Вестминстере. Он вырвался на волю, с ним его соколы,  и  теперь  он  будет
думать только об одном. Слуги его раздвигали палками вереск и  кустарники  и
громко кричали, когда им  удавалось  поднять  птицу.  -  Сорока,  сорока!  -
закричал вдруг один из сокольников. - Ну нет, она недостойна  твоих  когтей,
мое кареглазое сокровище, - сказал король, взглянув верх на большого сокола,
который, взмахивая крыльями, летал из стороны в сторону над  его  головой  в
ожидании сигнального свиста.  -  Сокольники,  челигов  [Название  "сокол"  в
соколиной охоте в  узком  значении  слова  означало  только  самку  большого
сокола, самцы назывались "челигами соколиными" или просто  челигами.  Сокол,
сидящий на руке короля и других важных персон, -  всегда  самка.  В  широком
значении слова "сокол"  -  это  любая  ловчая  птица]!  Напускайте  челигов!
Скорее, скорее! Ах, негодница, удирает в лес! Вот она уже  и  там!  Отлично,
храбрая странница. Поставила-таки  на  своем.  Ну-ка  выгони  ее  на  своего
товарища! Помогите ему! Загонщики, бейте по  кустам!  Вон  она  прорывается!
Прорвалась! Ну что ж, летите обратно. Не видать вам больше дамы сороки.
     Сорока с  присущей  ее  племени  сообразительностью,  и  в  самом  деле
укрылась в мелком кустарнике, а потом перелетела к деревьям погуще, так  что
ни ястреб под их пологом, ни сокол сверху, ни  шумные  загонщики  ничего  не
могли ей сделать. Король посмеялся неудаче и отправился дальше. Из кустов то
и дело поднимались разные птицы,  и  на  каждую  напускали  соответствующего
охотника: на бекаса - сокола, на куропатку  -  ястреба,  а  на  жаворонка  -
маленького кобчика. Но королю быстро надоела эта несерьезная охота, и он  не
спеша продолжал путь, а его прекрасный спутник летел у него над  головой.  -
Ну разве не чудная птица, милый сын?  -  обратился  он  к  принцу,  взглянув
вверх, когда по его лицу мелькнула тень сокола. -  О  да,  ваше  величество.
Самая красивая из всех, что привозили с северных островов. - Пожалуй.  Но  у
меня как-то был берберийский сокол. Ставки  у  него  были  не  хуже,  а  лет
быстрее. С восточными птицами вообще никакие не сравнятся. - У  меня  как-то
был сокол из Святой земли, - сказал Мэнни. -  Так  он  был  такой  же  злой,
остроглазый и быстрый, как сами сарацины. Говорят, в свое время  у  Саладина
были самые лучшие в мире породы птиц, гончих и лошадей. - Я  думаю,  дорогой
отец, еще придет день, когда все они станут нашими, - ответил  Принц,  глядя
на отца восторженным взглядом. - Неужели Святая земля навсегда  останется  в
руках  жестоких  безбожников  и  они  будут  осквернять  святой  храм  своим
присутствием? Мой возлюбленный и милостивый  повелитель,  дайте  мне  тысячу
копий и десять тысяч лучников, каких я вел под Креси, и клянусь Богом, через
год я отвоюю вам королевство Иерусалимское.
     Король рассмеялся и  обернулся  к  Уолтеру  Мэнни.  -  Мальчики  всегда
мальчики. - Французы не считают меня мальчиком, - вспыхнул Принц.  -  Ну-ну,
милый сын!.. Никто не ставит тебя выше, чем твой отец. Но у тебя живой ум  и
пылкое воображение, поэтому тебе трудно доводить до конца еще  незавершенное
дело, а хочется поскорее взяться за  другое,  до  которого  еще  далеко.  Ну
скажи, пожалуйста, как нам проходить через Бретань и  Нормандию,  когда  мой
юный паладин со своими копейщиками и лучниками будет  осаждать  Аскалон  или
брать Иерусалим? - Бог помог бы делу, угодному небесам. - Из  всего,  что  я
знаю о прошлых войнах на востоке, - сухо ответил король, - небо еще ни  разу
не было нам хорошим союзником. При всем моем почтении к  церкви,  я  все  же
должен сказать, что  даже  самые  ничтожные  земные  силы  помогали  Ричарду
Львиное Сердце или Людовику Французскому гораздо больше,  чем  все  небесное
воинство. А что скажете вы, милорд епископ?
     Полный епископ, который трусил позади на тяжелом гнедом жеребце, вполне
соответствовавшем его весу и достоинству, рысью подъехал к королю. - Что  вы
сказали, ваше величество? Я засмотрелся, как ястреб  бьет  куропатку,  и  не
расслышал ваших слов. - Клянусь, скажи я, что отдаю Чичестерской епархии еще
два поместья, вы бы отлично меня расслышали. - Ну что  ж,  ваше  величество,
попробуйте, скажите для проверки, - нашелся епископ. - Отлично отпарировано,
ваше преосвященство, - расхохотался король. - Клянусь распятием, эту схватку
вы не проиграли. А говорили мы вот о чем: отчего так получалось,  что,  хотя
крестовые походы велись во славу Божию, Бог так мало  помогал  нам  в  боях?
Несмотря на все наши усилия и потери, а потери наши неисчислимы, нас в конце
концов изгнали из страны, и даже военные ордена, что были созданы ради одной
только цели - воевать с  сарацинами,  -  еле-еле  удерживаются  на  островах
Греческого моря. Ни над одним портом, ни над одной крепостью  Палестины  уже
не  увидишь  знамени  с  крестом?  Куда  же  смотрел  наш  союзник?  -  Ваше
величество, вы говорите о таких важных  вещах,  которые  выходят  далеко  за
пределы вопроса о Святой земле, хотя он и может послужить хорошим  примером.
Речь должна идти о всяком  грехе,  всяком  страдании  и  несправедливости  -
почему Бог не карает за все это  огненным  дождем  и  молниями  Синая?  Пути
Господни неисповедимы. - Это не ответ, - пожал плечами король. - Вы -  князь
церкви, а ведь плох был бы земной властелин,  если  бы  он  не  мог  получше
ответить на какой-нибудь вопрос о  положении  дел  в  государстве.  -  Можно
привести и другие доводы, ваше величество. Да, правда, крестовые походы были
святым делом, и можно было бы ожидать, что Господь благословит его.  Но  вот
сами крестоносцы... Все ли они заслуживали  благословения?  Мне  приходилось
слышать, что в их лагерях процветал разврат. - Лагерь всегда лагерь, так  уж
повелось на свете, и нельзя одним мановением сделать из лучника святого. А с
другой стороны, Людовик Святой был  именно  таким  крестоносцем,  какой  вам
угоден. И что же? Все его войско погибло в битве при Мансура, а сам он - под
Тунисом. - Не забывайте, что наш мир - только преддверие мира  грядущего,  -
ответил прелат. - Страдание и горе очищают душу, и истинно победит тот,  кто
покорно перенесет все невзгоды и войдет в вечное царство радости. -  Если  в
этом истинный смысл благословения церкви, то, будем надеяться,  оно  еще  не
скоро снизойдет на наши знамена во Франции, - сказал король. - Впрочем,  мне
думается, что, когда человек скачет по полю на лихом коне, а над  ним  летит
его сокол,  он  может  размышлять  и  о  чем-нибудь  ином,  а  не  только  о
благословении церкви. Займемся-ка нашими птицами, епископ, не  то,  глядишь,
сокольничий Рауль явится в  церковь  со  своими  разговорами  о  сапсанах  и
кречетах.
     И разговор тотчас перешел на тонкости птичьей охоты - в лесу и на воде.
Говорили о темноглазых и желтоглазых ястребах, об охоте с руки или напуском.
Епископ  не  хуже  короля  владел  искусством  соколиной  охоты,   и   свита
заулыбалась, слушая, как  горячо  они  принялись  обсуждать  разные  спорные
вопросы: может ли гнездарь, выращенный в помещении, сравниться  с  дикомытом
[Дикомыт - сокол,  перелинявший  еще  на  воле]  или  сколько  времени  надо
вынашивать и приручать молодых соколов.
     Король и епископ с головой ушли в ученый  спор.  Епископ  излагал  свои
мысли свободно и уверенно, на что не осмелился бы, говоря о делах церкви или
государства: испокон веков ничто так не равняет людей, как охотничья потеха.
Вдруг Принц, который время  от  времени  окидывал  острым  взглядом  высокий
голубой свод, издал особенный возглас  и,  придержав  кобылу,  указал  рукой
куда-то в небо. - Цапля! - закричал он. -  Цапля  на  пролете!  По  правилам
соколиной охоты цаплю нельзя поднимать с места кормежки, когда она отяжелела
от пищи и не успеет набрать скорость. Прежде  чем  за  ней  погонится  более
подвижный сокол, она должна быть в воздухе, направляясь с  одного  места  на
другое, например от реки к гнезду. Вот почему для начала настоящей охоты так
важно застигнуть цаплю на пролете. Хотя Принц указывал рукой всего  лишь  на
темное пятнышко, еле заметное на южной стороне небосклона,  острый  глаз  не
обманул его: и король, и епископ тотчас поняли, что это действительно цапля,
- она летела в их сторону и становилась все больше  и  больше.  -  Свистните
соколу, ваше величество, свистните! - закричал  епископ.  -  Еще  рано,  она
слишком далеко. Он проловится. -  Пора,  ваше  величество,  теперь  пора!  -
крикнул Принц, когда большая птица, подгоняемая ветром, понеслась ввысь.
     Король издал резкий свист, и отлично натасканный сокол бросился сначала
вправо, потом влево, высматривая, на  кого  его  напускают.  Потом,  заметив
цаплю, он резко и круто ринулся вверх  ей  наперерез.  -  Прекрасно,  Марго,
хорошая ты птица! - воскликнул  король  и  захлопал  в  ладоши,  подбадривая
сокола, а сокольники  пронзительно  закричали  и  загикали,  как  делают  на
соколиной охоте.
     Круто поднимаясь вверх, сокол вот-вот должен был пересечь  путь  цапли,
но цапля, хотя и заметила опасность, продолжала подниматься все выше, потому
что хорошо знала, на что способны ее  сильные  крылья  и  легкое  тело.  Она
поднималась такими маленькими кругами,  что  зрителям  казалось,  будто  она
взмывает прямо вверх. - Уходит! - закричал король. - Только как ни старайся,
а Марго ее догонит. Епископ, ставлю десять золотых против одного, что  цапля
моя. - Принимаю пари, ваше величество. Сам я, конечно, не  смогу  взять  эти
деньги,  но,  наверное,  в   какой-нибудь   церкви   неплохо   бы   обновить
напрестольную пелену. - Ну, у вас должен быть неплохой запас пелен, если все
золото, что вы на моих глазах выигрывали, пошло на их обновление. А, клянусь
распятием, вот негодница, какая негодница! Смотрите, она сейчас проловится!
     Епископ  сразу  все   понял,   увидев,   что   большая   стая   грачей,
возвращающихся на ночлег к своему гнездовью, летит  вдоль  невидимой  линии,
как бы соединяющей сокола и цаплю. Он  хорошо  знал,  что  грач  для  сокола
слишком большой соблазн. В один миг неверная птица забыла про летевшую  выше
цаплю, сделала над стаей круг и полетела вслед за ней на запад, выбирая себе
добычу покрупнее. - Еще не  поздно,  ваше  величество!  -  крикнул  один  из
сокольников. - Напустить челига? - А хотите, ваше величество, я покажу  вам,
как сапсан победит там, где кречет  спасует?  -  сказал  епископ.  -  Десять
золотых против одного за моего сокола. - Ладно, епископ! -  ответил  король,
нахмурясь с досады. - Если бы вы знали отцов церкви, как соколиные  повадки,
вы бы достигли престола святого Петра. Напускайте своего сапсана и докажите,
что вам есть чем хвастаться.
     Сапсан епископа был помельче королевского кречета, но столь же быстр  и
красив. Он сидел на руке и жадным, пронзительным взглядом следил за  птицами
в небе, по временам в  нетерпении  расправляя  крылья.  Как  только  епископ
отстегнул  должик,  сапсан  взмыл  вверх,   со   свистом   рассекая   воздух
остроконечными крыльями, описал большой круг и пошел быстро набирать высоту,
становясь все меньше и меньше. Он  несся  ввысь,  туда,  где  еще  виднелось
темное пятнышко - цапля, стремящаяся уйти от врагов. Птицы  поднимались  все
выше и выше, а всадники, обратив лицо к небу, изо всех сил напрягали зрение,
чтобы уследить  за  ними.  -  Перелезает!  Вот-вот,  перелезет!  -  закричал
епископ. - Уже над ней, набрал высоту. - Нет, еще гораздо ниже, -  отозвался
король. - Клянусь  душой,  милорд,  епископ  прав!  -  воскликнул  Принц.  -
По-моему, он выше. Смотрите,  смотрите,  делает  ставку!  -  Бьет!  Бьет!  -
раздался дружный крик дюжины голосов, когда две точки слились в  одну.  Было
совершенно ясно, что обе птицы быстро  падают.  Уже  и  на  глаз  они  стали
больше. Но тут цапле  удалось  стряхнуть  врага,  и  она,  тяжело  взмахивая
крыльями, полетела прочь, видимо сильно пораненная в том  страшном  объятии.
Сапсан же тряхнул перьями и снова пошел  вверх,  чтобы  перелезть  добычу  и
нанести второй, еще более губительный удар.
     Епископ улыбнулся - казалось, уже ничто не может помешать его победе. -
Пропало ваше золото, государь, - сказал он. - Ну да ничего: что потратишь на
церковь, то себе на пользу.
     Однако вдруг одно непредвиденное событие  лишило  епископа  возможности
обновить запас дорогих пелен. Королевский кречет, схватив грача и не получив
от этого никакого удовольствия, вдруг вспомнил о благородной цапле,  которая
все еще виднелась над Круксберийскими вересками. Как мог он позволить глупым
крикливым грачам отвлечь себя от этой величественной птицы! Впрочем, еще  не
поздно исправить ошибку. Он рванулся ввысь по крутой спирали и оказался  над
цаплей. Но что это такое? Каждая частичка его тела,  от  головы  до  хвоста,
затрепетала от ярости и ревности, когда он увидел это ничтожество,  простого
сапсана, который осмелился встать между королевским кречетом и его  добычей.
Одним стремительным взмахом мощных крыльев он взвился вверх и вмиг  оказался
над соперником. В следующий миг... - Сцепились! Сцепились! - закричал король
и захохотал, глядя как две птицы, взъерошив перья, шумно падают на землю.  -
Придется вам, епископ, самому латать напрестольные пелены. От меня вы теперь
не получите ни пенса. Разнимите их, сокольник, а то они изранят друг  друга.
А теперь, господа, в путь - солнце уже клонится к западу.
     Два сокола, тяжело  дыша,  с  каплями  крови  на  взъерошенных  перьях,
сцепившись когтями, клубком свалились на землю. Их оторвали друг  от  друга,
отнесли обратно и посадили на  место,  а  цапля,  пережившая  столь  опасное
приключение, тяжело  взмахивая  крыльями,  полетела  дальше  и  благополучно
опустилась в гнездовье в Уэверли. Кортеж, который в суматохе охоты рассеялся
по равнине, снова собрался. Путешествие продолжалось.
     Вскоре впереди на болоте показался  всадник.  При  виде  кавалькады  он
пришпорил коня, а когда был совсем уже недалеко,  король  и  Принц  радостно
закричали и приветственно замахали руками. -  Это  славный  Джон  Чандос!  -
воскликнул король. - Клянусь распятием, Джон, мне уже целую  неделю  и  даже
больше недостает ваших веселых песен. Как  хорошо,  что  у  вас  за  плечами
гитара! Откуда вы? - Из Тилфорда, ваше величество.  Я  очень  надеялся,  что
встречу вас, государь.  -  Очень  хорошо,  что  это  пришло  вам  в  голову.
Поезжайте здесь, между принцем и мной, и представим себе, что  мы  снова  во
Франции во всем своем военном снаряжении. Какие новости, сэр Джон?
     Тонкие черты лица Чандоса слегка  дрогнули,  он  подавил  смех,  и  его
единственный глаз мигнул, как звезда. - Как ваша охота, государь?  -  Плохо,
Джон. Мы напустили двух соколов на одну цаплю, они сцепились между собой,  а
птица улетела. А почему вы так улыбаетесь?  -  Потому,  что  прежде  чем  вы
будете в Тилфорде, я надеюсь устроить вам потеху получше.  -  С  соколом?  С
гончими? - Нет, кое-что благородное. - Вы говорите загадками, Джон.  Что  же
это такое? -  Нет,  ваше  величество,  не  скажу.  Это  испортит  все  дело.
Поверьте, на пустоши, отсюда до Тилфорда, можно отлично потешиться. И  прошу
вас, дорогой повелитель, едемте быстрее, пока еще светло.
     Выслушав эту  просьбу,  король  пришпорил  коня,  и  кавалькада  легким
галопом направилась через вереск, куда указал Чандос.
     Вскоре, поднявшись на холм, они увидели под собой вьющуюся лентой реку,
надвое перерезанную аркой старого моста. На противоположном берегу виднелась
деревня - ряд зеленых домишек, а над ними потемневший от времени  господский
дом. - Это Тилфорд, - сказал Чандос, - а там, на склоне, - дом Лорингов.
     Король был явно разочарован - он ожидал чего-то большего. - Это и  есть
потеха, что вы обещали нам, сэр Джон? Как же вы сдержите  слово?  -  Сдержу,
мой повелитель. - Так где же потеха?
     На самом верху моста на мощном соловом коне сидел рыцарь в  доспехах  с
копьем в руке. Чандос тронул короля за руку и указал на всадника. - Вот  это
и есть потеха.
      
      
     Глава IX
     КАК НАЙДЖЕЛ ЗАЩИЩАЛ ТИЛФОРДСКИЙ МОСТ
      
     Король поглядел на неподвижную фигуру, на безмолвную кучку  деревенских
жителей, столпившихся по ту сторону моста,  и,  наконец,  на  Чандоса,  лицо
которого так и сияло от предвкушаемого удовольствия. - Что это такое,  Джон?
- спросил он. - Ваше величество, вы помните сэра Юстаса Лоринга? -  Конечно.
Я отлично помню и его самого, и то, как он погиб. -  В  свое  время  он  был
странствующим рыцарем. - Что верно, то верно. И не было рыцаря лучше его.  -
Таков же и его сын Найджел. Горяч, как молодой ястреб, - уже готов  и  когти
распустить, и клюв навострить. Только держат его до сих пор в  клетке.  Этот
бой будет для него первым испытанием. Вон он стоит на мосту и,  как  было  в
обычае наших отцов, готов помериться силами с первым встречным.
     Король и сам был странствующим рыцарем - лучшим в Англии того  времени.
Он неукоснительно следовал всем правилам изысканного рыцарского  этикета,  и
то, что вот-вот должно было произойти, вполне соответствовало его духу. - Он
еще не рыцарь? - Нет, ваше величество. - Ну, тогда сегодня ему  придется  на
деле показать, на  что  он  способен.  Разве  пристало  молодому  неопытному
сквайру поднимать оружие против цвета английского рыцарства?  -  Он  передал
мне свой картель и вызов, - сказал Чандос, доставая из-под  плаща  какую-тот
бумагу. - Вы позволите мне ее прочесть, ваше величество?  -  Конечно,  Джон.
Никто лучше вас не знает правил рыцарского этикета. К тому же вы  знакомы  с
молодым человеком и вам виднее,  насколько  он  достоин  чести,  на  которую
притязает. Послушаем его вызов.
     Во время этого разговора  рыцари  и  оруженосцы  королевского  эскорта,
большая часть которых  была  ветеранами  французских  войн,  с  интересом  и
недоумением взирали на закованную в сталь фигуру на  мосту.  Теперь  же,  по
вызову Уолтера  Мэнни,  они  сгрудились  вокруг  короля  и  Чандоса.  Чандос
откашлялся и начал читать по бумаге: -  "A  tous  seigneurs,  chevaliers  et
escuyers" [ "Всем сеньорам. рыцарям и оруженосцам" (старофранц.).] - так она
озаглавлена, господа. Это послание сквайра  Найджела  Лоринга  из  Тилфорда,
сына светлой памяти Юстаса Лоринга. Сквайр Лоринг ожидает  вас,  господа,  с
оружием в руках вон там, на верху моста. Вот что он пишет:  "Я,  скромный  и
недостойный сквайр, горя желанием прославить свое имя в  глазах  благородных
рыцарей, кои сопровождают моего царственного повелителя, ожидаю  на  Уэйском
мосту в надежде, что кто-либо из них благоволит немного помериться  со  мной
силами или даст мне возможность разрешить его от какого-либо обета, если  он
принял на себя таковой. Я прошу об этом не затем, что полагаю себя достойным
такой чести, а  затем  только,  что  жажду  воочию  увидеть,  как  сражаются
знаменитые рыцари, и отдать дань восхищения их боевому искусству.  Посему  -
да поможет мне святой Георгий! - я стану защищать острыми  копьями  мост  от
всякого или ото всех, кто соблаговолит вступить на него до захода солнца". -
Ну, что вы на  это  скажете,  господа?  -  спросил  король,  весело  оглядев
собравшихся. - Все верно, все  как  полагается,  -  отозвался  Принц.  -  Ни
Кларисье, ни Красный Дракон, да и никто другой в Плаще глашатая  не  написал
бы лучше. И все это он сам? -  У  него  есть  старуха  бабка,  еще  прежнего
воспитания, - сказал Чандос. - Думаю,  леди  Эрментруде  не  раз  доводилось
писать вызовы. Но послушайте, ваше величество, мне нужно кое-что сказать вам
на ухо! И вам тоже, благородный Принц.
     Отведя их в сторону, Чандос стал что-то шепотом объяснять, от чего  все
трое громко расхохотались. - Клянусь распятием! Какой позор, что благородный
сквайр живет в такой нужде! -  воскликнул  наконец  король.  -  Теперь  этим
займусь я сам. Так что же, господа? Достойный сквайр ждет ответа.
     Воины столпились, вполголоса  что-то  обсуждая.  Наконец  Уолтер  Мэнни
обернулся к королю и доложил о результатах совещания. - Если позволите, ваше
величество, - сказал он, - мы полагаем, что  этот  сквайр,  желая  скрестить
копья с  перепоясанным  рыцарем,  прежде  чем  доказал  на  то  свое  право,
переступает все границы приличия. Довольно  с  него  и  чести,  если  с  ним
сразится просто оруженосец, а поэтому, с вашего согласия, я пошлю освободить
нам путь через мост своего собственного оруженосца Джона Уиддикема. - Ну что
же, это  будет  справедливо  и  честно,  -  сказал  король.  -  Сэр  Чандос,
благоволите передать этому поединщику наше решение. Передайте ему также, что
мы желаем, чтобы состязание проходило не на мосту, так как ясно, что в конце
концов либо один из них, либо оба упадут в реку, но чтобы он съехал с  моста
и сражался на берегу. Такова наша королевская воля.  Еще  скажите,  что  для
такой схватки довольно и тупого копья, хотя, если оба удержатся в  седле,  я
дозволяю им обменяться и парой ударов мечами или булавами.  Рауль  протрубит
сигнал к началу сражения.
     То,  что  искатели  славы  готовы  целыми  днями  поджидать  достойного
противника где-нибудь на перекрестке дорог, у брода или моста, было вполне в
обычаях времени - еще не канул в прошлое отважный дух старого  рыцарства,  и
у-каждого в памяти еще были  живы  древние  сказания  и  песни  труверов,  в
которых полным-полно подобных сцен. Правда, в жизни их стало гораздо меньше.
С веселым любопытством следили придворные, как Чандос спускался к  мосту,  и
оживленно обсуждали несколько необычный вид человека, бросившего  им  вызов.
Его телосложение, вся фигура, и  верно,  производили  странное  впечатление:
руки и ноги, казалось, были слишком коротки для такого высокого человека,  а
голова была опущена на грудь, словно он глубоко задумался о  чем-то.  -  Так
это же рыцарь Печального Сердца! - сказал Мэнни. - Что с ним такое,  что  он
так низко опустил голову? -  Может  быть,  у  него  слишком  слабая  шея,  -
отозвался король. - Голос у него, во  всяком  случае,  не  слаб,  -  заметил
Принц, когда  до  них  донеслись  слова  Найджела,  который  что-то  отвечал
Чандосу. - Клянусь Пресвятой Богородицей, он ревет совсем как выпь.
     Пока Чандос возвращался к королю, Найджел поменял старое ясеневое копье
отца на тупое турнирное, которое подал ему  сопровождавший  его  здоровенный
лучник. Потом он съехал с моста на зеленую, шириной в сотню  ярдов,  полосу,
тянувшуюся вдоль берега. В тот же момент оруженосец сэра Уолтера Мэнни,  уже
спешно снаряженный товарищами, выехал вперед и стал в позицию.
     Король поднял руку, сокольник протрубил в рог, и два  всадника,  вонзив
шпоры коням в бока и дернув  поводья,  яростно  устремились  навстречу  друг
другу. Косые лучи вечернего солнца осветили  такую  картину:  в  центре,  по
зеленой полосе сырого  луга,  пригнувшись  в  седлах,  разбрызгивая  во  все
стороны воду, неслись навстречу друг другу два  всадника;  по  одну  сторону
луга стояла полукругом, словно окаменев, блестящая толпа придворных - кто  в
стальных доспехах, кто в бархате, с замершими на месте собаками, соколами  и
лошадьми; по другую - горбился старый мост,  синела  ленивая  река,  стояли,
разинув рты, несколько крестьян; а еще дальше возвышался мрачный, темный  от
времени господский дом, из верхнего окна которого  смотрело  чье-то  суровое
лицо.
     Джон Уиддикем был человек отважный, но на сей  раз  ему  попался  более
смелый противник. Когда на него как ураган налетел всадник, словно сросшийся
со своим соловым конем, он не выдержал и колени  его  разжались.  Найджел  и
Поммерс слились в одно целое и мчались, перенеся всю тяжесть, мощь и пыл  на
конец копья. Ударь в Уиддикема молния, он  и  то  не  вылетел  бы  из  седла
быстрее и дальше. Прежде чем распластаться  навзничь  на  земле,  он  дважды
перевернулся в воздухе, причем латы его зазвенели, как кимвалы.
     Одно мгновение король мрачно  смотрел  на  этот  изумительный  полет  и
падение, потом, когда Уиддикем, шатаясь, поднялся на ноги, снова улыбнулся и
захлопал в ладоши. - Славная сшибка, славный  удар.  Оказывается,  в  мирное
время алые розы ничуть не хуже, чем были на войне. Ну как, добрый Уолтер?  У
вас есть еще оруженосец или вы сами проложите нам дорогу через мост?
     Когда Мэнни увидел, что его ставленник потерпел поражение, его  желчное
лицо помрачнело еще больше. Он  знаком  подозвал  высокого  рыцаря,  который
сурово смотрел из-под поднятого забрала, как орел из стальной клетки. -  Сэр
Хьюберт, - сказал он, - я хорошо помню тот день, когда  вы  одержали  победу
над французом под Каном. Не встанете ли вы и теперь на нашу защиту? -  Когда
я сражался с французами, Уолтер, я сражался боевым оружием, - строго ответил
рыцарь, - и мне не по душе все  эти  турнирные  игрища,  которые  придуманы,
чтобы забавлять глупых женщин. - Как непочтительно вы отзываетесь о дамах! -
воскликнул король. - Если бы такие речи услышала моя любезная  супруга,  она
призвала бы вас на Суд Любви [ В средние  века  собрание  придворных  дам  и
рыцарей, занимавшееся разбором любовных споров], и вам бы  пришлось  держать
ответ за все ваши грехи перед судом благородных девиц. И  все  же,  я  прошу
вас, возьмите турнирное копье, добрый сэр  Хьюберт.  -  Я  охотнее  взял  бы
павлинье перо, мой повелитель. Но раз вы  просите,  я  повинуюсь.  Эй,  паж,
подайте мне одну из тех вон палок, и посмотрим, на что я способен.
     Но сэру Хьюберту де Бегу не пришлось испытать  ни  свое  искусство,  ни
удачу; для большой гнедой лошади, на которой он сидел, подобная игра в войну
была столь же непривычна, как и для ее  хозяина,  только  сердцем  она  была
послабее; поэтому, когда она увидела направленное на нее  копье,  сверкающую
кольчугу и бешено мчащегося коня, она взяла в сторону  и  галопом  понеслась
вдоль реки.  Крестьяне  на  одном  берегу  и  придворные  на  другом  так  и
покатились со смеху. Сэр Хьюберт тщетно натягивал поводья - лошадь несла его
все дальше через заросли дрока и вереска, пока он не превратился в трепетное
пятнышко, мерцающее на темном склоне холма.  В  то  самое  мгновенье,  когда
противник свернул в сторону, Найджел осадил Поммерса так, что тот взвился на
дыбы,  отсалютовал  копьем  и  спокойной  рысью  вернувшись  к  мосту,  стал
поджидать следующего противника. - Дамы сказали  бы,  что  наш  славный  сэр
Хьюберт заслужил эту кару своими нечестивыми речами,  -  заметил  король.  -
Будем надеяться, что он сумеет объездить своего  боевого  коня,  прежде  чем
рискнет появиться на нем промеж  двух  войск,  -  вставил  Принц,  -  не  то
тугоуздость лошади противник примет за трусость рыцаря. Посмотрите,  вон  он
несется - все еще перескакивает через каждый куст. -  Клянусь  распятием,  -
произнес король, - хотя наш храбрый Хьюберт не завоевал славы  в  этом  бою,
зато он достоин почестей как наездник. Но мост-то все еще занят, Уолтер. Что
же теперь делать? Выбьет кто-нибудь из  седла  этого  молодого  сквайра  или
вашему королю придется самому наклонить  копье,  прежде  чем  путь  на  мост
станет свободен? Клянусь головой святого  Фомы,  я  с  удовольствием  скрещу
копье с этим благородным юношей. -  Что  вы,  что  вы,  ваше  величество,  -
вмешался Мэнни, сердито глядя на неподвижного всадника, -  ему  и  без  того
оказали довольно чести. У  этого  зеленого  юнца  и  так  голова  закружится
оттого, что он сможет хвалиться, как за один  вечер  выбил  из  седла  моего
оруженосца и увидел спину храбрейшего рыцаря Англии.  Принесите  мне  копье,
Роберт. Посмотрим, что я с ним сделаю.
     Знаменитый рыцарь взял принесенное копье, как опытный мастеровой  берет
свой инструмент. Он дважды прикинул копье на руке, быстро пробежал  взглядом
от одного конца  до  другого  -  нет  ли  в  дереве  какого  изъяна;  потом,
удостоверившись, что все в порядке, взял его наперевес. После этого,  крепко
ухватив  поводья,  чтобы  лошадь  повиновалась  каждому  его  движению,   он
прикрылся щитом, висевшим у него на шее, и выехал на бой.
     Ну, Найджел, молодой, неопытный Найджел, теперь тебе не помогут никакие
силы природы - им не устоять против  искусства  и  мощи  такого  бойца.  Еще
придет день, и ни Мэнни, ни сам Чандос не смогут выбить  тебя  из  седла.  А
пока, даже будь у тебя и не такое  неудобное,  нелепое  снаряжение,  надежды
почти нет. Падение твое  близко,  но  когда  ты  увидишь  знаменитые  черные
перевязи на  золотом  поле,  твое  доблестное  сердце,  не  знавшее  страха,
зайдется лишь от изумления и радости, что тебе оказали такую честь. Скоро ты
вылетишь из седла, но и  в  самых  невероятных  сновидениях  тебе  не  могло
пригрезиться, что за удивительное это будет падение.
     И снова с глухим перестуком копыт по мягкому сырому лугу мчатся галопом
лошади. Снова сшибаются всадники и раздается звон  металла.  Но  теперь  уже
Найджел, получив удар тупым копьем прямо в переднюю часть шлема, вылетает из
седла и с лязгом падает на траву.
     Но Боже мой! Что случилось? Мэнни в ужасе всплескивает руками, и  копье
выпадает из его вдруг обессилевших пальцев. Со  всех  сторон  с  испуганными
возгласами,  призывая  всех  святых,  к  нему  скачут  всадники.  Бывало  ли
когда-нибудь, чтобы благородная потеха  завершилась  так  неожиданно  и  так
страшно? Или всех обмануло зрение? Или  колдовское  наваждение  помутило  их
разум?  Но  нет,  увы,  все  слишком  ясно:  на  зеленой  траве  лежит  тело
поверженного сквайра, а чуть подальше, ярдах в двенадцати, -  его  голова  в
стальном шлеме. - Пресвятая Дева, - в отчаянии закричал Мэнни, соскакивая  с
лошади, - я отдал бы последний золотой, лишь бы этого не было!  Как  же  это
случилось? Что же это такое? Скорее сюда, милорд епископ!  Воистину  тут  не
обошлось без колдовства! Это дело рук самого дьявола.
     Бледный епископ соскочил с лошади и сквозь толпу перепуганных рыцарей и
оруженосцев протиснулся к распростертому на  земле  телу.  -  Боюсь,  услуги
святой церкви уже не нужны, - произнес он дрожащим голосом. - Бедный  юноша!
Какой неожиданный конец! In medio vitae [До половины дней своих (лат. -  Пс.
54. 24)], как говорит Священное писание! Мгновение назад он был молод и горд
- и вот голова его отторгнута от тела! Да сжалятся надо мною Господь Бог наш
и святые его, да охранят меня от всяческого зла.
     Слова эти вырвались из уст епископа с силой и страстью,  не  частыми  в
его молитвах. А  причиной  тому  послужил  возглас  одного  из  оруженосцев,
который, подняв с земли шлем, тотчас с испуганным видом бросил его  обратно.
- Он пустой! - вопил оруженосец. - Он легкий как перышко. - Клянусь Господом
Богом, это правда! - выкрикнул Мэнни, дотронувшись до шлема. - В нем  ничего
нет. С кем же я сражался, отец епископ? От сего оно мира или от иного?
     Чтобы лучше поразмыслить, епископ проворно вскарабкался  на  лошадь.  -
Если тут орудует нечистый, - сказал он,  -  мое  место  там,  возле  короля.
Certes [Конечно (франц.)], если лошадь желта, как  сера,  неподалеку  и  сам
дьявол. Клянусь, я видел, как из ноздрей у нее пошел дым с огнем. Ей в самый
раз скакать с доспехами на спине, которые сражаются, хотя в них никого  нет.
- Не спешите, отец епископ, - остановил его какой-то рыцарь. -  Может  быть,
все так и есть, как вы говорите, только  сотворила  это  человеческая  рука.
Когда я воевал на юге Германии, я видел в  Нюрнберге  металлическую  фигуру,
которую сделал один оружейник, - так она могла скакать на лошади  и  владела
мечом. Если это такая же... - Благодарю  вас  всех,  господа,  за  честь,  -
раздался гулкий голос распростертого тела.
     При этих словах даже доблестный Мэнни  вскочил  в  седло,  а  несколько
человек, как безумные, бросились врассыпную, подальше от  ужасного  тела,  и
лишь немногие, самые смелые, еще мешкали  возле  него.  -  Больше  всего,  -
продолжал гудеть голос, - я признателен благороднейшему рыцарю сэру  Уолтеру
Мэнни за то, что он, позабыв о своем высоком положении, снизошел до простого
сквайра и скрестил с ним оружие. - Клянусь Господом Богом, - сказал Мэнни, -
если это и дьявол, у него очень изысканная речь. Я вытащу его  из  доспехов,
черт возьми.
     С этими словами он снова соскочил с  лошади  и,  засунув  руку  в  щель
латного нашейника, крепко ухватил прядь золотистых кудрей Найджела.  Найджел
вскрикнул, и Мэнни окончательно убедился, что доспехи скрывают  человека.  В
то же мгновение взгляд его упал на отверстие в  нагруднике,  который  служил
как бы забралом, и он разразился глубоким грудным смехом.  Король,  Принц  и
Чандос, которые с самого начала следили за всем  происходящим  издали  и  от
изумления не могли ни вмешаться, ни вымолвить хоть слово, теперь, когда  все
стало понятно, давясь от  смеха,  подъехали  к  остальным.  -  Вытащите  его
оттуда, - приказал король, держась за бока, - пожалуйста, снимите с него все
это и освободите его. Много раз я бился на поединках, но,  только  глядя  на
этот, едва не вылетел  из  седла.  Сквайр  лежал  так  неподвижно,  что  мне
показалось, будто удар о землю вышиб из него дух.
     Найджел, и верно, пролежал все это время почти без памяти. Он знал, что
с него сбили шлем, но никак не мог понять, чем вызваны всеобщее изумление  и
переполох. Теперь же, высвобожденный из громадной кольчуги, в которой он был
заключен, как орех в скорлупе, он стоял, щурясь на яркий свет  и  сгорая  от
стыда из-за того, что придворные смеются над ним, поняв маленькую  хитрость,
на которую его вынудила унизительная бедность.
     Доброе расположение духа вернул ему король. - Вы доказали, что владеете
оружием отца, - сказал он, - и достойны носить его имя и герб, ибо в вас жив
дух, который в свое время его прославил. Но я знаю, что  ни  он,  ни  вы  не
потерпели бы, чтобы у вашего порога умирала с голоду алчущая толпа. А посему
прошу вас, ведите нас в дом, и если трапеза окажется такой же изысканной как
забава перед ней, празднество удастся на славу.
      
      
     Глава Х
     КАК КОРОЛЬ ВСТРЕТИЛ СВОЕГО СЕНЕШАЛЯ ИЗ КАЛЕ
      
     Худо пришлось бы доброму имени Тилфордского дома и  его  правительнице,
старой леди Эрментруде, если бы вся королевская свита, маршал двора и маршал
поля, лорд - главный судья, камергер и  телохранители  собрались  под  одной
крышей. Но предусмотрительность и тонкие маневры Чандоса отвели беду - часть
свиты   расположилась   в   монастыре,   другая   проследовала   дальше    и
воспользовалась гостеприимством сэра Роджера Фиц-Аллена в Фарнемском  замке.
В гостях у Лорингов остались только сам король, Принц,  Мэнни,  Чандос,  сэр
Хьюберт де Бег, епископ и еще два-три человека.
     Хотя общество было немногочисленно, а  обстановка  более  чем  скромна,
король не  изменил  своему  пристрастию  к  тонкостям  пышного  церемониала,
которым он так славился. С мулов снимали  поклажу,  взад  и  вперед  сновали
оруженосцы, в спальнях готовили ванны, развертывали шелка и атласы,  мерцали
и позванивали золотые цепи, так что, когда наконец под звуки двух придворных
трубачей все общество расселось за столом, оно являло картину  блистательную
и прекрасную, равной которой  еще  никогда  не  видывали  почерневшие  балки
старого свода.
     Большой наплыв иноземных рыцарей, которые во всем великолепии съехались
за шесть лет до этого со всего христианского мира, чтобы присутствовать  при
открытии Круглой башни в Уиндзоре, а также попытать счастья и показать  свое
искусс+во в устроенных по этому случаю турнирах,  совершенно  изменил  облик
английской одежды. Старинные рубахи, куртки и плащи стали  казаться  слишком
простыми и грубыми, и теперь вокруг короля  блистали  и  сверкали  неведомые
раньше яркие кафтаны, камзолы, колеты, накидки,  ганзейские  штаны  и  много
другой удивительной разноцветной одежды, полы  и  обшлага  которой  украшали
бахрома,  вышивки  и  фестоны.  Сам  король  в  черном  бархате  с  золотыми
украшениями резко выделялся из блестящей толпы  окружавших  его  придворных,
которая как бы тяготела к  этому  благородному  темному  центру.  Справа  от
короля  сидел  Принц,  слева  -  епископ,  а  леди  Эрментруда   командовала
соединенными силами своих челядинцев  в  глубине  зала,  внимательно  следя,
чтобы блюда и фляги подавались вовремя, сплачивая усталых  слуг  для  нового
прорыва, подбадривая авангард, подтягивая тылы, поторапливая  резервы;  стук
ее дубовой палки всегда раздавался там, где угроза был