- Я охотно даю требуемое вами обещание. Право,  господа,  вы  мне  дали
прекрасный  урок.  Никогда  не   следует   относиться   пренебрежительно   к
противнику. Если бы я знал, что у вас уже есть пикеты, я уехал бы со  своими
людьми.
     - Мы стояли на горе и отправились вам наперерез,  -  ответил  Рувим,  -
если бы ваш пистолет действовал поаккуратнее, я теперь  был  бы  очень-очень
далеко, в гостях у моего дедушки. Вот видишь, как  нехорошо,  Михей,  что  я
похудел. Если бы у меня  были  по-прежнему  толстые  щеки,  пуля,  наверное,
испугалась бы такой груды жира и пролетела мимо;
     Пленник устремил свои черные глаза на меня и сказал:
     -  Точно  я  где-то  вас  видел?  Ах,  теперь  вспомнил.  Это  было   в
солсберийской гостинице. Помните, еще мой  легкомысленный  товарищ  Горсфорд
напал на старого воина, который ехал  с  вами.  Меня  зовут  Огильви,  майор
Огильви из конного гвардейского Голубого полка. Я радовался, узнав,  что  вы
благополучно разделались с собаками, которых на вас натравили. После  вашего
отъезда разнесся слух, что вы принадлежите к восставшим: и вот Горсфорд, мэр
и еще двое проныр, отличающихся более усердием, чем  гуманностью,  пустились
по вашему следу вместе со сворой ищеек.
     - Я помню вас очень хорошо, - ответил я, - моего  товарища,  полковника
Децимуса Саксона, вы  найдете  у  нас  в  лагере.  Без  сомнения,  вы  скоро
освободитесь. Вас обменяют на кого-нибудь из наших, находящихся в плену.
     - А вернее, что мне перережут горло,  -  ответил  улыбаясь  Огильви.  -
Фивершам страшно свиреп и не оставляет в живых ни одного неприятеля. По всей
вероятности, и Монмауз соблазнится этим примером и будет  платить  Фивершаму
его монетой. Но что же делать? Война всегда война, и я должен поплатиться за
свою неосмотрительность. По правде сказать, мои мысли, в то время как вы  на
меня напали, были очень далеко от войны и ее случайностей. Я думал  об  agna
reiga  и  об  ее  действии  на  металлы.  Ваше  появление  вернуло  меня   к
действительности.
     Рувим оглянулся и воскликнул:
     - Ни нашей, ни  неприятельской  конницы  не  видать,  но  вон  там,  на
противоположном берегу Эвона, я вижу толпы  людей,  а  там  вот,  у  горного
склона, блестит оружие на солнце.
     Я прикрыл глаза рукой и, поглядев в указанном направлении, ответил:
     - Это пехота. Полка четыре или пять, я полагаю, да и кавалерии  столько
же, судя по знаменам. Надо поспешить доложить об этом королю Монмаузу.
     - Он уже знает об этом, - ответил Рувим, - гляди-ка, вон он  стоит  под
деревом, а  при  нем  его  свита.  Гляди-ка,  один  из  приближенных  короля
отделился и едет к нам.
     И действительно, один офицер отделился от группы, окружающей короля,  и
поскакал к нам.
     - Если вы капитан Кларк, - сказал он, салютуя, - то король  приказывает
вам присоединиться к его совету.
     - В таком случае,  Рувим,  я  оставляю  майора  на  твое  попечение,  -
воскликнул я, - смотри устрой майора как можно поудобнее.
     И, сказав эти слова, я пришпорил коня и направился к людям,  окружавшим
короля. Здесь были Грей, Вэд, Бюйзе, Фергюсон, Саксон и многие  другие.  Все
они были серьезны и смотрели в  подзорные  трубы  вдаль.  Монмауз  .сошел  с
лошади и стоял, прислонясь к дереву. Руки у него были скрещены,  а  на  лице
отражалось полное отчаяние.  Немного  поодаль  лакей  водил  взад  и  вперед
вороного коня, который гарцевал и рыл копытами землю.
     - Видите ли, друзья мои, - произнес наконец Монмауз, поглядывая  то  на
одного, то на другого своими матовыми,  лишенными  блеска  глазами,  -  само
Провидение против нас. Куда мы ни пойдем, везде нас преследует неудача.
     - Не  Провидение  против  нас,  а  наше  собственное  небрежение,  ваше
величество,- ответил смело Саксон, -  если  бы  мы  прибыли  в  Бристоль  не
сегодня, а вчера, крепость была бы в наших руках.
     - Но кто же мог знать, что их пехота успела добраться  до  Бристоля!  -
воскликнул полковник Вэд.
     - Я это знал, и полковник Бюйзе это  знал,  и  почтенный  мэр  Таунтона
знал, - горячо ответил Саксон, - мы это знали  и  предсказывали,  что  может
произойти из-за проволочек. Но что теперь толковать об этом? Это  все  равно
что сломанную трубку оплакивать. Надо эту трубку склеить насколько  возможно
лучше.
     - Возложим упование на Всевышнего и двинемся на Бристоль,  -  предложил
Фергюсон. - Если есть Божия Воля на то, чтобы  мы  взяли  Бристоль,  мы  его
возьмем. Да, мы возьмем его, хотя бы на его стенах и стояли тысячи пушек.
     - Да! Так!  С  нами  Бог!  На  Бристоль!  На  Бристоль!  -  воскликнули
несколько пуритан.
     - Но ведь это безумие. Dummheit - большая глупость! -  крикнул  сердито
Бюйзе. - Был у вас случай, вы не хотели им воспользоваться, а теперь,  когда
время прошло, вы лезете на рожон. Глядите, вот она, неприятельская армия.  Я
так думаю, что у них не менее пяти тысяч человек на правом берегу  реки.  Мы
стоим на левом. А вы что предлагаете? Переходить реку и  осаждать  Бристоль?
Ведь у нас ни осадных орудий, ни лопат для рытья валов нет, а  между  тем  у
нас в тылу очутится пятитысячная армия. Как вы полагаете, подумают ли жители
Бристоля о сдаче, если у них тут же,  под  носом,  есть  армия,  готовая  их
защищать? И как вы будете с этой армией сражаться, когда из крепости в любую
минуту могут выйти конные и пешие войска и ударить вам во фланг? Я вам снова
говорю, что это безумие.
     Немецкий солдат говорил  такую  очевидную  правду,  что  даже  фанатики
замолчали. На востоке, на громадном расстоянии,  сверкала  сталь  вражеского
оружия. На зелени горы виднелись красные мундиры. С  этими  доказательствами
трудно было спорить.
     Монмауз мрачно постегивал хлыстиком по  своим  высоким  сапогам.  Ручка
хлыста была осыпана бриллиантами.
     - Что же вы в таком случае нам посоветуете? - угрюмо спросил он.
     - Перейти реку и схватиться с ними,  прежде  чем  они  успеют  получить
помощь из города, - резко ответил грубый немец, - я даже не понимаю, чего мы
медлим. Ведь мы и пришли сюда сражаться.  В  случае  нашей  победы  Бристоль
очутится в наших руках; ну а если нас разобьют, нам будет слава. Мы так  или
иначе нанесем свой удар. Больше ведь сделать мы ничего не можем.
     - Вы так же думаете, полковник Саксон? - спросил король.
     - Конечно, ваше величество, я был бы того  же  мнения,  если  бы  видел
возможность напасть на врага. Но мы едва ли  можем  перейти  реку  по  этому
узкому мосту.
     Я поэтому предложил бы разрушить Кейнский мост и двинуться по берегу  к
югу. Надо поискать места, где бы мы могли дать сражение.
     - Мы еще не трогали Бата, -  произнес  Вэд,  -  я  согласен  с  мнением
полковника Саксона, а мы тем  временем  двинемся  к  Бату  и  пошлем  к  его
губернатору лицо с предложением сдаться.
     - Но есть и другой план, - сказал сэр  Стефен  Таймвель,  -  мы  должны
поспешить в Глотчестер, а затем, перейдя там Северн, идти  через  Ворчестер,
Шропшайр и Чешайр. У вашего величества там много друзей.
     Монмауз ходил взад и вперед, приложив руку  ко  лбу.  У  него  был  вид
человека, находившегося в отчаянно  затруднительном  положении.  Наконец  он
воскликнул:
     - Что мне делать? Что мне  делать?  Мнения  здесь  высказываются  самые
противоположные, и я не знаю, на что решиться. Ведь от этого решения зависит
не  только  мой  личный  успех,  но  жизнь  и   благосостояние   всех   этих
последовавших за мною честных крестьян и ремесленников.
     Лорд Грей, только что вернувшийся с кавалерийской разведки, ответил:
     - Позвольте мне высказать свое мнение, ваше величество. На этой стороне
Эвона очень небольшое число  неприятельских  конных  отрядов.  Самое  лучшее
будет, если мы разрушим мост и двинемся в Бат.  Оттуда  мы  можем  пройти  в
Вельдщир, жители которого расположены к вашему величеству.
     - Пусть будет  так!  -  беззаботно  согласился  король.  Он,  очевидно,
согласился с предложением Грея не потому, что он находил его самым лучшим, а
потому, что все предложения казались ему плохими. Затем он горько усмехнулся
и спросил:
     - Что вы скажете, господа? Сегодня утром я получил  известие,  что  мой
дядя посадил в Тауэр и Флитскую тюрьму двести купцов только за то,  что  они
преданы делу протестантизма.  Дело  кончится,  кажется,  тем,  что  половина
народа будет сидеть в тюрьме, а другая половина - стеречь узников.
     - А может быть, ваше величество, будет и другое, - ответил Вэд,  -  мне
кажется, что через несколько дней дядя сам попадет в Тауэр.
     Лицо Монмауза мигом  прояснилось,  и  он,  смеясь  и  потирая  руки  от
удовольствия, воскликнул:
     - Ха-ха-ха! Вы так думаете? Вы так думаете? Что  же,  мне  кажется,  вы
попали в точку. Вот и дело  Генриха  считали  потерянным,  но  сражение  при
Босворте решило спор в его пользу. К вашим полкам, господа! Через полчаса мы
трогаемся в поход. Полковник  Саксон  и  вы,  сэр  Стефен  Таймвель,  будете
прикрывать тыл и  оберегать  обоз.  Это  почетное  место,  если  принять  во
внимание, что нас со всех сторон окружает неприятельская конница.
     Заседание было кончено, и все поспешили к своим частям. Лагерь пришел в
движение. Затрубили в рога, заколотили в барабаны, и скоро армия выстроилась
в путь. Передовая конница еще раньше тронулась  по  направлению  к  Бату.  В
авангарде шли пятьсот всадников Девонширской милиции. За ними в порядке  шел
полк, составленный из моряков, люди  из  Северного  Сомерсета,  первый  полк
таунтоновских граждан,  мендипские  и  багвортские  углекопы,  кружевники  и
шерстонабивники из Хонитона, Веллингтона и Оттерисент-Мэри. Далее  следовали
дровосеки, скотоводы, степняки и жители Квантока. Позади шли пушки  и  обоз,
охраняемые нашей бригадой и четырьмя полками конницы.
     Красные мундиры Фивершама следовали  за  нами  по  тому  берегу  Эвона.
Большое количество улан и драгун переправились через реку и  сосредоточились
у нас в тылу, но Саксон и сэр Стефен искусно защищали обоз от их  нападений.
Мы встретили драгун такой ожесточенной стрельбой из  мушкетов,  что  они  не
осмелились подойти к нашему тылу на  близкое  расстояние  и  тем  более  его
атаковать.
 
      
     Глава XXVIII
     СВАЛКА В СОБОРЕ УЭЛЬСА
      
     Теперь, мои дети, я вступил в область истории и должен сообразоваться в
своем рассказе с историческими событиями  и  хронологией.  Может  быть,  мой
рассказ от этого пострадает, но что  же  делать?  Это  великая  историческая
драма, и если бы я, говоря об этой драме, выдвигал на первый план себя, меня
следовало бы обозвать дерзким глупцом. О себе я  поэтому  буду  рассказывать
лишь постольку, поскольку это  нужно  для  более  живого  описания  событий.
Тяжело  мне,  дети,  вспоминать  об  этих  временах,  но  меня  утешает   то
соображение, что как малые, так  и  великие  дела  человеческие  управляются
случайностью или тем, что нам кажется случайностью. Дело, которое  мы  тогда
делали, оказалось  вовсе  не  таким  бесполезным,  как  тогда  казалось.  Мы
принесли на алтарь отечества не напрасные жертвы.
     Коварный род Стюартов уже не  сидит  на  английском  троне,  религия  в
Англии есть дело, предоставленное совести каждого. Кому этим обязана Англия?
Да никому иному, как сомерсетским мужикам, которые  первые  восстали  против
католического ига. Армия Монмауза была авангардом  того  ополчения,  которое
вступило в Лондон три года спустя, когда Иакову  и  его  жестоким  министрам
пришлось спасать жизнь позорным бегством.
     В ночь 27 июня, а вернее, на рассвете  28-го  мы  добрались  до  города
Фрама. Дождь снова начал нас преследовать, и в Фрам мы вошли,  промокшие  до
костей, жалкие, облепленные с ног до головы грязью. Отсюда мы на другой день
направились снова в Уэльс, где провели ночь и следующий день. Надо было дать
время солдатам отдохнуть и обсушиться.
     Утром наш Вельдширский полк отправился на  парадный  смотр  на  площадь
перед собором, в котором Монмауз слушал благодарственное молебствие. В самом
деле, мы достигли в краткий промежуток времени больших успехов.
     Смотр кончился. Распустив  солдат,  мы  возвращались  домой,  но  около
собора нам пришлось натолкнуться на громадную толпу народа.  Толпа  состояла
из  грубых  углекопов,  навербованных  в  Багворти  и  Ор.  Рабочие  слушали
товарища, который, стоя  на  телеге,  говорил  им  проповедь.  Оратор  делал
безумные, отчаянные жесты. Сразу было видно фанатика, для  которого  религия
есть пункт помешательства. Неистовая проповедь, очевидно, пришлась по  вкусу
толпе,  ибо  из  нее  то  и  дело  раздавались  одобрительные   возгласы   и
благочестивые стоны и вздохи. Мы остановились поглядеть.
     Лицо у проповедника было дикое;  потрясая  рыжей  бородой  и  лохматыми
волосами, из-под которых  сверкал  возбужденный  взор,  он  громким  хриплым
голосом говорил проповедь.
     - Чего мы не сделаем для Господа, - вопил он, -  чего  мы  не  совершим
ради Его великой святости? Почему Его рука отяготела на нас?  Почему  мы  до
сей поры не освободили страну сию, подобно Юдифи, освободившей народ  Божий?
Воззрите! Мы хотели мира - и где же он? Мы хотели времен благих  -  и  перед
нами смута и горе! Почему все сие,  спрашиваю  я?  Оттого,  братья,  что  мы
оскорбили Бога и не  обратились  к  Нему  всем  сердцем.  Устами  своими  мы
восхваляли Господа, но наши дела были далеки от Него.
     Сами вы знаете, что прелатство  -  проклятое  дело  и  что  сего  греха
Всевышний не терпит. И однако, мы, служители Бога  Вышнего,  что  сотворили?
Разве вы не видели своими собственными глазами пышных  храмов,  воздвигнутых
прелатами? Не позор ли для Творца - сии храмы?  Кто  смотрит  на  эти  храмы
греха и не стирает их с лица земли, тот приобщается  к  греху  прелатства  и
прогневает Господа. Доколе вы будете  хромать  на  оба  колена?  Горе  тебе,
грешное поколение! Вы не холодны и не горячи, и поэтому-то отяготело на  вас
Божие проклятие. Оставил вас Бог. Мы были  в  Шептоне  и  Фраме  и  оставили
подобные сему идольские капища нетронутыми. В Гластонбери мы также  пощадили
идолопоклоннический храм, и горе нам за это! Плохо тому, кто, возложив  руку
на плуг, оглядывается назад. А теперь  глядите  сюда!..  -  Последнюю  фразу
проповедник выкрикнул диким голосом и обратился к  красному  собору:  -  Что
означает эта громадная куча камней? - продолжал он. - Не есть ли это  алтарь
Ваала?  Не  построен  ли  этот  храм  для  тщеславия?  Разве   мы,   истинно
благочестивые люди, строим храм? Ведь в этих храмах проповедуется хитроумное
и лукавое учение, которое есть ни что иное, как вывернутый наизнанку папизм.
Можем  ли  мы  терпеть  подобные  надругательства  над  верой?  Неужели  мы,
избранные чада великого Бога, потерпим,  чтобы  этот  очаг  духовной  заразы
остался неприкосновенным? Если мы сами не хотим  помочь  Всевышнему,  то  не
можем рассчитывать и на Его помощь. Мы  пощадили  много  прелатских  храмов,
братья. Неужели мы пощадим и этот?
     Толпа заволновалась как море, и послышался громовой вопль:
     - Нет! Нет!
     - В таком случае разрушим это храм так, чтобы не  оставалось  камня  на
камне.
     - Хорошо, хорошо! Разрушим!
     - Так приступим же к этому святому делу.
     - За работу, братья! - раздался чей-то исступленный голос.
     Проповедник  спрыгнул  с  телеги  и  бросился  к  собору.  Толпа  диких
фанатиков бросилась за ним. Одни ломились, дико крича,  в  отворенные  двери
собора,  другие  ломали  колонны  и  .пьедесталы   статуй,   третьи   рубили
скульптурные украшения и старались повалить стоявшие в нишах статуи святых.
     -  Этого  допускать  нельзя,  -  коротко  произнес  Саксон,  -   нельзя
оскорблять таким  образом  религиозные  чувства  многих,  и  для  кого?  Для
немногих фанатиков? Да таким образом  вся  церковная  Англия  отступится  от
нашего дела. Если фанатикам удастся разрушить соборы, это  будет  хуже,  чем
если бы мы проиграли сражение. Сэр Гервасий, приведите немедленно свою роту,
а мы в ожидании вашего прихода будем сдерживать этих фанатиков  собственными
силами.
     Баронет увидал в толпе зевак одного из своих унтер-офицеров и крикнул:
     - Эй, Мастертон, скорее идите в лагерь и скажите Баркефу, чтобы он  вел
сюда роту. Мушкеты зарядить. Я же пригожусь здесь.
     В это время мы увидали какую-то громадину, которая лезла прямо на  нас.
Саксон радостно воскликнул:
     - Ага, вон и Бюйзе! Да и лорд Грей с  ним!  Милорд,  мы  должны  спасти
собор. Эти фанатики хотят его разграбить и сжечь.
     К нам подбежал седой старик  со  связкой  ключей  в  руках.  Он  был  в
отчаянии.
     - Сюда-сюда,  господа!  О,  поспешите  же,  господа!  Остановите,  если
можете, этих беззаконников. Они разбили статую апостола Петра. Они  разобьют
все статуи, если их не остановят.  Восточное  окно  разбито.  Они  притащили
бочку пива и поставили ее на алтарь. Господи-господи! Кто мог  бы  подумать,
что такие ужасы творятся в христианской стране?
     Старик громко рыдал и топал ногами от бессильного гнева.
     - Это соборный сторож, сэры, - сказал кто-то из толпы, - он  состарился
в этой должности.
     - Сюда, сюда, лорды  и  джентльмены!  -  кричал  старик,  проталкиваясь
сквозь толпу. - Увы, они расшибли статую апостола Павла!
     И  действительно,  из  собора  послышался  оглушительный  треск.   Было
очевидно, что фанатики произвели какое-то новое  разрушение.  Сторож  с  еще
большей поспешностью бросился вперед, и мы очутились у низкой дубовой двери,
которую он отпер. Пройдя по вымощенному  камнем  коридору,  мы  очутились  в
церкви недалеко от алтаря.
     Храм был полон народом.  Бунтовщики  бегали  взад  и  вперед,  ломая  и
разрушая все, что им попадалось под руку. Многие из них  были  действительно
фанатики, верившие в то, что делают настоящее дело. Но много было между ними
плутов и мошенников, которые всегда припутываются к  армиям,  находящимся  в
походе. Фанатики срывали со стен иконы и ломали их, рвали  и  выбрасывали  в
окно молитвенники, а воры между ними хлопотали над массивными  подсвечниками
и уносили из собора все, что представляло какую-нибудь ценность. На  кафедре
стоял какой-то бродяга в лохмотьях. Он обрывал с нее красный бархат и бросал
его вниз, в толпу. Другой, повалив  аналой,  старательно  обламывал  с  него
медные украшения. В боковом приделе толпа  людей  опутала  веревками  статую
евангелиста  Марка  и  дергала  ее  вниз.   Статуя   зашаталась,   упала   с
оглушительным треском и рассыпалась в мелкие куски.  Дикие  вопли  фанатиков
приветствовали это. Шум стоял невообразимый.
     Но наиболее возмутительная сцена творилась в алтаре.  Негодяи  вытащили
туда бочку пива и поставили ее на престол: Около бочки  собралось  с  дюжину
человек. Один из  них  с  грубыми  шутками  рубил  бочку  топором,  стараясь
открыть. В тот момент, когда мы вошли, он только что прорубил верхнюю доску,
и черное пиво запенилось.  Толпа  со  смехом  тянулась  к  бочке  со  своими
стаканами и кружками. Увидав это  возмутительное  зрелище,  немецкий  солдат
грубо выругался и, кинувшись вперед, протолкался к алтарю. Еще момент, и  он
вскочил на  престол  и  стал  рядом  с  вожаком  бунтовщиков.  Вожак  стоял,
наклонившись над бочкой и стараясь зачерпнуть в стакан пиво. Солдат  схватил
его железной рукой за воротник. Через момент пятки его сверкнули в  воздухе,
а голова погрузилась на дно бочки. Пенистое пиво разлилось  по  полу.  Затем
Бюйзе схватил бочку вместе с умирающим в ней углекопом, и подняв ее, швырнул
вниз по мраморным ступеням, ведшим в церковь. Мы в  это  время  "при  помощи
десяти-двенадцати человек, последовавших за  нами  в  собор,  вытолкнули  из
алтаря буянов и выгнали их за решетку, отделявшую хоры от храма.
     С первого взгляда могло показаться, что мы усмирили бунтовщиков. На это
было совершенно неверно. Неистовые фанатики позабыли о соборе и  устремились
на нас. Они срывали иконы, статуи и деревянную резьбу,  и  мы  увидали  себя
лицом к лицу с бесчисленной толпой, которая прямо ревела от бешенства. Этими
людьми  овладело  религиозное  неистовство.  О  дисциплине  они   совершенно
позабыли.
     - Бейте  прелатистов!  -  ревела  толпа.  -  Долой  друзей  антихриста!
Поражайте их у самого алтаря! Долой их!
     И эта дикая, обезумевшая толпа окружала нас со всех сторон.  Одни  были
вооружены, другие нет, но все до единого дышали жаждой крови и убийства.
     Лорд Грей спокойно улыбнулся и произнес:
     - Гражданская война порождает гражданскую  войну.  Нам,  господа,  надо
дождаться помощи, и поэтому давайте защищать решетку.
     И, произнеся эти слова, он обнажил рапиру и стал в  середине.  По  одну
сторону от него стали Саксон и сэр Гервасий, а по другую Бюйзе, Рувим  и  я.
Места  здесь  было  немного  и  хватало  только  для  шести  человек.   Наши
немногочисленные  помощники  стали  вокруг  решетки,  которая  была  высока,
крепка; прорваться через нее было трудно.
     Неистовство  углекопов  теперь  достигло  высшей  степени.  Повсюду   в
полутемном соборе сверкали пики, косы  и  ножи.  Дикие  крики,  отдаваясь  в
куполе, напоминали вой волков. Виновник  мятежа,  фанатический  проповедник,
кричал:
     - Идите вперед, мои братья! Идите вперед против них. Пускай  они  стоят
на высоком месте. Бог еще выше  их.  Неужели  мы  испугаемся  их  обнаженных
сабель и оставим дело Божье? Неужели мы потерпим,  чтобы  эти  сыны  Амалика
защитили идольский алтарь? Вперед, вперед, во имя Божье!
     - Во имя Божье! - вторила уже не криком, а как-то рыча толпа. - Во  имя
Божье!
     И куча фанатиков, постоянно увеличиваясь, стала сперва приближаться,  а
потом ринулась на острия наших сабель.
     Я не видел, что происходило во время стычки направо и налево  от  меня.
Бой был такой горячий, а толкотня такая ужасная, что  приходилось  хлопотать
только о себе. То, что наших врагов было много, служило нам  же  на  пользу.
Стеснясь в кучу, они не могли управлять как следует своим оружием.  Какой-то
дородный углекоп свирепо замахнулся на меня своим орудием, но сделал промах.
Сила удара была так ужасна, что он  сам  зашатался.  Я  воспользовался  этим
моментом и, прежде чем он опомнился,  пронзил  его  палашом.  Первый  раз  в
жизни, мои дети, я тогда убил человека в гневе. И никогда не  забуду  этого.
Лицо у него стало бледное, испуганное; он глянул на меня через плечо и  упал
на пол. В это время на меня напал другой бунтовщик, но я его  ударил  сперва
левой рукой, а потом палашом плашмя по голове. Он потерял сознание и полетел
вниз.  Бог  видит,  что  я  не  хотел  убивать  этих  несчастных,  заблудших
фанатиков, но  нам  приходилось  защищать  себя.  Затем  на  меня  накинулся
какой-то житель болот, похожий больше на лохматого,  дикого  зверя,  чем  на
человека. Он обхватил меня за колени, а его товарищ занес  надо  мною  цепь,
которая ударила меня по плечу. Третий подбежал с пикой и хотел  вонзить  мне
ее в бедро. Но я одним ударом разрубил пику надвое, а другим  размозжил  ему
голову. Увидя это, человек с  цепью  отошел  назад.  Человека,  похожего  на
обезьяну и продолжавшего держаться за мои колени, я оттолкнул  ударом  ноги.
Таким образом я сравнительно благополучно отбил нападение. Рана,  нанесенная
пикой, была незначительная. Кроме этого я еще чувствовал  боль  в  голове  и
плече.  Я  оглянулся  и  увидел,  что  мои  товарищи   отделались   так   же
благополучно, как и я. Саксон держал рапиру в левой руке. Она была  в  крови
по самую рукоять. Правая рука у него была слегка ранена,  и  из  нее  капала
кровь. Перед ним лежали два убитых углекопа. Перед сэром Гервасием  Джеромом
лежало в одной куче не менее четырех тел. В то время, когда  я  обернулся  к
нему, он вынул из карманатабакерку и, открыв ее, подал  с  изящным  поклоном
сэру Грею. Сэр Гервасий держал себя крайне  беззаботно,  точно  находился  в
лондонской кофейне. Бюйзе стоял, опершись на свой громадный палаш, и  угрюмо
глядел на лежавший перед ним безголовый труп.  По  одежде  я  узнал  в  этом
бездыханном теле вожака проповедников. Что касается Рувима, то он сам не был
ранен, но пришел в отчаяние, увидев мою  ничтожную  рану.  Я  насилу  уверил
своего приятеля, что  эта  рана  немногим  серьезнее  тех  ран,  которые  мы
получали, когда вместе с ним воровали крыжовник.
     Фанатики были отогнаны, но бой был далеко не кончен.
     Бунтовщики потеряли десять человек, в том числе и своего вожака. Они не
прорвали нашу линию, но эта неудача только увеличила их бешенство. С  минуту
они отдыхали в боковом приделе, а затем с диким ревом кинулись на  нас.  Они
делали отчаянные усилия, прорваться к алтарю. Этот бой был еще  ожесточеннее
и  продолжительнее,  чем  первый.  Один  из  наших  сторонников,  защищавший
решетку, был поражен прямо в сердце и  упал,  не  издав  ни  стона.  Другому
проломили голову громадным камнем, который был брошен  каким-то  обезумевшим
гигантом. Рувима сбили с ног дубиной, и он был бы  непременно  стащен  вниз,
если бы я не поспел и не отразил нападающих. Сэра  Гервасия  также  сбили  с
ног, но он сражался лежа и, как раненая дикая кошка,  бешено  поражал  всех,
кто к нему приближался. Бюйзе и Саксон, став спиною  друг  к  другу,  твердо
отражали нападения неистовой толпы, поражая всякого; кто подходил к  ним  на
близкое расстояние. Но как ни мужественна была наша  оборона,  бунтовщики  в
конце концов взяли бы над нами перевес численностью. Признаюсь, я уже  начал
опасаться за исход сражения и готовился к смерти. Но как раз в эту минуту  в
соборе раздался тяжелый, мерный  топот,  и  в  церковь  ворвались  мушкетеры
баронета. Они шли скорым шагом, спеша нам  на  выручку.  Фанатики  не  стали
ждать нападения и бросились в разные стороны, прыгая по скамьям.  Мушкетеры,
взбешенные тем, что их любимый капитан ранен, начали  беспощадное  избиение.
Минуту или две творилось нечто ужасное. До нас доносился топот бегущих  ног,
мягкие удары по телу, стук  мушкетов  о  мраморный  пол,  стоны.  Многие  из
бунтовщиков были убиты, но большая часть побросали оружие  и  подняли  вверх
руки. Все они по приказанию лорда Грея были арестованы.
     У ворот собора был поставлен  большой  отряд  охраны  для  того,  чтобы
предупредить воинственные выходки фанатичных сектантов.
     Когда затем собор был  очищен  и  порядок"  восстановлен,  мы  получили
наконец возможность подумать о себе  и  подсчитать  наши  собственные  раны.
Впоследствии, дети мои, мне пришлось много скитаться и участвовать во многих
войнах. Я бывал в таких переделках, в сравнении  с  которыми  эта  стычка  в
соборе сущий пустяк. Но, несмотря на это, никогда и нигде  кровопролитие  не
производило .на меня такого ужасного  впечатления,  как  здесь.  Представьте
себе торжественный полумрак собора, и в этом полумраке около  решетки  лежат
груды трупов. Тела скорчены, а лица белы как  мел  и  неподвижны.  Ах  какое
страшное было это зрелище!  Через  немногие  оставшиеся  неразбитыми  стекла
льется  вечерний  свет,  и  на  лицах  этих  неподвижных  фигур   образуется
ярко-красные и бледно-зеленые пятна. На полу и скамьях сидят раненые люди  и
умоляют, чтобы им дали воды. Из нас шестерых никто  не  остался  невредимым.
Трое из людей, защищавших решетку,  были  убиты,  а  один  лежал  оглушенный
ударом. Бюйзе и сэр Гервасий получили  много  ушибов.  Саксон  был  ранен  в
правую руку. Рувима сбили с ног дубиной и,  конечно,  пронзили  бы  насквозь
пикой, но его спас великолепный панцирь, подаренный  ему  сэром  Клансингом.
Обо мне говорить не стоит. Но в голове у меня шумело подряд несколько часов,
так что я ничего не слышал. Сапог оказался полон  крови.  Но  это,  пожалуй,
вышло к лучшему. Хэванский цирюльник Снексон не раз говаривал, что  мне  при
моем полнокровии не мешает делать время от времени кровопускание.
     Между тем собрались войска, и мятеж  был  подавлен  в  самом  зародыше.
Конечно, между пуританами много было таких, которые ненавидели прелатизм, но
никто из них, кроме нескольких полоумных фанатиков, не одобрял нападения  на
собор. Пуритане понимали, что такие поступки могут восстановить  против  них
всю церковную часть Англии и погубить дело революции.
     Фанатики, однако, успели причинить много вреда. Собор был  испорчен  не
только внутри, но и снаружи. Лепная работа на  стенах  и  карнизы  оказались
испорченными. Бунтовщики забрались даже на крышу, сорвали свинец и побросали
его на улицу. Эти большие листы свинца сослужили нам службу. Амуниции у  нас
было немного, и по приказанию Монмауза свинец был собран и перелит  в  пули.
арестованных в соборе бунтовщиков взяли под стражу, но  наказывать  их  было
признано неудобным, их  подержали  некоторое  время  под  стражей,  а  затем
простили, изгнав, однако, из армии.
     На второй день нашего пребывания в Уэльсе армии в  окрестностях  города
был устроен  смотр.  Погода  стала  снова  теплой  и  солнечной.  На  смотру
выяснилось, что пехота наша насчитывает шесть полков по девятьсот человек  в
каждом. Всего, значит, было пять тысяч  четыреста  солдат.  Из  них  полторы
тысячи, были вооружены мушкетами, две тысячи - пиками, а остальные - цепами,
косами и молотками. Таких полков, как  наш  или  Таунтоновский,  было  мало.
Армия Монмауза состояла не из  солдат,  а  из  вооруженных  ремесленников  и
крестьян. Но, несмотря на плохую дисциплину и вооружение, это  были  крепкие
англичане, ожесточенные религиозной  ревностью  и  храбрые  по  природе.  На
смотру они держались молодцевато и дружно кричали "ура!".  Легкомысленный  и
переменчивый Монмауз был как нельзя более доволен.  Так  как  король  и  его
свита стояли от меня недалеко,  то  я  слышал,  как  он  восторгался  своими
солдатами и уверял  своих  приближенных,  что  эти  молодцы  не  могут  быть
побеждены продажными наемниками короля.
     - Ну, что вы скажете, Вэд? - воскликнул Монмауз. - Неужели  мы  никогда
не увидим улыбки на вашем печальном лице? Поглядите на этих бравых -молодцов
и вы поймете, что место председателя палаты лордов за вами обеспечено.
     - Накажи меня Бог, если я вздумаю  разочаровывать  ваше  величество,  -
ответил юрист. - Но я все-таки не могу очень-то восторгаться.  Не  забудьте,
что при Ботвельском мосту ваше величество, командуя  продажными  наемниками,
разбили наголову таких же храбрых людей, как эти.
     - Верно, верно, - произнес король, проводя рукою по лбу, что  он  делал
всегда, когда он был недоволен собой или огорчен. - Эти защитники  Ковенанта
были храбрый народ. Но они не могли выдержать  натиска  наших  батальонов...
Произошло это оттого, по моему мнению, что у них не было военной выправки. А
у наших солдат выправка есть. Они умеют и сражаться в строю, и  стрелять  по
команде. Что же еще лучше?
     Фергюсон заговорил своим ломанным языком и с обычным ему вдохновением:
     - Пускай у нас нет ни стенобитных, ни полевых пушек, пускай у нас  даже
не будет мушкетов и сабель. Пускай у нас останутся одни  руки,  Господь  все
равно дарует нам победу, чтобы мы победили. Так говорю вам я.
     - Исход битвы зависит от. случая, ваше величество, - заговорил  Саксон,
рука которого была завязана платком, - какая-нибудь счастливая  случайность,
какая-нибудь, на первый взгляд, маленькая  и  не  предвиденная  никем  удача
зачастую решает дело. Я выигрывал, думая, что дело проиграно, и  проигрывал,
уверенный в победе. Битва - это неверная игра, и исход ее нельзя предугадать
раньше, чем не убита последняя карта.
     - И пока не положена в карман ставка, - добавил своим низким  гортанным
голосом Бюйзе. - Отдельные игры можно выигрывать, а партия вдруг оказывается
проигранной.
     - Отдельная игра - это  сражения,  а  партия  -  это  вся  компания,  -
улыбаясь, произнес король, -  наш  друг  Бюйзе  большой  мастер  на  военные
метафоры. Но вот наши бедные лошади, кажется, в  очень  грустном  положении.
Что бы сказал мой кузен Вильгельм, увидав такую  грязную  армию?  У  него  в
Гааге гвардейцы - щеголи.
     Перед королем и его свитой проходили ряды пехоты. Знамена от  погоды  и
ветра превратились в тряпки и имели жалкий вид. Затем последовали десять рот
конницы, и вид этой конницы и вызвал замечание Монмауза. Лошади,  замученные
усиленными маршами и дождем, имели жалкий вид. Солдаты в заржавевших  касках
и латах тоже производили неважное впечатление. Самым неопытным из  нас  было
ясно, что если мы надеемся на успех, то надо рассчитывать не на  конницу,  а
на пехоту. А на вершинах  невысоких  холмов,  окружавших  Уэльс,  продолжало
сверкать серебро и пурпур. Это были оружие  и  мундиры  королевских  драгун,
окружавших нас со всех сторон. Это напоминало нам о том, что наш враг  силен
именно в том, в чем мы слабы.
     В общем, однако, смотр в Уэльсе произвел на нас  отличное  впечатление.
Солдаты были бодры, мужественны и веселы. И что самое главное - в  армии  не
замечалось  никакого  неудовольствия  по  доводу  того,  что  с  фанатиками,
пытавшимися разрушить собор, было строго поступлено.
     Все эти дни вокруг нас кружилась неприятельская  кавалерия.  Пехоты  не
было видно. Она отстала по  случаю  дождей  и  разлива  рек.  Из  Уэльса  мы
выступили в последний  день  июля  и  направились  через  равнины  и  низкие
Польденские горы к  Бриджуотеру,  где  нашли  небольшой  отряд  новобранцев,
которые к нам присоединились.
     Монмауз собирался  было  остаться  в  Бриджуотере  на  долгое  время  и
приказал возводить земельные укрепления, но ему указали на то, что,  даже  в
том случае, если бы город оказался способным к  сопротивлению,  провианта  в
нем не хватит более чем на несколько дней. Вся  окрестная  страна  была  уже
разграблена королевскими войсками. Мысль  о  земельных  укреплениях  поэтому
была оставлена, и мы, прижатые к стене, не видя нигде выхода, стали  ожидать
приближения неприятеля.
 
      
     Глава XXIX
     КРИК В ОДИНОКОЙ ХИЖИНЕ
      
     Таким-то образом окончились наши усиленные передвижения, и мы очутились
в положении  людей,  прижатых  к  стене.  На  нас  направлялись  все  войска
правительства. Слухов  о  восстаниях  в  нашу  пользу  до  нас  ниоткуда  не
доходило. Церковь господствовала, а протестантов повсюду  сажали  в  тюрьмы.
Милиция графств двигалась на нас  с  севера,  востока  и  запада.  В  Лондон
прибыли шесть полков голландских войск, присланных Вильгельмом Оранским.  По
слухам, в Англию направлялись еще несколько голландских  полков.  Одно  Сити
выставило десять тысяч человек. Повсюду шла маршировка и  обучение  военному
делу. Готовили смену для цвета английской армии, которая  находилась  уже  в
Сомерсетском  графстве.  И  все  это  делалось  для  того,  чтобы  раздавить
пять-шесть тысяч дровосеков и рыбаков, которые были  плохо  вооружены  и  не
имели ни копейки денег. Сила этих людей заключалась в готовности умереть  за
идею.
     Это, мои милые дети, была благородная идея,  за  которую  охотно  можно
пожертвовать все. Отчего не жертвовать жизнью, если чувствуешь, что умираешь
для общего дела? Правда, это были  единственные  крестьяне;  они  выражались
грубо и не могли бы красноречиво объяснить своих побуждений, но  в  душе,  в
сердце своем  они  отлично  сознавали,  что  сражаются  за  то,  что  всегда
составляло силу Англии. Они восстали против людей, которые  захотели  лишить
их родину того, в чем заключалась ее крепость и могущество.
     Прошло три года, и все поняли эту истину. Наши необразованные  пуритане
оказались более дальновидными и передовыми, чем те, кто смеялся над ними.
     Римская вера подходит только для тех народов,  которые  не  привыкли  к
самостоятельному мышлению. Люди малоразвитые  не  интересуются  религиозными
вопросами и верят в обычай, в то,  во  что  им  приказывают  верить;  Англия
успела выйти из этих  католических  пеленок.  В  ней  уже  успели  появиться
самостоятельные мыслители, отказывающиеся от преклонения перед  авторитетами
и подчиняющиеся только своему разуму и совести. Заставлять этих людей верить
в то, во что они перестали верить,  было  бесполезным  и  неразумным  делом,
скажу больше, безумием. И однако эта попытка была сделана.  Ханжа  король  и
сильная, богатая церковь творили насилие над народом. Через три  года  народ
понял, что насилие есть насилие, - и королю пришлось бежать, спасая себя  от
народного гнева. Но в описываемое мною время народ, после долгих гражданских
войн и развращающего режима Карла II,  находился  в  каком-то  оцепенении  и
поэтому набросился на тех, кто восстал в защиту свободы совести.  Так  плохо
соображающий человек бьет ни в  чем  неповинного  посланца,  принесшего  ему
худую  весть.  Странно,  милые  дети,  наблюдать,   как   бесплотная   мысль
приобретает видимую форму и порождает страшные, трагические события. С одной
стороны король-богослов, размышляющий о том, что ересь и что не ересь,  а  с
другой шесть тысяч решившихся на все людей. Этих людей травят, гонят с места
на место, и они наконец оказываются окруженными со всех  сторон  в  холодных
болотах Бриджуотера. Сердца этих людей  окаменели  и  ожесточились:  Это  не
люди, а затравленные звери. Горе  тем  народам,  короли  которых  занимаются
богословием!
     Но бедные люди, о которых я вам говорю, защищали великую идею. Можно ли
сказать то же самое о человеке, который стоял во главе их?  Увы!  Как  жаль,
что таким людям был дан  такой  вождь!  Сегодня  Монмауз  был  самонадеян  и
самоуверен, завтра же он обратился к  полному  отчаянию,  сегодня  он  сулил
своим приближенным места членов Государственного совета, завтра он собирался
бежать от своей армии в Голландию. Им словно владел сам:дух непостоянства.
     И однако у Монмауза, перед тем как он стал  во  главе  восстания,  было
хорошее имя. В Шотландии  он  составил  себе  замечательную  репутацию.  Его
хвалили не только за одержанные им победы, но и за - милосердие, которое  он
проявил  к  побежденным.  На  материке  Европы  ему   пришлось   командовать
английской бригадой, и он командовал ею так,  что  заслужил  похвалы  лучших
полководцев Людовика и  императора.  Но  стоило  Монмаузу  взяться  за  свое
собственное дело и поставить на ставку свою собственную карьеру и голову,  и
он оказался слабым, нерешительным и трусливым человеком.  Вся  его  доблесть
оставила его. Я всегда плохо верил в Монмауза. Бывало, я видел его во  время
похода. Едет он на своем красивом коне, свесив голову на грудь,  а  на  лице
его ясно читается отчаяние. Было  очевидно,  что  этот  человек,  если  даже
добьется королевского трона, на  нем  не  удержится:  Куда  такому  человеку
носить корону  Плантагенетов  и  Тюдоров?  Да  у  него  эту  корону  его  же
собственные генералы отнимут.
     Впрочем, я должен  отдать  справедливость  Монмаузу.  Он  стал  гораздо
бодрее и проявил даже мужество после  того,  как  решено  было  сразиться  с
неприятелем. Другого исхода, впрочем, и не было. Но так  или  иначе  Монмауз
изменился к лучшему. Были пущены в ход все средства, чтобы ободрить войска и
приготовить их к решительному бою. Все дни с утра до вечера мы  проводили  в
работе, обучая наших пехотинцев бою в сомкнутом  строю  и  отражению  конных
атак. Все боевые тонкости были постигнуты нами и переданы солдатам. Ночью же
все улицы города, начиная с Дворцового
     Поля и кончая Партетским мостом, звенели проповедью, молитвами и пением
гимнов. За порядком офицерам следить не приходилось, так  как  солдаты  сами
поддерживали порядок и наказывали виновных. Одного солдата, появившегося  на
улице в нетрезвом виде, товарищи чуть не повесили. В конце концов жизнь  его
удалось спасти, но он был прогнан из армии, ибо товарищи находили,  что  он,
как пьяница, недостоин защищать святое дело свободы  совести.  Возбуждать  в
наших людях храбрость и мужество было также излишне.  Они  были  бесстрашны,
как львы, и если  приходилось  за  что  опасаться,  так  это  за  то,  чтобы
храбрость не завела их  слишком  далеко.  Солдаты  помышляли  о  том,  чтобы
обрушиться на врага  сразу,  подобно  орде  фанатичных  мусульман.  Извольте
обучать таких горячих молодцов и приглашать их к осторожности,  без  которой
воевать нельзя.
     На третий день нашего  пребывания  в  Бриджуотере  стал  обнаруживаться
недостаток в провизии. Вся окрестная страна была опустошена; и  кроме  того,
мы были окружены неприятельской конницей, которая рыскала повсюду и  портила
нам пути сообщения. Вследствие этого лорд Грей приказал однажды двум  конным
ротам выехать ночью  на  фуражировку.  Начальствование  над  этим  маленьким
отрядом было поручено майору Мартину Гукеру, старому лейб-гвардейцу. Это был
грубый служака, любивший выражаться кратко и  бесцеремонно,  но  великолепно
обучавший подчиненных военному искусству. Мы с сэром Гервасием отправились к
лорду Грею и просили у него разрешения присоединиться  к  отряду.  В  городе
было делать нечего, и  поэтому  лорд  Грей  нам  охотно  разрешил  уехать  с
Гукером.
     Выехали мы из Бриджуотера около  одиннадцати  часов  вечера  в  темную,
безлунную ночь:  Цель  наша  была  произвести  разведку  в  местности  между
Боробриджем и Ательнеем.  Нам  было  известно,  что  в  этой  части  больших
неприятельских сил не имеется, а между тем местность эта была плодородная, и
мы надеялись добыть там провианта. С собой мы взяли  четыре  пустые  телеги,
которые нужно было нагрузить  тем,  что  нам  удастся  добыть.  Телеги  были
поставлены, по распоряжению командира отряда, между двумя ротами.  Маленький
передовой отряд, под командой сэра Гервасия, ехал в  нескольких  стах  шагах
впереди. В этом  порядке  мы  и  проскакали  по  улицам  города.  Испуганные
обыватели выглядывали в окна и двери, прислушиваясь к звукам рогов.
     Очень  хорошо  помню  я  эту  ночную  экспедицию.  Помню  я  ветви  ив,
тянувшиеся к нам и похожие на руки великанов, помню  я  тихий  стон  ночного
ветра и неясные фигуры всадников. Копыта лошадей издавали глухой шум,  ножны
палаша цеплялись  за  стремена.  Все  эти  подробности  мне  вспоминаются  с
замечательной отчетливостью.
     Мы с  баронетом  ехали  рядом  впереди.  Сэр  Гервасий  весело  болтал,
вспоминая свою жизнь в Лондоне, цитируя по временам стихи Коолея и  Уоллера.
Я был в угнетенном состоянии духа, и болтовня товарища меня развлекала.
     Сэр Гервасий, вдыхая в себя свежий деревенский воздух, говорил:
     - Только в такую ночь и понимаешь, что  жизнь  есть  жизнь.  Черт  меня
возьми, но я вам завидую,  Кларк.  Вы  родились  и  воспитались  в  деревне.
Скажите, разве может дать город человеку  такие-  наслаждения?  И  заметьте,
природа дает вам всю эту благодать  даром.  В  деревне  отлично  жить,  если
поблизости есть парикмахер, торговец нюхательным табаком, продавец  духов  и
один-два сносных портных. Прибавьте сюда еще хороший ресторан и игорный дом,
и я, честное слово, соглашусь вести мирную деревенскую жизнь.
     Я засмеялся и ответил:
     - А мы, деревенщина, воображаем, что настоящая жизнь, жизнь мудрости  и
знания, сосредоточена в городах.
     - Ventre saint - gris! А какую мудрость и знание  приобрел  я,  живя  в
столице? - ответил сэр Гервасий. - Но, по правде  говоря,  я  прожил  в  эти
последние недели гораздо  больше,  чем  всю  предыдущую  жизнь,  и  научился
большему. Мне больше нравится мокнуть под дождем с  моими  оборванцами,  чем
состоять пажом при дворе и делать себе карьеру. Обидно жить так,  как  живут
там. Никаких высоких целей и задач, и весь  твой  ум  уходит  на  то,  чтобы
сочинить ловкий комплимент или выучиться танцевать "корранто". Да, кстати. Я
считаю себя многим обязанным вашему приятелю, старому плотнику. Правильно он
сказал в своем письме, что человек  должен  развить  все  имеющиеся  у  него
хорошие качества и применить их к делу. Если человек  этого  не  делает,  то
цена ему меньше, чем курице. Курица, если закудахтала, то, по крайней  мере,
яйцо снесет, а какая польза от  кудахтающих  людей?  Они  только  болтают  и
ничего не делают. Ваш старый плотник мне открыл целый новый мир!
     - Но, - сказал я, - ведь вы  же  были  богатым  человеком  и,  конечно,
принесли  кому-нибудь  пользу.  Невозможно,  чтобы  человек  истратил  такое
громадное состояние и чтобы этим никто не воспользовался.
     Сэр Гервасий весело расхохотался и воскликнул:
     - О, мой милый Михей! Вы удивительно первобытный человек.  Всякий  раз,
как речь заходит о прожитом мною состоянии,  вы  начинаете  говорить  как-то
благоговейно и даже голос понижаете. Точно я прожил  богатства  всей  Индии.
Ах, мой милый, вы не имеете никакого понятия о жизни. Вы не  знаете,  что  у
денежных мешков вырастают крылья и они улетают.  Ну  да,  конечно,  человек,
проживающий свое состояние, не  глотает  своих  денег,  а  дает  их  другим,
которые пользуются ими. Но моя ошибка именно в том  и  состояла,  что  я  не
отдавал .свои деньги туда, куда было  нужно.  Мое  состояние  перешло  не  к
порядочным людям, а к бесполезной и подлой дряни. О,  я  часто  вспоминаю  о
толпе попрошаек, нищих, развратников, сводников, наглецов, буянов,  льстецов
и подлецов! Весь этот люд я кормил. Своими деньгами я увеличивал эту  шайку.
Мои деньги сделали такое зло, которое нельзя  исправить  никакими  деньгами.
Каждое утро, бывало, человек тридцать этой сволочи являлись на мой  утренний
прием и низкопоклонничали около моей постели.
     - Как это так, около вашей постели? - удивился я.
     - А это была такая мода - принимать лежа в посте-. ли. Но  на  вас  при
этом должен быть непременно надет парик и батистовая  сорочка  с  кружевами.
Впоследствии пошла другая мода. Стало позволяться принимать утренних гостей,
сидя в кресле. Но и тут вменялось в обязанность надевать  небрежный  костюм.
Халат и туфли - обязательно. Да, Кларк, мода - это великий  тиран,  хотя  ее
власть и не распространяется на Хэвант. Дело в  том,  что  ленивые  горожане
хотят завести порядок в жизни и  вследствие  этого  хотят  сделаться  рабами
моды. Я отличался особой покорностью моде. Во всем Лондоне  не  было  такого
покорного раба моды, как я. Я  был  регулярен  в  своих  нерегулярностях.  Я
сохранял порядок в своей беспорядочности. Ровно в 11 часов  утра  ко  мне  в
спальню входил мой слуга, неся мне чашку  чинограсса.  Это  чудное  средство
против тошноты. Вместе с этим я съедал  легкий  завтрак:  кусочек  дичи  или
чего-нибудь в этом роде. Затем начинался утренний прием.  Являлись  тридцать
человек всякой дряни, вроде той, о которой я  только  что  говорил.  Иногда,
впрочем, попадались между ними  и  честные  люди.  Какой-нибудь  нуждающийся
литератор иногда забредал ко мне, чтобы попросить гинею, или же  находящийся
не у дел педант с большой ученостью в голове, но с пустым карманом.  Ко  мне
лезли не только потому, что считали меня богатым  и  влиятельным  человеком.
Всем было известно, что я дружен с лордом Галифаксом,  Сиднеем  Годольфином,
Лоренсом Гайдом и другими влиятельными господами. Через меня  добивались  их
протекции... А поглядите-ка, вон там, налево, что-то светится. Не заехать ли
нам туда? Может быть, мы и найдем там что-нибудь.
     - Это нам придется, по всей вероятности, сделать на возвратном пути,  -
сказал я, - Гукеру приказано  ехать  в  определенное  место,  и  он  никаких
остановок не будет делать. Полагаю, что мы еще  успеем  сюда  заехать:  ночь
велика.
     - Если бы мне пришлось ехать за провиантом даже  вплоть  до  Соррея,  я
поеду туда, - сказал баронет. - Черт возьми, как я покажусь на  глаза  своим
мушкетерам, если нам не удастся добыть ничего съестного? Когда я  уезжал,  у
них не было ровно ничего. Что же, вы им пулями прикажете питаться,  что  ли?
Однако вернемся к предмету нашего разговора, то  есть  к  жизни  в  Лондоне.
Время у нас было так хорошо распределено.  Особенно  много  там  учреждений,
благоприятных для людей, преданных какому-нибудь спорту. В Хоклее дрались на
рапирах, в Шопене был устроен бой петухов, бой быков - в Саутверке, стрельба
в цель - на Тотгильском  поле.  Наконец,  можно  было  отправляться  в  сады
Сен-Джемс или, воспользовавшись отливом, отправиться в вишневые  сады,  вниз
по реке, в Розеритб. Принято также было ездить пить молоко в Ислингтон.  Для
молодых же людей, хорошо одетых, было принято гулять по парку.  Как  видите,
Кларк, мы были очень деятельны в нашем безделии, и недостатка в  занятиях  у
нас не было. А когда наступал вечер, мы могли  отправляться  или  в  игорный
дом, или в Дорсетский сад, или в Линкольскую гостиницу, или в Дрюрилен,  или
в Королевский. Одним словом, в удовольствиях недостатка не было.
     - Ну, что же, - ответил я. - Вы прекрасно  употребляли  время.  Сидя  в
театре, вы слушали великие мысли Шекспира  и  Массингера,  и  в  вашей  душе
восставали величавые образы.
     Сэр Гервасий тихонько засмеялся.
     - Михей, - сказал он, -  вы  так  же  свежи,  как  свеж  этот  приятный
деревенский воздух. Знаете ли вы, большой ребенок, что  мы  ездили  в  театр
вовсе не за тем, чтобы смотреть пьесы.
     - Зачем же вы туда ездили в таком случае? - спросил я.
     - Чтобы смотреть друг на друга, - ответил он. - Великосветские  щеголи,
следуя моде, - стояли все время, прислонившись к рампе, спиной  к  сцене,  а
лицом к зрителям. Щеголь занимался тем, что нахально смотрел на  голландских
девиц. Эти девицы в большой моде в Лондоне, и надо вам сказать,  что  это  в
партере обыкновенно сидят особы в  масках.  И  на  них  принято  смотреть  и
догадываться, кто они такие. Тут же сидят городские и придворные  красавицы.
И на них мы должны были смотреть в лорнеты. А вы говорите - игра. У нас было
более веселое занятие, чем слушать александрийские стихи и оценивать красоту
гекзаметров. Мы начинали шуметь и хлопать только в  тех  случаях,  когда  на
сцену выходили танцовщица Лажен или Брестюртль или мистрисс Ольфайльд. Но мы
аплодировали не актрисам, а хорошеньким женщинам.
     - Ну, а по окончании представления вы шли  ужинать,  а  затем  ложились
спать?
     - Насчет ужина вы угадали верно. Одни ехали  ужинать  в  Рейнский  дом,
другие к Понтаку. Всякий сообразовался в данном случае со своими привычками.
После ужина начиналась игра в кости и карты у Грумпортера или  под  аркой  в
Ковентгардене. Там играют в пикет, пассаж, азар, примере - кто во что любит.
Когда игра кончается, все разъезжаются  по  кофейням.  Некоторые  устраивают
себе второй  ужин  и  едят  копченые  сливы,  чтобы  протрезвиться  немного.
Послушайте, Михей, если жиды дадут мне хоть  маленькую  пощаду,  мы  с  вами
вместе поедем в Лондон, и я вам покажу все эти прелести.
     - По правде сказать, это меня не очень соблазняет, - ответил я. - Я вял
и скучен от природы и  совсем  не  подхожу  к  такой  жизни,  о  которой  вы
рассказываете. Я там нагоню тоску на всех одним своим видом.
     Сэр Гервасий хотел мне ответить, но в  этот  момент  тишина  ночи  была
внезапно нарушена. Мы оба даже  вздрогнули,  до  такой  степени  был  ужасен
раздавшийся внезапно пронзительный крик. Никогда  еще  я  не  слыхал  такого
отчаянного вопля. Мы остановили лошадей.  Остановились  и  ехавшие  за  нами
солдаты. Все мы стали прислушиваться, стараясь определить,  откуда  раздался
крик. Одни говорили, что направо, другие, что налево. Тем временем  подъехал
главный отряд с телегами. Мы продолжали внимательно  прислушиваться,  ожидая
повторения ужасного крика. Это был дикий, пронзительный,  мучительный  крик.
Кричала женщина, очевидно находившаяся в смертельной опасности.
     - Это здесь,  майор  Гукер!  -  крикнул  сэр  Гервасий,  поднимаясь  на
стременах и глядя в ночную тьму. - Вон там, за этими полями, я  вижу  домик.
Разве вы не замечаете огонек? Правда, он блестит очень слабо:  должно  быть,
окно закрыто занавескою. Мы должны отправиться туда немедленно! - крикнул  я
нетерпеливо.
     Меня разбирала досада на нашего  командира,  который  имел  такой  вид,
точно он не знал, что ему делать. Майор Гукер ответил:
     - Я нахожусь здесь, капитан Кларк, чтобы добывать фураж для армии. Я не
считаю себя вправе отклоняться от этой обязанности и предаваться посторонним
занятиям.
     - Черт возьми! - воскликнул Гервасий. - Женщина находится в  опасности.
Неужели, майор, вы решились проехать мимо и не оказать ей  помощи?  Слышите?
Она опять кричит.
     И действительно, дикий вопль из одинокого домика раздался снова.  Кровь
закипела во мне, и я воскликнул:
     - Я не могу далее этого выносить! Вы можете ехать дальше, майор  Гукер,
а мы с моим другом оставим вас. Мы сумеем оправдаться перед королем. Едемте,
сэр Гервасий.
     - Но ведь это бунт, капитан Кларк! - сказал Гукер. -  Вы  находитесь  в
моем распоряжении и можете поплатиться жизнью за ослушание.
     - Это такой случай, когда я  считаю  себя  вправе  не  слушаться  ваших
приказаний, - ответил  я  серьезно  и,  повернув  лошадь,  направился  через
лужайку к одинокому домику. За мной последовал сэр Гервасий и двое или  трое
солдат.
     Гукер скомандовал, и остальной отряд двинулся дальше.
     - Он прав, - сказал баронет, подъезжая ко мне. - Саксон  и  все  старые
солдаты ставят дисциплину выше всего.
     Перед  нами  виднелась  какая-то  темная  масса,  которая   при   нашем
приближении превратилась в четырех лошадей, привязанных к  забору.  Один  из
наших солдат соскочил на землю и, осмотрев лошадей, доложил:
     - Это кавалерийские лошади, капитан Кларк. Судя по  следам  и  кобурам,
это королевские солдаты. Деревянные ворота отворены, и дорожка ведет прямо к
дому.
     - Мы сойдем здесь,  -  сказал  сэр  Гервасий,  соскакивая  с  лошади  и
привязывая ее к забору. - Вы, ребята, стойте здесь, около лошадей и бегите к
нам на помощь, если мы покличем. Сержант Голловей, идите с  нами.  Захватите
пистолет.
 
      
     Глава XXX
     ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ КАМЗОЛЕ
      
     Сержант, высокий сильный человек, уроженец западной  Англии,  распахнул
ворота, и мы направились к дому по извилистой тропинке. Вдруг  дверь  хижины
распахнулась, и из нее брызнул в  темноту  целый  поток  желтого  света.  Мы
увидели, что в дом  скользнула  темная  и  коренастая  человеческая  фигура.
Немедленно же вслед за этим в доме раздались звуки человеческих  голосов,  а
затем последовали два пистолетных выстрела. Мы услыхали крики,  стон,  топот
ног, бряцание сабель и ругательства. Все это нас  заставило  ускорить  шаги.
Бегом добежав до двери,  мы  заглянули  в  хижину,  -  и  нам  представилась
картина, которую я до сих пор не могу забыть. Все подробности увиденной нами
сцены точно отпечатались в моей памяти.
     Комната была большая и с  высоким  потолком.  На  почерневших  от  дыма
балках висели свиные окорока и копченое мясо.  Такой  уж  обычай  у  жителей
Сомерсетского графства. В  углу  тикали  большие  черные  часы,  в  середине
комнаты стоял грубой работы стол, заставленный блюдами  и  тарелками.  Прямо
против двери был устроен очаг, в котором ярко пылало пламя. Перед очагом,  к
моему великому ужасу, я увидал человека, висевшего вниз  головой.  Ноги  его
были связаны веревкой, которая была закреплена за  крюк  на  балке.  Человек
этот бился, стараясь высвободиться, веревка крутилась, и он поджаривался  на
огне со всех сторон, точно поджариваемый на вертеле кусок мяса.
     У самого порога лежала женщина, как потом оказалось,  та  самая,  крики
которой мы слышали с дороги. Тело ее было как-то неестественно  скорчено,  а
на лице  виднелась  страшная  неподвижность.  Мы  поняли,  что  наша  помощь
опоздала и что мы уже не можем спасти ее от печальной судьбы.
     Около  женщины  лежали   распростертыми   два   молодцеватых   драгуна.
Ослепительно красные мундиры показывали, что они принадлежали к  королевской
армии. Они лежали рядом; лица их даже после смерти имели угрюмое, угрожающее
выражение. Посреди комнаты стояли другие два драгуна; они энергично нападали
с обнаженными палашами в  руках  на  невысокого,  широкоплечего  и  толстого
человека в камзоле из грубой  черной  материи.  Этот  человек  прыгал  между
столом и стульями, держа в руках длинную рапиру. Удары драгун он  отражал  с
необычайной ловкостью, переходя по временам в нападение. Он был прижат,  как
говорится, к стене, но не обращал на это,  по-видимому,  никакого  внимания.
Глаза у незнакомца были широко открыты и спокойны, губы крепко  сжаты,  лицо
имело .тоже спокойное, решительное выражение.  Видно  было  сразу,  что  это
смелый до безумия человек. У одного из  его  противников  рука  была  вся  в
крови, и из этого можно было заключить, что и драгунам приходилось нелегко.
     В тот момент,  когда  мы  вошли,  человек  в  черном  камзоле,  избегая
свирепого нападения противников, отпрыгнул назад  и  ловким  боковым  ударом
перерубил веревку, на которой висел несчастный  крестьянин.  Тело  с  глухим
стоном упало на кирпичный пол, а маленький удалец  уже  успел  перебежать  в
другой конец комнаты. Все это время он с необычайным искусством отражал град
сыпавшихся на него ударов. Эта  удивительная  сцена  до  такой  степени  нас
изумила, что мы несколько секунд  стояли  словно  заколдованные.  Но  затем,
придя в себя, мы поняли, что времени  терять  нельзя.  Маленький  незнакомец
находился в явной опасности. С обнаженными саблями мы  ринулись  на  драгун.
Те, видя, что нас много, забились в угол и стали  отчаянно  защищаться.  Они
знали, что после их дьявольских жестокостей  в  этом  домерим  нечего  ждать
пощады. Наш сержант Голловей  свирепо  и  неосторожно  ринулся  на  злодеев,
получил удар палашом и упал мертвый на пол. Драгун не успел вытащить  палаша
из тела Голловея и был сражен сэром Гервасием. Другого драгуна убил  человек
в черном камзоле, воспользовавшись удобным моментом и ранив его смертельно в
горло.
     Ни один из красных драгун не спасся. Все они лежали  распростертыми  на
полу. Ужас сцены довершался видом трупов старой деревенской четы и  сержанта
Голловея.
     Я положил сержанту руку на сердце и произнес:
     - Бедный Голловей умер. Скажите, видели ли где такой позор?  Мне  прямо
дурно делается от этих ужасов.
     Человек в черном камзоле вскочил на стул, достал  с  полки  бутылку  и,
подавая ее мне, сказал:
     - Это водка, если не ошибаюсь. Да, водка, и по  запаху  судя  недурная,
выпейте, а то у вас лицо такое, что краше в гроб не кладут.
     Я сделал глоток и ответил незнакомцу:
     - Я признаю только честную войну, но вот такие  вещи,  как  здесь,  мне
омерзительны. Поверите ли, у меня даже кровь похолодела.
     Я, милые дети, был еще  тогда  молодым,  совсем  молодым  солдатом,  но
признаюсь вам, что и потом, после целого ряда  войн,  я  остался  таким  же.
Жестокость меня всегда приводила в ужас и содрогание. Однажды, когда я был в
последний раз в Лондоне, мне пришлось увидеть на одной улице  старую,  худую
клячу, которая тащила нагруженную телегу. Воз был слишком тяжел для  лошади,
она остановилась, а хозяин стал ее бить изо всей силы кнутом. Поверьте  мне,
что я этой сценой был расстроен куда более, чем видом  Сед-жемурского  поля,
покрытого грудами кровавых трупов Или вот я  еще  помню,  как  десять  тысяч
французов были убиты перед укреплениями Лондона. Это было  ужасное  зрелище,
но и оно не расстроило меня  так,  как  эта  старая  кляча.  Самая  страшная
жестокость - это ненужная.
     - Женщина мертва,  -  произнес  сэр  Гервасий,  -  да  и  хозяин  дома,
по-видимому, уже не нуждается в человеческой помощи. Ожогов, он  правда,  не
получил, но, кажется, умер от прилива крови к голове. Бедняга.
     - Если только это, то его еще можно спасти, - сказал человек  в  черном
камзоле, вынимая из кармана небольшой нож.
     Он обнажил одну из рук замученного старика и  сделал  надрез  на  жиле.
Сперва из ранки вышло только несколько  капель  черной  жидкости,  но  затем
кровь заструилась довольно свободно. Несчастный стал  обнаруживать  признаки
жизни.
     - Будет жив, - произнес человек в черном камзоле, пряча в карман нож, -
а теперь будьте любезны, скажите, кто вы такие? Вам я обязан вмешательством,
которое сократило мое дело с драгунами. Положим, я бы управился с ними и без
вас.
     - Мы из армии Монмауза, - ответил я, - армия стоит в Бриджуотере, а нас
отправили разыскивать провизию и корм для лошадей.
     - А вы кто такой? - спросил сэр Гервасий. - Как вы попали сюда? Рост  у
вас маленький, но вам, однако, удалось заклевать четырех знатных петухов.
     Человек в черном камзоле, который в это время  чистил  и  заряжал  свои
пистолеты, ответил:
     - Меня зовут Гектор Мэрот. До того же, кто я такой, вам,  я  думаю,  не
может быть дела. Это совсем неинтересно.  Довольно  с  вас  и  того,  что  я
уменьшил численность конницы Кирке, отправив на тот свет  при  вашей  помощи
этих четырех негодяев. Поглядите-ка на их рожи. Они и после смерти  выглядят
извергами.  Люди  эти  учились  военному  делу,  сражаясь   с   африканскими
язычниками. Научились  они  у  этих  дикарей  разным  дьявольским  шуткам  и
практикуются теперь над бедными, безобидными английскими поселянами.  Помоги
Бог Монмаузу и его солдатам побить этих проклятых всех до единого. Их,  этих
гадов, надо бояться больше, чем веревки или топора палача.
     - Но как это вам удалось поспеть сюда почти вовремя? - спросил я.
     - Да очень просто. Еду на своей кобылке по большой дороге  и  слышу  за
собой топот копыт. Я и спрятался в поле. Я человек осторожный и знаю, что  в
теперешнее смутное время надо быть постоянно начеку. Гляжу, эти четыре плута
скачут, и прямо к этой ферме. Сейчас же из дому начали раздаваться  крики  и
стоны. Я смекнул, что они пустили в ход свою дьявольщину, оставил  лошадь  в
поле и побежал сюда. Поглядел в окно, а они вешают этого старика над  огнем.
Они, видите ли, пытали его, чтобы узнать, куда он спрятал деньги. А какие  у
здешних фермеров могут быть деньги, если им  пришлось  иметь  дело  с  двумя
армиями? Старик ничего им не сказал, вот и подвесили его к  потолку.  Злодеи
зажарили бы его, как бекаса, если бы не я. Двоих я уложил на месте пулями, а
остальные двое на меня  и  накинулись.  Одному  я  успел  поранить  руку.  Я
убежден, что, если бы не вы, я управился бы с ними обоими.
     - Вы держали себя замечательно храбро и благородно! - воскликнул  я.  -
Но скажите, пожалуйста, мистер Гектор Мэрот, где это я слышал вашу фамилию?
     Человек в черном камзоле быстро глянул на меня и ответил:
     - Ну, уж этого я не знаю.
     - Но мне ваше имя и фамилия знакомы, - продолжал я настаивать.
     Гектор Мэрот пожал своими  широкими  плечами  и  продолжал  возиться  с
пистолетами. Лицо его приняло .полусмущенное, полувызывающее выражение.  Это
был коренастый, широкогрудый человек.  Его  лицо  с  развитыми,  квадратными
челюстями было сурово, на  голове  красовалась  верховая,  обшитая  золотыми
галунами шапочка, на его бронзовом лбу виднелся шрам, одет он уже  был,  как
сказано, в грубый, черный камзол, потертый и полинялый от непогоды. На ногах
были высокие сапоги. Незнакомец носил небольшой круглый парик.
     Сэр Гервасий, все время пристально глядевший на него, вдруг вздрогнул и
ударил себя по колену.
     - Ну, конечно, конечно, -  воскликнул  он,  -  ей-Богу,  никак  не  мог
вспомнить, где я вас видел, но теперь... теперь я вас узнаю.
     Незнакомец сердито посмотрел исподлобья на нас обоих и произнес:
     - Выходит по вашим словам, что я попал в знакомую компанию, - сказал он
грубоватым тоном, - и однако, я вас не знаю -  ни  того,  ни  другого.  Ваше
воображение шутит с вами шутки, молодые сэры.
     - Я совсем не шучу,  -  ответил  спокойно  баронет,  наклоняясь  к  уху
Гектора Мэрота. Едва он успел прошептать ему что-то, как тот вскочил с места
и бросился к двери, собираясь убежать из дома.
     - Куда вы? Куда? - крикнул сэр Гервасий, становясь между ним и  дверью.
- Не уходите от нас таким образом. Фи, зачем вы  обнажаете  рапиру?  Мы  уже
достаточно пролили крови. На эту ночь довольно. И кроме  всего  прочего,  мы
вовсе не собираемся делать вам неприятности.
     - Что же вы в таком случае хотите сказать? Что вам  от  меня  нужно?  -
спросил человек в черном камзоле, дико озираясь по сторонам. Он был похож на
хищного зверя, попавшего в западню.
     Сэр Гервасий воскликнул:
     - После того, что я  видел  сегодня,  у  меня  к  вам  самое  искреннее
расположение. Какое мне дело  до  того,  каким  образом  вы  добываете  себе
пропитание? Главное в том, что вы доблестный и  мужественный  человек.  Черт
возьми, я никогда не забываю лиц,  которые  видел,  а  вашего  лица  с  этим
красноречивым шрамом невозможно забыть.
     - Ну положим, что я это тот самый человек. Что  же  дальше?  -  спросил
угрюмо человек в черном камзоле.
     - Никаких предположений тут быть не может. Я готов поклясться, что  это
вы. Но выдавать вас, дорогой мой, я не хочу. Если бы  я  и  с  поличным  вас
поймал, то не стал бы выдавать после сегодняшнего вечера. Здесь  посторонних
нет, и я могу говорить прямо, Кларк. Да будет вам известно, что во время оно
я был мировым судьей в Соррее, и мне пришлось судить вот этого нашего нового
друга. Обвиняли его  в  том,  что  он  совершает  чересчур  поздно  верховые
прогулки по  большой  дороге  и  чересчур  резко  обращается  со  встречными
путешественниками. Надеюсь, вы меня понимаете. Мэстера  Мэрота  должны  были
предать окружному суду, но он  дожидаться  не  стал,  исчез  и  спас,  таким
образом, свою жизнь. И я этому рад, потому что мистер  Гектор  Мэрот  не  из
тех, кого следует вешать. Судя по тому, что мы видели сегодня, он пригодится
еще на хорошее дело.
     - Теперь и я вспомнил, где я о вас  слышал,  -  сказал  я,  -  вы  были
арестованы по приказу герцога Бофорта, сидели в Бадминтонской тюрьме, и  вам
удалось бежать из старой башни Ботлера.
     Гектор Мэрот сел на край стола и, беззаботно болтая ногами, ответил:
     - Ну, теперь я сам вижу, господа, что вы знаете очень многое, и было бы
глупо, если бы я стал вас обманывать. Да, я тот самый Гектор Мэрот,  который
навел страх на всю западную большую  дорогу.  Вряд  ли  хоть  один  уроженец
английского юга видел  столько  тюрем,  сколько  видел  их  я.  И  все-таки,
господа, я могу сказать положа руку на  сердце,  что  занимаясь  этим  делом
десять лет, я еще ни разу не обидел бедного человека. Я не трогал  тех,  кто
меня не трогал. Совершенно напротив, я  часто  рисковал  жизнью,  только  бы
выручать людей из беды.
     - Это и мы можем подтвердить, - ответил я, -  вот  эти  четыре  красные
дьявола заплатили жизнью за свои злодеяния. И это не мы сделали, а вы.
     - Ну, я это себе за честь не считаю, - ответил наш новый знакомый, -  у
меня видите ли были свои счеты с конным полком Кирке, и я  был  рад  случаю,
который меня свел с этими молодцами.
     Пока  мы  разговаривали  таким  образом,  в   хижину   вошли   солдаты,
сторожившие лошадей около забора, и несколько фермеров и крестьян. Все  они,
увидав трупы, остановились в ужасе.  Крестьяне  испугались  главным  образом
потому, что предвидели ожидающую их расправу со стороны Кирке.
     - Ради Христа, сэр! - воскликнул один из крестьян,  седой,  краснолицый
человек. - Вывезите тела этих  негодяев  солдат  на  большую  дорогу.  Пусть
думают, что они погибли в стычке с вашими войсками. Если только узнают,  что
они убиты здесь, на ферме, люди короля сожгут все и перебьют всех  нас.  Эти
проклятые дьяволы из Танжера прямо нас замучили. Мы не  знаем,  как  от  них
спастись.
     - Это он правильно говорит, - заявил  разбойник,  -  мы  должны  увезти
тела, а то как же это так? Мы тут забавлялись, а им придется расплачиваться.
     Сэр Гервасий обратился к толпе испуганных крестьян и произнес:
     - Ну, слушайте. Я с  вами  вступлю  в  торг.  Нас  послали  разыскивать
провизию, и нам нельзя возвращаться с пустыми руками. Давайте нам  телегу  и
навьючьте ее хлебом и овощами; кроме того, давайте дюжину быков.  Я  вам  за
это обещаю уладить дело с драгунами, а кроме того, вам за все,  что  вы  нам
дадите, заплатят по настоящей цене. Приезжайте только в лагерь Монмауза.
     - Быков дам я, - произнес старик, которого мы спасли и который пришел в
сознание, - если уж мою бедную старуху убили, то, стало быть, мне все равно,
есть ли у меня стадо или нет.  Я  вот  похороню  старуху-то  на  Доретонском
кладбище, а потом приеду к вам в лагерь. Если мне удастся убить хоть  одного
из этих воплощенных дьяволов, то я умру спокойно.
     - Верно вы говорите, дедушка!  -  воскликнул  Гектор  Мэрот.  -  Так  и
подобает говорить настоящему англичанину. Я вижу, вон там  у  вас  на  крюке
висит хорошенькое охотничье ружьецо. Пули, наверное, тоже найдутся. Возьмите
ружьецо и начинайте стрелять этих красных птиц.
     - Она мне  была  верной  подругой  в  течение  целых  тридцати  лет,  -
продолжал старик, слезы между тем струились по его морщинистым щекам.  -  Мы
тридцать раз сеяли семена и собрали тридцать урожаев.  А  теперь  вот  вышел
такой посев, что от него должен выйти кровавый урожай. Только бы мне рука не
изменила. Один из крестьян произнес:
     - Если ты пойдешь  на  войну,  дедушка  Свен,  мы  приглядим  за  твоим
хозяйством. А что касается хлеба и зерен, то мы, господин, погрузим  вам  не
одну, а три телеги. Подождите полчаса времени, и все будет готово.  Если  вы
не возьмете их, королевские солдаты возьмут, а нам хочется, чтобы наше добро
пошло на доброе дело. Буди-ка рабочих, Майльз, пусть они  как  можно  скорее
грузят в телеги рожь, картофель и вяленое мясо.
     - Стало быть, и нам надо приниматься за  наше  дело,  -  сказал  Гектор
Мэрот.
     При помощи наших солдат мы вынесли трупы драгун и сержанта Голловея  на
лужайку около дороги. Траву кругом мы вытоптали лошадьми  так,  чтобы  можно
было подумать, что тут происходила кавалерийская стычка. Пока мы были заняты
этим делом, рабочие вымыли пол в комнате, где происходила резня и все  следы
трагедии были уничтожены. Тело убитой хозяйки фермы  унесли  в  ее  комнату.
Бедный старик фермер продолжал сидеть на прежнем месте, на полу;  он  сидел,
подперев  подбородок  своими  жилистыми,  мозолистыми   руками,   и   глядел
неподвижным, каменным взглядом, не замечая ничего, что делалось около  него.
Жаль было глядеть на этого убитого горем старика.
     Телеги были быстро нагружены, а быки, отправляемые в лагерь, ходили  по
лужайке. Мы уже собирались двинуться в обратный путь. Вдруг подъехал молодой
крестьянин и сообщил нам, что между нами  и  лагерем  находится  целая  рота
королевской конницы. Это была очень важная и неприятная  новость,  нас  было
всего семь человек, и двигаться нам со своим  обозом  и  быками  приходилось
медленно.
     - А как же теперь быть с Гукером? - спросил я. - Надо его предупредить,
послать кого-нибудь, что ли, к нему?
     - Я поеду к нему,  -  вызвался  крестьянин,  -  если  я  его  найду  на
Ательнейской дороге, то предупрежу об опасности.
     Крестьянин пришпорил лошадь и исчез в ночной мгле.
     - Вот, - произнес я, - у нас находятся добровольные  разведчики.  Сразу
же видно, что  симпатия  народа  на  нашей  стороне.  Ну,  да  о  Гукере  не
приходится хлопотать.
     У него две конные роты, и он сумеет за себя постоять.  Вот  нам-то  что
делать?
     - А что, Кларк, не превратить ли нам эту ферму в -крепость? - предложил
сэр Гервасий. - И мы, право, можем  держаться  и  отражать  врага,  поджидая
возвращения Гукера. Тогда мы и присоединимся  к  нему.  Тогда  наш  страшный
командир сумеет показать себя. Он сразится с неприятелем  по  всем  правилам
искусства.
     - Ну нет, - ответил я, - мы с  майором  Гукером  расстались  не  совсем
по-приятельски, и теперь нам будет неловко просить его о  помощи.  Лучше  бы
было обойтись без него.
     - Ха-ха-ха! - расхохотался баронет. - Однако, дружок Михей, я вижу, что
ваша  стоическая  философия  не  очень-то  глубока.   Вы   только   кажетесь
равнодушным и холодным. Беда затронуть вашу гордость  и  честь.  Ну  что  ж,
попытаемся пробраться к лагерю. Я готов поставить крону, что мы не  встретим
красных мундиров.
     Разбойник, сидевший на красивой гнедой лошадке, сказал:
     - Послушайтесь моего совета, господа, - самое  лучшее  будет,  если  вы
возьмете меня в проводники. Я стану во главе отряда  и  благополучно  доведу
вас до Бриджуотера. Было бы удивительно, если бы я не нашел способа обмануть
этих бродячих солдат. Положитесь на меня.
     - Мудрое  и  своевременное  предложение!  -  воскликнул  сэр  Гервасий,
открывая табакерку и угощая разбойника. - Щепоточку табачку,  мэстер  Мэрот.
Ничто так не способствует дружбе, как нюхательный табак. Да,  мэстер  Мэрот,
мы, к сожалению, мало знаем друг друга. Все наше знакомство сводится к тому,
что я чуть-чуть вас не повесил. И, однако, сегодня я проникся к вам  большой
любовью и уважением. Жаль мне только вас, что вы  такую  специальность  себе
выбрали. Право, мэстер Мэрот, отчего бы вам не заняться каким-нибудь  другим
делом?
     - Мне иногда и самому  приходят  такие  мысли,  -  ответил  посмеиваясь
Мэрот, - но нам пора в путь. На востоке пошли  белые  полосы,  и,  когда  мы
доберемся до Бриджуотера, будет совсем светло.
     Мы  покинули  злополучную  ферму  и  двинулись  в  путь,   приняв   все
предосторожности. Мэрот и я ехали несколько впереди.  Двое  солдат  охраняли
обоз сзади. Было совсем темно, и только едва заметная,  белесоватая  полоска
на горизонте показывала, что близок рассвет. Несмотря на непроницаемую мглу,
наш проводник смело и уверенно двигался вперед, ведя нас по  сети  лужаек  и
тропинок. Мы переходили через поля и болота, причем колеса телег  увязали  в
грязи. Иногда грунт становился каменистый, и наши телеги начинали прыгать по
камням. Мы так часто делали повороты и меняли направление пути, что  я  стал
бояться, как бы Гек-тор  Мэрот  сам  не  запутался.  Но  мои  опасения  были
напрасны. Едва только первые лучи солнца осветили местность, как мы  увидали
прямо перед собой колокольню бриджуотерской церкви.
     - Вот так человек! - воскликнул сэр Гервасий. - У вас,  надо  полагать,
кошачьи глаза. Вы даже в темноте  находите  дорогу.  Я  очень  рад,  что  мы
наконец добрались до города. Мои бедные телеги так скрипели и  трещали,  что
мне даже грустно  стало.  Мэстер  Мэрот,  мы  приносим  вам  нашу  искреннюю
благодарность.
     - Эта местность вам, должно быть, хорошо знакома, - сказал  я,  -  или,
может быть, вы так же хорошо знаете весь юг?
     Мэрот закурил короткую черную трубку и ответил:
     - Я работаю на всем пространстве между Кентом и Корнуэлем, к северу  от
Темзы и Бристольского канала я уже не бываю, но на этом пространстве нет  ни
одной дороги, ни одной тропинки, которую бы я не знал. Я даже все  сломанные
заборы знаю и найду их в темноте. Это мой талант, мое призвание.  Но  только
работа уж не та теперь, что прежде. Если бы у меня был сын,  я  не  стал  бы
пускать его по своему делу. Дело наше погибло  оттого,  что  омнибусы  стали
сопровождаться вооруженными солдатами, и кроме того, нам  подгадили  поганые
ювелиры, пооткрывавшие банки: золото  и  серебро  они  попрятали  к  себе  в
сундуки, а заместо этого пустили в свет лоскутки бумаги. А нам эти  лоскутки
так же бесполезны, как старая газетная бумага. Да вот хотя бы я остановил  в
прошлую пятницу скотовода, ехавшего с Бландфордской  ярмарки,  и  отобрал  у
него семьсот гиней. Но деньги эти были  в  этих  бумажных  чеках  и  поэтому
оказались для меня совершенно ненужными. Будь эта сумма в золоте, я  мог  бы
кутить в течение целых трех месяцев. Нечего сказать, хорошо  государство,  в
котором бумажный хлам заменяет настоящее,  отчеканенное  на  монетном  дворе
золото!
     - Зачем вы продолжаете заниматься таким делом? - спросил я. -  Ведь  вы
же сами знаете, что это вас приведет к позору и виселице. Неужели  вы  знали
людей, которые получили от этого занятия пользу?
     - Знал таких, - живо ответил Гектор Мэрот, - был некий Кингстон  Джонс,
работал он несколько лет подряд в Хунелоу. Однажды ему  пришлось  заработать
сразу десять тысяч золотых круглячков., Джонс был умный парень  и  дал  себе
слово не рисковать более своей шеей. Он перебрался в Чишайр, где распустил о
себе слухи, будто приехал  из  Индии.  Джонс  купил  себе  имение  и  теперь
считается богатым помещиком. Репутация у него отличная, и его даже выбрали в
мировые судьи. Сидит себе важным барином и присуждает в тюрьму какого-нибудь
бродягу за кражу дюжины яиц. Потеха и глядеть-то. Чистый театр!
     - Но, - продолжал настаивать, - мы убедились, что вы  человек  сильный,
храбрый и прекрасно владеете оружием. Вы могли бы легко сделать себе военную
карьеру. Не лучше  ли  употребить  свои  таланты  на  приобретение  славы  и
всеобщего уважения. Ведь вы губите себя, ;вы идете к позору и виселице.
     Разбойник затянулся, выпустил густой клуб дыма и ответил:
     - О виселице я забочусь ровно  столько  же  -  сколько  о  прошлогоднем
снеге. Всем нам, рано или поздно, придется заплатить дань природе: умру ли я
в сапогах или в пуховой постели, умру ли я через год или через десять лет  -
не все ли равно? Мне это безразлично, так же,  как  и  вам,  воинам.  А  что
касается до бесчестья, то это как смотреть  на  вещи.  Я  не  вижу  никакого
позора в том, что беру налог с богатых, тем более что я рискую своей  шкурой
сам.
     - Извините, - ответил я, - право - одно, а бесправие .-  другое.  Ничем
вы не докажете правоту неправого дела и, кроме всего прочего, шутки с правом
опасны.
     Сэр Гервасий вмешался в разговор.
     - Ну, допустим, что вы справедливо  говорите  насчет  собственности,  -
сказал он, обращаясь к  разбойнику.  -  Но  ведь  ваше  занятие  опасно.  Вы
подвергаете риску и свою, и чужую жизнь.
     - Ну, - ответил тот, - это все та же охота. Правда,  бывает,  что  дичь
начинает нападать на вас и превращается в охотника, а вы обращаетесь в дичь.
Но что же делать? Игра опасная, но ведь игроков двое и у каждого  есть  шанс
выиграть. Фальши здесь никакой нет, плутовства не полагается. Несколько дней
тому назад еду я по большой дороге и вижу трех  развеселых  фермеров.  Летят
они по полям, а впереди них мчится свора собак. Вся эта компания гналась  за
маленьким, безобидным зайчонком. Было это, господа, в глухой  местности,  на
берегу Эксмура. Я и подумал: отчего и мне тоже не заняться и не  поохотиться
за охотниками? Черт возьми! Преинтересная это была  охота.  Мои  джентльмены
мчатся вперед, орут как сумасшедшие, фалды у них развеваются,  собаки  лают,
ну, одним словом, развеселое занятие. Ну, а меня-то они не заметили. А я еду
вслед за самым крикливым из них и любуюсь. Право, господа,  не  хватало  еще
полицейских стражников, а то бы вышла форменная игра в  кошку-мышку.  Знаете
игру, в которую мальчики в деревнях играют? Выходила бы  аккурат  эта  игра.
Фермеры гонятся за зайцем, я за фермерами, а полицейские за мной.
     И разбойник беззвучно рассмеялся.
     - Ну, а что же было дальше? - спросил я.
     - А дальше было вот что:  мои  три  приятеля  догнали  своего  зайца  и
вытащили фляжки. Надо же отдохнуть от трудов праведных. Сперва они  попивали
винцо и смеялись, глядя на убитого зайца, а затем один из них слез  с  коня,
чтобы отрезать у зайца уши. Тут-то я к ним и подскакал:
     "Здравствуйте, - говорю, господа: хорошо мы с вами поохотились". Они на
меня посмотрели этак удивленно, а один  из  них  спрашивает  меня:  "Как  вы
смеете ввязываться в чужую охоту? Мы вас не приглашали в свою  компанию".  -
"Да что вы, господа, - отвечаю я, - я не думал охотиться за вашим зайцем". -
"Чего же вам в таком случае надо?" - спрашивает один. А я ему  говорю:  "Как
чего? Да ведь я охотился за вами, и никогда у меня  не  было  такой  удачной
охоты". С этими словами я вытащил пистолеты из кармана и  в  кратких  словах
объяснил фермерам их положение. Ну, тут они  начали  потихоньку  вытаскивать
из-за пазух свои кожаные кошельки. Вы бы рассмеялись, если бы  поглядели  на
них тогда. Заработал я в это утро семьдесят один фунт. Это немножко получше,
чем заячьи уши.
     - Ну и конечно, они подняли весь околоток в погоню за вами?- спросил я.
     - Этого я  не  боюсь.  Моя  Черная  Алиса  мчится  как  ветер:  новости
расходятся скоро, а моя кобыла скачет еще скорее.
     - А вот и наши передовые посты, - произнес  сэр  Гервасий,  -  ну,  мой
честный друг, для нас вы были честным, а другие пусть  говорят,  как  хотят.
Поедемте-ка с нами и примите участие в святом деле. У вас много  на  совести
грехов, которые надо искупить, право.  Сделайте  же  доброе  дело,  рискните
жизнью для протестантской веры.
     - Ни в коем случае, - ответил разбойник, вскакивая на лошадь.  -  Своей
шкуры я не жалею, но с какой стати будет рисковать  жизнью  моя  лошадь  для
такого дурацкого дела? Представьте себе, что ее  убьют  в  сражении.  Где  я
найду такую лошадь? И затем, моей Черной Алисе  решительно  все  равно,  кто
сидит на английском престоле: папист  или  протестант.  Не  правда  ли,  моя
красавица? - прибавил он, хлопая лошадь по шее.
     - Но вы можете рассчитывать на карьеру, - сказал  я.  -  Наш  полковник
Децимус Саксон любит хороших бойцов на саблях. Он имеет  большое  влияние  у
короля Монмауза и может замолвить за вас слово у него.
     -  Будет  рассказывать,  -  недовольно  проворчал   Гектор   Мэрот.   -
Предоставьте каждому заниматься своим делом. Вот конный  полк  Кирке  -  это
другое дело. С ним я всегда буду воевать. Эти красные подлецы повесили моего
приятеля, старого слепца Джима Хустона из Мильвертона; я уж отправил на  тот
свет семерых из этих негодяев. И если мне будет время, я перережу весь полк.
А теперь, господа, я должен с вами проститься, у меня много дела. Прощайте!
     - Прощайте! Прощайте! - кричали мы, пожимая его жесткую, смуглую  руку.
- Спасибо вам за проводы.
     Гектор Мэрот поднял шляпу,  тряхнул  уздечкой  и  помчался  по  дороге,
поднимая клубы пыли.
     -  Черт  меня  подери,  если  я  стану  когда-нибудь  ругать  воров!  -
воскликнул сэр Гервасий. - Во всю свою жизнь я не встречал человека, который
бы так прекрасно владел саблей. И стреляет он, должно быть, отлично. Ведь он
уложил в одну минуту двух  здоровенных  ребят.  Но  поглядите-ка  вон  туда,
Кларк, видите вы полки в красных мундирах?
     Я взглянул на  широкую,  поросшую  тростником  серую  равнину,  которая
раскинулась между  берегами  извилистого  Паррета  и  далекими  Польденскими
горами.
     - Конечно, вижу, - ответил я. - Я вижу их  повсюду  и  вон  там,  около
Вестонзойланда. Они краснеются, словно мак во ржаном поле.
     - А вон там,  налево,  около  Чедзоя,  их  еще  больше,  -  сказал  сэр
Гервасий. - Раз, два, три! Еще один,  еще  два  позади.  Всего  здесь  шесть
пехотных полков. А вон там я, кажется, различаю блестящие латы кавалеристов.
Среди неприятелей движение. Да, если Монмауз хочет надеть на голову  золотой
ободок, он  теперь  должен  сражаться.  Вся  армия  короля  Иакова  на  него
надвинулась.
     - Так нам надо, значит, ехать к своему полку, - сказал  я.  -  Если  не
ошибаюсь, на базарной площади развеваются наши знамена.
     Мы пришпорили усталых коней. За нами двинулись наши спутники и припасы,
которые нам удалось собрать. Скоро мы очутились  в  казармах,  где  голодные
товарищи приветствовали нас с восторгом. Пригнанные нами еще до полудня быки
были превращены в ростбифы и бифштексы, был приготовлен обед, последний  для
многих из нас... Майор Гукер прибыл  вскоре  после  нас  с  большим  запасом
провизии, но не совсем благополучно. У него была стычка с  драгунами,  и  он
потерял восемь или десять солдат. Он  отправился  немедленно  в  королевский
совет и принес на нас жалобу. Но крупные события надвинулись так быстро, что
этого дела так-и не пришлось разбирать.
     Я, милые дети, откровенно сознаюсь, что майор Гукер  был  вполне  прав.
Наше  поведение  было  противно  всякой  дисциплине  и  поэтому   совершенно
неизвинительно. Но, дети, крик женщины, просящей о помощи, великое дело.  Я,
вот теперь седой, дряхлый старик, и то всегда готов защищать слабую женщину.
Защита слабых это наша  святая  обязанность.  Это  обязанность  выше  всяких
других обязанностей, это долг сердца. И сели даже человек  надел  солдатский
мундир, то сердце у него не делается от этого более жестким.
 
      
     Глава XXXI
     БОЛОТНАЯ ДЕВОЧКА
      
     Когда мы приехали в Бриджуотер, весь город был в движении.  Только  что
стало известно, что войска короля Иакова приблизились к городу  и  находятся
на Седжемурской долине. По-видимому, неприятели хотели  двигаться  вперед  и
штурмовать город. Настоящих укреплений, как я уже сказал, в  Бриджуотере  не
было. Только со стороны Истовера были возведены кое-какие  валы,  и  на  них
были поставлены две бригады пехоты. Остальная  армия  стояла  в  резерве  на
базарной площади и  на  Дворцовом  поле.  После  полудня,  однако,  в  город
вернулись наши разведочные конные отряды и сообщили, что, по всей видимости,
неприятель  не  собирается  штурмовать  Бриджуотер.  То  же  подтвердили   и
пришедшие  в  город  крестьяне,  жители  окрестных  болот.  По  их   словам,
королевские войска очень комфортабельно расположились в окрестных  деревнях.
С местных крестьян они взяли контрибуцию сидром и пивом и не  обнаружили  ни
малейшего желания двигаться вперед.
     Город был полон женщин. Из близких и далеких мест пришли жены, матери и
сестры восставших. Всем им хотелось взглянуть еще хоть один раз  на  любимых
людей. Даже на базарных площадях Лондона не увидишь такой тесноты  и  давки,
какая была в этот день на узких улицах и переулках маленького  сомерсстского
городка. Повсюду, бродили солдаты в высоких сапогах и темно-желтых мундирах.
Красные милиционеры,  суровые  жители  Таунтона,  одетые  в  темные  одежды,
пиконосцы  в  сермягах,  загорелые  моряки,  дикие,   оборванные   углекопы,
неопрятные крестьяне, худощавые обитатели северных гор - все это толпилось и
толкалось, образуя огромную, разношерстную массу.  Повсюду  между  солдатами
были видны деревенские женщины в соломенных шляпах.  Они  шумно  целовались,
плакали  и  убеждали  солдат.  Среди  этих  разноцветных  людей,  сверкавших
оружием, двигались угрюмые фигуры пуританских проповедников в темных  плащах
и  широкополых  шляпах.  По  временам  эти  проповедники  останавливались  и
начинали  говорить  зажигательные  речи,  сыпя  текстами  из   Библии.   Эти
проповедники действовали опьяняюще на толпу. То и дело  она  подымала  дикий
вопль. Толпа эта была похожа на громадного  пса,  который  рвется  на  своей
своре и стремится схватить за горло своего врага.
     Как только стало ясно, что Фивершам не хочет атаковать нас, наши  полки
были сняты с позиции, и мы  занялись  припасами,  которые  добыли  благодаря
ночной фуражировке.
     Было воскресенье. День был хороший, теплый, на ясном небе не  виднелось
ни облачка, веял легкий ветерок,  насыщенный  ароматом  деревенских  цветов.
Весь день в соседних деревнях звонили в колокола. Эта музыка наполняла собою
всю залитую  золотыми  лучами  окрестность.  Верхние  окна  и  крыши  домов,
покрытые красной черепицей, были  усеяны  бледными  от  страха  женщинами  и
детьми,  напряженно  глядевшими  в  восточном  направлении.  В   темно-серой
болотистой равнине виднелись там и сям красные пятна. Это были позиции наших
врагов.
     В четыре часа Монмауз созвал последний военный совет. Совет был  собран
в нижнем этаже колокольни, откуда открывался прекрасный вид на  окрестности.
После моей поездки меня всегда приглашали на военные советы, несмотря на мой
маленький чин. Всего собралось тридцать советников, именно столько,  сколько
могло вместить в себя небольшое помещение. Пришли и воины, и  придворные,  и
кавалеры,  и  пуритане.  Общая  опасность  сблизила  их.  Почувствовав,  что
наступает кризис, они забыли  то,  что  их  разделяло,  и  манеры  их  стали
совершенно иные. Сектанты утратили свою суровость: они  были  взволнованы  и
горячились в  ожидании  сражения;  что  касается  легкомысленных  придворных
модников, то опасность положения их  отрезвила,  и  они  глядели  необычайно
серьезно. Старая вражда была позабыта. Поднявшись на  колокольню,  король  и
советник, став у парапета, сосредоточенно глядели на горизонт,  который  был
скрыт густыми клубами дыма. Дым этот поднимался от неприятельских костров.
     Король Монмауз стоял среди своих вождей бледный и растерянный. Одет  он
был  небрежно  и  был  весь  какой-то   растрепанный.   Очевидно,   душевное
расстройство заставило его позабыть о туалете. В руках у него был бинокль из
слоновой кости. Он поднес его к глазам, и я видел, как его руки дрожали.  На
Монмауза было просто жалко смотреть. Лорд Грей передал бинокль Саксону.  Тот
оперся на каменный парапет и долго,  пристально  смотрел  на  неприятельский
лагерь. Наконец Монмауз произнес тихим голосом, точно говоря сам с собою:
     - Это те самые люди, которыми некогда я командовал. Вон там, направо, я
вижу Думбартенский пехотный полк. Я знаю этих солдат.  Они  будут  сражаться
как львы. Все было бы хорошо, если бы они были на нашей стороне.
     Лорд Грей ответил не без горячности:
     - Но ваше величество, вы несправедливы к вашим сторонникам. Они  готовы
умереть за вас и будут биться до последней капли крови.
     Монмауз взглянул вниз, на кишевшие народом улицы, и печально ответил:
     - Поглядите-ка на них, каковы они! Конечно, все это  благородные  люди,
благороднее которых нет во всей Англии, но  послушайте,  как  они  галдят  и
шумят, точно евреи на шабаше. Это не то что настоящие, обученные  батальоны.
Там везде суровое молчание и  порядок.  Ах,  зачем,  зачем  я  выманил  этих
честных людей из их убогих хижин и втянул их в такое безнадежное дело?
     - Извините, ваше величество! -воскликнул Вэд. - Они не считают это дело
безнадежным, да и мы считаем его таковым.
     Как раз когда Вэд произносил  эти  слова,  толпа  внизу  издала  дикий,
торжествующий вопль. Крик этот  был  вызван  словами  проповедника,  который
говорил что-то толпе, высунувшись из окна. Сэр Стефен Таймвель,  вошедший  в
эту минуту, сообщил:
     - Это  досточтимый  доктор  Фергюсон  говорит  проповедь.  Поистине  он
получил вдохновение свыше, и проповедь  его  замечательна.  Доктор  Фергюсон
подобен древним пророкам. Текстом для проповеди он выбрал следующие слова:
     "Познает Израиль Господа, и Господь  и  Бог  Богов  придет  к  нему  на
помощь. В тот же день, когда мы отступим от тебя, погуби нас Боже".
     - Аминь!  Аминь!  -  воскликнули  несколько  благочестивых  пуританских
воинов.
     А между тем  толпа  внизу  снова  подняла  крик.  Послышалось  бряцание
оружия. Было очевидно, что огневая речь фанатика разожгла толпу. У  Монмауза
лицо несколько просветлело, и он произнес:
     - Они, кажется, в самом  деле  рвутся  в  битву.  Я  всегда  командовал
регулярными войсками и поэтому, может быть, придаю слишком большое  значение
военной выучке и дисциплине. Да-да, мои милые приверженцы находятся в сильно
приподнятом состоянии. Ну, полковник Саксон, что вы скажете  о  расположении
неприятеля?
     -  По  правде  сказать,  -  ответил  Саксон,  -  мое  мнение  об   этом
расположении очень невысокое, ваше величество. Я был во многих странах, знал
многих полководцев и видел много армий в боевой  готовности.  Я  знаю  также
теорию этого дела, знаю,  что  пишет  Петринус  Бэллус  в  своем  знаменитом
сочинении "De re militari". Я читал также Флеминга и никогда не слыхал и  не
видал ничего подобного. Расположение неприятеля прямо бессмысленно.
     Монмауз обратился к мэру Бриджуотера. Это  был  маленький  человечек  с
обеспокоенным  лицом.  Ему  было,  по-видимому,  совсем  неприятно,  что  он
поневоле попал в лагерь бунтовщиков. Король спросил у него:
     -  Как  называется  вон  та  деревушка  налево?  Вон  та,   где   видна
четырехугольная колокольня и около нее деревья?
     - Это Вестонзойланд, ваша честь... то есть ваша светлость... то есть  я
хотел сказать, ваше величество. А другая, в двух милях дальше, это Мидльзог.
А Чедзой еще дальше, налево, по той стороне Рейна.
     Король сильно вздрогнул и свирепо набросился на  пугливого  горожанина,
так что у того помутился последний, данный ему от природы остаток ума.
     - Рейн! - закричал он. - Что вы хотите сказать, сэр?
     - Ну да, рейн, ваша светлость,  то  есть  ваше  величество,  -  лепетал
мэр... - Рейном, ваша величественная светлость, крестьяне рейн называют.
     Сэр Стефен Таймвель вмешался в разговор.
     - Рейнами здесь, ваше величество, называют глубокие и  широкие  канавы,
которыми осушатеся большое Седжемурское болото.
     Король побледнел так, что у него даже губы стали белы. Некоторые  члены
совета  обменялись  многозначительными  взглядами.  Все  вспомнили  странное
пророческое стихотворение, которое было доставлено в лагерь мною.
     Молчание нарушил старый, помнивший  времена  Кромвеля  майор  по  имени
Голлис, Майор этот успел набросать на бумаге деревни, занятые неприятелем.
     - С вашего позволения, ваше величество, - произнес он,  -  расположение
войск  неприятеля  напоминает  мне  расположение  шотландской  армии   перед
Дунбарской битвой. Кромвель стоял в Дунбаре точно  так  же,  как  мы  теперь
стоим в Бриджуотере. Прилегающая местность, болотистая  и  ненадежная,  была
занята врагом. Во всей нашей  армии  говорили,  что  если  бы  старик  Лесли
держался на своих позициях, то нам пришлось  бы  в  конце  концов  сесть  на
корабли и, оставив весь обоз в пользу неприятеля, уходить  в  Ньюкастль.  Но
Провидение было благосклонно к нам. Лесли решил нас атаковать, и правый  его
фланг оказался отделенным от остальной  армии  большой  болотиной.  Кромвель
напал на эту часть армии на заре и разбил ее наголову.  Кончилось  тем,  что
вся армия врагов бежала, и мы били ее  до  самых  ворот  Лейта.  Семь  тысяч
шотландцев пали тогда, а честных людей пало не больше сотни,  а  то  и  того
меньше. Теперь, ваше величество, извольте взглянуть в бинокль.  Между  этими
двумя деревнями и ближайшим к нам  Чедзоем  тянутся,  по  крайней  мере,  на
протяжении мили болота. Если бы я был  главнокомандующим,  я  испробовал  бы
напасть на врага именно с этой стороны.
     - Напасть на старых солдат с  неопытными  крестьянами,  -  заметил  сэр
Стефен Таймвель, - опасно и смело, но если  это  так  нужно,  то  это  будет
сделано. Ни один  гражданин  Таунтона,  по  крайней  мере,  не  поколеблется
исполнить приказ короля.
     - Вы хорошо говорите, сэр  Стефен,  -  сказал  Монмауз,  -  но  ведь  у
Кромвеля  при  Дунбаре  были  ветераны,  которым  приходилось  сражаться   с
неопытными в военном деле противниками.
     - И однако, - возразил лорд Грей, -  совет  майора  Голлиса  во  многих
отношениях хорош. Если мы не нападем на неприятеля, он охватит нас кругом  и
уморит голодом Если так, то мы должны воспользоваться случаем,  который  нам
представляется благодаря небрежности или невежеству Фивершама; к завтрашнему
дню Черчилль, наверное, уже успеет указать своему начальнику на его  ошибку,
и неприятель  переменит  диспозицию.  Нам  надо  торопиться  воспользоваться
представившимся нам случаем.
     - Их конница стоит в Вестонзойланде, - заметил Вэд, - если мы не  видим
сверкания лат и оружия  неприятельских  всадников,  то  только  потому,  что
солнце очень жарит сегодня и из болота  поднимается  туман.  Я  наблюдал  за
неприятелем раньше, утром, и различил в бинокль длинные  ряды  конницы.  Она
стоит пикетами перед деревней по болоту. Позади них, в Мидльзоге, стоит  две
тысячи милиционеров, а в Чедзое, атаковать который мы собираемся, стоят пять
полков регулярной пехоты.
     - Все будет хорошо,  если  нам  удастся  разбить  эти  пять  полков,  -
воскликнул Монмауз. - Каково ваше мнение, полковник Бюйзе?
     - У меня всегда одно и то же мнение, - ответил немец, - мы пришли  сюда
сражаться, и чем скорее мы примемся за работу, тем лучше.
     - А вы как думаете, полковник Саксон? Согласны ли вы с  мнением  вашего
друга?
     - Я согласен  с  мнением  майора  Голлиса,  ваше  величество:  Фивершам
неудачно расположил  войска  и  открыл  нам  путь  для  удачной  атаки.  Нам
непременно нужно воспользоваться его ошибкой. Но,  ваше  величество,  войска
неприятеля прекрасно обучены, и у  них  много  кавалерии.  Принимая  это  во
внимание, я предлагал бы произвести атаку ночью,
     - Та же мысль пришла и мне в голову, -  сказал  Грей,  -  наши  друзья,
жители Бриджуотера, знают здесь каждую пядь земли и доведут  нас  до  Чедзоя
ночью так же хорошо, как днем.
     -  Я  слышал,  -  продолжал  Саксон,  -  что  в  неприятельский  лагерь
доставлено много сидра, пива, вина и водки. Если это правда, мы их атакуем в
то время, когда головы у них будут кружиться от похмелья.  Они  и  знать  не
будут, кто это на них напал - голубые ли дьяволы, как они нас называют,  или
их собственные товарищи.
     Раздался общий хор одобрения. Весь  совет  был  доволен  тем,  что  час
решительного сражения наступает. Всем надоели утомительные переходы с одного
места на другое: -
     - Не выскажется ли кто-нибудь против принимаемого нами плана? - спросил
король.
     Мы переглянулись. На лицах многих ясно читалось сомнение в успехе. Были
и откровенно унылые физиономии, но никто не  стал  возражать  против  ночной
атаки. Было ясно, что наше положение таково, что, не рискуя, выйти  из  него
нельзя.
     Одобренный большинством план ночного нападения на неприятеля  имел,  по
крайней мере, то достоинство, что мы могли рассчитывать на удачу. И  однако,
дорогие мои дети, это был тяжелый момент. Глядя на  умного  и  расстроенного
Монмауза, даже храбрейшие из нас почувствовали, что мужество  их  оставляет.
Мы поневоле спрашивали себя: может ли такой слабый человек браться за  такое
безумно смелое дело и при этом рассчитывать на успех?
     - Значит, все согласны,- произнес Монмауз, - нашим боевым паролем будет
слово  "Сого".  Мы  атакуем  неприятеля  сейчас  же  после  полуночи.  Более
подробный план сражения мы выработаем в течение дня. Теперь же, господа,  вы
можете возвратиться к своим полкам. Каков  бы  то  ни  был  исход  сражения,
господа, я вам буду вечно благодарен. Будет ли Монмауз коронованным владыкой
Англии или же преследуемым беглецом, его сердце  до  самого  момента  смерти
будет гореть любовью к храбрым друзьям, которые стояли около него в  опасный
час.
     Эта простая и добрая речь растрогала всех.  Мне  стало  до  боли  жалко
этого бедного, слабого человека. Мы  окружили  Монмауза  и,  держа  руки  на
эфесах мечей и сабель, стали горячо клясться в том, что будем стоять за него
даже в том случае, если бы против нас поднялась вся вселенная. Даже  суровые
и бесстрастные пуритане были растроганы.  О  придворных  же  нечего  было  и
говорить. В избытке усердия они выхватили шпаги и махали  ими  до  тех  пор,
пока толпа внизу не подхватила их криков.  Весь  город  огласился  ликующими
криками. Это ликование  ободрило  Монмауза.  Щеки  его  зарумянились,  глаза
повеселели, на минуту он стал настоящим королем, каким ему хотелось быть.
     - Спасибо вам, мои дорогие друзья и подданные! - воскликнул он. - Успех
нашего дела зависит от Всевышнего, но что в ваших силах,  вы  сегодня  ночью
сделаете, это я знаю. Если Монмауз не может получить всей Англии, он получит
нужные ему шесть футов английской земли. А теперь, господа, к своим  полкам,
и да поможет Бог правому делу!
     - Да поможет Бог правому делу! - повторил  торжественно  совет,  и  все
разошлись. На колокольне остались король и лорд  Грей,  которые  и  занялись
выработкой подробного плана сражения.
     Когда мы с Саксоном вышли на улицу и смешались с толпой, он сказал мне:
     - Да, эти придворные попугаи умеют махать рапирами и орать в то  время,
когда между ними и неприятелем - четыре мили расстояния. Но  как  они  будут
держаться, когда их атакуют  мушкетеры  и  бригады  неприятельской  конницы.
Тогда они не то запоют. А вон идет приятель Локарби. По лицу  видно,  что  у
него есть новости.
     Рувим, запыхавшись, подбежал к нам и произнес:
     -  Я  должен  сделать  вам  донесение,  полковник.  Как  вам  известно,
полковник, вы приказали мне и моей роте держать караул у Восточных ворот.
     Саксон утвердительно кивнул.
     - Исполняя  приказание,  я  старался  как  можно  подробнее  высмотреть
положение врага, - продолжал Рувим, -  и  вскарабкался  на  высокое  дерево,
которое растет недалеко за городом. Сидя на дереве, я при  помощи  подзорной
трубы мог явственно различить неприятельский лагерь и расположение их войск.
И вот когда я сидел таким образом и наблюдал, то увидел на  половине  дороги
между городом и неприятельским лагерем человека, осторожно, пробиравшегося к
нам под прикрытием растущих по дороге берез. Да, этот человек  пробирался  к
нам. Когда он подошел ближе, я рассмотрел его лицо и  узнал  его...  Я  знаю
этого человека. Но он,  вместо  того  чтобы  направиться  к  воротам,  пошел
кругом, скрываясь за торфяными складами. В  город  он  проник,  очевидно,  с
другой стороны. Я имею основание предполагать, что этот  человек  неискренно
предан нашему делу, и мне кажется, что  он  ходил  в  королевский  лагерь  в
качестве шпиона, а назад вернулся, чтобы добыть новые сведения.
     - Вот как! - произнес Саксон, поднимая брови. - И кто же это такой?
     - Зовут его Деррик. Одно время он был главным мастером  у  таунтовского
мэра Таймвеля, а теперь состоит офицером в Таунтовском пехотном полку.
     - А, это тот самый юный франт, который собирался одно время жениться на
мистрисс Руфи? Черт побери любовь! Она способна превращать честных  людей  в
изменников. Но ведь он, кажется, отличался большим  благочестием?  Я  слышал
как-то, как он говорил проповедь своим солдатам.  Как  же  могло  случиться,
чтобы человек его закала перешел на сторону прелатйстов?
     - Должно быть, та же любовь виновата, - ответил я, - любовь,  если  она
счастлива, это хорошенький цветок. Но поставьте ее развитию  препятствие,  и
она превращается в сорную траву.
     - Деррик питает  недоброжелательство  к  очень  многим  людям  в  нашем
лагере, - сказал Рувим, - для того чтобы отомстить этим людям,  он  способен
погубить всю армию. Бывают такие люди: для того чтобы  утопить  одного,  они
губят целый корабль. Даже сам сэр Стефен навлек на себя его ненависть. А  за
что? За то, что отказался принудить дочь выйти за него.  В  настоящее  время
Деррик находится в лагере, а я поторопился доложить о происшедшем  вам.  Он,
может быть, опять станет шпионить. Так вы пошлите отряд пикейщиков. Они  его
арестуют.
     Саксон подумал и ответил:
     - Это, пожалуй,  недурно,  но  ведь  парень-то  хитрый.  Он,  наверное,
придумал какую-нибудь историю и сумеет оторваться и  выйти  сухим  из  воды.
Лучше было бы поймать его на месте преступления.
     План поимки Деррика был придуман мною. Я заметил, что на пути от города
к неприятельскому лагерю стояла одинокая  хижина.  Домик  этот  был  окружен
болотами. Всякий, кто шел из Бриджуотера к  неприятельскому  лагерю,  должен
был  идти  мимо  этого  домика.  Если  Деррик  вздумает  сообщить  наш  план
Фивершаму, мы можем его  изловить,  стоит  только  посадить  караул  в  этом
домике. От нас эта хижина вдвое ближе, чем от неприятельского лагеря.
     Я изложил свою мысль, и Саксону она очень понравилась.
     - Вот это прекрасно! - воскликнул он. - Сам мой ученый Флеминг  не  мог
бы придумать более удачной военной хитрости, cusus  belli.  Берите  с  собой
столько людей, сколько вы найдете нужным, а я позабочусь о том, чтобы мэстер
Деррик б