Дуглас Адамс. Детективное агентство Дирка Джентли ----------------------------------------------------------------------- Douglas Adams. Dirk Gently's Holistic Detective Agency (1987) ("Dirk Gently" #1). Пер. - Т.Шинкарь. М., "АСТ", 1996. OCR & spellcheck by HarryFan, 26 January 2001 ----------------------------------------------------------------------- 1 На этот раз свидетелей не будет... На этот раз - лишь мертвая земля, раскаты грома да моросящий дождь, принесенный ветром с северо-востока, извечный спутник земных катаклизмов. Ураганы и грозы, бушевавшие третьего дня, утихли, наводнение, начавшееся неделю назад, прекратилось, и, хотя небо по-прежнему сулило дождь, к вечеру все разрешилось унылой моросью. Порыв ветра пронесся над сумеречными равнинами и, попетляв среди низких холмов, вырвался на простор неглубокой долины. Здесь он встретил единственное препятствие - подобие наклонной башни, силуэт которой одиноко торчал над первородным месивом грязи. Ее остов, похожий на обрубок, напоминал кусок застывшей магмы, исторгнутый преисподней. Наклон башни был пугающе странен, словно причиной его было нечто более грозное и зловещее, чем внушительная тяжесть. Она казалась мертвым реликтом далеких времен сотворения мира. Живым и движущимся в этой долине был лишь вяло текущий поток вязкой грязи. Но он, обойдя основание башни и достигнув неглубокой ложбины в миле от нее, бесследно исчезал под землей. В сгущающихся сумерках на мертвой башне вдруг появились признаки жизни. В ее темном чреве забрезжил свет. Крохотная красная точка бита едва различимой, если бы было кому ее заметить. Без сомнения, это был живой огонь. С каждым мгновением он разгорался все ярче, но вскоре стал слабеть и внезапно погас. Ветер донес долгий печальный звук, похожий на стон. Он вдруг стал громче и, достигнув высокой, пронзительно-тоскливой ноты, столь же внезапно оборвался. Шло время, и снова появился огонь. Он был слаб и трепетен, однако двигался. От подножия башни, то появляясь, то исчезая; он, словно по спирали, поднимался вверх. Уже можно было смутно различить фигуру человека, в чьих руках, должно быть, находился этот слабый источник света. Но вскоре и его поглотила тьма. Минул час. Стемнело. Мир, казалось, умер, ночная мгла была непроницаемой. Однако свет появился вновь. Он был уже на вершине башни и горел ярко, уверенно, словно знал, что делает. Тишину ночи нарушали звуки, похожие на стенания, вскоре перешедшие в надрывный вой. Чем пронзительнее он становился, тем ярче разгоралась багровая точка слепящего света. И вдруг на какую-то долю секунды все смолкло, свет погас. Воцарилось безмолвие. Но вот у подножия башни, словно рождаясь из грязи, засветилось белое пятно рассеянного света, и в ту же минуту от рева содрогнулись небеса, вздыбилась река грязи. С непонятной яростью сомкнулись в схватке две стихии - небо и земля. Пугающие розовые зарницы, зеленые всполохи, оранжевое зарево окрасили небосклон, и все снова погасло. Ночь была пугающе черной. В наступившей тишине где-то звонко падали капли. Утро выдалось ослепительно ясным и обещало теплый, солнечный благодатный день, каких доселе не бывало, если бы мог кто это подтвердить. Воздух был чист и прозрачен, по дну уцелевшей части долины несла свои незамутненные воды река. Время по-настоящему начало свой ход. 2 Высоко на выступе скалы верхом на понурой лошади сидел Электрический Монах. Из-под надвинутого на глаза капюшона грубошерстной монашеской сутаны он уставился на открывшуюся его взору еще одну долину и мучительно размышлял. День был жаркий, солнце, высоко стоявшее в пустом мареве неба, безжалостно жгло серые камни и жалкие остатки сухой травы. Все застыло. Неподвижен был и Монах. Лишь лошадь, изредка вяло взмахнув хвостом, нарушала застоявшуюся тишину. Электрический Монах был роботом, бытовым прибором, экономящим время и труд человека, как посудомоечная машина или видеомагнитофон: первая избавляет человека от малоприятной возни с грязной посудой, второй - от необходимости самому смотреть скучные передачи по телевизору. В обязанности Электрического Монаха входило верить во все, во что положено верить людям, и, таким образом, освобождать их от этой становящейся все более обременительной необходимости. Но в этом экземпляре Монаха, к несчастью, обнаружился изъян. Его действия стали беспорядочными и непредсказуемыми. Робот стал верить в такие вещи, в которые с трудом поверили бы даже в Солт-Лейк-Сити [очевидно, намек на самобытность взглядов и нравов жителей штата Юта, населенного в значительной степени мормонами, чьи законы, традиции и верования до сих пор отличаются от принятых в Америке XX века]. Конечно, Монах никогда не слышал об этом городе, как не знал, сколько не поддающихся подсчету миль отделяет эту долину, повергшую его в замешательство, от Большого Соленого озера в далеком американском штате Юта. Растерянность и сомнения Электрического Монаха были вполне обоснованы. Он искренне верил, что долина и все вокруг, включая его самого и его лошадь, окрашены в нежно-розовый цвет. Это лишало беднягу возможности различить что-либо на незнакомой местности, а главное, решить, что делать дальше и куда держать путь, на котором его, несомненно, ждут опасности. Вот почему Монах застыл в раздумье на краю выступа, а у его лошади был такой унылый вид. Привыкнув ко многому, она, однако, сразу поняла, что из всех нелепых ситуаций, в которые они с Монахом до сих пор попадали, это была, пожалуй, самой нелепой. Как давно Монах стал верить всему, что видел? Пожалуй, с самого начала. Вера, сдвигавшая горы или позволявшая верить вопреки здравому смыслу, что они розовые, была крепка в нем и незыблема, как скала, на которой он стоял. Лошадь, однако, знала, что ее хватит разве что на сутки. Что же это за лошадь, у которой на все было собственное мнение и к тому же столь скептическое? Странная лошадь на первый взгляд, не так ли? Отнюдь нет. Даже будучи достойной представительницей этого вида животных, она была самой обыкновенной лошадью, результатом длительной конвергентной эволюции, и встречалась теперь в достаточном количестве повсюду. Лошади, в сущности, гораздо умнее, чем хотят это показать. Трудно постоянно носить на себе другое существо и не составить о нем собственное мнение. С другой стороны, оказалось, что вполне возможно целыми днями, не слезая, сидеть на ком-то и ничего не знать о нем. Когда создавались первые модели Электрических Монахов, ставилась вполне определенная задача: с первого же взгляда они должны распознаваться как искусственно созданная вещь. Гуманоиды не должны быть похожими на живых людей. Вряд ли кому понравится, если видеомагнитофон поведет себя, как его хозяин: будет валяться на диване перед телевизором, ковырять в носу, пить пиво и посылать домашних за пиццей. Поэтому было принято разумное решение создать Монахов одноглазыми, что было не только оригинальным с точки зрения дизайна, но и практичным при использовании их в качестве наездников, смотрящих вперед. Почему наездников? Это было очень важно, ибо всадник на лошади внушает доверие. Также возникла идея дать Монахам две ноги для удобства и равновесия, что, кстати, намного дешевле, чем, скажем, семнадцать, девятнадцать, а то и все двадцать три ноги, как у обычных приматов. Монахов также наделили розовой эластичной и гладкой кожей вместо багрово-красной чешуйчатой, дали один рот и один нос. Впрочем, потом их сделали двуглазыми. Получились довольно странные существа, обладающие, однако, великолепной способностью верить в самое невероятное. Первый сбой этот экземпляр Монаха дал после того, как ему пришлось в один прекрасный день поверить в слишком многое. По ошибке его использовали в паре с видеомагнитофоном, подключенным к семнадцати телевизионным каналам одновременно. У Монаха полетела система алогичных схем. Видеомагнитофону надлежит всего лишь снимать и записывать все подряд, никто не требует от него верить в то, что он видит. Вот почему так важно для гарантии правильного пользования каждый прибор снабжать инструкцией. После поистине непомерной нагрузки в течение целой недели Монах стал верить, что война - это мир, добро - зло, луна сделана из голубого сыра, а Господу Богу неотложно следует выслать солидную сумму денег на такой-то абонентный ящик. Монах также поверил, что треть его таблиц содержит в себе прямо противоположные данные. На этом он окончательно свихнулся и вышел из строя. Механик, к которому обратилась фирма, посоветовал заменить материнскую плату и как бы между прочим намекнул, что это обойдется почти в столько же, сколько стоит новая модель многоцелевого Монаха-Плюс, которые вдвое мощнее. Последние, кстати, лучше защищены от негативных воздействий, имеют совершенно новую многоцелевую отрицающую способность, которая позволяет хранить в памяти до шестнадцати разных и даже диаметрально противоположных идей, свободных от системных ошибок, и вдвое быстрее выдают информацию. Это все и решило. Неисправный Монах был заменен новой моделью и изгнан в пустыню, где мог верить во что угодно и сколько угодно, в том числе и в то, что с ним обошлись чертовски несправедливо. Однако ему все же оставили лошадь, поскольку делать лошадей практически ничего не стоило. Несколько дней, показавшихся бедняге сначала тремя днями, затем сорока тремя и наконец пятьюстами девяносто восемью тысячами семьюдесятью тремя днями, он кружил по пустыне и искренне верил всему, что видел. А видел он камни, облака, стаи птиц и даже несуществующий вид слонового аспарагуса. Наконец, достигнув самой высокой точки местности, он увидел перед собой долину, которая вопреки его глубокому убеждению не была все же розовой. Отнюдь нет. А время шло. 3 Время Шло. Сьюзан ждала. Чем больше ждала, тем упорнее не звонил звонок у двери и молчал телефон. Сьюзан чувствовала, что еще мгновение и она может с полным правом рассердиться. Собственно, она уже сделала это. Но пока еще сердилась как бы впрок. Однако теперь временной порог был перейден и вина полностью лежала на опаздывающем Ричарде. Никакие пробки на перекрестках, происшествия на дорогах и его собственная рассеянность, медлительность и обычная нерасторопность не могут оправдать опоздания на целых полчаса... Он сам назначил это время как крайний срок, когда он, безусловно, освободится, и велел ей быть готовой и ждать. Представив себе, что с ним что-то случилось, она попыталась встревожиться, но ничего не вышло. С ним никогда ничего плохого не случалось, а следовало бы. Если в ближайшее время с ним действительно ничего не произойдет, она постарается ему в этом помочь. Неплохая мысль. Приняв такое решение, Сьюзан сердито плюхнулась в кресло и попробовала включить новости по телевизору. Но они только еще больше разозлили ее. Переключившись на другой канал и после нескольких мгновений так и не разобрав, что там происходит, она снова нажала на дистанционный переключатель. На душе стало совсем погано. Возможно, следует позвонить ему. Нет, этого, черт побери, он от нее не дождется. И к тому же он может сам в этот момент звонить ей. Если она будет звонить ему, а он ей в одно и то же время, они никогда друг другу не дозвонятся. Сьюзан решила побыстрее отказаться от этой мысли, словно она никогда и не могла прийти ей в голову. Черт побери, где же он? В сущности, кому он нужен? Ей, во всяком случае, решительно нет. Трижды он обманул ее. Трижды подряд. Сьюзан снова сердито защелкала переключателем. На этот раз сообщали что-то сенсационное о музыке и компьютерах. Ах, вот оно что. Догадка закралась еще до того, как она включила телевизор. Теперь ей было все ясно. Сьюзан вскочила, подошла к телефону, раздраженно схватила трубку и набрала номер. - Алло, Майкл? Это Сьюзан. Сьюзан Уэй. Помнишь, ты просил позвонить тебе, если я буду свободна. Я еще тебе тогда сказала, что скорее подохну в канаве, чем позвоню, даже если буду свободна? Так вот, я свободна, совершенно, полностью и абсолютно свободна, но поблизости нет ни одной подходящей канавы. Так что советую не мешкать и воспользоваться случаем. Ты найдешь меня через полчаса в клубе "Танжер". Она сунула ноги в туфли, подхватила пальто, но тут же вспомнила, что сегодня четверг и надо сменить ленту на автоответчике. Это заняло всего пару минут. Вскоре Сьюзан громко захлопнула за собой дверь. Когда наконец зазвонил телефон, автоответчик вежливо сообщил, что Сьюзан Уэй не может сейчас подойти к телефону, но "если вы оставите ваше сообщение на автоответчике, я вам позвоню. Возможно". 4 Был традиционно холодный ноябрьский вечер. Бледная луна своим видом будто упрекала всех, что ее заставили бодрствовать в столь непогожий час. Неохотно взойдя и застыв чуть выше горизонта, она напоминала усталое привидение. В дымке нездоровых испарений, поднимавшихся над болотистой, поросшей папоротником местностью, едва вырисовывались башни и башенки колледжа Святого Седда. За многие столетия истории Кембриджа в нем мирно уживалась архитектура всех времен и эпох - архитектура средневековья рядом с викторианской, греческая классика с эпохой Тюдоров. Лишь в тумане весь этот конгломерат зданий мог казаться единым ансамблем. Рассеянный свет фонарей падал на фигуры спешащих, зябко кутающихся людей, оставлявших после себя легкие облачка пара от застывшего в морозном воздухе дыхания. Было семь вечера. Прохожие в большинстве своем торопились в трапезную колледжа, разделявшую два внутренних университетских дворика - Первый и Второй. Окна ее уже светились слабым, неровным светом. Двое из спешащих обращали на себя особое внимание. Один из них, молодой, высокий и тощий, был угловат и своей уклончивой длинноногой поступью напоминал оскорбленную цаплю. Другой, коротышка плотного сложения, был его полной противоположностью. Он торопливо и как-то беспорядочно семенил рядом, временами вдруг застывая на месте, как старая белка, выпущенная из мешка и потерявшая ориентацию. Он был немолод, вернее в том возрасте, который у мужчин бывает уже трудно с вероятностью определить, а угадав, все равно захотелось бы накинуть еще несколько годков. Разумеется, его лицо было в морщинах, а волосы под красной лыжной шапочкой были, бесспорно, седыми и по-старчески жидкими и к тому же давно сами решали, в каком беспорядке им находиться. Он был облачен в черное громоздкое зимнее пальто, поверх которого была еще накинута выцветшая темно-лиловая мантия. Эта необычная парочка весьма оживленно беседовала, впрочем, говорил больше тот, постарше, что-то поясняя и на что-то указывая своему спутнику, несмотря на почти полную темноту. Тот же рассеянно поддакивал, временами восклицая: "Да, конечно", "Неужели?", "Как интересно!". И с серьезным видом кивал головой. В трапезную они вошли не с главного входа, а через маленькую боковую дверь с восточной стороны. Она вела в обшитую темными панелями прихожую, где члены совета колледжа, поеживаясь от холода и пожимая друг другу руки, готовились войти в обширный зал. Там их ждал накрытый стол. Профессор и его молодой спутник опаздывали и поэтому торопились поскорее снять верхнюю одежду. Для профессора это было непросто. Прежде он должен был освободиться от накинутой поверх пальто профессорской мантии, затем снять пальто и снова облачиться в мантию, далее сунуть шапочку в карман и туда же - шарф, который, как оказалось, он забыл захватить с собой, и, наконец, отыскать в карманах пальто носовой платок и очки. Вместе с очками профессор неожиданно извлек из кармана и шарф, в который они почему-то оказались завернутыми. Итак, шарф был все-таки при нем, хотя он и не смог воспользоваться им, чтобы спастись от пронизывающего, холодного и влажного ветра, проносившегося над папоротниковыми пустошами, как леденящее дыхание колдуньи. Профессор поспешил подтолкнуть молодого друга первым к двери в зал. Наконец они уселись на два последних свободных стула, стараясь не замечать недовольных взглядов и удивленно поднятых бровей, выражавших недоумение и осуждение, ибо опоздавшие прервали традиционную молитву, которую читали на латыни перед трапезой. Зал был полон. В холодные месяцы года он особенно привлекал к себе старшекурсников. На сей же раз он был необычно освещен свечами, что случалось лишь при особых обстоятельствах. Длинные накрытые столы терялись в полумраке огромного зала. Колеблющееся пламя свечей оживляло лица присутствующих, голоса звучали приглушенно, звон ножей и вилок поднимал настроение, а где-то вверху, под древними сводами, чувствовалось незримое присутствие всей многовековой истории колледжа. Столы в одном конце зала заканчивались подобием крестовины, примерно на фут приподнятой над плоскостью столов. Поскольку обед был торжественный и ожидалось большое количество приглашенных, столы расставили вдоль стен, поэтому многим пришлось сидеть спиной друг к другу. - Итак, юный Мак-Дафф, - промолвил профессор, когда они уселись и развернули салфетки, - рад снова видеть вас. Это отлично, что вы пришли, мой друг. Понятия не имею, что они здесь затеяли, - вдруг сказал он, оглядываясь вокруг. - Но свечи, столовое серебро, сосредоточенность на лицах говорят о том, что это обед в честь кого-то или чего-то, о чем, впрочем, мало кто уже помнит, но все знают, что есть возможность поесть лучше обычного. Профессор остановился, на мгновение задумался, оглядывая полумрак трапезной, а затем продолжил: - Странно, вам не кажется, что качество пищи зависит от освещения? Представляю, каких высот кулинарного искусства достигли бы наши повара, если бы им пришлось трудиться в кромешной тьме. Стоило бы попробовать, как вы считаете? В колледже полно подземелий, которые вполне можно приспособить для этой цели. Мне кажется, я как-то показывал вам их, а? Отличная кирпичная кладка. Слова профессора несколько успокоили гостя, ибо свидетельствовали о том, что его учитель вернулся к действительности и наконец вспомнил, кто он и зачем здесь. Профессор Урбан Кронотис, королевский профессор кафедры хронологии, или просто Крон, как его часто называли, недаром однажды в разговоре уподобил свою память бабочке "Королева Александра", беспечному и непостоянному созданию, увы, давно уже исчезнувшему. Несколько дней назад он позвонил своему бывшему ученику и пригласил его к себе. По его голосу тот почувствовал, что профессор искренне рад его видеть. Однако когда Ричард Мак-Дафф, чуть опоздав, позвонил в дверь, профессор открыл ее с нескрываемым раздражением и, увидев Ричарда, казалось, даже вздрогнул от неожиданности. Он тут же сердито справился, какие личные проблемы привели Ричарда к нему, и был весьма недоволен, когда тот деликатно напомнил, что вот уже десять лет, как профессор более не является его наставником. Только после этого профессор наконец вспомнил, что сам пригласил своего бывшего ученика на обед в колледж, и поэтому пустился в пространные рассуждения об истории архитектуры колледжа, из чего гость заключил, что мыслями профессор снова далеко отсюда. Крон, в сущности, никогда не был учителем Ричарда. Он был всего лишь его воспитателем, то есть заботился о его благополучии и здоровье в стенах колледжа, своевременно напоминал об экзаменах, предостерегал от дурных привычек и наркотиков. Вообще оставалось загадкой, учил ли Крон кого-нибудь чему-нибудь. С его профессорским статусом тоже не все было ясно, чтобы не сказать больше. Свои обязанности как профессор и глава кафедры он свел к составлению обширных списков рекомендуемой литературы, большинство из которой уже лет тридцать не издавалось и не упоминалось в каталогах. Однако он не на шутку гневался, когда его подопечные жаловались, что нигде не могут найти рекомендованные им книги. Немудрено, что никто толком так и не знал, какую дисциплину он преподает. Разумеется, профессор заранее - и давно - принял меры к тому, чтобы в библиотеках колледжа никто никогда не смог бы обнаружить ни одну книгу из его рекомендательного списка. Поэтому он всегда располагал своим временем как ему вздумается. Поддерживая хорошие отношения со старым хитрецом, Ричард однажды выведал у него, чем же все-таки занимается королевская кафедра хронологии, которую тот возглавляет. Был один из тех ясных теплых летних дней, когда казалось, что мир прекрасен и полон радости. Профессор тоже был в приподнятом настроении. Они шли по мосту через реку Кем, отделявшую старую часть территории колледжа от новой. - Синекура, мой друг, чистейшей воды синекура, - улыбаясь, сознался профессор. - Мизерная плата за столь же мизерный труд. Это позволяет мне вести игру без проигрыша. Колледж хотя и Не хлебное, но вполне удобное место, чтобы остаться здесь до конца дней своих. Рекомендую всем. - Он перегнулся через перила моста и задержал свой взгляд на одном из кирпичей в кладке опор, почему-то привлекшем его внимание. - Но что преподается на вашей кафедре? - настаивал Ричард. - История? Физика? Философия? Что же, профессор? - Хорошо, - медленно начал профессор, - раз это вас так интересует, я, пожалуй, расскажу вам. Эта кафедра создана здесь самим королем Георгом Третьим, который, как вам известно, был весьма большим оригиналом. Например, он утверждал, что одно из деревьев в Виндзорском королевском парке вовсе не дерево, а Фридрих Великий. - Следовательно, кафедра учреждена по его личному повелению и поэтому называется королевской? Идея довольно странная. Солнечные зайчики весело играли на глади воды. Молодые люди, совершавшие прогулки по реке на плоскодонках с шестами, сталкиваясь, весело переругивались. Тощие студенты-естественники, проторчав весь семестр взаперти в своих аудиториях, с бледными, как рыбье филе, лицами, боязливо щурились от солнца. Бредущие вдоль берега парочки были столь взволнованы солнцем и прелестью окружающей природы, что то и дело куда-то исчезали на часок. - Бедный, уставший от войн человек, я имею в виду короля Георга [(1738-1820)], - продолжал свой рассказ профессор, - помешался на времени. Его дворец был полон часов, которые он беспрестанно заводил. Встав среди ночи, несчастный бродил по Дворцу в ночной сорочке и заводил часы, опасаясь, что время пойдет вспять, если они остановятся, понимаете? В его жизни свершилось столько ужасного, что он страшился прошлого, как бы оно не повторилось вновь, если хотя бы на мгновение остановится ход времени. Вполне понятный страх, если есть чего бояться. А ему ох как было чего бояться. Хотя бедняга совсем свихнулся, он вызывал у меня симпатию. Он назначил меня, вернее, создал для меня эту кафедру и дал мне титул, тот самый, который я имею честь сейчас носить... Да, о чем это я? Ага, вспомнил... Король учредил кафедру хронологии, призванную исследовать причины, почему одно проистекает из другого, и можно ли нарушить подобную закономерность. Поскольку ответы на три его вопроса мне уже тогда были известны, а именно: да, нет, быть может, - я сразу понял, что о дальнейшей судьбе карьеры мне можно не беспокоиться. - А ваши предшественники? - Они думали так же. - Кто они были? - Кто? Прекрасные люди, разумеется. Все до единого. Как-нибудь напомните мне, и я вам о них расскажу. Вон видите этот кирпич? Однажды Вордсворта [английский поэт-романтик (1770-1850)] стошнило прямо на него. Умнейший был человек. Эта беседа с профессором состоялась десять лет назад. Ричард окинул взглядом обеденный зал, чтобы убедиться, изменилось ли здесь что-нибудь за эти годы, и вынужден был признаться, что нет. В полумраке высоких стен где-то прятались знакомые портреты премьеров, архиепископов, политических реформаторов и поэтов. Одного из них, как уже поведал профессор, однажды стошнило на кирпич в опоре моста через реку Кем. - Что ж, - доверительно промолвил профессор громким шепотом, словно сообщал бестолковым монахиням, как следует прокалывать дырочку в детской резиновой соске, - я слышал, вы преуспеваете, гм? - Да, кажется, - неуверенно признался Ричард, удивленный этим не менее чем все остальные. И вдруг почувствовал на себе настороженные взгляды. - Компьютеры? - неодобрительно произнес кто-то из соседей по столу. И Ричард заметил, как интерес к нему тут же погас. - Прекрасно, - однако одобрил профессор. - Рад за вас. Скажите мне, - продолжал он, но Ричард вдруг понял, что вопрос задан не ему, ибо профессор уже повернулся к своему соседу справа, - что все это значит? - Он указал рукой на свечи и парадную сервировку стола. Сосед, напоминавший высохшую мумию, медленно повернулся к профессору и посмотрел на него взглядом человека, которого насильно вернули из другого мира. - Кольридж, - скрипучим слабым голосом наконец ответил он. - Обед в честь Кольриджа, старый болван. - Он медленно отвернулся от профессора и уставился в темноту. Звали его Коули, он был профессором археологии и антропологии. За его спиной поговаривали, что он ни в грош не ставит свой предмет, а видит в нем лишь возможность снова вернуться в детство. - А, вот оно что, - пробормотал профессор. - Конечно, конечно! - Он повернулся к Ричарду. - Ежегодные Кольриджские чтения, - глубокомысленно закивал он головой. - Ведь он выпускник нашего колледжа, понимаете, - добавил он после недолгой паузы. - Сэмюэль Тейлор Кольридж. Надеюсь, вы слышали о нем. Это обед в его честь. Конечно, не в буквальном смысле. Сейчас это несколько поздновато. - Профессор умолк. - Прошу вас, вот соль. - Э-э, спасибо. Я подожду, - ответил удивленный Ричард, ибо обед еще не подавали. - Не стесняйтесь, берите, - настаивал профессор, пододвигая к нему тяжелую серебряную солонку. Ричард растерянно заморгал и неохотно протянул руку к солонке. Но пока он моргал, солонка исчезла. Молодой человек вздрогнул от удивления. - Ловко, не так ли? - сказал профессор и извлек солонку из-за уха мумиеподобного соседа справа, чем вызвал почти неприлично молодое хихиканье где-то рядом. Профессор озорно улыбнулся: - Препротивнейшая привычка, сознаюсь. В моем списке дурных привычек, от которых надлежит избавиться, она стоит третьей после курения и пиявок. Да, здесь тоже ничего не изменилось. Кто-то любил ковырять в носу, кто-то бил старух на улице. Привычка профессора была сравнительно безобидной по сравнению с другими - просто странность, детское пристрастие к фокусам. Ричард вспомнил свое первое обращение к наставнику с личной проблемой. Причиной был обыкновенный страх, знакомый первокурснику, которому впервые предстояло самостоятельно написать реферат. Но в тот момент Ричарду он показался делом почти непреодолимым и давящим, как тяжкое бремя. Профессор, сосредоточенно хмурясь, с глубоким вниманием выслушал его исповедь, а когда Ричард закончил, задумался, поглаживая подбородок, а затем, нагнувшись поближе, внимательно заглянул ему в глаза. - Боюсь, ваша главная проблема в том, - сказал он, - что ваш нос забит скрепками для бумаг. Ричард ошалело уставился на него. - Позвольте вам это доказать, мой юный друг. - С этими словами профессор, протянув руку через стол, вытащил из носа Ричарда цепочку из одиннадцати скрепок и небольшой ластик в форме лебедя. - Вот он, главный виновник! - воскликнул профессор, подняв ластик вверх. - Бывает, что они попадаются даже в пакетах с овсянкой и могут причинить немало неприятностей. Что ж, я очень рад нашей маленькой беседе, дорогой друг. Не стесняйтесь побеспокоить меня и в другой раз, если у вас возникнут подобные проблемы. Разумеется, Ричард более никогда не беспокоил профессора по таким пустякам. Он окинул взглядом стол в поисках знакомых лиц. Через два человека от себя он увидел декана факультета английского языка и литературы, бывшего когда-то его научным руководителем, но тот ничем не выказал, что знает Ричарда. И немудрено. За все три года учебы Ричард сделал все, чтобы не попадаться ему на глаза, даже отрастил бороду, чтобы быть похожим на кого угодно, только не на самого себя. За деканом сидел совсем незнакомый Ричарду человек. Он не знал его, как, должно быть, и все остальные. Тощий, он чем-то напоминал странную птицу, к тому же у него был пугающе длинный хрящеватый нос. Слишком длинный и слишком хрящеватый. Этот нос напоминал Ричарду киль той самой австралийской яхты, которая, как утверждали, именно из-за его длины выиграла кубок в регате 1983 года в Америке. Потом было много споров по этому случаю, но к незнакомцу за столом это отношения не имеет. Сейчас, похоже, с ним никто и словом не перекинулся. Да, никто. А, впрочем, как оказалось, так было всегда. Каждый, кто впервые встречался с обладателем длинного носа, сначала испытывал легкий шок, а потом был так ошарашен, что о том, чтобы заговорить с ним, не могло быть и речи. А далее, с каждой новой встречей, сделать это оказывалось все труднее. Шли годы, их минуло без малого семнадцать. И все это время бедняга жил в глухом коконе из всеобщего молчания. За столом официанты были уже приучены ставить перед ним отдельную солонку, перечницу и баночку с горчицей, поскольку никто бы не осмелился попросить у него передать соль, перец и прочее с другого конца стола. А о том, чтобы сидеть с ним рядом, никто даже не помышлял, и все по причине его длинного носа. Другой странностью незнакомца была серия непонятных жестов, которые он периодически повторял на протяжении всего вечера. Он постукивал себя в определенном порядке всеми пальцами левой руки и одним пальцем правой или мог постукивать себя по любой части тела - по костяшкам пальцев, локтю или колену. Прерывая это занятие, чтобы съесть что-нибудь из подаваемых блюд, он в это время странно хлопал глазами и тряс головой. Никто, разумеется, никогда не отважился бы спросить у него, зачем он это делает, хотя любопытство мучило всех. Кто сидел за длинноносым, Ричарду так и не удалось увидеть. С другой стороны от себя, за высохшим антропологом, сидевшим за профессором Кроном, Ричард увидел Уоткина, преподававшего античную филологию, человека пугающе черствого и со странностями. Глаза его за толстыми квадратными стеклами очков, казалось, жили своей собственной жизнью, как рыбы в аквариуме. У него, слава Богу, был самый обыкновенный нос и бородка а-ля Клинтон Иствуд. Глаза его вожделенно блестели, скользя по лицам ближайших соседей. Профессор выбирал себе достойного оппонента, чтобы начать диспут. Жертвой стал вновь назначенный директор университетской радиопрограммы "Радио-3", сидевший напротив. Но, к сожалению, он уже был вовлечен в горячий спор, начатый деканом кафедры музыки и профессором философии. Эти двое пытались втолковать обескураженному директору Би-Би-Си, что фраза "слишком много Моцарта", если определить каждое из составляющих ее слов, изначально противоречива и в любом контексте будет лишена всякого смысла, не говоря уже о том, что не может стать частью какой-либо аргументации в пользу любой программной стратегии. Новоиспеченный директор, судорожно сжав в руках нож и вилку, искал глазами кого-нибудь, кто смог бы спасти его. В эту минуту, увы, его взор остановился на Уоткине. К несчастью. - Добрый вечер, - улыбнулся ему Уоткин, дружески кивнул и, глядя в тарелку с супом, только что поставленную перед ним, застыл над ней. Пусть молящий о помощи немного помается. Он еще не знает, что помощь может обойтись ему почти в полдесятка радиопередач. За Уоткином совершенно неожиданно для себя Ричард увидел ту, кто своим хихиканьем одобрил фокус профессора с солонкой. Это была маленькая девочка с белокурыми волосами и мрачным взглядом. Ей было не более восьми. Время от времени она раздраженно пинала ногой ножку стола. - Кто это? - удивленно спросил Ричард у профессора. - О ком вы? - так же удивленно переспросил его профессор. Ричард незаметно указал на девочку. - Видите девочку, - прошептал он. - Совсем маленькая. Это ваш новый профессор математики? Старик недоуменно уставился на него. - Вы полагаете? - Он был явно озадачен. - Понятия не имею. Никогда не знал, что такое возможно. Невероятно. Но все разъяснилось, когда к ней подошел уже упомянутый директор с Би-Би-Си и приказал оставить в покое ножку стола. Ему удалось вырваться из плена спорящих соседей. Девочка, перестав колотить ногой о ножку стола, просто стала болтать ею. Когда же отец снова сделал ей замечание и попросил вести себя хорошо, ему тут же достался пинок. Наконец это удовлетворило девочку и несколько скрасило для нее этот скучный и непонятный вечер, но ненадолго. Отец тем временем посетовал на необязательность приходящих нянь, которые в последнюю минуту подводят. Но проблемы озабоченного отца мало интересовали профессуру, и разговор на эту тему не получился. - Совершенно ясно, что открытие музыкальных вечеров композитора Букстехуде [Букстехуде, Дитрих (1637-1707), шведский композитор, оказавший влияние на Баха] сильно задерживается, - заметил профессор музыковедения, обращаясь к директору радиопрограммы. - Надеюсь, вы постараетесь изменить ситуацию к лучшему, - назидательно закончил он. - О да, конечно, - торопливо заверил его тот и пролил суп. - Э... э... э... вы имеете в виду фестиваль музыки Глюка, конечно? Девочка, которой все наскучило, снова пнула ножку стола. Отец опять сделал ей замечание, но она, склонив в его сторону голову, о чем-то беззвучно спросила. - Не сейчас, - тихо, но категорично ответил отец. - А когда? - Чуть позже. Возможно. Посмотрим. Девочка сердито нахмурилась. - Ты всегда так говоришь, - снова почти беззвучно произнесла она и мрачно съежилась на стуле. - Бедное дитя, - пробормотал профессор. - Кто из нас в душе не чувствует себя здесь так же. О, спасибо. Подали суп, и это на время отвлекло его и Ричарда. - А теперь расскажите мне, - снова заговорил профессор, после того как они отведали первые ложки супа и мысленно, но единодушно пришли к выводу, что это отнюдь не шедевр кулинарного искусства, - чем вы теперь занимаетесь? Что-то с компьютерами, не так ли? И еще это связано с музыкой, как я понимаю. Когда вы были студентом, я думал, что по окончании вы станете преподавать английский и литературу. А прочими делами заниматься будете лишь в свободное время. - Он многозначительно посмотрел на Ричарда поверх ложки с супом. - Постойте, - остановил он его, прежде чем тот попытался ответить. - Помнится, у вас уже тогда было что-то подобное компьютеру. Когда это было? Кажется, в 1977 году, не так ли? - То, что мы тогда называли компьютерами, были всего лишь своего рода электрические счеты, но... - Нет, нет, не надо умалять значения такой полезной вещи, как канцелярские счеты, - поспешил возразить профессор. - В умных руках это весьма точный и чуткий инструмент. Кроме того, он не нуждается в электроэнергии, может быть изготовлен из любого материала, какой найдется под рукой, а главное, не выходит из строя в нужную минуту. - В таком случае делать их электрическими вообще абсурд, - заметил Ричард. - Совершенно верно, - согласился профессор. - Прибор, о котором вы говорили, профессор, выполнял не так уж много из того, что не мог бы выполнить человек, и к тому же быстрее и без лишних хлопот, - подтвердил Ричард. - Но, с другой стороны, он вполне заменял ленивого и тупого ученика. Профессор вопросительно и с иронией посмотрел на него: - Не знал, что в них испытывается недостаток. С этого места я мог бы попасть хлебным катышем в добрый десяток их за этим столом. - Не сомневаюсь. Но давайте посмотрим на это еще с одной стороны. В чем истинный смысл того, что один чему-то учит другого? Вопрос неожиданно вызвал одобрительное бормотание соседей за столом. Ричард продолжил: - Я хочу сказать, когда вам хочется что-то по-настоящему понять, нет лучшего способа, чем попытаться втолковать это кому-то другому. Это заставляет сначала упорядочить и рассортировать все в собственном мозгу. В таких случаях чем неспособнее и тупее ученик, тем тщательнее следует разложить все по полочкам, на самые простые и доступные понятия. В этом и заключается суть программирования. А к тому времени, как вы свою сложную идею разложите на простейшие составляющие так, что все станет доступно даже глупой машине, вы успеваете и сами кое-что узнать. Учитель обычно узнает больше, чем ученик. Разве не так? - Трудновато было бы мне знать меньше моих учеников. Для этого пришлось бы сделать себе лоботомию, - негромко проворчал кто-то из гостей. - Вот почему я просиживал днями за К-6, пытаясь с его помощью написать реферат, хотя мог бы сделать это за пару часов, сев за пишущую машинку. Меня увлек сам процесс объяснения машине, чего я от нее хочу. В сущности, я создал собственный процессор, систему подготовки текстов на языке Бейсик. Простая процедура поисков и замены слов занимала примерно часа три. - Я что-то не помню ваших рефератов. Вы их писали? - Откровенно говоря, нет. Это не были рефераты в буквальном смысле слова. Но причины, почему они мне не удавались, были весьма интересны. Например, я обнаружил... - Ричард умолк, улыбнувшись про себя. - Видите ли, в те времена я играл на органе в рок-группе, - пояснил он. - Но, увы, это ни в чем мне не помогало. - Я этого не знал, - заметил профессор. - В вашем прошлом больше темных пятен, чем я догадывался. Качества, вот чего не хватает этому супу, - недовольно проворчал он, тщательно вытирая губы салфеткой. - Как-нибудь надо зайти на кухню и удостовериться, что выбрасываются лишь плохие куски говядины, а хорошие все же идут в котел. Итак, вы играли в рок-группе? Так-так. Святые небеса. - Да, играл, - подтвердил Ричард. - Мы назвали ее "ОХО", что означает "Относительно Хороший Оркестр". Но, к сожалению, мы не оправдали названия. Мечтали стать Биттлзами начала 80-х. По сравнению с ними у нас были более благоприятные возможности, как финансовые, так и юридические. Поэтому мы могли сказать себе: "Ребята, нам нечего тревожиться за будущее". И мы не тревожились. Покинув Кембридж, я года три жил впроголодь. - Кажется, в эти годы мы встречались с вами пару раз, чисто случайно, - заметил профессор. - Помню, вы сказали мне тогда, что дела у вас идут отлично. - Да, насколько отлично могли идти дела у подметальщика улиц. Не представляете, сколько мусора в этом городе. Более чем достаточно, чтобы карьера подметальщика могла бы стать довольно прибыльной. Но я свой мешок с мусором чаще всего подкидывал напарнику. Профессор сокрушенно покачал головой: - Это была карьера не для вас, мой друг. Есть много таких профессий, где подобное великодушие, несомненно, обеспечило бы быстрое продвижение по служебной лестнице. - Кроме этой профессии, я испробовал немало и других, но с тем же успехом. Впрочем, я сам нигде подолгу не задерживался. Я слишком быстро уставал, чтобы быть хорошим работником. Меня часто находили спящим либо на крыше курятника, либо на полу у картотеки, в зависимости от того, чем я в то время занимался. Проводить бессонные ночи у компьютера, пытаясь научить его играть "Три слепых мышонка", было моей заветной мечтой и главной целью. - Уверен, что так оно и было, - согласился профессор. - Спасибо, - поблагодарил он официанта, забравшего у него тарелку с недоеденным супом. - Большое спасибо. "Три слепых мышонка", говорите? Хорошо, очень хорошо. Без сомнения, вам это удалось и этим объясняются ваше нынешнее благополучие и известность, не так ли? - Не только этим, но и кое-чем другим. - Я этого опасался. Жаль, что вы ничего не прихватили с собой. Это могло бы развеселить юную леди, которой приходится терпеть общество окаменелостей. Быстрый ритм "Трех слепых мышат", несомненно, развлек бы ее. Склонившись над столом, профессор попытался отыскать взглядом девочку, сидевшую через два стула от него. Она, понуро опустив плечи, сидела, скучая, на своем стуле. - Привет, - окликнул ее профессор. Девочка удивленно подняла на него глаза, а затем, застеснявшись, потупилась и заболтала ногами. - Что, по-вашему, хуже, юная леди, - обед или компания, в которой вы очутились? - спросил у нее профессор. Не поднимая глаз, девочка хихикнула и пожала плечами. - Вы поступаете благоразумно, не спеша с ответом, - одобрил профессор и продолжил далее свою мысль. - Лично я подожду, когда подадут тушеную морковь и лишь после этого сделаю выводы. Ее тушат с конца прошлой недели, и я опасаюсь, что этого будет недостаточно. Кстати, хуже тушеной моркови может быть лишь коллега Уоткин. Он сидит между вами и мною, тот, у которого такие дурацкие очки. Впрочем, разрешите представиться, меня зовут Крон. Когда у вас выдастся свободная минутка, вы можете подойти и дать мне пинка. Юная леди снова хихикнула и с любопытством окинула взглядом Уоткина. Тот, выпрямившись на стуле, попытался вежливо улыбнуться. - Что ж, малышка, - неловко начал он, а шалунья, разглядывая его очки, с трудом удерживалась от смеха. Между нею и старым Уоткином понемногу завязалась беседа. Теперь, когда у девочки появился союзник в лице Крона, она почувствовала себя свободнее и повеселела. Ее отец, поймав довольный взгляд дочери, облегченно вздохнул. Профессор, сделав доброе дело, смог снова вернуться к своей беседе с Ричардом. Однако его молодой друг неожиданно спросил: - У вас есть семья, профессор? - Э... э... э... нет, - тихо ответил слегка растерявшийся профессор. - Лучше расскажите мне, что было дальше, после "Трех слепых мышат". - Постараюсь быть кратким. Все в итоге кончилось тем, что я стал работать в компании "Передовые технологии Гордона Уэя"... - У знаменитого мистера Уэя? О, расскажите, какой он? Вопрос профессора вызвал у Ричарда, как всегда, досаду и раздражение - уж слишком часто ему его задавали. - Он и лучше, и хуже того, каким его подают в нашей прессе. Впрочем, лично мне он нравится. Как всякий одержимый, он иногда утомляет. Но мы знаем друг друга еще с тех дней, когда наши имена ничего никому не говорили. Он отличный парень, но лучше не давать ему свой номер телефона. - Это почему же? Что это значит? - А то, что он относится к числу чудаков, которым лучше думается, если они говорят, не закрывая рта. Если у него появляется идея, он готов обсуждать ее с любым, кто попадется на глаза. Его устраивает даже автоответчик. Он охотно говорит и с ним. Уэй держит специальную секретаршу, которая только тем и занимается, что собирает у всех, кому он звонил, пленки с записями разговоров, перепечатывает их, сортирует, редактирует и передает ему каждое утро в голубой папочке. - В голубой? - Вы вправе спросить, почему он сам не прослушивает записи, - пожав плечами, сказал Ричард. Профессор призадумался. - Возможно, потому, что ему неинтересно разговаривать с самим собой, - наконец догадался он. - В этом есть логика. Известная логика. Профессор попробовал поданную свинину под пикантным соусом. Задумчиво пожевав кусочек, он положил нож и вилку рядом с тарелкой. - А какова во всем этом роль молодого Мак-Даффа? - спросил он. - Дело в том, что Гордон Уэй попросил меня создать программное обеспечение для компьютера "Эппл Макинтош" по обработке финансово-отчетной документации - мощное, удобное, много картинок. Я уточнил, что конкретно ему нужно. Он, подумав, ответил: "В ней должно быть все. Я должен получить для этой модели компьютеров программу высшего класса с использованием также музыки, танцев и пения". Поскольку воображения мне не занимать, я воспринял все буквально и приступил к работе. Представляете, профессор, с помощью цифрового шаблона можно представить все что угодно - нарисовать любую поверхность или промодулировать динамический процесс и так далее. А финансовые отчеты компаний - это всего лишь цифры. Я сел и написал программу, которая позволяет сделать отцифровку всего, чего хотите. Столбцовую диаграмму - пожалуйста, смешанную, круглую, как пирог, или обычную, общепринятую. Захочется отвлечься - к вашим услугам любой фон для вашей отчетности, вплоть до танцующих нимф! Можно превратить цифры в летающих чаек, и каждый взмах их крыльев будет определяться показателями работы различных отделений вашей фирмы, или создать такие анимационные фирменные знаки, которые будут говорить сами за себя. Но для меня самым увлекательным и, пожалуй, самым забавным было превратить банковскую отчетность в музыкальную пьесу. Я полагал, что это так, шутка, нелепость, но корпорациям именно эта идея пришлась по душе. На нее-то они и клюнули. Профессор не сводил внимательного взгляда со своего ученика. - Понимаете, любое музыкальное сочинение можно перевести в сочетание цифр, - увлеченно продолжал Ричард. - А цифры способны передать ноту любой высоты... - Вы хотите сказать, любой мотив, - уточнил профессор. Он держал перед собой поднятую кверху вилку с поддетой на нее морковкой. Ричард улыбнулся: - Мотив? Это вы удачно подсказали мне. Я возьму на заметку. - Это позволит вам проще и точнее выразить вашу мысль. - Профессор, не попробовав морковку, снова вернул ее на тарелку. - А ваша программа пользуется успехом? - спросил он. - Не здесь. Годовые отчеты большинства британских компаний будут звучать, как "Марш смерти" из оратории Генделя "Саул", а вот в Японии она с успехом осуществилась. Появилось немало веселых гимнов, но, если судить по всей строгости, они слишком бравурны и режут слух. Отлично пошли дела в Соединенных Штатах, что с коммерческой точки зрения самое главное. Хотя меня теперь интересует совсем другое: что получится, если из музыки убрать все, что касается финансовых дел, и, подменив цифры, получить, например, звук птичьего крыла? Что уловит тогда слух? Совершенно очевидно, что это будет не звон кассовых аппаратов, как того хотелось бы Гордону Уэю. - Поразительно! - воскликнул профессор и отведал наконец морковку. Затем, склонившись над столом, доверительно повернулся к своей новой подружке. - Уоткин проиграл, - сказал он девочке. - Тушеная морковь приготовлена по всем правилам. Мне жаль вас, Уоткин, каким бы занудой вы ни были. Морковь приготовлена отлично. Девочка хихикнула, на сей раз уже совсем непринужденно, и даже улыбнулась Уоткину, а тот попытался как можно добродушнее принять все за милую шутку. Но глаза-аквариумы, глядевшие на профессора, говорили о том, что желчный старикан не привык сам становиться объектом шуток. - Пожалуйста, папа, позволь мне теперь... - вдруг просительно, но довольно громко сказала девочка, обращаясь к отцу. Обретя друзей и известную уверенность в себе, она обрела наконец и голос. - Потом, еще не пришло время, - решительно возразил отец. - Нет, пришло. Я смотрела на часы. - Но... - Отец растерялся и тут же проиграл. - Мы были в Греции, - робко и с благоговейным трепетом поведала девочка Уоткину. - Вот как, - понимающе кивнул тот. - Очень хорошо. Где именно, Греция большая. - Остров Патмос, - уже смелее произнесла девочка. - Там так красиво. Мне показалось, что это самое красивое место в мире. Только паромы плохо ходят. Всегда опаздывают. Я проверяла по часам. Из-за этого мы опоздали на самолет, но я даже была рада. - А, Патмос. Понимаю, - проговорил Уоткин, в котором воспоминания девочки что-то, видимо, всколыхнули. - Тогда вам следует знать, юная леди, что грекам всегда было мало того, что они создали античную культуру. Они решили также осчастливить наш век не менее великим творением человеческого воображения. Я имею в виду, разумеется, их расписание паромов. Это поистине вдохновенный полет человеческой фантазии. С этим согласится каждый, кому доводилось пересекать Эгейское море. Гм, я не сомневаюсь в этом. Девочка нахмурилась. - Я нашла там вазу, - наконец сказала она самое главное. - Это сущий пустяк, - торопливо вмешался отец. - Вы знаете, как это бывает. Каждый побывавший в. Греции утверждает, что нашел вазу, не правда ли? Ха-ха. Все понимающе кивнули. Это действительно было так. Прискорбно, но факт. - Я нашла ее в порту, - пояснила девочка. - В море, у самого берега. Пока мы ждали этого чертового парома. - Сара, я просил тебя!.. - Ты же сам так сказал, даже еще хуже. Я не подозревала, что ты знаешь такие слова. Так как здесь много умных людей, я подумала, что они смогут сказать мне, настоящая она или нет. Мне кажется, она очень-очень древняя. Папа, позволь мне показать ее. Отец девочки беспомощно пожал плечами и, нагнувшись, стал шарить под стулом. - А знаете ли вы, юная леди, - обратился тем временем к девочке Уоткин, - что Откровение было написано на острове Патмос? Да, да, это так. Его написал сосланный туда Святой Иоанн. У меня нет никакого сомнения в том, что он начал писать эту книгу в ожидании парома. Я почти уверен в этом. Начало замедленное, почти задумчивое, как и настроение человека, приготовившегося ждать, хотя ожидание порядком уже наскучило ему, и он ищет как бы убить время. К концу книги напряжение нарастает и, достигнув кульминации, завершается пророческими видениями. Это кажется мне весьма интересным. Возможно, вам захочется написать об этом, а? Девочка посмотрела на него так, будто усомнилась, не сошел ли он с ума. - А вот и она, - воскликнул отец девочки, небрежно поставив вазу нафтол. - Обыкновенная ваза, как видите. Девочке всего шесть лет, - как бы извиняясь, произнес он с деланной улыбкой. - Не так ли, дорогая? - Семь, - бессердечно поправила его дочь. Это был небольшой сосуд, почти сферической формы, высотой не более пяти дюймов и четыре дюйма шириной в самой объемной его части. Невысокое узкое горло и верхняя часть вазы из грубо обожженной глины были в комьях засохшей, твердой как камень земли. Сара, быстро схватив вазу, сунула ее в руки соседу справа. - У вас такой вид, будто вы все знаете, - решительно заявила она. - Скажите, какая она? Старый декан, повертев вазу, с нескрываемым пренебрежением сказал: - Если соскоблить грязь с ее дна, я уверен, мы найдем метку: "Сделано в Бирмингеме". - Он явно был доволен собственным остроумием. - Неужели это такая древность? - поддержал его отец девочки и деланно рассмеялся. - Бог знает, как давно в этом городе что-либо производилось, не так ли? - Во всяком случае, это не по моей части. Я микробиолог, - добавил наконец декан. - Может, кто другой что-нибудь скажет? Предложение не вызвало у присутствующих особого энтузиазма, но ваза тем не менее пошла по кругу. Хотя и без особого интереса, ее рассматривали все - кто через очки-телескопы с толстыми стеклами, кто через солидные, в черепаховой оправе или модные узкие, в форме полумесяца, или же беспомощно близорукими глазами, придвинув сосуд совсем близко, и с тревогой вспоминая, что забытые очки, возможно, остались в кармане пиджака, накануне отправленного в чистку. Наконец вазу осмотрели все, но никто не спешил выносить свое суждение о происхождении и достоверности находки. Девочка, обидевшись, снова мрачно нахохлилась. - Старые олухи, - в сердцах проворчал профессор, повернувшись к Ричарду, и вдруг взял со стола солонку. - Юная леди, - обратился он к девочке. - О, ради всех святых, увольте нас от ваших фокусов, - в испуге воскликнул старик Коули, поспешно закрывая уши руками. - Юная леди, - невозмутимо повторил профессор. - Вы видите эту солонку, самую обыкновенную солонку, и еще вот эту лыжную шапочку... - У вас нет никакой шапочки, - беспощадно изобличила профессора девочка. - Одну минуту, - быстро нашелся профессор и, встав из-за стола, поспешно вышел, чтобы достать из кармана пальто красную лыжную шапочку. - А теперь прошу прощения, - вернувшись, снова обратился он ко всем присутствующим. - Вот солонка и вот шапка. Я кладу в нее солонку и передаю вам, юная леди. Теперь все в ваших руках... И зависит только от вас... Мимо Коули и Уоткина он протянул девочке шапку с солонкой. Та, взяв ее, тут же в нее заглянула. - А куда девалась солонка? - строго спросила она, глядя в пустую шапку. - Она там, куда ее положили, - успокоил ее профессор. - Ага, понимаю... - догадалась девочка. - Но это... совсем неинтересно. - Конечно, не ахти какой фокус, однако мне он нравится! - И, повернувшись к Ричарду, профессор спросил: - Так на чем мы остановились? Ричард испуганно посмотрел на него. В свое время он хорошо изучил причуды и непредсказуемость настроений своего наставника и поэтому сразу заметил, что оживление на лице профессора сменилось озабоченной растерянностью. Это выражение он уже видел сегодня вечером, когда профессор, открыв ему дверь, не смог скрыть того, что визит Ричарда для него Полная неожиданность. Профессор, увидев, что его ученик заметил происшедшую в нем перемену, поспешил скрыть все за деланной улыбкой. - Мой дорогой друг! - воскликнул он. - Так что же я вам все-таки сказал? - Кроме фразы: "Мой дорогой друг", вы ничего более не сказали, профессор. - Я уверен, что это была лишь прелюдия к чему-то очень важному, эдакая короткая токката на тему, какой он отличный парень. За этим должно было последовать что-то важное. Но я вдруг все забыл. Вы действительно не знаете, что я хотел вам сказать? - Нет. - Ну ничего. Это даже хорошо. Если бы каждый наперед знал, что я скажу, какой смысл было бы мне говорить, не так ли? А теперь вернемся к находке нашей маленькой гостьи. Сосуд в это время попал в руки Уоткина, который незамедлительно поставил всех в известность, что не является специалистом по древнегреческой утвари и не знает, в чем греки хранили воду или вино, но зато знает, что они писали в результате возлияний. Он указал на коллегу Коули как на авторитет, перед которым они все снимают шляпы, и тут же сунул ему под нос вазу. - Как я уже сказал, коллега, мы все признаем ваше неоспоримое превосходство в этом вопросе, - повторил он. - Ради Бога, дорогой друг, оставьте в покое ваши уши и посмотрите лучше на этот древний сосуд. Осторожно, но решительно он попытался оторвать правую руку Коули от его уха, еще раз объяснил коллеге ситуацию и заставил того взять вазу. Коули окинул ее быстрым взглядом эксперта и четко и ясно вынес свой приговор: - Ей лет двести, я думаю. Грубая лепка. Простейший из сосудов такого типа. Никакой ценности не представляет. Он небрежно поставил вазу на стол и устремил взгляд в сумрак картинной галереи, которая, видимо, почему-то его раздражала. Заключение Коули было ударом для Сары. Девочка, и без того расстроенная, теперь совсем сникла. Закусив нижнюю губку, она поглубже втиснулась в стул, почувствовав нелепость своего пребывания здесь и острое желание раскапризничаться. Отец, бросив на нее предупреждающий взгляд, еще раз рассыпался в извинениях. - Букстехуде, - пролепетал он поспешно. - Старый добрый Букстехуде. Посмотрим, что можно сделать. Скажите... - Юная леди, - перебил его чей-то охрипший от волнения голос. - Вы волшебница, чародейка, обладающая редкой чудодейственной силой... Все с удивлением уставились на профессора, этого старого позера и шута. Он сжимал в руках вазу, глядя на нее с маниакальным блеском в глазах. Затем он медленно оторвал от нее взор и перевел его на девочку, словно впервые увидел перед собой кого-то, достойного внимания. - Я преклоняюсь перед вами, - почти благоговейным шепотом произнес он. - Хотя я недостоин говорить в присутствии столь великой магической силы, но позвольте мне все же поздравить вас с высочайшим искусством волшебства, которое я удостоился лицезреть... Сара смотрела на него округлившимися глазами. - Могу ли я познакомить присутствующих с вашим чудодейственным искусством? - почтительно осведомился он у девочки. Сара нерешительно кивнула, а профессор, взяв со стола столь драгоценную для нее и уже обесславленную находку, с силой ударил ею по крышке стола. Ваза раскололась на две равные половинки. Засохшая земля осыпалась на стол мелкой шелухой. Одна из половинок упала, а вторая осталась стоять на столе. Девочка, вытаращив глаза, как зачарованная смотрела на потемневшую, в пятнах времени солонку внутри разбитой вазы. - Старый шут, - сердито пробормотал Коули. Когда вызванный столь дешевым трюком гул осуждения и негодования наконец утих, не произведя, кстати, никакого впечатления на Сару, искренне потрясенную всем происходящим как чудом, профессор небрежно, как бы между прочим спросил у Ричарда: - Кем был ваш друг, тот, с кем вы учились в колледже? Вы видитесь с ним? Человек со странным восточноевропейским именем? Свлад... как его там? Свлад Чьелли. Вы помните его? Ричард тупо уставился на профессора - настолько неожиданным был для него вопрос. - Свлад? - растерянно переспросил он. - А, вы, должно быть, имеете в виду Дирка? Дирка Чьелли. Нет, с тех пор я не поддерживаю с ним отношений. Случайно встретились как-то пару раз на улице, вот и все. Мне кажется, он любит менять имена и фамилии. Почему вы спрашиваете о нем? 5 На высоком выступе скалы Электрический Монах по-прежнему сидел на лошади, которая покорно смирилась с тем, что о ней совсем забыли. Все так же, не моргая, он глядел из-под надвинутого на лоб капюшона на долину, представлявшую на сей раз проблему совершенно нового и зловещего характера, грозящую потрясти основы его веры. Обычно он справлялся с такими состояниями, но его всегда пугало это неприятное грызущее внутреннее чувство, имя которому Сомнение. День был жаркий, солнце, стоявшее высоко в мареве пустого неба, безжалостно жгло серые камни и редкую сухую траву. Все замерло, неподвижен был и Монах, но странные мысли рождались в его сознании. Такое с ним бывало, когда время от времени информация, пройдя через запоминающее устройство, вдруг попадала не по адресу. Монах слушал, как судорожно, толчками рождается в нем новая вера, похожая на ослепительную белую вспышку, затмевающую все, в том числе и такую явную нелепость, что долина перед ним - розовая. Ему вдруг стало казаться, что где-то там, в долине, в миле от него, вот-вот должна открыться заветная дверь в странный и далекий мир и он сможет войти в нее. Престранная идея, ничего не скажешь. Удивительно, однако, было то, что Монах оказался прав. Чуткое животное под ним насторожилось. Лошадь напрягла слух и мотнула головой. Почти впав в транс от долгого неподвижного стояния на солнцепеке, бедное животное, казалось, само готово было поверить в розовую долину. Но, встряхнувшись, лошадь еще решительнее замотала головой. Достаточно было легкого движения поводьев и прикосновения пяток Монаха к бокам лошади, чтобы она, послушная седоку, начала осторожный спуск вниз по крутой каменистой тропе. Спуск был тяжелым. Тропа была усеяна скользким, похожим на шелуху серым сланцем и местами поросла низким кустарником. Монах уже без удивления смотрел на коричневые и зеленые листья чахлых растений. Теперь это был уже не тот Электрический Монах, которого многое озадачивало и смущало. Он стал старше и умнее. Все глупое, детское осталось позади - розовые долины, перепутанные матрицы. Все эти естественные стадии взросления были уже в прошлом. Он вышел на тропу познания. Солнце жгло немилосердно. Монах вытирал с лица пот и грязь и временами, чтобы передохнуть, останавливал лошадь и склонялся лицом на ее шею. Сквозь дрожащее марево раскаленного воздуха он вглядывался в скалистые выступы обнаженной породы на дне долины. За ними, верил Монах, находится таинственная дверь. Он напрягал зрение, стараясь разглядеть все детали местности, но все дрожало и расплывалось в мареве. Отдохнув, он снова выпрямился в седле и хотел было тронуться в путь, как вдруг его внимание привлекло нечто необычное. На одной из плоских поверхностей скального выступа, совсем близко, что очень удивило Монаха (как он мог не заметить этого раньше?), он увидел большой наскальный рисунок. Грубо выполненный чьей-то уверенной рукой, он был, видимо, стар, как сами скалы. Краски потускнели и местами совсем стерлись, так что с трудом можно было разглядеть изображение. Монах подъехал поближе. Похоже, что на рисунке была сцена охоты. Багровые многорукие и многоногие создания - это, очевидно, первобытные охотники. У них были копья, и они преследовали большого рогатого зверя в панцире, которого, кажется, уже ранили. Краски выцвели и рисунок местами почти исчез, но странным образом белоснежные зубы охотников ярко сверкали, словно время не властно над этой светящейся белой краской. Даже тысячелетия не смогли погасить ее. Монах со стыдом вспомнил свои зубы, хотя утром старательно почистил их. Он уже видел такие рисунки по телевидению. Их обычно находили в пещерах, где они были защищены от разрушительного воздействия природной стихии. Он внимательно осмотрел скалу и заметил, что, хотя рисунок и не был в пещере, над ним все же нависал плоский каменный козырек, который в достаточной мере защищал от ветра и дождя. И все же было удивительно, что рисунок сохранился, и еще более удивительным казалось, что его никто до сих пор не обнаружил. Почти все наскальные рисунки давно были хорошо известны, но этого, очевидно, никто никогда не видел. Возможно, подумал Монах, ему первому посчастливилось сделать это великое историческое открытие. Если он вернется в город и расскажет о своей находке, в него снова поверят и возьмут обратно, заменят материнскую плату и позволят верить... верить... во что? Он задумался, моргая и тряся головой, стараясь все снова поставить на место в своем расшатавшемся механизме, исправить возникший роковой изъян. Наконец он совладал с собой. Нет, он верит в существование двери и должен найти ее. Эта дверь - путь, ведущий... Нет, это просто ПУТЬ. Большие буквы сами собой все объясняют, когда нет иного аргумента. Монах натянул поводья и, понукая лошадь, продолжил спуск в долину. После нескольких минут сопряженного с немалыми трудностями спуска они наконец оказались на дне долины. Здесь Монах в смятении обнаружил, что коричневый высохший грунт долины действительно покрыт слоем бледно-розовой тонкой пыли. Особенно много ее было на склонах грязевого ручья, в который в засуху превращалась довольно полноводная в сезон дождей река. Монах спешился и, захватив горсть пыли, медленно просеял ее сквозь пальцы. Она была легкой и приятной на ощупь. Он вдруг втер ее в кожу руки и убедился, что пыль лишь чуточку светлее его кожи. Лошадь глядела на него своими большими глазами, и только сейчас он подумал, что ее, должно быть, мучит жажда. Ему самому давно хотелось пить, но он старался не думать об этом. Он отстегнул от седла флягу, которая была пугающе легкой. Открыв ее, он отпил глоток и отлил немного воды на ладонь, чтобы напоить лошадь. Та жадно и быстро стерла влагу с его ладони сухими, шершавыми губами и снова посмотрела на него. Монах печально покачал головой, завинтил крышку фляги и снова прикрепил ее к седлу. Той небольшой частью своего разума, которая хранила фактическую и логическую информацию, он понимал, что вскоре воды во фляге не останется, а затем не станет и его с лошадью. Лишь вера заставляла его двигаться вперед. Теперь это была вера в ДВЕРЬ. Он отряхнул розовую пыль со своей грубой одежды и еще какое-то время смотрел, не двигаясь, на камни в ста ярдах от него, чувствуя странную дрожь. Хотя основной сектор его электронного мозга твердо верил в то, что за камнями он найдет дверь, а значит, и путь дальше, другая, малая частица его сознания, подсказывавшая, сколь опасно остаться без воды, напоминала об уже испытанных разочарованиях и посылала слабые, еле ощутимые сигналы тревоги. Если он решит не искать дверь, откажется увидеть ее, он никогда не избавится от веры в то, что она существует. Эта вера будет магнитом, вечно притягивающим его. На всю его жизнь, вернее, на то короткое время, что ему еще осталось. Так подсказывала та малая частица сознания, что предупреждала экономить воду во фляге. Если он поступит иначе и все же подойдет к ней, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и вдруг увидит, что ее там нет?.. Что тогда? Лошадь нетерпеливо заржала. Ответ, в сущности, был прост. Разве в его электронной схеме не заложены все решения этой проблемы, ведь в этом его функция? Что бы там ни было, он будет верить вопреки фактам, иначе какой смысл в вере, для чего она? Дверь должна быть там, даже если ее там нет. Монах собрался с духом. Там она или нет, он должен ее найти, потому что дверь - это путь куда-то. Вместо того чтобы снова сесть на лошадь, он, держа ее под уздцы, повел ее за собой. Путь к двери был недолгим. Монах приближался к ней смиренно, медленным торжественным шагом. Наконец он был у цели. Обогнув выступ, он поднял глаза. Дверь была там. Лошадь, следует отметить, тоже выразила сдержанное удивление. В благоговейном страхе Монах упал на колени. Приготовившись к разочарованию, он не был готов к тому, что дверь будет на месте. Он смотрел на нее, чувствуя, как в его голове что-то щелкнуло и сдвинулось. Такую дверь он видел впервые. Единственные двери, которые он знал до сих пор, были высокими, из легированной стали. За ними надежно хранились видеомагнитофоны, посудомоечные машины и Электрические Монахи. Эта же дверь была не выше его роста, деревянная, совершенно неказистая на вид. Она была белого цвета, с круглой медной ручкой и прорублена в скале. Ни происхождение, ни назначение ее не были ему известны. Набравшись смелости, напуганный Монах встал с коленей и, таща за поводья лошадь, с опаской приблизился к двери и коснулся ее. Привычного сигнала не последовало. Монах в страхе отпрянул назад. Через мгновение он снова коснулся двери и легонько нажал на нее. После этого он наконец отважился коснуться медной ручки, все еще ожидая сигнала. Подождав еще немного, Монах осторожно повернул ручку и почувствовал, как легко она поддается. Затаив дыхание, он испуганно переждал. Ничего. Тогда он потянул дверь на себя, и она открылась. Заглянув в щель чуть приоткрытой двери, Монах ничего не увидел в полутьме, ибо его глаза были все еще ослеплены ярким солнечным светом. Наконец, сгорая от любопытства и почти ничего не соображая от непроходящего удивления, он вошел в дверь, ведя за собой лошадь. Несколькими минутами позже человек, притаившийся за камнями, перестав втирать в лицо пыль, поднялся во весь рост, потянулся и, отряхивая одежду, тоже направился к двери. 6 В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан. Читавший, несомненно, придерживался канонов той школы декламаторского искусства, которая полагает, что значимость и величие стиха наилучшим образом передаются с помощью доведенной до абсурда экспрессии. Голос чтеца то драматически взмывал ввысь, то стремительно падал, и тогда казалось, будто слова в испуге разбегаются, стремясь поскорее нырнуть в какое-нибудь укрытие. Где Альф бежит, поток священный, Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, Впадает в сонный океан... Ричард, расслабившись, откинулся на стуле. Слова поэмы, хорошо знакомые каждому питомцу колледжа св.Седда, не обременяли память. К традиционным чтениям поэмы "Кубла Хан" в колледже относились серьезно и торжественно, несмотря на то что всем было известно, что великая поэма родилась в фантасмагорических сновидениях поэта под воздействием сильных болеутоляющих средств. Рукопись ее бережно хранилась в библиотеке колледжа и извлекалась из сейфов лишь для того, чтобы быть прочитанной на юбилейном обеде в память о великом Сэмюэле Тейлоре Кольридже. На десять миль оградой стен и башен Оазис плодородный окружен, Садами и ручьями он украшен. В нем фимиам цветы струят сквозь сон, И древний лес, роскошен и печален, Блистает там воздушностью прогалин. Ричард гадал, надолго ли затянется эта церемония, но, взглянув украдкой на читавшего декана, с тревогой понял, что тот полон решимости ни на йоту не отступать от установленного ритуала. Манера декламации с завыванием вначале раздражала Ричарда, но затем, как ни странно, стала успокаивать. Его взгляд лениво остановился на ручейке растаявшего воска, стекавшего со свечи, которая неверным светом освещала остатки трапезы на столе. Но между кедров, полных тишиной, Расщелина по склону ниспадала. О никогда под бледною луной Так пышен не был тот уют лесной, Где женщина о демоне рыдала. Несколько глотков красного вина, выпитые за обедом, приятно согрели и расслабили тело, и вскоре мысли Ричарда разбежались. Почему-то вспомнился вопрос, неожиданно заданный профессором в конце обеда, и Ричард сам задумался над ним. Действительно, куда подевался его бывший... Да и был ли он его другом? Вспомнилась не сама его персона, а скорее цепь самых невероятных событий и обстоятельств, связанных с ним. В самой мысли о возможности подобных друзей не было ничего невероятного, но суть была в том, что их дружба противоречила всякому принципу совместимости. Свлад Чьелли, известный в колледже как Дирк. Нет, скорее печально известный. О нем говорили, его общества искали, это верно. Но это не имело ничего общего с популярностью. Нельзя сказать, что катастрофа на автостраде популярна, потому что все сбегаются на нее поглазеть. Никто, однако, не стремится подойти слишком близко к бушующему пламени. Так было и со Свладом Чьелли, бесславно знаменитым Дирком, в его студенческие годы. От среднего кембриджского студента Дирка отличало более плотное телосложение и пристрастие к головным уборам, хотя из таковых он имел всего лишь одну-единственную шляпу, но умудрялся носить ее с шиком, обычно мало присущим молодым людям его возраста. Эта шляпа заслуживала того, чтобы сказать о ней особо. Темно-бордового цвета, круглая, с прямыми полями и низкой тульей, она ежесекундно могла менять свое место на голове владельца, неизменно, однако, сохраняя горизонтальное положение. По элегантности формы и дерзости принимаемых положений ей следовало бы быть не банальным головным убором, а, скажем, предметом интерьера. Например, она великолепно смотрелась бы как абажур на ночной лампе. Свлад Чьелли как магнит притягивал к себе всех, кто готов был слушать его бесконечные опровержения того, что, согласно неизвестно кем пущенным слухам, с ним якобы происходило. Правда, иного источника слухов, кроме его собственных опровержений, установить так и не удалось. Все слухи неизбежно связывались с некоей таинственной силой, которую он унаследовал от матери, уроженки далекой Трансильвании. Он не подтверждал, более того, горячо и гневно опровергал все домыслы, считая их сущей выдумкой, нелепицей, нонсенсом. Так, например, он категорически отрицал, что в его роду могла быть такая нечисть, как летучие мыши-вампиры, и грозился привлечь к ответу каждого, кто посмел бы утверждать подобное. И тем не менее его широкое кожаное пальто с разлетающимися полами делало его удивительно похожим на летучую мышь, а в своей спальне он установил гимнастический снаряд странной формы, на котором временами висел, как он утверждал, для укрепления позвоночника. Иногда днем, а чаще по вечерам, он позволял невзначай застать себя висящим на снаряде вниз головой. Он не видел в этом ничего из ряда вон выходящего и не связывал это с распространяемыми о нем сплетнями. С помощью верно рассчитанных опровержений ему удалось создать вокруг себя некий ореол таинственности, иногда порождавший самые невероятные догадки, как то, что он медиум, маг, телепат, вещун, ясновидящий и даже "психосасическая" летучая мышь-вампир. Что означает слово "психосасическая", никто, разумеется, не знал. Дирк просто сам его выдумал и сам же решительно отрицал, что знает, что это такое. Пленительное место! Из него В кипень беспрерывного волненья Земля, как бы не в силах своего Сдержать неумолимого мученья, Роняла вниз обломки, точно звенья Тяжелой цепи... Дирк всегда был без гроша в кармане. Но в один прекрасный день все переменилось. И все с легкой подачи его сокурсника, соседа по комнате, студента по имени Мендер. Если на то пошло, Дирк сам его заприметил и выбрал соседом, угадав в нем доверчивую и простодушную натуру. Именно Мендер обнаружил, что, выпив, Дирк разговаривает во сне. Но главное даже не в этом - с кем такого не бывает. Главное в том, что он говорил во сне. Например: "Открытие торговых путей..." м-м... - невнятное бормотание - "...стало поворотным моментом в истории развития империи..." х-р-р... "Студент, отвечайте!" Как град или мякина под цепом. Услышав впервые сонное бормотание Дирка, Мендер замер на постели. Было это перед самыми экзаменами, и то, что бормотал во сне Дирк, чертовски напоминало билеты по экономической истории. Тихонько встав, Мендер осторожно приблизился к постели Дирка, но ничего, кроме нескольких отрывочных фраз о Шлезвиг-Гольштейне и франко-прусской войне, более не разобрал, ибо Дирк уткнулся лицом в подушку. Новость, однако, распространилась немедленно - тихо, незаметно, но неумолимо, как пожар в саванне. ...меж этих скал, Где камень с камнем бешено плясал, Рождалося внезапное теченье, Поток священный быстро воды мчал... Весь последующий месяц Дирка наперебой приглашали в гости, щедро кормили и поили в надежде, что во сне он выдаст тайну билетов предстоящей экзаменационной сессии. Но, странным образом, чем обильнее были яства и чем тоньше вина, тем меньше он вещал в свою подушку. Задачей Дирка было, не признаваясь в своих якобы необыкновенных способностях, наивыгоднейшим образом использовать ситуацию. Поэтому он с еще большей энергией и даже раздражением опровергал все и отказывался говорить на эту тему. И пять миль, изгибами излучин, Поток бежал, пронзив лесной туман, И вдруг, как бы усилием замучен, Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен, В безжалостный впадал он в океан. И из пещер, где человек не мерял Ни призрачный объем, ни глубину, Рождались крики: вняв им, Кубла верил, Что возвещают праотцы войну! Так же яростно он отрицал, что слышит музыку во сне, и тем не менее случайно напеваемые им во сне мотивы через пару недель кто-то превращал в шлягеры. Впрочем, организовать это не составляло большого труда. Итак, при минимальных усилиях Дирку вполне удавалось поддерживать созданные о нем мифы. Он был ленив, поэтому предоставил доверчивым простакам самим все делать за него. Лень была спасением, ибо если бы кому-нибудь взбрело в голову с пристрастием изучить его паранормальные деяния, немедленно возникли бы сомнения, потребовавшие объяснений. Но чем туманнее и неопределеннее звучали его "пророчества", тем охотнее все спешили принимать желаемое за действительное. На первый взгляд казалось, что Дирк ничего от этого не имеет. Но для нищего студента пообедать и выпить за чужой счет - не так уж мало, если сесть да подсчитать. Однако он всегда все отрицал. И тем не менее снял в итоге неплохой навар. И тень чертогов наслажденья Плыла по глади влажных сфер, И стройный гул вставал от пенья, И странно слитен был размер В напеве влаги и пещер. - Святые небеса!.. - вздрогнул профессор и проснулся. Он действительно задремал. Выпитое за обедом вино разморило его, а монотонный голос чтеца окончательно убаюкал. Испуганно оглянувшись, профессор успокоился, увидев, что вокруг ничего не изменилось. Слова поэмы Кольриджа медленно плыли в согретом свечами воздухе, наполняя звуками тишину огромного зала. Поежившись, профессор приготовился снова погрузиться в дремоту. Однако он решил не выключаться полностью. Стройно-звучные напевы Раз услышал я во сне Абиссинской нежной девы, Певшей в ясной тишине, Под созвучья гуслей сонных, Многопевных, многозвенных, Ливших зов струны к струне. О когда б я вспомнил взоры Девы, певшей мне во сне О Горе святой Аборы... Дирк все же дал уговорить себя на сеанс гипноза, во время которого он должен был назвать все экзаменационные билеты предстоящей летней сессии. Идею подал он сам, когда стал перечислять то, чего никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не сделал бы, разве только в крайнем случае, чтобы наконец решительно доказать, что у него нет сверхъестественных способностей, которые ему все время приписывают. Подготовив таким образом почву, Дирк согласился на подобный эксперимент: раз и навсегда доказать, что все распускаемые о нем слухи - это нелепые выдумки, домыслы и еще Бог знает что. Хорошо, он в состоянии гипноза напишет экзаменационные билеты с предполагаемыми вопросами, затем запечатает их в конверт и сдаст на хранение в банк. Конверт будет вскрыт только после экзаменов. Неудивительно, что после этого Дирку стали поступать во множестве предложения: за неплохое вознаграждение дать хоть одним глазком взглянуть на билеты. Дирк был шокирован, назвав подобные предложения _недостойными_... Дух мой вспыхнул бы в огне, Все возможно было б мне. В полнозвучные размеры Заключить тогда б я мог Эти льдистые пещеры Этот солнечный чертог. Вскоре однокурсники, встречая Дирка в городе, заметили его мрачный и озабоченный вид. Сначала он отмахивался от всяческих расспросов о причине угнетенного вида, а затем невзначай кому-то поведал, что его матери требуется весьма сложное зубопротезное лечение, стоящее немалых денег. Какое именно, тут он не пожелал довериться посторонним, но признался, что у них с матерью таких денег нет. С этого момента обмен добровольных взносов в фонд лечения матери Дирка на возможность познакомиться с экзаменационными билетами стал делом простым и хорошо налаженным. Все шло как по маслу, без шума и ажиотажа. Когда же выяснилось, что нужный протез может изготовить только лишь один-единственный дантист, тоже выходец из стран Восточной Европы, ныне проживающий в Малибу, то не понадобилось ни слова, ни намека, чтобы взносы резко возросли. Дирк по-прежнему отрицал свои сверхъестественные способности: их, мол, у него никогда не было, он-де пошел на это, только чтобы развеять заблуждения, но если кто-то продолжает верить в то, во что он не верит сам, он готов дать ему шанс удостовериться еще раз, но против добровольных взносов не возражал, ради бедной мамы разумеется. Он верил, что с честью выйдет из этой ситуации. Он так полагал. И крик пронесся б, как гроза: Сюда, скорей сюда, глядите, О как горят его глаза! Экзаменационные билеты, которые Дирк записал под гипнозом, в сущности, были плодом минимальных изысканий, которые под силу любому студенту, - он просмотрел билеты прежних сессий, сопоставил с предполагаемыми нынешними, а потом сделал выводы. Дирк не сомневался в высоком проценте совпадений, что вполне могло удовлетворить доверчивых простаков, но добавил для страховки небольшое количество оплошностей, чтобы все выглядело вполне естественным и не вызвало подозрений. Все, казалось, получилось наилучшим образом. Он так Думал. Каково же было его потрясение, когда проданные им билеты поразительно совпали с официально утвержденными кафедрой. Профессура была в шоке, а для Дирка все закончилось изгнанием из колледжа и неприятным путешествием на твердой задней скамье фургона "Черная Мария". Да, совпадение было полным, слово в слово и до последней запятой. Бывает же такое!.. Перед песнопевцем взор склоните, И этой грезы слыша звон, Сомкнемся тесным хороводом, Затем, что он воскормлен медом И млеком рая напоен! А затем последовала свистопляска в прессе. Сначала его представили мошенником, потом талантом, с тем чтобы снова изобличить как мошенника. Споры длились с переменным успехом, пока прессе и публике не надоело и они не накинулись на новый лакомый кусок - бильярдного шулера, умело объегоривавшего своих партнеров в бильярдном клубе. В течение последних лет Ричард не раз встречал Дирка, и каждый раз тот приветствовал его сдержанной полуулыбкой, за которой сначала пряталось опасение, что Ричард напомнит ему о каком-нибудь долге, а если этого не происходило, то на его лице появлялись облегчение и надежда - авось удастся выпросить самую малость. Частая смена Дирком фамилий свидетельствовала о том, что Ричард был не единственным, кого он так встречал. И каждый раз Ричард чувствовал легкий укол жалости, глядя на того, кто так ярко светил в замкнутом пространстве университетских аудиторий и столь померк при свете обычного дня. Ему снова вспомнился подчеркнуто небрежный вопрос профессора о Дирке, заданный как бы невзначай. Ричард посмотрел на слегка похрапывавшего профессора, настороженно молчавшую маленькую Сару, на темную перспективу зала в неверном мерцании свечей, на портреты министров и поэтов, украшавшие стены, и неприятный отсвет их улыбок, на декана филологического факультета, напевно декламировавшего поэму, и на саму поэму "Кубла Хан" в его руках. Наконец, бросив осторожный взгляд на часы, Ричард снова откинулся на спинку стула. Чтец начал вторую и самую загадочную часть поэмы... 7 Это был последний вечер в жизни Гордона Уэя, а его беспокоило лишь одно: будет или не будет дождь в конце недели. Метеорологическая служба обещала переменную облачность, ночью туман и ясную, хотя и холодную, погоду в пятницу и субботу. В воскресенье во второй половине дня местами возможны дожди. Как раз когда все будут возвращаться в город. Все, кроме Гордона Уэя. Но об этом в метеосводке ни слова, да и не могло быть. А вот гороскоп - это другое дело. Но он сбивал с толку туманными намеками, предсказывал необычную активность планет в его знаке зодиака, предупреждал о необходимости четко отличать мнимо желаемое от абсолютно необходимого и советовал, принимая решения по личным и служебным вопросам, действовать со всей ответственностью и честно. Об одном умолчал гороскоп: еще до исхода дня Гордон Уэй будет мертв. Свернув близ Кембриджа с автострады, он остановился перед небольшой автозаправочной станцией, чтобы наполнить бак бензином, но из машины вышел не сразу, а сначала закончил разговор по телефону. - О'кей, я позвоню тебе завтра, - сказал он, заканчивая, - или даже сегодня вечером. А то может, сама мне позвонишь? Я буду в коттедже примерно через полчаса. Да, я знаю, насколько важен для тебя этот проект. Хорошо, я понимаю, что это важно, давай поставим на этом точку. Он нужен тебе и он нужен мне. Конечно, нужен. Разве я сказал, что мы перестанем его поддерживать? Просто я считаю, что он слишком дорого обойдется и ко всему этому мы должны подойти со всей ответственностью и честно. Послушай, почему бы тебе не приехать сюда, мы могли бы все обговорить? Да, да, я знаю. Понимаю. Подумай об этом, Кэйт. Поговорим позже. Пока. Положив трубку, он еще какое-то время сидел в машине. Это был большой, просторный серебристо-серый "мерседес" - из тех, что так любят показывать в целях рекламы, и не только автомобилей. Гордон Уэй, брат Сьюзан Уэй, босс Ричарда Мак-Даффа, - очень богатый человек, основатель и владелец фирмы "Передовые технологии Уэя-2". Головная фирма обанкротилась по самой банальной причине, проглотив все его деньги. К счастью, ему удалось создать новую. "Банальная причина" означала, что он стал заниматься компьютерами тогда, когда уже каждый школьник в стране потерял интерес к ящику, который то и дело выходит из строя. Вторая фирма Гордона Уэя занималась уже не компьютерами, а их программным обеспечением. В результате создания двух пакетов программной документации, а "Гимн" ПТУ-2 - один из них (второй, еще более перспективный, так и не был закончен), компания "Передовые технологии" стала единственной английской компьютерной - фирмой, которая упоминалась в одной строке с американскими "Майкрософт" и "Лотос". Строка эта смело могла стать длиннее за счет ПТУ-2, но пока это только начало. Как бы то ни было, но "Передовые технологии Уэя" уже заняли свое место на рынке. А он стал хозяином процветающей фирмы. Гордон вложил дискету в стереопроигрыватель. Она вошла с мягким приятным щелканьем, и через мгновение из восьми отлично настроенных колонок в салоне машины зазвучало "Болеро" Равеля. Звук был мягким, объемным и достаточно сильным даже для просторов городского катка. Гордон легонько отбивал такт пальцами по рулевому колесу, поглядывая на щиток, где с экрана приветливо мигали огоньки и возникали крохотные забавные фигурки. Спустя какое-то время Гордон наконец сообразил, что это станция самообслуживания и он никого не дождется. Он вылез из машины. Наполнить бак заняло две минуты. Держа в руках патрубок, он ежился и приплясывал от ночного холодка. Закончив заправку, Уэй направился к небольшому неказистому киоску, где расплатился с кассиром за бензин и купил еще парочку местных автомобильных карт. Он сам не заметил, как разговорился с кассиром о перспективах компьютерной индустрии на ближайший год и высказал предположение, что параллельная обработка данных - это ключ к интуитивным находкам в области программного обеспечения, хотя есть немалые сомнения, что исследования по созданию искусственного интеллекта сами по себе, особенно на основе языка ПроЛог, станут в обозримом будущем стимулом создания серьезных коммерческих перспективных систем, по крайней мере на персональных компьютерах. Столь увлекавшие Гордона Уэя перспективы компьютеризации меньше всего волновали кассира. - Этот тип просто любил поговорить, - расскажет он потом полиции. - Если бы я ушел в туалет и просидел там минут десять, он продолжал бы говорить все это моему кассовому аппарату, а если бы я задержался еще на пятнадцать минут, даю голову на отсечение, что кассовый аппарат не выдержал бы и удрал. Да, я уверен, что это он, - добавил кассир, глядя на фотографию Гордона Уэя. - Правда, я сначала не сразу узнал его, потому что тут у него рот закрыт. - Вы уверены, что больше вам ничего не бросилось в глаза? - настаивал полицейский. - Ничего не показалось странным в тот вечер? - Нет, я уже вам сказал. Клиент как клиент, вечер как вечер. Полицейский странно посмотрел на него. - Кстати, если бы я вдруг сделал вот так... - Он неожиданно скосил глаза к переносице, высунул язык и стал приплясывать, крутя указательными пальцами в ушах. - Что бы вы на это сказали? - Ну, - нерешительно промолвил кассир, пятясь назад, - сказал бы, что у вас крыша поехала, вот и все. - Отлично, - удовлетворился полицейский и спрятал записную книжку. - А то у разных людей бывает разное представление о том, что странно, а что нет. Если вчерашний вечер был для вас, как всякий другой, и ничего странного в нем не было, тогда я шишка под носом у турецкого бея. Нам потом понадобятся ваши письменные показания, сэр, а пока спасибо, что потратили на нас ваше драгоценное время. Но разговор этот еще впереди. А пока Гордон, сунув карты в карман, направился к своему автомобилю. Освещенный тусклым светом фонарей в тумане, с бисеринками влаги на серебряном капоте, он выглядел шикарным и очень дорогим автомобилем марки "Мерседес-Бенц". Гордон на мгновение поймал себя на том, что всегда мечтал иметь такую машину, но, не успев зацепиться за что-либо, чтобы развить дальше эту мысль, вдруг понял, что в его голове все вращается по какому-то замкнутому кругу, и почувствовал себя подавленным и растерянным. С удовлетворением хозяина он похлопал по крылу машины и, обойдя ее, заметил плохо закрытый багажник. Нажав на крышку багажника, он порадовался мягкому надежному защелкиванию, говорящему об отличной пригонке деталей. Все же не утеряно еще уважение к таким ценностям, как высокое качество и профессионализм. Вспомнив вдруг, что ему надо обговорить с Сьюзан массу вопросов, Гордон сел в машину. Вырулив на шоссе, он набрал номер телефона сестры. - "...если вы оставите сообщение на автоответчике, я перезвоню вам. Возможно". Гудок. - Сьюзан, привет, это Гордон, - начал он, неудобно прижав трубку плечом к уху. - Я на пути в коттедж. Сегодня э-э... четверг, сейчас вечер... э-э... точнее восемь часов сорок семь минут. На дорогах туман. Послушай, в конце недели я жду этих ребят из Штатов, которые собираются провентилировать вопросы распространения пакета документации "Гимна"-Версия 2, ее рекламы и прочего. Я не люблю просить тебя о некоторых вещах, но ты знаешь, приходится, как вот сейчас. Я хочу быть уверенным, что Ричард этим займется. Я хочу сказать, по-настоящему займется. Я могу сам попросить его, но он мне, разумеется, ответит: "Да, конечно", как всегда отвечает... О черт, у этого грузовика чертовски сильные фары, не может, болван, пригасить их... Чудо, что я еще не валяюсь где-нибудь в канаве, что было бы совсем некстати, оставив свои последние слова на ленте автоответчика. Не понимаю, почему у этих трейлеров нет автоматической регулировки света фар. Ты не можешь записать мое поручение для Сьюзан - не для тебя, конечно, а для моего секретаря Сьюзан. Чтобы она послала от моего имени письмо одному типу в Департаменте окружающей среды и сообщила, что мы обеспечим технику, а он пусть позаботится о лицензии. Это будет для всеобщего блага, тем более что он мне кое-чем обязан, к тому же почему не дать пинка бюрократам из Си-Би-И. Пусть скажет им, что я вот уже целую неделю веду переговоры с американцами. Да, это мне напомнило, черт побери, о ружьях. Надеюсь, я не забыл захватить их. Что с этими американцами, почему им так хочется пострелять в моих зайцев? Я Купил маршрутные карты местности, может, удастся уговорить их совершать долгие пешие прогулки, это так полезно, и тогда они забудут о зайцах. Мне так жаль бедных зверюшек. Надо будет к их приезду раздобыть запретительные знаки вроде тех, что я видел у них в Беверли-Хиллс: "Осторожно, вооруженная охрана". Сделай заметку для Сьюзан - не для тебя, конечно, а для моей секретарши - заказать для меня такой знак на костыле, чтобы можно было воткнуть его в землю, костыль не очень высокий, чтобы зайцы тоже могли прочитать. Да, о чем еще. Ага. О Ричарде и "Гимне"-Версия 2. Эта штука через две недели должна пройти испытания в производственных условиях. Он заверяет меня, что все идет отлично. Но каждый раз, когда я застаю его за компьютером, на экране вертится кушетка. Он говорит, что это важная концептуальная модель, а для меня это просто мебель. Людей, которые собираются купить музыкально оформленную финансовую отчетность, не может интересовать вертящаяся кушетка. Я также не считаю, что к карте эрозии Гималаев подходит квинтет флейт. А что касается проекта Кэйт, то признаюсь тебе, Сьюзан, я не могу скрыть своего беспокойства, во что он нам обходится, если подсчитать оплату персонала и машинное время. Возможно, это перспективный, долгосрочный проект, но пока это всего лишь возможность такового, и нам следует тщательно оценить его, проверить и убедиться, что это не надувательство. Подожди, я слышу какой-то странный шум в багажнике. Кажется, я его достаточно хорошо закрыл. Ну ладно, теперь о главном. Меня беспокоит Ричард. Лишь один человек может узнать, занимается он важным для нас делом или витает в облаках. Этот человек ты. Именно ты, Сьюзан, моя сестра, а не Сьюзан, моя секретарша, понимаешь? Поэтому прошу тебя, Сьюзан, хотя мне очень не хочется этого делать, помоги мне. Уговори Ричарда, убеди его в том, как это важно для нас. Он должен понять, что "Передовые технологии Уэя" - это развивающееся, перспективное коммерческое предприятие, а не игровая площадка для теоретиков. С ними всегда проблемы. Ухватятся за великую идею и требуют под нее долгосрочные кредиты, а сами занимаются топографией собственного пупка. Прости, но мне кажется, я должен закрыть багажник. Подожди одну минуту. Он положил телефонную трубку на сиденье, подрулил к обочине, остановил машину и вышел. Когда, обойдя ее, он подошел к багажнику, тот внезапно открылся и из него поднялся человек. Он дважды выстрелил в Гордона из двуствольного охотничьего ружья, лежавшего в багажнике, и тут же исчез. Удивление, которое испытал Гордон Уэй от своей внезапной смерти, не идет ни в какое сравнение с тем, что последовало дальше. 8 - Входите, дорогой друг, входите. Дверь в дальнем углу Второго дворика открывалась на узкую деревянную лестницу, на верхней площадке которой находилась квартира профессора. На площадке было темно, хотя она обычно освещалась, как помнил Ричард, довольно сносно, когда горел свет. Но на сей раз света не было. Кроме того, входная дверь оказалась запертой. Профессор не сразу нашел ключ в увесистой связке, похожей на грозное оружие воина ниндзя, которым без труда можно пробить сквозную дыру в толстом стволе векового дерева. Профессорские квартиры в старых университетских зданиях имели двойные двери, разделенные подобием тамбура. В наружной прочной дубовой двери, окрашенной в серый цвет, имелись щель для писем и врезной английский замок. Ключ от своей двери профессор нашел довольно быстро. Открыв замок, он распахнул перед гостем дверь, но за нею оказалась еще одна - самая обыкновенная белая панельная дверь с медной ручкой. - Входите, входите, - повторил он, пропуская гостя вперед, а сам стал шарить рукой по стене в поисках выключателя. Пока он искал его, комнату освещал лишь отблеск догоравших углей в камине. Багровые всполохи играли на стенах и мебели. Когда вспыхнул электрический свет, очарование таинственности исчезло. Профессор на мгновение застыл на пороге, словно хотел в чем-то удостовериться, прежде чем войти, а потом засуетился и почти радостно ступил в комнату. Она была довольно просторной, с деревянными панелями, со старой, не лишенной благородства мебелью, создававшей атмосферу уюта. У дальней стены стоял большой, видавший виды письменный стол красного дерева, с толстыми уродливыми ножками, на котором лежали груды книг, папок и просто бумаг. Отдельно, как бы на особом месте, стояли старые канцелярские счеты. Рядом со столом была старинная, времен Регентства, конторка, которая представляла бы собой немалую антикварную ценность, если бы не следы варварского обращения с ней. Тут же пара изящных стульев восемнадцатого века и внушительных размеров викторианский книжный шкаф. Это была типичная гостиная в доме университетского профессора - на стенах карты, старинные гравюры, на полу потертый ковер и все признаки того, что десятилетиями здесь ничего не менялось. Двери вели, насколько Ричард помнил по прежним визитам, одна - в кабинет, уменьшенное подобие гостиной, но еще больше загроможденный книгами и бумагами, с мебелью еще более ветхой и ценной, которая, казалось, рассыплется в прах при первом неосторожном толчке, со следами от чашек с горячим чаем или кофе на благородной поверхности и самими чашками, использованными и забытыми. Вторая дверь вела в небольшую, но неплохо оборудованную кухню, из которой по узкой внутренней лестнице можно было подняться в ванную комнату и спальню профессора. - Устраивайтесь поудобнее на кушетке, - гостеприимно пригласил профессор. - Хотя, боюсь, это едва ли удастся. Когда я на нее сажусь, мне кажется, что она набита капустными листьями, ножами и вилками. - Он внимательно посмотрел на гостя. - А у вас есть удобная кушетка? - О да, - рассмеялся Ричард. Его позабавил вопрос профессора. - Да? - серьезно переспросил профессор. - Вы не скажете, где вам удалось ее достать? Мне ни разу в жизни не удавалось найти хорошую кушетку. А вам ваша нравится, она удобна? Он с некоторым недоумением вдруг уставился на небольшой серебряный поднос с тремя стаканами и графином, в котором еще осталось немного красного вина. - Странно, что вы меня спрашиваете о кушетке, профессор, - удивился Ричард. - Дело в том, что мне так и не удалось проверить, удобна она или нет. - Весьма осмотрительно с вашей стороны, - искренне обрадовался профессор, - весьма, мой друг. С этими словами он снял наконец пальто и красную лыжную шапочку. - Я с удовольствием сделал бы это, - поспешил объяснить Ричард, - но кушетка застряла на лестничной клетке. Насколько я понял, грузчикам удалось втащить ее на лестницу, но она вдруг застряла. Ее двигали и поворачивали и так и эдак, но она не проходила. И что совсем уже странно, грузчики обнаружили, что не могут снова снести ее вниз. Невероятно! - Да, странно, - согласился профессор. - Мне никогда не доводилось иметь дело с математикой необратимого, тем более в таких случаях, как ваш с кушеткой. Это, возможно, новое направление в математике. А вы не обращались к специалистам по геометрии пространства? - Я сделал лучше. Я пригласил соседского мальчишку, который в семнадцать секунд справляется с кубиком Рубика. Он целый час сидел на лестнице, изучая положение кушетки и наконец, вынес приговор: она безнадежно застряла. Правда, он успел уже повзрослеть, научился разбираться в девочках, но загадку кушетки ему так и не удалось разгадать. - Продолжайте, мой друг, этот случай меня чрезвычайно заинтересовал. Только прежде скажите: чем вас угостить? Возможно, портвейн? Или коньяк? Советую портвейн, он лучше, заложен в погреба колледжа в 1934-м, один из самых тонких букетов, я уверен. К тому же коньяка у меня нет. Или кофе? Пожалуй, лучше начать с вина. Есть великолепное Марго, давно хотел-открыть бутылку, да случай не представлялся. Хотя оно должно прежде постоять открытым час или два. Это ни в коем случае не означает, что я не... нет, нет, - поспешно добавил он, - лучше сегодня не открывать Марго. В другой раз... - Я предпочел бы чай, - успокоил его Ричард. - Если, конечно, он у вас есть. Профессор удивленно поднял брови: - Вы уверены? - Мне предстоит вести машину. - О конечно. Тогда я отлучусь на пару минут на кухню. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, мне оттуда слышно. Расскажите о вашей кушетке и чувствуйте себя удобно на моей. Как давно она застряла? - спросил профессор из кухни. - Недели три тому назад, - ответил Ричард, усаживаясь на профессорскую кушетку. - Я, конечно, мог бы распились ее на части и выбросить вон, но не могу смириться с тем, что нет иного, логического решения. Это также навело меня на мысль о том, что, прежде чем покупать мебель, следует проверить, войдет ли тот или иной предмет в вашу квартиру, не застрянет ли он на лестнице и не упрется ли неожиданно в выступ стены. Поэтому я смоделировал на компьютере эту задачу в трех измерениях, но пока ответ один... - Какой же? - громко крикнул профессор, наливая воду в чайник. - Что решения нет. Я дал задание вычислить движения, которые сдвинули бы с места застрявшую кушетку, и получил ответ, что это невозможно. Я спросил: "Как же так?" Компьютер проверил, что решения нет. Тогда я дал задание вычислить, как поместить кушетку в ее нынешнее положение, и тут началась мистика. Компьютер прежде всего выдал ответ, что это невозможно и кушетка не могла оказаться там, где она оказалась. Для этого, мол, надо было бы передвинуть стены. В таком случае ошибка допущена при возведении стен. - Ричард печально вздохнул. - Или в моей программе. А вы как думаете? - Вы женаты? - спросил из кухни профессор. - Что? А, понимаю. Вот уже месяц как застряла кушетка. Нет, я не женат в полном смысле этого слова, но у меня есть девушка. - Какая она? Чем занимается? - Она виолончелистка. Кушетка действительно играет здесь некоторую роль и была предметом спора. Но поскольку она застряла, девушка вернулась к себе, пока я все не улаж